Р РѕРјР°РЅ СЃ продолжением
06 января 2006 года

Всю ночь накрапывал дождик. Командир несколько раз просыпался, слушал этот дробный стук по брезенту и тихо вздыхал. Он чувствовал свое полное бессилие. В непогоду работать нельзя, потому что геофизическая аппаратура очень нежная и от малейшей влаги начинает барахлить333

Однако к рассвету дождь прекратился. Ткач открыл глаза, прислушался. Доносился только разноголосый храп из соседней палатки. В приоткрытый полог виднелась одинокая капля, повисшая на веревочной стяжке. 222Пронесло222, - сказал он сам себе, бодро выскочил из спальника, оделся и зашнуровал шипованные ботинки, именуемые в простонародье 222триконями222.

Утро было пасмурным, с чернильными подтеками на небе. Долину заволокло легким туманом. Мокрая трава под ногами упруго поскрипывала. Но главное - не было дождя, а все остальное - ерунда.

Лагерь геофизиков находился между двумя пологими склонами. С одной стороны бурый серпантин ленивым зигзагом уходил вверх по горе Джими и там пропадал в остатках утреннего тумана. На противоположном склоне топорщились густые заросли бузины, а выше виднелся плотный массив влажного леса, который казался черным и враждебным. В низине тихо журчал ручей в три шага шириной (как и гора, прозванный Джими-дон). Вдоль его берега стелился по земле проложенный вчера питающий провод.

- Подъем! - крикнул Ткач и похлопал ладонью по стяжкам соседней палатки. Со всех ее углов посыпались капли.

Виталик проснулся не от командирского крика, а от того шевеления, которое сразу началось в лагере: на улице хлопнула дверь машины, потом послышался довольный стон Рыжего, плескавшегося в холодном ручье, Шурик притоптывал ботинками, туго шнуруя их, и так сопел носом, словно с кем-то боролся на руках, Митяня хлестал ладонями по выбритым щекам и как всегда ворчал:

- Вставай, практикант, на кусок колбасы все равно не вылежишь. На колбасу еще заработать надо.

Старик проснулся еще до рассвета с каким-то тревожным предчувствием и так и не смог больше уснуть. Настроение у него по обыкновению было неважное.

- Ночью спать надо нормально, чтобы утром вставалось легко, а у тебя с совестью, видать, не все в порядке, - продолжал он бурчать себе под нос, пока Виталик с отвращением натягивал на себя отсыревшую за ночь одежду.

- Это еще что такое? - Командир заглянул внутрь их палатки и увидел спящего Сиплого. - А ну-ка..., - он решительно подошел к раскладушке азиата и перевернул ее рывком на бок.

- По морде его, - подзуживал Митяня. - Сразу очухается.

- Да встаю я, встаю, - послышался раздраженный голос из-за опрокинутой раскладушки. Азиат лениво выпутывался из складок спального мешка. - Тебе бы только по морде. �мею я право хоть раз в жизни...

- Подъем! - гаркнул Ткач ему в лицо.

Сиплый зашевелился быстрее.

Виталик достал из своего рюкзака зубную щетку и понуро побрел к ручью. Он долго сидел на корточках, не решаясь опустить руки в воду. Серые облака отражались в ней, и от этого она казалась еще холоднее, чем была на самом деле.

- Быстрее, мужики, - поторапливал всех Командир, - а то, не ровен час, снова дождь пойдет, тогда всей работе капут.

- Не пойдет, - сказал Митяня, возясь возле просыпающегося костра. - Я дождь спиной чую.

- Гидрометеоцентр гарантирует, - фыркнул Сиплый и присел в дым, скукожившись. - Еще про антициклон нам что-нибудь расскажи.

- Сначала мурло свое басурманское умой, а потом голос подавай.

Пока старик и азиат разминались утренней перебранкой, Ткач вытащил из своей палатки электроразведочный прибор, напичкал его свежими батарейками и отцентровал стрелку на шкале. Настроение у Командира было такое бодрое, какого не было уже много месяцев. Аппаратура работает, дождя нет, никто за ночь не умер - неужели все наши беды закончились? Сплюнуть бы троекратно для страховки, да по дереву постучать...

- Практикант, подойди-ка сюда, - позвал он.

Виталик наспех вытер лицо сырым полотенцем и бросил его на раскладушку.

