|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
ДРАМА В ЧЕХОВСКИХ ТОНАХ
В 4-Х ДЕЙСТВИЯХ.
Действующие лица:
Николай Павлович, страдающий тяжелым недугом пенсионер, в прошлом ученый.
Ирина, жена его погибшего сына.
Елена, племянница Николая Павловича.
Вадик, сын Ирины и внук Николая Павловича, двадцатичетырехлетний худощавый, бритый парень.
Микола, дюжий мужчина в запачканной рабочей одежде.
Адик, троюродный брат Вадика, рано располневший и со лба полысевший.
Телохранитель Адика.
Действие происходит на Подмосковной даче.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Комната с бревенчатыми стенами. Слева крутая деревянная лестница наверх, справа дверь в другую комнату. Прямо большая застекленная двухстворчатая дверь, по бокам от которой широкие окна; через стекла видны открытая терраса и зеленый сад. Солнечное утро. За столом в согбенной позе сидит Николай Павлович. Оживший перед ним электронный будильник трижды исполняет "На заре ты ее не буди┘", после чего входит Ирина.
ИРИНА. Уже проснулись? Я тоже поднимаюсь чуть свет из-за этого никчемного будильника, играет что хочет, когда хочет. (Смотря на будильник). Все хочу его отключить, да вот только не помню ≈ как: инструкция к нему затерялась куда-то.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Мне он не мешает. (Сует будильник в карман). Рано теперь просыпаюсь, не знаю только ≈ зачем. Как нынче шутят, кто рано встает ≈ курс доллара раньше всех узнает. У всех сейчас на уме только это.
ИРИНА. Ах, на этом курсе все уже помешались. Вот и рабочие требуют от меня, чтобы я им платила только в долларах.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ну так ведь они с Украины, им наши рубли ни к чему. (Некоторое время слышится шум работающего мотора). Судя по тому, что они включили бетономешалку, они продолжают-таки штукатурить стены.
ИРИНА. Да, только не знаю, как им объяснить, что этого не надо делать. Десять раз уже им говорила, что у меня нет денег платить им за работу, что придется продавать недостроенный дом, но они мне не верят. По дому даже невозможно пройти: везде какие-то доски, просыпавшиеся мешки с цементом, какие-то провода; хорошие, дорогие инструменты валяются повсюду, везде рассыпаны гвозди. При Александре такого хаоса не было.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ну, видишь ли, хаос, он ведь, как сама понимаешь, иногда очень на руку. И, конечно ж, Ирина, тут нужна мужская рука. Извини, что тебе не помощник. (Устало). И вообще от всего того уже далек.
ИРИНА (Поспешно). Ах, я не к тому. Просто меня удивляет, как они там живут, в такой антисанитарии.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. И отчего не едут на Украину, домой?
ИРИНА. Ждут, что здесь подвернется халтура, там у них работы нет никакой. И этот ужасный Микола, их прораб, каждый день мне толкует, что надо начинать рыть какой-то асептик. Какой асептик? Я уже должна им за работу больше тысячи долларов, а у меня всего в наличии только пятьсот. Они совсем не верят, что у меня нет денег. Я дала объявление в газету, что продается дом, но позвонили всего три человека, расспросили и ≈ все. Даже не знаю: удастся ли продать дом вообще; сейчас, после всех этих кризисов, ни у кого нет денег. Тем более что дом даже без окон. И вообще, какой смысл штукатурить стены дома без окон.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. А почему они не вставили окна? Ведь Саша, припоминаю, их покупал.
ИРИНА. Ах, Николай Павлович! Вы что, забыли? Их же зимою украли.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ах, да. Действительно, забыл: сейчас ведь все друг у друга только крадут. (Морщась, прикладывает ладони к животу). Премерзкая традиция.
ИРИНА. Болит? Сейчас сварю кашу.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Даже не знаю, смогу ли ее съесть, но┘ (Вдруг замечает что-то в окне и вглядывается туда). Послушай, Ирина, а что это за машина к нам пожаловала ≈ с утра, гляжу, стоит?
ИРИНА. Ах, забыла сказать. Вчера поздно вечером приехала Елена.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Вспоминая). Елена, Елена (Вспомнив). А-а, Лена, племянница, славная девочка. Очень давно ее не видал.
ИРИНА. Ну, она уже не девочка, у нее свои два славные мальчика. Воспитывает их одна. Муж, летчик, так ужасно разбился погиб.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да, мне Саша рассказывал. Кажется, она выезжала после этого жить за границу.
ЕЛЕНА (Говорит весело, спускаясь с лестницы). Там, где я жила, заграницей, навряд ли, можно назвать. Так, Азиатская страна, некоего мира. Доброе утро, дядя Николай. (Целует его). Доброе утро. (Кивает Ирине).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Доброе, доброе. (Тоже целует племянницу). Страна третьего мира, ты хочешь сказать. Хотя теперь третий мир ≈ это, по всем вероятиям, мы. Рад тебя видеть. (Разглядывает племянницу). Выглядишь ты превосходно ≈ не старишься.
ИРИНА. Пойду сварю кашу ≈ позавтракаем. (Уходит).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Как ты сама? Как твои сыновья?
ЕЛЕНА. Они учатся. Я, спасибо, ничего. Вы-то как?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Похудел на пятнадцать килограммов. Ирина уже сказала тебе, что у меня рак?
ЕЛЕНА. А точно ли рак?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да что ж там может быть еще, коли все врачи разрешили. Жена умерла три года назад, тоже желудок. (Машет рукой). Ну да ладно про это... Сына мне вот жалко, почти в один год с женой... (Приглушая голос). После того Ирина сильно сдала, да и отпрыск сразу очень изменился. Не думал, что он так привязан к отцу. Представь, первым увидел убитого в машине Сашу. Когда приехала милиция, он весь был в крови ≈ пытался отца оживить. Эти идиоты решили, что убил его он. Как уж они подстроили, что на руках его оказались следы какого-то пороха, не знаю, но его на наших глазах увели в наручниках и даже не сказали ≈ куда. Кто б знал, что мы пережили с Ириной. Чтобы все это замять, пришлось заплатить уйму денег. И знаешь, что он сделал, выйдя оттуда... (Елена качает головой). Бросил Университет. Ему, разумеется, тут же стала светить армия. Само собой, опять понадобилась уйма денег, чтоб его оставила в покое эта наша доблестная армия. Ирине пришла в голову дурацкая идея поучить его за границею, в Оксфорде. Опять уйма денег.
ЕЛЕНА. Ну, может, не такая уж и дурацкая. Как он там?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Издает смешок. С иронией). Там он никак. Он вон там. (Кивает на приоткрытую дверь, из которой начинает громко звучать музыка). И что-то подозрительно рано сегодня проснулся. (Глядит на будильник, который на минуту вынимает из кармана и осторожно трогает свой живот).
(Входит Ирина с подносом, на котором посуда, кастрюлька и кофейник.)
ИРИНА (Кричит, расставляя на столе все принесенное на подносе). Вадик, я тебя умоляю, сделай потише!
ВАДИК (Кричит из-за двери). Сто раз вам уже говорил: слушаю музыку либо так, либо ≈ никак.
ИРИНА (Кричит). Лучше никак! (Музыка смолкает, и тут же раздается звук включившейся ненадолго бетономешалки). О, боже!
ВАДИК (Из-за двери). У вас кофе готов?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Ирине). Пусть придет пить кофе, только скажи ему, чтоб хотя бы шорты надел.
(Ирина выходит в другую комнату).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ты мне не скажешь, Лена, отчего это новое поколение совершенно не стесняется своей наготы, и вообще ничего? (Закрывает глаза в болезненной истоме и прижимает ладони к животу).
ЕЛЕНА (В рассеянной задумчивости оглядывает комнату и что-то видимое в застекленные двери и окна). Оно другое, раскрепощенное, не столько эротичное, сколько просто дорвавшееся до вседозволенности, которая предшествующим поколениям даже не снилась.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. И отчего ж это такое с ним приключилось?
ЕЛЕНА (Все также задумчиво). Бог ведает. Быть может, на них нисходят совсем другие эманации небес, дающие им другие мысли, желания. Подозреваю, что и гены у них не совсем как у нас.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Иронически). Вот как? (Издает короткий смешок). Мне всегда казалось, что существует-таки нечто, что выносить на всеобщее обозрение нельзя никогда, потому что нельзя никогда. М - да . "O tempora, o mores". ("О времена, о нравы" ≈ лат.). Так, все те непристойности, что сейчас показывают с утра до вечера по телевизору, их не коробят ничуть?
ЕЛЕНА (Смеется). Подозреваю, совсем не коробят. Все течет, все ≈" panta rhei " ("все течет, все изменяется" ≈ греч.).
(Из двери комнаты появляется Вадик с татуировкой на плече в одних шортах и босиком, одаривает Елену хмурым кивком и садится к столу.)
