Со стороны автора было бы опрометчиво назвать свой роман ⌠В мире мудрых мыслей■, поэтому он назвал его именем собственным: ⌠Мурлов■. Во всяком случае, именно Мурлов напомнил ему тот нереальный портовый город, где встретились различные архитектурные стили и разные народы. Город, открытый всем ветрам, стоящий на море, скалах, земле и парящий в воздухе.

В некотором царстве, в некотором государстве, в каком году ≈ не знаю, в каком краю ≈ не скажу, недалеко от зоопарка был центральный городской парк ≈ не очень большой, но и не очень маленький. От него до Японии было так же далеко, как до Нидерландов, поэтому в нем редко можно было увидеть гуляющего японца или голландца, но всегда было много наших озабоченных соотечественников. Впрочем, видели в парке Акутагаву и Ван Гога. А вот Гоголя не видели. Хотя гоголем ходили многие.

Ворона не покидала парк много лет; все давно свыклись с нею, и бабушки уже в сотый раз рассказывали своим внукам о ней разные небылицы. О том, например, как в годы нашего золотого бума, когда цыгане стали ставить золотые коронки своим лошадям, она летала своим ходом в Индию (штат Мадрас) и там стащила в короткий срок у трехсот состоятельных граждан, почему-то только у кшатриев, золотые очковые оправы. Мадрасская полиция тогда совершенно сбилась с ног в поисках вора, но так его и не поймала. Говорят, эти оправы Ворона спрятала в одном из тайников парка. Любители золотых оправ долго искали это место, но, разумеется, не нашли. Подключали к поискам даже мэра, под предлогом наведения порядка перед Днем города. Согласно распоряжению мэра в парке пересчитали всех ворон, но и это не помогло. Что Вороне мэр, сэр? Кар, пустой звук. То же, что и пэр. (Что ни говори, Ворон все-таки священная птица самого Аполлона). Ворона же благоразумно очки не надевала. Бабушкины чада бросали ей булки, пряники, другие объедки ≈ и совершенно напрасно, так как под скамейками и на газонах этого добра вполне хватало, даже для парковских алкашей и приблудных бомжей, брезгающих отдельными кусками. Парк уже лет тридцать именовали в народе ⌠Вороньим парком■, хотя за это время трижды менялось его официальное название, плохо удерживаемое памятью.

Пока я шагал по аллее, Ворона сопровождала меня, перелетала с ветки на ветку и всякий раз орала и долбила сук, на котором сидела. Это продолжалось до тех пор, пока я не подошел к музею, который занимал оба этажа огромного старинного двухэтажного дома, даже и не дома и не дворца, а странного сооружения прошлого века. (Говорят, строителей то ли утопили, то ли пригласили в Париж на ярмарку, во всяком случае, с тех пор их в городе больше не видели).

В конце аллеи было несколько ⌠поющих■ деревьев. Они пели сто раз в году, в хорошую погоду, когда на них слетались птицы со всей округи: воробьи, синицы, скворцы, сороки, зяблики, малиновки, снегири, трясогузки и даже дятлы. Птицы полюбили почему-то именно эти деревья и собирались здесь на свои спевки. Дирижировала птичьим сводным хором, естественно, Ворона.

Под деревьями стояли скамейки, на которые никто не садился и с которых два известных знахаря темными осенними ночами отдирали окаменевший и почерневший птичий помет, нарезали его кубиками и запаивали в полиэтиленовые пакетики с надписью ⌠Мумие■. В каждом пакетике лежала инструкция, в которой сообщался номер лицензии, выданной самим Минздравом, название горной расщелины, где добыт этот бесценный минеральный продукт, и порядок его применения, как для общего оздоровления, так и при переломе костей.

На одной из этих скамеек (на той, у которой оторвано половина реек) сидели в обнимку два бомжа противоположного пола и пели песню со сложным мотивом. Очень выразительно звучало из ее уст: ⌠Ты мой король! Ты мой король!■, а из его: ⌠А ты моя королева!■, с чем она соглашалась и подтверждала: ⌠А я твоя королева!■ При этом оба разом вскидывали головы, глядели друг на друга и загадочно улыбались. Загадочность заключалась в том, что неясно было ≈ улыбка это или что-то другое. На меня они не обратили внимания. Раз пели, значит, по-своему были счастливы. Но из двух этих промелькнувших счастливых лиц запоминалось одно. Не его, а ее. Его лицо одинаково хорошо подходило и бомжу, и разведчику, и кассиру, и заместителю любого министра ≈ то есть любому, кому по роду деятельности не требовалось лица; а вот она была колоритная особа: у нее под левым глазом сидел многолетний синяк, пустивший корни по всему лицу, лицо можно было бы назвать матовым, если бы оно было таковым, а на голове она носила красную фетровую шляпу с загнутыми кверху полями, из-за которой ее называли ⌠Красной шапочкой■, а за правым ухом над шеей был завиток, как у Анны Карениной.

На последнем перед музеем дереве Ворона послала мне последние проклятия и ≈ усадив вместо себя двух стрекочущих сорок и какую-то молчаливую, как судьба, птицу, ≈ улетела.

И последнее стало первым. На свою беду дерево родилось тополем, а тополь, когда он вырос, оказался крайне вредным для экологии растением. Оказывается, серые ручьи старого асфальта, покрытого рябью трещин, которые свободно текли меж зеленых июньских берегов и к которым южный сухой ветер прибивал белую пену ажурного тополиного пуха, таили в себе угрозу здоровью человека несравненно большую, чем, например, черные омуты беспробудного пьянства или сверкающие водопады беспорядочных половых связей, либо (еще пример) тучи выхлопных газов или кучи окорочков, которые по традиции еще называли куриными. Тополя когда-то по чьему-то (как оказалось сейчас, сырому) решению высадили по всему городу, так как надо было срочно решать проблему его озеленения и, заодно, проблему осушения заболоченных почв; и через несколько десятков лет благодарные тополя завалили город повсюду проникающим пухом. Несмотря на это, люди привыкли к тополям и полюбили этих неприхотливых гигантов, дающих прекрасную тень и собирающих на клейкую свою листву обильную уличную пыль. Новый главный озеленитель города начал свою деятельность как искушенный политик: вырезал те деревья, которые нравились людям, и насадил вместо них те, которые нравились ему. Этот громадный тополь перед музеем и стал для него, если можно так выразиться, первым пробным камнем в эскалации ⌠новой■ волны озеленения.

Поздней черно-белой осенью бывшие заповедные уголки старого парка стали напоминать место побоища, на котором валялись обезглавленные змеи и драконы. Трупы их были присыпаны землей, и из земли во все стороны уродливо торчали серые шеи пней. Будто придурковатый Иван-царевич лихо прошелся по чужим садам и вострой шашкой порубал головы гадам, как капусту, и не оставил для сказки ни одного мало-мальски завалящего дракончика.

Старый тополь возле музея должен был помнить больше, чем помнили все жители Воложилина вместе взятые. А сейчас он лежал, четвертованный, как вор и злодей, и без всякой памяти, и люди с легкой досадой отмечали про себя ≈ зря спилили красавца, изнутри совсем здоровый был, жаль... И вовсе не вор он был, и никакой не злодей. Ну а теперь, не памятник же ему ставить?

Когда я, отсчитав восемь гранитных ступеней, заходил в дверь служебного входа и увидел свое отражение в стекле, я понял причину Вороньего крика. ⌠Коричневая ты чума, ≈ подумал я вслед за Вороной. ≈ Жадный, скупой и грязный■.

≈ Директора еще нет. Он в управлении культуры. У Достоевского. Нет, это не тот Достоевский. Впрочем, этот тоже знаменит ≈ в своей области, откуда его в прошлом году направили к нам. Обменяли на бывшего нашего. Как двух военнопленных. Директор, правда, лентяй, как все наши работяги, но крутой. Как кипяток, ≈ Сторож отхлебнул чай из стакана. ≈ С ним надо осторожно ≈ ошпарит.

У меня, признаться, в голове стала образовываться некоторая сумятица. Я уже хотел уточнить: директор, может, и писает кипятком? Но, еще раз взглянув Сторожу в глаза, понял, что эту тему он развивать не будет.

Обстоятельность объяснений Сторожа была скорее всего следствием профессиональной скуки и вынужденным, хотя и добровольным (как у всякого пенсионера) заточением в каморке из ДСП в такое ясное погожее утро.

Впрочем, перед ним лежала раскрытая книга в дорогом старинном переплете. При одном только взгляде на книгу приходила мысль, что книга интересна. Трудно было объяснить, почему приходила такая мысль ≈ мысли ведь приходят сами по себе, как кошки, и, как кошки, сами по себе уходят. В книге было что-то обстоятельное, как бык на вертеле, и невесомое одновременно, как аура. Над ней, клянусь, была аура, как над чистым человеком. Священный трепет перед древней книгой не меньше трепета любви... Рядом лежала еще одна, не такая древняя, но тоже внушавшая добрые чувства, в дореволюционном переплете и хорошо сохранившимся золотым тиснением ≈ ⌠Труды профессора Фердинандова■.

Живые проницательные глаза Сторожа изучали меня, а в густых зарослях бровей, усов и бороды пряталась ироничная усмешка, ≈ ее не было видно, но она угадывалась, как угадывается под утро восход солнца. Светлая рубашка, воротник которой с длинными старомодными уголками был выпущен поверх воротника старомодного же добротного пиджака, густые чуть вьющиеся волосы, абсолютно седые, зачесанные назад, но с упавшей набок прядью, придающей нечто юношеское узкому лицу с высоким чистым лбом и тонким хищным носом, так явственно напомнили мне одного профессора старой петербургской (до переименования) закваски, которого, впрочем, не было среди моих учителей, что я подумал: ⌠А кто я? Что я знаю о себе?■

≈ Кьеккенмединги, ≈ пробормотал я. (Как-то в словаре я наткнулся на это слово, в переводе с датского означающего свалку раковин и костей рыб и животных по берегам морей и рек).

≈ Да, одни оставляют свалки, другие ≈ пирамиды. Если бы вы хоть пять минут постояли под ослепительно-синим африканским небом у подножия пирамиды Хуфу, пытаясь окинуть ее всю взглядом (а это ≈ уверяю вас ≈ никак невозможно; это все равно, как взглядом окинуть, ну, хотя бы свою жизнь), вы стали бы совершенно другим человеком. Хотя, должен вам заметить, любая проблема, связанная с Египтом, чрезвычайно трудна, и мало найдется людей, способных разрешить ее. Предложите самому опытному грузчику мебельного магазина или какому-нибудь атлету поднять хотя бы одну самую маленькую проблему египтологии, ручаюсь, он не сможет даже оторвать ее от земли. Да что там Египет, а Россия? Россия вообще неподъемная махина. За нее и браться-то страшно. Не пробовали?.. После Тибета, кстати, так же себя чувствуешь. На Тибете не бывали? На острове Пасхи? Дольмены тоже не видели? О них в последнее время сочинять стали все кому не лень. Гегель скорее всего имел в виду пирамиды, когда писал, что чем сложнее конструкция, над которой трудится человечество, тем меньше принадлежит она каждому в отдельности. Это верно. Ведь в чем трагедия человека, наша с вами трагедия? В пословице: видит око, да зуб неймет. Вы, верно, подумали, что любым делом надо с молодости заниматься? Пока зубы есть? И честь?

Я поклонился Сторожу. Он улыбнулся.

≈ Пирамиды ≈ ведь это, собственно, все, что осталось от творения египетского гения. Да и не только египетского, вообще человеческого. Кстати, дочь Хеопса тоже построила пирамиду. Каждый любовник дарил ей камень. Да, это панцири умерших черепах, это черепки цивилизации. Вот только по этим черепкам никто, к сожалению, не может восстановить горшок. Вы совершенно правильно упомянули ⌠кьеккенмединги■. Вы проговорились, как может проговориться только образованный человек. Это похвально. Сразу видно, вы прожили жизнь. Сегодня не осталось ни одного целого древнего храма и памятника (да и цельного образованного человека тоже, кстати, нет). Их всех разрушили или пытались разрушить.

≈ Одни черепа и черепки, ≈ остроумно заметил я.

≈ Да-да┘ Вообразите ≈ день за днем, месяц за месяцем под палящим солнцем караваны верблюдов, ослов, лошадей, мулов, рабов, воинов Камбиза везут по пустыне столько дров, что ими можно было бы спалить всю Африку. Привозят, сваливают, обкладывают ими каменную статую непонятного бога с птичьей головой и поджигают их. Статуя чернеет, трещит, лопается и взрывается. А потом на раскаленный камень плещут воду, льют ее со всех сторон, пускают по специальным желобам и воронкам, пока статуя не разваливается на бесформенные куски. Их разбивают кувалдами и камнями на еще более мелкие куски, которые развозят потом во все края пустыни и там бросают, как бросают преступники части расчлененного тела. Проходит много лет и цветущая долина Нила превращается в кладбище.

Я невольно посмотрел на часы.

≈ Этим, однако, не кончилось. После камня взялись за папирусы, бумагу. Жгли ее и Цезарь, и Феофан, и Омар. Последний потратил полгода на то, чтобы сжечь в кострах, в печах и банях несметное число свитков и книг. Вот эта книга чудом спаслась. Кто сказал, что рукописи не горят? Еще как горят! От света тысячелетней мудрости пламя костров было видно за сотни миль. Его и поныне видно в звездную ночь. От него произошло северное сияние.

≈ Что же они не совместили эти два занятия ≈ обложили бы рукописями статуи и подожгли их. И возить ближе, и жара не меньше.

≈ Им не хватало нашей изощренности. Она приходит с годами┘ В храмах не бывали?

≈ В храме вы не принадлежите себе. Вы попадаете в силовое поле, как железные опилки на уроке физики. Так же и у подножия пирамид, поверьте, вы становитесь просто тряпкой, а на вершине ≈ ничем, африканским ветром. Только, ради Бога, не спрашивайте об этом наших туристов. Мы ведь, в отличие от жрецов, воспринимаем не саму пирамиду, вершиной уходящую в космос, а ее плоскую проекцию в наш мир. Нам пирамиду не дано понять, она может послать нам лишь озарение.

Я было открыл уже рот, чтобы выразить Сторожу свою признательность за краткий экскурс в историю, но он продолжал свое.

Сторож задумался, видимо, прокручивая перед мысленным взором бесконечную ленту подземного лабиринта.

≈ Пирамида по внутреннему строению напоминает человека со всеми его органами и системами... Там и располагается ее душа... И вы знаете, так и кажется, что за очередным поворотом появится жрец с прямоугольными плечами и факелом в руках или вас обдаст горячее дыхание какого-нибудь человекобыка.

⌠Поэт на пенсии■, ≈ подумал я.

≈ Да, я ведь вам обещал про это здание рассказать. Так всегда: начинаешь одно, а получается другое. Начинаешь жить жизнь одну, а заканчиваешь жить уже, увы, другую. А говорят, что жизнь одна, ≈ у Сторожа блеснули глаза. ≈ У нас тут, знаете ли, жрецов и минотавров нет, но чудес хватает. Да и здание замечательное. Помимо двух этажей, об истинных размерах которых вы и не догадываетесь (вы ведь у нас тоже не были?), с множеством залов и кабинетов, лабораторий и закоулков, мастерских и лестничных площадок, есть еще необъятный чердак, используемый хорошо на четверть, чередование лестничных маршей в самых неожиданных местах, целая сеть подземных галерей. Ручаюсь, даже комендант не знает всех закоулков, клетушек и коридоров, пересекающихся под самыми разными углами и идущими на разных уровнях. Есть заведующий ⌠Галерами■, а спросите у коменданта, что это такое, услышите мычание. Когда-то эти галереи шли под всем городом к реке. Кое-где сохранились еще рельсы узкоколейки, по которым возили семисоткилограммовые вагонетки с грузами от баржевых причалов. После гражданской ≈ ни купцов, ни грузов, естественно, не осталось. Появились зато всякие неистребимые, как все кровососущие, коммунальные службы, канализация, теперь вот метро. И все они дружненько это подземное царство разрезали, расчленили, как богатырское тело, на никому не нужные, но каждой службе принадлежащие части. ⌠От одной мощи остались одни мощи■ ≈ вы совершенно правы. Да-да, тот же Египет в наших уездных масштабах. Собрать это теперь воедино бессмысленно, никакая живая вода не поможет. Даже если это ≈ живая вода ⌠Нелепица■. И спросить никто не спросит, и отвечать некому. С пирамидами как-то все по-иному... Может, оттого, что в них душу заложили, а не просто труд и деньги. Около реки сейчас ремонтируют бывшую биржу ≈ сдается мне, что туда и сегодня еще можно попасть под землей ≈ там, в ее подвалах, и хлеб прятали, и золото, и архивы, и люди по очереди пытали друг друга. Планируют и в музее через пару лет заняться капитальным ремонтом, значит, и тут окончательно все загубят.

Неторопливую речь Сторожа прервал приход директора. В директоре все было тяжелое: и слова, и поступь, и взгляд, и нижняя челюсть. Словом, хорошо сохранившийся чеховский герой. Видимо, таким и должен быть директор. Все в нем говорило о том, что он ни разу не выезжал из своей и нашей области, скажем, в Австрию или на Мальдивы.

≈ Так! ≈ сказал директор и смахнул секретаршу со стола, как кошку. Та успела выхватить из банки огурец. ≈ Что тут у нас сегодня? ≈ перелистав абсолютно чистый еженедельник взад-вперед, он удовлетворенно хмыкнул и сказал: ≈ Так! На сегодня ничего.

Потребовав от меня направление, он тщательно изучил распечатку с приказом, согласно которому я с сегодняшнего дня зачислялся в штат исторического музея на должность ведущего научного сотрудника.

≈ Так! Ведущим! Тоже мне ≈ ⌠Як-истребитель■. Прежде чем стать ведущим, надо немного походить ведомым. Здесь ведущий один ≈ я.

⌠Интересно, кто здесь везущий?■ ≈ подумал я, но, вспомнив наставления Сторожа, благоразумно промолчал, хотя о каком благоразумии можно было говорить в моем положении?

Вызвав по селектору главного хранителя, директор уточнил у него, в третьем ли зале рыцарь.

≈ Он, наш главхранец, занимался вместе с Владимиром Шмаковым (я имею в виду пространство их интересов, а не время) реконструкцией священной Книги Тота и посвящен в тайну всех двадцати двух Великих Арканов Таро и пятидесяти шести Малых, ≈ неожиданно изрек директор, когда главный хранитель покинул кабинет. ≈ Значит, так! ≈ перешел он на свой обычный тон, исподлобья глядя мне в переносицу. ≈ Сейчас мой секретарь проводит вас в третий зал ≈ вы у нас не бывали? ≈ там переоденетесь и пойдете ≈ уже один ≈ в зал номер шесть. Свет-с-ка, передай главхранцу, чтобы его, ≈ директор ткнул в меня толстым большим пальцем, ≈ не забыли снять с учета. Вот обходной лист, ≈ директор протянул мне типографский листок. ≈ Соберите подписи.

≈ А я успею? ≈ на листке было перечислено никак не меньше сотни различных служб и отделов.

≈ Успеете. Куда вам деваться! Что это у вас? Оставьте здесь. Вот сюда.

Секретарша, дожевывая огурец, взяла меня под руку и бережно повела, как слепого через дорогу. В другой руке я, как мальчик, зажал бегунок.

Мы спустились на первый этаж, прошли мимо пультовой, кабинетов главного инженера и коменданта, кладовки, дворницкой, еще каких-то помещений хозяйственной службы, мимо закутка под лестницей, откуда несло селедкой пряного посола, снова поднялись по широкой лестнице с широкими дубовыми перилами, долго шли, как пишут в путеводителях, ⌠анфиладами дворца■, то бишь нас нес сквозняк залов, мимо витрин, щитов и подиумов, от множества экспонатов и их многообразия у меня рябило в глазах. Похоже, девяносто девять процентов человечества трудится исключительно над изготовлением музейных экспонатов, а оставшийся процент эти экспонаты хранит и стирает с них пыль. Хорошо, а кто же эти экспонаты смотрит?

Поднявшись снова на второй этаж, а потом по винтовой лестнице еще выше, мы миновали огромную дверь с чугунными засовами, покрытыми кузбасслаком, ведущую, видимо, на чердак, снова спустились на второй этаж, затем на первый и, свернув направо, попали в третий зал. Зал был практически пустой. В одном углу на большом трапециевидном подиуме, обтянутом стального цвета тканью, стоял черный рыцарь с секирой и щитом, а напротив него, рядом с огромным старинным зеркалом в массивной резной раме красного дерева, на стуле без спинки сидела старушка-смотритель. Кто из них был старше ≈ рыцарь, старушка или зеркало ≈ вряд ли знал даже главный хранитель музея. Да, еще и стул туда же.

Увидев нас, старушка вскочила. Как попугай, повертелась перед зеркалом, стараясь разглядеть себя сзади (наверное, из собственной юности), и со вздохом уселась на прежнее место. Рыцарь не шелохнулся.

≈ Короче, милочка, ≈ обратилась к старушке секретарша. ≈ Выйдите, пожалуйста, вон! Товарищ переоденется.

≈ Знаю я тебя, переоденется! ≈ воскликнула смотритель и, подскочив ко мне, жарко зашептала на ухо: ≈ Ты осторожней с ней, она секретарша всех шлюх и блудниц, каких только можно сыскать в округе. Ей этот поставили, как его, спидометр. Закодировали, словом.

≈ Дура вы, милочка, ≈ спокойно сказала Свет-с-ка. ≈ Дура в кубе, ≈ и, расписавшись в моем бегунке, удалилась.

≈ Какая невоспитанная молодежь! ≈ воскликнула с наигранным пафосом смотритель. ≈ Я ветеран труда, вот удостоверение, пятьдесят лет проработала в школе, из них двенадцать директором, но такого при мне не было!

≈ Так вы же здесь не директор, ≈ успокоил я ее.

≈ Такого не было! Да вы переодевайтесь, переодевайтесь, не смущайтесь. Я тут всякого насмотрелась.

≈ А я и не смущаюсь. Душно, однако.

≈ Вентиляцию включат перед уходом, в шесть вечера. Как после войны, ха-ха! А окна и двери не открываются ≈ свежий воздух губительно действует на экспонаты.

≈ Этим железякам, похоже, ничего не страшно, ≈ сказал я, примеряя рыцарскую форму. ≈ Сколько по ней колошматили мечами и дубинами ≈ и ничего.

≈ Вы кафтанчик, кафтанчик не забудьте! Он там, внутри, и шапочку, а то натрет. Кальсончики...

Я с интересом разглядывал и натягивал рыцарские причиндалы.

≈ Надо же, из шлема ⌠Шипром■ несет!

≈ Это любимый одеколон нашего опального фотографа. Резковатый, конечно, запах. ⌠Огуречный■ помягче будет. Фотограф перед ссылкой примерял эту рыцарскую форму. Вот и провоняло. Я с ним посылочку сыну передала! Сала домашнего и сливянку! А еще...

≈ Что вы говорите! А я думал, пахнет от прежнего владельца. С тех еще славных времен.

≈ У меня на Галерах сын! ≈ неожиданно сильно, с гордостью, произнесла старушка прямо мне в ухо. Я невольно отодвинулся от нее. ≈ У него кандалы и ядро на ногах. Особо вредные условия, дающие право на льготное пенсионное обеспечение. На пенсию отправят в пятьдесят лет ≈ по первому списку, согласно Постановлению Кабинета Министров СССР ╧ 10 от 26.01.1991 года. Осталось полгода. Жду ≈ не дождусь. Но мне заботливые люди точно обещали отправить его на пенсию без проволочек. А о вас тоже заботливые люди позаботились, когда направляли сюда?

≈ Чтоб они сдохли! ≈ отрезал я, надеясь нарочитой грубостью отвязаться от назойливой старухи.

≈ Нет, ≈ возразила старуха. ≈ Пусть они лучше живут.

≈ Им уже лучше жить некуда.

Наконец я с трудом, не без помощи смотрителя, облачился в доспехи. На меня пристально посмотрел железный незнакомец и, повторив все мои угловатые движения, вышел из зеркала. Что ж, черный человек, отныне ты будешь со мной.

≈ До свидания. Вы остаетесь здесь? Караулить-то больше нечего.

≈ А я только до шести вечера после войны, а потом домой пойду, сына ждать. Я его уже четверть века жду.

Я взял в руки короткую острую секиру и круглый щит.

≈ Секирочка-то знакомая?.. ≈ в глазах смотрителя появилась настороженность.

≈ Знакомая, ≈ успокоил я ее. ≈ Это секира амазонки царицы Пентесилеи.

≈ А откуда вы ее знаете?

≈ Да как вам сказать... Приходилось встречаться. И щит знакомый. Ну-ка, что тут на нем сзади? Так, начало слова стерто, как всегда... Слава богу, не ⌠Zepter■, но тоже что-то немецкое... Конец слова ≈ ⌠...фест■. По-немецки, кажется, ⌠прочный■. А, это же ⌠Гефест■. ⌠Выковано Гефестом■. Добрая фирма. Что попало не кует.

Добрую старушку распирало от любопытства, а меня от фантазий:

≈ Полслова имеет совсем другой смысл, чем полное слово, не так ли? ≈ рассуждал я. ≈ Хотя в данном случае ⌠фест■ и ⌠Гефест■ близки по смыслу.

Старушка, несмотря на свой длительный преподавательский стаж, не нашлась, что мне ответить на столь остроумное замечание.

≈ Я, когда шел в музей, на бетонной стене увидел надпись огромными буквами: ⌠ЛОСУТО ОЯН■. Как вы думаете, что это означает?

≈ Чего-то китайское.

≈ Я тоже так сначала подумал. Но откуда в Воложилине китайское? Нет, оказывается, это остатки от названия: ⌠КРУГЛОСУТОЧНАЯ СТОЯНКА■. Всякие остатки и останки по меньшей мере загадочны и будят воображение. Попади эта надпись лет через триста на глаза дотошному историку, он и взаправду наклепает диссертацию на тему освоения воложилинских земель китайцами.

За разговорами я хотел прихватить секиру (в пути пригодилась бы), но у старушки еще не закончилось время охранять камни.

≈ А секирочку оставьте, мил человек. И щиток тоже. Насчет них никаких особых распоряжений не было. Они под другими номерочками идут. Я за них в технике безопасности расписалась.

Мы сердечно распрощались. Я пошел непонятно куда, а она осталась охранять голого фотографа, разноцветных девиц на подиуме, мрачного рыцаря на сером коне, проплывающих в зеркале красавиц с пленительными улыбками и роскошными плечами, осталась охранять свою давно потерянную память.

Выйдя из третьего зала, я прошел вестибюль и оказался рядом с каморкой Сторожа. Подняв глаза от книги, Сторож изучил меня и задумчиво произнес:

≈ Готфрид Бульонский. Король Иерусалимский. Один из девяти мужей Славы. ⌠Под портиком мечети было по колено крови, она доходила до уздечек лошадей...■ Впрочем, тибетцы уверены в пользе кровопускания. Говорят, оно выводит плохую кровь. Вы, сударь, надеюсь, не в Палестину собрались?

≈ Дукатов нет, ≈ ответил я.

Сторож испытующе поглядел на меня, изрек:

≈ Просите же, и будет вам дано.

И, повертев в руках костяной нож, углубился в чтение.

Меч раздобуду да и начну просить, подумал я. Дукатов нет ни на коня, ни на щит, ни на меч. Ни на харч, ни на постоялый двор, ни на маркитантку. Сказано: просите. Знать бы ≈ кого. О чем. И зачем. Как совместить: ⌠просите ≈ дадут■ и ⌠не просите ≈ сами дадут■? Хорошо декларировать афоризмы. Просить плохо. Проще самому отдать последнее, что есть. И не думать. Ни о чем. И никогда. И идти, куда глаза глядят. Если они еще глядят.

Рабочие в черных халатах несли навстречу большие выставочные щиты, витринные стекла, волокли по полу громадные подиумы, деревянные ящики, тащили доски, планшеты, дюралевые трубы, швеллеры и уголки, на тележках везли коробки с магнитофонами, вентиляторами, пылесосами, утюгами, ванны, унитазы, кипы ватмана, рулоны материи и наждачной бумаги.

≈ Переезжаем? ≈ спросил я у парня, попросившего у меня закурить.

≈ А! В бухгалтерию тащим, на годовую сверку, инвентаризация называется. Специальная комиссия уже шестой месяц работает, а еще и половины не разнесли по счетам и учетным ведомостям. Если успеем все учесть ≈ в конце года получим премию в размере двенадцати окладов.

≈ А как часто проводится такая проверка?

≈ Да каждый год! Второго января начинается, тридцать первого декабря завершается. Без работы не остаемся, ≈ засмеялся парень.

У одного из поворотов стояли двое. Женщина с чувственным ртом и озорными глазами воркующим голосом, как бы венчающим воркующий голос тела, говорила породистому мужчине, являющему собой нечто среднеарифметическое из Дюма-отца и Михалкова-сына:

≈ Боб, не будь сволочью! Ты берешь меня на работу?

Слегка поддатый и слегка задетый, Боб не хотел быть сволочью и спросил:

≈ Тебе тысячи хватит?

≈ В неделю?

≈ Мы не в Штатах. В месяц. Пенсионеры вон по четыре сотни получают. Стыдись.

≈ Бо-о-об! Что, я только в два раза производительнее пенсионера?

≈ В два с половиной. Тыща в месяц, и чтоб я тебя на работе не видел! Сиди дома и занимайся вышивкой или ку-клукс-кланом: кухня, кирха энд киндер. Когда понадобишься ≈ я тебя найду сам.

≈ Бо-о-об!

Боб влажно блестел глазами и покусывал свисающие усы, а ноги гарцевали у него сами собой, как ноги крупного жеребца-производителя чистокровной верховой породы.

Сразу же за поворотом были люди. Граждане выстроились вдоль стены и, видимо, чего-то ждали. Не иначе как прихода карателей.

≈ Вы куда, гражданин? Я к вам обращаюсь!

≈ В шестой зал, ≈ ответил я мужчине с внешностью организатора.

≈ Все в шестой. Займите очередь.

≈ А чем ее занять?

≈ Собой, ≈ любезно ответил организатор.

Пока я занимал собой очередь за Бобом и его приятельницей, тявкающий голос два раза произнес:

-Он думает, в доспехах ему можно без очереди! Обнаглели вконец!

Я повернулся к моське сучьего рода и никого не увидел, точно тявкал сгусток спертого воздуха.

Сдав очередь, как сдают кровь или мочу, я пошел глотнуть свежего воздуха. Что-то потянуло меня на свежий воздух, в одну из фундаментальных стихий мироздания.

Экскурсовод, очень молодая яркая женщина невысокого роста, но явно высокого мнения о себе, бойко рассказывала посетителям об истории создания, технологии изготовления экспонатов, о жизни и творческой судьбе мастеров керамики. Посетителям было интересно ≈ хорошо скользить по паркету в матерчатых тапочках, завязанных шнурочками на щиколотках. Как водится, шнурочки были саморазвязывающиеся.

≈ Бисквит ≈ матовый неглазурованный фарфор, а селадон ≈ фарфор, покрытый серо-зеленой глазурью. Вот это, обратите внимание, так называемая ⌠техника кракле■ ≈ фарфор обрабатывается таким образом, что на поверхности образуется сеточка мелких трещин.

≈ Да, это имитация трещин. Обратите внимание: эти бокалы, цветные, с филигранью, а вот, кстати, тоже ⌠кракле■, это все венецианское стекло. Не правда ли, в самом сочетании слов ⌠венецианское стекло■ есть какое-то волшебство? Со словом ⌠венецианский■ все звучит красиво: венецианское стекло, венецианское зеркало...

≈ Венецианская низменность, венецианский залив, ≈ поддержал мужчина, ≈ Венецианская музыкальная школа ≈ Монтеверди, Венецианская художественная школа ≈ Джорджоне, Тициан, Веронезе...

≈ ...Тинторетто. Должен вам сообщить, ≈ обратился мужчина к присутствующим, ≈ что слово ⌠венский■ не менее замечательно, сочетание многих простых слов с ним меня просто пленяет: венский вальс, венские стулья, Венский лес, венские булочки, Венская опера, венская коляска, Венский университет, Венская классическая школа ≈ Гайдн, Моцарт, Бетховен... А венецианские холсты пятнадцатого века (еще немного о венецианском) с изображением лиц в ракурсе три четверти, или ⌠полтора глаза■, венецианский суп с раковыми шейками... Достаточно? ≈ спросил он у экскурсовода.

≈ Вполне, ≈ сказала та. ≈ Благодарю вас. Мы отвлеклись от нашей основной темы.

≈ Да, наша основная тема ≈ венецианские и венские девушки ≈ возвышенная тема! Но не буду вас больше отвлекать.

Экскурсовод старательно и с большим желанием, что свидетельствовало о спринтерском старте ее музейной карьеры, сыпала терминами, датами, именами и сама была хорошенькой иллюстрацией к данной теме, напоминая изящную японскую вазочку. Личико ее разрумянилось и выглядело очень чистым. Безумием было бы обрабатывать такое лицо ⌠техникой кракле■.

≈ Он, как Пигмалион, влюблялся в созданные им шедевры и, как гофманский Кардильяк, скорее убил бы своих заказчиков, чем отдал им исполненный заказ. Благодаря этой страсти, он собрал огромную коллекцию, от которой, к сожалению, осталось только пять с половиной процентов экспонатов. Все они представлены здесь. Остальные погибли и исчезли в начале этого века...

≈ Иных уж нет, а те далече, ≈ пояснил мужчина. Экскурсовод сделала попытку улыбнуться, но это у нее не получилось. Как у солдата после кросса в противогазе.

≈ А эту часть коллекции спасла Ефросиния Павловна Беклемешева, жена известного в наших краях общественного деятеля. Умирая, она завещала ее нашему музею...

≈ Что, наследников не было? ≈ полюбопытствовал высокий мужчина.

Красавица не ответила, подтвердив мое первоначальное впечатление, что она страшно далека от народа. Да, быть в скором времени, быть ей начальником не народа, так отдела. Это как пить дать. Становится жарко, раз захотелось пить.

≈ А сколько она стоит, эта коллекция? ≈ не унимался мужчина.

≈ Она стоила жизни Ефросинии Павловне Беклемешевой, ≈ неожиданно сухо и резко, поджав губы, ответила экскурсовод. Она была прелестна в своем неземном гневе.

≈ Хотите, я его убью? ≈ спросил я у нее.

≈ Ему это не поможет, ≈ вздохнула она, одарив меня очаровательной улыбкой, и, как квочка цыплят, повела посетителей в другой зал. А я вдруг вспомнил, что есть Приап, бог сладострастия, и пошел вместе с ними.

В соседнем зале, гораздо меньшем и более уютном, чем предыдущий, была выставка из фонда открытого хранения музея ≈ ⌠Одежда ХVIII ≈ начала ХХ века■. Экскурсовод поджидала рассыпавшихся посетительниц (а их было в группе большинство; собственно, в любой группе ≈ женщин всегда больше мужчин: будь то султанский гарем, раздача в столовке или экскурсия по Эрмитажу) и рассказывала что-то двум парням с горящими, как у котов, глазами.

Глядя на роскошное платье начала этого века, рыжая сударыня, не потерявшая в унесшейся череде ее лет броской привлекательности, подыскивала весомый аргумент, чтобы как-то уменьшить впечатление, произведенное на нее этим платьем.

≈ Нет, ты знаешь, ≈ говорила она подружке, ≈ сейчас все-таки как-то спокойнее. В таком выйти ≈ не то что вечером, днем разденут. А в это, ≈ она приподняла подол своего серенького платьица, ≈ прыгнула и ходи ≈ никто не взглянет, не то чтобы раздеть.

≈ Почему же? ≈ возразил высокий мужчина, оказавшийся рядом. ≈ Желающие всегда найдутся.

Рыжая повела глазами, и сразу стало видно, что она непрочь проверить сказанное. (Порой на женском лице такое отражается, что видавшие виды венецианские зеркала лопаются от досады). Мужчина сразу стушевался, но рыжая продолжала постреливать на него глазками, и дать ей можно было не больше тридцати ≈ впрочем, она их могла еще и не взять.

Наконец суетливые посетители погасили свое броуновское движение, сконцентрировались вокруг экскурсовода, и она продолжила свои дозволенные зажигательные речи. Однако и в самом деле, сколько здесь было всякой женской одежды! Розовые и голубые парадные костюмы из глазета с вышивкой вязью, полупрозрачные платья из батиста, атласа муаре, шелкового бархата, абажуроподобные кринолины, дамские приталенные казакины цвета вишни в солнечных лучах, кружевные черные мантильи ⌠изабелла■ с длинными спинками и передом до талии, шарфики из прозрачного газа-иллюзиона, эшарпы с кистями и вышивкой, длинные шлейфы и птичьи боа, кашимирские и турецкие шали, русские двусторонние шали из мериноса и шерсти сайгака, черные казимировые штиблеты с пуговками из слоновой кости, причудливые тюрбаны разнообразных форм и расцветок, браслеты, серьги, диадемы, веера слоновой кости, изделия из янтаря и эмали, словом, парюра. Экскурсовод так заразительно рассказывала о фасонах платьев, о забытом ныне искусстве одеваться красиво и с достоинством носить одежду на людях, что таки рождалась иллюзия: вот сейчас, здесь, все женщины скинут с себя серые шкуры, именуемые повседневной одеждой, примерят не спеша эти разные модели и станут все такие стройные и спокойные, их плечики расправятся, спинки развернутся, поднимутся подбородки и носики, и во взоре появится что-то такое, о чем все давным-давно позабыли.

≈ В кринолине, ≈ рассказывала экскурсовод, ≈ надо было скользить, как лебедушка, не покачивая бортами каркаса. Газовый шарфик эшарп надо было так повязать на шею, чтобы и заметно не было, что он специально повязан, а будто бы на шее с рождения. Да еще концы надо было перекинуть через локти, чтобы и вышивка была видна и белизна рук не скрыта. Для придания рельефности женской фигуре надо было так собрать сзади юбку, накрутить и защепить фру-фру...

≈ Это кобыла Вронского ≈ Фру-Фру. У нее было нежное выражение лица, ≈ громким шепотом пояснил высокий мужчина.

≈ ...чтобы не было чрезмерно пышно. Хотя пожилые дамы часто заблуждались и были склонны делать фру-фру побольше.

Мужчина надул щеки, но ничего не сказал.

≈ А уж о манере поддерживать шлейф в движении сплетничали во всех гостиных и дворцах обеих столиц. И вообще, надо было исхитриться при такой длине юбок показать хорошенькую ножку, ≈ она изящно приподняла край юбки, ≈ и при таких декольте спереди и сзади сформировать изящный силуэт и умерить размеры груди до размеров, приличных в светском обществе...

≈ До приличных размеров.

Наконец-то она улыбнулась так, как должна улыбаться хорошенькая женщина, когда мужчина, к несчастью, зануда. Чувствовалось, этот зал был ей близок, как и любой женщине, которая себя ощущает настоящей женщиной только в двух случаях: когда она с иголочки одета или совсем раздета, о чем она, кстати (и некстати), не устает говорить даже в три часа ночи.

Посыпались вопросы. Мне это всегда напоминало осень: вопросы падают, а все ответы давно уже валяются на земле. Я вышел из зала, спустился по лестнице в вестибюль. Парадная дверь была открыта настежь. Можно было выйти. Можно было еще выйти, но я остался. Из зала вышла экскурсовод и остановилась возле меня на сквозняке.

≈ Жарко сегодня. Замечательный день, ≈ сказала она, жадно вглядываясь в зелень парка и синеву неба. ≈ Вы наш новый сотрудник?

≈ Да, ведомый.

Мне было интересно смотреть на нее. Возбуждение и румянец еще не покинули ее лица, и она, чувствуя это, дабы не конфузиться, спросила еще:

≈ Вам, видимо, в шестой зал?

≈ Да, видимо, в шестой.

≈ Это направо. До свидания.

≈ Благодарю вас. Всего доброго.

И она ушла, а я представил себе, как ее где-то в бетонном девятиэтажном доте вечером будет ждать мужчина, и мне вдруг стало страшно одиноко...

≈ Простите, который час?

Я обернулся. Высокий мужчина неуловимого возраста, достававший девчушку своими вопросами, дружелюбно смотрел на меня.

≈ Четверть второго, ≈ указал я ему на круглые часы над входом и отвернулся, так как еще не испил до дна сладость своего одиночества и не был расположен к беседе.

≈ Однако, хочется жрать, ≈ заявил незнакомец. ≈ Вы как?

Я неопределенно пожал плечами.

≈ Тут есть забегаловка, ≈ оживился он. ≈ Вон в том тупике. Последняя в своем роде. Гарантирую, там вам гуляша с изжогой или блинчиков с отрыжкой не подадут. Там повар всех посетителей старинными кушаньями балует. Дороговато, но вкусно. А тех, кто в шестой зал идет (вы же в шестой?) и покажет бегунок, ≈ кормят всего за рубль пятнадцать, независимо от количества съеденных блюд. Это называется ⌠спецпитание по первому рациону■. Идем?

Мы пошли. В небольшом уютном закутке мы заняли столик и заказали жаркое по-гусарски и баранью няню. Повар расписался в моем бегунке. Мой спутник бегунок не достал, а просто махнул рукой в мою сторону ≈ ⌠я с ним■, и повар пошел на кухню. Не успели мы помолчать друг с другом, явились блюда: жаркое по-гусарски в грибочках и килечках, а к нему жареная хрустящая картошечка, и няня из бараньей лопатки ≈ прямо из духовки, с пропревшей в сливочном масле гречневой кашей. Потянув носом, я вспомнил, что не мешало бы снять шлем. Да и железные перчаточки заодно. Даже в приличном обществе можно ко всему привыкнуть, но только, наверное, не к перчаткам. Я швырнул их под лавку. Мужчина помог мне снять шлем.

≈ Тяжелый, ≈ сказал он, ≈ килограмма три.

≈ Шесть.

≈ В весе, расстоянии и во времени я всегда ошибаюсь ровно в два раза, но зато по части вкусовых ощущений и запахов я эксперт-дегустатор.

≈ Повар останется доволен, ≈ проурчал эксперт.

Тут весьма кстати довольный повар принес нам по тарелке прохладительных вишен, предварительно выдержанных в игристом вине и переложенных корицей, гвоздикой, лавровым листом. Вишни были залиты медом. Венчал наш скромный обед клюквенный квас, поданный в двух высоких отпотевших стаканах, с гравировкой ⌠Счастливого пути!■ с одного бока и нашими именами с другого.

≈ Да уж, ≈ сказал я, ≈ за рубль пятнадцать...

≈ Уж замуж невтерпеж ≈ и за рубль пятнадцать. Вообще-то в музеях закусочных не должно быть, но я не знаю такого музея, где бы их не было. Хотя такое питание крайне вредно с позиций раздельного питания. Но с другой стороны, питаться раздельно ≈ это все равно, что заниматься любовью с женщиной в разных комнатах.

Я надел шлем и мы вышли, сердечно попрощавшись с поваром, наотрез отказавшимся от чаевых. ⌠Жаль, что спешите. А то попробовали бы еще индейку по-рыцарски■.

≈ Ну что, куда? ≈ спросил мужчина, ковыряясь в зубах. ≈ В очередь не хочется. Настоимся еще. Поищем где-нибудь укромное местечко, посидим, отдохнем.

≈ Я не прочь и всхрапнуть, ≈ зевнул я.

Мы нашли пустую комнату с каким-то хламьем на полу и расположились на отдых.

≈ Что с этим чертовым бегунком делать? ≈ спросил я. ≈ Тут уйма подписей.

≈ Я подпишу, ≈ небрежно бросил мужчина и, взяв мой бегунок, повертел его, рассматривая, вздохнул: ≈ Ничего нового! ≈ и аккуратно, с тщанием сто раз вывел свою подпись. Ему это доставляло видимое удовольствие, у него, как мне показалось, в этот момент усилилось слюноотделение.

≈ И кому его теперь?

≈ Найдется кто-нибудь. На этом добре целая гвардия сидит, ≈ он достал из заднего кармана брюк маленькую плоскую фляжку, отвинтил крышечку, плеснул в нее темную жидкость и протянул мне.

≈ ⌠Белый аист■. Напиток забвения. На брудершафт. Руками только вязать знак бесконечности не будем ≈ с бесконечностью не надо шутить. Да и эдакой мусей-пусей как-то выглядеть...

Коньяк был добрый, но тепловатый.

≈ Парниковый эффект, ≈ пояснил он, ткнув себя в зад. ≈ Но если вообразить, что сейчас трескучий декабрь, ≈ очень даже ничего. На морозе трещат сучья ну и жизнь же наша сучья. Где запятые поставишь? Еще?

≈ А зачем запятые? С ними пропадает ажурность конструкции.

Мы хлопнули еще по одной, потом, для завершенности, по третьей ≈ я из крышечки, он из фляжки. О запятых, понятно, больше не вспоминали.

≈ А-а... Спасибо, аист, спасибо, птица. Ну как тут было не напиться!

≈ А ты кто? ≈ напрямик спросил я его.

≈ Я? Я теперь твой коньячный брат. Мы теперь с тобой в одном коньячном братстве. А вообще-то, я Андрей-стрелок: пойди туда ≈ не знаю куда, принеси то ≈ не знаю что. Разве мы знаем о себе: кто мы, откуда и куда, разве мы знаем ответ на вопрос ⌠зачем?■ Нам нельзя дать имя, так как имя убьет нас. Мы как Одиссей, никто, вечные странники, осенние листья. Сейчас вот несет нас в шестой зал.

