|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Они сидели на берегу реки, подставив нестерпимо пылающему солнцу спины, бездумно глядя перед собой, словно завороженные слепящей поверхностью воды и маревом, дрожащим над раскаленными камнями.
Они сидели на разогретом камне, опустив ноги в воду, время от времени смачивая в реке носовые платки и прикрывая ими головы. У одного платок был белый, у другого -голубой.
Капли воды с белого платка стекали по черным антрацитовым волосам, по впалым щекам, неухоженным бакенбардам, усам, капали на плечи и грудь, смешиваясь с потом, отчего оголенное туловище, покрытое чрезмерной растительностью, блестело, как натертое маслом.
Обладатель голубого платка был вызывающе толст и лыс. Вся фигура его заплыла жиром, нависающим складками на животе и боках. Он сидел с закрытыми глазами и только изредка шевелил беззвучно толстыми распухшими губами.
- Послушайте, - наконец сказал он, - мне пришла в голову сейчас странная мысль, он открыл глаза, сонные и красные. - Вот представьте, сколько историй могло бы заканчиваться тем, что мы сидим у реки...
- Отстаньте, - мрачно ответил второй, уныло уставившись на слепящую и бурлящую воду.
- Нет, правда, - продолжал толстый, - это же забавно!.. Ну, скажем, мы - сбежавшие заключенные. За нами погоня, и, чтобы сбить собак со следа, мы должны идти по воде два, нет - три километра... А? Или, мы - туристы. Только что мы разбили лагерь, поставили палатку, развели огонь и варим на нем пойманную рыбу. Много рыбы. Форель, хариус... Палатка большая , просторная, в ней прохладно и темно.
Его напарник закусил черный мокрый ус, посмотрел прищурившись за спину, на берег, заваленный огромными белыми камнями, слепяще белыми в слепящем солнечном свете, сплюнул в реку, перевел взгляд на толстяка, и неприязненно сказал:
- Вы что, шизофреник?
Потом стянул с головы уже подсохший платок, и, держа его за уголок, опустил в реку. Вода журчала у опущенной в реку руки и колыхала потяжелевший платок.
Толстяк не обратил внимания на его скепсис и продолжал:
- А вдруг, мы члены тайного религиозного общества? И проходим ритуал ритуального очищения? Для жертвенного заклания...
Он облизал сухие губы и тоже опустил свой платок в воду. Впитав ее, бледно-голубой выцветший платок приобрел неожиданную, какую-то радостную синеву. Толстяк расправил платок и, взяв его за углы, несколько секунд любовался им, затем осторожно, стараясь не стряхнуть ни капли влаги, положил его на круглую лысую голову. Он с удовольствием ощутил, как струйки холодной воды пробежали по шее, затем - вдоль позвоночника, и вздрогнул, когда они скользнули ниже.
- Да, - продолжал он, - сколько вариантов! Вот, скажем, едем мы в метро... Обычный вагон подземки, обычные люди, чьи лица также привычны, как полосы газет, которые они читают. Они читают газеты, пялятся на свои отражения в темном стекле, держатся за металлические поручни, и думают каждый о своем. Но вот, - внимание! - свет гаснет, скрипят тормоза и поезд останавливается. И тогда, мало-помалу, все начинают думать об одном - что случилось? Пока еще направление их мыслей различно, кто-то подсчитывает свое предполагаемое опоздание, кого-то эта ситуация забавляет, кто-то безразличен. Но, с течением времени, их мысли принимают общий оборот, - что случилось?
И когда ожидание становится невыносимым, и уже слышны истерические женские всхлипывания, самые решительные, не добившись ничего путного от машиниста по "громкой" связи, самые решительные открывают дверь вагона и при свете спичек и зажигалок выбираются в тоннель, пропахший керосином и еще чем-то, неопределимым.
Мы выбираемся из вагона вместе со всеми, и идем по тоннелю, спотыкаясь о невидимые препятствия и поругиваясь. Скоро мы чувствуем гулкость перрона, и понимаем, что тоннель расширяется. Мы взбираемся на перрон, и ждем отставших, и в гулкой пещерной темноте идем к замершему эскалатору. Минут пять мы поднимаемся вверх, навстречу свету, пробивающемуся через разбитую крышу.
Нигде нет живых людей.
Город разрушен. Города нет. Солнце висит в кирпичной пыли, что поднялась до небес, и почти скрыла бесцветные дневные пожары.
Нигде нет живых людей.
Мы выходим из города и идем все вперед и вперед, и выходим к реке среди скал. И мы останавливаемся, потому что нам некуда идти, и сидим, опустив ноги в воду. Ну, как?
- Идите к черту.