ВАДИК (Досадливо.) А орешков чего, не осталось? Я что, вчера все слопал? (Наливает себе из кофейника кофе, вынимает из кармана шорт сигареты, зажигалку и закуривает).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Елене). Лет до пятнадцати его мать и отец тряслись над ним как над редким оранжерейным цветком. Кормили одним диетическим и витаминизированным. Помню, делали ему всевозможные анализы после каждого чиха. А теперь он вырос и курит как сапожник.
ВАДИК. Скажи, дед, спасибо, что не пью, не колюсь.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Merci вам.
(Елена берет стул, ставит его к окну, открывает оконную раму, после чего слышится пение птиц. Берет чашку Вадика, переносит ее на подоконник и кивает тому к окну пересесть).
ЕЛЕНА. Не дует вам, дядя?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ой, нет, хорошо, ты открыла, сегодня тепло, хорошо. Ах, Вадим, неужели ты не понимаешь, что удручаешь нас тем, что стал так много курить?
ВАДИК. Понимаю. Но мне на ваши удручения как бы плевать. (Пересев, выдувает сигаретный дым в открытое окно).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Обрати внимание, Лена: современная молодежь, совершенно не умеет изъясняться без этого "как бы". Ты не находишь, что это как бы попытка отстраниться от достоверности того, что они говорят?
ВАДИК (Как бы подсказывая тете ответ, заставляя ту улыбнуться). Как бы да. Yes, it is.
(Входит Ирина, накладывает кашу в тарелку свекра, тот принимается ее медленно есть: проглотив чайную ложку, он некоторое время пережидает, после чего проглатывает следующую.)
ЕЛЕНА (Вынимает из сумки и подает племяннику компакт-диск). Сыновья просили тебе передать.
ВАДИК (Рассматривая диск). Ух, ты! То, что надо. (Переводит восторженный взгляд с диска на тетю). Ты ≈ тетя Елена. Черт, не узнал тебя.
ЕЛЕНА (Вынимает из сумки майку с эмблемой модной музыкальной группы и протягивает ее Вадику). Если понравится, то тоже твоя.
ВАДИК. Ух, ты! Клевая маечка. Мне даришь? (Надевает майку).
ЕЛЕНА. Сказала же, дарю, если понравится. Не в моих правилах дарить то, что не нра...
ВАДИК. Еще бы не нравится. (Нежно гладит майку). Знаешь, какая это классная группа.
ЕЛЕНА. А ты все такое же дитя, только уже без беленьких волосиков, которые, когда ты был маленьким, можно было потрепать. (Треплет пальцами его побритую голову).
ВАДИК. Я им тоже кое-что подарю.
(Он выходит на минуту из комнаты и тут же возвращается с книгой).
ВАДИК. Держи, теть Елен.
ЕЛЕНА. Спасибо. (Читает на обложке книги). "Стихооткровень вымирающеродного отпрыска".
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да уж такая откровенная твоя откровень, что... Помесь непристойности с непонятностью. Но, быть может, это еще всего того не предел.
ВАДИК. Дед, ты в этом вообще ничего не смыслишь.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Может, ты и прав, но чтоб что-то написать, и это я знаю абсолютно точно, положено прежде кое-что начитать. А ты ничегошеньки отродясь не читал.
ИРИНА. Не надо этого ему говорить, я вас прошу. Кое-что он все-таки читал.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Читал он только то, что ты в свое время ему прочитала. Ты, Ирина, влюбленная в своего сына мать и относишься к нему без всякой критики; с детства ты и Саша выполняли все его прихоти. Сначала он хотел быть музыкантом, причем, что ни день придумывал себе все новый инструмент. И даже не знаю, есть ли хоть какой инструмент, который ему не купили. (Елене). У нас было все: пианино, скрипки, трубы, гитары; были даже бубны с каких-то островов, кастаньеты, балалайки, мандолины.
ВАДИК. Ты, дед, забыл, у нас была еще ударная установка, которая занимала полкомнаты. Потом еще синтезатор.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да, и ни на одном из инструментов он так и не научился прилично играть. Потом он захотел рисовать; разумеется, весь дом тут же был обставлен мольбертами, но красками он пачкал почему-то только стены. Теперь он сочиняет стихи. У нас нет денег даже на сносное существование, но на последние деньги Ирина издает его книгу в полтысячи экземпляров.
ВАДИК. И всего-то в двести пятьдесят.
ИРИНА (С укоризной). Николай Павлович, может, уже довольно об этом.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Как ты понимаешь, Ирина, мне это все уже все равно, но самое ужасное, что ни ты, ни ты, наш драгоценный отпрыск, не сможете существовать без поддержки извне. И это меня удручает.
ИРИНА (Хлюпает). Ах, это ужасно.
ВАДИК. Ну ладно тебе, дед. Чего ты все мать теребишь?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Отодвигает недоеденную кашу). Больше не буду. Как хотите живите. Пошли, Лена, может, ты мне что-то поинтереснее расскажешь. (Тяжело поднимается). Как там в Азии? Ведь их, азиатов, что-то ужасающе много, во много раз больше, чем нас. Скоро ль они на нас войной-то пойду?
ЕЛЕНА (Улыбаясь). Полагаю, что очень не скоро. В тех местах всех как-то больше занимают проблемы личной наживы.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да, да, да. Это мы все, русские, о всеобщем прогрессе пеклися, мировым коммунизмом, где все будет поровну, всему миру грозили; а они-то, маленькие, косоглазенькие, эк нас своей личной, махонькой, косенькой наживой объегорили. (Подходя к Елене). Ну да, ты мне все расскажешь.
(Елена, дав дяде опереться на руку, уводит его.)
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Та же комната, что и в первом действии, только за окном начинает темнеть. Сидит в той же согбенной позе Николай Павлович, одна рука его на животе, другой, чуть потрясывющейся, он наливает в ликерную рюмку водку из бутылки. С минуту, испытывая, по-видимому, боль в животе, пережидает и с отвращением выпивает всю рюмку. В приоткрытых дверях появляется Микола.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Заходите, Никола.
МИКОЛА. Доброго вечера. Да що, хозяин, хочу спросить: идэ Ирина Семеновна?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да я уж сам думаю, куда она запропастилась. Поехала еще днем с племянницей на рынок ≈ пора б им вернуться.
МИКОЛА. Да я насчет чего. Хотел сказать, что штукатурить мы кончили. Всю работу, как договаривались, сделали по-честному. Все стены прямые, гладкие ≈ все в лучшем виде. (Проводит рукой по воображаемой стене). Теперь надо асептик.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. А надо ли? И вообще, что такое асептик?
МИКОЛА. Яма такая, чтоб все отходы ≈ туда. Как же без нее. Дом-то большой, трехэтажный. (Косится на стоящую на столе бутылку).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Кивает на бутылку). Может, хотите, пока они едут?
МИКОЛА (Чуть смущенно). Даже не знаю, день-то вроде обычный.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да уж уважьте. Только там вот стаканчик себе подсмотрите на кухне и там же в холодильнике колбасу, сыр ≈ что понравится. А то как-то не очень хочется вставать.
(Микола выходит в дверь и скоро возвращается с двумя стаканами, огурцом, солонкой и ножом. Наливает в стаканы водку, но Николай Павлович, указав на живот, потом на ликерную рюмку, подсказывает, что налить ему надо в нее. Микола осторожно переливает из стакана в рюмку. Чокаются.)
МИКОЛА. Будем здоровы.
(Оба выпивают. Микола отдувается, разрезав огурец пополам, посыпает его солью и начинает с хрустом жевать.)
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Что, паршивая стала водка?
МИКОЛА. Не. Водка, как у нас говорят, може быть тильки хороша и дуже хороша, а вот жинка, так вона, вона може быть паршива и дуже паршива.
(Оба смеются).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. А жена ваша сейчас, простите, где?
МИКОЛА. Да дома, с бабкой, с детьми одна мается. Брат мой, что рядом жил, в Егыпет уехал и жинку свою туда же увез.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Куда, простите, уехал, увез?
МИКОЛА. Та в Егыпет, в Африку.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ах, в Египет. И что ж он там делает?
МИКОЛА. Барахлом торгует.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Нашим?
МИКОЛА. Не, ихним егыпетским. Жинка плачет его ≈ хочет вернуться. Да грошей нэма. Мы ж бедней вас живем.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Грустно вздыхает). Так выходит, зря вы от нас отделились: что нам без вас, что вам без нас.
МИКОЛА. Да кто нас про то спрашивал. То все их игры. (Указывает наверх). Им до нас як до луны. Даже лучше будет, колы вси помрем.
(Слышен шум подъехавшей машины и хлопанье ее дверей, после чего появляются Елена и Ирина с сумками в руках).
МИКОЛА (Встает). Я тут, Семеновна, насчет асептика.
ИРИНА. Ах, Микола, милый, я тебя умоляю, давай в другой раз поговорим об этом. Так устала.