≈ Ну и болтать же ты горазд, ⌠агасфер■, ≈ сказал я. ≈ Бери свой крест и пошли.

Меня взяла легкая досада. На простые вопросы, видно, никогда не получишь простых ответов. Что за день сегодня. День болтунов.

≈ Я не болтун. Я ≈ Рассказчик. Цыганки по руке гадают и врут про судьбу, а я по твоей судьбе расскажу все о тебе, даже какие у тебя руки и какая там на руках хиромантия. Не Херо ≈ Хиро, все почему-то путают. Был такой искусник.

⌠Хм, ≈ подумал я, ≈ ну и спутника мне послал Господь!■

≈ Да, альтер эго своего рода, ≈ подтвердил Рассказчик. ≈ Ну что ж, ≈ помолчав, продолжил он. ≈ Чтобы не быть голословным ≈ слушай о себе мой сказ. Начну с рождения. Твоего, разумеется. Разувай-ка, Рыцарь, ухо ≈ моет руки повитуха.

≈ Да-да, врут цыганки про чужую судьбу. Что знают они о ней? ≈ повторил Рассказчик. ≈ О своей-то судьбе ничего не знают. Им не дано. Я знаю твою судьбу. И не только твою, ≈ в голосе его зазвучала торжественность, заставившая меня забеспокоиться ≈ уж не сумасшедшего ли отрядила мне в спутники судьба? Словоохотливость ≈ не порок, но есть в ней что-то болезненное. Занудность (мне больше нравится слово ⌠занудство■) ведь тоже болезнь. А если человек болен сам, видит ли он в другом здоровое?

≈ Слушай же правду, одну только правду и ничего кроме правды.

≈ Да-да, пожалуйста, будьте так любезны, ≈ попросил я.

≈ Родился ты в мае сорок шестого... Нет, так не пойдет. Еще зазнаешься. Вы, тельцы, хоть и любите земные радости, но тоже большие зануды. Вы любите, когда говорят о вас, но нельзя же говорить только о вас. А вы к этому привыкаете очень быстро. И главное ≈ не все же я буду говорить о тебе лицеприятное. И здоровое, ≈ улыбнулся он. ≈ Не напрягайся, на Тибете общаются без слов ≈ люди самых разных рас и национальностей. И даже профессий.

⌠На Тибете не бывали?■ Не у того спрашивал, Сторож.

≈ Мне не хотелось бы нажить в твоем лице тайного или явного врага. Нам ведь с тобой еще долго быть вместе. Согласись, ведь ты не безгрешен. Вот и давай договоримся, пока на берегу. О тебе я буду говорить в третьем лице, как о Боге, а лучше, как о нашем общем знакомом...

Итак, родился малыш в черную майскую ночь. Вся земля была пропитана запахом сирени, а от тишины и беспричинного восторга слезы сами собой выступали на глазах. И были слезы эти прекрасны, как вода ≈ неизвестно откуда ≈ на дне пересохших колодцев.

Когда новорожденному обрабатывали пуповину и перевязывали ее толстой шелковой ниткой неопределенного цвета, младенец вторично довольно явственно произнес: ⌠Эвдаймо-о-ония!■, что означало ⌠Блаже-е-енство!■ Акушерка перевела: ⌠Радуется!■

Со второго этажа роддома не было видно ни Акрополя, ни золоторунных овец под оливами, так не похожих на шашлык с маринованными оливками, ни бирюзы Ионического моря. Отец мальчика не стоял под окнами, горя медью доспехов, и не было в его руках громадного щита в металлической чешуе и толстого тяжелого копья из пелионского ясеня, а над головой не трепал ветер золотой конский хвост на высоком гребне светлого шлема в бляхах. И мать его не звали ни Ифигенией, ни Ио, ни Электрой, а с Олимпа, в краткие мгновения отдыха от войн и оргий, не свешивались в праздном любопытстве, как с балкона, вглядываясь в первые минуты жизни будущего героя, ни Зевс-громовержец, ни сребролукий Аполлон.

Мальчика назвали Дмитрием.

Астролог ≈ не обязательно Нострадамус или Глоба ≈ сказал бы: судьба сулит ему многое. Но, увы, астрологов мало, так мало, что их и на себя не хватает. Как говорят математики, исчезающе малая величина эпсилон, которой можно пренебречь. Поэтому в начале своего пути Мурлов-сын эту самую эпсилон не встретил, а значит, ничего не знал о благорасположении к нему небесных светил и планет; и судьбоносные линии, бугры и знаки на его ладонях остались без внимания. Говорили, он был вундеркинд. А где вы видели не вундеркиндов? В детстве мы, слава богу, все вундеркинды. В юности все поэты. Потом детство и юность, одно за другим, уходят от нас; за ними также друг за другом следуют чудо и поэзия. И остаемся мы.

Скажи, математик, как решить уравнение из двух неизвестных: кто мы? Я вот думаю иногда: встреть я себя семнадцатилетнего, ведь не узнал бы! Не принял! Начни сейчас я жить в обратную сторону, к детству, ≈ где та грань, за которой все другое? Когда идешь сюда ≈ ее не замечаешь. Может, заметишь, когда пойдешь вспять.

≈ Раки пятятся задом...

≈ Они пятятся, а здесь ≈ идти лицом вперед, но назад. Это другое. Впрочем, все это так, чушь собачья. Расстройство одно. Продолжу лучше рассказ... ≈ Рассказчик зевнул, прилег поудобнее и забормотал, как дед, рассказывающий сказку. ≈ Ребенок приходит в семью, как варвар в Рим, со своим языком и простым нравом, завоевывает ее без всяких усилий и, как варвар в Риме, растворяется в ней...

Под эти пространные рассуждения я сомлел и уснул, и, похоже, с Рассказчиком мы были в одном сне, так как проснулись одновременно, одинаково разбитые и вспотевшие.

≈ Приснится же! ≈ пробормотал Рассказчик.

≈ Кошмары?

≈ Хуже. Очередь. Пойдем-ка посмотрим, как там. Еще не пустят ≈ скажут, не стояли, или уже провели три переписи.

В очереди все было по-прежнему. Так, незначительные подвижки, как в скальных породах при небольших землетрясениях. У очереди была своя жизнь, своя судьба, свои духовные и биологические потребности и отправления. Казалось, мы ей вовсе не нужны, она прекрасно обходилась без нас, ее породивших. Она спала, тяжело ворочалась, вздыхала и скрипела зубами, от нее шли густые миазмы. Она видела сны и видела кошмары. Она переваривала нас. Из нее торчали во все стороны людские тела, как изогнутые гвозди.

≈ Чай еще не носили? ≈ спросил краснорожий мужик, глядя на нас одним глазом; другой глаз у него спал, как у Крошечки-Хаврошечки.

≈ Нет еще, ≈ ответил Рассказчик. ≈ Сначала принесут селедку.

≈ В гробу я ее видел! ≈ повысил голос Хаврошечка, без особых усилий перейдя на мат и икоту, сопровождая их по-собачьи судорожным почесыванием шеи.

≈ Па-а-ати-ише! Цаца какая! ≈ сказал мужик, перестав икать и чесаться, открыл через силу второй глаз, внимательно посмотрел на женщину и снова превратился в Крошечку-Хаврошечку.

Две седенькие, в аккуратненьких платьишках с вышитыми воротничками и аккуратными прическами старушки интеллигентно беседовали об античном мире, эллинах, амфорах, эросе, эпосе и прочем грекосе. Хаврошечка, слушая их одним ухом и озирая одним глазом, составил о бабках свое одностороннее мнение и, находясь в плену этого мнения, морщился, дергался, тяжело вздыхал, тужась понять ход старушечьей беседы. Когда бабки говорили про мифы и половые связи богов ≈ там была понятна хотя бы суть, хотя эту суть можно было передать гораздо проще и доступными словами; но когда одна из них, Сара Абрамовна, сказала другой, Веронике Михайловне:

≈ Верунчик, ты вправе ссылаться на эту контаминацию древних космогоний и теогоний или мифологических компендиумов... ≈ у краснорожего заныл мозг от макушки до копчика. Компендиум его добил. Он вдруг окрасился в кумачовый цвет и заорал так, что ни одного слова его нельзя было понять без его же собственных комментариев.

Старушки от неожиданности вздрогнули, свалившись с Олимпа сразу в Аид, и испуганно воззрились на орущего грекофоба. Но тот так же неожиданно, как и начал, кончил орать и, не собираясь никак комментировать свое выступление, натянул кепку на глаза, прислонился к трубе и тут же уснул.

≈ Страсти какие! ≈ косясь на него, сказала Вероника Михайловна.

≈ Абсолютно согласна с вами, ≈ поддакнула Сара Абрамовна. ≈ Именно такие страсти лежат в основе всех мифов. Правда, там еще присутствуют боги.

Страшно спеша, как механическая игрушка, мимо проковылял нелепый старичок с палочкой, изогнутая ручка которой лет тридцать назад знала хорошие дни, а сейчас была обмотана синей изолентой. У старичка была многоугольная голова с редкими пучками желтых волос, круглые, по-детски наивные глаза, без ресниц и бровей, и щелка вместо рта. Заметно было, что он выбивается из последних сил, ≈ по затрудненному хриплому дыханию, по дрожащим тонким ногам, по отчаянию в розовых слезящихся глазах.

≈ Господи! Куда он? ≈ сказала приятная женщина с ребенком. ≈ Его же никто не пропустит. А ведь он ≈ это любой из нас через несколько десятков лет.

Однако старичок беспрепятственно миновал соседнюю группу людей, скорее всего, по причине сна тявкающего сгустка. Но тут ему преградили путь.

≈ Куда прешь, дед? Остынь, ≈ кучерявый толстяк уперся ему в грудь обеими руками, и тут как тут рядом с ним материализовался тявкающий сгусток, в образе всевидящего глаза, всеслышащего уха, всемелющего языка. Образ этот был неряшливо одет, неряшливо причесан и ежеминутно готов к борьбе. Образ большой обобщающей силы. Образина.

≈ Пропустите меня, пожалуйста, вперед. Мне трудно стоять.

≈ Всем трудно, ≈ обобщил толстяк.

≈ У меня через два часа прием у врача. Вот талончик, ≈ старичок достал талончик. ≈ Вот 12-й номер кабинета, Шушкевич ≈ фамилия врача, время...

≈ Дед. Мы тут все больные. Ты видел где-нибудь сразу столько здоровых? Вот я, например, к личному психотерапевту. К Собакевичу! Га-га-га!

Дед не внимал этим доводам. Стоял и качался, как былинка в степи. И все протягивал талончик.

≈ Да оттащи ты его в сторону! ≈ воскликнул неряшливый образ. ≈ Чего разговаривать с ним! Потерпит!

≈ Вот пять рецептов, ≈ не унимался старичок. ≈ Вот направление на УЗИ, в лабораторию на анализы...

≈ Дед, анализы можешь прислать по почте.

≈ Вот мой паспорт. Это действительно все мои бумаги. Мне обязательно надо к врачу. Мне плохо.

≈ Всем плохо, ≈ с веселой злостью сказал толстяк. Он вошел в раж.

≈ Нет, ты посмотри ≈ ему плохо, а нам всем здесь хорошо! ≈ воскликнул неряшливый образ.

≈ Вот, ≈ дрожащим голосом сказал старичок, ≈ вот, пожалуйста. Я им никогда не пользовался, ни в очередях, ни в столе заказов ≈ мне было стыдно. Но сейчас, поверьте, я не могу. Вот мое удостоверение, ≈ старичок суетливо доставал из нагрудного карманчика зелененькую картонку участника войны, она цеплялась краями и никак не вынималась. Старик со слезами на глазах рвал ее. Наконец вырвал и, развернув, показал всем. ≈ Вот. Вот.

≈ Еще-о чего-о! ≈ взвизгнул образ. ≈ Захотел чего! Все стоят ≈ и ты стой! Когда только они передохнут! Развелось, как собак! Проходу не дают!

Старичок встал на колени, опираясь на палочку, которая ходуном ходила в его руках. Толстяк заколебался, но присутствие образа мешало ему пропустить старичка.

≈ Господи! Да что же это! ≈ прошептала приятная женщина.

Я отодвинул Рассказчика ≈ он мешал мне пройти. Толстяк побледнел и отступил к стене. Я помог старичку встать с колен и громко сказал:

≈ Идите, вас не тронут.

Старичок пошел. Оглянулся. Я помню эти глаза. Они были у моей любимой собаки за день до гибели от энтерита.

≈ Щедрый какой за чужой счет! ≈ услышал я за спиной резкий женский голос. У меня потемнело в глазах, я развернулся, но в последний миг удержался и не ударил бабу по голове. Почему-то вспомнил Есенина и меньших наших братьев. Отвращение и брезгливость передернули меня.

≈ Убивают! ≈ заскулил неряшливый образ.

≈ Сука, ≈ сказал пожилой мужчина с трясущейся головой и плюнул.

⌠Эвдаймония■, ≈ вспомнил я.

Скоро сказка сказывается: мы оказались в туннеле с низкими потолками, жиденьким светом от запыленных слабых лампочек и прелой духотой, обложившей тело, как влажная вата. Да, так, наверное, себя чувствуют всю жизнь трубы на ТЭЦ. В больших алюминиевых ящиках привезли теплую селедку. Каждому выдавали по хвосту и головке.

≈ А середка где? ≈ заорал Хаврошечка. ≈ Сволочи! Куда середку дели?

≈ Какую середку? ≈ удивилась полная блондинка в белом халате, раздававшая куски селедки крепкого посола. ≈ Вы что, гражданин, не видите: каждому выдаем по тушке. А для удобства тушка разрезана пополам. Вот, ≈ она состыковала хвост и голову и осталась довольна полученной фигурой, ≈ пожалуйста.

≈ Я щас для удобства пользования разрежу тебя пополам, ≈ сказал Хаврошечка, кровожадно переводя взгляд с фигуры рыбы, больше похожей на морского окуня, чем на селедку, на фигуру блондинки, похожую на рождественскую индейку, ≈ и для удобства воткну твою башку в твою задницу!

Блондинка поспешила убраться подобру-поздорову, возмущаясь невоспитанностью ⌠некоторых■ и тщетно застегивая не сходящуюся на талии пуговицу. Подсобники вслед за ней укатили ящик с остатками рыбьих фигур.

Хаврошечка с видом победителя чесал себе грудь с татуировкой, изображавшей женский бюст синего цвета под именем ⌠Роза■. Татуировка придавала его груди дополнительный объем.

≈ Пивка бы, ≈ сказал Рассказчик. ≈ Пошли поищем.

Мы с трудом протолкались к узкому переходу, долго шли по нему, пока не уткнулись в массивную кованую решетку с узорами. Пнули ее пару раз и пошли по другому переходу, пока не уткнулись в тупик с тремя железными дверями, за которыми что-то монотонно гудело.

≈ Сплошные тупики и тупицы. Давай-ка попробуем ⌠правило правой руки■, ≈ предложил Рассказчик. ≈ Старое правило всех кладоискателей и исследователей лабиринтов. Правой рукой не отрывайся от стенки и выход обязательно рано или поздно найдешь.

≈ Если он есть.

⌠Правая рука■ завела нас в темный туннель с редкими пятачками света. Духота сгущалась и насыщалась гнилью. Жажда наша, понятно, только усиливалась. Потолок стал давить, туннель с легким уклоном вниз уходил в черную дыру. ⌠Как в пирамиде, ≈ подумал я. ≈ Так же давит, пустота и жара■. Рассказчик подобрал деревянную рейку и тюкал ею перед собой, чтобы ненароком не загудеть в какую-нибудь яму. За очередным поворотом забрезжил свет. Земляной, а где и с кирпичной кладкой туннель был засыпан землей, завален щебнем и битым кирпичом, забаррикадирован кусками рельсов, искореженными вагонетками, ≈ казалось, он был заброшен давным-давно. Но возле стены стоял лом, валялись две совковые лопаты, и было заметно, что здесь недавно копали. Резко похолодало, и мы через пять минут залязгали зубами. Озираясь по сторонам, мы осторожно пробирались через завалы, перешли по шаткой доске через яму. Несколько камешков упали в воду. Из стены вышла мужская фигура и стала молча смотреть, как мы приближаемся к ней. Она была при костюме и в галстуке. Поздоровалась с нами.

≈ Выход ищете? Давайте покажу. А то шею сломаете. Или сломают, ха-ха...

Земляной человек (земляк) был мрачный, но словоохотливый, и от этого сочетания было как-то не по себе. Он уверенно шел среди куч хлама, не замолкая ни на минуту.

≈ Вон там, под самой крышей, раньше было окно, сейчас его заложили, в гражданскую в него влетел снаряд и прямо вот сюда.

≈ Что-то следов не видать.

Меня вдруг осенило, а не за этим ли золотишком заслал меня сюда Горенштейн?

≈ Вы графа Горенштейна случайно не знаете? ≈ спросил я у словоохотливого начальника участка.

Тот внимательно посмотрел на меня и уклончиво ответил:

И снова обложила нас ватная духота. Пока искали свою очередь, опять захотели пить. Чего не попросили воды у золотоискателя ≈ не чертежики, в конце концов, дал бы напиться? А то и банку с водой подарил бы┘

Вот и ⌠наши■. Нас окружили со всех сторон, но увидев, что мы без воды, очередь дернулась, как железнодорожный состав, и медленно поползла по нескончаемым коридорам. И каждый был поводырем каждого, и каждый думал только о себе.

Стало совершенно невыносимо, как в бане. Из толстой трубы впереди сифонил пар. Обернув тряпкой плафон, Боб подставил его под струю пара. В банку закапала горячая вода. Его окружили со всех сторон. Некоторые улыбались, как пьяные. В глазах жаждущих было ожидание и руки невольно тянулись к банке.

≈ Внимание! ≈ крикнул я. ≈ Воды хватит всем! Первыми напоим детей. Потом тех, кто в обмороке. Вот вы, вы и ты ≈ поддерживайте порядок. Всем достанется. Дело одного часа. Пока вода в этой банке будет остывать, мы наберем другую. Хватит всем!

Время и капли спорили друг с другом ≈ кто медленнее упадет. Мне кажется, время в таких случаях заключает пари ≈ с кем и с чем угодно, ≈ лишь бы только испытать терпение человека. Но время прошло и капли наполнили банку. Ее передали женщине с ребенком, а под плафон подставили новую. Все, как по команде, поглядели на банку и облизнули губы. У женщины дрожали руки.

≈ Не спешите, ≈ сказал я женщине. ≈ Пусть немного остынет, ≈ я взял ее руки в свои и не почувствовал их тепла, они были ледяные!

Нашли несколько металлических пластинок и устроили целую батарею конденсаторов и водосборников.

≈ Промышленная революция, господа технократы, ≈ сказал Рассказчик. ≈ А вот и наш Эдисон! ≈ Рассказчик поднял руку Боба.

≈ Мне ли привыкать, ≈ сказал Боб. ≈ У меня наверху целый завод по воде был: ⌠Целебная вода подземных кладовых Воложилинщины. ⌠Нелепица-плюс■. Хлоридно-гидрокарбонатная натриевая лечебно-столовая минеральная вода■. Рекламу не встречали?

≈ О, так она у тебя в подземных кладовых, ≈ сказал Рассказчик и ткнул пальцем себе под ноги. ≈ Значит, где-то тут. Давай раскупоривай свои кладовые!

Женщина дула на воду и успокаивала ребенка. Мальчик тянул ручонки к банке и нетерпеливо тряс ими. Ему было года два, не больше. Вдруг Хаврошечка схватил банку и, угнувшись, как регбист, побежал прочь. Я догнал его через пару минут. Он крупными глотками пил воду и был весь какой-то жалкий. Я выхватил у него банку и выплеснул оставшуюся воду ему в лицо. Хаврошечка вытерся кепкой┘

Я вернулся к своим. Там деловито продолжали набирать воду. Напившись и набрав воды про запас, мы тронулись в путь. Кто гнал нас? Куда? Что такое шестой зал? Где он? Зачем он? Когда мы проходили мимо того места, где я догнал Хаврошечку, мы увидели его. Он сидел на полу и плакал┘

Ночью по нашим пятам пришла вода. Сначала это был грязный ручеек, но потом он набух, стал чище и горячее. Вскоре он загнал нас на площадку, благо стена в этом месте туннеля была с уступом, как русские печи в деревенских домах. Мы прижались к отсыревшей стене. Одежда липла к телу. Мой железный панцирь был попросту горяч. Воздух помутнел от испарений, туннель превратился в канал, по которому бежал кипяток. Люди были вялые и бледные ≈ от сердечной слабости, от духоты и страха.

Вынырнул откуда-то деревянный ящик с двумя пьяными мужиками в спецовках. На оклик, кто они такие, мужики скороговоркой проорали:

≈ Слесаря мы! Ец-тоц-перетоц! Аварийная группа!

≈ В устье! Ец-тоц-перетоц! Плотину возводить!

Только они исчезли, как из-за поворота вынесло плот. На нем плясал и дико орал огромный мужик. Казалось, руки его машут под самым потолком. Он соскочил с плота и плюхнулся рядом со мной на свободное место. Ростом и бородой он походил на Фиделя Кастро, только голос был гуще раз в пять:

≈ Сволочи! Ноги обварил, как рак.

≈ Да кто сволочи-то? ≈ спросила женщина.

≈ Ноги! Ноги ≈ сволочи! Обварил их, как рак!

≈ Вы откуда?

≈ От верблюда! Возле зоопарка, как раз где верблюд, прорвало теплотрассу. И приспичило прорвать ее в шесть часов вечера. В пятницу! (⌠Старушка хоть успела уйти■, ≈ подумал я). Три часа не могли аварийку вызвать! Все уже давно эвакуировались за город на дачи!

≈ У тебя там жратвы какой случаем нет? ≈ пристал Боб к новенькому. ≈ Вареных яиц, например?

≈ Борода, давайте я вам ноги смажу, а то волдыри пойдут, ≈ женщина достала из сумочки небольшой флакончик, помогла Бороде снять огромные туфли, осторожно стянула с него носки и, стараясь лишний раз не прикасаться к ошпаренным ногам, бережно закатала ему штанины до колен. ≈ Больно?

≈ Терпимо. Бывает больней. Когда ноги отнимут.

Женщина смазала покрасневшие ноги геркулеса.

≈ Ничего, могло быть хуже, вам повезло.

≈ Спасибо, Сестра.

Поток пронес тело.

≈ Какой кошмар! ≈ Сестра закрыла глаза и привалилась ко мне. Я поддержал ее. Ребенок молча сидел между нами.

Через час, может два, поток стал спадать, пока не прекратился совсем. Хорошо, нигде не коротнуло, в тусклом свете матовых плафонов поблескивал нанесенный ил, из которого торчали палки, сумочки, всякие разности. Мы спустились с уступа в чавкающую горячую жижу.

≈ А-а! Маце-эста-а, якорь ей в глотку! ≈ сказал Борода. ≈ Погреемся, а то кости застыли.

≈ Один готов, ≈ сказал Рассказчик. ≈ Пора искать сушу. Выпускайте голубя. Голубя нет? Значит, идем сами, голуби.

И впятером ≈ Борода, Сестра с ребенком, Рассказчик и я ≈ мы пошли искать сушу, еду и белый свет. Знакомая Боба, та, что с чувственным ртом, подвернула ногу, и Боб остался с ней, впрочем, без видимой охоты.

≈ Возвращайтесь скорей, ≈ сказал Боб. ≈ Только со жратвой.

≈ Ты, Боб, получше ухаживай за ней, ≈ указал Рассказчик на чувственный рот дамы. ≈ Замечено, что в период ухаживания самцы потребляют меньше пищи и резко теряют в весе.

Сушу мы нашли довольно скоро, в разграбленной кем-то кладовке. Решили отдохнуть, а потом уже искать белый свет и пропитание. Сестра с ребенком сразу уснули. Уснул и Борода. Нам с Рассказчиком не спалось.

≈ Ну что, Шахерезада, заводи свои дозволенные речи, ≈ сказал я.

Как-то в июньское воскресенье Мурловы набрали еды, питья и с утра поехали на пляж... Тут необходимо маленькое отступление. Димка в садике как-то сказал воспитательнице: ⌠Почему это вы требуете от меня, чтобы я руки мыл перед едой?■ Воспитательница опешила: ⌠Как почему?■ ≈ ⌠Да, почему? Если даже апостолы не омывали рук перед трапезой?■ Ничего не ответила воспитательница, только Димку с тех пор в садике стали звать ⌠апостолом■.

Так вот, как-то в июньское воскресенье Мурловы поехали на пляж. Народу было много, и они ушли подальше от суеты, туда, где к воде подступали густые деревья. Возле воды стоял длинный шест с веревочной петлей наверху. Обычно пацаны привязывали к петле за шнуровку мяч и били по нему кулаками, стараясь пробить оборону друг друга. Мяч дергался, метался, кружился вокруг шеста, как живой. Сейчас ребята торчали в воде. Припекало.

Димка, остановившись возле шеста, неожиданно сказал:

≈ Это была виселица в Древней Греции.

≈ Разве здесь была Древняя Греция? ≈ удивился отец.

≈ Да, тут везде была Древняя Греция. Везде, ≈ заявил сын, с вызовом глядя на родителей.

≈ Может, правда, была, ≈ сказала мать, вопросительно глядя на отца.

≈ Ты сомневаешься? ≈ негодующе спросил сын. ≈ Вот тут приставали корабли. А вон там на квадратных кострах сжигали мертвых. А здесь, где мы стоим, лежали убитые овцы, быки, собаки.

≈ Зачем? ≈ обмирая, спросила мать.

Сын не ответил, ⌠зачем■. Он оглядывал это ничем не примечательное место так, словно это была Троя, Фермопилы или еще какие развалины из курса древней истории.

⌠Вундеркинд или...■ ≈ шептались родители ночью. Все-таки восемь лет всего, дитя дитем, а что выкинул: часа в два или в три, когда солнце жгло немилосердно, вдруг отбросил небрежно в сторону кораблик из щепки, притворно зевнул и молвил:

≈ Нет, родители, скучно мне с вами жариться здесь, как барану, тощая будет бессмертным богам из меня гекатомба. Подвигов много, еще не свершенных, свершить предстоит мне. Я, пожалуй, поеду домой на трамвае ≈ то воля Зевеса.

В трамвае он расплющил нос о грязное стекло, за которым проползали, дергаясь и исчезая за поворотами, нескончаемые улочки Воложилина, с серыми деревянными заборами и тучными абрикосами, вишнями, грушами, яблонями и сливами. Скоро пойдут вишни, потом абрикосы... Лето в разгаре. Пора отпусков, каникул, витаминов и безделья. Такая благодать! Димка пел ⌠По долинам и по взгорьям■. Отец с матерью молча глядели на него, как на секретаря обкома, утирали пот с лица и улыбались, как два идиота.

А вечером Димка захныкал и у него поднялась температура. Он перегрелся на солнце. Ночью он часто просыпался и кричал: ⌠Мамочка! Где ты? Куда тебя дели?■ Мария прижимала его к себе и гладила по голове, а в глазах ее стояли слезы. ⌠Прямо богиня-мадонна с младенцем■, ≈ подумал Мурлов старший и удивился этой своей мысли. Чем больше он общался с женой и сыном, тем больше его удивляли посещавшие его мысли. Они, эти мысли, словно приезжали к нему откуда-то издалека и заходили радостные и слегка возбужденные, как к старому другу.

Димку потом возили на хутор каждое лето. Надо ли говорить, что от осени до весны Димка грезил одним: летними каникулами. Ему казалось, что на хуторе он меняет кожу, а в детской душе его были такой мир и покой, что впору было позавидовать зрелым мудрецам. И если бы видели его в эти дни отец с матерью, ничего странного в нем они не заметили бы. Никакой такой гекатомбы.

≈ Не спишь? Смотри, могу рассказать про что-нибудь другое, ≈ Рассказчик выжидающе смотрел на меня.

≈ Сказал а ≈ не будь б...

≈ Что ж, извольте. Несколько эпизодов из детства. С подзаголовками, если позволите. Это так же, как есть гузно, а к нему свои подгузники, так и к заголовку есть свои подзаголовки.

В первый же день, подойдя к реке, Димка увидел рыжего мальчишку, лихо тащившего на веревке здоровенную козу. Коза упиралась и не хотела заходить в воду. Мальчишка, заметив Димку, наклонился и стал что-то собирать в ладонь. Когда Димка с ним поравнялся, рыжий шмыгнул носом и задиристо спросил:

≈ Чего? ≈ не понял Димка.

≈ Звать как?

≈ Димка.

≈ А меня ≈ Гришка.

≈ А что ты собираешь?

≈ Да так. Конфеты, драже. Просыпал. Зойка дернула. Хочешь? ≈ он протянул ему на ладони несколько коричневатых шариков, напоминающих по виду фасоль. ≈ Бери.

Димка взял на пробу одну и раскусил. Конфета была горькая, противного вкуса.

≈ А ты что это мне дал? ≈ спросил Димка и стал отплевываться. ≈ Конфета, говоришь?

≈ Шоколадная! ≈ рассмеялся Гришка. ≈ Зойка готовит.

≈ Ах, ты! ≈ закричал Димка, и оба мальчишки, сцепившись, покатились под ноги козе, мутузя друг друга. Зойка спокойно глядела на них, трясла бородой и сосредоточенно жевала сорванную травинку. Ей нравилось, что ее никуда не тащили.

Битва вскоре закончилась, и оба, тяжело дыша, пригрозили друг другу: ⌠Теперь ты будешь знать!■ ≈ и разошлись в разные стороны ≈ Гришка, шмыгая носом, потащил козу через речку, а Димка пошел купаться.

≈ Это эпизод первый, ≈ сказал Рассказик. ≈ Между первым и вторым Димка с Гришкой стали друзьями.

≈ Ну, сегодня поймаю этого паразита Гришку и выдеру, как козу, ≈ думала Настенка, выбирая в зарослях крапивы кусты побольше. ≈ Должен сегодня залезть, обязательно должен.

Короче, Гришкины проделки бабам надоели. Они уже стали приписывать ему чуть ли не все, что случилось на хуторе худого еще с довоенной поры. При этом у них чесались не только языки, но и руки. Создалась классическая революционная ситуация.

Наконец Настенка набрала достаточное количество крапивы и любовно оглядела ее. ⌠Славный букетик■, ≈ подумала она, для тренировки помахав им, словно шашкой. Ух, попади ей сейчас под руку Гришка ≈ несдобровать ему, несдобровать! На прошлой неделе ⌠паразит■ смял у нее грядку с крупной морковью, всю изрыл ее, как крот, и истоптал ногами. На этом терпение Настенкино лопнуло, и она решила отомстить ≈ и за себя, и за Дуську, и за весь хутор. ⌠Ляд с ним, иродом проклятым, пропадет день, да я своего добьюсь! Исполню миссию■, ≈ решила она.

Настенка спустилась к реке, умыла жаркое свое лицо теплой водой, погляделась на зеленое свое отражение, поправила завиток над ухом, подоткнув его под косынку, и схоронилась в буйных кустах терновника, да еще прикрылась лопухом, похожим на слоновье ухо. Сообразив, что белая косынка будет заметна с тропинки, ведущей в огород, она стянула ее с головы, перемотала ею стебли крапивы, нагнула голову и настроилась терпеливо ждать.

А тут, как на зло, сосед Мефодий со своим дружком, пьянчугой Кондратием Зыкиным, откуда-то взялись и вконец настроение изгадили. Кондратий заприметил ее и рыгочет, тычет культей:

≈ Гля! Настенка в кустах сидит! Га-га-га! Писает!

≈ Катитесь вы отседова! ≈ огрызнулась Настенка и, встав, оправила платье и нервно прошлась туда-сюда, пока гогочущие мужики не скрылись под вербами по краю Мефодиева огорода.

Димка ничего не успел сообразить, как Гришка уже был за поворотом. Димка увидел поднимающуюся с карачек разъяренную женщину, вырывающую из бурьяна ноги. Ему еще не привелось в своей жизни видеть разъяренных женщин ≈ это воистину страшное зрелище, и не только для ребенка. Но у него тут же сработал чисто мужской инстинкт, и он, не раздумывая, чесанул вслед за приятелем. Настенка неслась по пятам, и мальчишки холодели от ее страшного крика: ⌠Догоню ≈ убью! Догоню ≈ убью!■ Димка бегал быстрее Гришки, но сейчас ни на шаг не приближался к нему и даже стал позорно отставать. И главное, свернуть было некуда ≈ по обе стороны сплошь огороды да непролазные заросли тальника.

Кондратий с Мефодием, выйдя на тропинку, молча смотрели на зеленый коридор, где только что было столько шуму, и долго жевали перышки лука. Казалось, этим коридором от них окончательно ушла война...

Василий Федорович и Акулина Ивановна сидели на завалинке, молчали, любовались знакомым до мелочей незатейливым видом: рекой, песчаной косой, вербами и еще чем-то неуловимым, чему и слов-то нет. Они молчали, как молчит всякий, на кого мягко, с любовью опускается теплый летний вечер, опускается уже шесть десятков лет.

Акулина Ивановна думала о чем-то. О чем? Вряд ли она сама знала ≈ о чем. Думал и Василий Федорович. Подумает и замурлычет тихонько. Грустно, но светло как-то, по вечернему грустно, по вечернему светло: ⌠Ты воспой, ты воспой, в саду соловейка. Ты воспой, ты воспой, в саду, голосистый... Я бы рад, я бы рад тебе воспевати. Я бы рад, я бы рад тебе воспевати...■ Попоет вот так и снова думает. Хо-ро-шо...

Жара спала, и речка пахла камышом и илом. Красивая речка Косма! Как гибкий тонкий зверек, она упруго потягивается, готовая в любой момент стремительно броситься в сторону, а через минуту свернуться кольцом и забыться в кратком отдыхе. Так бы и глядел на нее издали, не нарушая ее блаженного одиночества. И чтоб еще к тебе не лез никто. Хорошо! Глядишь на нее, и кажется, что уже видишь всю до дна, и все ее тайны, как на ладони...

По дороге вдоль реки пылили двое мальчишек, а за ними по пятам дула орущая баба.

≈ Никак Димка наш, ≈ сказала не по годам глазастая Акулина Ивановна. ≈ И Гришка Пухов. Вот нехристи, опять залезли к Настенке.

Дед, услышав о Настенке, приосанился и отвлекся от дум:

≈ Похоже, она. Эк газует!

Курень Косовых, вместе с землянкой, погребом, сараем и прочими застройками, и двор почти на двадцать соток ≈ размещались на пригорке, опоясанном старой расплывшейся дорогой, на которую спустя минуту и вылетела удалая тройка.

≈ Куда?! ≈ напрягая голос, крикнула Акулина Ивановна. ≈ Куда вас черти несут?

Димку и впрямь будто черти несли: он летел с разинутыми глазами и ничего не видел, кроме пыльной дороги да Гришкиных пяток ≈ и те уже были где-то впереди. Услышав бабкин окрик, он смекнул, что с правого бока его дом, а значит и защита, и мигом очутился у своего двора и юркнул в калитку. Акулина Ивановна вскочила с завалинки и бросилась за ним:

≈ Я те!.. Стой! Стой, я кому сказала!

≈ Чего, Настен, в Мельбурн готовишься? Передохни малость от тренировки.

Василий Федорович разгладил усы и выпрямился. Настенка приостановилась, перевела дух и звонким сильным голосом прокричала:

≈ Эти чертенята мне все грядки истоптали! Второй-то ваш? Он тут не заводила. Это все сопля рыжая! У-у! Он их всех хороводит. Ну, проклятущий! ≈ взяла она снова с места в карьер. ≈ Догоню ≈ убью!

Василий Федорович смотрел ей вслед, и ему стало тепло, как от наркомовской, и он подумал шаловливо: ⌠За мной бы кто так погонялся...■ Не иначе, как эти мысли внушила ему полная луна, выкатившая засветло прямо напротив их дома.

Гришка заскочил на свой двор. Дома и впрямь стены помогают. Вслед за ним туда ворвалась Настенка. Слышно было, как загремели ведра и с громким кудахтаньем разлетелись куры. Залаял линевский Бирон, а за ним и косовские собаки. Тем временем Акулина Ивановна хитростью поймала внука и за ухо притянула его к завалинке.

≈ Полюбуйся, дед, на грабителя! Ну, что там с Гришкой натворили? Рассказывай! Чтоб больше с ним я тебя не видела! Увижу ≈ выдеру! А пожалится кто ≈ моментом к родителям отправлю! Срам-то какой! Мне такого сраму не хватало! За всю жизнь ничего и близкого не было! Вот Настенка обратно пойдет ≈ объясняйся с ней сам. А то герой выискался. Не разевай рот на чужой огород!

≈ Ничего я не разевал. Сдался мне ваш огород! Меня Гришка вел гнездо лисье показать.

≈ Ага, ⌠гнездо■. Рассказывай! То-то Настенка, как оглашенная, вон сколько перла за вами!

≈ Ладно, бабка, понял малый все. Чего наседать зря?

≈ А ты не встревай, ≈ отмахнулась Акулина Ивановна, однако отпустила внука. Димка, весь в противоречивых чувствах, побрел во двор. ⌠Еще раз за ухо схватит ≈ уеду! ≈ решил он. ≈ А Гришка ≈ гад! Завел и первый деру дал■.

Настенка неторопливо шла обратно и обмахивалась веточкой. Обшарила она весь двор, но ⌠паразит■ как сквозь землю провалился: ни в саду, ни в хате, ни в землянке ≈ нигде не было. Хотела попенять Гришкиной бабке, та упоенно рылась в куче угля, да вовремя одумалась и не связалась с глухой тетерей, от которой была бы только лишняя накрутка нервов. Крепко сплюнув, она пророкотала: ⌠Чтоб вы тут сгорели все!■ ≈ выехала со двора, громко хрястнув калиткой.

А вечер был славный. ⌠И чего это я, дура?..■ ≈ подумала Настенка. От бега в ней заиграло здоровье и стало радостно. Красное солнце спряталось за холмом, но было еще светло. Даже странно как-то, обычно темнело очень быстро. Луна вон какая. Пропала куда-то и Настенкина злость, и вечерний зыбкий свет стал наполнять ее своей истомой. И воздух был необыкновенно вкусный.

≈ Догнала? ≈ спросил, ухмыляясь, Василий Федорович.

≈ Не-а, ≈ мотнула головой Настенка, остановившись у завалинки.

≈ Что же так? ≈ полюбопытствовал Василий Федорович.

Акулина Ивановна, уловив оживление мужа при виде Настенки, отвернулась в сторону и вроде бы даже запела себе под нос, потом встала, одернула юбку и с подчеркнутым достоинством супруги направилась во двор, но возле калитки остановилась, повисла на ней и стала разглядывать Настенку. В груди она чувствовала тяжесть и думала о том, что это нехорошо.

≈ Да из-за мужиков разве догонишь? ≈ игриво сказала Настенка. ≈ На мужика раз взглянешь ≈ на версту отстанешь.

≈ Каких мужиков?

≈ А которые на завалинках сидят. Задержалась вот давеча возле вас и не догнала, ≈ Настенка улыбалась им обоим.

≈ Что ж, мужикам и посидеть нельзя? ≈ подмигнул Акулине Ивановне Василий Федорович.

≈ Да они-то, поди, уже ни на что больше и не сгодятся! ≈ ухмыльнулась Настенка и, круто повернувшись, пошла прочь, напевая.

Василий Федорович посмотрел на жену, потом вслед Настенке, почти пропавшей в сумерках, снова на свою старуху и, ничего не сказав, пошел к летнице.

Акулина Ивановна осталась у калитки, задумалась и, пожалуй, впервые за последние двадцать лет вспомнила свою молодость, но не знала, как же ее пригнать к сегодняшнему дню.

ВОСПОМИНАНИЕ 3. Кто сам молодец ≈ у того и петух храбрец.

Вдоль каменной кладки, в тени акаций, не спасавших, однако, от полуденного зноя, маялись куры. Обжоры и побирушки, они, растопырив крылья и раскрыв клювы, забыли про свои ненасытные желудки. Круглые глаза их осоловели от жары.

Обманув кур в очередной раз, петух распустил крылья и стал кружить вокруг белой курицы. Покружил-покружил и вдруг бросился на нее.

Димка, испугавшись, ворвался на веранду, где бабушка сидела со своими подружками, и закричал:

≈ Бабушка! Там петух заклюет курицу!

Бабки переглянулись, с трудом скрывая улыбки, и одна из них, которая потолще, не выдержала и рассмеялась:

≈ Ничего с ней не случится!

≈ Забьет он ее, скорее, бабушка, пошли! ≈ торопил мальчик, с недоумением поглядывая на такую непонятливую толстую бабку.

≈ Ага, забьет! ≈ согласилась толстая и, нагнувшись к другой бабке, что-то сказала ей на ухо. Та по-девичьи стыдливо прыснула и прикрылась фартуком.

Акулина Ивановна встала из-за стола и вышла за внуком.

≈ Где? ≈ спросила она.

Петух спокойно ходил по двору, как ни в чем не бывало, все куры были живы и здоровы, а пострадавшая белая несушка усердно долбила хлебную корку. Димка почувствовал себя неловко, будто он нарочно соврал. Бабушка вернулась на веранду ≈ и оттуда послышался громкий смех.

Проводив своих товарок до калитки, Акулина Ивановна вспомнила, что давно собирается проверить одну пеструю хохлатку ≈ несется она или нет. Жрать-то она мастерица, вперед всех лезет, а вот кудахтать ≈ ни разу не кудахтала. Может, больная какая, спаси господи, заразит всех курей! А вообще-то курице всегда помнить надо: перестала нести яйца ≈ не снести головы!

Акулина Ивановна вынесла из кухни чугунок с остатками борща и размокшими корками хлеба, поставила его на землю и стала созывать кур. Те ватагой бросились к ней, окружили чугунок, жадно выхватывая из него куски, и клевали друг друга. Петух галантно кружился вокруг их хвостов, выискивая брешь. Интересующая бабку курица черной лапой вцепилась в край чугунка, чтобы ее не отпихнули подруги, и быстро молотила клювом.

≈ Ну да, как жрать ≈ так первая! ≈ возмутилась Акулина Ивановна.

Акулина Ивановна, конечно же, была не права, так как судила курицу с человеческой, а не с куриной точки зрения. Она осторожно, мелкими шажками, приблизилась к чугунку, схватила пеструшку и стала ее ощупывать. Куры, опрокинув чугунок, с кудахтаньем бросились врассыпную. Чугунок придавил ногу одной курице, и та судорожно пыталась освободиться.

Петух налетел на ноги Акулины Ивановны, но, получив пинок, вместе с бабушкиным тапком отлетел в сторону. Бабка продолжала изучать пленницу. Та хрипела и вдруг, закатив глаза, отбросила навзничь голову, дернулась и замерла.

≈ Свят, свят, свят! Никак околела? ≈ обмерла Акулина Ивановна. Она положила курицу на землю, брызнула на нее водой. Петух бочком приблизился и осуждающе выкатил на хозяйку глаза, грозно шевеля длинными перьями хвоста. Бабка же не обращала на него никакого внимания и хлопотала вокруг пеструшки. Она приподнимала ей голову, крылья, оттягивала ноги, щипала, гладила, брызгала водой, дула на нее, тыкала клювом в блюдечко с водой, но курица лежала без чувств. Через четверть часа пеструшка пришла в себя, встала, оправила перышки и пошла, пошатываясь и вяло квохча. Петух повел свою семью со двора и столкнулся у калитки с Гришкой. Тот гавкнул на них тихо, и куры разлетелись.

Димка был недоволен петухом и рассказал Гришке, как он бессовестно напал на одну из кур, а другую после бабкиного пинка сразу же раздумал защищать. Насчет того, что петух без объявления войны напал на блондинку, Гришка Димку успокоил, посвятив его в истинный смысл нападения:

≈ Петух на ту нападает, что зад подставляет. А вообще-то он точно трус.

≈ Гриш, давай нашего петуха водкой напоим для смелости. Это ж не петух, а так себе. Баба, а не человек. Позор двору нашему! Утром соседский петух опять его с дороги гнал. Помнишь, парни напоили водкой пса на кузне, и он лаял всю ночь, пока в него дед Тихон с ружья не бабахнул.

Косовский пестрый петух и точно был петухом не из храброго десятка. Он имел и мощную грудь, и мощные лапы, и роскошный гребень, но был лгун, трус, лентяй и обжора. Все пороки, отпущенные петушиному роду, воплотил в себе. Когда он выводил свой гарем на дорогу, из соседнего двора Линевых с шумом перелетал ограду красный петух, за ним бежали его хохлатки с цыплятами. Увидев их, пестрый петух удирал к себе во двор, не принимая боя с соседом.

И ребята решили вдохновить его на подвиг, помочь петуху обрести смелость.

Они опустились в погреб, слили из бутылки остатки мутной браги в миску и накрошили в нее хлеба. Димка помешал приготовленное зелье пальцем, облизал его и передернулся:

≈ Ну и гадость! Теперь, Гришка, надо это, бр-р, скормить петуху. Давай его в сарай загоним и закроем там одного.

≈ А петух будет это жрать? ≈ засомневался Гришка.

Петух побегал, покричал и впрямь успокоился. Видимо, наткнулся на миску. Пацаны приоткрыли дверь, и Димка протиснулся внутрь. После яркого света он ничего не видел, только чувствовал духоту и паутину на лице. Приглядевшись, он увидел петуха возле пустой миски. Димка присел рядом и погладил петуха по голове. Тот дернулся, но с места не тронулся.

≈ Сидит, ≈ испуганно сказал Димка другу. ≈ Может, того, а? Шею взъерошил и ни гу-гу.

≈ Давай его выгоним.