Усатый тяжело вздыхает, и лезет в карман брюк. Брюки узки, и он с трудом просовывает руку в карман, пытаясь что-то достать. Наконец ему это удается, и он тащит за цепочку часы-луковицу. Серебряная крышка часов нестерпимо сияет на солнце. Цепочка качается. Он смотрит безнадежно в раскаленное небо, сжимая в мокрой ладони часы, и бормочет:
- Вечером будет дождь.
Мокрые усы обвисли, а на кончике длинного носа повисла капля пота.
Он оборачивается к толстяку и говорит устало:
- Вы - дерьмо. И все ваши истории - дерьмо. Все - дерьмо...
- Но почему? Разве я вас обидел? - расстроился толстяк, - однако, вы странный тип! Вот, хотя бы, ваши часы... Вот, представьте: уже поднимаясь по трапу самолета, вы вдруг замечаете, что потеряли часы, подарок деда. Вещь не столько дорогая в денежном отношении, сколько знак благодарной памяти, знак ушедших прекрасных времен. Вы решаете лететь следующим рейсом, и идете в справочное бюро аэропорта, чтобы объявить по радиосети о потере, обещая щедрое вознаграждение (часы стоят того). Вскоре глумливый паренек, с повязкой на глазу, приносит вам ваши часы, и вы идете на посадку.
Лайнер отрывается от бетонного поля, вы теряете интерес к происходящему за иллюминатором, - и совершенно напрасно, так как, именно в этот момент, на левом крыле самолета, над одним из двигателей, появляется язычок пламени.
Ко второму часу полета двигатель отказывает. Огонь охватывает все крыло. Самолет теряет управление и начинает падать. В салоне паника. Они не хотят смерти.
От удара о землю фюзеляж разламывается надвое. Обломки рассеяны на много метров вокруг.
Спасаемся только мы. Все остальные мертвы. Но катастрофа произошла в пустынной местности, и до жилья сотни километров. С огромным трудом мы дошли до реки, и сидим на камне, опустив ноги в воду, и нам некуда идти.
Толстяк взглянул на усатого. Тот молчал. Толстяк вздохнул, и, приложив ладонь ко лбу козырьком, стал всматриваться в далекий противоположный берег, точно такой же пустынный и скалистый.
- Посмотрите! - заорал он, - кажется, там что-то есть!
Усатый поднял голову, пытаясь рассмотреть это что-то на другом берегу. Но река была широка, и солнце слепило глаза. Он привстал, подбросил пару раз часы на ладони, словно взвешивая, и вдруг запустил их, широко размахнувшись и с шумом выдохнув воздух.
Часы описали сверкающую дугу, блеснули в последний раз, подпрыгнув на камнях, и пропали.
Толстяк нервно захихикал.
- Знаете, было бы очень интересно, если бы мы были человекоподобными роботами, андроидами, и нас испытывали бы на выживаемость в экстремальных условиях. У меня был бы, скажем, номер тысяча три, а вас величали бы номер тысяча семь. Хау ду ю ду, тысяча седьмой?..
- Вы сумасшедший, - сказал усатый с убежденностью в голосе, - что за бред вы несете? - он поморщился, как от головной боли, и занялся своим, уже высохшим платком.
Несколько минут сидели молча. Толстяк озабоченно рассматривал свое покрасневшее от солнца плечо, и что-то бормотал себе под нос. Усатый обречено смотрел на воду.
- Слушайте, - сказал толстяк задумчиво, - а здесь водятся змеи? - Он выпятил нижнюю губу и с сомнением стал рассматривать окружающие камни. Они любят греться на солнце, особенно у воды... Сидишь себе на солнышке, ничего плохого от жизни не ждешь, а рядом холодная ядовитая тварь, от укуса которой умрешь через пять минут. Так могли бы закончиться все истории, так по-разному начавшиеся.
Закончиться одинаково - два распухших трупа на берегу неведомой реки...
Но толстяку не удалось продолжить.
Они услышали странные звуки, донесшиеся из-под земли, - гул, скрежет, металлический стук, и спустя несколько секунд огромная каменная глыба поползла в сторону, открывая черный провал, всего в нескольких метрах от них. Медленно, плавно и бесшумно, из провала выдвинулась тускло-серая сигара баллистической ракеты, уходящая длинным телом в прохладную темноту. Затем оттуда вылез человек в форменном комбинезоне, с сигаретой в углу рта.
Он подошел ближе, пнул носком тяжелого подкованного ботинка камешек, бросил окурок в воду, и беззлобно сказал:
- Вот что, ребята, давайте-ка отсюда.
2
Через некоторое, вполне определенное время, некто ехал в метро. Молчали, глядя на отражения в черном стекле вагона.
Вдруг свет погас, заскрипели тормоза, и поезд остановился.
© Г. Заколодяжный
|
Проголосуйте за это произведение |