(Николай Павлович указывает на стакан, из которого ему отливал в рюмку Микола и кивает ему, тот выпивает и утирает рот рукой).
МИКОЛА (Выходя в открытые двери на террасу). Ну, ладно, тогда до завтра.
(Вбегает из двери комнаты Вадик).
ВАДИК. Ма, чего-нибудь вкусное купила? (Принимается рыться в принесенных сумках и выкладывать их содержимое на стол). Орешки-то хоть купила?
ИРИНА (С неудовольствием). Питаешься непонятно как: одни орешки с фруктами ешь и пьешь весь день кофе.
ВАДИК. Ага, а ты хочешь, чтоб я ел всю эту вашу дрянь. Какой-то ≈ колбасы, сыра ≈ дряни всякой накупили. (Брезгливо откидывает несколько пакетов на стол).
ИРИНА (Обращаясь в Елене). Ты представляешь, он уже целых два года не ест ни мяса, ни рыбы и даже не пьет молока. В Англии он хоть ел их заменители из сои, но у нас их нет. И видишь, кожа нечистая стала (Указывает сыну на его подбородок и грудь).
ВАДИК. Ха, кожа. Иисус Христос вообще весь в язвах и болячках был, и ≈ ничего: все от него тащились и так, и до сих пор от него без ума.
ИРИНА. Вадик, прошу тебя, при дедушке не надо богохульств.
ЕЛЕНА (Не слушая их, смотрит на дядю, которого начинают мучить сильные боли в животе). А лекарства, дядя, вы принимали сегодня?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Указывает на бутылку водки). Даже, как видишь, вот это последнее, что врачи разрешили, сегодня что-то не помогло.
ЕЛЕНА. Если есть чем, я могу уколоть.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Ах, ты же у нас биолог, почти врач, ≈ я и забыл. Да, сделай милость, уколи меня, у меня там все есть ≈ ампулы, шприцы.
ЕЛЕНА. Пойду мыть руки. (Ирине). Полотенце мне чистое приготовь.
(Ирина уводит опирающегося на ее руку свекра. Елена уходит за ними).
(Вадик, оставшись один, отыскивает в сумках орешки и виноград и жадно принимается есть то и другое по очереди, отплевывая косточки куда придется. Вынимает из сумки пакет сока и, надрезав его ножом, которым Микола разрезал огурец, начинает прямо из пакета, обливаясь и утираясь, пить; замечает, что соком облил приглянувшуюся в первом действии майку, ставит пакет и пытается пятно на майке затереть. Входит Елена.)
ВАДИК. Ну чего там с дедом?
ЕЛЕНА. Да ничего, уколола его, сказал, что хочет заснуть.
ВАДИК. Жалко деда ≈ он иногда ничего, когда не наезжает на меня.
ЕЛЕНА. Он вовсе на тебя не наезжает, просто хочет что-то тебе подсказать.
ВАДИК. Ага. Вчера пристал ко мне: "Ах, внук, как ты живешь? Ведаешь ли ты, что в человеке все должно быть прекрасно, и фэйс, и клаудз, и чего-то еще". И дальше все такое, что завещал дедушка Ленин, попер мне.
ЕЛЕНА. Ты уверен, что это именно из Ленинских заветов цитата?
ВАДИК. Да кто его знает ≈ может из Крупской. Да все они одно и тоже зудели и зудят: "Учиться, учиться, учиться".
ЕЛЕНА. Ах, Вадик, да как же ему на тебя не ворчать. И вообще, при таких-то на тебя потратах мог бы запросто доучиться в этом Оксфорде.
ВАДИК. Этот ваш Оксфорд перед нашим Университетом просто не катит, это просто колхоз.
ЕЛЕНА. Так и не поняла: ты этому колхозу Оксфордскому не понравился или он тебе?
ВАДИК (Уныло). Фифти-фифти.
ЕЛЕНА (Подстраиваясь под его тон). Так и что ты собираешься делать? Друзья твои, как поняла, тебя довольно крупно кинули.
ВАДИК. Ха, крупней не бывает. Один сцапал у меня тридцать три тысячи баксов, якобы наварит процент. Другой, правда, поменьше ≈ семь с половиной. А третий вообще синтезатор взял поиграть ≈ теперь не отдаст ни за что. Все друзья ≈ суки. С-суки! (Мрачно, с чувством, глядя перед собой). Все они дружат с тобой, пока у тебя что-то есть.
ЕЛЕНА (Улыбаясь). И теперь все они, как их сейчас называют, дефолты, и ты им теперь, разумеется, не интересен совсем. Н-да, сейчас, когда появились большие суммы и новые установки на ценности, почти всяк норовит другого надуть, и покрупней. Я покрутилась в бизнесе, но, слава богу, мне все то надоело.
ВАДИК. Все стали с-суки, одни только деньги друг у друга пасут.
ЕЛЕНА. А ты думаешь, что ты для них сам по себе привлекателен. Дурачок. Кстати, стихи твои я прочла, в них местами прорывается стихоплетная страсть, и еще из них я узнала, во скольких странах ты побывал. Почти всю Европу объездил, пожил даже в Америке.
ВАДИК. Ха, плевал я на нее. Вся Америка требабахнутая. В ней живут одни тупари. (С недоверием и ожиданьем подвоха смотрит на тетю). И чего ты про меня с того, что прочла, вывела?
ЕЛЕНА. Да почти ничего. А послушай, а это правда, что ты, как утверждает дядя, никакой русской классики вообще не читал? И даже Чехова не раскрывал ни разу?
ВАДИК. А на фига? Ваш ведь Чехов, думаю, Шекспира в подлиннике не открывал никогда. А я его переводил. Ну и что?
ЕЛЕНА. И что ж от подлинного Шекспира в восторге?
ВАДИК. Восторгнулся бы, кабы понял чем, ≈ чума этот английский. И к тому же, Чехов Генри Миллера ≈ тоже классик считай ≈ аза в глаза не видал, и ≈ ничего.
ЕЛЕНА (Смеясь). А ты Генри того проштудировал, и только его, и даже не знаешь, кто такая Каштанка? Как же ты школу-то кончил?
ВАДИК (Припоминая). Каштанка, Каштанка. Собачка, что ли? А, мама в детстве читала. А что школа? Мама сочиненья писала ≈ я переписывал, папа без экзаменов пристроил в институт. Как у меня сессия, всем приходилось вспоминать, кого знают на кафедрах. Там половина так учится. Ну так, чего-то, конечно, и самому приходилось изредка. (Крутит рукой возле виска). Уж совсем-то не держи меня за дебила.
ЕЛЕНА. М-да, классические познанья тебя не завлекают ничуть, но в новомодных изысканиях ты эрудит. Во всяком случае, местами, как поняла, ты глубоко прокопал.
ВАДИК (Вдруг вглядываясь в тетю с подозрением). Послушай, а чего ты к нам вдруг приехала и уже вторую неделю живешь?
ЕЛЕНА (Садится на стул и закидывает ногу на ногу). М-да, вопрос редкой учтивости. Но отвечаю. Две недели назад мне позвонила твоя мама и сказала, что плох очень дядя и она не знает, что делать с недостроенным домом, потому что кончились деньги, и совершенно не знает, что делать с тобой. (Насмешливо). Ей кажется, что ты погибаешь.
ВАДИК (Все с тем же подозрением продолжая смотреть на тетю). Послушай, а какая тебе во всем том корысть? Ну пусть ты ходишь за дедом, колешь его, купила окна для дома. И что ты хочешь еще сделать со мной? (Вынимает из кармана шорт пачку сигарет, она пуста, сминает ее). Черт, кончились ≈ опять идти у Миколы стрелять.
ЕЛЕНА (С возмущением). Ты что, свой постулат "все ≈ корыстные" и на меня распространяешь. Хм... Послушай, а, может, тебе Чехова-то все ж почитать, я тут пьесы его наверху в шкафу видела. (Быстро взбегает по лестнице, ненадолго исчезнув, появляется снова и спускается вниз с книгой и блоком сигарет. Листает книгу). Вот, то что надо ≈ "Вишневый сад". (Подает Вадику книгу).
ВАДИК (Не принимая книги, надрывает сигаретный блок, берет из него пачку, раскрывает ее и извлекает из нее сигарету). Че то, трагедь? Комедь?
ЕЛЕНА (Подумав). Трагикомедь.
ВАДИК (Взяв книгу, листает ее и хмыкает). Действительно, "Вишневый сад". Скукотень не стомит ≈ прочту. (Достает из пачки еще одну сигарету и кладет ее за ухо).
ЕЛЕНА (Кивая на блок сигарет). Вообще-то это тебе.
ВАДИК (Изумленно). Мне? Целый блок? Это ж " Parliament ", мои любимые.
ЕЛЕНА. Мне его подсказала твоя мама. Но вовсе не собираюсь тебе его дарить, хочу у тебя его обменять на то, что ты обычно засыпаешь в табак.