- Знаком с этим аппаратом? - спросил его Командир.

- АЭ-72, - неуверенно ответил тот.

- Пользоваться умеешь?

Виталик пожал плечами. На крымской практике им объясняли действие этого прибора, но прикоснуться к нему Виталику не удалось. На верхней панели 222аэшки222 было несколько черных тумблеров, предназначение которых он сейчас уже не помнил.

- Смотри сюда, - принялся учить его Ткач. - Вот этот тумблер работает в диапазоне от одной десятой до единицы ампер, вот этот - до десяти...

- Жрать садитесь! - позвал всех Митяня.

- Пошли сначала перекусим, я тебе по дороге на участок объясню. Тут ничего сложного нет, - сказал Командир и отключил питание прибора.

Сиплый уже доедал свою порцию и поглядывал в сторону котелка, надеясь на добавку. Шурик ритмично двигал челюстями и сопел носом. На бороде у него повис червячок вермишели. Только Рыжий еще продолжал бренчать инструментами под днищем машины.

- Тебе особое приглашение требуется? - крикнул ему Митяня. - Когда не надо, ты сразу чересчур работящим становишься. Все равно мое мнение о тебе не изменится. Симулянт ты и лодырь.

- Нужно мне очень твое мнение, - тихо огрызнулся Рыжий, бросил возле колеса гаечный ключ и, припадая на одну ногу, поковылял к ручью мыть руки.

За завтраком Командир вслух планировал день и распределял обязанности.

- Сегодня мы должны пройти не меньше двенадцати профилей. Как вчера было сказано, пойдем одной группой. Я на приборе, Сиплый и Шурик - с электродами, практикант будет записывать результаты измерений в журнал и следить за метками на проводе. Митяня и Рыжий остаются в лагере. Чтобы к нашему возвращению ужин был готов.

- � машину помыть бы надо, - вспомнил Митяня.

- � машину тоже, - согласился Командир. - Пусть Рыжий этим и займется. А ты проследи за ним.

- Я прослежу, - сразу оживился старик. - Я так прослежу, что он будет у меня пропеллером вертеться весь день.

Рыжий промолчал. Он чувствовал себя виноватым. Если бы он вчера не ушиб ногу, то можно было постараться провести съемку двумя группами. Обычно так и делалось. Второй прибор доверялся либо Шурику, либо Митяне. При хорошей погоде двумя группами удавалось пройти до двадцати профилей в день. Позапрошлым летом они даже сделали двадцать два - это был абсолютный рекорд экспедиции.

После завтрака, перед тем как отправиться на работу, Командир приказал Шурику прозвонить питающий провод.

- Заодно и практиканту покажи, как это делается, - сказал он.

Суть операции под названием 222прозвонка222 заключалась в том, чтобы проверить линию на целостность. Для этого нужно было ткнуть один щуп тестера в оголенный конец питающего провода, а другой в землю. Если все нормально, то стрелка на шкале тестера должна вздрогнуть и отклониться далеко вправо.

Виталик стоял за спиной Шурика и без интереса наблюдал за его действиями. Стрелка на шкале послушно вздрагивала и отклонялась, но Шурику что-то не нравилось, он то и дело щелкал тумблерами тестера, тёр его латунные щупы о шершавую брезентовую материю своих штанин и даже зачем-то сплевывал на контакты.

Потом подошел Ткач и тоже стал щелкать тумблерами, тереть щупы и сплевывать на контакты. �з его коротких реплик Виталик смог понять, что стрелка вздрагивала не так резко и отклонялась не так далеко, как от нее требовалось.

- Обрыв на линии, - наконец вывел диагноз Командир, и на его лбу обозначилась вертикальная морщина.

В лагере в тот же миг повисла напряженная тишина. Стало слышно, как шипят остывающие угли в костре. Все понимали, что обрыв на линии означает, как минимум, потерю нескольких часов. Если жилки провода переломились под оплеткой, то найти поврежденное место будет не просто.

- Может, какая-нибудь овца ночью споткнулась? - предположил Митяня. - �х тут много бесхозных шастает.

- Может быть, может быть, - рассеянно произнес Командир, барабаня пальцами по крышке тестера. - Все может быть. Ну-ка, Шурик, сбегай вдоль линии, посмотри, что там такое.

