|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
09 июня 2008 г.
ЗВОНОК
Телефон замурлыкал, едва все расселись за своими
рабочими столами. Трубку снял Одинцов. Звонил его закадычный друг
Анатолий.
- Привет, Федор! - сказал Анатолий. - Давно не
трепались! Ты как, в норме?
- Да где там! Опять дома зажимают! - привычно, с
разбега, пожаловался Одинцов. - То жена, то теща... Маньки
ради маней мужиков дурманят! Поэтическая
экономика!
Экономика в стихах! Я, по их мнению,
маловато в дом приношу! Проели плешь! Сколько ни заработай, все
считается мелочью! Слыхал? А ты
как?
И Одинцов осекся. Зажатая в ладони трубка мгновенно
стала удивительно тяжелой, превратившись в пудовую
гантельку.
- Ты... откуда? - прошептал он в смятении, с трудом
ориентируясь в родном русском языке.
-
Толя, ведь ты же... две недели назад... Я сам...
Одинцов проглотил слова "умер" и "гроб
нес",
не в силах их выговорить. Действительность становилась слишком
действительной.
- Ну и что же? - неожиданно обиделся Анатолий. -
Значит, теперь и позвонить тебе нельзя? Я и так
сколько времени был занят!
- Занят?! - растерянно повторил Одинцов. - Чем
это?..
Ты вообще... где сейчас находишься,
Толя?
- Где хочу, там и нахожусь! - нагрубил в ответ
Анатолий.
Он всегда
был
невыдержанным человеком.
- Счастье,
Федор, что не в нашей богадельне, где никто ни черта не делает, зато все
изображают из себя важных и избранных: каждый похож на надутый воздушный
шар.
Достаточно ткнуть иголкой, чтобы понять - а внутри-то пусто! Значит, с
Марусей
у тебя плохо...
- Плохо, - вновь повторил
Одинцов.
Трубка в
руке
стала чуточку полегче.
- Я же
говорю,
ест меня поедом... С утра до
ночи...
- Дороги, которые мы выбираем... - философски
отозвался Анатолий. - Мы выбираем или выбирают за нас?.. Без нашего участия
и
при нашем полном безучастном согласии... Не любит
она
тебя, Федор.
- Не любит, - без обиды согласился Одинцов. - И
замуж
вышла не за меня, а за Москву. Сам знаешь.
- Ты не требуй с нее любви, Федор, - продолжал
развивать свою мысль Анатолий. - Она не умеет никого любить, а требовать,
чего
не умеет - грех. И готовки с нее вкусной не спрашивай - тоже не
умеет.
- А вообще чего-нибудь спрашивать можно? -
поинтересовался уже потерявший первую
робость Одинцов. - Советовать мы все мастера!
- А я не советую, я хочу, чтобы ты жил иначе! -
сказал
Анатолий. - Но не знаю, как это сделать!.. Требовать ничего нельзя! Ни от
кого!
Хотя получается с трудом... Попробуй ни к кому не предъявлять никаких претензий.
Единственно правильный вариант. Если сейчас не понял, позже дойдет! А может,
и
не дойдет вовсе... Но в это стоит верить... Верить
всегда хорошо, Федор, но не в лучшее...
- В худшее? - спросил Одинцов. - Подумать только,
до
чего необычная мысль!
- Не остри! У тебя с остроумием с детства были
серьезные нелады! - снова вспылил Анатолий. - Верь во что-то свое, близкое
тебе, родное...
- Ты здорово изменился, - заметил Одинцов. - За то
время, пока я тебя не слышал... Или нашелся
прекрасный
учитель.
- Не в этом дело! - отрезал Анатолий. - Ты просто
раньше никогда меня не слушал, потому и не слышал. Я позвонил, чтобы ты меня
хоть один раз услышал... Ты часто киснешь, Федор, и я тоже всегда скисал от
всякой ерунды, думал, что жизнь - трагедия или драма... Пустые слова! Понял
это
только теперь.
- Не трагедия и не драма? - поинтересовался
Одинцов. -
А что же тогда?
Он начинал раздражаться от менторского
тона.
- Схема, - сказал Анатолий. - Непритязательная и
глупая. Как в метро. Нужно только вовремя сделать пересадку на другую линию.
На
нужную
именно
тебе. По "кольцу" не наездишься.
- Примитивист, ты додумался до великих открытий! -
сообщил Одинцов. - Завидую!
- А ты вообще ни до чего не додумался! -
отпарировал
Анатолий. - Ты думай, Федор, мысли! И почаще! Не
так
уж сложно. "Я мыслю, следовательно, я существую!"