Они открыли дверь. Петух вышел на свет, огляделся и пошел по дорожке, перед самым носом растянувшегося на земле Прута. Возле кухни он вдруг истошно заорал.

≈ Началось, ≈ шепнул Гришка. ≈ Захмелел.

Прут приподнял голову, огрызнулся на муху и внимательно поглядел на обнаглевшего петуха. Петух созвал хохлаток и стремительно повел их развернутым флангом на границу. Все шло как по маслу.

≈ Я тебе говорил! ≈ торжествовал Димка. ≈ Сейчас драка будет. Наволочку готовь для красных перьев.

А пестрый петух, впервые познав вкус победы, долго еще стоял на дороге и ошалело орал.

Вернувшись во двор, он направился к миске Прута и стал созывать к ней кур. Когда он влез ногами в тарелку, Прут, чтобы не искушать себя, встал и направился к своей конуре. Путь его лежал мимо петуха, но тот спокойно продолжал клевать собачью еду, как свою собственную. Прут, не стерпев такой откровенной наглости, оскалился и отхватил нахалу полхвоста.

ВОСПОМИНАНИЕ 4. Как вороная кобыла стала белой.

У стариков детей не было, и кобыле перепала вся теплота их добрых сердец. К ней они относились как к члену семьи.

Старик Глазырин лет пятнадцать тому назад, когда ему было только шестьдесят, ездил на ней в станицу и даже любил изредка пускать ее в галоп. Верста вела свою родословную от местной казачьей кобылы и персидского жеребца-гастролера, и отличалась в молодости сухостью сложения, была энергична, имела быстрые аллюры. Самой примечательной частью экстерьера у нее была голова с узкой мордой, тонкими губами и изумительной красоты умными печальными глазами. У лошадей спина не такая гибкая, как у человека, поэтому они всю жизнь и везут кого-то. И к двадцати годам стареют, бедняги. К старости и Верста, конечно же, стала иной, но для стариков Глазыриных она оставалась все маленькой игривой девочкой. Они души в ней не чаяли и любую пищу делили на четыре части: две ≈ себе, две ≈ кобыле.

Гришка притащил ведерко с побелкой, кисть на длинной ручке и гребень.

≈ А известкой не сожжем ей кожу? ≈ спросил Димка.

≈ Это глина, обычная побелка.

Димка захватил горбушку хлеба, закатанный кусок сахару, самый большой огурец, и они пошли за речку. Время было послеобеденное, старики спали, закрыв ставни от зноя.

Под огромной грушей, в тени, спутанная Верста подбирала падалицу. Ребята осторожно приблизились к ней. Кобыла подняла голову и замотала ею, отгоняя мух.

≈ Верстушка, Верстушка, ≈ погладил ее храп Гришка, ≈ моя хорошая. Мы тебя сейчас причешем и ты станешь красавицей, ≈ и он стал гребнем расчесывать гриву и выбирать из нее репьи. Версте было очень приятно вновь услышать слово ⌠красавица■ еще из чьих-то уст, помимо хозяйских. ≈ Димка, дай-ка огурец! И начинай белить ей бок.

Гришка с хрустом откусил пол-огурца, а другую половину дал Версте. Димка окунул кисть и боязливо коснулся лошади. По коже Версты пробежала дрожь, словно на нее сели слепни и мухи. Димка стал смелее водить кистью. Похоже, что Версте нравилась прохлада от побелки, и она стояла, не двигаясь. Гришка продолжал гладить кобылу, расчесывать ей гриву и хвост, выдирать из них репьи, поделился с ней хлебом, дал кусок сахару, а Димка тем временем, войдя в азарт, кончил белить и второй бок кобылы.

≈ А как же с мордой и ногами?

≈ Бели и их.

Димка выбелил Версте голову. Морду. Остался черным один нос, и было смешно, когда кобыла вдруг оскалила желтые стершиеся зубы, точно потешаясь над своим преображенным видом.

≈ А ноги?

≈ Ноги давай я побелю сам, ≈ сказал Гришка. ≈ Тут надо умеючи. Она хоть и старушка, да все равно ноги о-го-го! ≈ он взял кисть, быстро и уверенно выбелил кобыле ноги.

≈ Может, хвост оставим черным ≈ для красоты? Спереди нос черный, а сзади ≈ хвост, ≈ предложил Димка.

≈ Не надо красоты. Надо, чтобы она была похожа на обычную лошадь.

Под вечер из избы вышел, потягиваясь, дед Глазырин. Хотел напоить кобылу, но ее нигде не было. У двора дремала под грушей чужая белая лошадь. Старик подошел к ней, внимательно осмотрел ее плохо видящими глазами ≈ и не признал.

Узнав о пропаже, бабка запричитала, подошла к Версте и тоже не признала ее. Кобыла приветливо махала им белой головой, но те оставили ей ведро с водой, отвернулись и ушли в избу.

Весь следующий день старики провели в безуспешных поисках пропавшей лошади. Осмотрели берег реки, заходили во все дворы, но никто не видал их Версты и не мог помочь им. Опечаленные старики сидели на завалинке, глядели на пасущуюся белую лошадь и горевали о своей Версте. Приблудной лошадке перепало с их стола, что послал им в этот день господь.

К вечеру ветер нагнал тучи, и ночью разразилась гроза с ливнем.

Утром Глазырины, еще не вставая с постели, загадали: если белая лошадь ушла, Верста непременно найдется. Глазырин растворил дверь и увидел напротив, в лучах восходящего солнца, как в ореоле, свою вороную кобылу.

Не веря глазам своим, он подошел к ней, обнял за шею и заплакал. Осматривая лошадь, он заметил в гриве куски белой глины. Дед потрогал их, и пальцы стали белыми. Он все понял, выругался незлобиво: ⌠Проклятые!■ ≈ потом засмеялся и поспешил сообщить радостную весть своей старухе.

Проснулся Димка поздно. Ставни были уже закрыты от солнца. О темное стекло билась муха. Два солнечных луча из щелей ставни пронизывали наискось комнату, и в них кружились пылинки. Пахло укропом и овчиной. В чулане было прохладнее и глухо, как в валенке.

Мальчик вышел на крыльцо и зажмурился от яркого света. Белый полдень слепил ему глаза и жег голову, макушка была горячей, как песок. Все вокруг замерло, только под ногами шевелилась и поскрипывала рассохшаяся половица.

Во дворе было пусто. Воздух, мерцая, волнистыми струйками поднимался к высокому небу. От ночного дождя не осталось и следа. Дождевая вода сбежала, оставив на земле желтую пену и грязный мусор. Илистая почва возле реки уже высохла и покрылась сеткой трещин. Привяла и поседела трава. Небо в зените было прозрачно-голубым, а к горизонту ≈ светло-синим. Нестерпимый блеск реки и раскаленный песок наводили Димкины мысли на то, что небосвод под солнцем стал плавиться, как смола, и стекать в реку, а от самого солнца отвалился, как от раскаленной печи, кирпич. Он упал на землю и рассыпался на миллионы огненных золотых песчинок, которые жгли ему босые ноги.

На песке лежал Гришка.

≈ Пошли ловить рыбу, ≈ предложил он.

Гришка ловил рыбу в тени вербы, а Димка, раз окунувшись, забрался на это же дерево, ствол которого лежал низко у поверхности воды, устроился поудобней в его развилке и, болтая ногами, стал смотреть на речку, на Гришку, на редких прохожих, измученных зноем.

В его воображении игра световых бликов на поверхности воды постепенно стала восприниматься как калейдоскоп голубых, зеленых и желтых огней, развевающихся на ветру знамен, под которыми яростно сшибались древние воины. Рябило в глазах от несметного множества кольчуг, сверкали щиты и латы, мечи и кинжалы, развевались зеленые конские гривы.

У Димки заблестели глаза, лихорадочно летело в неведомые дали его воображение. Ему хотелось соскочить с дерева и ворваться в самую гущу сечи. От неосторожного движения он свалился на сидевшего внизу Гришку, и оба полетели в воду.

≈ О чем беседа? ≈ спросил проснувшийся Борода.

В кладовке мы провели два дня, делая радиальные вылазки в поисках еды, но все безуспешно. За два дня у нас маковой росинки во рту не было, и круто соленый селедочный хвост вспоминался все с большей нежностью, и все сильнее росло убеждение, что Хаврошечка в своей критике сферы общепита был не прав. Отправившись с Рассказчиком в очередной поход, мы захватили, как обычно, банку для воды и металлический прут, на всякий случай. Забыл я правило: все, что берется на всякий случай, этот случай и порождает на всякий случай.

На этот раз мы забрели дальше, чем обычно. В коридоре была мертвая тишина, тишина тупика. Так оно и оказалось ≈ дальше идти было некуда.

≈ Смотри, крыса, ≈ шепнул Рассказчик. ≈ Еще одна. Еще! Черт! Сколько их!

Я схватил Рассказчика и взвалил его себе на спину.

Крысы окружили меня и прыгали, стараясь вцепиться в ноги Рассказчику. Мой железный пирожок с мясной начинкой их, похоже, не интересовал по причине бесперспективности, что говорило об их очень высоком интеллекте: даже люди, облачившись в рыцарские доспехи, бестолково проводили время в изнурительных побоищах, не нанося никакого урона друг другу.

Я лупил прутом вокруг себя без разбору. Прут то лязгал по полу, то попадал в мягкое податливое тело крысы, наполненное интеллектом и душераздирающим визгом. Крысы без особой охоты ушли, бросив убитых и недобитых на мой произвол, то и дело оглядываясь на нас и останавливаясь. Когда в темноте окончательно погасли огоньки их глаз, Рассказчик сполз с меня.

≈ Да-а... Спасибо тебе, славная крепость Измаил. Наколотил ты их, однако... Щелкунчик.

Мы подобрали несколько крыс за хвосты и вернулись к своим спутникам. Женщина что-то рассказывала ребенку. Борода сидел и молчал, как сыч.

≈ Борода, кинь спички. Дроф настреляли.

≈ А почему они с хвостами? ≈ спросила Сестра.

≈ Ты, прямо, как Красная Шапочка: почему да почему? ≈ сказал Рассказчик. ≈ Ты видела птиц без хвоста? Без хвоста далеко не улетишь.

≈ Это чтоб от охотников след заметать, ≈ сказал Борода.

≈ А перья где?

≈ Да облетели.

≈ Свежевать будем или так... с перьями? ≈ спросил Рассказчик.

≈ Если можешь, освежуй, освежувай, освежувовывай.

Рассказчик отошел в угол, ⌠чтобы не летела чешуя■, и застыл в раздумье. Борода подошел к нему:

≈ Дай-ка я. Мне сподручнее. Не отягощен чрезмерным воображением. А ты пока нащепи лучинок и разожги костерок.

⌠Дроф■ подвесили на проволоке и поджарили. Рассказчик кашеварил. Кушанье готовилось с треском и паленой вонью. Когда жаркое было готово, он пригласил всех к столу.

≈ Вот вам вилочки, ≈ он протянул заостренные палочки, похожие на зубочистки, ≈ а ножик один, ≈ он первый поддел ⌠дрофу■ и, закрыв глаза, откусил. ≈ Хм, вкусно... Крылышко, наверное. Божественно! Парижане в семьдесят первом ели. Если не глядеть, не нюхать и не жевать ≈ как в столовке ≈ очень даже ничего. Я, пожалуй, даже добавки попрошу. Я в детстве добавку подавкой называл. Хороша подавка!

Борода и я, ободренные примером Рассказчика, не потерявшего говорливость после снятия пробы, тоже приступили к трапезе. Сестра так и не притронулась к еде, а мальчику предложить ⌠дроф■ мы не решились.

≈ Ему рано, пусть подрастет, ≈ сказал Рассказчик. ≈ Это пища мужчин. На его век хватит.

≈ Ну, что ж, господа, пора возвращаться к нашим баранам, ≈ сказал я.

≈ Лучше бы к их няням, ≈ крякнул Рассказчик.

Борода недоуменно посмотрел на нас.

≈ У него литературные ассоциации и реминисценции, ≈ пояснил я Бороде. ≈ Это профессионально: истоки поэзии искать в Арине Родионовне.

≈ Вы этих... дроф возьмите с собой, пригодятся еще, ≈ сказала Сестра, указывая на остатки пиршества.

Мы вернулись к нашим баранам. Терпение ≈ их вечный удел.

Очередь не менялась во времени, как Дориан Грей. Было заметно, что Рассказчика преследует эта литературная мысль. Мне же другое пришло на ум. Пожалуй, лучшей организации и большего порядка, чем очередь, не знали даже римские легионы. Понадобилось два тысячелетия, чтобы достичь в управлении человеческой стихией такого совершенства. Вертикальная и горизонтальная иерархия, ячеистая структура, где каждой i-й ячейке соответствует j-й член, и никакой другой... Именно очередь сближает нас с такими гениальными архитекторами, как пчелы и муравьи. И именно она, и только одна она доказывает, что разум присущ в равной мере этим насекомым и человеку. Только они ≈ от него идут, а мы ≈ к нему приходим. Если успеваем.

А у наших была новость: сыграли свадьбу Боба с его новой знакомой ≈ у нее сразу же прошел вывих ноги, а рот стал еще чувственней. Со свадебного стола и нам достались крохи ≈ молодая жена протянула мне черствый кусочек (у нее в сумке, за подкладкой, завалялись с мирных времен три ванильных сухаря, они еще источали, хотя и слабо, приятный запах ванили). Я отдал этот кусочек Сестре. Она отщипывала невидимые крошки и бережно клала их ребенку в рот. А Бобу мы подарили в качестве свадебного подарка жареную птицу, которую он принял с ревом восторга.

≈ Друзья! Выпивка за мной!

≈ Чего там! ≈ махнул рукой Рассказчик. ≈ Не к спеху. А вот тебе не мешает подкрепиться.

А жизнь, как говорят журналисты, не стояла на месте. Жизнь ≈ не цапля. И бурлило не только в животах, бурлило в умах, бурлило в людских сердцах. Во время двухдневной стоянки, пока мы отсутствовали, начался грибной сезон: образовалось сначала две, потом еще две, потом сразу пять партий, каждая со своим уставом, программой, сторонниками и лидерами.

Лидеров, как всегда, отличало страстное желание: во имя счастья ближнего идти вместе с ближними своим особым путем, до далекого общего конца, а по пути метать обещания, как икру. Сторонников отличала непоколебимая ничем вера в исполнение этих обещаний и удивительное отсутствие мозгов. Что касается программы, привлекательность ее зависела от трех составных частей: литературных способностей авторов, умения абстрагироваться от окружающей жизни и научной глубины освоения священных писаний. Устав же подбирали, как одежду, по фигуре и вкусам. О вкусах не спорят: одни любят ходить, как шотландцы, в юбках, а другие ≈ без штанов. Разумеется, у каждой партии была своя касса, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся все-таки кассой общей.

За три дня зарегистрировалось 22 партии и одна подпартия (что это было такое, не знали, как водится, и сами учредители). Тут же решили провести Первый объединенный Учредительный съезд всех партий. И тут же стали его проводить. Понятно, образовался бедлам, понятие сугубо русское, как бы ни оспаривали это англичане. Он продолжался до тех пор, пока кто-то не рявкнул: ⌠Кончай соплежуйство!■ Соплежуйство прекратилось. Началось соплепийство.

≈ Ты смотри, а ведь ни одной женщины нет среди всех этих бесноватых, ≈ сказал Рассказчик.

≈ Как нет? ≈ возразил Боб. ≈ А вон, ничего даже...

≈ Которую за волосы по земле таскают?

Я напомнил Рассказчику, что все женщины сейчас находятся либо в султанском гареме, либо на раздаче в столовке, либо на экскурсии по Эрмитажу.

Весь этот, и впрямь, бедлам вряд ли скоро бы кончился, если бы всех не переорал заскучавший Боб Нелепо. Наверное, у всех его предков были могучие голоса.

≈ Друзья! ≈ гаркнул он, пригладив разом все шумы и выкрики. ≈ Други! У нас с вами все впереди! Исключая, разве, уважаемых представителей секс-меньшинств. Раз так ≈ вперед к победам! А тыл нам прикроют голубые!

И, ввернув несколько крепких слов и смачных выражений, Боб заразительно захохотал. Захохотал вслед за ним и съезд. Обстановка разрядилась настолько, что первое заседание учредительного съезда 22 партий и одной подпартии пошло, вопреки стараниям лже-Пугачева, к черту.

≈ Жаль, протокол не вели, ≈ сказал Рассказчик. ≈ Внукам было бы интересно почитать. Взять бы...

-Взять бы сейчас все партийные кассы да набрать в кабаке жратвы с выпивкой ≈ ох и съезд получился бы! ≈ крякнул Боб на голодный желудок. ≈ А то голова, как фанера, никаких фантазий. Все фантазии в животе бурчат. Всю жизнь не мог понять этих орущих олухов ≈ о чем кричат, к чему призывают, куда ведут?

≈ Слепые поводыри... ≈ начал откуда-то взявшийся священнослужитель в черной хламиде.

≈ Совершенно верно, батюшка! ≈ поспешил согласиться с ним Боб. ≈ Слепые, как Гомер. Олухи царя небесного, ≈ он ткнул пальцем вверх, потом, присмотревшись к бороде духовника, вытащил из нее какую-то веревку. ≈ Ведь они ничего не знают, ничего не умеют, ничего не видят, ничего не слышат, ничего не чувствуют ≈ у них нет ни одного органа, через который можно было бы с ними общаться (надо сказать об этом сексуальным меньшевикам). И вообще они ≈ ни взад, ни вперед... ≈ Боб помрачнел. ≈ Все эти лидеры, все эти орущие матероидеалисты, давно перековавшие плуги и мечи на ⌠орало■, с пустым желудком и жидким задом, ≈ зачем они рвутся осчастливить меня, мою бессмертную душу? Да чтоб им лопнуть от потуг!

≈ Боб, ты не прав, ≈ предупредил Рассказчик. ≈ Лопнув, они все для тебя и устроят. Не рад будешь...

≈ А что мне, шею им подставлять? Слуга покорный!

⌠Слуга покорный. Покорный слуга. От перемены мест слагаемых ≈ результат один■, ≈ подумал я.

ВОСПОМИНАНИЕ 6. Прут, Дюк и другие.

≈ У Василия Федоровича было три собаки. Старшая ≈ охотник, средняя ≈ вор, а младшая ≈ так себе, Иванушка-дурачок, ≈ начал Рассказчик очередной свой рассказ. ≈ Ты знаешь, как только начинаются политические беседы, меня начинает колотить, будто током. Это ж сколько энергии люди тратят зря! Слушай, откуда они ее берут? Наверное, друг у друга. Вампиры. Ладно, слушай.

У Василия Федоровича было три собаки: охотничья легавая Ада, уже преклонных лет, и ее сыновья ≈ Прут и Дюк, погодки. Жил еще на дворе годовалый волк, бурый и сумрачный. Никогда не знаешь, что у него на уме. Как у политика. Встанет где-нибудь в проходе и стоит. Молчит и глядит, будто надумал что-то, а сказать не может, или раздумывает, стоит ли говорить ≈ еще не поймут. И с места его не стронешь. Подолгу мог стоять не шевелясь, и все его опасливо обходили. Собаки волка побаивались, даже Ада торопливо лезла под стол или кровать, когда он появлялся в избе. Если же они встречались во дворе, Ада, ворча и взъерошившись, недовольно сворачивала в сторону, а Прут и Дюк жались друг к другу и отбегали подальше. За угрюмый характер и немоту дед прозвал волка Герасимом, но чаще всего его называли просто ≈ Он. Волк же был настроен ко всем дружелюбно, он даже любил играть с детьми, покататься по полу, рыча и скаля зубы. Димка выворачивал овчинный тулуп мехом наверх, имитируя овцу, ползал на четвереньках и блеял, а волк бросался на него и отскакивал прочь, описывая круги и теребя зубами овчину, и всегда норовил уцепиться в загривок и потрепать.

≈ Додразнишься, ≈ смеялась бабушка, ≈ возьмет и съест тебя.

А дедушка добавлял:

≈ Волка ноги кормят, свои и чужие, особенно когда они бараньи.

Любил же Он, видимо, только Акулину Ивановну и кошку Белку. Хозяйка прикармливала его хорошим куском и одна не боялась погладить по спине и голове, а Белка любила потереться о его ноги, подняв хвост и мурлыча. Волк вырос на кошкиных глазах, и когда он еще был толстым и неуклюжим волчонком, они вместе ели из одной миски, после чего Белка вылизывала ему всю морду и особенно тщательно глаза.

≈ Что делается! Что делается! ≈ восклицала Акулина Ивановна.

Дед махал рукой:

Волчонка Василию Федоровичу подарил друг охотник совсем крохотным щенком, и первое время дед сам возился с ним.

Не стало волка, и вроде бы просторней в избе было, а в душе комок застрял, чего-то не хватало, появилась какая-то ненужная пустота. Видела и Акулина Ивановна, как к дому тянулись волчьи ночные следы, делали круги под окном и пропадали в глубине сада. Вечером она жаловалась деду: ⌠Вся худоба зимой к человеку тянется, к теплу, а Он ≈ от него бежит. где-то Он сейчас?■

Как-то весной люди услышали выстрелы по направлению к ветлечебнице. Говорят, ветеринары застрелили волка ≈ гонялся за курами. Возможно, это был Герасим...

Ада была породистой собакой с хорошей родословной, тянущейся чуть ли не с прошлого века. Знакомый охотник предлагал за нее охотничье немецкое ружье, но дед не сменялся. И не экстерьером, не родословной, не красивым шоколадным окрасом брала за душу Ада, а тонким собачьим умом. Одно было в ней не так, как хотелось бы: не ведала она сословных предрассудков, следствием чего, к огорчению Василия Федоровича, на свет появился сначала Прут, а затем и Дюк. Остальных щенков разбирали знакомые.

Ада отличалась выносливостью, резвостью, терпением в стойке, была послушна и ласкова со всеми, любила детей и не боялась взрослых. Однажды на пристани ее приласкали матросы самоходной баржи и увезли в Ростов. Вернуть собаку помогла охрана при шлюзовании баржи.

Ада обычно спала на овчине, но когда все засыпали, наступала темнота, она бесшумно перебиралась на кровать Димки, медленно заползала, ложилась, вытянувшись, рядом с ним, если он уже лежал, голову клала на подушку и умудрялась как-то скрыться под одеялом. Ей не разрешались эти проделки, бабка даже стегала ее веревкой. Акулина Ивановна рано вставала доить корову, и Аде позоревать в теплой постели не удавалось. Собака зорко следила прищуренным глазом за движениями бабки, и если та поворачивалась в ее сторону или просто брала в руки веревку, пулей вылетала из кровати...

Прут унаследовал от матери только ум и породную осанку, а отец передал ему пеструю масть дворняжки и длинную волнистую шерсть, что роковым образом сказалось на судьбе собаки. Имея сильную тягу к охоте, влечение к поиску, он из-за своей внешности не внушал доверия. Его не стали обучать охотничьему ремеслу, а когда он самовольно дважды появлялся в поле и запугивал дичь, его прогнали с охоты и отругали. Ему не хватало терпения, как Аде, замирать, сигналить хвостом и ухом, поджимая переднюю лапу, и только по знаку хозяина прыгать в кусты или бурьян и поднимать выводок куропаток. Он, где чуял дичь, туда и валил напролом.

Однажды Акулина Ивановна увидела у порога сладкий пирог. Прут был особенно весел, скалил зубы и будто сам радовался такой добыче. Он долго прыгал вокруг нее, дергал за юбку, лизал ноги, словно умолял взять пирог. Акулина Ивановна на этот раз оробела всерьез ≈ это не с рынка, это уже прямо из дома, сраму не оберешься, и прибьют собаку, наверняка прибьют.

Отцом Дюка был соседский линевский Бирон, огромный кобелюга, черный, как уголь, в работе почти не уступавший Аде. Сам он был полукровка, как и Прут. Непостижимо, откуда в такой толстой псине было такое тонкое чутье.

Дюк был породист, красив, но совершенная бестолочь, как потом оказалось. Он обладал детской непосредственностью, всему радовался, всех радостно встречал и провожал, прыгал на грудь, лизал в губы, и если во двор входил с кем-нибудь дед, он лаял не на чужого, а на деда ≈ восторженно и громко.

Василий Федорович, помня о промашке с Прутом, стал обучать золотисто-шоколадного Дюка тонкостям охоты на птицу. Но Дюку, сколько ни внушали, что главное в охоте это терпение и молчание, было все невдомек, и когда он чуял дичь, не делал стойку, как Ада, а начинал лаять с таким восторгом, будто к нему собрались в гости собаки со всего света, и радостно смотрел при этом на Аду и на деда. Дед только плевался с досады. Дюк же не чувствовал за собой ни малейшей вины даже тогда, когда вся охота по его милости шла к черту. От охоты его отстранили, но это ему было только на руку. Он окунулся в земные радости: сон, лень и еду.

Сутками напролет он спал на земляной крыше погреба, а в часы бодрствования лопал все, что находил на земле, в горшках, что перепадало с хозяйского стола и от прутовых приношений. Дюк, наевшись, ложился набок и любил, когда его щелкали по туго набитому, как барабан, животу. Пузо звенело, а Дюк жмурился и лениво-лениво возил хвостом по земле. И по всему его облику было видно, что милее человека у этой собаки сейчас никого нет.

Собак кормили прежде, чем сами садились за стол, чтобы они не вертелись у ног, не ставили свои лапы на колени, не роняли слюни и не лезли мордами в тарелки. По словам Акулины Ивановны, у собак была ⌠не жизнь, а разлюли-малина■.

≈ А как вы поступили бы на моем месте?

Все опять весело рассмеялись.

ВОСПОМИНАНИЕ 7. Собачья верность.

Выпалив эту угрозу, Дуська еще минут десять кричала разные громкие слова, которые били по голове Акулины Ивановны, как разрывные пули. После ее ухода у Акулины Ивановны еще с полчаса звенело в голове, и она приняла таблетку от поднявшегося кровяного давления.

⌠Недаром говорят, бодливой корове бог рог не дает, ≈ подумала она. ≈ Одним языком Дуська протаранить душу может, а если ей еще и рога?■

Но с Дюком действительно было что-то неладное. Акулина Ивановна еще вчера заметила, что Дюка совсем не было слышно, он где-то пропадал, прятался, а если появлялся, ходил медленно, с опущенной головой, не поднимая глаз, и не притрагивался к еде. Можно было, конечно, свести его к ветеринарам, но тех, как нарочно, вызвали в другой район ≈ там объявили вроде как карантин по ящуру.

Когда Василий Федорович пришел с работы, она сказала ему:

≈ Дюк все-таки взбесился. На соснихинского бычка напал. Тот в яр свалился, ногу вывихнул. Дуська прибегала.

≈ А может, он первый Дюка боднул? ≈ спросил Василий Федорович.

≈ Это соснихин-то бычок?

≈ Ладно. Пойду погляжу... А ты дома сиди! ≈ прикрикнул дед на Димку.

Дюк лежал на погребе, забившись в самый угол под навес крыши. Взгляд у него был вялый, а из уголка рта свисала ниточка слюны. Дед поставил рядом с ним миску с едой, но Дюк к ней не притронулся. ⌠Да, брат, плохи твои дела■.

Василий Федорович зашел в дом, снял со стены двустволку. Заглянул в оба дула, проверил курки, ожесточенно щелкнул затвором. Опять повесил ружье и сел на сундук. Закурил. Потер рукой грудь ≈ что-то неладное было в ней.

≈ Ну, что? ≈ спросила Акулина Ивановна.

Дед ничего не ответил. Акулина Ивановна прижимала руки к груди, а на глаза ее навернулись слезы.

≈ Волка, что возле бахчи застрелили, точно признали бешеным, ≈ сказал Василий Федорович.

≈ Господи!

≈ Ладно! ≈ дед сорвал ружье, вытащил из-под лавки саперную лопатку и вышел, хлопнув дверью.

Димка кинулся к Акулине Ивановне.

≈ Бабушка! Он застрелит Дюка! Не разрешай ему стрелять в него! Не разрешай! Не надо! Я не хочу! Он же такой хороший! Он лучше всех вас! Ну за что, за что, бабушка?

Он хотел выскочить из избы вслед за дедом, но Акулина Ивановна не выпускала его. У нее катились слезы по щекам и тряслись руки, и она не знала, как объяснить внуку, что нельзя бешеных собак оставлять в живых, что это опасно для всех. Как объяснить внуку, что бешеную собаку надо убить, как объяснить это ему, если он знает, что никто не имеет права никого убивать.

Потом уже, лет через тридцать, Мурлова вдруг пронзила ясная и спокойная мысль, что и бабушка и дедушка всего за несколько лет до этого пережили и смерть близких, и страх оккупации, и взрывы бомб, и убийства, совершаемые ежечасно на их глазах, и вот когда им самим пришлось решать судьбу собаки, жить ей или не жить, они оказались в состоянии шока, не меньшего, чем в дни войны.

≈ Дюк, ко мне!

Только что перекопанная грядка пахла вареной кукурузой. Был ослепительно-яркий, до черноты в глазах, полдень июля. Пик жизни.

≈ Дюк, ко мне!

Дюк встал только после третьего призыва.

≈ Ну, Дюк, пришли. Становись, ≈ и дед вздрогнул от мысли: ⌠Палач... Каково же человека расстреливать?..■

На возвышении дул сухой жаркий ветер, но деду было холодно. Внизу в золотом мареве лежал хутор, такой прекрасный и тихий. Щемяще пел невидимый жаворонок. И солнце гнало из прищура слезу.

Дюк встал грудью вперед и глядел на деда исподлобья. Казалось, он все понимал. Голова его бессильно болталась между растопыренных лап. Он тяжело дышал. Искрилась, как паутина, слюна, сбегающая из уголка рта.

Может, все-таки не бешеный? Болеет?.. Но дед видел на своем веку много, в том числе и бешеных собак. Он воткнул в каменистую почву лопатку, медленно снял ружье. Приклад блеснул на солнце, и дед зажмурился. Он привычно вскинул ружье, собираясь выстрелить, не прицеливаясь, как он бивал ⌠влет■ птиц, но тут откуда-то сбоку метнулась темная тень, и дед чудом не спустил курок. Может, оттого, что палец был ватный.

Как из-под земли появился Прут и заслонил собою Дюка. Он часто дышал, язык его висел, и пес то и дело заглатывал слюну.

≈ Прут! Фу-ты... Пошел!

Но Прут, прижав уши и хвост, не уходил.

Дед кинул в него камень. Прут увернулся, но не ушел. Дюк был безучастен к происходящему. Прут смотрел на хозяина такими глазами, что тому стало не по себе.

≈ Да уйди же ты! ≈ в сердцах крикнул он и снова вскинул ружье. Прут стоял вплотную к Дюку. Так можно задеть и Прута. Василий Федорович опять бросил камень в собаку. Камень попал Пруту в бок. Пес вздрогнул, взвизгнул, но с места не тронулся.

А ведь здоровая собака бешеную за версту чует. Может, и правда, Дюк не бешеный?

Дед вынул патрон и, закинув ружье за плечо и захватив лопатку, пошел большими шагами под гору, оступаясь на съезжающих под ногами плоских камнях. Огромный камень свалился у него с души и, проскакав по склону мимо куста шиповника, прыгнул и исчез в бурьяне. Бурьян даже не пошевелился.

⌠Поди ж ты... ≈ Василий Федорович вытер глаза рукавом. ≈ Собаки, а как это у них! Может, отравил кто Дюка. Но кто? И за что? Когда же ветеринар приедет?■

Оглянувшись, дед увидел, что обе собаки все еще стоят рядом друг с другом. ⌠Словно прощаются■, ≈ подумал он, и ему перехватило дыхание, оттого, может быть, что не простился он ни с Гришенькой, сгоревшим в танке, ни с Сашенькой, которого угнали немцы неизвестно куда и зачем.

Навстречу, запыхавшись, бежал Димка.

≈ Куда ты? ≈ дед схватил его за руку. Тот молча и зло вырывался из рук деда.

≈ Да успокойся ты, дурень! Не тронул я твоего Дюка. Вон они, оба.

Прут вернулся ночью. Один. А Дюка с тех пор никто не видел. Возможно, он не захотел умирать в родном доме. Или не хватило сил вернуться домой. А может, не мог простить людям их жестокости. Кто ж его знает...

Димка обежал все балки, облазил все яры вокруг хутора, но Дюка не нашел.

Некоторое время предполагали, что Дюк где-то лечится травами и корешками. Но он так и не появился, пропал бесследно.

А через несколько дней ночью завыл Прут. И, как нарочно, на черном холодном небе одиноко светила луна, напоминая огромный слезящийся глаз собаки.

Прут выл несколько ночей, и несколько ночей Димка безутешно плакал.

Раз только, перед заходом солнца, мелькнуло на дороге что-то золотисто-шоколадное, вспыхнуло на солнце и исчезло. Сердце вздрогнуло и долго не могло успокоиться.

ВОСПОМИНАНИЕ 8. Операция ⌠Мщение■.

Прошла еще неделя, стали понемногу привыкать к тому, что Дюка больше нет. Удивляло лишь, что бешенством заболел Дюк, которого и палкой не выгнать было со двора, а Прут, исколесивший все сады и степи, обнюхавший все закоулки в деревне, остался здоров.

Особенно это обстоятельство настораживало Димку. Он, напрягая память, вспоминал все минувшие события, и ему показалось странным, с чего это бабка Агафья вдруг заинтересовалась собаками, когда всем известно, что она их боится и терпеть не может.

Димка вспомнил, что после ухода Агафьи бабушка ругала Прута и вновь посадила его на цепь.

Сомнения его нарастали, и он заподозрил бабку Агафью в покушении на жизнь собак. Это, наверное, она подбросила им отраву, и Дюк ее слопал. А когда Дюк пропал, и Агафья что-то перестала заходить к ним во двор. Странное, даже таинственное совпадение!

Димка высказал Гришке свои подозрения. Тот согласился с ним:

≈ А это очень просто: в мясо втыкают иголки или толченое стекло ≈ и собаке каюк. Так немецких овчарок убивали. А бабка Агафья мо-ожет, я ее знаю!

⌠Ей надо отомстить■, ≈ решили друзья. Гришка, как более искушенный в проделках, предложил кодовое название мести ≈ ⌠Дрожжи■. Но, во-первых, нужны были дрожжи, а взять их негде, и, во-вторых, очень уж памятен был случай с дрожжами у Ваньки Сидорова.

Одно время врагом ╧ 1 Ваньки Сидорова была мельничиха (она в прошлом году перебралась в станицу). Как-то поймав Ваньку в своем саду, мельничиха стащила с него портки, отлупила крапивой и, без порток, прогнала со двора. От обиды Ванька до темноты ревел, сидя в реке, сгоняя красную сыпь с белого нежного места. Но голь на выдумки хитра: не вытерпев такого оскорбления и насмешек дружков, он смотался в станицу, раздобыл большую пачку дрожжей и подбросил их в уборную мельничихи. Уборная стояла в углу двора, над самым обрывом в яр, как надежный часовой. Двор же мельничихи выгодно располагался на возвышении, на виду у всего хутора.

На второй день, в прекрасное солнечное утро по склону яра на выгон поползло бог знает что. Слухи распространяются везде одинаково, и уже через полчаса все в хуторе знали о случившемся и потешались над мельничихой. Любопытные с другого конца хутора прибегали посмотреть на столь редкое явление природы.

Мельничиху никто на хуторе не любил. Она была приезжая, ⌠москалиха■, жила обособленно от всех, была крута и телом, и нравом, и года три тому назад, поговаривали, свела в гроб языком и кулаками своего муженька пропивашку.

Каким-то образом Сидоров старший узнал, кто сотворил сие злодеяние и выдрал Сидорова младшего, как сидорову козу. Надо ли говорить, что Ванька Сидоров с таким грузом насмешек и оскорблений уже никогда не смог баллотироваться в депутаты даже самого низшего уровня, и максимум, которого он достиг в своей служебной карьере, ≈ это начальник цеха.

Вот это-то (возмездие) и останавливало Димку принять Гришкино предложение. ⌠Не выдрали бы и нас, как Ваньку, ≈ думал Димка и, схитрив, отказался от этой идеи: ≈ Не будем повторяться■.

И он изложил Гришке свой план мести.

Надо ударить по самому слабому месту Агафьи. Все в хуторе знали, что она боится всего на свете. Бойкая и шумная днем, с наступлением темноты она боялась собственного дыхания. На окнах ее дома были добротные ставни, единственные в хуторе, закрывавшиеся изнутри на железный шкворень. Дверь была не с крючком или щеколдой, как у всех, а с железным засовом. На ночь же изнутри к окнам и к двери Агафья еще приставляла тазы и корыто. Если кто и полезет ≈ шуму не оберешься. Жила Агафья одна с самой войны.

≈ Раз она всего боится, надо ее попугать. И не один раз, ≈ сказал Димка, ≈ а три. Так дольше помнить будет. Всякое дело надо, как в сказках, по три раза делать. Вон даже гвоздь ≈ уж на что дедушка мой плотник ≈ и то три раза по нему стучит, когда забивает.

В первую ночь мщения была кромешная тьма. Самих себя в пору пугать. Небо казалось мрачным и угрюмым. Молодой тонюсенький месяц козликом прыгал в плывущих облаках.

Когда старики уснули, Димка выскользнул из хаты. Глухо и сыро было в саду. Гришка, ежась от прохлады, уже ждал Димку у калитки.

Ребята залезли в агафьин двор и подкрались к окну, возле которого стояла ее кровать. У Агафьи собаки не было, и оттого ночной двор выглядел каким-то пустым и одиноким. Ребятам все время казалось, что за их спиной кто-то стоит, им стоило больших усилий побороть свой страх и не озираться по сторонам. И точно, сам испугаешься раньше, чем кого-то напугаешь. И в сознании мальчишек промелькнуло: ⌠А каково-то бабке Агафье, одной, в темной тишине, огороженной ставнями, шкворнями, тазами, со своей безысходной тоской и страхом?■ Конечно, думали они не этими словами, но об этом.

Но слова словами, мысли мыслями, а дела делами. Дрожа от ночной свежести, а может, и от страха, ребята некоторое время прислушивались. ⌠Стучит!■ ≈ ⌠Где?■ ≈ ⌠А вот: тук! Тук! Тук!■ ≈ ⌠Да то твое сердце!■ ≈ оба судорожно хихикнули. ≈ ⌠Спит?■ ≈ ⌠Наверно, спит, ≈ подтвердил Гришка, стуча зубами. ≈ Ну, начали■, ≈ он просунул в щель под ставню изогнутую проволоку и стал скрести ею по стеклу. Димка заскулил по-собачьи.

В хате задвигалось, и мальчишки мгновенно перелетели через забор. Шлепая по мягкой пыли, они добежали до двора Косовых и с ходу плюхнулись на остывшую завалинку. Отдышавшись, пошептались о планах на завтра и разошлись по своим домам.

В следующую ночь они уже скребли и выли под дверью, а на крыльце оставили коровью берцовую кость и клок собачьей шерсти, которую Димка предусмотрительно выстриг у Бирона. Уходя, друзья сунули под дверь самодельный проволочный крюк, удачно поддели им корыто и резко дернули на себя. В чулане загрохотало.

На третий день с утра мальчишки уплыли на дедовой лодке на бахчу и вернулись только после обеда, сильно уставшие и с мозолями на ладонях. Не доплыв до гребли, они причалили к песчаному мысику, вытащили из лодки два громадных арбуза, разрезали каждый на две неравные части, очистили от мякоти и вымыли в реке полученные котелки. Потом в каждом котелке вырезали дырки для глаз и рта и воткнули по кривой палке.

Сегодняшняя операция состояла из трех этапов: два первых были объединены названием ⌠Арбуз■, а третий имел собственное имя ≈ ⌠Анатолий■. Для успешного выполнения всей операции надо было Агафью заманить вечером на выгон. Обычно телята после выпаса сами возвращались по своим дворам, и редко какая хозяйка приходила за ними. У агафьиной телки на шее была повязана цветастая тряпочка. Ребята сразу узнали телку и не пустили ее к дому. Телка недоуменно потыкалась и осталась еще с двумя телятами пастись на выгоне.

Начало смеркаться. А телка все еще не появлялась. Раздосадованная Агафья взяла хворостину подлиннее и пошла на выгон. Чувствовала она себя неважно, хотела пораньше лечь спать, и вот, как нарочно, исчезла телка Машка.

Увидев ее, мирно пасущуюся на выгоне, Агафья тихо подкралась к ней и, заорав: ⌠А-а, подлая, не нажралась еще! Я те-э дам!■ ≈ жиганула наискось рыжую спину и бок Машки. Телка в испуге шарахнулась от нее, обиженно мотнула головой и, крутя хвостом, усыпанным репьями, рысцой припустила к дому.

Солнце быстро село за Шпиль, и хутор сразу погрузился в темноту. Впереди по дороге тюкала копытами Машка, где-то ухал басовитый лай собаки и гремела ее цепь.

На пригорке у двора Косовых на дороге начинался песок, набивавшийся в чувяки, было трудно идти, а чуть дальше, на повороте, с обеих сторон стеной поднималась бузина и густая высокая трава, словно начинался глухой и темный тоннель, где и днем-то идти невесело. Справа от дороги была глубокая канава, скрытая огромными, как слоновьи уши, лопухами, а вдали мрачно высился Шпиль, самая высокая гора их всех гор, опоясавших хутор.

Под ногами скрипел песок, терпко пахло бузиной, не стало слышно лая собак, на землю спустилась ночная тишина. Телка уже скрылась за поворотом, стихли и ее шаги. Агафье стало даже жутковато. Она оглянулась. Никого. Справа, слева ≈ тоже, вроде, никого. А вроде как и есть кто-то... Чтобы подбодрить себя ≈ кашлянула.

В то самое время, когда Агафья еще шла по яру мимо сада Косовых, Акулина Ивановна, в поисках гнезда блудной несушки, забрела в глухой угол своего сада, заросший колючими кустами терновника. Уже стемнело, и ничего не было видно. Досадуя, она хотела вернуться во двор, но услышала шаги и, не лишенная женского любопытства, продралась к изгороди и посмотрела, кто бы это мог идти...

Вначале по дороге пробежал теленок, а за ним мелко сучила ногами баба в белой косынке. Баба оглянулась и прибавила рыси. Еще раз оглянулась и охрипло кашлянула. Акулина Ивановна опознала в бабе соседку Агафью и окликнула ее. Но в тот же миг увидела, как, словно из-под земли, на обочине дороги появились два существа, ни на человека, ни на зверя не похожие, и завыли.

≈ Спаси и помилуй! Спаси и помилуй! ≈ перекрестилась Акулина Ивановна и решила окликнуть соседку, чтобы та не пугалась ≈ рядом, мол, Акулина, не бойся, ≈ но не узнала собственного голоса, словно кто-то другой угрожающе прохрипел: ⌠Агафья!■ Даже буква ⌠г■ прозвучала, как ⌠х■.

≈ Господи! ≈ ахнула бабка и закрыла глаза ≈ сейчас начнется светопреставление! ≈ а когда осмелилась их вновь открыть, увидела две убегающие фигурки и все поняла.

≈ Ах, нехристи! ≈ истерически закричала она им вдогонку, но те двое как в воду канули. Чтобы предотвратить скандал и огласку случившегося по хутору, Акулина Ивановна решила отвлечь от ребят беду и направить подозрения Агафьи в другом направлении.

К Агафье пришлось стучаться несколько раз и, достучавшись, ответить на сотню вопросов, как в райсовете на анкету. Агафья была не на шутку перепугана.

≈ Это, Куля, разумению моему не постижимо, и для чувств моих испытание сверх всяких возможностей. ≈ (Агафья еще до войны окончила семилетку и любила книжные выражения даже в состоянии аффекта). ≈ Только что я собственными глазами такое видела... такое... чего и в ⌠Тарзане■ не показывали.

≈ Да постой ты, Агафья, не суетись. Это ж я тебя со своего сада окликала.

≈ Ты?

≈ А то кто же.

≈ А... а... а... эти?

≈ Эти... Это два телка были.

≈ С одним-то рогом?

≈ А у Иванцовых бычок без рога ≈ он и был.

≈ Другой был с обоими рогами.

≈ А не брешешь?

≈ Что ж тебе, побожиться? Ты-то драпанула от них, как от чертей, а мне сверху хорошо было видно.

≈ А выл кто же?

≈ Это у тебя в башке со страху завыло. А мычали бычки ≈ твоей телке, окликали ее. Готовься, мать, скоро выдавать девку будешь. Хочешь свахой пойду?

Неясно было, поверила Агафья словам Акулины Ивановны или нет, но постепенно стала успокаиваться, хотя и отнеслась к словам соседки с недоверием, особенно о телячьем вое.

Разбудил ее непонятный шорох на крыше, что-то загудело. Или показалось спросонья? Слышно стало, как застучало сердце. Она снова закрыла глаза, и тут раздался душераздирающий вопль, будто что-то живое наизнанку выворачивали. Агафья прижалась к спинке кровати, закрылась подушками и была чуть жива от страха. Вопль повторился, но уже несколько глуше. Звуки слышались со стороны печки. Затем что-то зафыркало и застонало. ⌠Господи! Да это что же такое! ≈ пролепетала Агафья. ≈ Домовой?■ Она была верующая, хотя не из тех, кто безоговорочно верит и в бога, и в черта. Но сейчас она была готова поверить всему, даже тому, что в доме поселилась нечистая сила.

Она кинулась в сени, открыла настежь все двери, и кот пулей вылетел из избы. Тут и все страхи у Агафьи угасли. ⌠И впрямь, страшнее кошки зверя нет■, ≈ подумала она.