ВАДИК (Насторожившись). Что ты имеешь в виду?
ЕЛЕНА. Ах, Вадик, не будь идиотом. Я жила на Востоке и прекрасно распознаю эту гадость по запаху. Хочу, пока я здесь, тебя от нее отучить. Если тебе очень приспичит забить себе ею мозги ≈ я тебе понемногу, чтоб ты не сильно страдал, смогу отсыпать. Конечно, ты ее сможешь снова купить, но у меня это будет бесплатно.
ВАДИК. А если я ее тебе не отдам? (С возмущением). Что, матери наябедничаешь? И будешь будоражить больного деда?
ЕЛЕНА. И не подумаю. Я просто уеду через некоторое время от вас, и ты больше никогда меня не увидишь. И все, что ты сможешь после ≈ это свести себя на нет, и в этом тебе очень поможет мама, без твоего отца вы оба ≈ никто. Он развратил вас бездельем. Твоя мама кончала Университет, а сейчас не может представить, и ей невозможно то объяснить, что она сможет работать простым педагогом. Ей, как и тебе , кажется, что вы созданы для чего-то заумно-возвышенного, и все ваши иллюзии лишь оттого, что много лет вы были хорошо обеспечены. Ты вообще не знаешь никакого ремесла. И если ты думаешь, что твои стихи ≈ нечто гениально-необычайное, то хочу тебя сказать, что сейчас все чувствуют это же, о чем непременно хотят поведать миру. Стихи сейчас учат слагать в детских садах; говорят, что лучше детей их никто и не пишет: все, что попадает в их поле зрения, подвергается стихоописанию. Кстати, именно дети прекрасно усваивают любую технику стихосложения.
ВАДИК. К черту твоих детей-стихоплетов. К черту технику стихосложения. Такой мерзости и быть не должно.
ЕЛЕНА. Возможно. Просто я хочу спустить тебя с неба на землю: объяснить тебе, что за свои стихи ты не получишь ни денег, ни почитания, ни восхищения, потому что таких стихов сейчас тьма, сейчас их не крапают только совсем уж ленивые.
ВАДИК. И ты их тоже крапаешь?
ЕЛЕНА. Я? стихи? Нет, только прозу, ≈ я абсолютно прозаическая женщина.
ВАДИК (Презрительно). Что, правда, пишешь? И что же ты пишешь?
ЕЛЕНА. Сказала ведь ≈ прозу.
ВАДИК. Про... (С сарказмом). Воображаю.
ЕЛЕНА (Немного подумав). Видишь ли, считается, что каждым, пытающимся вскарабкаться на Олимп искусства, правит лишь мелкое тщеславие, и так уж водится, что большинство пишущих обречены на непризнание, неуспех; но сносить это с достоинством дано очень немногим. Так вот, к чему все это тебе говорю, ≈ чтоб ты не обольщался: за свои стихи, скорей всего, ты не получишь даже презренья ≈ их просто никто не захочет читать. И знаю, это слушать тебе неприятно, но я говорю правду, которую тебе не скажет никто и по той простой причине, что, кроме дедушки и мамы, всем на тебя наплевать.
(Вадик быстро срывается с места, выбегает в соседнюю комнату и тут же снова вбегает, усаживается на пол; из принесенной им баночки он всыпает что-то в распотрошенную предварительно сигарету, после чего нервно ее раскуривает).
ЕЛЕНА (Протягивает руку к баночке и берет ее из рук Вадика). Надеюсь, это все, что есть? Не бойся, если ты захочешь снова себя отравить, я тебе ее отдам ≈ я очень небольшая между ею и тобой преграда; и потом это же не здесь, а здесь. (Указывает сначала на баночку, потом на висок Вадика).
ВАДИК. Все равно не пойму, на фига тебе это все?
ЕЛЕНА (Берет из рук Вадика сигарету, делает пару затяжек и возвращает ее). Видишь ли, твой отец и я, не то чтоб мы были так уж родственно близки, но мы никогда друг друга не обманывали, и потом он здорово мне однажды помог.
ВАДИК (Смотрит с недоверием и усмехается). Хочешь отдать ему долг ?
ЕЛЕНА. Нет, и ты же сам мне подсказываешь, что долги сейчас не отдают. Просто не хочу, чтоб из очаровательного, рефлексирующего, вообразившего о себе черт-те что, оболтуса, которых у нас миллионы, ты превратился в опустившегося и продолжающего черт-те что о себе воображать мужика. Это скучно, и┘ (Скучно). как-то уж очень всеобще.
(Выслушивает тетю насупившись, после чего невесело усмехается. Входит Ирина).
ИРИНА. Кажется, заснул. Теперь чтоб было тихо. (Прикладывает палец к губам). Вадик, очень тебя попрошу: громко ничего не включай.
ВАДИК (Молча докуривает сигарету, трясет подурневшей головой и поднимается с пола). Ладно. (К Елене). А если я сейчас все назад попрошу?
ЕЛЕНА (Спокойно). Все назад и получишь.
ВАДИК. Ладно, не надо.
(Елена подает ему со стола книгу).
ИРИНА. О чем это вы?
ВАДИК. Да ни о чем. (Что-то в книге прочитывая). Надо же ≈ "Вишневый сад". Пойду почитаю.
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
Та самая открытая терраса, что видна в окна и двери в первых двух действиях. По обеим сторонам от террасы высокие кусты отцветшей сирени. К крыше террасы подставлена лестница. На крыше распластавшись лежит Вадик и конопатит ее. Снизу за ним наблюдает Елена. Из глубины сада с тарелкой вишен подходит Ирина.
ИРИНА (С нарастающим ужасом). Вадик! Вадик, я тебя умоляю, что ты надумал? Слезь немедленно с крыши. (К Елене). Ты что, не знаешь, крыша вся прогнила, он свалится и сломает себе шею. (К Вадику). Слезь немедленно! Я попрошу Миколу, он прекрасно это сделает без тебя.
ЕЛЕНА. У Миколы ≈ он тяжелее Вадика раза в два ≈ много больше шансов проломать эту крышу и сломать себе шею. К тому же, ему надо платить. Неужели тебе самой не надоело подставлять по всему дому тазики, когда идет дождь. Ну пусть почувствует себя немного мужчиной.
ИРИНА. Вадик! Вадим! Я тебя умоляю.
(Вадик, мало обращая внимания на мать, с лицом, на котором удовлетворение проделанной работой, слезает с крыши; в руках у него банка из-под консервов, из которой торчит кисть).
ВАДИК (Елене). Вроде все дырки замазал.
ЕЛЕНА. Ну ты герой. Вечером подсохнут ≈ еще слоем сурика надо будет промазать.
ВАДИК. Ага.
ИРИНА (Обеспокоено). Никаким вторым слоем не надо. Больше ничего не надо. Поди помойся ≈ ты перепачкался. (Указывает сыну на испачканную суриком на плече татуировку). Лена, ты тоже прекрати его науськивать ≈ он разобьется и сломает себе шею.
ЕЛЕНА. Господи! Да что ему будет?
(Вадик входит в дом, из него выходит Николай Павлович и садится в плетеное кресло за стол на террасе).
ИРИНА. Как вы?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да сегодня, вроде, ничего. Даже позавтракал с аппетитом.
ИРИНА. Вот, немного вишен собрала. Там за домом два вишневые дерева. Когда строили дом, все вишни повырубили, а эти две чуть в сторонке ≈ уцелели. Этот вишневый сад еще папа сажал. Ни у кого в округе вишни так не плодоносили, как у нас. Папа, когда сажал, что-то такое в почву привнес, но не вспомню вот ≈ что. Девчонкой я объедалась вишнями. (Ставит тарелку перед свекром на стол). Может, съедите? Попробовала ≈ по-моему, не кислят.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да пожалуй, и съем. Только вот лекарства сначала выпью. Так сегодня хорошо расчувствовался, что и лекарства выпить забыл.
(Поднимается из кресла и идет в дом. Из дома появляется Вадик с двумя пустыми ведрами).
ВАДИК. Воды ни капли, а глотке сушняк. И боди полива просит.
(Ирина делает телодвижение у сына ведра забрать).
ВАДИК (Матери с укоризной). Ну чего, чего? В колодец, что ли, завалюсь ≈ шею сломаю?
(В некотором смущении Ирина отступает от сына и садится в кресло, Елена садится в другое кресло, и обе провожают взглядом удаляющегося с ведрами Вадика).
ЕЛЕНА. (Насмешливо). Самое интересное, что он был бы абсолютно нормален, если б не ты.
ИРИНА. (С возмущением). Если б не я, его забрали бы в армию, где бы с ним делали что хотели, или просто убили в Чечне. (Печально). Ах, Лена, если б ты знала... Твои мальчишки другие, они и учатся и все делают сами, и, когда учились в школе, ты даже не заглядывала в их дневники.