Что в богадельне?
- Все то же, будто не знаешь! - скривился Одинцов.
-
Глаза б мои не глядели! Живу, как жилетка, все вокруг с утра до ночи
плачутся!
Тебе хорошо!
- Да, мне хорошо, -
легко согласился Анатолий. - Спокойно и тихо...
Самое
главное все-таки - когда спокойно и тихо... Только тебя немного не хватает и
рыбок. Ты не спрашивал, как там они без меня в родном доме поживают? Им хоть
воду поменяли разок за это время?
- Не спрашивал, - снова растерялся Одинцов. - Я
давно
не звонил Ляле...
- Не сострадаешь, значит, ее неутешному горю! -
фыркнул Анатолий. - Я думаю, ей тоже сейчас без меня неплохо, слезы давно
высохли. Но ты справься на досуге про рыбок... Мне домой звонить неохота -
начнутся сопли и вопли: что, да почему, да где, да
с
кем! С кем - это главное! А я ни с кем, Федор, и это так здорово, так
прекрасно, ты даже представить себе не можешь!
- Почему же не могу, очень даже себе могу! - сказал
Одинцов. - Как все странно и неожиданно получилось... Мы ведь с тобой хотели
в
октябре в Крым смотаться... Без баб... Помнишь Крым
осенью, Толя? Как там иногда тепло и тоже очень
тихо...
Анатолий помолчал.
- Да, жаль, Федор, я ведь не хотел... Но с кем не бывает... Самосвал этот чертов прямо из-под
земли появился... Повидаться бы неплохо! Может, зайдешь? Мне это сделать
сложнее...
Одинцов увидел, что предметы в комнате стали резко
уменьшаться в размерах и закачались, словно при
очередном московском землетрясении.
- Как-нибудь, при случае... - просипел он из
последних
сил. - А ты звони, звони почаще... Или это... там у
вас... сложно?
- Да нет, ничего! - засмеялся Анатолий. - Проще, чем ты думаешь. Так что я буду
звонить, Федор! Вот и радио мне тут постоянно напоминает "позвони мне,
позвони!"
- Радио? - прошептал Одинцов. - А...
какая программа?
- Программа? Да черт ее знает! Кажется,
"Ностальжи".
А может, "Серебряный дождь".
Зачем
тебе это? - удивился Анатолий. -
Главное, ты там тоже позвони и насчет рыбок не забудь,
очень
тебя прошу! И Ляльке про меня много не рассказывай!
Обойдется! Просто скажи, что все в порядке! Привет!
Одинцов осторожно положил трубку на рычаг. К нему,
неслышно ступая, подошел шеф и, наклонившись, тихо
сказал:
- Федор Алексеевич, что-то случилось? Мы боялись
вас
беспокоить... Вы говорили по телефону весь рабочий день, посмотрите... И потом...
Одинцов вздрогнул и глянул на часы: стрелки
показывали
без пяти шесть.
В комнате стояла неестественная тишина. Женщины
торопливо, не глядя на Одинцова, собирали помаду и румяна и на цыпочках,
одна
за другой, выбегали за дверь. Шеф стоял, опустив
голову.
Одинцов встал, сунул руки в рукава плаща и взял
"дипломат".
Все ощущения исчезли. Он вышел на улицу. Куда-то пропали автобусы, троллейбусы и такси, сгинула даже
бесконечная
толпа прохожих по черным мокрым тротуарам. Только холодные редкие капли
дождя...
"А что если Анатолий больше никогда не
позвонит?" -
в ужасе подумал вдруг Одинцов и с отчаянной надеждой вскинул лицо к
темнеющему
низкому небу.
РЕБЕНОК
Вечером
Лоскутов принес домой с работы коробку скрепок. Жена повертела ее в руках и
вопросительно взглянула на Лоскутова.
-
Зачем это нам?
-
Просто так, - пожал плечами Лоскутов. - Все вокруг чего-то берут, несут,
одному
мне никогда ничего не нужно. Вот и захотелось взять хоть что-нибудь для
себя.
Узнав
о странном желании Лоскутова, жена неожиданно
попросила:
-
Укради, пожалуйста, ребенка! Сколько лет живем, а никто не родился! Что нам,
вдвоем, как сказочным бабке с дедкой доживать? У
них и
то мальчик-с-пальчик объявился...
-
Верно! - загорелся Лоскутов. - Завтра же и принесу!