Пошла в землянку и с удовольствием выпила там две кружки свежей колодезной воды. А потом долго сидела на завалинке, слушала стрекотанье сверчков, вздыхала о чем-то и погрузилась в воспоминания. Сна ей уже не вернуть было в эту ночь.

Гришка крепко держал в руках большого бездомного кота Анатолия, хотя тот и не думал вырываться. Это был старый и смирный кот мельничихи, но он страдал боязнью замкнутого пространства и очень не любил, когда его запирали одного в избе. Он начинал метаться по всему дому и истошно орать, просясь на волю. Видимо, поэтому мельничиха, уезжая в станицу, оставляла его за себя на мельнице. Кот, понятно, мельницей занимался мало, вел прелестный дикий образ жизни, промышлял мышами, рыбой, птицей и чем бог пошлет. Как Гекльберри Финн. И, как Гек, был даже рад, что лишился опеки.

Ребята по погребу забрались на камышовую крышу дома. Гришка поскользнулся и чуть не загудел вниз. Подползли к трубе. Под передние лапы кота поддели веревку и, держа ее за оба конца, осторожно опустили извивающегося Анатолия в трубу. (Надо заметить, что кот, хоть извивался и дергался, но молчал). Затем выдернули веревку и заглянули туда. В трубе завыло. Друзья кубарем скатились с крыши и улепетнули. Гришка, падая, поранил себе плечо, а Димкину руку еще на крыше поцарапал задней лапой Анатолий.

Сорвав с яблони листья, мальчишки плюнули на них и пришлепнули к ранам. После чего залезли к Линевым в сад и до отвала наелись редкого сорта абрикосов, крупных и ароматных, с медовым привкусом.

А в доме Косовых царило беспокойство: Димки не было дома. Вечная женственность ≈ вечный источник любого беспокойства. Акулина Ивановна рассказала о своих опасениях мужу:

≈ Вот паршивец, не иначе как это он с Гришкой был. Кому же еще! Хорошо, Агафью успокоила малость. Тряслась, бедняга, как осиновый лист.

Дед засмеялся.

≈ Тебе только поигогокать! ≈ возмутилась Акулина Ивановна.

≈ Не плакать же, мать. Вечно ты на всех страху понагонишь! Что вы, женщины, за создания такие! ≈ в сердцах сказал Василий Федорович и вышел покурить перед сном.

Однако уже и спать пора, а внука все не было. Обычно Акулина Ивановна не очень беспокоилась, если Димка не являлся к назначенному часу: собственно, никто ему такого часа и не назначал ≈ куда он денется-то? Но сегодня бабке не терпелось провести дознание. Еще час прошел. Уж и глаза слипались, валил сон...

≈ Дед, а, дед!

≈ Что? Что такое? ≈ встрепенулся дед.

≈ Внука нет. А ты дрыхнешь!

≈ О, господи! Да угомонись ты!

Ну, тут бабка и выдала все, что она думает по поводу мужского рода вообще и по поводу деда и внука в частности. Как общие, так и частные характеристики содержали полный перечень отрицательных черт, свойственных человеку и человечеству. Картина получилась безрадостная. Дед, молчком проклиная бабью суету, вышел из избы, прошелся по двору, вокруг дома, громко, чтобы слышала бабка, позвал внука, но тот, естественно, не отозвался. Шумно дыша, лизнул дедову руку Прут. ⌠Ты мой славный!■ ≈ потрепал дед ему загривок. Всколыхнулись на секунду-другую куры в сарае, промычал теленок. И снова стало тихо, только сверчки пели свою нескончаемую песню и, кажется, заполняли ею все вокруг от земли до неба, от ада до рая.

Бабка пошла в летнюю кухню за трофейным трехцветным фонарем ⌠Даймоном■.

В это время в избу и прошмыгнул Димка. Он не заметил в темноте дедушку.

⌠Наконец-то■, ≈ успокоился, больше за свою старуху, Василий Федорович. Вернулась бабка с фонарем в руках.

≈ Далеко собралась? ≈ спросил дед.

≈ К реке надо сходить... Или за мельницу? ≈ сказала Акулина Ивановна в раздумье.

≈ А может, он уже спит давно?

Бабка за долгую совместную жизнь с дедом научилась в его риторических вопросах сразу же находить и ответ. Она зашла в избу. На шубе сладко посапывал Димка. Акулина Ивановна нагнулась над ним.

≈ А ну, вставай! ≈ потрепала она его за плечо. Димка засопел громче. ≈ Вставай, я кому говорю!

Димка приоткрыл один глаз и, ненатурально широко зевая, спросил:

≈ Ну чего? Уже утро, что ли?

≈ Нет, ты погляди на него! ≈ бабка вытряхнула внука из шубы. Тот, разумеется, не успел раздеться. ≈ Дед, а, дед, иди-ка сюда! Тут у человека утро уже настало! Что же это вы, ироды, над Агафьей измываетесь? Ее же чуть инфаркт не хватил.

Димка был ошарашен и никак не мог взять в толк, откуда бабушке известно про кота, про первые свои проделки он и не подумал.

≈ Ничего мы не измываемся... ≈ промямлил он на всякий случай.

Бабка вышла в чулан и принесла арбузную маску, которую подобрала на месте происшествия.

≈ А это что?

Дед, глядя на маску, развеселился: ему было что вспомнить аналогичное из своего детства, но чтобы не снижать планку воспитательной работы, он вышел. Покурил, ухмыляясь сам себе, и вернувшись в хату, обратился к насупившемуся Димке:

≈ Улика, брат, неопровержимая. Давай все выкладывай, ≈ и подмигнул бабке, мол, вот он я, воспитательная твоя подмога.

А у Димки и без дознания на душе скребли кошки. Только что с Гришкой они удачно завершили операцию ⌠Мщение■, но ни радости, ни удовлетворения от этого мальчик не испытывал.

≈ Ну, так что, будем говорить, грехи распутывать, или ляжем спать? ≈ спросил дед Димку, ласково взглянув на кровать. ≈ А то ведь поздно уже.

≈ Ничего не поздно, ≈ решительно заявила бабка. ≈ Рановато хулиганить начал. А завтра он пойдет и убьет кого-нибудь, вот тогда будет поздно!

Димка было и стыдно, и горько, и мучила мысль, откуда они знают про Агафью и что именно знают, а еще этот кот, если и про него узнают, тогда труба. И как объяснить старикам, почему они так поступили?

≈ Не люблю я ее, ≈ глухо сказал он.

≈ Не любишь? ≈ съязвил дед. ≈ Она тебя зато любит.

≈ Ага, любит она его! ≈ не поняла иронии бабка. ≈ Как же! Ее любовь сперва заслужить надо. Тоже мне: от горшка два вершка, а туда же ≈ не люблю!

≈ Да, Димитрий, не мужицкий это поступок, не мужицкий, ≈ дед покачал головой, на этот раз вроде как не шутя, и опять вышел курить на крыльцо. Похоже, лечь удастся не скоро.

≈ Бабушка, я не хотел... Ну, ба...

Акулина Ивановна чуть-чуть смягчилась:

≈ Ну что ⌠ба...■, что ⌠ба...■? Разве дело ≈ пугать старуху, и без того запуганную? Она в войну бойцов наших от немцев прятала. Тут лагеря были для пленных, пленные оттуда иногда убегали и пробирались к линии фронта по реке, по ярам да балкам. А самая прямая дорога шла через наш хутор. Тут шоссейных дорог нет, и этот путь был для них менее опасным. Шли одиночки, по два, по три человека, бывали и большие группы. Это уж как побег удавался. И все заходили к ней, будто их специально кто направлял. Я тогда еще подумала, это точно ≈ их Господь направляет, а ее ≈ хранит. Она всех принимала. Кормила, чем могла, обстирывала, в летнице устраивала им баню, а их обноски прожаривала от вшей в печи. А какая лишняя одежда была, так ту она уж давно всю раздала.

Димка притих, но и, странно, ему стало как-то светлее в мыслях, точно он Агафье не пакости устраивал, а оказал тимуровскую помощь. Возвратился с крыльца дед и вставил:

≈ Да, в списках у немца она первая была. Это точно! Хорошо, танки наши прорвались. Страху она тогда во как натерпелась. Э-эх, герой!

Сна не было ни в одном глазу. Бабушка еще долго рассказывала о детстве бабки Агафьи:

≈ Агафье слез много в жизни перепало. Судьба, видно, такая: кому попало мыло в глаз, тот его и промывает. Да и вообще, половина мира плачет, а половина скачет...

ВОСПОМИНАНИЕ 9. Немного о Гане.

≈ Н-да... ≈ задумался Рассказчик. ≈ Димка тогда даже не подозревал, как страшно близок он был к войне. Чуть-чуть, и он мог ее увидеть своими глазами. Расскажу-ка я тебе, пожалуй, о Гане. Что смотришь так? Думаешь, я тебе о Госатомнадзоре буду говорить? Нет, Агафью в детстве Ганей звали. ГАНа тогда не было и быть не могло┘

Бабушка рассказала Димке, что Гане с раннего детства испуги сыпались.

Лет шести-семи заболела она малярией, врачи посоветовали переменить место жительства, и родители привезли ее в хутор к бабке Анне Семеновне, царствие ей небесное. Колготная бабка была, но добрая. Очень любила внучку и принялась сама за ее лечение народными средствами. Это лекарств никогда не хватало, а народных средств ≈ пруд пруди. Чего только она не перепробовала: и травы, и наговорные молитвы, давала пить керосин по ложке перед приступом, утреннюю мочу, но приступы изнуряли и без того слабенькое тельце, девочка худела и бледнела с каждым днем. Осталось у бабки в арсенале испытанных средств одно ≈ испуг. Тогда верили, что от малярии вернее всего помогает испуг. Вообще-то испуг от всего помогает, даже от испуга. Но как это сделать, не повредив ребенку? Анна Семеновна долго размышляла и остановилась на реке. В ледоход она позвала Ганю посмотреть, как плывут льдины, а с ними все, что захватывала река, ≈ деревья, кусты, камыш, лодки, бочки, домашняя утварь... Выбрала покруче яр, вода высоко поднялась. Место было глубокое. Девочку поставила ближе к берегу, а сама сзади нее встала и начала весело рассказывать о разных случаях во время половодья. Увидев большую льдину на середине реки, она вдруг закричала: ⌠Смотри, смотри ≈ какая крыга!■ ≈ и столкнула Ганю в воду, а сама вслед за ней прыгнула и выловила ее из воды. Вытащив на берег, переодела в сухую одежду, растерла, стала успокаивать и объяснять, почему она так поступила, но девочка как-то странно смотрела на нее и, казалось, ничего не понимала. Так с тех пор и застыла в ее взгляде эта странность, словно ожидала она от всех, даже самых близких, подвоха. Никогда не обижал собаку, которая любит тебя? Вот именно такой у Гани взгляд был, как у обиженной собаки. Переболела после купания воспалением легких, а малярия изводила ее лет до восемнадцати. Когда она пошла в школу, то к бабке приезжала на лето. Как ты. Очень любила читать, особенно Гоголя. И приключилась с ней весьма странная история.

Дикий обморочный страх рванул ее вперед, и она уже летела, а не бежала, ни о чем не думая, не надеясь на спасение, ей только хотелось оттянуть свой конец, оторваться от чудовищ еще хотя бы на метр, быть от них подальше. Про крики она забыла, или они пропали сами собой. Она стала чаще оглядываться, прикидывая расстояние, но оно ни на сантиметр не изменялось. А тут еще под ногами заскрипел песок. На мгновение у нее мелькнула даже мысль, что она спит, но споткнулась и едва не забурилась в песок носом. Чудища же не меняли темпа и не отставали, как бы она ни убыстряла бег. Они словно проверяли ее на выносливость. Даже у крайнего двора они еще были на том же расстоянии. Добежав до камплички (так называли в тех местах часовенку) у развилки дорог, она обернулась, но никого уже не увидела. Только шорох за спиной, как будто кто высыпал из тапка набившийся песок. Но никого не было сзади, и от этого ей не стало легче.

Обессиленная, она влетела в летницу к бабке Матрене и упала без сознания. Матрена, перепуганная насмерть видом и состоянием девочки, вылила на нее ведро воды, стащила мокрое платьишко и надела его задом наперед, причитая молитву и ругая Анну Семеновну, что оставила внучку одну в саду. Очнулась Ганя не раньше как через час, лепетала что-то непонятно жуткое, показывая на дорогу: ⌠Там, там...■ Матрена отвела ее к бабке и отругала ту уже в глаза.

Не прошло бесследно это для Агафьи. Страх перед всем непонятным закрепился и преследует ее всю жизнь. Особенно, когда солнце начинает садиться и, не дай бог, шорох раздастся, точно песок сыплется на землю...

≈ Да выдумала она все это. Не может быть такого, ≈ сказал Димка, разрешив таким образом на какое-то время свои сомнения в реальности нереального параллельного мира.

≈ Быть-то этого, может, и не может, а вот она видела это своими глазами. Для нее это быль, самая настоящая быль.

Димка спал плохо. Чуть забрезжил рассвет, поднялся и пошел будить Гришку. Было свежо, и Димка дрожал от возбуждения и утренней прохлады. Растормошив Гришку, он рассказал ему все. Тот спросонья только пялил глаза и чесался, но поняв наконец, о чем речь, задумался. Димка тоже забрался к нему под овчинный тулуп, согреться.

≈ Да-а, ≈ сказал Гришка, ≈ нехорошо получилось. Твоя бабка, небось, только меня и винит.

≈ Да нет, ≈ чуть смущенно сказал Димка, ≈ при чем тут ты?

≈ Да при том, что ты до этого не додумался бы.

≈ Я? ≈ заершился Димка. ≈ Да кто до этого додумался-то?

≈ Ну, она так думает, что я во всем виноват.

Немного помолчав, Димка высказал мучившую его догадку:

≈ Да... Если человек в жизни и мухи не обидел, то и собаку он не отравит. Значит, Дюк заправду взбесился сам.

Согревшись под овчиной, ребята незаметно уснули.

Проснулись от яркого света в окнах. Солнце было уже высоко. Решили зайти к Агафье. ⌠Как-то она там? Жива ли?■ Димка расхрабрился и вошел в избу. Бабка Агафья строчила на допотопной, но красивой швейной машинке ⌠Зингер■.

≈ Здравствуйте, бабушка Агафья, ≈ вежливо сказал мальчик.

≈ Здравствуй, здравствуй, ≈ улыбнулась Агафья. ≈ Тебя бабушка за чем-нибудь прислала?

≈ Нет, я сам... У вас можно нарыть червей на базу? У нас почему-то все черви пропали. А на колхозный баз идти неохота.

≈ Отчего ж нельзя? Рой.

≈ Спасибо! ≈ крикнул мальчик, выскакивая.

≈ Ну как, жива? ≈ кинулся к нему Гришка.

≈ Вот так и появились первые черви. Черви сомнений. Хорошо, когда они появляются в детстве, ≈ сказал Рассказчик, ≈ тогда на них в жизни, если повезет, можно поймать приличную рыбу. Даже золотую.

≈ А как дед дожил свой век? ≈ спросил я.

≈ Дед? ≈ Рассказчик внимательно смотрел на меня, как бы ожидая моих объяснений.

≈ Да, дед. Меня, видишь ли, всегда интересовали годы детства и последние годы жизни мужчин. Мужчины перед смертью почему-то лучше выглядят, чем женщины.

≈ Уходу за ними больше ≈ вот и выглядят лучше. Да и бездельники все мужики. А средние годы тебя не интересуют?

≈ А они разве есть?

≈ История средних веков есть, ≈ уклончиво ответил Рассказчик. ≈ Ладно, о деде. Но совсем немного. Хотя нет, сперва надо о маленьких. Еще кое-что о Димке. Так, один эпизод.

ВОСПОМИНАНИЕ 10. Парное молоко.

≈ Так ты чей? ≈ повторил строгий мужчина, глядя на Димку поверх очков. Мальчик молчал. Сердитый дядя был очень похож на колхозного мерина Митьку, вылитый старший брат ≈ у Димки только это крутилось в голове.

≈ Ну, немой, что ли? ≈ подбадривала Димку соседка. ≈ Скажи, что Косовым внуком приходишься. Ну... Батюшки, отродясь таких робких в их роду не бывало. Василия Федоровича это внук. Димой звать.

≈ А чего мне говорить, когда ты уже все сказала, ≈ разозлился Димка. Он никак не мог понять, чего это все вдруг прицепились к нему. Налетели, как осы. Ели, ели свои арбузы ≈ и вот, нате-здрасьте, за него взялись. Когда он ест арбуз, ему не до вопросов, и пока пузо у него не станет само как арбуз, он глух ко всему на свете, как Гришкина бабка. Главное, едят арбузы лежа на боку. Патриции! Арбузы надо есть стоя! Во-первых, в знак уважения перед ними, а, во-вторых, больше влезет. Окружившие его хуторяне перемигивались и улыбались, видя растерянность мальчишки. ⌠Как козы уставились!■ ≈ думал Димка.

≈ Бабоньки, подъем! Перекусили ≈ и хватит. Ярило с горки покатило!

Все с кряхтеньем стали подниматься, потягиваться, и только через полчаса на бахче вновь запестрели косынки и платья женщин, поползли коричневые тела мужиков в вылинявших галифе.

≈ Ну что, Димка, хватай дыньку. Бабке Куле оттащи. Скажешь, от дедка Мазая, что возил тех заев. Еще держи. Не урони! Сахар, а не дыни. С коркой проглотишь. Донесешь?

≈ Донесу. Спасибо, дедушка.

Димка потоптался возле шалаша, пока сторож готовил себе полдник: он достал небольшую зеленоватую бутылку, головка которой была залита сургучом, отбил тяжелой рукоятью ножа сургуч, протер горлышко толстым прокуренным пальцем, поставил бутылку между ног и накрошил в раскаленную на солнце миску четвертинку серого хлеба, посолил ее, очистил и накрошил туда же головку репчатого лука. Затем вылил из бутылки в миску водку, посмотрел на бутылку сбоку и снизу ≈ не осталось ли на дне нескольких драгоценных капель, достал из нагрудного кармана столовую ложку, облизал ее, помешал свое блюдо и стал покрякивая хлебать тюрю. Тщательно выбрал все крошки, оставшиеся по краям миски, опрокинул миску в ложку, но ничего не слилось. С сожалением поглядел на опустевшую посудину, облизал на три раза ложку, засунул ее в карман, вытер губы тыльной стороной ладони, отхватил от нарезанной дыни ломоть и несколько раз шумно вгрызся в него, оставив лишь тонюсенькую кожуру. ⌠Ну, иди. А я спать■, ≈ сказал он Димке и полез в свой прохладный шалаш, а Димка с дынями под мышками зашагал по сухой белой дороге.

Дорога долго и однообразно тянулась вдоль поросшего ивняком, вербами и камышами топкого и склизкого берега реки, потом испуганно прянула вправо, нырнула в глубокую балку, густые заросли орешника, выползла на простор и заюлила между холмами, то удаляясь, то возвращаясь опять к реке. Навстречу прыгали две полуторки, оставляя за собой длинные шлейфы пыли. Эти машины возили с бахчи арбузы.

Над холмами ветер тащил округлые, золотистые, как на бабушкиных иконах, облака, и казалось ≈ вот-вот над степью, как над богом, вспыхнет нимб и пронижет мягкие невесомые кучи, озарит их изнутри таинственный иконный свет.

Степь точно ждала этого озарения, притаилась, и ее нетерпение выдавал душный воздух, который, казалось, напрягается из последних сил, разрывая невидимый мешок, заключающий его; тяжелое дыхание налитой пшеницы, на которую выкатили косилки; да нервная рябь то там, то тут на гладком теле воды; да старинный неумолчный концерт кузнечиков и жаворонков; и тонкий, едва сдерживающий себя от того, чтобы щедро не растечься, запах приближающейся осени, которую немилосердное солнце подпалило уже с боков.

Вот и последний перевал, и внизу показался хутор, и опоясывающая его, словно серебряным пояском, речушка. Каменная гребля, перегораживающая речку, сверху похожа на дощечку, перекинутую через ручеек, а притулившиеся сбоку электростанция и мельница напоминают два кубика, белый и красный. На левом берегу зеленеют сады, и в них, как кувшинки в стоячей воде, редко плавают белые курени с соломенными желтыми крышами, прячутся серые и беленые землянки, погреба, кухни, сараи, курятники, скотные базы... Из труб землянок и кухонь вьется дымок, будто они курят папиросы. На правом берегу собрана почти вся деревня. Садов тут меньше, больше дворов, огородов, речка как раз и огибает эту часть хутора. Вон уже и Димкин дом виден. А за хутором сразу же растет вверх Шпиль ≈ высокий пологий холм, через который ходят в магазин и кино на станицу. Как спички, торчат телеграфные столбы, спички черные ≈ говорят, из самой Африки. Их в этом месте очень много, хотя никто никому не звонит, да и телефонов-то ни у кого нет. И свет все еще дают по праздникам, и тот тусклый, как тут не стукнуться лбом о дверь или стенку, на него даже бабочки не летят.

Димка осмотрел себя: на плече слегка содрана кожа и, похоже, будет синяк ≈ не беда, заживет, а вот на животе из трех царапин сочится кровь. Димка согнулся и попробовал языком слизать ее. Этот финт ему не удался. Послюнявив палец, он приложил его по очереди ко всем царапинам. Обидно, чего там, такого зайца упустил! То-то Гришка, да и Полька позавидовали бы, а дедушка похвалил... А так... И Димка, тяжко вздохнув, подобрал дыни и поплелся напрямик к дому, не разбирая дороги. Благо, идти было под гору.

≈ Это где ж тебя угораздило так, а, князь Потемкин? ≈ всплеснула руками бабушка. ≈ Опять в сад залез! Ну, смотри, соли влепят ≈ покиснешь в речке. Мать приедет ≈ так и знай, все доложу!

≈ Пожалуйста, ≈ буркнул Димка.

Бабка заохала, захлопала по бедрам руками, как петух, и долго жаловалась непонятно кому на этого неслуха: ⌠Нет, ты только погляди на него! Погляди! Это что же такое, а? Совсем отбился от рук! Да вразуми же его! Наставь на путь истинный!■

Димка догадался, что это она причитает своему господу богу.

Господь и на этот раз остался безучастен к бабкиным стенаниям, и Димка кинул дыни на крыльцо (пер столько!) и убежал к Пруту. Тот лизнул его горячим языком в нос и губы, сел перед ним и часто-часто задышал, стукая упругим хвостом по земле. Мальчик погладил собаку и сказал:

≈ Никто нас с тобой, Прут, не любит. Ну, и не надо! Мы и так проживем ≈ не помрем. Узнают тогда! Да не пыли ты!

Прут еще усерднее замолотил хвостом о землю. Чуял пес, что его сейчас отвяжут.

Обидно! Дыни принес. Только хотел похвастать, что чуть не поймал во-о-от такого зайца. Бабушку хотел порадовать ≈ а все шиворот-навыворот вышло. Всю жизнь так! Вот дед никогда не ругает. Мужчина. Димка вздохнул, отвязал пса: ⌠Айда, Прут, гулять!■ Прут, ошалев от свободы, мотался по двору, грядкам, танцевал вокруг бабушки, как джигит с кинжалом во рту, пока бабка не прогнала его со двора хворостиной.

Димка взял пол-литровую банку и пошел к Линевым за парным молоком. У Косовых корова заболела бруцеллезом, дедушка увел ее куда-то, и теперь молока у них не было.

К Линевым Димка шел с охотой ≈ он любил парное молоко с краюхой хлеба, и ему нравилась Полька Линева, наивная и добрая девчонка. Полька была с ним всегда добрая, даже когда болела, и Димке с ней было хорошо. Особенно, когда день выдавался нехорошим, как сегодня. Утром бабушка отлупила почем зря. Подумаешь, вырвал из грядки несколько головок лука и бросил их в яр за сараем. Так она сама перед этим говорила, что плохо, когда лук растет густо, луковицы друг друга жмут, и оттого вырастают мелкие и курживые. И сама в это время на другой грядке прореживала его и выкидывала что-то в яр. А тут сразу же заметила ≈ он думал ей сюрприз сделать ≈ что не хватает несколько луковок, разыскала их все внизу, подобрала ведь до последней! ≈ и всей охапкой этой отхлестала его по спине и чуть ниже. ⌠Ты что же, паршивец, натворил! Ведь ты мне семенной лук сгубил!■

≈ Все. Пальцем о палец не стукну, помогать ей делать что-нибудь, ≈ успокоил себя мальчик, ≈ все равно не угодишь. Расстройство одно.

Вся семья Линевых ≈ и дед Николай, и бабка Пелагея, и дядя Ваня, и тетя Зина, и Полька ≈ сидели за большим столом под неуродившей яблоней и хлебали деревянными ложками густую лапшу. У Польки рот был маленький, она с трудом помещала ложку в рот и потом с таким же трудом вынимала ее обратно. Димка вспомнил, что он сегодня, кроме арбузов на бахче, ничего не ел. И хотя он не любил есть густую лапшу деревянной ложкой, сейчас можно было бы поесть и ею. Он сел возле землянки на плоский, еще не остывший камень и позвал котенка Мурзика. Тот прыгнул ему на колени. Димка стал гладить его и думать о том, почему котенок поет от прикосновения его руки. Линевы кончили вечерять.

≈ Есть хочешь? ≈ спросила бабка Пелагея.

Димка глотнул слюну и замотал головой: ⌠Не-а■.

≈ Давай банку, ≈ сказала тетя Зина, накрыла банку марлей. ≈ Держи, ≈ и налила из ведра теплого еще молока. ≈ Хлеб будешь? ≈ спросила она.

Мальчик молчал и отводил глаза от круглой хлебины.

≈ Бери, ≈ протянула ему краюху Полькина мать. Затем она убрала грязную посуду со стола, смахнула крошки, веником подмела утоптанную землю под яблоней.

Хорошо было молоко! Хороша была краюха! Димка пальцем снял с ободка банки сливки и облизал палец. Заглянул в банку. Пусто.

≈ На рыбалку завтра с нами пойдешь? ≈ спросил дядя Иван.

≈ Пойду.

≈ Ну, тогда иди спать. Завтра в пять часов пойдем за Куницынский брод, на отмель, сазана брать. Смотри, не проспи.

≈ Осторожно, ракушки! ≈ заволновалась Зинаида.

≈ А-а! ≈ отмахнулся дядя Иван.

≈ Хорошо! ≈ просипел дед Николай, окунувшись по шею. Его большая лысая голова качалась в воде, как желтая тыква.

≈ Ладно, ладно, ≈ поторопил его дядя Иван, ≈ давай, разматывай бредень. Да вон там! Тьфу ты┘ Ослеп, что ли? Вот! Мы, значит, пойдем снизу вверх, а вы батожите сверху, где вон тот куст, и идите нам навстречу. Вон те корчаги особливо и яму под ними. Сазаны там. Ты, Зинаида, вон там батогом с воды туркай, а ты, Димитрий, с берега дубась об воду. Ты, Полина, ори, как сможешь. И, главное, погромче, погромче, чтоб чертям тошно стало.

Речушка вскипела и полезла из берегов, как уха из котелка, причем скудная уха. В бредень попала всякая мелюзга: красноперки, голавлики, окуньки, один щуренок, но никаких сазанов не было и в помине.

≈ Что за чертовщина! ≈ бормотал дядя Иван после продолжительных поисков крупной рыбы. ≈ Да куда ж она подевалась вся! Собрание, что ли, у них где? ≈ он весь покрылся пупырышками, как огурец, и вылез на берег, лязгая зубами. Бредень валялся возле воды. Дед Николай давно уже загорал на песке, усыпанном ракушками, и с интересом наблюдал, как Иван бестолково хлюпает по воде взад-вперед.

≈ Ты вон там еще не смотрел, ≈ подсказал он.

≈ Ты бы мне, батя, лучше в стакан плесканул, чем советовать!

≈ Дядь Вань! Побейте там воду! Гоните! Гоните! Сюда! Они здесь! Вниз их не пускайте!

Бабка Пелагея обронила одежду своих мужчин, задрала юбку до горла и, в розовых панталонах, чулках на резинках и прямо в кожаных тапочках, отнюдь не со старческим, страстным воплем врезалась в воду рядом с Димкой, да так, что тот испуганно шарахнулся в сторону. Бабка соколицей плашмя низверглась на бедного сазана, приглянувшегося ей, подняв миллион брызг. Она подмяла под себя рыбешку, вцепилась ей в голову, подхватила за жабры и торжествующе вынесла на берег. Сазанчик даже не трепыхался ≈ видно, хватил беднягу с перепугу кондрашка. Не для рыб бабий темперамент!

≈ Ай да бабка! Ай да Пелагея! Тряхнула стариной! ≈ запричитали все. ≈ Такого сазана! Ты посмотри. На полпуда потянет! И ты, Димка, молодцом! Не растерялся. Ай да Пелагея!

Бабка ходила гоголем и поглядывала на речку, как на свою кастрюлю. Дядя Иван собрал весь улов в две цыбарки, отбросил в сторону мелюзгу. Смотал бредень, выбрав из него веточки и шамару.

≈ Ну, будя. За это надо и пропустить. Зин, там еще малехо должно остаться. Давай с нами. И ты, мать! За тебя! Хороший улов. И на сковородку, и на щербицу хватит. Дим! А ты-то, может, возьмешь рыбки себе, а? Возьми. Глянь, сколько мелочи, выкидывать жаль. Пропадет. Мам, ты ершиков там выбрала? Парочка была, ≈ Иван натягивал штаны, глядя на мальчика. Тот молчал. ≈ Не хочешь. Ну, тогда в воду ее скинуть надо, пока не протухла.

≈ Это ишшо зачем? ≈ заволновалась старуха. ≈ Я сейчас сумку кожаную принесу. Утям да кошке. Ишь, чего удумал, в речку скинь! А утям? А кошке?

Вечером Димка за молоком не пошел. Что-то разлюбил он чужое парное молоко. Разлюбил на всю жизнь. И на Польке он не женится. А собирался! Когда через несколько дней к Косовым заглянула Зинаида, она спросила Димку:

≈ Чего молоко не ходишь пить?

Димка ответил:

≈ Я на водочку перешел.

Родная бабушка решила, что ослышалась.

ВОСПОМИНАНИЕ 11. Василий Федорович.

В 1959 году не стало Акулины Ивановны. После ее смерти в один год до неузнаваемости состарился Василий Федорович. Продал дом, раздал всю живность, и в день отъезда, стоя посреди пустого двора, почувствовал такую невыразимую тоску, что последние силы его оставили, и он присел на землю возле грядки с любимым турецким табаком и проплакал до вечера.

Перед заходом солнца из станицы приехала дочь Клавдия, погрузила в машину весь нехитрый скарб отца, нажитый им за долгую жизнь и теперь ему совершенно ненужный, самого усадила в кабину и повезла к себе на жительство.

На повороте дороги к станице Василий Федорович в последний раз увидел свой хутор в золотистом закате. Хутор вдруг оказался весь как на ладони и вспыхнул ярким светом, словно пытался осветить старику темную грядущую дорогу. Машина повернула, и хутор исчез для него навсегда.

Внук Петр, сын Клавдии, работал механиком в совхозе под Орлом и в свой отпуск забрал к себе и мать, и деда. Дом в станице был продан, и все пути на родину для Василия Федоровича были закрыты.

Обычно Василий Федорович просыпался рано, но с того дня стал позже вставать и, лежа на кровати, без всяких мыслей смотрел в потолок. На белом потолке сидели мухи, бился длинноногий комар, да в углу притаился такой же длинноногий паук. И хотя в соседней комнате полдня был включен телевизор, старику не хотелось смотреть в мельтешение экрана. Уж очень глупо оно, с высоты его лет, выглядело. Спешить ему было некуда, и незаметно подкравшаяся слабость перешла в болезнь. Стало трудно дышать, из груди с кашлем вырывались мучительные хрипы, и когда болезнь стала причинять Василию Федоровичу страдания, он понял, что избавит его от них только приближающийся конец. И как только подумал он это, так и сделал первый шаг ему навстречу. А когда становилось легче, он вспоминал свое детство, но не конкретно, а как что-то расплывчатое, светлое и радостное, и ему казалось странным, что перед смертью мысли идут не в ногу с жизнью, а в обратную сторону.

Неожиданно вспомнил себя в трехлетнем возрасте. Увидел своего отца. Сколько в детстве было солнца и света в жизни! Будто сейчас, а не тогда, берет он из ступки пестик, просыпает на деревянный стол соль и говорит: ⌠Сахар■. Отец поправляет: ⌠Соль■. ≈ ⌠Сахар■. Отец протягивает ложечку. Он берет ее в рот, багровеет и морщится. ⌠Ну?■ ≈ смеется отец и сразу же уходит как бы в тень. ⌠Сахар!■

⌠Что я хотел доказать отцу? ≈ думал Василий Федорович. ≈ Всю жизнь мы доказываем что-то друг другу и, уходя из нее, так и не понимаем, зачем мы это делали и кто же из нас был прав■. Такие мысли ≈ первые робкие шажки мудрости, и, увы, как правило, они оказываются последними, так как сил на то, чтобы мудро мыслить, уже не остается.

Однажды осенним утром, когда Василий Федорович от слабости не мог подняться с кровати, ему вдруг показалось, что за окном опадает яблоневый цвет и крупные лепестки летят в окно...

До его сознания так и не дошло, что выпал первый снег. Он чувствовал такую слабость, что не мог поднять голову и посмотреть в окно. И тут его мысли наткнулись на самое горькое воспоминание ≈ о поступке, которого он не мог себе простить всю жизнь. Он вспоминал его несколько раз в разные годы, когда ему было плохо. Последний раз ≈ в день, когда ушла Куля. Почему он его вспоминал и почему не мог простить себе?

И от запоздалого раскаяния Василий Федорович почувствовал в душе просветление и с горечью подумал: ⌠Посмеешься над чужой старостью, собственная старость посмеется над тобой■.

Старик закрыл глаза, прислушиваясь к звукам в самом себе, и ему показалось, что он слышит шаги уходящего из него сердца. Он пытался схватить его, но свет стал гаснуть, мелькнуло лицо Гришеньки, сгоревшего в танке, и Василий Федорович подумал: ⌠Вот он, конец света, о котором так часто говорила жена. У каждого он свой■.

≈ А теперь из серии ⌠Школьные годы чудесные■ несколько штришков к портрету господина Рыцаря Туннельного Полусвета, ≈ продолжил Рассказчик. ≈ Всего несколько штришков, поскольку его занимают годы детства.

≈ Вы бросите хулиганить?

≈ Ну да, тут же и бросили!

≈ Я кому сказала! Ах, тудыть ее, растудыть... ≈ Петровна, накинув деревенский пуховый платок, чертыхаясь, выскочила на крыльцо. ≈ Вы что, ироды, не слышите? Я кому говорю! Марш отседова! Ноги промочат, потом будут по партам весь день преть! Кому сказала!

Двое сделали ⌠марш отседова■. А третий ≈ ноль внимания, фунт презрения ≈ ходит и стреляет, ходит и стреляет... Нравится ему! Крушитель! Петровна схватила его за руку.

≈ Тебе что, особого указа надо?

Парнишка неожиданно вырвал руку, но не убежал. Петровна опешила.

≈ У-у, да ты гордый! Без матери в школу не пущу! ≈ и она схватила наглеца за ухо, думая таким образом привлечь его к более строгой дисциплинарной ответственности. Схватить-то схватила, но тут же и отпустила: не по себе ей стало от режущего, как лед, но горячего взгляда малолетнего преступника. Она легонько подтолкнула его:

≈ Давай, давай, нашел занятие!

На переменке она узнала, что это был Димка Мурлов, из второго ⌠А■, не хулиган, но и не отличник, пацан и пацан. Странно, почему он так вел себя? Ведь совсем другой он был, совсем другой...

В седьмом классе Васька, лучший корефан Димки, организовал общество ⌠ЮС■ ≈ юных страдальцев. Общество страдало по женщинам. Да, это не страда деревенская. Причина для его организации была, понятно, чисто возрастная: ребята вдруг поняли, что в мире есть женщины, о которых они ровным счетом ничего не знают. Исключая, разумеется, мам, бабушек, взрослых сестер и теток, у кого они были. А как известно, мамы, бабушки, сестры и даже тетки ≈ не женщины, а близкие родственники. Поводом же послужил, как всегда, случай. Дон Жуан и Казанова стали теми, кем стали, только благодаря случаю.

Маленький восьмилетний Жуанито как-то, расшалившись, заскочил в комнату служанки. Анна, служанку звали Анной, сама по разуму была еще дитя и любила все маленькое и игрушечное, и им обоим доставила большое удовольствие игра в ⌠мышку-норушку■. Анна вскоре вышла замуж и стала добропорядочной матроной, а Жуанито, познав страсть так рано и поначалу не понимая и не испытывая всей ее остроты, всю жизнь искал острых, как перец, ощущений и побирался по женщинам, как нищий, в поисках несравненной своей Донны Анны.

Сиротку же Казанову, угостив пряниками, затащили в притон две проститутки и, поспорив друг с другом, кто из них окажется более искусным педагогом, взялись обучать юного несмышленыша многочисленным приемам любви, вознаграждая за каждый хорошо усвоенный урок мягким пряником. Этот бедняга потом всю жизнь искал в женщинах того, чего в них не заложил бог: сладости и мягкости мятного пряника. Бедный Джакомо!

У Васьки тотчас перехватило дыхание и вспотели руки: к нему задом стояла крупная голая женщина и растирала себе спину махровым полотенцем. Комнатка за белым окном оказалась раздевалкой, а сбоку, из душевой, доносились женские голоса. Женщина громко говорила что-то и смеялась. Васька слов не воспринимал, он их даже не слышал. Он остолбенело смотрел на женщину и думал об одном: почему у нее такой огромный, и в то же время такой красивый зад.

На следующий день он прокрался к заветному окну, но оно оказалось закрытым. Два следующих дня не дали ничего нового: не принесли ни напряжения, ни облегчения. На четвертый день он попробовал толкнуть окно. Окно приоткрылось. И прямо над его ухом раздался голос: ⌠Женя! Прикрой окошко. Дует■. Окошко закрылось. Женщины о чем-то говорили, потом стало тихо ≈ видимо, все ушли в душ.

Васька толкнул окно. В щелку он увидел, что раздевалка пуста. Минут десять томительного ожидания были вознаграждены с лихвой. Из душа вышли сразу две молодые женщины. Одна говорила другой: ⌠Ему Катька чересчур много позволяет! Я бы на ее месте...■

И тут Васька услышал такое, что мгновенно и навсегда перевернуло его представление о женщине, сформированное в семейном кругу. Это как человеку с севера, знающему о том, что арбузы сахарные, а дыни медовые, оказаться вдруг на бахче под Камышином и съесть за один присест полпуда ароматного чуда природы. Та женщина, которая просила Женю прикрыть окно, аттестовала неведомую Катьку такими площадными словами, что Васька почувствовал, как краснеет. Женя, тряся грудью, залилась смехом. И странно, на этот раз Васька не чувствовал никакого волнения, руки не потели, мысли не путались, в висок не тюкало, он лишь с жадным любопытством, как художник, изучал женскую натуру, открытую ему во всей своей прелести и во всей своей тайне. Кончилось это тем, что окошко опять закрыла Женька.

На следующий день Васька посвятил своих закадычных друзей ≈ Славку и Димку ≈ в свою тайну. У тех загорелись глаза, и они с обеда мучались, то и дело глядели на часы и ждали вечера. Темнело одуряюще медленно. Когда зажглись огни, ребята тронулись к наблюдательному пункту. И горели их глаза ожиданием зрелищ, ожиданием утех.

День был жаркий, окно приоткрыто. В душе за весь вечер помылись только бабка с внучкой.

Первое впечатление у новых членов ⌠ЮС■ было неопределенно-гнетущее. Васька утешал их и обещал райские наслаждения на завтра.

Назавтра их заметил с балкона здоровенный студент и турнул от окна, пообещав в следующий раз кое-что оторвать им. ⌠А это вот видел?■ ≈ крикнули они ему хором и смылись.

Зрелища прекратились. И, как ни странно, именно то обстоятельство, что ребята видели только старуху с девчонкой и не видели ничего такого, что расписывал Васька, так распалило их воображение, что они не могли уснуть две ночи. Димка ворочался, и ему представлялось что-то среднеарифметическое между бабкой и внучкой, и у этого среднеарифметического были такие не математически громадные груди и задница, что он задыхался от волнения. А когда он пытался представить себе остальное, да так, что уже ощущал себя в нем, то вскакивал и бежал в туалет.

Следующее утро принесло свежесть и новость. Васька, оказывается, вчера вечером забрался на липу, что во дворе общаги, и в окне второго этажа увидел, как двое целовались, а парень расстегивал своей подружке кофточку. Потом там, к сожалению, погас свет, но, если приглядеться, многое можно было увидеть и в темноте.

Вечер выдался душный. Где-то за городом ворчала гроза. Парило. Ребята, стараясь не шуметь, забрались на липу. Разместились более-менее удобно, в развилке, и стали шарить глазами по окнам. ⌠Где твое?■ ≈ ⌠Вон ≈ темно там■.

Окна, одни темные, другие освещенные, не дарили их никакими откровениями. В них все шло своим чередом, была своя жизнь, как в немом кино, только без названия, без титров, без начала и без видимого конца. В ⌠васькином■ окне зажегся свет. ⌠Они■, ≈ шепнул Васька. Ему было виднее.

Сзади к ней подошел парень, обнял ее и стал целовать в шею. А Мурлова взяла досада, что какой-то парень, чужой, не имеющий никакого отношения к ее внутреннему миру, ее счастью, посмел коснуться ее в такой волшебный миг. Мурлов зажмурился, чтобы не видеть этого.

Васька и Славка затаили дыхание. Полыхнула молния и за спиной треснуло небо. Мурлов открыл глаза. Парень подхватил подружку на руки и отнес на кровать. А потом закрыл дверь и погасил свет. И стало в комнате темно, как в чужой душе.

≈ Пожалуй, я пойду домой, ≈ вздохнул Димка.

≈ Ничего, ≈ утешал Васька. ≈ При свете молнии все хорошо видно.

При следующем раскате грома Васька сорвался с липы и сломал себе руку. Юсовцы навестили его в больнице, и Димка, видя, что у Васьки основные боли позади и пальцы шевелятся, утешил приятеля:

≈ Это ничего, раз только руку сломал!..

≈ Счастлив тот, кто при свете молнии скажет: вот она наша жизнь, ≈ произнес Рассказчик и на минуту задумался. ≈ Но получается, что время и курица несутся, обгоняя друг друга, а это и есть история... Занудная история. Кстати, о занудстве┘

Если всех зануд построить в колонну и повести на парад, знаменосцем у них был бы Уткин, учитель истории, или Утконос. Невзрачный женоподобный тип, лет сорока, плешивый и с острым, как у муравья, брюшком, он воспринимался несерьезно и с внутренним протестом. Во всяком случае, невозможно было представить себе, как Уткин, едва ли имевший с такой внешностью хоть одну личную историю за душой, мог иметь хоть какое-то отношение к истории отечественной, не говоря уже о всемирной.

К середине года школьники уже прекрасно помнили все битвы, войны, реформы, смуты, царствования, восстания, все громкие имена и звонкие названия, и множество чисел по обе стороны от Р.Х., каждое из которых было привязано к чему-то одному. Словом, ужас, как сказала одна слабонервная мама. Это верно. Ведь каждое историческое событие представляет собой такую кашу, расхлебать которую удается далеко не всегда и не каждому. Что же говорить тогда о всемирной истории? А таблички вносили какую-никакую ясность; и когда приходило очередное проверяющее из ОНО, все ученики с немыслимой легкостью называли трудно выговариваемые имена и географические названия и жонглировали бесчисленными круглыми и не круглыми датами, ловко нанизывая их на стержень темы.

Сами же уроки, как ни странно, были, увы, скучнее самого Уткина и своей монотонностью навевали такую тоску и скуку, что даже самые последние разгильдяи принуждали себя зубрить сей предмет, чтобы потом не пасть жертвой иезуитских пыток и допросов Утконоса, сопровождаемых остротами типа: ⌠Ну да, ты с Жанной д▓Арк на костре не горел, ты в это время гонял мяч. Зубрите, ≈ призывал он всех остальных, ≈ ибо закон всех этих имен и чисел постигнут не многие из вас! А без этих имен и чисел ≈ вы ничто! Ноль■.

В такие минуты диву можно было даться: неужели и та жизнь, которой они жили все, которая в этот момент бурлила за окнами школы, слышалась в глухом ударе бутса о кожаный мяч, звонком девичьем смехе, велосипедном звонке, а еще пуще ≈ в них самих, неужели эта жизнь когда-то будет такой же бестолковой, путаной и ненужной, подчиненной неведомому никому закону, и неужели из нее запомнятся только памятные даты да громкие имена и названия, неужели от меня, от Васьки, от самого Уткина ничего не останется через сто, через тысячу лет? Куда денутся его плешь и муравьиное брюшко? Вся эта ⌠хренология■? Наши переживания по поводу чьих-то исторических успехов или неудач? Зачем тогда жить? ≈ рассуждал Мурлов, и не слушал Уткина. И напрасно. Уткин, оказывается, обращался в этот момент к нему и, не дождавшись от Мурлова ответа, вкатил ему пару, чем несказанно огорчил юного философа. Тем более, что он подготовился сегодня к уроку.