ЕЛЕНА. Да, полагаю, что учиться за них резона мне нет, точно так же, как читать чужие дневники. Да это и неприлично.
ИРИНА (В отчаянии). Быть может, я скверная мать, но я, действительно, не знаю, что с сыном делать? Он пишет странные стихи, посвящает их то девушкам, то парням, хотя сейчас со всеми порвал. И девушки у него, вроде бы, нет┘ Может, его побыстрее женить?
ЕЛЕНА. Чтоб побыстрей развести?
ИРИНА. Да, ты права.
ЕЛЕНА. Да сам-то он хочет ли чего?
ИРИНА. Не знаю. Однажды он привел в дом девушку. Но такую! Такую, знаешь, как в том фильме, ≈ всю такую внезапную, противоречивую. Даже и имя имела какое-то странное ≈ Лика. Перечитала, наверное, Чехова. Но Вадим был от нее без ума. Она перевернула за три дня весь дом вверх тормашками. На мольбертах писала пальцем стихи, и он учил ее играть на своих инструментах. С тех пор он пишет картины только пальцами, причем перед тем моет тщательно руки, а перед едой ≈ ни за что. Он целовал ее всю и бегал покупать ей орешки и соки, хотя не знал до того, где находится ближайшая булочная.
ЕЛЕНА (Улыбаясь). В ней и впрямь что-то было.
ИРИНА. Тебе смешно. Мы с Александром не спали эти три дня ни минуты: все двери хлопали, они то и дело включали какую-то музыку, то что-то падало, то разбивалась. Утром как-то открываю глаза: Александр сидит на кровати и так спокойно мне говорит: "Как думаешь ≈ мне вены здесь перерезать или в ванну пойти?" (На улыбку Елены). Нам было тогда не до смеха. Когда она ушла, сын закатил нам скандал и не разговаривал со мною полгода, до того как отца... решил, что я ее прогнала, и до сих пор уверен, что с такими глазами девчонки себе не найдет. Разыскивал ее после: бегал по набережным Москва-реки, где подобрал это чудо, потом узнал, что она куда-то уехала, кажется, в Париж.
ЕЛЕНА. А в самом деле зря ты ее прогнала. Как знать, может, с ней бы он и воскрес, коли так ею был увлечен.
ИРИНА. Ах, и ты туда же. Да с чего все взяли, что я ее прогнала, просто была от нее не в восторге. И потом не уверена, что она не была наркоманкой, у нее довольно странные были глаза. Такие, знаешь, нагловато-холодные, с такою яркой зеленой, довольно эффектные. Я думаю, что она уже где-нибудь там, за границей: уже удачно себя продала.
ЕЛЕНА. Ты думаешь, что себя можно удачно продать?
ИРИНА. А ты знаешь, сколько таких девчонок уезжают от нас туда продаваться, их миллион или больше.
ЕЛЕНА (Возмущенно). Ты так говоришь, точно они от нашей прекрасной жизни бегут в распрекрасную; они от нашей безнадеги бегут, от того, что нет мужчин, способных их удержать, защитить. Где их отцы, их братья, их мужчины? Все они предали их.
ИРИНА (С недоумением). Тебе так жалко все этих... путан?
ЕЛЕНА (Печально). Безумно.
ИРИНА (Пожимает плечами). (После паузы). Что-то Николай Павлович нейдет. Пошел принять лекарства и... Хотя, быть может, решил помолиться.
ЕЛЕНА. Он молится?
ИРИНА. Каждый день. У него тут иконы. Ой, не забыть бы, он просил ему масла для лампады купить. Не забыть бы. Суетно как-то живем. Ведь вот мало кто из нас о душе беспокоится перед тем как ≈ туда. (Взводит взор к небу и оглядывает с умилением участок и строящийся дом). Сейчас стыдно припомнить, как мы жили: было столько денег ≈ мы даже не знали, что еще купить.
ЕЛЕНА. Гуляли веселились ≈ подсчитали прослезились.
ИРИНА. Ах, и зачем только Александр затеял эту постройку. Я ведь знаю, как он... (Прикрывает ненадолго повлажневшие глаза), ведь он очень страдал, когда закрыли его институт и ему пришлось бросить науку и заняться этим дурацким бизнесом. Сейчас никто и не помнит, что была когда-то наука просто во имя познанья.
ЕЛЕНА. Да отчего же не помнит, кто-то ею просто занимается, хоть и бедствует, полагаю, ужасно. Разум не так легко истребить.
ИРИНА. Ну не знаю. Перед этим кошмаром Александр был такой... ходил такой подавленный, теперь знаю, ему угрожали, но нам он ничего не говорил... (Елена накладывает руку на плечо Ирины и пережидает, пока та переборется с чувствами). Извини. Я тоже после того, помнишь, была толстушкой, так похудела. Вроде бы и хорошо, но┘ (Оглядывая себя). отощавшей корове стройной ланью не стать.
ЕЛЕНА. Будет тебе. Не все было так плохо.
ИРИНА. Да, нам было здесь так хорошо, до того как началась вся эта кутерьма с постройками домов. Когда-то мы всех соседей здесь знали, все рылись в своих огородах и жили просто, дружно. Бывало, приедешь сюда из города, а на этом столе гора яблок. И не всегда узнаешь кто принес, все знали, что у нас в саду только вишни. А когда они цвели, утром встанешь ≈ весь сад в солнце и ты точно в раю. Как же было здесь хорошо! Было много выезжающих на лето детей, теперь их здесь почти нет. Был детский садик, в него мы отдавали Вадика. Теперь и садик, и все участки скупили какие-то понаехавшие сюда узбеки, какие-то якобы, как нам объяснили сначала, бедные беженцы. Потом эти на "мерседесах" "бедные беженцы", понагнали сюда своих рабочих строить дома, два года назад тут русской речи не было слышно. Потом их главного мафиози, он оказался наркодельцом, застрелили. Что тут было: были облавы, бегали какие-то люди с оружием в масках. Кто они? Бандиты? Милиция? Ничего не поймешь. Теперь они почти одно и тоже. Кое-кого разогнали, но кто-то остался, живет, хотя дома и не достроены, как наш. И по ночам, часто слышно, стреляют. Кроме нас, тут, по-моему, все при оружии. Такое впечатление, что мы живем в джунглях. И иной раз так страшно. Так страшно. Что с нами будет? Мы все вдруг стали так беззащитны. Как вспомнишь. Конечно при слове "социализм" все живое должно себя крестом осенить, но┘
ЕЛЕНА. Сильно по нему ностальгируешь?
ИРИНА (Отмахивает что-то словно привидевшееся). Ах, да нет, конечно же, нет. Столько невинно убиенных. (Завидя подошедшего сына, поднимается ему навстречу, забирает у него полные ведра и уносит их в дом. Вадик разваливается в кресле и закуривает, с видимым довольством поглядывая на Елену).
ВАДИК. Неделю целую одну махру курю. Прикинь?
ЕЛЕНА. Ну ≈ герой. Глядишь ≈ поумнеешь, работать начнешь. (Поднимается с кресла и, опершись на перила террасы, обращает взор к саду).
ВАДИК. Кем?
ЕЛЕНА. Понятия не имею, но выбор у тебя небольшой. Может, тебе придется заняться вульгарной работой, стать, например, продавцом. У меня впечатление, что все сейчас только тем и занимаются, что что-то продают.
ВАДИК (Насмешливо). Во-во. Поди, помнишь Адика, братца моего троюродного, дедова брата внучка. Вот он сейчас продает всякую дрянь для собак: им жратву, кости муляжные, какую-то гадость от блох. Разжирел как три бульдога, Креза из себя теперь корчит. Мне, что ли, тоже стать продавцом? (Усмехается) Продавцом, что ли, воздуха?
ЕЛЕНА. Ох, видел бы ты, как сейчас живет простой-то, поодаль от столицы, народ, который стихов не читает, не пишет. Много людей вообще голодает. Отдыхала тут недавно в деревне, мальчишка пристал: "Дай, теть, хлеба". Думала придуряется, но дала. Так он на него набросился.
ВАДИК. И чего ж они там, что ли, не работают?
ЕЛЕНА (Усмехается). Ха! Есть места, где работу найти невозможно совсем, там приходится сажать картошку, добывать в реке, в лесу все, что там водится и, что плохо лежит, воровать. О твоих любимых орешках и фруктиках с кофе там просто не ведают и не брезгуют никакой работой, чтоб выжить. Сейчас, подозреваю, можно заработать только вульгарной работой.
ВАДИК. А ты уверена, что я хочу так работать? (Курит и быстро, нервно начинает есть с тарелки вишни, отплевывая косточки сначала в тарелку, потом на стол, а после и на пол). Может, я вообще хочу стать бандитом.
ЕЛЕНА. Ах да, прости, забыла про новомодный бандитизм. (Изображая пальцем стрельбу). Пих-пах. Романтично до ужаса.
