Об удивляющей "необычности" телефильма "Идиот".

⌠О! очередной водевиль по "Идиоту", - заставил меня усмехнуться, вынутый из почтового ящика билет на премьеру телесериала. Ансамбль ≈ на билете были портреты костюмированных актеров ≈ подобран неплохо, и даже очень, ≈ подумалось мне, ≈ но где такой сериальщик, что с ним что-то содеет. Если бы не информационная программа, напомнившая, что начинается сериал, мысль посмотреть его с дивана одним глазом минут пять, не больше, в голову мою навряд ли б залетела. Первое, что удивило, ≈ музыка; практический опыт давно подсказал: прослушай музыку вступительных титров ≈ раздражила ≈ выключай: дальше последует раздражение, не переходящее ни во что. Но музыкальное сопровождение не раздражало, совсем. Красивая, проникновенно-печальная музыка И.Корнелюка была созвучна глубинному раздумью о минувшем. Через десять минут меня с дивана вынесло в кресло у самого экрана телевизора, и оба мои глаза принялись взирать на него нельзя прилежней. Игра актеров сразу же поразила сочетанием филигранности с┘ простотой; точно дорвавшись до стоящих ролей, И.Чурикова и О.Басилашвили, в принципе не умеющие играть даже посредственно, временами забывались так, что из актеров превращались в подлинники. Но, сменило мой восторг подозрение, сейчас этих актеров-асов сменит второй, а там и третий актерский состав, и все войдет в обычную экранизационно-водевильную колею. Но нет! каждый следующий сериал продолжал держать верно выбранный тон и эту сходу взятую высокую актерскую планку. И больше всех поражал Мироновский князь Мышкин, совершенно сыгнорировавший наработки предшествующих отечественных ⌠идиотов■: в его князе не было ни юродивости корчащего рожи сострадания Ю.Яковлева, ни придурковатости упивающегося проникновенностью собственного голоса И.Смоктуновского и, уж конечно, упокоенности Ф.Бондарчука, навеянной то ли недугом помешательства, то ли помешанным на стебе батюшкой Охлобыстиным. И при том Евгений Миронов как будто и не актерствовал вовсе, а до странности просто проговаривал, что только что надумал, что взволновало, и не только внимавшим ему актерам┘ всем. Игра актеров была именно той, старорусской, не на себя ≈ на нечто выше, в лучших традициях нашей актерской школы. Даже обожающие обычно рисоваться актеры-мужчины, обученные проворной сериальной игре, вдруг совершенно забыв про рисованье, вписались в общий ансамбль.

Не исключу и, что так стремительно похеривший завоевания социализма капитализм, сам дух романа Ф.М.Достоевского к нам очень приблизил. Стремления богатых и сытых принижать и губить тех, кто бедней, уже не выглядят для нас нарывами и язвами проклятого прошлого. Да и язвы, нарывы его были сегодняшних много мягче; дикости обрушившегося на нас нового строя (посмотрим правде в глаза: массовая гибель людей, пусть и под телевеселье, не прекращается) тогдашнему веку не могли и помыслиться. Так что совершенно невозможно представить, что написал бы в наш век, век затяжной гражданской войны, Ф.М.Достоевский, наделяя героя идеей ⌠восстановить и воскресить человека!■ (так писатель оценивает миссию Мышкина по отношению к Настасье Филипповне). Не поручусь, что его ⌠положительно-прекрасный■ человек не схватился бы за автомат. Ведь автору не пришлось бы в бедной криминальной хронике отыскивать историю убийства, совершенного богатым купцом (писателю достало бы сейчас и пары номеров смакующего криминал ⌠Московского комсомольца■), и, обдумывая абсолютно прекрасного человека, проглядывать образы бесстрашно-глупого Дон Кихота и пассивно-человеколюбивого Иисуса Христа ≈ перед современным злом те беспомощны. Хотя ручаюсь абсолютно, что при наличие такого таланта, нынешний роман писателя не стал бы прозаической развлекалкой, воспевающей очарование бытия любой ценой разбогатевших. Не исключу, что благодаря именно этому, столь навязчиво романтизируемому нашей культурой алчному образу жизни, столько людей доживают свой век калеками, гниют в зонах и досрочно хоронятся в земле.

Тема падшей женщины в романе, не так давно сдававшейся пережитком проклятого прошлого или атрибутом закордонного общества, теперь вообще сама злободневность. Актрисе, сыгравшей Настасью Филипповну, думается, должны завидовать все без исключения актрисы, претендующие на роли героинь, поскольку ей первой после перестройки было позволено сыграть здесь гордый женский характер. Заполонившую все фильмы о современности прорву взбалмошных рефлектирующих шлюх, производящую впечатление, что в стране не осталось ни единой молодой женщины, не жаждущею себя продать удачливому бизнесмену или бандиту (без разницы), во имя обретения столь респектабельно-ухоженного экранного облика, едва ли стоит брать в расчет. Мнение иных, посмотревших фильм, что роль Настасьи Филипповны актрисе не удалась, связано, полагаю, с всеобщей увлеченностью пафосностью образа этой классической героини. Но не стоит забывать, что гордая и изведенная невозможностью достичь очищения Настасья Филипповна все же не Мария Магдалина (для того ей, по мнению Ф.М. Достоевского, следовало бы пойти все же в прачки), то есть не так-то пафосно-высока. И по сути своей Настасья Филипповна все ж ≈ падшая женщина. Но! ее одержимость мечтою об идеально чистой любви, (мня себя такой любви недостойной, героиня и торопит свою ужасную гибель), будет все ж повыше той бытующей покорности женщин, связывающих свою жизнь (пусть наизаконнейшим баком) со всяким, даже и постылым, сулящим лишь благополучие, мужчиной; и именно это-то гордое перед ними превосходство прекрасно удалось представить Лидии Вележевой, актрисе с несомненным драматическим дарованием. Машковскому Рогожину с положительными отзывами, наверняка, повезет много больше: не сходящая с лица его мучительная страстность решившегося на последнюю крайность ≈ именно она и есть. Игру всех резонеров фильма оценят, полагаю, также высоко, и заслуженно.

Конечно пафосные, долгие (но не томящие) диалоги фильма о гуманизме и нигилизме, о политических страстях тех времен, о православии и католицизме (религия была тогда значимой частью общественного мышления, а не теперешним его аксессуаром) нам, променявшим невиданное унижение тоталитарных времен на небывалый коллапс нравственности разразившегося капитализма, могут показаться наивными; но ведь проблема выбора себя в атмосфере все того же социального неравенства, так тревожащая Достоевского ≈ художника, вполне осмыслившего ужас затеваемой социальной авантюры, она все та же. И ≈ ужасающе наша.

Но что мне, действительно, хочется, так это, чтоб как можно больше людей посмотрели и оценили новую работу Владимира Бортко ≈ большого режиссера, решившегося, после стольких лет нескончаемо-полоумных милицейско-бандитских сериалов, сделать прекрасный телесериал, цинично-развязный настрой тех отвергший.

Copyright (c) "Русский переплет"