На следующем уроке истории Уткин взял свою тетрадочку в клеточку, всю испещренную хронологическими таблицами, мелок и провел на доске первую линию. Мел скользил, крошился и не писал. Уткин отложил мелок, взял другой. Тот тоже скользил, не оставляя следа. То же самое произошло с третьим мелком, четвертым... На полочке лежало семь мелков, и Уткин перепробовал их все. После седьмого он скомандовал: ⌠Дежурный, мел!■ Дежурный принес четыре куска мела. Ни один мелок не писал. После третьего мелка в классе захихикали, после седьмого стали смеяться, а на одиннадцатом уже натурально завыли. Никогда еще история не была такой интересной. В самом деле, повторяйся любая история по десять раз, появился бы какой-нибудь новый неожиданный интерес к ней.

≈ Староста! В чем дело?

Если бы староста знал, в чем дело.

≈ Живо! К директору! Позвать его сюда!

Директор въехал в класс, как тяжелый раскаленный утюг на пионерский галстук, и тут же все выровнялось и разгладилось. Уткин объяснился. Директор выгнал всех учеников за дверь и велел заходить по одному на допрос. Через пять минут двое с дрожью в голосе, словно выдавали себя, выдали Мурлова ≈ весь класс видел, как он натирал перед уроком доску не то воском, не то канифолью.

Вечером в кабинете директора, в присутствии Уткина, Мурлова-отца, классного руководителя и завуча, директор спросил Димку:

≈ Ты зачем это сделал?

Мурлов-сын выждал паузу и отчеканил (губы его не дрожали):

≈ Вся история состоит из героев и предателей. Вот я и сделал это с единственной целью: выявить в нашем классе предателей!

≈ Герой нашелся! ≈ сказал директор.

А Уткин добавил:

≈ Какой там герой! Провокатор. История еще состоит из провокаторов.

С этого дня Мурлов полюбил историю. Если бы он ее любил раньше, он уже знал бы, что предатель ≈ каждый двенадцатый, а если задуматься ≈ каждый шестой. А все остальные ≈ провокаторы. Простим ему: незнание не вина, а беда. Димка почувствовал, что история ≈ это когда хотя бы один человек выступит против другого, защищая свою правду. А уж потом всякие уткины этому событию припишут место и время и скажут, что тут правда, а что нет.

Дома отец как-то недовольно сказал Димке:

≈ Э-эх, паря, я-то думал, у тебя с башкой в порядке. Убитые да калеки делают историю, ≈ он показал ему правую руку, на которой не хватало двух, прокуренных до войны, пальцев. ≈ А предателей и героев мало. Как сумасшедших. Никто не хочет быть ими. Это ненормально. Ими становятся по чьей-то злой воле.

А где-то через неделю Уткин задержал Мурлова после урока и затеял с ним неожиданный и странный разговор:

≈ Ты прости меня за провокатора.

Мурлов опешил.

Мурлов тогда мало что понял из этого сумбура. Он только видел в уткинских глазах страшное одиночество, и вся его странная фигура не была почему-то смешна, а, как было написано в учебнике литературы, ⌠была исполнена трагизма■. Трагична она была ≈ это понял Мурлов много лет спустя. Запомнил Димка эту школьную азбуку на всю жизнь, и когда годы спустя, уразумел до конца ее неестественную простоту, ему так захотелось увидеть Уткина, что он тут же пошел в школу. Но Уткина в школе не было, он переехал в другой город. И когда Мурлов подумал ≈ завел ли Уткин семью? ≈ у него на сердце стало холодно, значит, нет, не завел.

Уже в институте как-то случайно он забрел на конференцию ⌠Проблемы истории и современность■. Первый же доклад произвел на него удручающее впечатление, так как он, во-первых, был скучен, длинен и непонятен, как для христианина призыв муэдзина, во-вторых, все проблемы истории сводил к одной ≈ к торжеству, в конечном итоге, идей добра, справедливости и пролетарского интернационализма, а в-третьих, вряд ли после него можно было ожидать чего-либо доброго, так как выступал член-корреспондент Академии наук все-таки.

И после выступления треть присутствующих встала и приветствовала учителя аплодисментами, может быть, даже и в пику официозу, треть негодовала или смеялась, а треть спала, как всегда она спит, независимо от того, бомбы сыплются им на голову или зажигательные фразы.

А учитель говорил, как пел:

И полвека без малого опустошал ⌠кузнец счастья■ родной ему континент, вытаптывал страны и на месте городов оставлял пустыни. Вырезал народы и покрывал бескрайние степи белыми костями да черным вороньем. Ибо всюду у него был враг: от заката солнца и до восхода его, и от нового месяца до старого. Ибо сжато было его собственное сердце когтями злобы и страха.

И до тех пор были в когтях его солнце и месяц, пока на исходе лета, в пятнадцатый день среднего месяца осени, в год свиньи ≈ не покинул он этот тленный мир. Завещав на прощание послушным эмирам перебить всех жителей осажденной столицы Тангутов, дабы память о нем сохранилась навечно. Что и было сделано с тщанием в 1227 году от Рождества Христова.

И был сопровождаем его последний путь кровавой резней. Гибли все, кто встречался живой на этом пути с мертвым покорителем мира. А в могилу его были отправлены 40 лучших коней и 40 красивейших девушек Азии. Дабы не было ему скучно и смертельно одиноко на том свете■.

И даже как-то неожиданно, но логически бесспорно, последовали затем оригинальные рассуждения о соотношении случайности и закономерности в явлениях такого масштаба, о роли личности в истории, в полном смысле актерской, где театральными подмостками служит народ.

⌠О роли личности в истории говорят в тех случаях, когда эта личность из заурядной, то есть самой естественной для человека, становится незаурядной, для чего совершает несколько поступков, совершить которые не придет в голову нормальному человеку. Роль народных масс при этом состоит в том, чтобы меньше скрипеть и не прогибаться, когда тебя топчут в очередном историческом акте. И не было еще случая, чтобы они позволили раздавить себя, и тем не менее их давили, давили и давили■.

≈ Историком Мурлов не стал. Почему не стал ≈ это тоже своего рода история. А все истории не расскажешь, ≈ сказал Рассказчик и закашлялся. ≈ Черт! Прохватило где-то. Першит горло. Хотел рассказать о Фаине...

≈ О ком? ≈ спросил я.

≈ О Фаине, ≈ спокойно ответил Рассказчик. ≈ Но сегодня не буду. Жив буду, завтра расскажу. А сейчас спать давай.

Но спать мне толком не пришлось.

С некоторых пор стали происходить странные вещи: с каждым днем появлялось все больше граждан, слышавших ночью или под утро какие-то шумы, шаги, бормотанье, шорохи, видевших тени и какое-то свечение. А то вдруг раздавалось приглушенное чихание, сыпалась штукатурка, падали прислоненные к стене доски. Один раз две убогие старушонки, приставшие к нам по пути, и вовсе услышали пение, и, как они клятвенно заверяли, то была духовная музыка.

А вчера и я, наконец-то, услышал прямо над ухом шелест или шорох, черт его знает что, как от крыльев. Если допустить, что это была летучая мышь, то вряд ли: летучая мышь летает бесшумно, дергано и быстро, а тут, казалось, что-то зависло над головой и примеряется, куда ему сесть. В темноте раздался визг старушонки, а потом причитания: ⌠Свят, свят, свят! Ангел крылом осенил! Прямо по голове. Коснулся и улетел■.

А позавчера тонкий голос, явившийся из пустоты и полумрака, сообщил рано утром Веронике Михайловне и Саре Абрамовне, что ⌠московское время тридцать часов!■, а потом, ни к селу, ни к городу, перешел сразу к событиям за рубежом и воскликнул: ⌠Президент Билл Клинтон!■

С неделю назад, также под утро, заплакал ребенок Сестры. Мы проснулись, мать стала успокаивать его, но он хныкал, тер ручонками глаза и с испугом глядел в темноту туннеля.

К сожалению, подобные материализации часто нас не баловали: еще один раз Сестра нашла возле головы ребенка завалявшийся кусок сахара, который доставил ей несколько блаженных минут.

≈ У тебя, Сестра, удивительный сын. Это полтергейст, ≈ со знанием дела говорила жена Боба. ≈ Он у тебя от первого брака или от второго?

≈ От третьего, ≈ сказала Сестра.

≈ Значит, точно полтергейст. Скоро должны начаться еще более удивительные явления, так как нагрузка на психику ребенка растет с каждым днем, а она еще, к тому же, отягчена твоей психикой и кармой.

Действительно, так оно и случилось: самовозгорался воздух в глубине туннеля и постепенно, как ракета, гас, явственно слышались шаги, но никого не было видно, а тут еще вторично Веронике Михайловне и Саре Абрамовне тот же тонкий сипловатый голос опять под утро сообщил, что Билл Клинтон ≈ президент. Но на этот раз их наполнил почти мистический ужас, когда голос три раза отчетливо повторил: ⌠Компендиум!■ Саре Абрамовне вдруг показалось, что она слышит голос своего учителя Зильберштейна, умершего еще в 1955 году и с которым она была достаточно близка по научной части. И она сказала об этом Веронике Михайловне, почему-то перейдя на шепот:

≈ Мне еще в прошлый раз, Саруня, показалось, что это голос Мишеньки: те же интонации, тот же тембр, то же изящное грассирование.

Пошептавшись, подруги уверовали в реальность потустороннего голоса и тут же припомнили массу аналогичных фактов из жизни мифических и легендарных личностей. Ахиллес, да-да, или, конечно же, Орфей! И реальные люди: Жанна д▓Арк, например, или тот же Иван Грозный! Да-да, ты совершенно права, Верунчик, совершенно права, Иван Грозный! Да-да.

Их таинственное перешептывание давно привлекало внимание убогих старушонок, и они приложили все свое профессиональное мастерство и сумели таки подслушать почти всю их беседу. Старушонки еще с первого вечера думали сойтись с Саруней и Верунчиком, но ученые дамы, заметив это, тут же отгородились от них непроходимым частоколом энциклопедических знаний.

Через пять минут весь туннель знал о явлении этой ночью самого Ивана Грозного. Понятно, слухи распространялись в туннеле со скоростью пешехода, удивительно только было, как эта скорость велика. Старушонки истово клялись и божились, что где-то под утро, когда всех сковал непробудный сон, они, по своей старости просыпающиеся чуть свет, увидели, как из темного чрева туннеля, весь в слабом синеватом сиянии, с длинным посохом, в острой бороде и в царской шапке, величественно вышел сам Иоанн Васильевич Грозный, государь всея Руси.

≈ Вот он где прячется, ≈ сказал Рассказчик. ≈ И был лик его грозен и нахмурен, а под глазами легли синие тени.

≈ А у него там, в руках, кроме посоха, колбасы случаем не было? Какой-нибудь, черт с ней, кровяной? ≈ спросил Боб.

≈ Господь с тобой! ≈ ахнули бабки. ≈ Какие слова ты говоришь окаянные!

Однако слух о явлении грозного царя прочно осел в умах путников. Причем все уже были уверены, что он явится непременно с колбасой. Многие, просыпаясь среди ночи, осторожно приоткрывали глаза и с замиранием сердца изучали приевшийся до тошноты интерьер. Царь больше не приходил. Видимо, не отпускали на прогулку государевы дела. А может, в шестой зал подался...

≈ Я уже говорил, ≈ сказал Рассказчик, ≈ истинно великие люди редки, а уж явление их нам, людям простым, вещь вообще уникальная и, что характерно, случается она с самыми простыми из простых, самыми бесхитростными и безгрешными. Так что вам, бабушки, крупно повезло. Как только достанем бумагу, обязательно оставьте записи потомкам.

Старушонки мелко и часто крестились, а Сара Абрамовна с профессиональным интересом расспрашивала их о таких подробностях, как цвет глаз или форма носа монарха, совершенно не подозревая, что об этом ей было лучше спросить у самой себя. Цвет глаз, кстати, оказался ⌠черным, со стальным отливом■, а форма носа ⌠как у грузина или еще кого, клювиком■.

Таинственную фигуру все-таки увидели еще раз. Место было темное, но различить хотя бы контуры тела было можно. Среди ночи опять-таки заорали бабки. Через них, спящих, кто-то перешагивал, подобрав полы царственной мантии. Решив, что это царь, старушонки, после первого своего естественного ора, возбужденно и нечленораздельно и запричитали. Все проснулись и увидели, как в проход метнулась коренастая фигура, отнюдь не в царской мантии.

≈ Какой-то оборванец, как мы, ≈ сказал Борода. Он был крайний к проходу в нашей честной компании. ≈ Что-то черное и, похоже, бородатое.

≈ Туннельный человек! ≈ хохотнул Боб. ≈ Пора приглашать телевидение и кинохронику. А как насчет следов? ≈ и он, юродствуя, сделал вид, что ползает по полу в поисках таинственных следов. ≈ Ты смотри, нашел!

≈ Что? Что?

≈ След, вместе с туфелькой, ≈ Боб поднял рваный башмак. ≈ Ну, Золушка, берегись! Теперь у тебя есть жених!

≈ Засылай, Боб, сватов. Вот только куда?

≈ Сам придет, ≈ ответил Боб.

≈ Его надо чем-то заманить, ≈ предложила Сара Абрамовна. ≈ Едой, например.

≈ У вас есть еда? ≈ серьезно спросил Боб. ≈ В таком случае, я лично берусь за поимку царя вместе с Золушкой. На меня и на них ≈ три пайки, пожалуйста!

≈ Нет, ≈ сказала Сара Абрамовна. ≈ Еды у меня, к сожалению, нет. И знакомых, чтобы достать ее тут, тоже нет.

≈ Жаль, жаль...

≈ Но на уровне идеи, ≈ продолжила Сара Абрамовна.

≈ Идея хороша, ≈ согласился Боб. ≈ У кого еще есть идеи? Учредим банк идей!

Идей было много, и предлагались они с жаром, точно речь шла о поимке вепря. Но в конце концов разум восторжествовал: не надо ничего делать ≈ сам придет.

≈ Я же вам говорил! ≈ сказал Боб. ≈ Куда он денется?

Так оно и вышло. Народ, в массе своей, всегда мудр и прозорлив┘

Я уже почти уснул. Как говорится, душа уже отлетала. И тут ≈ кто-то появился из темного проема, скользнул мимо спящих, наклонился над Сестрой. Я схватил его за ногу. Он молча дернулся, но я держал крепко и силой усадил ⌠привидение■ рядом с собой. По кепке я узнал Хаврошечку.

• ≈ Что у тебя там? ≈ спросил я; он разжал руку, в ней лежала мягкая сморщенная картофелина. ≈ Где ты все это берешь?.. Ладно, хватит прятаться от всех, давай спи.

Хаврошечка расслабленно прислонился к стене и тут же уснул. Утром на него никто не обратил внимания, только Боб между прочим спросил: ⌠Как командировка?■ Я незаметно отдал Хаврошечке его башмак.

Назавтра Рассказчик был более жив, чем мертв, но рассказать ничего не смог. Сказался резко-континентальный климат подземелья и лишения кочевой жизни. Он совсем потерял голос и надсадно кашлял. У него внутри сипело, взрывалось и клокотало. Видно было, что у него болит грудь, шея, голова, но он, молодец, пробовал улыбаться. Хотя не мог спокойно смотреть на то, как ветер уносит мгновения жизни, не наполненные словами, будто дым костра. Для него слово было и в начале, и в середине, и в конце, и вместо. Оно должно было гореть, трещать, согревать. Сладкое заблуждение. И я предложил ему послушать мой сон.

≈ Что за сон? ≈ оживился Рассказчик.

≈ Сон как сон. Немного странный. Про новорожденного мальчика. Про то, как его принесли из роддома, а в него тут же вселилась душа Дон Кихота.

≈ Идальго Кехана? Тебе приснился такой сон? Интересно. Не иначе как на тебя произвел впечатление мой рассказ об ⌠эвдаймонии■.

≈ Знаю. Только какой, к черту, он голубой, если коричневый?

Младенец с матерью находились в комнате, а они (очевидцы то бишь) с его отцом сидели за кухонным столом и решали, кем ему быть. После того, как они перебрали около литра профессий, сошлись на мысли, что сын будет, как и они ≈ слесарем или строителем. Какой-никакой, а заработок, и все что надо ≈ под рукой и в руках. Закусив ⌠слесаря со строителем■ капусткой, они услышали вдруг, как из комнаты донеслось негромкое ржание и крик погромче, будто кто-то задыхался. И тут же восклицание жены, звон разбитого блюдца, плач ребенка. И снова крик, прямо-таки душераздирающий, каким могут кричать только ослы. Решительно отбросив из-под себя табуреты, все трое разом протиснулись в комнату, но никаких лошадо-ослов не увидели, мало того, не было даже их запаха. Решив, что это все им почудилось, ну, иначе просто чертовщина получается, друзья было направились к кухонному столу, но жена спросила их:

≈ Вы что же это, нарезались до ослиного крика? Спать не дадут! ≈ чем страшно обидела мужиков.

≈ Ты не прав, Санчо. Это он. Мы с тобой у цели. Наконец-то я отдохну.

≈ Ради всего святого, государь мой! ≈ завопил другой голос, погуще и потолще, и тоже по-русски. ≈ На кого вы меня оставляете? На этого осла? Ведь ваша милость обещала мне, что я от вашей особы не отойду ни на шаг до скончания века!

≈ Вот этот век и кончился, Санчо. Не беспокойся. Я тебе, мой верный друг, вручаю моего Росинанта, заботься о нем, как обо мне, ≈ он заслужил это. Не жалей ему лишний клок сена ≈ смотри, как у него выперли ребра! Прощай, мой верный Санчо. Соскучишься ≈ черкани пару строк.

≈ О, мой господин! ≈ с горечью воскликнул оруженосец. ≈ Ради самого Христа, вы что, забыли ≈ я даже и читать-то не умею!

≈ Научишься, Санчо. Я уже говорил как-то, не помню, записал это Мигель или нет, я говорил, что умственный труд выше телесного. И ≈ поверь мне ≈ можно научить читать даже осла, если на короткое время заставить поверить его в то, что он не осел. Прощай же!

≈ Сеньор! Вас опять заколдовали! О, горе мне! Горе! О, нет, нет! Боже милосердный, коли ваша милость прогневалась на доброго вашего оруженосца за то, что он вечно говорит одни только глупости, отрубите ему лучше голову, говорящую эти глупости, но не гоните от себя!

≈ Напрасно ты так думаешь, друг мой. За что мне гневаться на тебя? Это ты прости меня, я не всегда был ровен с тобой. Рыцарь должен со всеми быть ровен, хотя он и никому не ровня.

≈ О, Рыцарь Печального Образа! Возьмите меня в любую глухую местность, и я там буду вместе с вами с корнем вырывать деревья, убивать пастухов и угонять кобылиц! Я буду вместе с вами валять любого дурака, какого только ни прикажете! Я буду, как и вы, ваша милость, буйным сумасшедшим!

≈ Санчо, сын мой. Успокойся. Тело мое еще попутешествовало бы по этому свету, но душа вот захотела увидеть свет иной. Прощай ≈ и помни обо мне. Прощай и ты, мой славный одер. Прощай и прости: я меняю тебя на одр. Считай, что я отсек от тебя ненужную букву. Ты ею, кстати, уже забыл как и пользоваться. А в остальном ты по-прежнему со мной, мой благородный Росинант.

≈ Вот я наконец-то один, ≈ послышался удовлетворенный голос Дон Кихота. ≈ Вот и конец моим странствиям. Прощай, моя несравненная Дульсинея Тобосская! Догнали борзые зайца ≈ не увижу я больше тебя! ≈ пустота покряхтела, повздыхала и молвила: ≈ Прилягу-ка я вот здесь, рядом с этой живописной картиной. Достопочтенная синьора с младенцем. О, Мадонна! И три кавальера. Намалевал тут живописец! Не мог побольше ночлежку нарисовать. Э-хе-хе. Это и будет теперь мой ночлег.

≈ Однако! ≈ сказал муж достопочтенной сеньоры с младенцем и поглядел на друзей. Кавальеры ошалело молчали, и у них не было ни в одном глазу. Сама же синьора, справившись с ужасом, набросилась на муженька с дружками:

≈ Допились, черти, до белой горячки! Чтоб провалиться вам всем на этом месте!

≈ Тю, ты чего, сдурела? ≈ отозвался муж, но вполсилы. ≈ Ты сама-то слышала?

≈ Ну...

≈ Что ну? Ну, ну! Баранки гну. Раз слышала, значит, горячка белая и у тебя, а это, поверь нам всем, ≈ он обвел неуверенным взглядом трезвых как стеклышко друзей, ≈ ну никак невозможно! Не было еще такого на русской земле!

Что там говорить, не только на русской, но и ни на какой другой земле случаев коллективной белой горячки еще отмечено не было.

≈ Не мешайте мне спать, любезные кавальеры! ≈ пробурчал голос. ≈ Шли бы вы в корчму, на кухню! И не прекословьте мне!

Мужчины на цыпочках вышли на кухню. Кухня показалась им вдруг страшно маленькой. Подхватив ребенка на руки, следом за ними выскочила и жена.

≈ Доставай, где ты спрятала бутылку? Давай, давай! Тут без поллитры точно не разберешься. И капустки, капустки подбрось. Там еще одна банка оставалась.

≈ Иди ты к черту! ≈ шепотом огрызнулась жена. ≈ Сам сидит, сеньор кавальер, хоть бы ребенка взял от меня! Как я одной рукой?

К ребенку с готовностью протянулись шесть рук.

≈ Да тише вы, осьминоги, осторожней! ≈ отдав ребенка, она наложила в миску капусты из банки. ≈ Последняя! ≈ и принесла откуда-то бутылку белой. Подойдя к двери в комнату, она наклонила голову, прислушалась. ≈ Тихо. Спит.

И тут ребенок зевнул и сказал: ⌠Е-мое, как хорошо!■

Мужчины молча отбили сургуч, разлили, хмуро чокнулись и, не глядя друг на друга, опрокинули стаканы в глотку. Послышалось пятнадцать глотков, после которых яростно заработали челюсти, капуста хрустела и вскрикивала на зубах. Ошалевшие мужики глядели то на ребенка, то на мать и не знали, чем занять мысли и руки. У матери же, по причине невозможности выпить, поехала крыша. Когда пришло время кормить ребенка, она прошептала:

≈ Я боюсь.

≈ Чего ты боишься, дурочка. Не укусит.

≈ Да я не его боюсь, ≈ она указала мизинцем на ребенка, ≈ а того, ≈ она ткнула большим пальцем в сторону комнаты. Три средних пальца у нее были прижаты к ладони, будто она предлагала защитникам выпить еще. Что предлагать ≈ ты дай!

≈ Щас мы с ним разберемся! Ща-ас! ≈ муж подтянул ремень. ≈ Айда, ребята! Надо же, дома как на фронте!

≈ Ты слева заходи, ты справа. А я прямо пойду, ≈ скомандовал муж.

≈ Осторожно. Не наступи! ≈ попросила жена.

≈ Не дрейфь, ≈ сказал муж. ≈ Проверено, мин нет.

Только друзья сделали по шагу, она опять воскликнула:

≈ Стойте!

Мужики замерли.

≈ Может, участкового позвать? А то потом отвечай за этого невидимку.

≈ А и так отвечать надо будет, ≈ сказал муж. ≈ Почему-то Он не к соседям, а к нам на ночлег устроился.

≈ А почем ты знаешь, может, Тот, с ослом, как раз к соседям и завернул. Хорошо еще, Этот кобылу свою Тому отдал.

Разумный довод супруги, особенно в той части, что Тот завернул с животными к соседям, поколебал намерение мужа немедленно расправиться с непрошеным гостем, тем более что сделать это было весьма затруднительно.

≈ Вась, смотай-ка за Прокопичем. Он через дом живет.

≈ Да знаю, ≈ сказал Вася и помчался за государственной помощью.

Подмога, в лице Прокопича, с порога потянула воздух чутким милицейским носом, насмешливо поглядела на сопровождавшего ее Васю и всю честную компанию и констатировала:

≈ Белая особая. Капуста квашеная. Сапоги кирзовые. Запаха осла и железа не усматриваю. Рецидива преступности полное отсутствие. Резюмирую: пить надо одну на троих, ну две, а не три.

≈ Прокопич, обижаешь! Где их взять, три?

≈ Вам виднее, где взять. Чего смеяться-то? Вон на подоконнике три пустые бутылки. С ка-а-апельками на дне. И запахом, им свойственным.

≈ Вроде все до капли вылили, ≈ сконфуженно промолвили друзья.

≈ Смотрите у меня! Конспираторы! ≈ сказал Прокопич и, козырнув, ушел.

≈ Да, братцы, посмешищем стали! Теперь, чего доброго, на собрании разбирать начнут за наш образ слуха.

Гости быстренько разошлись по домам, а молодая семья так и промаялась до утра на кухне.

Утром ничто не напоминало о вчерашнем явлении. Голос исчез, как и не было его. Даже обидно как-то, ей-богу! А сын стал расти не по дням, а по часам, и уж шибко был рассудительный и знающий. Но держался со сверстниками ровно.

К счастью, Прокопич не проболтался, все-таки это был его участок. Иначе подтверждение этому факту можно было бы найти не только на чурбачках возле ⌠Голубого Дуная■, а где-нибудь на пожелтевших страницах местной газеты или, боже сохрани, в какой-нибудь папке с фамилией и номером...

≈ Ну вот, ≈ расстроился Рассказчик. ≈ Ты, оказывается, и сам хорошо помнишь свое рождение, первые дни┘ А я так распинался в прошлый раз! Копыто! Эвдаймония! Мог бы сказать┘ Впрочем, прощаю, детство и юность ≈ это суета. Я расскажу тебе о Фаине. Тут ты не должен всего помнить┘

≈ Так и быть, слушай о Фаине, ≈ промолвил Рассказчик. ≈ Только не обессудь, буду говорить тихо. Там, где надо говорить, как с трибуны, я буду делать ремарку: ⌠Пафос■. Представь: мы идем где-нибудь по Ионическому морю, и справа или слева по борту проплывает остров. Остров Пафос! ≈ Рассказчик внимательно посмотрел на меня. ≈ А ты сам-то ощущаешь в себе его душу?

Я промолчал. Рассказчик удовлетворенно улыбнулся.

И Мюнцер пришел. В один год все пошло вверх тормашками, и настали черные красно-белые года, с лицами, перекошенными в морды и хари, с диким храпом несчастных лошадей, с голодом и холодом, и всюду были одни начальники и не было ни одного закона. И всяк был лишен его доли ≈ всяк был лишен наслаждения делами своими. И каждый пролил кровь каждого, и бегать теперь каждому до могилы от самого себя. А потом и детям их, и внукам, и правнукам. И никуда не убежать. И не осталось ни у кого ни чести, ни честности, ни гражданственности, ни доброжелательности, ни милосердия, ни непорочности. Страх создал богов. Страх богов и погубил.

Так вот. Смерть одну дверь заколачивает, а другую пинком растворяет настежь ≈ заманивает следующих. Дети Сливинского, Василий и Надежда, родились в первую, относительно беззаботную и абсолютно радостную пору его жизни, и оттого, наверное, характер у них был боевой, оптимистичный и страстный. Они заражали и заряжали людей своей энергией, обаянием, искренностью. Надежда была хирург, что несколько не вязалось с ее довольно хрупкой конституцией, но хирург редкий даже среди мужчин, и быстро пошла в гору, сначала по медицинской, а потом и по партийной линии, много ездила по свету, была в Испании, Корее, Африке, на Кубе, ≈ там всегда было достаточно раненых, кому надо было делать сложные операции в полевых условиях. Все отмечали, что раны ее больных почти не кровоточили и заживали быстрее, чем у других. Последние годы работала в Москве, в министерстве.

Василий рассортировал отцовскую библиотеку, философские и богословские книги сложил в ящики, а на естественнонаучные составил картотеку и за два года изучил их по собственной системе от корки до корки. Потом МГУ, увлечение аэродинамикой, баллистикой, теплообменом при высоких скоростях и прочими воздушно-скоростными науками. Сразу же аспирантура в Киеве. Защищать диссертацию должен был в июне сорок первого, в последнее перед летними каникулами заседание Ученого совета. Из трех диссертантов он шел первым.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Конец июня застал его уже в авиационном полку, в технико-эксплуатационной части, по уши погруженного в ремонты, регламенты и обслуживание ястребков. И если в мирное время вряд ли найдется местонахождение более постоянное, чем аэродром, в военное ≈ аэродром перемещался с места на место быстрее пехоты. Так что, помимо обслуживания техники, приходилось еще уговорами, призывами, подачками или наганом сгонять остатки населения и заниматься вместе со всеми подготовкой взлетных полос, рулежных дорожек, землянок, макетов и капониров.

Руководитель Сливинского, профессор Фердинандов, по старости не смог эвакуироваться и, чтобы не помереть с голоду, продавал белые билетики в городских банях. Когда наши форсировали Днепр, когда на земле, на воде и в воздухе был ад, он криком сорвал себе горло, он плакал и молил Бога, в которого никогда не верил, чтобы Он помог освободить город от серой нечисти. После войны, за сотрудничество с оккупантами, ему выдали желтый билет, отстранили от заведования кафедрой и фактически выгнали из института, любезно предложив ему четверть ставки. И еще шепнули, что ходатайствовали за него ⌠там■, иначе бы...

Василий окончил войну, как и почти все живые, в Германии. Серьезных ранений у него не было, Надежда уверила его в этом; и вернувшись на Родину, он сразу же поехал в Киев к профессору. В институте его встретили радостно, а на вопрос, где Фердинандов, у всех вдруг вытянулись лица и забегали глаза.

Вечером его привела к профессору бывшая лаборантка кафедры Клавдия. Профессор жил в крохотном домике на зеленом спуске к Днепру. Он достал из буфета литровую банку с вишневым вареньем и с чувством гордости сказал, что варил его сам, сахар оставался в мешочке еще с довоенной поры, и пальцы его дрожали, когда он раскладывал варенье по розеткам, и блестели глаза. И сколько же всего можно было прочитать по этим глазам! Зачем, зачем все эти типографии и жуткое количество томов и периодических изданий? В глазах одного профессора было столько написано, чего не прочесть и за пятьсот лет, чего не найдется ни в одной Александрийской библиотеке, возроди ее даже из пепла. И вдруг он заплакал, вспомнив усопшую жену Екатерину Ивановну, и Сливинскому почудилось в этот миг, что чья-то невидимая рука ласково погладила профессора по голове, и успокоила его, и перекрестила.

≈ В жизни отдельного человека побеждает, как правило, людская подлость и ложь, ≈ успокоившись, сказал профессор. ≈ А в жизни поколения ≈ человеческое благородство и правда. Не было еще у нас в этом веке поколения, которое своими глазами не увидело бы торжество справедливости.

Сливинский вспомнил отца, но ничего не сказал бедному старику.

≈ А вашу диссертацию, Василий Николаевич, я сохранил. Пойдемте, Васенька, она у меня в сундуке, на самом дне. Как смерть Кощеева, ≈ он сделал попытку улыбнуться. ≈ Пережил я ее. И нисколько она не устарела. Напротив. Сейчас она еще актуальнее. Время такое, голубчик. Можете защищаться хоть завтра. Оппоненты не пикнут. Слабо им всем против одного только вашего места... ≈ он стал листать диссертацию. ≈ Вот оно...

Назавтра защищаться не пришлось, так как иметь научным руководителем Фердинандова было все равно, что не иметь научного руководителя вообще. Науке это имя стало вдруг неведомо. Фердинандов прямо сказал своему ученику:

≈ Васенька, возьми грех на душу: откажись от меня. Я переживу. Я уже все пережил. Выиграешь ты, выиграет дело, выиграет страна, наконец. А руководитель сам найдется, только свистни. Да на такую работу они слетятся все, как мухи!

В институте тоже советовали Сливинскому сменить руководителя, немного подправить текст, добавить кое-что из зарубежных источников, кое-что на злобу дня, и не тянуть, не тянуть! Страна нуждалась в талантливых ученых и реактивных истребителях! Сейчас все пройдет ≈ время такое! ≈ говорили те остепененные доброхоты, кто думал, что диссертация у Сливинского так себе и фронтовику многое зачтется. А новый завкафедрой, зная истинную ценность диссертации, сам был не прочь стать научным руководителем ≈ все-таки престижно было на первом году заведования воспитать и остепенить способного ученика. Он даже пообещал Сливинскому через год должность доцента. Но Сливинский поблагодарил за оказываемую честь, посетовал, что за четыре года войны появилось много новых данных и нужно время, чтобы их все учесть, заверил, что он еще не заслужил такого благорасположения, попрощался с Фердинандовым, взял все экземпляры диссертации под мышку и подался в Москву искать правду и счастье.

В пятьдесят третьем у Сливинских родилась дочь, это была еще дочь любви. Назвали ее Фаиной ≈ сияющей. Чувствуешь, произносишь это имя ≈ Фа-и-и-на ≈ и в воздухе разливается золотой свет. Пока ребенок маленький ≈ заботы маленькие, а подрастает ≈ и заставляет на многое взглянуть по-новому. Вот и Василий с Жаниной как-то вечером, не зная о чем говорить друг с другом, поглядели глаза в глаза и отвели их, так как оба увидели пустоту. И поняли одновременно, что больше не нужны друг другу, и что взамен этого дают друг другу вольную. Вольному воля, спасенному рай. Жанина упивалась собственной, польского покроя красотой и всеобщим мужским поклонением, а Василий по-русски уматывался на работе и иногда, редко-редко, упивался водкой московского розлива.

В пятьдесят седьмом, когда ему было уже за сорок, он сразу защитил докторскую диссертацию, и научными руководителями у него значились двое: доктор технических наук профессор Фердинандов, умерший за три года до этого в Киеве, и лауреат всяческих премий секретный академик, имя которого рассекретили много-много лет спустя.

Кстати, о секретах. Они напоминают мне подводную часть айсберга. И когда приходит время, и айсберг начинает таять, и все заливает потоп ≈ происходят более страшные вещи, чем если бы он не таял вообще. Тогда сразу находятся люди, которые, сидя на льдине и гадя сверху вниз, по-птичьи галдят о пользе взгляда на айсберг снизу и из тех времен. А в это время в водах тонут те, кого они, собственно, и призывают взглянуть. Растаивают ледники секретов, а в них гибнут, в который уже раз, невинные люди, не умеющие плавать в помоях политики...

Всю отцовскую библиотеку Сливинский взял с собой, оставив жене только творения блаженного Августина епископа Иппонийского. Августин натворил много чего об аскетизме и блуде, о грехе, плоти и похоти ≈ пусть почитает, полезно будет к старости узнать, в каких грехах каяться. Знания не старят, но в старости помогают лучше понять молодость и почему она так спешила к старости. Главное, этих знаний успеть поднабраться, пока не совсем поздно будет. Может, и наберется.

Фаине в первый раз Августин попал в руки, когда ей было лет четырнадцать (она случайно наткнулась на него в шкафу, разумеется, забытого и так ни разу и не читанного; видно, было уже поздно), и произвел на ее девичью душу, взбудораженную проснувшейся чувственностью и игрой воображения, ≈ потрясающее действие. Она несколько раз перечитала его, многое не поняла, но поняла все-таки больше, чем надо было понять в ее годы, и Августин окончательно прописался в Воложилине, где вряд ли кто когда слышал о блаженном епископе.

Августин круто обвинял все человечество в первородном грехе, и Фаина никак не могла сладить с мыслью, как же так получается, что изначально и огульно в этом виновен весь человеческий род и даже новорожденные младенцы. Прямо фашизм какой-то! Ее собственная природа говорила ей о том, что взаимоотношения полов ≈ это самое прекрасное и чистое, что может быть на свете, хотя разумом она верила блаженному Августину, что человек на то и человек, чтобы управлять своей волей. Интуитивно она хотела, ждала, жаждала любви, как высокоморальная тургеневская героиня, а в мыслях готовила себя к аскетической высоконравственной жизни. Тогда же она прочла ⌠Отца Сергия■ и ⌠Дневники■ Толстого, и облачка не по-детски серьезных размышлений стали часто набегать на ее чистое прелестное личико в золотом обрамлении густых волос.

Было, было время, когда Фаину всерьез заинтересовали конкретные и скрупулезные советы блаженного Иеронима Стридонского, которые он давал некоей Евстохии, дочери знатной матроны Рима, как, например, сохранить девственность; и не раз уже сожалела Фаина, что нет в Воложилине храма богини Весты, где можно было бы тридцать лет жизни отдать богине домашнего очага и не грешить.

Фаине шел семнадцатый год. Не так бойко, как боевой восемнадцатый в известной песне, но тоже давал о себе знать. И конечно же прав был Эразм Роттердамский: в таком возрасте, что называется, самом цветущем, не имея никакого страха перед старостью, имея счастливую внешность, отличное здоровье, безупречное имя, светлый разум, достойный тела, мягкий, приятный нрав... Нет, нрав пока оставим в сторонке, за скобками. Имея такой роскошный букет свойств, конечно же, было неразумно даже в мыслях предаваться аскетизму. Воистину, зачем походить на розу, которая к ночи подобрала и поджала свои лепестки. Да и потом, что такое аскет? Аскет ≈ это раскаявшийся грешник. Как можно быть тем, не знаю чем? Надо сначала все испытать, кем-то побыть, тем же грешником, например (ведь что там говорить, в грехе много сладкого), а уж потом все отвергнуть и стать аскетом. Кто бы подсказал? Все святые ≈ в прошлом отъявленные пустозвоны и грешники. Однако же стали святыми. Выходит, им не помешали ошибки молодости. Вот только не надо тянуть ⌠обращение■ до старости, ибо, как заметил тот же Эразм, ⌠что несчастнее старости, которая, оборачиваясь назад, с ужасом видит, как прекрасно то, чем она пренебрегла, как гнусно то, чем дорожила■.

Тут, впрочем, Фаина не справлялась с диаметрально противоположными посылами и путалась, что же в прошлом было прекрасно, а что гнусно: порок или святость. Спешила девочка ≈ она-то думала, что оборачивается и смотрит на свое прошлое из старости, в то время как тянула шею в запредельные дали будущего и там пыталась разглядеть свое прошлое, которого еще не было. При этом она, понятно, не обращала внимания на то, что оборачивается легко и упруго, как всякий молодой листок на ветке, тогда как в старости, чтобы оглянуться назад, приходится разворачивать все туловище, как пень, который корнями тянет за собой всю землю.

Фаине, как я уже говорил, одно время и хотелось бы причислить себя к святым, но вот пять лет, проведенных в современном городе, мало походили на пять лет отшельничества в Сирийской пустыне (если, конечно, не называть отшельничеством житие за пределами столицы); половину двухэтажного коттеджа с зеленым двориком и видом на озеро ≈ с большой натяжкой можно было бы назвать кельей или пещерой; дневное ее скудное пропитание черпалось из еженедельных академических пайков, в которых попадались и красная рыбка, и красная же икорка, и паштетик из гусиной печенки, по тем временам дефицитные; власяница, покрывавшая ее тело, не вызывала нестерпимый зуд, не скрывала в себе вшей и не отбивала плотские вожделения, а имела импортный ярлык и приятный запах; что же касается суровых епитимий ≈ она их налагала на себя добровольно в виде изнурительных изучений всей философско-богословской литературы, английского языка и латыни, да еще, по интересу, французского и древнегреческого. Слезы и стоны как-то не получались, не давались, приступов духовного экстаза не находило. Да и спрашивается ≈ для чего наводить святость на святость, что делать с грехом, которого не было?

Сливинский с любопытством наблюдал за духовным ростом дочери. Никакой Ла Шателье или Гоббс не смогли бы математически точно описать устойчивость ее состояний. Это скорее было состояние сплошной неустойчивости. За последние два года характер у нее стал крайне неуравновешенным, и Фаину то и дело бросало с одного края духовной Ойкумены в другой. Ей всего хотелось и не хотелось ничего. Ей страшно все надоело, но жуткое любопытство и всеядная любознательность пересиливали отвращение ко всему. Ей одновременно хотелось идти в ногу со временем и подставить этому времени подножку. Собственно, все это проходили.

Подруги, правда, у нее были все какие-то дурнушки, невзрачные и постные, хоть и умненькие. ⌠Венера любит пребывать в созвездии Рыб■, ≈ сказал Сливинский сестре по телефону. Фаину же он неизменно доставал одной и той же шуткой: ⌠Ну что, скоро я стану тестем Божием? ≈ и шептал про себя: ⌠Прости меня, Господи!■ Впрочем, вспоминая себя в шестнадцать лет, Сливинский пристально вглядывался в ясные черты дочери, но не находил в них следов тайного порока. И ни одна ее черта не отражала ни черта. ⌠Неужели и ее сейчас одолевает бешенство плотских вожделений? ≈ размышлял он книжными какими-то словами. ≈ Нет, у них это начинается после тридцати■.

Как-то появился в доме паренек в кожаном пиджаке и с нагловатым взглядом (или это так показалось?). Потом еще раз, еще... Фаина смеялась за дверью. Стонал Адамо, в сотый раз страдая о белом снеге. Вдруг смех оборвался, Адамо заткнулся. Из дверей выскочил кожаный пиджак, как-то интересно откинувшись назад, точно ему наподдали сзади, шмыгнул в дверь и был таков. Вышла Фаина. Глаза ее горели, щеки пылали, грудь вздымалась. Роман, да и только! Сливинский вопрошающе посмотрел на дочь. Фаина выглянула в окно и презрительно отчеканила: ⌠Теперь от мужчины разит кожей, и он рвется получить поцелуй от женщины из самой лучшей семьи!■

Сливинский усмехнулся. Ему показалось, что он читал где-то эту фразу, но не стал уточнять. Интересное время, черт его подери, все из кожи лезут вон, чтобы в кожу одеться. ⌠Черный хлеб с белым в одном пакете портится. Их нельзя держать вместе■, ≈ произнесла она.

Это уже ее фраза, подумал Сливинский, и она ему не понравилась. Пожалуй, в дочери много снобизма. Откуда он? Его еще надо заслужить, завоевать, добиться, если уж очень хочешь пользоваться им. Или умело воспользоваться готовым. Хорошо, если он из книг. А если от меня, от моего образа жизни, моего образа мыслей? А есть они у меня, эти образы? Я ведь толком и не знаю, какие они. Все некогда, все дела, да и желания особого разбираться никогда не испытывал. И не испытываю, пробовал убедить себя Сливинский, прекрасно понимая, что уж коли завелся в нем этот червь, будет, проклятый, грызть, пока не догрызется до своего лакомого куска. Старость подошла, подумал он. И весь вечер его неосознанно тревожило что-то. Что ≈ никак не мог понять. Чтобы избавиться от тяжести в груди, лег раньше обыкновенного, в двенадцать часов.

Когда дочь стала женщиной, поздно воспитывать ее, как девочку. Однако на душе, как в вокзальном сортире. Как интересно, рывками, идет жизнь. Тьма, свет, тьма, свет. Какое-то корпускулярное прозрение. Воображаемый мир то и дело уничтожается миром реальным, а ведь он, этот воображаемый мир, был когда-то создан этим же реальным миром. А может ≈ наоборот? Постоянное обновление. Но почему оно страшит меня? Я не хочу, чтобы дочь походила на меня? Не хочу. Не хочу, чтобы она не походила на меня? Тоже не хочу. Что, что меня тревожит так? А, товарищ Эразм? Пришло время не винить, но лечить.

Гвазава был знаком с Фаиной три года. Когда они познакомились, ей едва исполнилось семнадцать и она только что окончила школу. Окончить школу ≈ это еще не начать жить. А Гвазава, можно сказать, спас ее от неминуемой смерти, а может, что еще хуже, и от физического уродства. Он, Гвазава, стоял на перекрестке. День был такой хороший, девушек вокруг море. Стоял, смотрел и ждал, когда загорится зеленый свет. А тогда все можно. Савве нравился зеленый свет. Понятно, с Кавказа человек. Мимо него на тротуар стремительно шагнула женщина. Ай-я-яй! Неосторожно как! На нее неслась машина. Большая машина, серьезная. Раз, и всмятку! Если бы наскочила. Но Савва, спрашивается, на что? Савва протянул руку помощи (скорее всего машинально), схватил женщину за запястье и сильно дернул к себе. Женщина упала к нему на грудь. Мимо пронеслась ⌠волжанка■, затормозила, завизжала, развернулась, из нее выскочил, ругаясь, водитель.

≈ Иди, иди, гуляй, ≈ сказал ему Гвазава. ≈ Видишь, женщина.

Девушка молча и с любопытством глядела Савве в глаза. Савва держал свои руки на ее обнаженных плечах и почувствовал, как по ним прошла дрожь. Девушка была ослепительно хороша. И не тем хороша, чем просто женщина хороша, а другим хороша, чего в той просто нет.

Потом он познакомился с ней на пляже, в той его части, где загорала ⌠золотая молодежь■. Фаина обожала теннисный корт и признавала только людей науки. Все равно какой, лишь бы науки. Но только теоретиков. В экспериментаторах нет шарма. Савва был тоже специалист, еще какой! Высшего разряда. Доктор любовных наук. Разумеется, практик. Можно сказать, успешно вел целое направление в двух общежитиях. Но поскольку Фаина, в силу своей молодости и неопытности, интересовалась только теоретическими аспектами любви, она хоть ею и интересовалась постоянно, но даже не причисляла эту науку к рангу академических, так как она не давала пищу уму, а напротив, забирала ее у него. Прикладные науки ее и вовсе не интересовали. Там много электричества и машинного масла. Гвазава был парень с понятием. Он быстренько научился азам тенниса и стал завсегдатаем корта, хотя ему ни разу не удавалось выиграть у Фаины ни одного сета. Гвазава уже второй год работал в институте Сливинского стажером-исследователем. Все свободное время он готовился к экзаменам в аспирантуру, и через год Сливинский взял его к себе.