ВАДИМ. Да на самом деле дерьмо; и фиг поймешь ≈ супермен ты или бандит.
ЕЛЕНА. Да, ваше поколение влипло в такое дерьмо, что-то созидательное и разумное сделать вам непросто; все порушено: производство, наука, культура, ≈ но зато есть субкультурное телепойло, в которым полощут ваши мозги.
ВАДИК. Все ты знаешь. Как оракул вещаешь.
ЕЛЕНА. Где-то ≈ да. Полагаю, ты хочешь заниматься искусством, оно тебя влечет. Ни крепостных, ни наследства, как у большинства наших русских классиков, у тебя нет. То, что оставил тебе отец, ты уже прокутил. Искусством, посмотри правде в глаза, заработать сейчас практически невозможно. Хотя есть какая-то небольшая когорта людей искусства, которая что-то имеет с него. Стихи, подозреваю и тебе говорила об этом, сейчас...
ВАДИК (Перебивает тетю и говорит сумрачно). Стихи сейчас никому не нужны. Да объявись сейчас хоть твой Чехов, о нем бы прознало два, ну или три человека, которым тот в своей лавке пьески свои по дешевке продал. Потому что все сейчас стали с-суками. Я больше ничего писать не хочу. (Мечтательно). Хотел бы, ох, если я мог, писать музыку. Есть такие две группы. Особенно одна. Ох, если б я умел писать такую музыку. Но я бы мог их снимать. (Входя во власть своих грез, глубоко дышит). Знаю, какой бы снял с ними клип, такой бы клип, как я, никто сделать не смог.
ЕЛЕНА. Все равно так и так, тебе нужно много работать и много читать. Кстати, Чехова ты прочитал?
ВАДИК. Только половину
ЕЛЕНА. И как он тебе?
ВАДИК. Нудила. Но местами, так ≈ ничего, сойдет для сельской местности.
ЕЛЕНА. Классика вообще нудна, и местами ≈ очень. (Раздумчиво). Но она создает настроение, эмоции сопереживания, ощущения пребывания в ее атмосфере. В занимательной беллетристике всего того нет. Ты знаешь, во времена нудного Чехова, которого ты, надеюсь, все ж дочтешь, писатели писали в надежде научить людей жить, в нечто возвышенное верить, теперь же во все эти преобразования мира письмом не верит никто.
ВАДИК. И, стало быть, такое ваше искусство скоро помрет.
ЕЛЕНА. Такое нравоучительное ≈ почти померло. Теперь искусство стало эпатажным, скорым, мелькающим, удивляющим ≈ тотальная клипомания, в которой, как ты говоришь, фиг что поймешь.
ВАДИК. Да, это не ваше занудство с нравоучительным сюжетом для тупых, да и, вообще, все эти маетня по Чехову уже никому не нужна.
ЕЛЕНА. Не волнуйся, твоя клипомания тоже уступит место чему-то поинтересней ее.
ВАДИК. Это чему же?
ЕЛЕНА. Здравому смыслу ≈ надеюсь. (Обернувшись к племяннику, видит, как тот, доев вишни, утирает рукою рот).
ЕЛЕНА. Ах, ты что, все съел? Это ж мама для дяди поставила.
ВАДИК. Черт! Откуда, блин, я знал?
ЕЛЕНА. Ах, Вадик, от ваших эвфемизмов... Ведь твой отец, твоя мама, уж не говорю, дедушка... хоть бы что от них перенял.
ВАДИК. Ты, как дед, тот все зудит, что я у них Митрофанушка.
ЕЛЕНА (Засмеявшись). Пожалуй, есть немного.
ВАДИК (Тушит сигарету в тарелке, где были вишни, встает и мрачнеет лицом). Дай мне то, что взяла.
ЕЛЕНА. Прямо сейчас? Ладно, сам возьми. Наверху, где я сплю, в углу под кроватью. (Пристально смотрящему племяннику). Что ты так на меня смотришь? Ты думаешь, что я не понимаю, что тебя надо мозги задурить, чтоб не грызли безделье и страх. На Востоке это и наркотиком-то не считают, так ≈ ерундень.
ВАДИК (С обидой). А может я еще и колюсь.
ЕЛЕНА. Не колешься. Дырок нет, а уж такой ты всегда обнаженный.
ВАДИК. Ну не колюсь. (Вдруг с возмущением). Ты что думаешь, что я идиот и не понимаю, что это существует для того, чтоб иметь возможность прикоснуться к тому (Указывая на небо), но лишь прикоснуться, а не задурить, как ты сказала мозги, потому что это┘ (Трогая пальцем висок). это единственное, что стоит беречь, потому, что это у меня не отнимут, даже если заставят жить в абсолютном хлеву.
ЕЛЕНА. Ладно, не мучься ≈ курни. Разрешаю вам (Одной рукой обвивает шею сидящего Вадика, другой ≈ теребит на его голове воображаемые волосы, в голосе ее появляется нарастающая страсть). Но вообще настоящего мужчину волнует вовсе не это, а только работа и... женщины. А все, что вас так занимает, так ужасно томит, все это такая... (Говорит что-то неслышное в самое ухо съежившемуся племяннику).
ВАДИК (Слегка оробев, поднимает на тетю глаза). А хитрая ты.
ЕЛЕНА (Садится в плетеное кресло, печально). Еще хитрей, чем ты думаешь.
ВАДИК (Встает). Чуть-чуть совсем отсыплю. Назад положу ≈ потом перепрячешь.
(Елена кивает. Вадик уходит в дом, из него выходит Николай Павлович и опускается в кресло).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Видит тарелку с окурком, брезгливо ее отодвигает). Все слопал внучок.
ЕЛЕНА (Составляет тарелку на пол). Завтра в город поеду дней на пять. Если вишни будут на рынке, привезу. Может, что нужно еще? Газет привезти?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Саркастически). "Газет". А что в них читать? Смакование всей той мерзости, что сейчас происходит. Из них только и можно узнать, как грабят страну. (С горечью). Боже, довести страну до такой разрухи, до такой нищеты. Не платить людям месяцами, годами зарплату. Да в каком государстве такое возможно? Таких государств даже нет. Не государство ≈ театр абсурда. Боже, что за люди все эти наши правители! Дорвавшиеся до власти плебеи. Превратить всю страну в одну большую зону, где все должны работать на каких-то расплодившихся, как тараканы, паханов.
ЕЛЕНА. Ну ведь в правители пробираются через такие фильтры, в которые порядочному человеку просочиться, подозреваю, не просто.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Так унизить людей нищетой. Довести страну до такого позора. (Сжимает лежащие на столе кулаки). Столько лет я отдал науке, которая теперь никому не нужна. Никому! (Елена, глядя с состраданием, протягивает к нему обе руки). Но что ужасней всего ≈ потерять сына так дико. Да, Александра так глупо я потерял. За что же бог отвернулся от нас? (Плачет, закрывая руками лицо).
(Елена встает и прижимает к себе его голову).
ЕЛЕНА. Ну да, бог даст, ≈ все образуется.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да. Да. Извини меня. (Достает платок, утирает слезы, Елена ему помогает). Конечно же, все образуется. Но столько еще потеряют людей. Отчего-то России всегда нужны миллионные жертвы, чтоб как-то свое возрожденье начать. Как же жалко людей, и столько их способных, хорошо образованных, таких, каких в принципе нет нигде на земле. И столько погибнет, и это будет уже совсем другая страна. Вадька прав ≈ возвышенными чеховскими рефлексиями нам больше не жить, те оставят чудакам-театралам, да иноземцам, любопытствующим русской душой.
ЕЛЕНА (Утешительно). Да ничего, уж пора стать разумней, практичней; хоть и предчувствую, что такими, как все, нам не стать. (Указывая дяде на живот). Болит ≈ нет? Не уколоть?
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Нет, спасибо, ничего. Хочу помолиться. (Тяжело поднимается, Елена хочет его проводить). Ничего, ничего, я потихоньку дойду. (Елена целует его, он ее).
Занавес.
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ.
Та же комната, что и в первом действии. Ночь, ничего не видно, слышно, как за окном идет дождь. После громового раската комната озаряется вспышкою молнии.
(Вбегает Вадик, в руках его горящая зажигалка).
ВАДИК. Вот черт, не видно ничего. Черт! Света нет! (Истерично). Мать! Мать!
(Елена спускается с лестницы).
ЕЛЕНА. Слушай, что ты орешь?
ВАДИК. Где мать? Почему нет света?
(Слышны щелканья выключателя).
ЕЛЕНА. Из-за грозы отключили, наверное.
ВАДИК (Все так же истерично) Мать! Мать! Черт! Зажигалка нагрелась.
(Зажигалка гаснет и снова становится темно, слышен грозовой раскат).
ЕЛЕНА (С досадой). Мне твоя "мать" прямо по уху режет. Павел Власов какой объявился. Что случилось, ты мне не можешь сказать?
ВАДИК. Черт! Где она!?