Далеко бегать не пришлось. Провод тянулся только до ближайшего взгорка, а за ним обрывался напрочь. Его обрубленный конец был привязан за торчащий из земли валун, а остальные почти две тысячи метров исчезли. Вероятно, рано утром, когда геофизики еще спали, кто-то из местных чабанов наткнулся на их линию. Геофизический провод, благодаря своей прочности, в любом хозяйстве ценится высоко. В этих краях за катушку такого провода можно выменять десяток баранов, да еще двадцатилитровый бутыль араки получить в придачу.

- Беда, - ахнул Митяня.

222Можно со спокойной совестью ехать домой222, - мысленно согласился с ним Ткач и всерьез пожалел, что не постучал по дереву часом раньше. Съемка без питающего провода была невозможна. Во всяком случае, в геофизической литературе такие прецеденты ему не встречались.

- Давно сердечное томленье теснило ей младую грудь; душа ждала кого-нибудь... и дождалась, - без выражения процитировал Сиплый.

Старик, который в другое время бурно реагировал на любое слово азиата, на этот раз был так потрясен, что не обратил на эту реплику никакого внимания.

- Как же, так Командир? - растерянно пролепетал он. - Нужно же что-то делать... Догнать их надо... Как же без провода? За такие дела в древние времена руки рубили...

Рыжий и Сиплый тоже смотрели на Ткача с надеждой. За те годы, которые им довелось работать вместе, они привыкли к мысли, что для Командира безвыходных ситуаций не существует. Несколько лет назад, когда у них угнали вахтовку, Командир посреди ночи ушел в горы вооруженный только ракетницей и к утру вернулся на машине. Как ему это удалось, Ткач никому не говорил, но уже через некоторое время по поселку ходила новая легенда, полная невероятных приключений и стрельбы.

Ткач под взглядами своих мужиков сконфуженно кашлянул и попробовал придать лицу более решительное выражение. Для этого пришлось проявить воистину артистические способности. Желания биться с невидимым противником у него больше не осталось. �м овладело полное безразличие. Хотелось сейчас же отдать приказ собирать лагерь и отправляться в поселок. Но Командир понимал, что у него нет права на такое решение. У любого другого такого права было хоть отбавляй, а у него нет. �менно сейчас наступил тот момент, когда он должен оправдывать все те небылицы и легенды, которые ходят о нем в поселке. Придется снова выкручиваться и показывать чудеса, понял Командир.

- Ну ладно, ладно, не смотрите на меня так, - сказал он после минутного раздумья, - никакой трагедии тут нет. Проведем съемку и без провода. Это даже интереснее...

- Как же без провода, Командир?

222Устал я от всего этого222, - мысленно посетовал на судьбу Ткач.

- Будем действовать методом 222втыка222, - твердо заявил он.

- Каким методом? - не понял Митяня.

- Потом объясню. Практикант, собирайся, пойдешь со мной. Возьми с собой пару банок тушенки и полбуханки хлеба.

- Рђ РјС‹?

- А вы остаетесь здесь. Помойте машину, раз уж выпала вам такая счастливая возможность. Мы дотемна постараемся вернуться. Дед назначается за старшего. Чтобы ужин был готов, ну и за порядком следите. Вопросы есть? Тогда до вечера. Практикант, не отставай!

Ткач перекинул планшет через плечо и широким шагом пошел вдоль ручья. Виталик впопыхах набил рюкзак провизией и бегом бросился вдогонку, бряцая тушенкой за спиной. Он абсолютно ничего не понимал в происходящем, но по собственному опыту знал, что все это вполне закономерно и что все старания Командира тщетны. Закон трясины . чем больше трепыхаешься, тем больше засасывает - непреодолим.

- Что еще за метод такой - 222втыка222? - пробормотал Митяня, глядя им вслед.

- Секретная геофизическая хитрость, - ответил Сиплый. - Этому только в институтах обучают. Командир поэтому и не взял никого кроме практиканта. Всем геофизикам, которые три курса отучатся, под кожу микробатарейки вшивают, чтобы в случае чего можно было без приборов работать. Они пальцы в землю втыкают, а в голове у них специальные счетчики вмонтированы...

- Тьфу ты, дурило юродивое, - старик понял, что над ним снова глумятся, - марш машину мыть, а то я вам сейчас похихикаю.