За этот год Фаина из стремительного зеленоглазого рыжего эльфа превратилась не то в ведьму, не то в богиню, не то в гром небесный. Во всяком случае, тайфун можно было смело называть ее именем: ⌠Фаина■. Он снес бы к чертовой матери и Японию, и Курилы, и все наше дальневосточное побережье, и тогда через четверть века не было бы никаких международных проблем.

Фаина не трепетала и не преподносила. Она, слава богу, жила с папой. И вообще была язва. Она не замечала его ухаживаний, его слов, его стараний, его страстных взглядов и подергиваний. Этого всего могло хватить на целое женское общежитие, но над ней проносилось, как жаркий ветр над хладным утесом, не оставляя следа. Гвазаву порой трясло от яростного прилива крови, но самолюбие не позволяло ему раскиснуть настолько, чтобы предложить что-нибудь серьезное. Руку и сердце, например. Руку-то он уже раз протянул и спас, должна помнить в конце концов. Самолюбие не позволяло сделать это по единственной причине: Савва не пережил бы отказа. А что Фаина откажет ≈ он был уверен на все сто. Разумеется, Гвазава не сыпал пепел на голову и не удалялся в пещеры. Утешение он находил попеременно то в объятиях бойкой, сравнительно свеженькой кассирши из торгового центра (пигалицы в начале ума), то в объятиях влиятельной, хорошо прокопченной дорогими сигаретами директрисы молодежного кафе ⌠Сигма■ (бабы завершенного склада ума и неограниченных возможностей души и тела).

Как опытный гомеопат, лечащий болезнь ничтожными дозами вещества, вызывающего эту болезнь, Савва лечил свою большую любовь ничтожными дозами этого чувства, причем очень заботился о регулярности лечения. Его привлекали курсы. В студенческой общаге его привлекали и первый, и второй, и даже третий курсы. А потом уже только дипломницы, так как на четвертом и пятом курсах девицы вдруг начинали расставлять на жизненной дороге противопехотные мины и подбирать себе подорвавшихся мужиков в мужья. Девушкам же с младших курсов было тошно глядеть на своих одержимых учебой сокурсников, экономящих на обедах и транспорте. Одно немного коробило Гвазаву: в общаге девицы установили на него очередь, а он не любил жить по чужому расписанию ≈ у него было свое.

У Саввы деньги не переводились. И тем не менее он их еще любил копить. ⌠Свобода ≈ это деньги. Деньги ≈ это свобода. Чем больше денег ≈ тем больше удовлетворение потребностей■. Он не договаривал: ⌠Чем больше удовлетворение потребностей (полнокровных дам), тем больше денег■. Фаина прерывала его: ⌠Твои потребности, Савушка, можно удовлетворить гнутым пятаком■. После этого они месяц не виделись.

А на Первомай Гвазава пригласил Фаину в турпоход с общими знакомыми. Полдня плыли на теплоходе, потом вышли и разбили палатку на берегу реки Вологжи. Разожгли костер. Приготовили еду, чай, распечатали бутылки. Гвазава сидел рядом с Фаиной, прикасаясь к ее ноге, и потихоньку дурел. Фаина хохотала и с аппетитом уплетала ужин. У костра царила непринужденная веселая обстановка. Один Гвазава дрожал от нетерпения и ждал темной ночи. Спали в спальных мешках. Гвазава расстелил свой мешок рядом с Фаининым, в углу палатки. Заботливо подложил еловые лапы, чтобы ночью не было холодно. Напившись, напевшись, насмеявшись, наевшись, легли уже за полночь. Через полчаса донеслось легкое посапывание и ровное дыхание спящих с левого бока. Гвазава приподнял голову. Ни черта не видно. Вроде все спят. Он посмотрел направо. Фаины словно и не было там. Даже не дышит. Темное пятно. Протянул руку, в темноте стараясь найти ее голову. Его руку встретила рука девушки, щит родины всегда начеку. Савва чувствовал, что она смотрит на него. Что-то шепчет. Савва подвинулся к ней и спросил тихо:

≈ Что?

≈ Не дури, ≈ был ответ. ≈ А то заору.

⌠Вот дура!■ ≈ подумал Гвазава, но руку убрал. Через десять минут он опять протянул руку и опять встретил отпор.

≈ Ты дашь спать мне, злыдень? ≈ прошептала Фаина. ≈ Караул, насилуют! ≈ с фальшивым ужасом уже громче сказала она и засмеялась. А потом кулаком тюкнула его по макушке и коротко бросила, как собачке: ≈ Все. Спать!

≈ Что ж ты ночью не сказал об этом? ≈ засмеялась Фаина. ≈ Это же в корне меняет проблему.

Она потрогала Савушкину щетину и столкнула разомлевшего аспиранта в довольно-таки прохладную воду Вологжи, берег которой к утру сковался прозрачным тонким ледком. А потом хохотала возле костра, рассказывая, как Савушка ногой влез в кастрюлю, запнулся и плюхнулся в воду.

Гвазава, переодевшись, подсыхал у костра и нервно играл хвостом, как обиженный кот, которого ночью проигнорировала серая кошка. Фаина занялась софистикой и все допытывалась у него, можно ли подмочить уже подмоченную репутацию, и советовала обратиться к председателю месткома ≈ тот получил недавно японские фены. Замечательный дизайн и мощность. Даже если обмочишься, подсушит в момент.

Подсохший без фена аспирант предложил Фаине прогуляться ⌠под сень ракит■, раз законный брак невозможен, откладывается пока, поправился он. Глаза его горели таким желанием, что Фаине стало любопытно, но она фыркнула:

≈ Фи, Савушка! О чем ты? Что мы ≈ пастушка и трубочист? Я признаю только голландские простыни.

≈ А я голландский сыр и голландскую живопись, вот с такими грудями и жопами! ≈ мрачно сказал Гвазава и, свернувшись клубком у костра, ушел в себя. Благо, нашел местечко. Такой поворот не обескуражил настырного аспиранта. ⌠В конце концов, ≈ думал он, ≈ отказ это начало согласия. Согласие придет, когда время придет. Не будем торопить время. Оно само поторопит нас. И то, чего не хотелось, вдруг обязательно захочется■. Недаром Савва наполовину был грузин.

Прошло два месяца. Тополя рассеяли по всему городу свой пух. Все больше девушек ходило с красными припухшими глазами. Кое-кто уже обгорел на пляже. Облезли плечи, животы, груди, руки, ноги, облупились носы ≈ словом, все, что было выставлено наружу для обозрения и обновления. Кое-кто догорал в работе, на носу был сезон отпусков. Начались гастроли столичных артистов и музыкантов. Как выражался Филолог, местная знаменитость, ⌠маэстро и мэтры, в штанах полуметры, начали чес по провинции■. Билетов было не достать. У кого была проблема с ⌠достать■. Билеты доставал Гвазава. Если б, конечно, Фаина захотела сама достать, ей подарили бы целую книжечку таких билетов, с автографами, но пусть и дружок постарается.

На концерте Святослава Рихтера они сидели на лучших местах, среди лучших людей, ловили лучшие звуки, переживали лучшие мгновения в жизни. Рихтер красиво ронял руки на клавиши и красиво держал голову. Это отметили две критикессы, любящие писать о музыке и музыкантах. (Я всю жизнь не переставал удивляться, откуда они берут столько восторженных слов? Не иначе как из горного воздуха зеленого Геликона и двуглавого Парнаса и торжественных звуков кифары златокудрого Аполлона?)

Дома никого не было. На столе лежала записка: ⌠Буду послезавтра. Позвони в Москву Наде. Что привезти? Лобзаю. Батюшка■.

≈ Вот так всегда, ≈ с нескрываемой досадой сказала Фаина. ≈ Толком никогда не попрощается.

Фаине было обидно, что отец до сих пор считает ее ребенком и не впускает в свой обширный мир замыслов и неожиданных решений. Она давно уже хотела съездить в Москву вместе с ним и провести вместе время, хотя бы в дороге.

Гвазаве Фаинина меланхолия по поводу отъезда отца, а пуще того ≈ собственно само отсутствие Сливинского, ≈ придали решительности, отсутствие которой уже почти наделило его в общении с Фаиной комплексом неполноценности. Девчонка! А ничего не сделаешь. Прямо Брестская крепость. ⌠Вот сейчас. Сейчас■, ≈ думал он, как семиклассник.

≈ Фаина!..

≈ Хочешь кофе?

≈ Кофе?.. Хочу. Я все хочу. Ты, наверное, никогда не спросишь: хочешь борщ?

≈ Хочешь борща? Ты голодный? Борщ есть, вчерашний.

≈ Я голодный. Но спасибо, я больше кофе хочу.

Пока хозяйка собирала на малахитовый столик, Гвазава бродил по громадному коридору. Да, мыслям тут просторно. Потом сел на велосипед и прокатился, звоня на поворотах. Подъехав к столику, он поставил велосипед к стене (сто двадцать метров жилой площади на двух этажах, если не больше) и обратился с поразившим его самого пафосом ≈ помнишь, остров Пафос ≈ к Фаине:

≈ Высшее назначение человека ≈ это любовь...

≈ Да что ты говоришь? ≈ удивилась Фаина. ≈ Любовь?

≈ Да, только любовь. Она одна. А тут занимаешься физикой, понимаешь. У нас на Кавказе люди правильно живут, воздухом чистым живут, барашком жирным живут, вином виноградным божественным живут, любовью живут... ≈ Гвазава заговорил с грузинским акцентом. ≈ А в науке, вах, мало любви.

Фаина рассмеялась:

≈ Ну что ты мелешь, Савушка? Наука без любви ≈ бордель. Так что ты тогда ≈ кто? ≈ Фаина весело глядела в сузившиеся глаза аспиранта. ≈ Не злись, Савушка, я не люблю тебя. Я никого не люблю... Да и юна я еще.

⌠Угу, ≈ подумал Гвазава. ≈ Юна ≈ юна, зад, как у вьюна■.

≈ И потом, давай по-честному, как друзья. Зачем я тебе?.. Тебе что, баб не хватает?

Савва при ее словах ⌠зачем я тебе■ сказал: ⌠О-о!■, развернул грудь и растопырил руки шире хребтов Кавказа, а при фразе ⌠тебе что, баб не хватает■ сказал: ⌠Э-э...■ и руки спрятал за спину, в самую узкую расщелину. Несносная девчонка рассмеялась:

≈ Вот то-то и оно. Сначала ⌠О-о!■, а потом ⌠Э-э...■. Есть французская поговорка (ты же любишь все французское) о том, что женщина ≈ это хорошо накрытый стол, на который смотришь по-разному до обеда и после него. Но у тебя это изящнее получилось: О-о! ≈ Э-э... Знаешь, не хочется быть скатертью, на которой остаются пятна и с которой потом сметают крошки, перед тем как засунуть в ящик с грязным бельем.

≈ Конечно, ты хочешь быть вечно сложенной накрахмаленной скатертью.

≈ И не это главное, ≈ улыбнулась Фаина, в нее сегодня вселился бесенок. ≈ Раз мы друзья и у нас пошло начистоту, главное ≈ породниться хочешь с академиком?

Вечер окончательно был испорчен, потерян, не стало вечера. И никто не вернет его, даже утро, что мудренее его. Савва готов был спалить дом шефа вместе с его дочкой или пойти утопиться.

Вместо этого он пошел к директрисе кафе. Та, после ванны с французской пеной и вечернего чая с бисквитом, готовилась к сладкому покойному сну на мягкой постели и уже взбивала подушки, когда раздался поздний, но желанный, звонок в дверь. ⌠Это я. Твой шампурчик!■ И столько в этот раз в Гвазаве было мужской злости и силы, что директриса наутро была как взбитые сливки. Всем работникам кафе она бесплатно выдала по банке индийского растворимого кофе, а обедать пошла домой и на работу, понятно, не вернулась.

Гвазава возвращался от директрисы, мрачно задумавшись. Он сидел в троллейбусе на заднем сиденье, с краю. Сиденье у окна было занято каким-то ящиком с висячим замком. Савва терпеть не мог это место: здесь то и дело бились о плечо, по коленкам стукали портфелями и сумками, заезжали в ухо локтями, наступали на ноги, дышали, глазели, терлись, напирали, толкали, передавали туда-сюда копейки и билетики. Но все равно это лучше, чем болтаться, как сосиска, на поручне, зажатым со всех сторон потными и злобными согражданами. В общественном транспорте возить только баранов, да и с тех-то потом шерсти клок ≈ и того не будет, а мясо ≈ горечь одна, но уж если едешь, надо ехать сидя. Всякие же там уступки женщинам, старикам ≈ ненужный архаизм, рудимент. Понятно, уступить место какой-нибудь Софи Лорен со Стрельбищенского или рассыпающемуся от старости и мыслей академику ≈ смысл и последствия имело. Но дело в том, что красавицы с немыслимым бюстом и академики с немыслимыми мозгами, как правило, в общественном транспорте ездят редко, поэтому Гвазава спокойно сидел и не рыпался. Он ненавидел тех, кто наступал ему на ноги и пачкал туфли. У него тут был пунктик. Савва полагал, что у мужчины два места должны быть чисты ≈ бритый подбородок и туфли. Совесть ≈ спросишь ты? Это архаизм, рудимент.

Краем глаза Гвазава почувствовал, что рядом с ним остановилось нечто, не похожее на обычное среднестатистическое тело. Осторожно, не поворачивая головы, Савва попытался разглядеть это чудо. Так и есть, пьянчуга, наверное. Калека ≈ не калека, опирается на палку, рука красная, в буграх вен, видно, тяжело опираться ≈ то ли ноги не держат, то ли пьян, то ли черт его знает что еще. Ишь, как качается. Он воображает, наверное, что вышел в море. Все-таки, похоже, ноги больные. Паралитик, что ли? Запашок какой-то несвежий от него.

Не поднимая глаз, Гвазава чувствовал, что мужчина в упор, с ненавистью глядит на него. Это должно быть невысокий, невзрачный мужичонка, с азиатским лицом в морщинах, калека, к тому же алкаш, разумеется. Образ был создан. Но образ ни слова, ни звука пока не произнес, паразит.

Мужчину толкали, но он молчал и, напружинившись, как шпага, дрожал, готовый пронзить каждого, кто столкнет его с места. Рука вцепилась в поручень так, что казалось, вот-вот выдерет его вместе со спинкой сиденья. Другая рука с палочкой ходила ходуном.

Через остановку была конечная. Гвазава стал готовиться к выходу. Окружающая обстановка его тяготила. Встал. Так и есть, мужичок с ноготок, на голову ниже его, щупленький и обтерханный. Но глаза его горели, как у разбойника, и рука мертвой хваткой держала поручень. Пассажир не пропускал Гвазаву. Все выходили, спеша и толкаясь. Мужик не торопился, он ждал, пока все выйдут. Гвазава стоял и тоже ждал и смотрел в окно. Мужчина, наконец, развернулся на своей палке и выкинул себя из троллейбуса, широко вихляя парализованными ногами.

Сегодня, слава богу, никто не оттоптал ноги. Туфли у Гвазавы были без единого пятнышка.

Напрасно Фаина назвала этот год ⌠годом взбесившихся мужчин■. Закваска года была в ней самой. Она не замечала за собой, как с любопытством, по сути еще совсем детским, сама первая смотрит на окружающих мужчин, даже не смотрит, поглядывает, шаловливо постреливает глазками, а тем многого и не надо ≈ бросят на них взгляд или цветок, и уже роман или опера готова. Для Фаины это была игра, продолжение детства, робкая попытка применить прочитанное к жизни, средство от скуки, потребность в страдании еще не наполненной реальными страданиями души. А для мужчины, извините, игра может быть где угодно ≈ на футбольном поле, за карточным столом, на дуэли, на партийном собрании ≈ только не в женских дьявольских глазах. Там, где первобытный инстинкт, там какая игра? Дело в том, что встречаются еще женщины, которым стоит взглянуть на мужчину, и он перевернет мир. Фаина принадлежала именно к таким редким женщинам, но пока не догадывалась об этом. Хорошо, она не догадывалась, это ее проблемы, а мужик-то уже ради нее мир перевернул! И, оказывается, напрасно?! Как тут не взбеситься, товарищи?

Рассказчик замолк.

≈ Слушай, ≈ сказал я. ≈ Мне знаком этот образ.

≈ Что ж, я рад за тебя. Поехали дальше.

Сорокалетний Филолог был одинок и изрядно потерт жизнью, наполненной филологией, женщинами и их мужьями, но очень хорошо сохранился: ни грамма жира, волос волнистый, густой, несколько благородных сединок в бакенбардах, в лице что-то от Пастернака, страдающего Пастернака. Крупный с горбинкой нос, который безотчетно нравится женщинам. Походка легкая, не летящая, как у Фаины, но пружинистая, и в то же время как бы усталая от постоянной природной легкости. ⌠Эта усталость, ≈ подчеркивал он и голосом, и взглядом, и походкой, и манерой общения, ≈ идет от жизни, тут ничего не поделаешь, приходится терпеть, по заслугам все равно воздастся только потом, после...■ Но были, были моменты, когда взгляд резал, как бритва, когда стена была не стена, когда трудно было разжать сжатые кулаки. Впрочем, таких моментов было немного. Потому что по конституции своей Филолог сильных напряжений не вынес бы физически.

О ⌠погружении■ известно было с зимы, и попасть на теплоход было труднее, чем в Пицунду. Тем более, путевочки обходились всего ничего члену ДУ и совсем мало ⌠киске■.

Желающих на халяву погрузиться в язык Шекспира и Томаса Мора было в несколько раз больше числа знающих этот язык. Причем многие из этих знающих произносили английские слова так, будто у них рот был набит горячей картошкой. Разумеется, в рейс попали и случайные люди, которые английские слова выговаривали хуже русских. Но были и знатоки диалектов, знатоки староанглийского, как ни странно. Филолог, например, по памяти шпарил Стерна или Попа, довольно заковыристых даже в русском пересказе.

Обслуживание по высшему классу, где-то между лучшими отелями Прибалтики и средиземноморским круизом, клубника в корзинках, золотое шампанское в серебряных ведерках с колотым льдом, говяжьи заливные языки (без малейшего намека на ⌠погруженцев■), вечера поэзии и музыки, полезные и приятные знакомства, шумные вылазки на берег и волнительные экскурсии на природу, живительные солнце, воздух, вода, острые закуски, приправленные еще и острым словцом, и бронебойные фирменные блюда, после которых забываешь о поисках смысла жизни, запах наконец-то донесшихся из Франции французских духов и французского же коньяка, потрясающее французское белье, на поверку оказавшееся русским, как и то, что было под ним, и цветы, цветы, цветы...

Одно было условие: все пассажиры обязаны были говорить только по-английски ≈ будь то интеллектуальная беседа о религиозных воззрениях шотландских пресвитериан или шалостях Оскара Уайльда, либо выяснение отношений в стесненных условиях каюты или на просторе в кустах. Слово, произнесенное по-русски, каралось штрафом: провинившийся должен был вечером спеть по-английски, сплясать как угодно, рассказать английский анекдот или ⌠сыграть в мешок■ (имеется в виду не мешок на голову и ≈ за борт, а ноги в мешок и ≈ по палубе). Все предпочитали почему-то прыгать в мешках.

На команду теплохода, естественно, правила ⌠погружения■ не распространялись. Да ее никто и не видел, команду-то. Команда была занята своим незаметным делом и все понимала вообще без всяких слов. Кораблик, он, знай, бежит себе в волнах, на поднятых парусах. Капитан Федор Иванович Дерейкин был вхож всюду, и поскольку из английского языка он знал наверное только одно слово ⌠студебеккер■, у него было право обращаться к любому пассажиру на русском языке, которым он так ни разу и не воспользовался, так как все время молчал и думал.

Сумерки любил не один Дрейк. По палубе бродили пары, сидели в широких легких креслах сразу по двое, как будто им мало было свободных кресел. Во мраке салона был свет, а на палубе среди полумрака ≈ представители полусвета. Дрейк встрепенулся, услышав шепот на родном языке.

≈ Свои! ≈ сказал он вслух.

⌠Свои■ замолкли. Одно точно знал Дрейк, что на теплоходе не было ни одной женщины, из-за которой он, не сейчас, конечно, нет, лет двадцать назад, может, и потерял бы голову. Да разве это женщины! Дрейк тоже любил стихи, особенно те, где описывались женщины, которых в природе больше нет, их тонкие лица, тонкие руки, шумящие платья. Сейчас они и платьем-то не шумят, а шуршат, как змеи, своими джинсами.

Действительно, стояли пленительные летние вечера. Вернее, они проплывали за бортом, как сказка. И все, что было за бортом, казалось нереальным, а все, что было на палубе и в каютах, казалось данным на веки вечные. И только утром, перед восходом солнца, кому-нибудь нет-нет да и стукнет в голову, что все иллюзия, и ничего этого нет, не было и не будет. Но не будем об этом.

Филолог знал ее в лицо давно. Не представлялось случая изящно познакомиться. Еще года два назад на одном из вечеров в Доме ученых он увидел грациозную даму, идущую с обворожительной улыбкой по проходу между креслами. Ей тогда не было и восемнадцати. Неужели это дочка Сливинского? Да-да, дочка, сказал кто-то, очень похожа на мать, но умом, к сожалению, в отца. Филолог рассеянно подумал: ⌠Почему, к сожалению?■ В тот же вечер он случайно поднялся на второй этаж и увидел ее сидящей в задумчивости за пианино. Белые длинные пальцы сильно изогнутой худощавой кисти, на фоне черной крышки, неторопливо перебирали клавиши, рождая задумчивую мелодию, ≈ Филологу эта белая кисть с тонкими пальцами напомнила белого паука, без спросу забравшегося к нему в душу и оплетающего ее сладкой клейкой паутиной страсти. Он не решился приблизиться к Фаине и несколько минут очарованно смотрел на нее, а потом тихо ушел. На этаже, кроме них, не было ни души, и это обстоятельство поразило Филолога: это был знак судьбы.

Особого изящества, как он хотел, при их знакомстве не получилось. Напротив, все было просто и даже суетливо. Познакомились и познакомились, как большинство, в первый же день. Фаине Филолог понравился. Казанова не может не понравиться. До этого она, естественно, видела его, и не раз ≈ все-таки он был местная знаменитость, и даже на каком-то вечере они с отцом сидели рядом с ним, но тогда она была еще подростком, на которого вряд ли Филолог обратил внимание. К тому же, с ним была дама; дама то и дело наклоняла голову, обнажая из-под мехового боа лебединую шею.

Филолог так и не понял: перестарался он или, наоборот, что-то не учел. Он работал под средний уровень дамского интеллекта, плюс довесок на домашнее образование дочери академика. Весьма логично, но... В самом деле, чего проще сказать о том, что любишь голым загорать до черноты: ⌠Люблю загорать голым до черноты!■ У кого развито воображение, тому это понравится. Конечно, при желании какой-нибудь психолог бессознательного мог сделать из этой фразы вывод о том, что человек, произнесший ее, во-первых, любит загорать, так как получает от близких мало тепла и света; во-вторых, он сторонник нудизма, то есть ощущает постоянный дискомфорт с окружением, зажат и застегнут на верхнюю пуговицу; и в-третьих, ему нравятся негры (не будем, однако, углубляться в психоаналитические сложности этого аспекта). Филолог шел дальше таких тривиальностей. Он вспоминал бога солнца, и не одного, в качестве примера, а добрый десяток со всего света ≈ и уставшего от людей солнцебога Ра, и всевидящего Гелиоса, и эротическую Аматэрасу, и прыщавого Нанауатзина, и Вишну, который непонятно что, особенно для воложилинских барышень, то ли солнце, то ли его тождество, то ли глаз Брахмы. После всего этого солнечного фейерверка Филолог призывал покрывать все тело, от шеи до пят, ровным загаром, как древние греки покрывали краской свои статуи. А в конце следовал призыв: загорайте без одежд!

≈ Без трусов? ≈ уточнял Дуче.

Филолог морщился. У стариков слабые ляжки, но говорить об этом...

≈ Без туники, ≈ догадывался зам. директора.

Фаина не выдержала:

≈ Какая, друг мой, разница: лицо белей иль задница!

У Филолога заблестели глаза ≈ перед ним был простор прерий, и кони сыты, бьют копытом... Но тут кто-то из вечно юных оболтусов, с приличным (благодаря стараниям папеньки-академика и маменьки-академши, и спецшколы с языковым уклоном, и, понятно, общим развитием) знанием языка, заметил, что теперь, по прошествии стольких веков, все равно, были окрашены статуи или не были. Цвет-то не сохранился, и нас сейчас привлекает больше форма, а не цвет.

Филолог, раздосадованный тем, что влезли вперед него, отбрил мальчишку:

≈ Ну, мой дорогой, по прошествии веков от женского тела требовать еще и цвета! Да ты гурман. Благодаренье всем богам (к счастью, Филолог не стал их всех перечислять), что они сохранили свою форму. Женщины знают, как это трудно. ⌠Какую дичь порю■, ≈ подумал Филолог.

Молодчик оказался в затруднительном положении, так как Филолог повторил то же самое, что и он сказал, только как-то более выразительно, покруглявистее, что ли. И потом ≈ речь, артикуляция, каждое слово, что шарик ртути, ≈ выпукло, весомо, блестит и... опасно, если вдруг попробуешь убрать его. Да и нельзя забывать о магнетическом воздействии Филолога на слушателей, независимо от того, что он говорил. Пули одни и те же, стволы вот разные.

Молодчик все же не остался в долгу (настырный молодой человек!) и припомнил, что в ⌠Вазир-Мухтаре■ все эти статуи сравнивали, кажется, с пасхальным яичком, с которого отвалилась скорлупа.

≈ Не с яичком, ≈ улыбнулся Филолог. ≈ Венер сравнивали с крашеными сапогами, с которых облупилась краска. Хотя пасхальное яичко тоже остроумно. Поздравляю.

≈ Какой, какой Мухтар? ≈ заволновалась секретарь по идеологии, с акцентом средней школы. ≈ ⌠Ко мне, Мухтар■ который? С Никулиным?

≈ К вам, к вам который, ≈ кивнул Филолог, изучая ванильную сдобу с идеологической начинкой, начисто лишенной изюминок, и ему вдруг очень захотелось ржаного сухаря или черную краюху, натертую чесноком и посыпанную солью. А еще послать весь этот шестикратный амфибрахий ясным пушкинским трехстопным ямбом. ⌠Что я тут делаю?■ ≈ подумал он, с тоской чувствуя, что номер не прошел, и что он сам сейчас выглядит, как облупленное яичко.

≈ Что это такое? ≈ спросила Фаина.

≈ Что-то вроде прозрения или поясничного остеохондроза, ≈ пояснил Филолог. (Фаине понравилось объяснение). ≈ Женщину можно почувствовать только в динамике. Ведь даже в падении женщина прекрасна, как осенний лист или звезда.

≈ Падающие звезды ≈ это падшие ангелы, ≈ улыбнулась Фаина. ≈ А ангелы бесполы, как и осенние листья. Так что, Филолог, сравнивать нас с листьями и даже со звездами не совсем корректно.

Бесспорно, Фаина приняла игру, и Филолог тонко, как паук, но не тот белый, что оплел его душу, а другой, повел нить рассуждений, казалось бы, на диаметрально противоположный своим намерениям предмет ≈ аскетизм и добродетель, и стал этот аскетизм и добродетель прошивать черными стежками, черным крестиком и черной гладью. Иногда, в мгновения просветления, когда он видел и себя, и Фаину как бы со стороны и в очень ярком освещении, как при блеске молнии, он думал: ⌠Боже, что я делаю? Это ж моя погибель■, но продолжал делать начатое. Он всегда доводил любое дело до логического конца, может, потому что там, где был конец логике, там и начиналась истинная филология. Да и вообще все истинное начинается только там. Недаром в начале было слово.

Филолог собирался еще какое-то время жонглировать подобными рассуждениями, но, к его удивлению, Фаина вдруг сказала:

≈ Мы что, Сенеку сюда пришли цитировать? Я думала, шампанское пить.

Филолог невольно торопливо, досадуя на себя за это, откупорил бутылку и налил вина. Чувства и мысли его несколько смешались.

≈ А! Божественно, ≈ сказала Фаина. ≈ Вот это совсем другое дело... Блаженный Аврелий Августин утверждал, что лучше быть рабом у человека, чем у похоти.

⌠Вот те раз!■ ≈ подумал Филолог. Фаина заметила его удивленное замешательство и слегка, но удовлетворенно улыбнулась. ⌠Да она змея!■ ≈ похолодел Филолог.

≈ Святой Августин, говоришь... ≈ сказал он, думая о чем-то неуловимом. ≈ Аскетизм, Фаина, в конечном итоге не что иное как медленное самоубийство. А это, согласись, грех.

≈ Почему же медленное? ≈ возразила Фаина. ≈ Это у кого как. Есть люди предрасположенные к аскетизму, а есть ≈ не предрасположенные. Для последних ≈ это быстрое самоубийство. Может даже, мгновенное. А в этом случае это не будет грех. Грех всегда обдуман заранее.

⌠А ведь она права■, ≈ подумал Филолог. Фаина же продолжала:

≈ И потом, самоубийство ≈ это следствие. Следствие не может быть грехом. А причина совсем в ином. Кто это сказал: настоящее удовольствие ≈ это презрение к удовольствиям? Где же тут грех? Тут высота духа.

Филолог решил попробовать обходной маневр:

≈ А вот интересно, была бы греховна связь Адама и Евы до их грехопадения, ≈ сказал искуситель, протягивая Фаине персик, ≈ то есть до того, как они вкусили запретного плода и их воля перестала властвовать над телом?

Фаина снисходительно улыбнулась.

≈ Вы мне предлагаете вместо яблока персик ≈ собла-азни-итель! ≈ в надежде, что он парализует мою волю? А если наоборот? Давайте лучше помолчим. В молчании нет банальности.

≈ Хм, занятно... Сознаюсь ≈ это не в связи с нашей темой разговора ≈ нет ничего выше, как утолить голод ума...

≈ Есть что и повыше, ≈ возразила Фаина, ≈ утолить голод тела.

И, забыв про аскетизм и добродетель, он понес про Трою, Тулузу, сельского попика, тройку в снежном буране ≈ все они были связаны как-то с чьей-то страстью, жертвоприношением, бессмертием. Были и цыгане, и фавны, и Реконкиста, и нирвана, и жемчуг Клеопатры, и утес Сапфо. Много чего было, чего не надо было.

Фаина устала слушать филологические бредни.

≈ Филолог, вы меня утомили. Как вы думаете, Александр Сергеевич дамам стихи читал или?.. Как говорит наша буфетчица: ⌠А чевой-то вы хочете?■

≈ Фаина, почему ты мне говоришь ≈ вы? Мы же договорились. И почему ≈ ⌠Филолог■?

≈ Опять вы ушли от ответа, Филолог. А как же мне вас называть? Президент республики? И говорю ≈ вы ≈ потому что мне показалось, что вы тут не один, а вас целый Ученый совет. Голова пухнет от умных разговоров, суть которых одна: отдаться вам. Так и скажите! Что вилять вокруг да около? Вот только дело в том, что я не могу отдаться сразу всему Ученому совету. При всем вашем и даже, будь оно у меня, при всем моем желании.

≈ Удивительная ты девушка...

≈ Я удивительная? Это вы, мужики, удивительные создания. Почему вы считаете, раз женщине с вами интересно, то это объясняется исключительно вашими мужскими достоинствами? Как вы не можете понять простой истины: нам не ваши достоинства нужны ≈ нам и своих хватает ≈ нам надо в вас, как в зеркале, видеть себя. А в вас я не вижу себя. Вы весь какой-то матовый.

⌠Увы, я тоже не вижу себя в тебе. И не увижу, наверное■.

≈ Удивительная ты девушка, Фаина. Ни с чем ты не соглашаешься, со всем-то ты несогласная.

≈ Говорят, вы хороший филолог, Филолог, и потому знаете: это только в алфавите согласные, да еще в коллективе. А я не со-гласная ≈ совершенно верно. Гласная я! Звонкая гласная, пусть это вас, как филолога, не шокирует.

После этого Филолог два часа стоял перед ней на коленях, а Фаина сидела в кресле, поджав ноги, и хохотала, слушая его филологический бред, прерываемый мычанием самца, пока Филолог не протер на коленях штаны, пока не закипело шампанское, пока у обоих на глазах не выступили слезы: у Филолога ≈ от обиды, ярости и любви, а у Фаины ≈ от смеха и жалости.

Филолога все в Фаине сводило с ума: и чувственный издевательский смех, и поджатые ноги, и прелестные руки, и что-то, чему он не знал слов.

≈ Ты бесчувственная! ≈ воскликнул утонченный Филолог. Голос его от обиды звенел, как тонкое чешское стекло. ≈ Тебя бульдозером не стронешь с мертвой точки!

≈ Не надо бульдозера. Надо чувство. А у меня к вам жалость. Это сырые дрова ≈ из них страсть не вспыхнет. Да и вообще, что такое любовь? Всего лишь реакция телец Руффини, Мейснера и дисков Меркеля. И при чем тут бульдозер и фавны? Неужели это интересно? Встаньте, у вас пузыри на коленях.

⌠Нравится мне, когда один черт досаждает другому. Я вижу тогда, который из них сильнее. Прав Мартин Лютер■. Рубашка была на Филологе, хоть выжимай. ⌠Пропарила!■ ≈ повторил он несколько раз про себя.

≈ Хорошие орешки! ≈ прощебетала Фаина и ушла.

Несколько дней судьба хранила их от встреч, но все же свела на верхней палубе в один из вечеров. На палубе никого кроме них не было. В концертном зале шел КВН. Солнце огромным красным диском валилось за темные верхушки леса. Мошкара липла безбожно. Филолог был под мухой. Фаина на крыльях. Столкнулись нос к носу. Не разойтись. Как в патриархальном браке.

≈ Тебя, мою желанную, не зря зовут Светланою! ≈ воскликнул Филолог. ≈ Ой, что я? Катей? Зиною? Пардон, мадам, Фаиною.

≈ Гусарите? Вам сейчас любая женщина желанна. Как это по-вашему: было бы кому ⌠засветланить■?

≈ Фома говаривал... Нет, не тот, святой Фома. Фома говаривал, что всякая женщина желанна. И не потому, что ее хочет мужчина. А мужчина ее и хочет только потому, что всякая женщина желанна.

≈ Вы что-то путаете, Филолог. Фома не о том говорил.

Обсудили погоду, комаров, плавание, Дуче, Дрейка, вспомнили о трех любовницах академика Баума. Филолог весьма остроумно сравнил их с тремя пальмами Лермонтова. Это были три сестры ≈ нет, не Ольга, Маша и Ирина Прозоровы, а Кручковские ≈ Соня, Мила и Циля, погодки, девы под тридцать, как говорится, на возрасте, хорошенькие, в соку. И вот как-то к этим пальмам, а точнее ≈ к их отцу (тоже, кстати, академику, лингвисту), который в это время был на симпозиуме в Риме, как-то неожиданно завернул караван верблюдов ≈ не верблюдов, арабов ≈ не арабов, а сам академик Миша Баум, физик, холостяк и бабник, и... ⌠только что сумрак на землю упал, по корням упругим топор застучал■.

≈ Эти сестрички ≈ не пальмы, это три железных дерева, к ним сам Гвазава боится подступиться, ≈ сказала Фаина.

≈ У Гвазавы-дровосек-са слабовато в части сек-са, ≈ ухмыльнулся Филолог и рукой небрежно стряхнул будто бы травинку со своих брюк.

≈ Опять напились и хамите, ротмистр!

⌠Ротмистр■ сказал:

≈ Кхе! ≈ пожал плечами, развел руками, сделал идиотское лицо, шаркнул ногой. ≈ Адье, мадам! ≈ резко бросил голову на грудь, в знак расставания. ≈ Пардон, мадам! ≈ и, резко крутнувшись на пятке, качнулся и пошел, мрачно усмехаясь, в свою каюту.

Фаина была довольна этой встречей. Как будто унялся какой-то зуд, который не давал покоя.

Последующие дни Филолог ходил мрачный и молчаливый, избегая общества и трепа, старался не встречаться с Фаиной; когда встречался, молча кивал ей головой, а по вечерам пил водку ≈ ⌠яд философа развел он в алкоголе■ ≈ и играл в преферанс с Дуче, капитаном Дрейком и зав. кафедрой мединститута Борисовым. Дрейк после вахты расслаблялся ≈ не пил, а так, потреблял самую малость, грамм сто пятьдесят, после чего позволял себе высказывать о пассажирах и особенно пассажирках все, что он думал, самыми заветными словами. Нагляделся он в жизни многого, но Ноев ковчег увидел впервые. Каждой твари по паре.

Филолог с профессором брали взятки и кивали согласно головами, а несыгранный мизер или неудачную распасовку сопровождали такими идиомами, что видавший виды речной волк крякал и краснел от удовольствия. Рейс подходил к концу. Много воды утекло за десять дней.

≈ Одиннадцать миллиардов кубов. Примерно столько же тонн, ≈ вычислил в уме Дуче. ≈ В Амазонке за это же время ≈ в семнадцать с половиной раз больше. Представляете?

Зав. кафедрой мединститута Борисов морщил нос:

≈ С трудом. Мне как-то привычнее считать в другой расфасовке. Хотя бы в литрах.

≈ Умножь на десять в третьей ≈ получишь.

Пассажиры за десять дней интеллектуально, да и физически, выдохлись. Все-таки погружение было связано с большой нагрузкой на организм. У кого-то он был еще неокрепший, а у кого-то уже изрядно расшатанный. Почему-то всегда ни в чем нет нормы. Слайды надоели, концерты опротивели, шутки обрыдли, мешки обтрепались, от английского языка пошли волдыри по коже. Пассажиры раскололись на три основные группы.

Первая группа ≈ мужчины и женщины преимущественно среднего возраста и достатка, приличной комплекции и приличного положения, в штатной своей жизни озабоченные регулярным питанием и регулярными прогулками на свежем воздухе, а также соблюдением всех семейных ритуалов, ≈ всю вторую неделю пропадали в темных каютах, в ущерб калориям, озону и семейным ритуалам. Их называли снисходительно ⌠молодыми■, а число их, по подсчетам Дуче, было равно 2n + k, где n ≈ число всех одноместных кают, а k ≈ неопределенное число прочих, но не всех.

≈ У них развилась то ли боязнь пространства, то ли боязнь стремительно уходящего времени, ≈ заметил зав. кафедрой мединститута Борисов. ≈ Но выглядят они болезненно, очень бледные, видно, бледная немочь у женщин...

≈ Бледные они поганки, ≈ заметил Дрейк и не сплюнул только потому, что некуда было сплюнуть.

≈ А у мужчин...

≈ А у мужчин скоро будет одеревенение всех членов, ≈ заметил Филолог, и в глазах Дрейка прочел одобрение своим словам.

≈ Да, похоже, ≈ согласился зав. кафедрой мединститута Борисов.

≈ Пусть примут курс лечения. Может, он последний в их жизни.

Ну а молодежь толкалась на носу, подставляла ветру и солнцу счастливые загорелые лица, жадно вглядываясь в надвигающиеся неведомые берега, набегающую воду, облака, сияющую восточной голубизной и золотом жизнь. В их шумной, неунывающей компании случайно затесавшийся представитель первой или второй группы чувствовал себя чужим, одиноким и несчастным. Дрейк уважал эту группу, Дуче относился к ней индифферентно, у Филолога щемило сердце, когда он думал о ней, ну а для зав. кафедрой мединститута Борисова она была хуже горькой редьки.

После захода солнца, ночь напролет молодежь танцевала, пела, целовалась, мешала спать второй группе и мешала быть истинно счастливой первой.

На Фаину больше никто не посягал. Во всяком случае, на коленях не стояли и страстно не умоляли ≈ как-то все поняли сразу, что это бесполезно и бесперспективно. Хотя влюбленных в нее были воз и маленькая тележка (она, правда, не собиралась их везти). Один лишь лидер, обросший серебристой шерстью, игнорирующий всякие группы, кроме той, где он был центром, не терял надежды и каждый вечер угощал Фаину в баре коктейлем, танцевал с ней один танец, благодарил и, галантно поклонившись и поцеловав ей руку на прощание, шествовал к себе в каюту. Казалось, он несет не себя, а драгоценную вазу. Что он делал один в каюте ≈ никто доподлинно не знал. Видимо, ждал Фаину. Может, это был страстный мужчина. Он как-то признался Фаине, что его предки ≈ выходцы из Валенсии. Все может быть. Только Фаина тут же забывала о нем до следующего вечера, и ее смех раздавался на палубе до утра.

В полумраке ее глаза сияли. Он не мог не глядеть в них. Она улыбалась. Молчала. И ждала. Филолог упал перед ней на колени. И обнял ее ноги. Прислонился к ним головой. Ощутил их прохладу. Фаина рассеянно вертела завиток на его макушке.

≈ И долго мы будем так? ≈ в голосе ее была насмешка. Филолог понял, что эта златовласая колдунья презирает его, и будет презирать еще больше, если он посмеет овладеть ею. Он понял, что она никогда не будет его, что она вообще никогда не будет чьей-либо, и что она разбила его жизнь, навсегда разбила. Фаина дернула Филолога за вихор. Она подумала с горечью: ⌠Уж Гвазава бы сейчас не растерялся■. Филолог опустился на пол, разняв свои руки. Холодная испарина покрыла его лоб. Он плакал без слез.

Фаина поджала губы и вышла из каюты...

≈ Почему вы никогда не улыбаетесь, Фрэнк? ≈ спросил Филолог вечером за пулькой капитана.

≈ Почему не улыбаюсь? ≈ задумчиво повторил Дрейк, изучая свои карты. ≈ А, собственно, чему я должен улыбаться?

≈ Как чему? Ну, жизни, например, шутке, женщине... Мало ли чему, ≈ Филолог выпил.

≈ И что, помогает? ≈ спросил капитан.

≈ Выпивка?

≈ Выпивка помогает. Улыбка?

≈ Да как сказать... ≈ Филолог стал чересчур сосредоточенно смаковать рыбий плавничок.

≈ Хм... Видите ли, у меня, как эти ваши... ≈ Дрейк подыскивал слово.

≈ Бездельники?

Зав. кафедрой мединститута Борисов откинулся на стуле и широко раскрыл глаза. Он был специалистом в области психологии и остро ощущал дисгармоничность момента.

≈ Но и после этого улыбаться еще можно. В улыбке главное зубы. А я два года эти зубы вышибал. Буквально и натурально. ⌠Языков■ брал. Нас в разведку всегда по трое ходило. Но брал ⌠языка■ всегда я. Так уж получилось. У меня всех моих фрицы побили, что мне оставалось делать? Колька Жуков, профессиональный армейский разведчик, меня натаскал. Он до победы не дотянул, под мину попал. В руке вот так зажимаешь свинцовый шарик (по руке, специального изготовления) и ползешь, скажем, к часовому. Подползаешь ≈ тут надо как пружина вскакивать (я в день, с бревном на плечах, по тысяче приседаний делал), вскакиваешь ≈ и наотмашь загоняешь ему этот шарик в рот, вместе с зубами.

Зав. кафедрой мединститута Борисов проглотил слюну, и глаза его стали еще шире. Этот метод взятия ⌠языка■ был очень далек от методов психологии: скажем, метода проб и ошибок, используемого бихевиоризмом, и даже метода семантического радикала, в котором вызывают оборонительную реакцию ударом электротока. Дрейк понимающе кивнул ему головой.

≈ Всегда брали ⌠языка■ тихо ≈ тут не покричишь, когда у тебя зубы в глотке. Да и боль парализует мгновенно. И так два года. У меня поначалу смеяться еще получалось. А потом и смеяться не мог. Не лицо, а маска. Маска разведчика. Я бы фильм не ⌠Подвиг разведчика■, а именно так ≈ ⌠Маска разведчика■ ≈ назвал. Так верней.

На трапе Филолог подал руку Фаине. Она с улыбкой оперлась на нее. Глядя Фаине в глаза, Филолог сказал:

≈ Унижаться пришлось мне намедни. Ничего: Париж стоит обедни.

Фаина, не моргнув глазом, ответила:

И улыбнулась, чертовка! Обворожительно улыбнулась!

На третий день по прибытии Мурлова в Воложилин, когда он оформлялся в отделе кадров, инспектор позвонила куда-то и подала ему телефонную трубку. Женский голос, любящий давать поучения, пригласил его назавтра к девяти утра к Сливинскому. ⌠Захватите с собой диплом. Просьба не опаздывать!■ ≈ произнесла трубка. ⌠Не опозда-аю...■ ≈ страстно прошептал Мурлов в трубку и бережно положил ее на аппарат. Инспектор покачала головой.

Секретарше понравилось, как он представился ≈ вошел в приемную, щелкнул каблуками и серьезно произнес: ⌠Разрешите представиться. Мурлов Дмитрий Николаевич. Выпускник столичного вуза. Красный диплом. Семьей не обременен. Прибыл в ваше распоряжение, сударыня■. Прекрасная Альбина не нашлась, что сказать, молча распорядилась сударем и запустила его к директору, прищелкнув каблучками. Мурлов взглянул на нее, и они улыбнулись друг другу. Улыбка ≈ что клей: склеивает порой на всю жизнь.

Сливинский посмотрел диплом, спросил, как погода в Москве, не тает ли снег, чем удивил Мурлова, расспросил об институте, о теме дипломной работы, руководителе, поинтересовался, знает ли он иностранные языки и умеет ли программировать на ⌠Альфе■ и на ⌠Алголе■.