(Появляется Ирина в распахнутом, поверх ночной рубашки, халате с зажженной керосиновой лампой).
ИРИНА. Я слышу, что ты кричишь, но ничего же не видно, должна же я была зажечь лампу.
ВАДИК (Все так же возбужденно). Слушай, отдай сейчас же то, что взяла.
ИРИНА (Тоже взволнованно). Что ты хочешь? Умоляю тебя, успокойся. Лена, прошу, там, у тебя наверху, еще свечи в подсвечнике есть, зажги их, пожалуйста.
ВАДИК (Матери). Верни то, что взяла.
(Елена поднимается по лестнице и, ненадолго исчезнув, снова появляется с подсвечником с тремя горящими свечами и спускается).
ИРИНА. Что ты хочешь?
ВАДИК. Я сказал, верни что взяла.
ИРИНА (Изображая непонимание). Что? Что?
ВАДИК. То, что было под моим матрасом.
ИРИНА. Я не знаю, что там у тебя пропало. Может, рабочие что-нибудь взяли? Они же ходят сюда. Ну поди еще посмотри, что там пропало, сейчас же темно.
Раздаются один за другим два сильных грозовых раската, сопровождающиеся яркими вспышками.
ИРИНА (Со страхом жмется к Елена). Как страшно. (Глядя вверх). Боже, спаси, сохрани.
ЕЛЕНА (Иронически). Да уж пожалуйста.
ВАДИК. Как же, рабочие ≈ не дури мне мозги. Сейчас еще посмотрю, но если не найду, ты мне отдашь. (Очень гневно) И сейчас же! (Убегает в другую комнату).
ЕЛЕНА. Что ты у него взяла?
ИРИНА (В ужасной тревоге). Лена, я не знаю, что делать. (Ставит керосиновую лампу на стол, вздрагивает от двух, один за другим прозвучавших раскатов и начинает плакать). Утром нашла у него пистолет. Я не знаю, как быть, ≈ боюсь, что он с собою что-нибудь сделает.
ЕЛЕНА (Насмешливо). Что, например?
ИРИНА. Ты не знаешь его.
ЕЛЕНА. Да что там знать?
(Вбегает запыхавшийся Вадик).
ВАДИК (Тяжело дыша, смотрит на тоже тяжело задышавшую от волнения мать). Отдавай! Я кому сказал!?
ЕЛЕНА. Слушайте, как вам эта комедия обоим не надоела? Вам не стыдно из-за какой-то паршивой игрушки перекрикивать грозу и будить больного человека, если только уже не разбудили его.
ВАДИК. Отдавай!!
ЕЛЕНА. Отдай ему его игрушку.
ВАДИК (Гневно). Это не игрушка ≈ из этой иг... застрелили отца.
ЕЛЕНА. Извини. Я не знала.
ВАДИК (Задыхаясь и сжимая кулаки). И если б я знал, кто это сделал ≈ я бы убил.
ЕЛЕНА. Как он у тебя оказался?
ВАДИК. Тогда же в машине нашел. Когда менты уже подъезжали, закинул на крышу гаража во дворе. Искали ≈ не нашли.
ЕЛЕН. А ты, не отдав его, не помешал им разыскать убийцу?
ВАДИК (Очень убежденно, качая головою). Нет. Они никогда никого не находят. Они все заодно. (Матери). Отдай.
ЕЛЕНА (Ирине). Отдай.
(Ирина смотрит на сына с состраданием и страхом, вздрагивает от очередного раската, ненадолго выходит и, возвратившись, отдает пистолет сыну).
ВАДИК (Взволнованно). А где патрон!? Там один оставался!? Где он!?
ИРИНА (Чуть не плача). Я не знаю, может, он выпал. Я не знаю, не помню, куда девала его.
ЕЛЕНА. Слушайте, как вам не надоел этот спектакль? Все эти ваши патрончики, все эти наколочки (Трогает на плече Вадика татуировку), что от них толку, если в голове ничего.
ВАДИК. У тебя там больно много. Чего ты все!?... (Вдруг очень подозрительно начинает вглядываться в тетю). Я знаю, что у тебя в голове, наконец - таки понял: ты здесь для того, чтоб купить наш дом, и за пол его цены, как родня, потому что мы все тебе задолжали.
ЕЛЕНА. Да на что мне твой дом?
ВАДИК (Матери). Отдай мне патрон! Быстро отдай, я сказал!
(Ирина уходит, Вадик выбегает за нею и вскоре возвращается. Щелкая на ходу затвором пистолета, он подходит к дверям, открывает их нараспашку и выбегает в сад под дождь. Появляется очень взволнованная Ирина, проходит через распахнутые двери на террасу и озирается, пытаясь хоть что в темноте рассмотреть).
ИРИНА. Я так боюсь, что он что-нибудь с собой сотворит.
ЕЛЕНА. Да что сотворит? И с чего бы?
ИРИНА. Да неужели ты не знаешь, сколько сейчас людей кончают с собою, все эти отчаявшиеся, потерявшие надежду и работу.
ЕЛЕНА. Ну, к Вадику это не имеет никакого отношения: во-первых, он в своей жизни ни дня не работал, и даже не знает, с чем эту работу едят; во-вторых, чего ему отчаиваться ≈ пока у него есть мать, которая будет ему потакать, а в-третьих...
ИРИНА. Ах, Лена, ты ничего не знаешь. Уже три месяца мы не ездим в Москву. Раньше он и дня не мог прожить без своего интернета, а теперь... Мы даже не можем появиться в московской квартире, потому что... Ах, я не говорила тебе. Но три месяца назад я буквально спасла его от тюрьмы. Ему кто-то дал этой ужасной травы (Ты знаешь, сейчас вся молодежь ее курит).
ЕЛЕНА. Не вся. И что?
ИРИНА. И он стал курить ее прямо у входа в метро. Шел милицейский патруль. Они ему: что ты куришь? А он, он у нас такой добрый: могу угостить. Они его, конечно, забрали. И он им начал дерзить. Если б ты знала, что я пережила, когда увидела его там за решеткой с этими ужасными бомжами. Он сам чуть не плакал.
ЕЛЕНА. Ну, еще бы тридцать метров, чтоб эту дрянь покурить, он не мог от метро отойти. И привычка дерзить, то бишь хамить всем подряд от уверенности, что чуть что прибегут мама с папой со своими извинениями и баксами и все утрясут.
ИРИНА (Всхлипывая). Чтоб дело замять, милиционеры просили шесть тысяч. Я дала только четыре, (заняла у всех, у кого только могла) две я должна, но у меня их нету┘
(Звучит грозовой раскат, и тут же раздается выстрел, Ирина, всплеснув руками, выбегает под дождь и исчезает. Елена тревожно озирается, выходит на террасу и тоже удаляется под дождь).
(По прошествии некоторого времени в дом с некоторой даже торжественностью входит Вадик с пистолетом в руке, волосы и одежда на нем, шорты и майка, мокры. Он усаживается по-турецки посередине пола. Вскоре появляются Елена и Ирина, запыхавшиеся и промокшие).
ЕЛЕНА (С чувством). Комедиант. (К Ирине). Принеси полотенца.
ИРИНА. Ах, в такой темноте их искать.
(Ирина уходит. Вадик приподнимает майку и разглядывает кровящую рану на груди).
ЕЛЕНА. Только попробуй показать это матери.
(Она взбегает наверх, ненадолго исчезает, сбегает вниз с флаконом, бинтом и лейкопластырем, торопливо вытирает кровь разглядывающему свою рану Вадику, залепляет ее лейкопластырем и опускает майку).
ВАДИК. Сосок себе отстрелил. М-да, кормилицы теперь из меня не получится. Ты думаешь, на фига я пальнул? Скажу. Отца ведь тоже сюда. (Смотрит на грудь). И боль не долго. (Устало вздыхая). Кто б знал, как я всех ненавижу. Такие все твари, и только врут, что что-то такое из себя представляют. Отец не был примитивным вралем, как все.
ЕЛЕНА. Согласна, истинных людей не так много, большинством управляют биозаконы и обстоятельства. Человек, как был, так и остался представителем животного мира и в тяжелые для популяции времена меняет повадки, как правило, дичает. Но будем думать, что эти времена пройдут.
(Вадик, а за ним и Елена поднимаются с пола).
ЕЛЕНА. Но не это тебя тревожит. (Пристально глядит племяннику в глаза). Сколько ты там задолжал? И кому?
ВАДИК. Ха! Кому? Ментам ≈ и две тысячи баксов. Суки-друзья мне больше сорока не отдали, и не потому что не могут отдать, нет ≈ потому что убогие. Не хочу быть как они. А эти за две меня с бритвой пасут. Вот с такою, (Показывает размер). какой дед любит бриться.
ЕЛЕНА. Боишься яйца отрежут? (на смущенную усмешку Вадика). Тогда чего ж ты их не отстрелил? Ты знаешь, по-моему, почетней потерять их в драке, и, уж конечно, в бою, чем трястись тут за них вместе с мамой.