Но
утром Лоскутов понял, что с выводами погорячился. Ну, где он может украсть
ребенка? Ребенок - не колбаса, не карданный вал и не зарубежный детектив. На
работе у Лоскутова дети никогда не появлялись. Правда, недавно одна из
бухгалтерии приводила на полдня
дочку. Но девочка была большая, лет шести, и цепко держалась за мать. А
Лоскутову хотелось маленького, чтобы качать, купать и учить
говорить.
Украсть
в сквере или в детском саду Лоскутов побоялся. Промучившись
весь день безысходностью, он вечером в полной мере поделился ею с
женой.
-
Вот ты всегда так! - запричитала она. - Вроде и собираешься помочь, а
сделать
все равно ничего не сделаешь! Где хочешь, там и кради, раз обещал! У аистов,
в
конце концов! Или на колхозных грядках! Мне тридцать пять через месяц, когда
же, если не теперь?..
Лоскутову
стало жалко жену, маявшуюся с ним уже двенадцатый
год
и не умевшую рожать.
На
следующий день, отпросившись с работы, Лоскутов решительно двинулся на
бульвар
и сразу увидел на тихой аллейке подходящего ребенка: толстого, ухоженного,
приветливо улыбающегося небу. Рядом на скамейке спала приставленная к
ребенку
бабка.
Лоскутов
на цыпочках подошел к коляске и быстро повез ребенка по дорожке. Но не успел
он
сделать и десяти шагов, как бабка выросла перед ним грозным и карающим
судией.
-
Зачем украл? - сурово спросила она.
-
Так ведь все крадут... - не подумав, ляпнул
Лоскутов.
-
Все - не оправдание! - строго сказала бабка. - Своим умом живи, на других не
оглядывайся!
-
Нету детей у нас, бабуля, - пожаловался Лоскутов. -
Теперь, наверное, и не будет... Жена плакать стала, в Италию без меня каждое
лето просится...
-
Так бы сразу и говорил! - подобрела бабка. - Бери ребятенка,
пускай!
И,
махнув рукой, бабка исчезла так же внезапно, как появилась. Лоскутов
удивленно
оглянулся, а потом крепко схватился за коляску и помчался
домой.
Для
начала коляска не захотела въезжать в лифт. Оказывается, дверцы открывались
точно на ее ширину, ни на сантиметр больше. Неопытный Лоскутов долго не мог
поставить коляску прямо, не перекосив вправо или влево. Тут требовалась
особая
ловкость, колеса все время застревали. Ребенок, очевидно, привыкший к такому
бурному загружению в лифт, спокойно пускал пузыри.
Наконец сверху объяснили, что нужно иметь совесть, и лифт - не частная
собственность Лоскутова, а государственная.
Лоскутов
испугался, и коляска сразу вошла.
Жена
ждала в дверях с тревожным лицом. Не
сказав ни слова, она схватила малыша и убежала в комнату. Лоскутов
безуспешно
попытался пристроить коляску на лестничной площадке.
-
Там же утащат! - крикнула жена. - Давай в квартиру! И потом он пока будет в
ней
спать!
Коляска
и в квартире устроилась с трудом. А жена преподнесла Лоскутову новый
сюрприз.
-
Поедешь в "Детский мир"! - велела она. - И в аптеку. Вот деньги и список
самого необходимого.
В
отделе под обещающим названием "Все для самых маленьких" Лоскутов
вытащил
список и начал зачитывать его
продавщицам. Они почему-то сердились и отвечали одинаково гневно и
лаконично:
-
Двести пятьдесят! Триста семьдесят! Пятьсот! Платите в
кассу!
Лоскутов
быстро осознал свою вину и почувствовал полную безответственность за
появление
еще одного небольшого, но такого дорогостоящего и ценного для легкой
промышленности покупателя.
Подобной
суммы у Лоскутова с собой не было. Он в страхе подумал, что и дома вряд ли
наскребется нечто приблизительное. Удалось купить только
распашонки да пеленки.
-
Шейте сами, если нищий! - бойко посоветовала юная продавщица и лукаво
стрельнула в Лоскутова глазами.
А
другая очень кстати ввернула:
-
И вообще, папа, вы о чем думали, рожая дитя? Для
начала приценились бы к детским вещичкам!
Похоже,
девушек здесь учили не продавать, а парировать. Какая-то добрая женщина,
сжалившись над потерянным Лоскутовым, объяснила ему, что пеленки брать не стоит - они почему-то всегда
малы.
Их нужно заменить простынками, а дешевые комбинезончики
- вещь остро дефицитная, поэтому лучше купить заранее.
-
Купить? - прошептал Лоскутов. - На какие деньги?
Женщина
пожала плечами и убежала.