≈ Ну что ж, Дмитрий Николаевич, испытательный срок вам ≈ год, будете стажером-исследователем, оклад 100 рэ, общага возле леса. Не берлога, но живут в ней медведи. Увидите. Через год аттестация. Там посмотрим ≈ научным сотрудником вас сделать или инженером, но кем-нибудь обязательно сделаем. Старайтесь. На год вам задача ≈ узнать у коллег все, что они знают, научиться у них всему, что они умеют. Я, конечно, несколько преувеличиваю, за год не успеете, но старайтесь. А сверхзадача ≈ к концу срока определитесь, чем хотите и чем сможете заниматься у нас. На ВЦ у нас много времени ≈ на ⌠БЭСМ-6■, не теряйте это время даром. А то потом, голубчик, за время придется платить. Будете работать у доктора Хенкина, в отделе аэродинамики. Слышали о таком? В столицах?

≈ Да. Монографию читал.

≈ Ну и прекрасно. О человеке надо судить по лучшему, что он создал. Хотя у него есть несколько статей в американском журнале ⌠Механика■. Тоже неплохих. В нашей библиотеке есть.

Фамилия Хенкин часто встречалась в научных журналах и ведомственных сборниках. На пятом курсе его имя несколько раз упоминали на лекциях, и у кого-то в группе даже была тема дипломной работы в развитие одной из хенкинских идей.

Здесь, в институте, как вскоре узнал Мурлов, Хенкина по праву считали счастливчиком. В сорок пять лет он уже имел все, что нужно для человеческой жизни: доброе имя, прочное место в научном мире, квартиру на Стрельбищенском жилмассиве, машину, красавицу жену, вывезенную пять лет назад из загранкомандировки ≈ она была в поездке по Польше его переводчиком. (Опять полячка? ≈ подумал ты). Нет, она была русская, но ее родители долго работали в Польше, в торгпредстве, и ополячились настолько, что Елена Федоровна себя считала полячкой, и ей нравилось, когда к ней обращались ⌠пани■ и восхищались ее красотой ≈ простительная слабость.

В этих двух параллельных потоках Хенкина ≈ сознания и речи ≈ слушателей несло и мотало, как щепку в ливневой канализации. Все-таки самым удивительным было не то, что Хенкин все это знал и помнил, а то, когда он это все узнал, так как за человеческую жизнь столько узнать было физически невозможно. ⌠Хенкин ≈ бессмертный, как французский академик■, ≈ говорил Сливинский. (⌠Дункан МакЛауд■, ≈ добавим мы, как люди более продвинутые во всякой чертовщине).

Мурлов, молчаливый и новенький, и, судя по всему, понятливый и не пустой, как большинство выпускников даже столичных вузов, вполне подходил Хенкину, и Хенкин иногда специально поджидал своего сотрудника возле общежития, мимо которого шел на работу пешком. Мурлову Хенкин не казался таким занудой, как остальным, так как он сам тоже свято верил в то, что делу время, а потехе час (пока идешь на работу). У каждого своя потеха, и у Хенкина она не из худших. Что может быть лучше достоверной информации? Это оценят у нас только лет через двадцать, когда информацией начнут торговать; и, как все, к чему прикасается торговля, начинает гнить и искажаться, так и самая правдивая информация пойдет от лукавого.

У Сани было две страсти: футбол и оперетта. Такие вот две крайности, говорящие о цельности натуры. Проще верблюду было пролезть в игольное ушко... (Юрий Петрович разъяснил, что по одной версии игольное ушко ≈ это всего-навсего арка над въездом, не то в Иерусалим, не то в храм, а по другой ≈ нонсенс из-за некорректного перевода с иврита на греческий). Так вот, проще верблюду было пролезть в игольное ушко, чем представить Саню Баландина на футбольном поле или на сцене театра оперетты. Был он толстый и корявый, с плохо координированными движениями конопатых рук, коротких ног и волосатого туловища. Золотые с чернотой очки и зубы, красное лицо, толстый короткий нос, смоляная, как щетка, борода, смоляные же волосы ≈ не добавляли шансов на успех ни у мужчин, ни у женщин. А он и не хотел и не стремился играть ни в футбол, ни в оперетту. Он сам любил наслаждаться зрелищем и любил рассказывать о нем так, что получалось очень зрелищно и смачно. Рассказывал он вдохновенно и страстно, талантливо и артистично. И глаза его горели при этом, как у всякого одержимого.

О футболе он знал все: от тайн ФИФА до тайных фифочек женатых руководителей и футболистов всех клубов, и тем более сборной Союза, от силы удара ногой знаменитых форвардов и хавбеков до числа выбитых у них же зубов и переломов; знал, кто и сколько, кому и как, и с чьей подачи забил голов в любом году, в любом месте нашей необъятной страны: в 56-м году ≈ пожалуйста, в 62-м ≈ получите, в Москве, в Казани, в Киеве, в Барселоне ≈ что еще угодно? Сколько квадратных метров жилплощадь у Стрельцова? А вам ≈ в каком году?

Обо всем этом он рассказывал с пеной у рта и так заразительно, что даже полурафинированная учительница пения одной из московских школ, в очечках и с косой, с которой он познакомился на ⌠Баядере■, после того как во время действия несколько раз, забывшись, сжал соседке справа руку и хлопнул ее по ноге, ≈ зачастила на футбол, о котором до этого не имела ни малейшего понятия. Она все время считала, что в футбол играет умственно неполноценная часть мужских особей, а болеет за них совсем уж сумасшедшая (то есть ≈ все остальные мужчины), физически неполноценная часть.

Декану, ярому болельщику ⌠Спартака■, Саня сдавал зачеты и экзамены всегда последним, по часу, по два, причем он к ним совершенно не готовился, иногда даже не знал, что за предмет сегодня сдают. Декан же за этот час узнавал больше, чем за год из ⌠Советского спорта■ и от всех болельщиков на трибунах, вместе взятых. Саня болел за ЦСКА, и их мирные поначалу беседы кончались громким криком и швырянием стульев, но в конце концов оба оставались довольны, и Саня выходил с зачетом или отличной оценкой.

По любому из спорных моментов Саня спорил на бутылку шампанского и всегда выигрывал, так как никто в мире лучше него все равно не знал предмета спора. Кумиром его, разумеется, был Лев Яшин, и Саня часто прыгал на панцирную сетку студенческой койки, показывая, как Яшин немыслимо вытягивал пушечную ⌠шестерку■. Саня хрипло орал: ⌠Вот так!■, а кровать визжала, как свинья. Кстати, даже в том, что ему, с одной стороны, нравилась военная команда ЦСКА, то есть мощь и атака, а с другой, больше всего он обожал вратаря, как последнюю надежду команды, ≈ психолог мог бы почерпнуть богатую пищу для рассуждений о цельности натуры Баландина. Но что это я, какой психолог, когда кругом одни психи?

В футбол, кстати, он играть не умел. Во всяком случае, никогда не гонял на баскетбольной площадке с ребятами мяч в так называемый ⌠дыр-дыр■.

Что же касается оперетты... Оффенбах, Штраус, Лекок, Кальман, Зуппе, Легар, Дунаевский ≈ Саня приходил в экстаз от одного звука этих имен. Опереточный Олимп, это доказано, находился в его душе (поинтересуйтесь, при случае, у ответственного секретаря подготовленного к печати очередного издания ⌠Энциклопедии■). Литавры и флейты, голубые глаза и обнаженные плечи, воркование речей и переливы арий, роскошь нарядов и упругость канкана, улыбки и ножки ≈ ах, какой чарующий и радостный мир!

В оперетту Саня ходил по субботам, а в праздничные дни еще и на концерты артистов оперетты. Для театра у него был специальный (хотя и единственный) черный выходной двубортный костюм с широкими лацканами на пиджаке и манжетами на брюках, черные кожаные туфли с резиновой перепонкой, тогда еще новинкой мужской моды, белая просторная рубашка с янтарными (подарок матери) запонками, черный галстук с серебристой молнией по полю и черная немецкая шляпа (Made in Guben), по случаю приобретенная в ЦУМе. В полном наряде его можно было принять за близкого родственника усопшего. Но впечатление это сразу же рассеивалось при взгляде на его лицо ≈ отчаянно торжественное и важное. Конечно же, какие к черту похороны, человек приглашен конфиденциально к послу. И кто бы мог подумать, что нет, не посол, и никакое другое высокое официальное лицо, ждет его на файф-о-клок, а манит его своими огнями оперетта, и там он перед началом выпьет бокал полусладкого шампанского и, покусывая трюфель или грильяж, направится по ковровой дорожке в первые ряды партера, а с первыми звуками увертюры пробежит по его напряженному телу ток, и он шальными глазами будет следить за действием, восхищаться происходящим на сцене с наивностью пятилетнего ребенка, а сердце его будет бешено стучать от любви к тому, что происходит там, за рампой, и от горя, что этого нет в жизни.

Билеты Саня брал в начале каждого месяца ≈ его знали во многих кассах и будках, ласково называли ⌠наш чокнутый■ и оставляли хорошие, иногда лучшие места.

В пятницу он стирал под краном или в душе свою белую единственную рубашку, тут же, мокрую, гладил ее, с наслаждением вдыхая горячий влажный воздух, наполненный не горелой тканью, а запахами шампанского, фиалок и женских белых рук. Ах, этот запах белых женских рук! Дегустаторы, не смешите меня своими познаниями и способностью тонко отличать один запах и вкус от другого! Вам все равно никогда не сравняться с Саней Баландиным! Он чуял букет за версту, он знал истинную цену красоте, пусть даже искусственной. И не требовал за свои знания ничего взамен. Потом на круглый довоенный стол он стелил хорошо выбитое временем одеяло и гладил через мокрую газету брюки. Газета шипела, пар обжигал руки, память кружила образы, сердце стучало все быстрей и быстрей. Перед сном он любовно чистил туфли и еще раз проверял всю амуницию на предмет целостности и наличия пуговиц, а в шляпу, если время было демисезонное, заталкивал на ночь спортивный костюм. Когда перегорал утюг, а это часто был последний утюг на этаже, Саня ждал, когда подсохнет рубашка, взбирался на стол и, пыхтя, долго гладил ее на стосвечовой лампочке. Брюки же, по старой студенческой технологии, гладил собственным телом, положив их, стрелка к стрелке, под матрац, и пролежав на них всю ночь, не шелохнувшись, как мертвый.

Как правило, в оперетту он ходил один. Лишь в конце первого курса пару месяцев его видели с учительницей пения, той самой, в очечках, и Саня стал как-то тревожно меняться в сторону задумчивости, но потом учительница и задумчивость ушли из его жизни одна за другой, и благодарные слушатели студенческой общаги вновь обрели своего ⌠Ираклия от оперетты■.

Часов в одиннадцать вечера Саня возвращался из театра в общежитие. Его ждали с нетерпением и с шампанским, на которое сбрасывались, в зависимости от обстоятельств, по полтиннику или по рублю. Его спотыкающиеся, спешащие шаги слышны были от лестницы. Собственно, еще раньше можно было услышать, как грохает тремя этажами ниже входная дверь, и эти же самые шаги прыгали, оскальзываясь, через две-три ступеньки.

Дверь распахивалась. Как перед Петром в ⌠Полтаве■. На пороге возникал торжественно-черный Саня. Шляпа на затылке, галстук съехал в сторону, глаза ≈ с двойным, нет, с тройным дном: снаружи блеск, под ним робость, а глубже печаль. Видимо, только такое сочетание рождает гениев сцены. Что удивительно, зрители гипнотически видели его глазами пышноволосую красавицу с томным взором и гибким станом, полную очарования и света, его ушами слышали божественный чувственный голос, щекочущий до селезенки, его ноздрями вдыхали головокружительный аромат духов, роз и женской кожи, его умом понимали абсолютное совершенство того сказочного мира и полное несовершенство реального, его сердцем чувствовали боль от уходящего навек времени ≈ каждая секунда как алмазиком чиркала по сердцу и, искрясь, скрывалась в пустоте. С ума можно было сойти, сидя на скрипучих кроватях, в комнате с синими панелями, и чувствуя все это!

Не переодевшись, не сказав ни слова, а только возбужденно дыша, Саня начинал представление. Пока он от порога делал пять шагов к столу, из бутылки летела с хлопком пробка, наполнялся с дымом и пеной граненый стакан, крупные глотки гасили и одновременно утоляли жар и сушь во рту. Саня вздымал руку и, морщась от бьющего в нос газа, провозглашал: ⌠Штраус! Летучая мышь!■ или ⌠Кальман! Баядера!■

Взвывал оркестр и пели скрипки, и зрители смолкали как один: и вот они, вместе с Саней, в буфете в зеркалах, на блюдцах трюфеля, безе, в хрустальных вазах розы, плюш, легкий бархат зала, огни, духи, глаза, улыбки женщин, программы и бинокли, веера; все ждут начала, слегка возбуждены, рассеяны, клюют в коробках клюкву, боясь осыпать пудрой платье; взгляды, поэма взглядов; и вот смолкает зал, и действо оживает, и целый новый мир все тех же глаз, и плеч, и ножек, и речей, ≈ канкан, шут, рогоносец, барин, страданья, паж, гусары, тетушка, восторги, цыганки, ожерелья, эпатаж...

Все это Саня представлял, пояснял, изображал, пел, плясал, выл, страдал, крутил ногами, рукою, головой и задом. А между первым и вторым действием граненый стакан опять наполнялся шампанским. Зрители предпочитали водочку с салатом ⌠провансаль■ и сосисками из буфета.

А Саня тем временем подходил к кульминации спектакля. Зрители держались за животы, валились на койки и на стол, ползали на коленках возле тумбочек, нервно вылизывали тарелки из-под салата, сворачивали в узел вилки, хрипели, давились и задыхались от хохота.

Саня входил в раж:

≈ Тут граф подходит к ней. (Изображает графа). Берет ее за обнаженные плечи. Откидывает ≈ вот так ≈ и впи-ва!-а-ется в губы долгим и страстным поцелуем! (Изображает обнаженные плечи, просовывая в расстегнутый ворот рубашки свое толстое плечо, от остальной одежды он освободился по ходу действия оперетты; таким же манером ≈ обнаженную волосатую волнующуюся грудь; берет, откидывает, впивается, страстно отвечает на графский поцелуй, мычит, брызжет слюной). Потом поет! (Поет). Графиня глядит на него влюбленными глазами. Вот так! И тоже поет. (Глядит. Поет). Губы у нее, губы! Плечи! Глаза! Спина-а-а!! (Изображает). А в это время флейты, начинают флейты (изображает флейты), барабан! (барабан). Зрители ≈ встают ≈ с ≈ мест! (Садится на стул и тут же вскакивает с оторванной спинкой в руках, показывая, как встают зрители). Появляется кор-де-ба-лет!!! Выскакивают, чулки в пятнышках, ножки, как змейки, попочки ≈ вот такие (показывает свой кулак), тугие, пружинки. И ножками, ножками ≈ влево вправо, влево вправо, влево вправо (яростно бросает влево и вправо ногами), а потом юбками ≈ вот так (крутит юбками). И вдоль сцены, вдоль сцены, ноги закидывая назад, а юбки сзади подбрасывая вверх (бежит, подбрасывая короткие ноги и воображаемые юбки, и поет: ⌠А ты мне в душу, в душу загляни!■). И тут ≈ выскакивают ≈ гу-са!-ры! Синие, как попугаи. Начинается кутеж! (Изображает кутеж). Дамы у них на коленях, гусары поют, дамы поют, все поют! (Саня ревет).

Зрители с мокрыми глазами, охрипшие, сизые от смеха, сидят на полу, прислонившись к тумбочкам и койкам, а Саня, мокрый от пота, взлохмаченный, с растрепанной бородой, расхристанный и вдохновенный, пляшет уже за целый гусарский полк, пока не приходит комендант и не прекращает это безобразие (в связи со своим отходом ко сну ≈ она жила этажом ниже):

≈ Вы что тут, сдурели? Как стадо слонов пляшет!

Знала бы она, что во вверенном ей общежитии не стадо слонов, а всего-навсего один гусарский полк под командованием Александра Баландина пляшет, а с ним сто развеселых баядерок, ≈ попросила бы у своего командования прибавку к жалованью, за расширение зоны обслуживания.

Позже Саня перенес свои феерии с головы коменданта вглубь коридора, и часов до двух ночи эти представления регулярно шли каждую субботу почти два года.

Баландину нравились все актрисы, но от одной он был просто без ума. Это была одна из ведущих солисток театра, фея, богиня, королева ≈ Саня ее боготворил. Она была женственнее других, голос ее был чист и переливался, как горный ручей, а когда она стремительно и легко скользила по сцене ≈ слезы наворачивались на глаза от восторга. А как сияли у нее глаза! Как сияли они!

По дикой случайности она была одна и в хорошем, после удавшегося спектакля, почти опереточном настроении. Отозвавшись на робкий стук благосклонно, решив, что это один из многочисленных павианов, она уже изобразила легкую гримаску некоторой усталости и озабоченности чем-то там высшим, ≈ каково же было ее удивление, когда в дверь решительно шагнул человек в черном, держащий перед собой цветы, как щит. Розы пламенели на черном, за стеклами очков горели глаза, как у черта, и хриплый голос каркнул:

≈ Кар-ра-лева! ≈ и черный человек грохнулся на колени, опрокинув банкетку; от сотрясения с него свалились очки, и он стал ползать под ногами актрисы и восклицать: ≈ Где они, черт бы их побрал!

≈ Вот они, ≈ актриса подала очки.

Такого в оперетте еще не было. ⌠Пьян■, ≈ решила она.

≈ Благодарю, о, благодарю! ≈ взревел Саня и припал губами к ее руке.

≈ О! ≈ воскликнула актриса и попыталась высвободить руку. Не тут-то было. Мужчина не отпускал ее и, задрав взлохмаченную голову, другой рукой совал ей розы в лицо, как в вазу, что было несколько смело с его стороны.

Тут Саня понес такую дичь и солянку из опереточного репертуара, что актриса убедилась окончательно, что перед ней сумасшедший. Когда он стал выкрикивать стихи, она подумала: ⌠Нет, алкоголик■, ≈ и решила уже попереть его от себя, но сказала совсем не то, что собиралась:

≈ Послушайте! Я раздета!

На что мужчина воскликнул:

≈ Сударыня! Это кокетство! Безумие прятать от глаз ваш божественный стан, ваши плечи и спину!

⌠Нет, это какой-то кошмар! ≈ подумала сударыня. ≈ Сейчас на его рев сбежится полтеатра!■ Но тут на Саню снизошло озарение, и он воскликнул:

≈ О, роскошная! Хотите, я покажу вам тот эпизод, где вы так пленительно хороши?! ≈ и, не дожидаясь соизволения, он в своей обычной манере приступил к вольной интерпретации эпизода признания графа в любви.

Ну не-ет, это уж слишком, это переходит всякие границы!

≈ Послушайте!.. Молодой человек!.. Какого, собственно, черта вам здесь надо? ≈ она поймала себя на том, что хочет говорить строго и ≈ не может, так как из нее буквально рвется наружу полусмех-полурыдание.

Но куда там! Саня токовал, как глухарь. И стоило ей вслушаться и вникнуть в суть происходящего ≈ после первых же слов графа и ответных ее, после первых телодвижений и пояснений, после того, как он взревел арией, ≈ она упала в кресло и забила ногами, и хохотала без умолку. Закончил же представление, к полному своему успеху, Саня канканом. Когда он и она пришли в себя ≈ он мокрый от пота, она от слез, ≈ в дверях артистической они увидели полтеатра, сбежавшегося на дикие крики и хохот. Впереди стоял режиссер-постановщик, радостный, как ребенок.

≈ Это же находка! ≈ вскричал режиссер. ≈ Находка для нашего капустника. И не надо никакого сценария ≈ просить опять Бразильского ≈ легче удавиться! Голубчик, вы же находка! Вы же, черт знает что такое! Завтра, завтра, ровно в пять вечера жду вас у себя ≈ вам покажут, где. Ольга Ивановна! Покажите, пожалуйста!.. Потом.

И он, обняв коллег, дружески вытолкал их из артистической, подмигнул на прощание Сане и Ольге Ивановне. Через секунду он заглянул в дверь и, подняв кверху большой палец, заявил:

≈ Во! В пять часов. Ну, Ольга, скрывала.

≈ Вы кто? ≈ спросила актриса, когда успокоилась совершенно, правда, призвав на помощь все свое умение расслабляться после спектакля.

≈ Сударыня...

≈ Ой, не надо, я серьезно ≈ кто вы?

Саня, уже не крича и не восторгаясь, спокойно и разумно, даже чуть печально, рассказал ей, кто он, что он, откуда, как и почему оказался здесь, только здесь, и ни в каком другом месте.

≈ Нет, это замечательно! ≈ раза три по ходу его рассказа говорила Ольга Ивановна, причем в последний раз почти шепотом, уже самой себе. Это действительно было замечательно: взъерошенный студент в дурацком костюме, со сбившимся набок галстуком и горящими глазами, без роду и племени, без слуха и голоса, без малейшего понятия, как надо ухаживать за дамой, без гроша в кармане ≈ почти покорил ее слету, одним своим неистовым канканом. ⌠Это какой-то тайфун, ≈ решила она. ≈ Цезарь!■

≈ Ну что ж, мой милый Цезарь, признаться, меня несколько притомили опереточные страсти, я слегка проголодалась, и меня томит жажда. У меня тут найдется шампанское и эклеры. Чудесно, тут и ананас! Будьте так любезны, ≈ она протянула ему бутылку шампанского и ананас. ≈ Нож вон там.

Говорят, это была безумная страсть. Ладно бы односторонняя безумная страсть ≈ и не такие, как Саня, сгорали в ее пламени, не найдя ответа своим чувствам и без всякой взаимности. Актриса ≈ Она! ≈ три недели провела в любовной горячке. Никогда еще она не была так хороша на сцене и в жизни. Театральное руководство уже озабоченно чесало макушку, теряясь в причинах происходящего и прогнозах, но тут Ольга Ивановна, решив разом покончить с этим странным своим увлечением, так не похожим ни на что, прогнала Саню, слегла и пять дней лежала в страшной слабости ≈ ничего не ела и глядела в потолок отрешенным взглядом. Были заменены два спектакля, так как дублерша тоже болела, и помреж приезжал в общагу за Саней Баландиным. Саню не нашли, он куда-то провалился.

А на первоапрельском капустнике, за два дня до разрыва, Саня таки выступил, без всяких репетиций, на одном своем вдохновении и энтузиазме, сразив наповал и скептиков и поклонников оперетты, рассмешив даже зам. министра культуры, которого за глаза звали Царевной Несмеяной, и приведя самого Бразильского в жуткий транс.

≈ Откуда этот гусар? ≈ допытывался у постановщика капустника конкурирующий режиссер. ≈ Из Одессы? Из Новосибирска? Это же генерал куража!

А народная, слегка стареющая, артистка негромко, но так, чтобы слышала Ольга Ивановна и еще кое-кто, сказала:

≈ Шут гороховый!

Саня не сдал два экзамена. Переэкзаменовку перенесли на осень, но он сдавать не стал, забрал документы и исчез, то ли в Рязани, то ли в Калуге.

Мурлов тогда пробовал уговорить Саню остаться в Москве рассуждениями типа ⌠еще не вечер, все еще впереди, ты посмотри, сколько женщин вокруг■ и прочими банальностями. У Александра Баландина всем этим утехам и надеждам не было места в душе, а музыка его небесных сфер была чиста и переливчата, и до нее не долетали житейские рассуждения, похожие на воробьев, ≈ им просто не хватало на это сил. Исчез он, исчез. Куда?

Забегая вперед, для порядку, лет через десять после этих событий, так же после ⌠Сильвы■, раздастся робкий стук в дверь, так же голос устало, но эта усталость уже будет более натуральной, скажет: ⌠Войдите■, откроется дверь артистической, и уже народная, но такая же обворожительная, как и десять лет назад, артистка увидит на пороге представительного мужчину с черной смоляной бородой и букетом роз, не сможет даже приподняться с места, а только произнесет: ⌠Ты? Господи, услышал■.

И, что странно, они жили сначала в гражданском, а потом и в законном браке много лет и были счастливы, пока однажды Сане не пришла пора подумать о душе. Он остепенился со временем, пел и плясал на зрителях уже не так остервенело, как в студенчестве, у него даже перестал сипеть и булькать голос, но футбол и оперетту любил по-прежнему, а еще больше футбола и оперетты любил свою несравненную Ольгу Ивановну, чем вызывал в театральном мире Москвы и зависть, и восхищение. Когда он умер, все с удивлением узнали, что он был еще и тонкий ценитель испанской поэзии и досконально знал Платона и Аристотеля. Это уже узнали от Ольги Ивановны, ушедшей после его похорон на заслуженный отдых. Поговаривали, что что-то странное было в его кончине. Он вроде как даже рад был, что уходит туда. Умер он ночью, в своей постели, лицо его улыбалось. На табуретке лежал томик ⌠Платона■, заложенный чьей-то черной визиткой на диалоге ⌠Государство■, там, где Сократ рассуждал о справедливости как воздаянии должного каждому человеку.

Ворчал, приближаясь, гром. С десяти утра мелькали зарницы. Перед самым обедом потемнело на глазах и ветер приступом взял город. С тополей упало несколько сломанных веток, сорвало афишу, запылило, понесло бумагу, мусор, листья... Женщины дробно цокали каблучками, с приобретенным инстинктом и деланным ужасом придерживая сдираемые с них платья и юбки.

Мурлов с Гвазавой едва успели добежать до столовки. На почерневшем небе высветилась громадная, как дерево, молния, бесшумно скользнула наискосок куда-то за студгородок и там рассыпалась со страшным треском, а с неба хлынуло, как из ведра. Не иначе как из рая свалилось на Воложилин само древо жизни, источник грехопадения и средоточие всех заблуждений человеческих. Вода то стояла столбом от земли до неба, то под порывом ветра изгибалась и закручивалась, как дракон. По лужам бежали люди с зонтиками, похожие на воздушные пузыри.

На Мурлова молния произвела странное воздействие: в тот миг, когда ее ослепительная и хрупкая громадина рухнула за студенческие общежития, он почему-то подумал: что-то случится со мной сегодня, что-то произойдет.

От входа вверх по лестнице к раздаче уходила очередь. С верхней площадки Гвазаву окликнула Фаина: ⌠Савушка!■ Гвазава поморщился. Он был зол на нее. Она и раньше не посвящала его в свои планы, но в этом, навязшем у всех на зубах, ⌠погружении■ она, говорят, дала чертей, вернее, чертям. Поговаривали и о Филологе, и о покрытом серебристой шерстью лидере, и об отроках из академических семей. Словом, ⌠напогружалась■ под самую завязку. И не то обидно, что там было у нее с ними, а то обидно, что не было этого у нее с ним. Тоже мне, ломалась да кочевряжилась. Дешевка!

Мурлов, вяло улыбаясь общей беседе, вспомнил, как давным-давно, когда ему было лет двенадцать, у соседки разбилось стекло в кухонном окне. Бабка позвала Кирюху из первого подъезда, чтоб тот вставил стекло. Кирюха отрезал стекло и второпях отколол уголок. Вставил, а снизу треугольная дырочка. ⌠Ничего, Петровна, изолентой заклеишь, и будет все в ажуре. Разрази меня гром, если дуть будет!■. Изолентой так изолентой, раз так получилось, к стеклу кусок не пришьешь. Хозяйка тут же на кухне угостила Кирюху портвейном. Дело в июле было. День был ясный да тихий. Сидит Кирюха, бутылочку приканчивает. И не успел прикончить, как вспыхнул, почернел и свалился под стол. И тут же раздался гром средь ясного неба. Молния влетела аккурат в тот уголок. Метко Зевс запустил.

≈ И главное, надо же, кобель ⌠ф-фу■ говорит, а кот ⌠ш-шш■... А потом Василий сдурел. Видно, от молнии. Как что не по нему, обидит кто или, может, жратва не та, залезет на шкаф (у Синявских в зале шкаф высокий такой, старинный) и оттуда, со шкафа, писает им прямо на обеденный стол! Представляете, вечером собираются все домой, а на столе котячья моча!

≈ Мо-чача, ≈ пробормотал Мурлов. ≈ Грузинский напиток.

≈ Чего? ≈ не понял Гвазава. Фаина прыснула и что-то шепнула на ушко Альбине. Та сдержанно улыбнулась и посмотрела сперва на Мурлова, а потом на Гвазаву.

Анна Николаевна продолжала развивать тему. Фаина, улыбаясь, но снисходительно, слушала Анну Николаевну. Альбина круглила рот и глаза и запоминала характерные мелочи, которые всегда пригодятся в секретарской работе. Савва слушал мрачно, толкнул локтем Мурлова и тихо спросил:

≈ Хороша? ≈ он едва заметно кивнул на Фаину. ≈ Один вечер ≈ и делай с ней, что хочешь.

Мурлов увидел собачьи глаза Гвазавы и поверил, что это действительно так, только с точностью до наоборот: сто вечеров ≈ и можешь делать себе харакири.

≈ А кончил он совсем плохо, Василий. До того сдурел, что однажды, было как раз 9 мая, нагадил в берет самому Синявскому. Что было! Синявский сгреб кота вместе с беретом и в сердцах швырнул его, вот так, в сторону. А в той стороне форточка открытая была. И кот вместе с беретом (хорошо еще, второй этаж) упал на голову Кукуевой. А там такая дама! Что тут началось!.. ≈ и далее последовала глава из рукописи, найденной в Сарагосе.

Тревожившее Мурлова с утра чувство, совпавшее с приближением грозы, не покидало его, оно не отпускало и угнетало ≈ что-то должно непременно случиться, не обязательно плохое, но кардинальное. Обед не лез в глотку. Видимо, суп с гуляшом ценили себя гораздо дороже, чем стоили. У Гвазавы тоже не было заметного аппетита. Женщины же с завидной легкостью склевали свои котлетки-запеканки, ни на минуту не прекращая легкой болтовни о природных и человеческих стихиях. ⌠Какой у нее интересный голос■, ≈ подумал Мурлов.

По улицам неслись потоки воды. Завеса дождя переместилась на запад. Показалось солнце, и обновленный мир заблистал и засверкал, до рези в глазах. Анна Николаевна с Альбиной пошли по своему обычному маршруту: в торговый центр, а потом на рынок.

≈ Савушка, перенеси меня, пожалуйста, ≈ улыбнулась Фаина.

≈ Дима перенесет. Мне в другую сторону, ≈ Савва хмуро откланялся.

Мурлов потоптался на месте возле Фаины. Девушка улыбнулась и скинула туфли, на лету поймав их. ⌠Ой, как хорошо!■ Мурлов пошлепал по воде за ней следом.

≈ Вы новенький? Я вас видела. Вы у Хенкина? Москвич? Из Бауманского? Нет? В общаге живете? А я вон там, в тех коттеджах, у озера.

Мурлов не успел ответить ни на один вопрос, а только смотрел на нее и улыбался, как идиот.

⌠Заторможенный■, ≈ решила Фаина. ≈ Чао! ≈ ⌠Мо-чао! Мо-чача!■

Месяц прошел.

Филолог пригласил Фаину в ресторан Дома ученых.

Филолог привык видеть ее в джинсах или узких обтягивающих платьях, в которых она была, как змейка; а сейчас ≈ в серовато-розовом элегантном платье широкого покроя, с приколотым на груди пионом, которые вроде как и сошли давно, ≈ она была до того хороша, что у Филолога от восторга глаза подернулись слезой.

Пока ждали официанта, а затем блюда, Филолог неторопливо и серьезно рассказывал Фаине, как он несколько лет назад подрабатывал в ПТУ, в группе маляров и штукатуров. Деньги были нужны для грешных дел. Удивительно скороспелые девицы в этих самых ПТУ. Институты годами бьются над гербицидами для ускорения роста, а в ПТУ девочки растут, как на дрожжах.

≈ Что это за слово ⌠мызжешь■ ≈ от глагола ⌠мызгать■? Что это?

≈ Это проще показать, ≈ предложил Филолог.

≈ Не сейчас, потом, ≈ попросила Фаина.

≈ Кстати, в какой школе ты проходила наставления отца Даниила?

≈ В десятой, советской.

≈ Мне кажется, ты еще в яслях прошла все это. В тебя так основательно вдолблены все эти ветхозаветные ⌠не■.

≈ Да, Филолог, в тех самых, где нашли младенца Иисуса... Ох, прости Господи, и дурацкий же у нас разговор получается!

Фаина по глазам Филолога и как-то вдруг судорожно скривившемуся рту поняла, что он борется с собой, словно хочет вывернуть себя наизнанку.

≈ Оставим заповеди. Давно хотела спросить. Объясните мне разницу между гомогенным и гетерогенным реактором. Что такое реактор ≈ мне отец объяснил в двух словах, а это...

≈ Знаете, что отличает вас от Гвазавы?

≈ Что? ≈ буркнул Филолог. Он всегда терял вежливость, когда его сравнивали с кем-то, кого он недолюбливал. Фаина закусила губу, но было поздно. Есть запрещенные удары. Использовать их недостойно, но теперь уже дело не поправишь. Эх, катись, моя телега...

≈ У того в начале дело, а у вас ≈ слово.

≈ Тоже мне, Фауст! ≈ презрительно сказал Филолог. ≈ Делец. Не об-делался?

≈ Фи! ≈ Фаина зажала нос. ≈ У нас разговор выходит за рамки приличий. Не желаете ли шампанского, сэр?

≈ Сэр Тит водки хотит.

Явно разговор шел не так, как намеревался вести его Филолог, как устраивал бы он Фаину. Она инстинктивно пыталась помочь ему нащупать тропку к серьезному искреннему разговору, она чувствовала, даже знала, как это сделать, но у нее ничего не вышло. Слишком тяжел был весь предыдущий жизненный опыт Филолога, чтобы хватило девичьих сил свернуть его в сторону. Художник в юности рисует акварелью, а в зрелые годы ≈ углем. И что нарисовано углем, того уже не исправить.

За десертом, ковыряясь ложечкой в торте и выбирая из него орешки, Филолог глубоко вздохнул и сказал, не глядя на Фаину:

≈ Я сейчас серьезен, как выпускник школы...

Фаина тоже боялась глядеть ему в глаза. Ей стало холодно.

≈ Фаина... Будь моей женой. Вот моя рука, мои мозги, весь я ≈ твой.

≈ Нет, Филолог. Зачем вы сказали мне это? Вы же заранее знали ответ.

Филолог долго молчал, не глядя на Фаину, иначе он увидел бы отчаяние в ее глазах.

≈ Ты столько времени мучаешь меня, Фаина, ≈ сказал он. ≈ Поверь, мне было не просто сказать тебе это. Ты, видно, очень хочешь моего несчастья.

≈ Вы должны быть счастливы, Филолог, ≈ ответила Фаина. ≈ Я столько времени держу вас в состоянии сладостного предвкушения. Любовь, с древнеегипетского, кажется, долгое желание?

≈ Хорошо, но когда же вкушать?

≈ Не спешите, Филолог, щипать травку ≈ не подросла еще.

⌠Если он сейчас ответит мне из Шекспира ≈ между нами все кончено, ≈ решила Фаина. ≈ Я больше не могу. Я устала. Мне бы чего попроще... От высоты кружится голова и едет крыша■.

≈ Покуда травка подрастет ≈ лошадка с голоду умрет, ≈ сказал Филолог и почувствовал, как все оборвалось у него внутри. ⌠Это конец■, ≈ подумал он и посмотрел Фаине в глаза. В них уже не было отчаяния, но они были печальны, как никогда.

≈ Вот и все, ≈ сказал Филолог.

С этого дня он перестал бывать в обществе, он ⌠бежал его, как бежит дикий барс■. Говорят, он был очень занят: писал докторскую и пил водку. Женщины, работа и водка ≈ три источника и три составные части мужчины. И все они главные и все они основные, как три башки у Змея. Но иногда все три летят в одночасье от чего-то одного. Только вот ≈ от чего?..

А Мурлов, очередная жертва сияющих глаз и пленительной улыбки, каждый день поджидал Фаину у входа в институт, чтобы поздороваться с ней. Она улыбалась, здоровалась и проходила мимо. Хенкин заметил его увлечение и сказал:

≈ Если сон пропадет ≈ это четверть беды, если аппетит пропадет ≈ это полбеды, но если пропадет творческий азарт ≈ это беда, тогда нашей трубе труба будет.

Нет, у Мурлова каждая встреча с девушкой вызывала огромный прилив творческих сил, и у него очень удачно прошла последняя серия экспериментов в аэродинамической трубе, с определением характеристик ламинарного подслоя турбулентного потока различных сред. Хенкин был доволен стажером. Стажера захватил творческий поток, и его закружило и понесло. Какой в молодости азарт!

Фаина, видимо, догадывалась об этих космических изменениях в организме Мурлова, так как иногда не просто смотрела на него, а прямо-таки сверкала глазами. И ей тоже становилось невмоготу, когда она из окна своего дома видела в ночном небе среди скопления звезд несколько звездочек, неизменно и необъяснимо притягивающих ее внимание...

За день часто не приходит ни одной дельной мысли. Особенно когда занят кропотливым трудом. Но отсутствие мыслей означает не бедность духовной жизни, а непрерывную ее работу и невозможность, из-за цейтнота, отвлекаться на разные пустяки. Сливинскому хорошо ≈ он выше мелочевки и пустяков, он может позволить себе роскошь о чем-то подумать и порассуждать. В серых буднях, скучных фактах, унылых, хотя и молодых физиономиях мало глубины и роскоши, но глубина образуется в их слое, а роскошь расцветает на их почве. Примерно об этом думал Мурлов, глядя сверху на женщину возле воды. Во всяком случае, через двадцать лет ему будет казаться, что он думал именно так.

Не спится и Фаине. И не то чтобы ей мешали сверчки, собаки, тревожные мысли ≈ нет, разве вот луна на воде да светлая ночь. ⌠О чем я сейчас думаю? ≈ вспоминает Фаина. ≈ Мы только думаем, что думаем. У нас в голове проносятся мысли, иногда одетые в слова, иногда каким-то расплывчатым пятном. Наверное, все-таки это свойство головы. Но почему, почему я не могу сейчас понять, отчего мне так грустно, отчего так одиноко, словно я смотрю на себя из будущего, которое ≈ будет ли? Неужели и в будущем я буду так же одинока, как сейчас? Почему мне так тяжело?■

Фаина стоит у пруда. Уже за полночь. Ни души кругом. Все залито оловянным светом луны, от которого прячутся синие тени. Все замерло. Ждет чего-то. Но не страшно. Чего бояться? Еще нет сводок о каждодневных грабежах и насилии (их начнут передавать лет через пятнадцать ≈ дожить надо ≈ тогда и будем бояться; а сейчас чего бояться, если бояться нечего?). Фаине послышался шорох. Она оглянулась ≈ нет никого. И тут же успокоилась. Человеку кого бояться? Только самого себя. Потому что обижает, предает, обманывает человек прежде всего себя, а уже потом других... Белая птица дремлет на воде. Фаина смотрит на нее, не отрываясь, и глаза у нее круглые, как у кошки ночью.

≈ Не спится? ≈ раздался голос сверху.

Фаина вздрогнула, обернулась. На дорожке, на фоне неба, темнеет фигура.

≈ Это я, ≈ говорит фигура. ≈ Я, Мурлов, ≈ он спустился, из-под ног его покатились камешки. ≈ Здравствуйте, Фаина.

≈ Здравствуйте, Дима, ≈ ответила девушка и поежилась, как-то нарушилось сразу очарование одиночества.

≈ А мне тоже не спится. Вышел, такая тишина. Удивительно, что делают люди по домам?

≈ Спят, ≈ Фаина недовольно посмотрела на Мурлова. ≈ Не правда ли, романтично?

Мурлов молча смотрел на белую птицу, и сам стал похож на молчаливую птицу, только черную. Фаина продолжила:

≈ Ночь. Пруд. Луна. Мужчина и женщина. Обоим не спится. Судьба... Ладно, проводите меня, будьте добры. Дайте руку. В самом деле пора спать.

≈ Вам неприятно, что я нарушил ваше уединение? ≈ спросил Мурлов, по-прежнему не глядя на нее.

≈ Прямо девятнадцатый век! ≈ сказала Фаина. ≈ Да, я хотела побыть одна. А что? Руку-то дадите?

Рука ее была прохладная, и на мгновение задержалась в его руке, отчего у него сильно забилось сердце. Годы стирают с памяти все: облик человека, его лицо, даже глаза, и только прикосновение руки можно запомнить на всю жизнь. Как безмолвную молнию не осознавшей еще себя страсти.

Мурлов проводил Фаину до дома. Она молчала и он молчал: как ночь, как луна, как замершая перед бурей душа. Мурлова била дрожь. Фаина обернулась и пожелала ему приятных снов.

⌠Вот недотепа■, ≈ подумала она с непонятной для нее самой досадой. И ложась уже спать, неожиданно подумала о Мурлове, что он очень бережный, словно боится уронить ее, точно она из фарфора, она для него и не женщина, наверное... Нет, это невозможно!

А потом они встретились, столкнулись нос к носу в книжном магазине. Трудно было разойтись просто так или еще почему, но они разговорились, улыбаясь друг другу, и он старался улыбаться меньше, но рот сам расплывался в улыбке, а Фаине было радостно наблюдать это.

≈ И вам совсем не было страшно?

Она поняла, что он спрашивает про ту светлую ночь, пруд, луну, белую птицу.

≈ Нет. Чего мне бояться? Меня еще никто как следует не пугал.

≈ Как следует?.. Следует ли?

≈ У вас, Дима, есть склонность к филологии. Это порочная склонность, насколько я знаю.

≈ Склонность не может быть порочной. Склонность ≈ это направление, может, и к пороку, но от этого само направление не становится порочным.

≈ Хорошо, пусть будет так, ≈ засмеялась Фаина.

Ей было легко, очень легко с ним, как давно уже не было легко ни с кем. Впервые, пожалуй, с тех пор, как она осознала мужчину по законам материалистической диалектики: как нечто, данное ей в ощущениях, а ощущения чаще всего напоминали электрический разряд, не как от мужчины, а как от электрического ската (можно и скота). А рядом с Мурловым она впервые чувствовала себя спокойно, почти как рядом с отцом, и ей становилось от этого радостно.

В ту осень они изредка встречались, пару раз даже сходили в кино, но не более того. Мурлов не предпринимал никаких решительных шагов, а Фаине и так было хорошо. Слава Богу, есть хоть один нормальный мужчина.

Где-то под католическое Рождество, двадцать третьего или двадцать четвертого декабря, умер Филолог. Соседи взломали дверь, так как несколько дней он не подавал признаков жизни. Квартира была в запущенном состоянии, кухня забита пустыми бутылками, спальня буквально усыпана листопадом печатной продукции. На отдельных листках любопытные могли прочитать интересные мысли о том, как решали проблему счастья Хемингуэй и Френсис Скотт Фицджеральд.

У Филолога был инфаркт. Первый, он же и последний. Бедняга держал в руке телефонную трубку, а оттуда неслось, как из китайского будильника: по-ра... по-ра... по-ра.... Сердце, говорят, разнесло в клочья. Как гранату. С его смертью средний возраст жизни мужчин в стране стал катастрофически катиться вниз, точно после Филолога мужикам в этой стране и делать стало нечего.

Гроб был закрыт. С фотографии глядел на Фаину незнакомый, молодой, серьезный мужчина, и Фаина с болью в сердце поняла, что настоящий Филолог ≈ вот здесь, на фотографии, наконец-то она уловила его ранимую, хрупкую и такую нежную суть, которую нельзя было и в руки взять, и отвергать нельзя было... ⌠Да и я, настоящая, здесь, рядом с ним. Вот и свиделись по-настоящему, ≈ подумала она, ≈ получилось■. А за ее спиной перешептывались, совсем в духе Филолога.

≈ Такой молодой умер... Женщин очень любил...

≈ А Наталья Семеновна, почему тогда умерла?.. Пятидесяти не было...

≈ Наталья Семеновна деньги очень любила...

≈ Да-да... Сейчас мужчины от сильной любви к женщинам мрут, а женщины от сильной любви к деньгам...

Душа Филолога должна утешиться такими речами. Царствие ему небесное!

Был на похоронах и Гвазава.

≈ Я знал, что ты здесь, ≈ объяснил он ей свое присутствие. Фаина с удивлением посмотрела на него. У нее в голове закружились слова ⌠...собачья свадьба... собачья свадьба...■

≈ Я еще жива, Савушка. Тут, кажется, люди пришли проводить человека в последний путь, а не на очередное свидание.

≈ Этот человек забрал у меня покой. Я пришел вернуть его.

≈ Боюсь, мил друг, не получится. Давай помолчим.

Фаина не стала продолжать этот неуместный, почти кощунственный разговор. На поминки она не пошла. Гвазава тенью шел за ней. Но это не была тень Филолога. ⌠Ну как не жалеть их, таких слабаков, ≈ думала Фаина, ≈ дети ≈ они и есть дети■. Она так и не смогла выдавить из себя ни одного слова и постаралась вымучить на прощание хотя бы улыбку. Гвазава сказал:

≈ Фаина, пойдем на Новый год к Хенкину. Там весь их отдел собирается. Меня пригласили.

≈ Что делать, ≈ вздохнула Фаина, ≈ пойдем.

⌠Будет как раз девять дней■, ≈ подумала она. Ей стало вдруг до того жалко этого самодовольного эгоиста, что она едва не погладила его по руке.