ВАДИК (Возмущенно). Про Чехова мне талдычишь, а сама про яйца.
ЕЛЕНА. Но я не знаю, не знаю: как, как мне тебя отрезвить, заставить понять, что времена возвышенных резонерств в ожидании циничных кредиторов кончились?
ВАДИК (Волнуясь). Да, да я знаю, что мне пора со всем разобраться и устроиться работать, иначе просто свихнусь. И еще я должен докончить Университет. Всего-то два курса. (В задумчивости). Да, да, так и сделаю, хотя не очень представляю ≈ как.
ЕЛЕНА (Тоже как будто в задумчивости). И еще хочу спросить: (Не глядя на племянника, резко хватает его за руку). кто убил отца?
ВАДИК (В ужасе). Ты что?.. Ты что? С чего ты взяла, что я... знаю?
ЕЛЕНА. Ты знаешь. Так кто?
ВАДИК. Ты думаешь, что это я?
ЕЛЕНА. Ты не похож на убийцу.
ВАДИК. С чего ты взяла, что это я?
ЕЛЕН. Сказала же, что ты не похож на убийцу. (Сильнее сжимая руку племянника). Кто??
ВАДИК (Плача). С чего все взяли, что его кто-то убил? (Опускается на пол и закрывает лицо руками). Ты хочешь, чтоб мать об этом узнала, а дед он вообще с ума сойдет, если узнает. Он же болен. Он скоро...
ЕЛЕНА (Становится перед племянником на колени). Он не узнает. Только мне ты расскажешь.
ВАДИК. Чего рассказывать? Я пошел в институт, из подъезда вышел, вдруг выстрел. Сейчас часто палят. Просто так обернулся: наша машина стоит. Он уже все. Пистолет я после уже на крышу зашвырнул. (Плачет). Зачем он так?
ЕЛЕНА. Мама войдет ≈ ты рыдаешь. (Целует племянника в висок и утирает ему своим платком слезы). Ты все сделал правильно. Только не надо так много думать об этом. Ни ты, ни я, да и никто не вправе осуждать того, кто устал жить. Просто не стало того, чем он жил, к чему он стремился. Не стало и ≈ все. А ты, это твои времена, будешь жить. Хотя жить... жить вообще очень трудно. (Переставшему плакать и удивленно смотрящему на нее племяннику). Вот и все (Встает с пола).
ВАДИК (Тоже встает). Тоже скажу. Мне надоело всего бояться, трястись. Понимаешь ≈ все надоело, потому что смысл жизни не в этом.
ЕЛЕНА. Понимаю, потому и хочу тебе предложить поехать в Москву, и завтра. (Глянув на распахнутые двери, за которыми начинает светать). То есть уже и сейчас.
ВАДИК (Раздумчиво). В Москву, в Москву, говоришь. Да, поеду.
ЕЛЕНА. Дождик кончился. (Глубоко вдыхает, обратившись к распахнутым на террасу дверям). Воздух такой, чем-то таким напоенный, такой всегда после грозы. А утра, однако, стали прохладными. (Прикрывает двери на террасу). Все ничего осталось до осени. (Обернувшись к племяннику и с задором). Кончай страдать. Сегодня возьмем да разберемся с твоими кредиторами.
ВАДИК (Несмело улыбаясь). Что, хочешь за меня заплатить? А если я того не захочу.
(Вошедшая Ирина подает Елене полотенце, сыну ≈ полотенце и сухие майку и шорты).
ЕЛЕНА (Вытирая волосы). Не волнуйся, как только станешь богатым... а до того я буду каждый день являться тебе в страшном сне и...
ВАДИК (Улыбаясь)... и бить ногами.
(Не обращая внимания на удивленно слушающую их Ирину, Елена, тряся волосами, поднимается наверх и исчезает, племянник энергично вытирается полотенцем и переодевается во все сухое, повернувшись к матери так, чтоб та не увидела его залепленной на груди раны. Елена, уже одетая для выезда, сбегает к ним с сумками в руках. Появляется из комнаты Николай Павлович с накинутым на плечи пледом).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Доброе утро. Что-то все семейство в этакую рань на ногах. Не иначе, гроза разбудила ≈ сквозь сон слыхал как гремела. Чего только не снилось; но, впрочем, поспал. (Заметив в руках Елены сумки). Ты что, уже уезжаешь?
ЕЛЕНА. Да, доброе утро. Покину вас. И вот (Указывая на Вадика). молодой человек со мною отъедет.
ИРИНА (Тревожно). Я тоже с вами поеду. Мне тоже надо в Москву.
ЕЛЕНА. Не возражаю. Но к вечеру ты вернешься. Дядя, если что-то будет болеть, Ирина сделает вам укол.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Да, спасибо тебе. Ты ее, трусиху, все ж научила колоть.
(Сцена безмолвного прощания, в котором не принимает участие только Вадик. Все, кроме Николая Павловича, уходят. После хлопанья дверей машины слышно, как она отъезжает. Николай Павлович выходит на террасу и опускается в плетеное кресло, кутается в плед, обозревает перед собою сад, потом ≈ что-то на небе. Сцена вращается, и возникает терраса третьего действия. Появляется Микола).
МИКОЛА. Надо ж, Ирина Семеновна уехала. А тут ее с утра, как кончился дождь, шукает один и еще с ним один.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Что им нужно?
МИКОЛА. Да интересуются домом. Вже весь дом посмотрели. Та вот вин идет, и тот, другой, с ним.
(Появляется Адик, на его запястьях массивные золотые цепи, в руках ≈ мобильный телефон, в глазах ≈ самоуверенная рассеянность. За ним появляется в черной униформе телохранитель, который заглядывает в открытые двери дома и что-то там высматривает, после чего останавливается невдалеке от дома. Далее телохранитель не скажет ни слова, но будет постоянно озираться).
АДИК (Кивает). Здравствуйте, Николай Павлович.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Здравствуйте. И позвольте спросить: вы... что?...
(Адик усаживается в кресло напротив Николая Павловича и как будто хочет ответить, но переключает внимание на запищавший телефон).
АДИК (В телефонную трубку). Ну?.. Ну?.. Ну?.. Ну, нет. (Кладет телефон на стол и обращается к Николаю Павловичу). Я ≈ Адик.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Вглядывается в него). Внук брата? Здравствуй. Не признал тебя ≈ богатым будешь. Впрочем, поговаривают, уже не бедствуешь. Как же изменился ≈ разжирел. Маленький-то ты такой же, как Вадька, худенький был, все путали вас. Ты же с ним с одного, припоминаю, года. Очень ты изменился, всего-то года два или три тебя не видал. Когда ж ты успел так?... И волос у тебя поредел рановато┘ Как у вас дома?
АДИК. Да нормально. (Рассеяно кивая в ответ, продолжает оглядывать участок и, по-видимому, находящийся в его поле зрения недостроенный дом). Дом еще отделывать и отделывать. (Оборачивается и оглядывает старый дом). Хибару эту сразу можно порушить.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (Пораженно). Послушай, ты... ты что, собираешься купить этот дом?
АДИК (Все так же продолжая оглядывать участок и дом). Не знаю. Больше трети цены я не дам. Да и никто не даст. Пить я хочу.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. Купить дом? Ты?? Больше трети?... Да, да, да. (Не сразу приходя в себя от изумленья, трет руками лицо). Да, пить, пить. (Указывая на открытые двери в дом). Там, если соблаговолишь подняться, а то мне тяжело, на кухне в чайнике вода.
(К Адику подходит ненадолго исчезавший телохранитель с бутылкой боржоми и пластиковым стаканчиком. Открыв бутылку, он наливает из нее в стакан и подает его Адику).
АДИК (начинает пить, но, не допив, ставит стакан на стол и берет с него оживший снова телефон). Ну?.. Ну?.. Ну?.. Ну, ладно, давай. (Выключает телефон). В общем, так: на пол вашей цены дом и участок, мыслю, не тянет, но за треть я, точно, беру. Так что думайте. (Кивает). До свидания. (Поднимается и уходит вместе с охранником).
(Слышно, как хлопают дверцы машины и она отъезжает. Микола, лишь молча таращивший все это время на Адика глаза, подходит к закрывшему руками лицо Николаю Павловичу).
МИКОЛА. Ну, так как, может, сейчас насчет асептика и решим? А то дожди пойдут, осенью рыть хуже будет.
(Николай Павлович, одной рукой продолжая закрывать лицо, другой машет Миколе уйти. Тот уходит).
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ (К небу). Боже, где же наш разум? (Прикрывает лицо руками и сидит недвижно).
(В кармане Николая Павловича оживает будильник. Поставив его на стол, Николай Павлович изумленно его созерцает все то время, что тот отбивает "Нас утро встречает прохладой┘", много раз).
Занавес.