Подавленный
Лоскутов сумел все-таки набрать денег на одеяло и большого медведя, который
считался говорящим, но рычать категорически
отказывался.
-
Потому что последний! - любезно объяснили
Лоскутову. -
Берите, папа, недорогие мишки редко
бывают!
Лоскутов
грустно завернул медведя в одеяло - он все равно вылезал из маленького
клочка
бумаги, по размеру предназначенного для десяти тетрадей, и поехал домой.
Дома
он подробно рассказал обо всем жене, еще не знакомой с проблемами торговли
для
детей и поэтому сияющей. На кроватку деньги придется занимать; наверное,
надо
просить о помощи родителей...
-
Счастье, что у нас уже есть коляска, - закончил
Лоскутов.
Жена
выслушала спокойно, не прерывая, а потом встала и указала пальцем на
безмятежного малыша.
-
Где брал, помнишь? - спросила она.
В
ее интонации зазвучал обличительный пафос продавщиц "Детского
мира".
-
Что ты, милая? - ахнул, похолодев, Лоскутов. - Что с тобой? Ты ведь так
хотела
ребенка...
Он
растерянно смотрел на жену, а она - в сторону.
-
Так вот, завтра же... - начала жена и замолчала.
Потом
вдруг повернулась к Лоскутову вновь засиявшим, счастливым лицом и быстро
закончила:
-
Завтра же ты должен украсть ползунки! Десять легких и пять
байковых!
КАК НА ЛЮБИНЫ
ИМЕНИНЫ...
Памяти моих
родных
Тридцатое
сентября - лучший день в году. Другого такого нет. Даже Рождество, Пасха,
Новый
год и дни рождения с ним сравниться не могут. Да и вообще в семье всегда к
женским дням рождения относились равнодушно, порой о них почти забывали,
потому
что у всех женщин семьи был лишь один большой праздник - тридцатое сентября.
Сестры Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья. И день этот обычно выдавался
ясным и солнечно-тихим. Под Киевом в конце сентября
всегда
тепло. Вся деревня Димиевка праздновала этот день.
А
потом часто ходили в Голосеевский лес, что
напротив,
чуть ли не рядом с домами.
Отец
умер неожиданно от сердечного приступа. Еще молодой и веселый, всеми
уважаемый
судья, очень привязанный к жене и детям, любящий всех, он их осиротил
по-настоящему. Матери дети побаивались - была она суровой, строгой, со
сдвинутыми к переносью густыми, мрачно-черными
бровями
- и часто искали защиты у отца.
Мать
ненамного пережила отца и тоже ушла как-то незаметно, быстро, словно
случайно,
под гром революционных маршей. Дети тотчас разбрелись
по
свету.
Старшая
Вера, нежная красавица, на которую все оборачивались, созданная улыбкой и
гладкой головкой на прямой пробор, вышла замуж за офицера, белогвардейца, и
уплыла с ним вместе от революции на пароходе в Стамбул. Их обоих очень
быстро,
еще в дороге, скосил тиф.
Старший
брат Алексей ушел служить в армию, только непонятно, в какую. Говорили, что
в
казачью. И его там вскоре застрелили.
Средняя
сестра Надя, тоже красавица, но другого типа, чем Вера: полная, с
материнскими
черными мохнатыми, как гусеницы, бровями, почти сросшимися на переносице,
она
была одновременно и совсем непохожа на сестру, и чем-то удивительно ее
напоминала. Надя уехала делать революцию сначала в Тамбов, а потом в Москву.
И
не присылала о себе ни одной весточки. Ходили слухи, что красавица Надежда
вышла замуж за замполита армии Блюхера. Родом замполит был из какой-то
глухой
деревеньки под Каховкой.
Выросшие дети не вспоминали о родной Димиевке: каждый из них по-своему искал счастья на
Земле.
Остались
четырнадцатилетняя Люба и десятилетний Миша. И снова подошло тридцатое
сентября...
Люба
встала пораньше: она хотела испечь хоть самый маленький пирожок. Печь
дымила,
не слушалась.
Люба
заранее готовилась к этому дню. Жили брат с сестрой давно подаяниями, и она
стала оставлять немного муки и приберегать кусочки масла и яйца. В деревне
подавали неохотно, часто прогоняли от окон, бранились. Бедствуют они, думала
Люба, сами живут впроголодь, где еще на чужих детей взять? И отправляла Мишу
в
соседние деревни, подальше. Может, там жизнь
посытнее...