Фаина долго не могла уснуть, плакала и все вспоминала отчаянное лицо Филолога, когда тот ерзал на коленях в каюте и страстно умолял ее отдаться ему. Ах, дура я, дура! Я твоя, Филолог. Твоя. Ты слышишь? Во веки веков. Не доспорили мы с тобой, Филолог, кто прав ≈ Гельвеций или Толстой. Наш с тобой роман, Филолог, не был начат на земле и закончится ли он на небесах? Ах, как тяжело дышать! Где этот чертов валидол? Как холодно сегодня! Все замерло и замерзло. А окно чистое-чистое, словно говорит: ⌠Посмотри в меня■.

Через ясное стекло окна было видно несколько звездочек в ясном синем небе. Там, встретимся там, в этом созвездии, ≈ успокаивала она себя и витавшую над ней душу Филолога.

Фаине передали стопку перевязанных тетрадей.

≈ От кого? ≈ удивилась она.

В ответ пожали плечами.

≈ Вы почтальон?

Плечи опять поежились.

≈ Ничего не понимаю. Из Москвы?

Беспокойство вошло внутрь, и Фаину стало страшно все раздражать и мешать просто своим присутствием и своим внешним видом: стул, дверь, полотенце, банка... Господи, да что это со мной?!

Короче, это был простой, как жизнь, и, как жизнь, непростой стиль и жанр, на первый взгляд ≈ эклектика, на второй взгляд ≈ эклектика, а на третий ≈ начинаешь понимать, что полюбил эту эклектику с первого взгляда, и что тебя этим нарочитым сочетанием несочетаемого испытывают на прочность и на восприимчивость чужих, не твоих, мыслей и взглядов...

⌠Мир состоит из богов, царей, дилетантов и женщин. 36 тысяч одних только средиземноморских богов! Был даже бог дверного косяка, поэтому, выворачивая дверь вместе с косяком, поступают отнюдь не по-божески. Всего же, по самым скромным подсчетам, богов было полмиллиона ≈ тех, у которых было хоть какое-то имя; царей миллион ≈ в том числе и тех, чье имя неизвестно, чей подвиг сомнителен; женщин пять: Елена, Клеопатра, Мария, Маргарита, Софья. Все остальные ≈ дилетанты■.

Софья. Что за Софья? Палеолог? Алексеевна? Лорен? Фаина задумалась и рассеянно листала страницы, надеясь найти какое-то объяснение этому имени.

⌠Софья забирает последнюю мудрость■.

Ага, значит, Софья наша современница. Уже теплее. Но кто же это? Какая Софочка способна забрать мудрость? Неужели...

⌠Рассказала Соня. Знаешь, как умный еврей разговаривает с глупым евреем? Как? Умный еврей разговаривает с глупым евреем по телефону. Из Нью-Йорка■.

Через пару страниц запись: ⌠Саша ревнив, как Отелло, ка к сто тысяч дряхлых старцев, ревнив, как Мольер, как банановый диктатор. Только не воюет, не распутничает, не казнит и не пишет. А читает чужие мысли на расстоянии и чужие письма вблизи. И еще изучает интимную жизнь микромира сквозь очки в десять диоптрий■.

Соня... Саша... Больцман, что ли? То-то ходили сплетни, думала Фаина, что Больцман нанял частного детектива, чтобы поймать жену, так она умудрилась изменить ему даже с этим детективом. Про нее говорили, что она не изменяла супругу только с академиком Сидоровым ≈ и то не по ее вине, а по беде академика.

≈ Это он! Это он! ≈ почти кричала Фаина.

Там, где царствуют Афина, Афродита с Артемидой,

Там достойны лишь Фаина, Рита, Анна, Соня, Лида.

Только Рита, Анна, Соня, только царственная Лида

В прошлом, в прошлом... И Фаину мне за них шлет Немезида.

Вот и визитку уже принесли. Черную метку судьбы. Из нее ничего непонятно мне: кто, кого, где представляет, на какой срок. Но в ней есть что-то абсолютное, представлять все и везде, вот только навсегда ли ≈ вопрос■.

Эта запись была в середине последней тетради. Почерк был далеко не каллиграфический, почерк изменился неузнаваемо, почерк стал безобразный: в первых тетрадях почерк был самовлюбленным юношей, для которого весь мир был зеркалом, в котором он видел только себя, Нарциссом, ищущим восхищение в глазах читающих его, он любовался собою, упивался молодостью и успехом, а на последних страницах он уже ни на что не обращал внимания, так как перед ним разверзлась вдруг пропасть ≈ пропасть без дна, где тьма лишь одна. В конце тетради были вложены листочки со стихами, написанными, судя по всему, в разные годы.

... Где слова вдохновенные, пылкие речи,

Каламбуры изящные, трепетный стих,

Удивительный взгляд, бесподобные плечи,

Где он, все отравивший, этот сладостный миг?..

⌠...Такая тоска, а еще тащиться в этот проклятый музей! К этому рыжему немцу или еврею, забыл его имя. ⌠Пора■! И визитка куда-то пропала... Когда я уйду навсегда, отвечай, не ушел никуда. Если спросят тебя■.

Это была последняя запись, от двадцать первого декабря. Филолог жил после нее еще целых три дня. Что за рыжий такой? Может, клоун? В музее? А еще говорят, рыжие приносят счастье. Где же была я? Где меня носило? Фаина, хоть убей, не могла этого вспомнить. И сколько она жила, столько вспоминала и столько не могла вспомнить о тех проклятых трех днях. Их точно не было в ее жизни совсем.

Вдруг из тетрадки выскользнула визитная карточка и легла черной стороной на стол. В правом верхнем углу светилась буква ⌠П■. Фаине показалось, что буква медленно крадется к краю визитки, но только тогда, когда на нее не смотришь. На лицевой стороне было что-то написано, скорее всего на каком-нибудь мертвом языке, который сейчас уже стал изучать Филолог.

Фаина плакала, опустив голову на стол. И повторяла, повторяла, повторяла, как заведенная, запомнившиеся четыре строчки из жизни Филолога, вместившейся теперь в одну строку: ⌠Родился. Тире. Умер■....

⌠Глупые губы кусаешь зубами...■ ≈ прошептала Фаина и, взглянув в зеркало, вытерла с губ кровь. Она посмотрела на визитку и не увидела буквы ⌠П■. Может, помешали слезы?

≈ Что засмурнел? Первый раз о смерти услышал? Хочешь, про Боба расскажу? Сколько там у нас времени? О, времени у нас до черта и больше! Ложись, патриций. Жаль, смочить нечем рассказ. Ну, да не привыкать. Смочим слюной и слезами, а?

На Дар-горе возле сельхозинститута, где громадный пустырь, поросший бурьяном, а в жилых кварталах сосредоточена вся герань и фикусы Воложилина, в конце сороковых годов построили водонапорную башню. В поселке вечно не хватало воды, но башня эту вечную проблему не решила. Башню не смогли наполнить водой ≈ по причине ошибки в расчетах и недостаточной мощности насосов. Такое случается в истории довольно часто. Собственно, история ≈ это прежде всего история ошибок. Возьми ту же Царь-пушку в Кремле: Чохов ошибся в расчетах и отлил непомерно тяжелые ядра, благодаря чему пушка сохранила множество жизней и стала памятником литейного искусства.

Однако водонапорная башня в жизни города сыграла определенную ей новейшей историей роль. Не будем сравнивать эту башню с Вавилонской. Упомянем лишь, что Вавилонская башня строилась восточными кочевниками для ориентира в пространстве рабовладельческого мира. К тому же, ее строительство объединяло людей, не давая им рассеяться, общим языком и единой верой. Но богу Яхве (а может, Мардуку) претило людское высокомерие и он взял да и смешал языки, а людей рассеял. Воложилинских инженеров-гидротехников, кстати, тоже по-божески взяли, смешали и рассеяли. Замечено, люди рассеиваются легче семян.

В год, когда Хрущева сменил Брежнев, из-под башни вдруг выбежал ручеек. Выбежал, осмотрелся и уверенно, благо никто не мешал, разбился на два рукава. По одному направил воду в сторону пустыря, а по другому проложил себе русло до самой Вологжи. Сначала на него, понятно, никто не обратил внимания. Но когда через несколько лет на пустыре образовалось озеро с камышом, браконьерами и дикими утками, а из реки пришел сом и стал нападать на девушек, назначили комиссию. Выводы комиссии потом долго лежали стопочкой в туалетах СХИ и горисполкома. А у пострадавших девушек родились чернокожие дети.

Источник не один раз засыпали песком и гравием, закидывали камнями и бетоном, но все без толку: как только наступал июнь, пацаны, побросав в кучу одежду, обувь, портфели и пионерские галстуки, с упоением ныряли с бетонных блоков в холодную воду и вытаскивали из-под блоков гигантских раков.

Обычно такие самостийные ручейки называют ⌠воняловками■, но это название никак не подходило к данному случаю: вода вообще никак не пахла. Хоть пей ее. Но воду не пили, так как в нескольких километрах к востоку был какой-то жутко засекреченный подземный ящик. Мало ли какую заразу делают там для защиты Отечества! А вдруг водичка оттуда. Поскольку ручей впадал в Вологжу по течению ниже водозаборной станции, официально никто водичку не анализировал. Для полива же ее использовали охотно. Во-первых, другой воды все равно не было, а во-вторых, вырастали на диво крупные плоды, вкусные и сочные, чрезвычайно благотворно влияющие на перистальтику и гениталии граждан.

Нехотя, по необходимости ≈ с утра надо было идти в институт делать лабу, Борька выбрался из воды, оделся и пошел навстречу восходящему солнцу, домой. (Не замечал ≈ всякий раз, когда утром возвращаешься домой, всегда идешь на восток, навстречу солнцу?). Удивительное дело ≈ он как будто заново родился, ничего не болело и, главное, на душе было такое блаженство, хоть стихи романтические пиши.

Дома, правда, романтический настрой ему слегка подпортили. Мать всю ночь не спала и простояла у окна, глядя красными сухими глазами на освещенную лампочкой дорожку под кленами, которая к утру из желтоватой превратилась в серую, а потом стала белеть. Сначала она, как всегда, нервничала и молилась Господу и святителю Николаю, чтобы спасли и защитили ее непутевого сына от моря бед, а потом сами собой припорхнули воспоминания о собственной молодости, так ярко вспыхнувшей, и тут же приплелись тяжелые раздумья о приближающейся старости, тусклой и угасающей, болезнях и немощи, неизбежном одиночестве, страшном и пленительном одновременно. Ведь все в конце концов будет так, как будет, ≈ в какой уже раз решила она, но все равно не могла изгнать из души материнского беспокойства. Когда Боренька тихо открыл дверь и проскользнул в комнату, она не обернулась, и он, заметив ее возле окна, поколебался, но подошел к ней.

≈ Ты опять не спала? Ну что ты в самом деле? Мне уже скоро двадцать лет, третий десяток пойдет, а ты меня все у окна поджидаешь.

≈ И где это тебя носило, ≈ спросила она. ≈ Есть будешь?

Мама вздохнула и пошла разогревать еду, а Борька включил настольную лампу и осмотрел лицо в зеркале ≈ синяков не было. Удивительное дело! Пронесло на этот раз. А отделали хорошо. Под правый глаз съездили, а никаких следов. Просто удивительно! Но от бессонной ночи шумела голова, чесались глаза и разбирала зевота. Еще надо успеть заглянуть в учебник. Но все-таки, никаких следов! Это ж надо! Расскажи кому ≈ не поверят.

Делать лабу он сел, как всегда, с Юркой ≈ тот классно разбирался в электротехнике. Юрка долго глядел на него и наконец спросил:

≈ Что-то я не пойму, Боб, у тебя должны были остаться следы, не может быть, чтоб так лупили и...

≈ А ты где был?

≈ Где-где? Там же, где и ты. Только у меня еще голова на плечах есть, и я не хочу, чтоб из нее каждый идиот делал боксерскую грушу.

≈ Что же не помог?

≈ Иногда помощь заключается в том, чтобы ее не оказывать. Теперь ты подумаешь, прежде чем пригласишь прекрасную даму на вальс ≈ благо, есть чем думать. И дам надо уметь выбирать.

≈ На танго. На танго, а не на вальс. Я вальсам не обучен.

≈ Учись. Если бы я ввязался, глядишь, отпевали бы обоих сейчас. Эти ребята не любят активное сопротивление.

≈ Мне уже поздно учиться, ≈ сказал Боб. ≈ Активное сопротивление, пассивное ≈ это что-то из электротехники, это по твоей части.

И с Юркой больше лабы не делал. Электротехника, как оказалось, Бобу давалась совсем туго.

≈ Такой вот он, наш общий друг, ≈ сказал Рассказчик. ≈ О нем мы еще поговорим. Пора и о тебе вспомнить. Впрочем, о тебе еще рано. Почву надо сперва подготовить, циновку раскатать.

Новый год отдел встречал у Хенкиных. Как известно, встреча Нового года ≈ всего лишь шумный повод уклониться от его встречи. А тут еще неделю назад Хенкин купил по блату румынский гарнитур, и гости, естественно, восхищались новой мебелью со всей страстью. Почти весь отдел, авангард науки, уже был в сборе, арьергард, по определению, подтягивался. Были: Федя Глазырин, аспирант Хенкина, лысый молодой человек, у которого хватало ума учиться еще и после института, с Глазыриным ≈ вертлявая лаборантка Чанитова из дружественного отдела Сосыхи, к которой все мужчины приставали со стандартной просьбой ⌠Поцелуй, Чанитова!■, Анна Николаевна и Иван Васильевич Шафрановы, ни на минуту не оставляющие друг друга без внимательно-ядовитого участия, завистники Потугины, Клавдия Тимофеевна без мужа и Грга Данилыч без жены ≈ ⌠четыре радостные глаза, два прожорливые рта■, два закадычных друга ≈ Валя Губчевский и Гриша Неустроев, или, как их звали, Гугу и Нигугу, дочка Сливинского Фаина и его же аспирант Савва Гвазава, непонятно кем приглашенные. Заявился молодой специалист из столицы молчаливый Мурлов, за ним следом местный самодеятельный поэт Богачук, продолжавший писать стихи и после сорока лет их писания, не потерявший надежду, что со временем они изменятся, как все в этом мире, к лучшему. Были и другие. Безымянных всегда больше. Даже среди приглашенных.

Богачук, раздеваясь, по частушечному шумел:

≈ Все работники отдела дружно бегают от дела, видно их такой удел ≈ находиться не у дел!

И еще что-то в этом же роде, веселясь, как дитя, подмигивая и поглядывая на Хенкина. Хенкин одобрял в человеке любое творческое начало, и по этому поводу в мужской компании любил шутить: ⌠Без творческого начала и конец не творец■.

Пройдя к столу, Богачук увидел в тарелочке красную рыбку, красную же икорочку и пустил фейерверк:

≈ Помни, товарищ, сила мужская ≈ в супе-овсянке и спинках минтая!

Поэзия вдохновляет ≈ труба протрубила, и через минуту отдел, как эскадрон, был с вилками наголо. И понеслась душа в рай. Начались проводы старого года под ожесточенный лязг ножей и вилок, стук и скрип тарелок и зубов. Поначалу молча и яростно, а затем с выкриками и взрывами смеха. Если закрыть глаза, то напоминало взятие Измаила. Пленных не брали, валились замертво.

≈ А вы слышали, Квачинский себе дисер сварил? ≈ задал вопрос в воздух Савва Гвазава. Он выпил водочки и закусил почему-то конфеткой из кармана. ≈ Ходил, ходил за Сосыхой три года, карандашики очинял, и вот ≈ на тебе ≈ выложил на стол.

≈ Да вы что? ≈ испугалась Анна Николаевна и посмотрела на мужа, тот индифферентно сосал лимончик. ≈ Когда же он успел?

≈ Вот, успел, ≈ сказал Савва, прокусывая кипенными зубами кровавый соленый помидорчик.

≈ Было бы за кем ходить, ≈ крякнул Нигугу. ≈ Десять лет очинял бы карандаши!

Все как-то примолкли, а Гугу успокоил друга: ⌠Гри-иша!■

≈ Ну что Гриша? Я и половики бы тряс, хоть каждый день.

Хенкин же подцепил на вилку прозрачный кусочек российского сыру, повертел его, разглядывая дырочки (и все почему-то подумали, что вот такая же дырочка ≈ невоспитанный Нигугу, нечего было на рожон переть), и сказал грустно:

≈ У меня в общаге? ≈ тихо с восторгом спросил Нигугу, но Гугу толкнул его локтем.

Хенкин взял наливное яблоко из хрустальной вазы, смачно откусил, рукой призывая всех ударить по фруктам, разжевал и проглотил. Все поняли, что начальник предлагает тост. Один Гвазава в это время о чем-то спорил с Фаиной. Юрий Петрович продолжил:

≈ С яблоками много чего связано. Начиная с полезных советов диетологов ≈ ешьте по яблоку в день, проживете, мол, сто лет. Или как полезен сидр. Когда я был во Франции ≈ о! Ну да ладно, это вы знаете. Возьмем что-нибудь посолиднее, выверенное годами. Да тот же древнегреческий эпос о богах и героях. Вы, конечно же, помните тяжбу трех богинь и довольно-таки рискованный поступок Париса. Он должен был подарить яблоко прекраснейшей из них. Подарить яблоко Афродите! Это ж надо было иметь голову на плечах!.. ≈ Хенкин выпил глоток из бокала. ≈ Украсил голову Менелая рогами, но, увы, и свою потерял. Но его можно понять... ≈ Хенкин посмотрел почему-то на Мурлова, как бы приглашая молодого специалиста разделить его точку зрения, а потом на жену. ≈ Ведь все упиралось в красавицу Елену.

≈ О да, это была такая красавица! ≈ зашумели все.

А Юрий Петрович, непостижимым образом сдерживая всеобщее желание выпить еще, пока год не скончался, продолжал тянуть нить рассуждений. У Хенкина она могла быть бесконечно долгой, даже длиной в остаток года. Нигугу нервничал.

≈ Опять же о яблоке. Ева, помните, надкусила яблоко и, обнимая Адама, уронила его на землю. Я имею в виду яблоко. А Ньютон сказал, что это закон всемирного тяготения. Ну, а ученые, знаете, какие они...

≈ Знаем! Знаем!

≈ Бред, ≈ сказал Нигугу, облизывая губы и глядя на полную рюмку.

≈ ...не поняли и распространили слова Исаака на всевозможные виды падения, кроме того, которое, собственно, и имел в виду Ньютон: падение вследствие взаимного тяготения Адама и Евы друг к другу.

Савва Гвазава воскликнул:

И он выпил и раскусил венгерское яблоко с треском, как орех. Нигугу с Гвазавой шел ноздря в ноздрю и тоже выпил и закусил, только колбаской, и сразу двумя кусочками, и, не прожевав как следует, еще двумя. А Юрий Петрович внимательным взглядом изучил сначала затесавшегося нетерпеливого красавчика из директорского фонда, а потом отметил дрогнувшие ресницы жены, и еще что-то с ее стороны в направлении Гвазавы неуловимое, что он все-таки уловил.

И полилось, забулькало вино, закружило музыкой и хмелем пары, и ночь на дворе, одинокая, как старуха-мать, и снег хрустит, как огурчики жуют, а квартира пылает неистовым вольфрамом, в углу ель-сирота, на столе гусь ≈ лапки кверху поднял, сдается.

≈ Кстати, о птичках. Солдат гуся загреб с дороги, и в машину к себе. Бабка увидела, завопила: ⌠Ты что же, ирод, делаешь?!■ ≈ ⌠Ну чего ты, чего ты, бабка, расстраиваешься? Чего я ему сделаю? Прокачу и высажу■.

≈ Анастасию Сергеевну на пенсию провожали. Сосыхо три раза сказал: ⌠С вами, Анастасия Сергеевна, я столько лет спокойно спал■.

≈ Начинается повесть о настоящем человеке, ≈ неожиданно сказал Мурлов Фаине. Та улыбнулась.

≈ ... Анну Семеновну ≈ близко к машине не подпускает, когда хозяина возле ⌠Москвича■ нет. А то Анна Семеновна эту машину покусает! У нее же самой мост пора ставить. Рот-то у нее ≈ о-го-го, мост как через Вологжу будет. Нет, самое страшное ≈ иметь такую собаку! ≈ Анна Николаевна закончила страстный монолог и хлопнула водочки.

≈ Самое страшное, дорогая, ≈ не найти туалета, ≈ подмигнул ей муж.

≈ А вот водка на экспорт ≈ это что-то божественное. Нектар! ≈ воскликнул Гвазава, глядя на Елену Федоровну.

⌠А вы нектар пили?■ ≈ хотел спросить Хенкин, но Анна Николаевна опередила его:

≈ Что же они там, за границей, так и не могут приготовить себе нормальную водку? Мохер могут, а водку не могут?

≈ В Англии смог, а дома не смог, ≈ сам себе сказал Мурлов. Фаина опять улыбнулась.

≈ Для этого, уважаемая Анна Николаевна, надо иметь глубокие национальные традиции, ≈ вздохнул аспирант.

≈ За царицу наук ≈ термодинамику! У всего мира одно начало, а у нее три! Или четыре?

≈ Я только третью пью!

А тут и Новый год грянул. И застал кого где. Все взметнули шампанское и заорали: ⌠Ура!■ В квартирку как бомбу бросили. А со всех сторон заухали, завопили, заелозили граждане в бетонных дотах ≈ все бросились брать приступом главный редут ≈ первый час года.

И коллектив раскатился на шарики, как ртуть: перекатываются, переливаются, блестят. Хозяйка рада: все сытые, довольные и гладкие. Как говорят французы, всякий танец начинается с живота. Не жили они в России! Россия ≈ всему начало, в России ≈ все живот! Все начинается с живота! Не верите ≈ прислушайтесь к собственному животу, и поверите. Танцуют все! Кто помоложе, танцует медленно, кто постарше ≈ побойчее, а одинокий поэт Богачук, любимец муз, так плясал, что пыль летела.

И шепнула Фаина Мурлову: ⌠Сбежим потихоньку?■, и глаза у нее сияют, и так бьется сердце. Какая ночь! И снег хрустит, как огурчики жуют. Какие влажные у Фаины глаза! Оставим Фаину с Мурловым. Мы еще вернемся к ним.

Видно, не зря Юрий Петрович на Новый год внимательным взглядом изучал затесавшегося молодчика из директорского фонда, а потом отметил дрогнувшие ресницы жены и еще нечто неуловимое. У него было чутье человека, о котором говорят: знает, откуда ветер дует. Тогда Юрий Петрович отметил это и постарался держать жену на поводке. Он не был наивным ученым червем, как могло показаться на первый взгляд, и совершенно справедливо полагал, что страсть вспыхивает, как ни странно, бесшумно и незаметно, а когда замечаешь это, бывает уже поздно для всех. И во избежание этого он сидел рядом с Еленой Федоровной, развлекал ее всякими историями, которых у него, как известно, было миллион, танцевал только с ней, и только приличия ради, скрепя сердце, пару раз отпустил ее в объятия Париса, от которого еще не выветрился запах лаврового листа. Чего это Сливинский взял его? Ближе к утру Леночка вздохнула: ⌠Что-то мы с тобой, Юрик, как год не виделись■.

Конечно, Леночке было обидно, что роскошное платье, австрийские туфли, прическа, духи, блеск глаз пошли насмарку. Не чувствовала она в эту ночь в себе той пружинки, которая есть во всех женщинах и которая одна делает женщину женщиной. Не завел никто эту пружинку, готовую завестись.

И вот как-то, когда Юрий Петрович был в командировке, все произошло, как в анекдоте. В субботу, в пять часов вечера, когда уже не светло, но еще и не темно, когда душа разрывается между светлым и темным началами, в квартире Хенкиных зазвонил телефон.

≈ Да, ≈ сказала Елена Федоровна в трубку.

≈ Елена Федоровна?

≈ Да, ≈ сказала опять Елена Федоровна. Она соображала, кому из ее знакомых мог принадлежать этот приятный баритон, с едва уловимыми гортанными звуками, навевающими мысли о горах и джигитах. Джигитом оказался новогодний аспирант Гвазава.

≈ Гвазава. Новый год... Помните?

≈ А-а... Ну как же, очень хорошо помню.

≈ А я вот не помню! ≈ засмеялась трубка. ≈ Нечего было вспоминать, кроме двух танцев. То есть все было прекрасно, особенно вы... Но... Не было какой-то пружинки.

≈ Что вы говорите? ≈ заинтересовалась Елена Федоровна. ≈ Какой пружинки?

≈ Как какой? Обыкновенной. Которую можно закрутить.

≈ А мне показалось, вы очень мило провели ночь. Ваша дама была великолепна.

≈ Это не моя дама. Это дочь Сливинского. Она вообще потом куда-то делась... А Юрий Петрович дома? ≈ осторожно спросила трубка.

≈ Нет, ≈ осторожно ответила Елена Федоровна и, поколебавшись, добавила. ≈ В командировке, ≈ и тут же подумала про себя: ⌠Да что это я?■

≈ Какое на вас было роскошное платье! Вы знаете, закрою глаза и вижу вас. Открою и снова закрыть хочется.

Елена Федоровна молчала. Трубка тоже задумалась.

≈ А что вы делаете?

• ≈ Я? Ничего.

≈ А не пойти ли нам, Елена Федоровна, куда-нибудь... В ресторан, например? ≈ брякнула трубка и затаилась.

Елена Федоровна вдруг почувствовала странную слабость в ногах и потеряла всякую нить рассуждений. Все мысли порвались и попутались.

≈ Так как же? ≈ настаивала трубка. ≈ Вам на сборы хватит часа? Одна просьба... Наденьте то платье.

≈ ⌠Каков!■ Хорошо, ≈ Елена Федоровна положила трубку, не в силах более продолжать разговор от охватившего ее волнения. Она выпила воды из крана. Вода показалась теплой.

Весь этот день, с утра, Елена Федоровна пребывала в легкой меланхолии, все валилось из рук, ничего не клеилось, вся суббота прошла в полудреме. Погода еще какая-то дрянная, промозглая. Полдня она просидела то за книгой, то перед зеркалом, не удосужившись даже разогреть себе обед, а так, перекусила холодной курочкой. Но сейчас, глянув в зеркало, она не узнала себя. Преобразилась, как десять лет скинула. Кто бы мог подумать! Зеркало, кто тебя выдумал? Елена Федоровна быстренько приняла душ, надела ⌠то■ роскошное бельгийское платье, австрийские туфли, плойкой подкрутила волосы и нашла себя восхитительной. Собственно, что искала, то и нашла. Восхитительной не той костлявой девичьей стройностью, что хороша в журнале мод, а роскошным белым холеным телом, которое надави зубами, и сок из него брызнет, как из спелой груши. Такое тело ≈ только Рубенсу или Ренуару писать. И то в состоянии творческого подъема. Потом она сняла туфли, бросила их в пакетик, пакетик положила в сумочку. Надела замшевые сапоги, черную шубку, бросила через голову и на плечи белый пуховый шарф с ярким ярлычком и понравилась себе еще больше. Право, восхитительная вещь ≈ зеркало! Так улучшает настроение! Видимо, тонкая настройка зеркала осуществляется мужскими руками. Без них (мужских рук) оно зачастую дает блеклое изображение. А в чисто женских коллективах зеркало вообще быстро тускнеет. Есть даже термин у специалистов ≈ ⌠зеркальная катаракта■.

Елена Федоровна надела золотое колечко, подумала и сняла его. Подумала еще раз ≈ и надела, задумчиво покрутив его на пальце. Поглядела на часы. Оставалось 15 минут. Она глянула в окно. На белом асфальте стояла черная ⌠Волга■. Возле такси стоял Гвазава, курил и поглядывал на дверь подъезда. Елене Федоровне понравилось, что он не поднимается за ней раньше назначенного часа. А он ничего ≈ вспомнила она его худощавое продолговатое лицо и черные волосы в крупных завитках. Глаза большие, чуть навыкате... И губы, такие чувственные сочные губы, они еще так интересно шевелились... Она было скинула шубку, решив дожидаться Гвазаву в кресле, но, поколебавшись и подумав, что нечего терять 15 минут, подушилась французскими духами и спустилась вниз. Она спускалась и предвкушала, как он будет поражен, когда увидит ее, такую красивую, в блеске меха и глаз, такую неповторимую и единственную, с очаровательной улыбкой и манерами. Улыбка у нее действительно была очаровательна, впрочем, как всякая улыбка, рождаемая чувственностью.

Она отворила подъездную дверь и вышла. Гвазава сделал шаг в сторону и назад, выронил сигарету, прижал руки к груди, снял рыжий пыжик и открыл молча дверцу такси. И ноздри его хищно вздрогнули, когда мимо носа колыхнулась волна нежнейших духов, смешанных с неповторимым запахом очаровательной женщины. Из уст его неслышно вылетел возглас ⌠Вах!■ и, отразившись от хребтов Кавказа, ушел в бесконечность Космоса. Он сел на переднее сиденье и посмотрел на нее. Она улыбалась.

≈ Вперед! ≈ хрипло скомандовал Гвазава, и машина прыгнула на проспект. Всю дорогу молчали. И, странно, молчание не тяготило их, в общем-то, незнакомых людей.

≈ Вы мне доверяете? Я пригласил, я выбираю. Моему вкусу доверяете?

Елена Федоровна, поджав губы, пожала плечами.

≈ Не обижайтесь. Не верь тому, что написано, ≈ Савва сложил меню, бросил на стол и поманил официанта.

≈ Что мы закажем? ≈ официант раскрыл книжечку.

≈ Как, Елена Федоровна, слегка или плотненько?..

≈ Плотненько, ≈ неуверенно сказала Елена Федоровна.

≈ Плотненько, ≈ уверенно повторил Гвазава. ≈ По полной программе, дорогой.

Официант с видимым удовольствием вырубил огрызком карандаша в книжечке какую-то первобытную клинопись о первобытных людских потребностях, подвел черту, качнулся на месте, зыркнул по сторонам и сгинул. Тут к столику подшустрил молодящийся старичок из разряда кабацкой теребени, но с видами на дам.

≈ Извините, у вас место свободно?

≈ Занято, уважаемый, занято. Не видите разве, я с дамой разговариваю.

≈ Простите, но тут стуло свободно, ≈ не сдавалась теребень и взялась за спинку стула.

≈ Можете его взять себе, ≈ небрежно махнул рукой Гвазава.

≈ Оно мне не нужно! ≈ настаивал жеребчик. ≈ Зачем мне стуло? Мне место нужно. А у вас тут место свободно.

≈ Э, папаша! ≈ сказал Гвазава. ≈ Что вы, право, лодку перегружаете, опрокинетесь.

Тут, как из-под земли, вырос официант.

≈ Будьте любезны, ≈ обратился к нему Гвазава, ≈ усадите куда-нибудь гражданина. Ему скучно. И заберите стульчик... Стуло! Иди, иди, папаша, ступай, дорогой.

Елене Федоровне Гвазава понравился. Юрик, со своей щепетильностью к людям, никогда так не поступил бы, да что вы, наоборот, усадил бы старикана и, забыв о даме, только изредка извинительно поглядывая на нее, расспросил бы того про жизнь, и весь вечер сидели бы за столом, как нототении.

≈ Вот и прекрасно! ≈ воскликнул Гвазава. ≈ Вон идет наш благодетель. Сейчас мы выпьем за вашу красоту, Леночка! Когда я был в Польше, не так давно, знаете, там прелестные женщины, польки вообще все прелестны, а вот мужчин, достойных таких женщин, совершенно нет.

≈ Вам просто было не до мужчин, ≈ сказала Елена. Она оценила комплимент Гвазавы. Он наверняка знал, что она сама из Польши. ≈ Мужчины, достойные этих женщин, есть только на Кавказе, ≈ скорее всего, она не знала о привычке Гвазавы говорить по любому поводу ⌠У нас на Кавказе■. Савва внимательно и остро посмотрел на нее и ничего не сказал.

Тут приплыл поднос и, ловко крутнувшись между столиками, замер перед нашей парочкой. Точно человек-невидимка обслуживал их: быстро, бесшумно и незаметно.

≈ Я так давно не танцевала, ≈ раскраснелась Елена. Гвазава испытующе глядел на нее. Она догадалась, что аспирант подбирает к ней ключик, чтобы не тратить время на пустые хлопоты. Ей показалось, что она кошелек, в котором нервные пальцы перебирают наличность, а нервные губы с легкой улыбкой что-то шепчут, и шепчут удовлетворенно. Елене было немного не по себе от этой неприкрытой откровенности взгляда, он обезоруживал ее, но в то же время она вроде как и была спокойна за себя, так как достаточно хорошо знала себе цену, хотя, да, надо признать, градусы флирта крепче градусов спирта.

Ее начала бить дрожь. Надо что-то предпринять, танцевать хотя бы. ⌠Да что же это со мной?■ ≈ почти с ужасом подумала она. Несколько часов назад штиль и уныние были на ее душе, но не было страшно. А сейчас забирает жуть. Что будет? Куда несет меня?

Музыканты явились, настроились и для разгону заиграли попурри из старых мелодий.

Елена чувствовала руки Саввы на себе, себя ощущала в его руках, ощущала всю прелесть своего легкого, несколько полного тела, ощущала, что эту прелесть также очень хорошо ощущает и ее партнер, и даже один раз убедилась в этом, когда на повороте он слишком плотно прижал ее к себе, и она впервые в жизни чуть не лишилась чувств. Савва поддержал ее. Голова у нее шла кругом.

После танца пили лимонад и молчали. Елена боялась взглянуть на Савву. Савва, с ее разрешения, закурил. Курил, глубоко затягиваясь. Этой паузой воспользовался молодящийся старичок и пригласил ее на танец. Старичок танцевал старомодно, смешно оттопырив зад и держа свою руку на отлете вверх, но так, чтобы женская рука не соскользнула с его ладони. Чувствовалось, однако, что он уже изрядно нагрузился, так как при перемене галса его приходилось удерживать за борта пиджака.

≈ Иди за меня, ≈ сказал старый шкипер, ≈ у меня ты королевой будешь. (⌠Голой, ≈ подумала Елена Федоровна. ≈ Меньше королевы никто не обещает■). И что ты в этом кучерявом нашла?

≈ Волосы, ≈ засмеялась Елена.

Старичок привел Елену, усадил за столик, поцеловал руку и неожиданно бухнулся перед ней на колени. Гвазава даже привстал с места, открыв рот. Елена Федоровна не знала, что ей делать, но тут возник официант и, легко подняв старичка под мышки, вынес его из зала.

Танцы были в разгаре. И удивительная вещь: чем толще были посетители, тем яростнее они тряслись и потели, а тонкие извивались задумчиво и неторопливо, как черви.

≈ Вы прекрасно танцуете, ≈ сказала Елена.

Елене Федоровне наука была нужна еще меньше, чем Гвазаве. Она чувствовала, что аспирант нуждается в утешении, хотела отвести глаза и не могла ≈ Савва смотрел на нее в упор своими черными, жадными до любви и жирного барашка, глазами.

≈ Вас остается только пожалеть, ≈ едва слышно промямлила она.

≈ Лена! Вы могли бы бросить все к черту и отдаться порыву сердца?

⌠Ух, и резвый же ты, котик!■ ≈ подумала она, но волна опять накрыла ее, и думать было уже поздно. Как пишут в романах, ее захлестнула сладкая волна предвкушения, перевернула и понесла в пучину горького покоя. ⌠А, гори оно все синим пламенем!■ ≈ решила она и осушила фужер с шампанским.

Заказанное заранее такси умчало их домой к Елене Федоровне. Когда поднимались, Елена Федоровна, несмотря на легкое и приятное головокружение, отметила, что в подъезде никого нет, и впустила Гвазаву в квартиру. (Нигугу сказал бы: козла в огород). Быстро закрыв за собой дверь, она, не успев перевести дыхание, едва не задохнулась в умелых объятиях аспиранта, ловко освобождавших ее от ненужной теперь одежды. И она жадно рванулась навстречу такому же жадному телу, забыв обо всем на свете, прямо в прихожей, и под утро была как вываренная груша в компоте.

И кто бы сказать мог в тот момент, что придется расхлебывать этот компот ей дальше одной...

Хенкин с первого дня женитьбы настроил себя на измену жены. Он женился много позже своих приятелей и на их примере понял, что любовь, как ни странно, состоит из одних измен. Что ж, чего ждал, то и получил. Юрий Петрович, как, кстати, очень немногие мужья, имел обостренное чувство потенциальной опасности, исходящей от собственной жены, а еще больше ⌠кинетической■. Поэтому всю новогоднюю, такую утомительно долгую и бестолковую, ночь он наблюдал за женой и Гвазавой. Когда Лена глядела на этого красавчика, у нее в глазах появлялось знакомое Юрию Петровичу выражение, которое когда-то увлекло его самого в далеком Кракове, ≈ в них был огонек ожидания. Семейная жизнь, от которой, естественно, ожидать особо нечего, если приходится зарабатывать на хлеб насущный праведным трудом, притушила этот огонек, но, как оказалось, не совсем. Тлел он себе, тлел, пока не раздул его ветер с гор. Вся эта перестрелка холостыми взглядами, от которой ему самому было неудобно, но которую, слава богу, кажется, никто из посторонних не заметил, ≈ право, детство какое-то! Брр┘ Хенкин даже передернулся, а потом сам себе криво усмехнулся. ⌠Холостыми. Как же! С его-то стороны, может, и холостыми, а вот с твоей, милая, очень даже замужними■. Когда Лена с Парисом танцевали второй нескончаемый танец под заводную Глорию Гейнор, Юрий Петрович выпил коньячку, сел в кресло и стал смотреть по телевизору концерт, поглядывая на танцующих. Он, ничего не видя и не слыша, глядел в телевизор, на то, как по-разному, будто у рыб в аквариуме, разеваются у народных артистов и артисток рты, как в его квартире, на его глазах, его жена обнимается под музыку с каким-то грузином, как пьяные и сытые сотрудники хотят спать, но продолжают пить, есть и танцевать, как, в сущности, все смешно, включая его аналитическую ревность. ⌠Танцы ≈ это разрешенная моралью общества подготовка к блуду; да, собственно, уже блуд■, ≈ сформулировал он наконец свои мысли и прозрения.

Остаток новогодней ночи он держался возле жены, так как не хотел оставаться наедине со своими мыслями. Он впустил в свой уютный дом и Елену. Ей, однако, его внимательность не совсем пришлась по нутру, и уже под утро она не сдержалась: ⌠Что-то мы с тобой, Юрик, как год не виделись■. И как было не заметить расставания взглядов, которые молили о встрече. Последний залп ослепил всю Поднебесную. С тяжелым чувством ложился спать Юрий Петрович. Теперь весь год к черту пойдет! Да, совсем ни к чему ей было высшее образование. Ей вполне хватило бы и одного низшего.

И приснился ему сон, что у него вместо сердца мыльный пузырь, который щупают нервные чужие пальцы. И закричать он хочет, и не может, так как боится, что от этого крика либо само сердце лопнет, либо его в испуге раздавят тонкие пальцы. Проснулся Хенкин с тяжестью в груди и мыслью: ⌠Да, в области ума от жены мне ждать нечего, а в других областях год, похоже, будет урожайный■.

Впрочем, ничего не изменилось. Разве что первого января весь день Лена была молчалива. Может, не выспалась. Месяца два прошло по накатанному, но когда он вернулся из командировки, что-то в поведении Лены неуловимо изменилось. Она стала внимательнее к нему, заботливее, ласковее, заинтересовалась даже его сугубо мужскими достоинствами, чем никогда особо не интересовалась. Откуда было этому всему взяться, рассуждал Хенкин, как не от чьих-то щедрот. И тут он понял, что это неуловимое изменение в отношении Лены к нему сродни тому неуловимому тяготению Лены к Гвазаве в новогоднюю ночь, только с обратным знаком. Своего рода компенсация. Нет, женщина не кошка. Врешь, Бодлер. Женщина ≈ собака. Виновата ≈ и ластится к хозяину. Хотя, какой я идиот, думал он. Хенкин едва не поддался малодушному искушению проследить за распорядком дня жены, но ему стала противна сама эта мысль.

Пребывать в мучительной неизвестности ему пришлось недолго. Как-то ему понадобился паспорт, и часов в десять утра он заскочил за ним домой. Дома он застал Лену с Гвазавой, как говорится, тепленькими. Того, что он ненароком увидел, хватило ему на всю последующую жизнь и отбило всякий интерес к поэзии и романам.

Вечером Елена Федоровна ломала руки и пыталась что-то объяснить, но это, право же, было смешно, и он на следующий день подал заявление на развод и на раздел квартиры.

Елена Федоровна, понятно, кинулась искать Гвазаву, но того и след простыл. Секретарша Сливинского, Альбина, с любопытством глядя на жену начальника ведущего отдела, нехотя сказала, что Савва Сандрович на конференции в Минске, а потом на какое-то время заедет к себе домой, на Кавказ: ⌠У него там семья■. ⌠А у меня тут■, ≈ прочитала Альбина на лице Елены и подумала: ⌠Врет■.

⌠Кавказ подо мною. Одна в вышине■, ≈ задумчиво повторяла Елена Федоровна, пока шла по переходному мосту над железнодорожной насыпью. Ей было очень тяжело. Она не могла четко сформулировать свои мысли, но, может, они и не формировались потому, что сама себе она казалась гадкой и ужасно пошлой. Она вспомнила вдруг четко свой сон, что приснился ей два дня назад. Смотрит будто бы она в зеркало, а из зеркала на нее глядит свинья, и в носу у свиньи болтается золотое кольцо. Елена смотрела на железнодорожные пути, на рельсы и думала, что сегодня Анне Карениной, при всей ее утонченности, пришлось бы прыгать под поезд по пять раз на дню. ⌠Кавказ подо мною, одна в вышине...■ ≈ шептала Елена Федоровна и горько плакала, вдвойне горько, так как знала, что никто ее слезам не поверит, никто во всем мире. Впрочем, есть тот, кто поверил бы ей, да вот она не верила в него.

≈ Ты, Рассказчик, сам-то не поляк? ≈ спросил Боб, тоже с интересом слушавший рассказ.

≈ А что?

≈ Да у тебя что ни красавица, так полячка.

≈ ⌠Кавказ подо мною■ ≈ это хорошо, ≈ сказал Боб. ≈ Борода, помнишь, как мы с тобой позавчера бутылку ⌠Кавказа■ нашли? Староват, конечно, лет сто, наверное, пролежал в тряпках. Зато горло до колен продрал. Место, конечно, мерзкое было, но как оно пошло, как пошло! А, Борода? К стене прислонился, ноги расставил, бутылка между ног, смотрит на нее и декламирует: ⌠Кавказ подо мною...■ Проникновенно так! ≈ Боб прослезился и обнял Бороду.

Тот отмахнулся:

≈ Да не бреши! Мы его с тобой там пили.

Работа начиналась в девять часов утра. У одних она не кончалась и в двенадцать ночи, а у других не начиналась и в двенадцать дня. Как в песне: начала нет и нет конца. Самое интересное время было с девяти до половины одиннадцатого, когда приносились еще не остывшие новости. У Анны Николаевны они были наисвежайшие, как утренняя моча.

≈ Про Стерлягину слышали? Вот учудила! ≈ Анна Николаевна от возбуждения стала перебирать ногами. ≈ Год жужжала: разведу степную вишню! Разведу вишневый сад! Раневская! Урожай соберу ≈ по пять ведер с куста! Компотов накручу! Варенья! Ну, вы же Стерлягину знаете! Мичурин! У нее во всем наука, агротехника. Место на участке, хоть поэму пиши. Удобрения ≈ одно дерьмо. Ямки эти, как их, лунки ≈ с осени накопала. Саженцы не саженцы, а сплошь принцы! Обрезание принцам провела. Гороскоп соблюла. Полила. Крону расправила. Мужу плешь проела. Дневник заполнила. И ждет! Когда вишня примется. А вишня ≈ хрен!

≈ Что, хрен привит? ≈ рассеянно спросил Богачук.

≈ Хрен получился. Все было, хоть академиков учи. Вот только саженцы вверх ногами, пардон, корнями посадила!

≈ А что же она в таком случае обрезала? ≈ спросил Богачук.

≈ Про это спросите лучше Семена Абрамовича, ≈ ответила неугомонная Анна Николаевна. ≈ Он специалист.

После новостей пили чай или кофе с пирожками и шли в торговый центр. Шли, разумеется, только женщины, а мужчины мужественно шагали в лаборатории, за кульманы или письменные столы, Мурлов ≈ тоже за стол, или на вычислительный центр, это уже попозже, когда были составлены уравнения и написана программа.

После обеда на рабочих местах оставались только Анна Николаевна и Мурлов. Мурлов возился с уравнениями, описывающими температурное расслоение в замкнутом объеме с жидким азотом и водородом, а Анна Николаевна читала ⌠Иностранку■. Дома читать некогда. Работа ≈ единственное место, где можно передохнуть от домашних дел. Какая благодать! Хоть бы черти никого не принесли.

Через пять минут черти принесли Клавдию Тимофеевну. Они ее постоянно носят по всему корпусу. Она влетела в комнату, заливаясь смехом, как барышня на выданье. Вздрогнув от неожиданности, Анна Николаевна рефлексивно метнула ⌠Иностранку■ в ящик стола.

≈ Клава! Напугала... Думала, Хенкин...

≈ Ой, не могу! Ой, рассмешила! ≈ всхлипывала Клавдия Тимофеевна и, насмеявшись вдоволь, бежала смеяться в другое место.

И только Анна Николаевна, зевая от досады, потянулась за журналом, зашел Богачук, питомец муз.

≈ О! Анна Николаевна. Я вас искал. Уже всех предупредил. Вы одна остались. Через полчаса всем отделом выступаем. Идем на озеленение! Озеленяем до обеда.

≈ Хорошо еще, не осеменяем, ≈ вырвалось у Анны Николаевны.