Потом
из деревни выгнали батюшку, а злые люди объявили Любе, что их отец был
дворянин, и мать тоже дворянка, тетка владела шоколадной фабрикой, а власть
теперь принадлежит крестьянам, поэтому жизни хорошей пусть дворянские
отпрыски
не ждут. И радуются каждому малому куску и тому, что живут пока в своем
доме.
Люба
и не ждала. Она сначала надеялась, что их заберет к себе Вера, потом - Надя,
потом - что вернется наконец Алексей... Теперь она
не
знала, что делать и как жить. Они с Мишей не могли даже пахать землю, потому
что ее у них давно отобрали. А если бы и не отобрали, пахать было нечем, все
порастащили, да и сил у голодных детей вряд ли хватило
бы.
Миша
послушно пошел сегодня куда-то далеко, думая, что на Любины именины надо
расстараться особенно. Пока он ходил, Люба с трудом справилась с печкой,
которую давно пора было перекладывать, и испекла все-таки маленький пирожок.
На
двоих как раз хватит.
Она
ждала брата, а тот никак не шел. Наверное, задержался в дороге, или устал и
присел где-нибудь отдохнуть... Чтобы пирог не
остыл,
Люба оставила его в печке, заботливо укутав.
Как
всегда было весело в доме раньше в этот день! Как громко басисто смеялся
отец,
поздравляя жену и дочек забавными сюрпризами! Хохотали братья. Даже мать
оттаивала и смотрела ласково и с улыбкой. В один из таких дней отец повез их
всех в Киев фотографировать. Сейчас они смотрели на Любу, такие разные и
родные: отец, грозно сдвинувшая черные брови мать, нежная красавица Вера,
круглолицая Надя, смеющийся Алексей... Люба и Миша были тогда совсем
маленькими, но и их тоже сфотографировали. Фотографии на стене... Почему так долго нет Миши? Ему давно пора бы
вернуться...
Люба
осторожно раскутала пирог и отщипнула кусочек. Все время хочется
есть... А раньше можно было бегать за шоколадом к маминой тете
Ульяне, и рвать яблоки с веток, и подбирать их с
земли...
Тетя тоже умерла, и дядя... Еще были дядьки и тетки в Киеве, но Люба не
знала о
них ничего, и боялась рисковать и ехать туда с Мишей, бросив дом на произвол
соседей, которые до поры до времени не решались выгнать на улицу двоих
сирот.
Почему так долго нет Миши?
В
окно постучала соседка:
-
Люба, выйди!
Люба
торопливо выскочила за дверь. Подумала, что ее пришли поздравить, совсем как
раньше, несколько лет назад...
-
Чоловик мой бачит, -
сказала
соседка, отводя глаза, - шо Миша бросився
в Днепр. Утоп дытына, бачит... Може,
брешет...
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
И Светлая Печаль последнего рассказа. Никогда не исчезнет из памяти людей Революция, Гражданская война и горе народное. В полном восхищении. Прочитал неделю назад - голосовал. И сейчас по второму разу, в запале, нажал кнопочку. И проскочило! Страж электронный не возмутился, как обычно. Полагаю и у него есть тайное желание проголосовать дважды. Понимааат! Спасибо автору, и новых вершин!
|
|
|
|
|
"Это настоящая проза и она не продается!" "Пишите романы, рассказы невозможно продать!" Эти самые слова говорили и писали и мне главреды множества издательств России, Германии, Казахстана. Плюнул на всё, издал небольшим тиражом за свой счёт. Разошлась, и продолжает расходится, а сейчас веду переговоры сразу с тремя издательствами. У Вас настоящая проза, интересная и взрослым и детям и нельзя опускать руки. Обязательно найдётся издатель. Стучите, и вам откроют. Надо вместе стоять против серости и пошлости. Если не мы, авторы "РП", то кто же? Поклонник Вашего удивительного дара. В. Эйснер.
|
|
|
А ещё можно, Ирина?
|
|
Мадре миа! Двадцать романов, не считая "мелочёвки"!. Йет надо жа... Я пишу по два-три рассказа в год, да ещё по сто раз переделываю. Меня и на один роман не хватило, а тут такое! Какая у Вас колоссальная работоспособность! "Все книги выдержали несколько переизданий в разных сериях." Какая-то нестыковка с Вашим постингом, где Вы сообщаете об определённых трудностях с продажей и трениях с издателями. Не знаю всех тонкостей, но вина издателя, не обеспечившего рекламу, очевидна. "Портрет на фоне литературы..." тоже прочитал. Очень живо и про себя само немножко, но много о людях. Солидарен. С уважением, В. Э.
|
|
|
|
|