- Дед, ты не понял...

- Разговорчики в строю!

Мытье машины продолжалось второй час.

- Это практикант во всем виноватый, я вам давно говорил, - Сиплый вяло елозил мокрой тряпкой по окну будки.

- Заткни пасть, балаболка неуемная! Кто бы еще говорил. За такого парня, как наш практикант, на базаре десяток обормотов вроде тебя можно выменять.

- Ну-ну, пойди поменяй. Может, разбогатеешь.

- � без 222ну-ну222 мне тут, а то я понунукаю. Сильнее три, не на дядю работаешь.

Прихрамывающий Рыжий в очередной раз принес с ручья полное ведро воды.

- Куда еще плеснуть?

- Сюда давай. На перед.

Рыжий качнул ведром, крикнул: 222� р-раз!222, и полоснул шлейфом воды по кабине вахтовки. Брызги разлетелись во все стороны. Сиплый вовремя успел отскочить, и рикошетный шлейф воды его не задел. Зато старику досталось сполна.

- Дурило патлатое! - заорал он. - Легче нельзя было?! Размахался, как поп кадилом. Всю спину замочил, придурок. Чего ты лыбишься, рыжая бестия?! Чего ты лыбишься, хорек волосатый?! Сейчас вот этой тряпкой по роже пройдусь, будешь полвека плеваться, не отплюешься. А ты чего гогочешь, монгольская душа?! Смешно им, паскудам...

Шурик молча отряхнул свою панаму от воды, снова надел ее на лысину и продолжил надраивать бока машины.

- Рты пораззявили, охламоны, - никак не мог остановиться Митяня. - Только бы хаханьки, только бы хиханьки. Как дети малолетние...

- Геолухи, - вдруг раздался тихий голос из-за кустов у подножия склона.

Все разом смолкли и обернулись на звук.

- Это я, - из зарослей выглянуло женоподобное толстое лицо с лоснящимися и гладкими, как у евнуха, щеками. Незнакомец опасливо оглянулся по сторонам и только после этого показался всем своим жирным телом.

- Хо-хо! - радостно воскликнул Рыжий. - Асланчик, сколько лет, сколько зим!

Вид у гостя был довольно жалкий - латанная-перелатанная рубаха, на которой почти не осталось пуговиц, вытертые до блеска и неумело заштопанные на коленях штаны, куполообразная шерстяная шапочка на голове, лицо в сажистых подтеках, словно он недавно плакал и размазал косметику по лицу.

Этот был тот самый Аслан, местный пропоица и тунеядец, с которым геофизики познакомились несколько лет назад. В родном ауле его ни во что не ставили, при случае били и никогда не приглашали на семейные праздники. Это самое страшное унижение для горца, когда тебе нет места за столом соседа. Даже собственная жена открыто презирала его - за трусость, за патологическую лень, за то что, напивался каждый вечер до бессознательного состояния, за то, что и на нее саму передавалась тень его изгойства. Аслан и сам уже успел поверить в то, что нет на земле более ничтожного существа, чем он, поэтому в нем давно уже не осталось ни капли той гордости, какой славились местные народы.

- Ну, проходи, чего ты жмешься, как сельская учительница, - Митяня бросил мыльную тряпку в ведро.

- Здраптуйте, - Аслан поздоровался с каждым за руку и каждому угодливо улыбнулся. Ладони у него были мягкие и нежные. Работать в своем хозяйстве он не привык, поэтому и мозолями не обзавелся.

- Какими судьбами? - спросил Сиплый. - Как поживал тут без нас?

- Хорошо поживал, - ответил Аслан. - Сегодня утром просыпался, а сосед мне сказал, что геолухи приехал. Я говорил: 222Надо приходить, надо 222здраптуйте222 сказать, надо арака пить и песня петь222.

- �шь чего захотел. Арака пить... Опоздал ты, друг сердечный. Все спиртные запасы у нас закончились еще в среду. Так что, ты извини, потчевать тебя на этот раз нечем.

- Я не хотел твой арака, - Аслан замотал головой. - Я свой приносил.

Геофизики переглянулись. Такого оборота никто не ожидал. Они знали, что своей араки у Аслана никогда не водилось, потому что выпивалась она сразу при изготовлении. Выходит так, что он ее или украл у соседей, или обнаружил давнюю заначку жены. Митяня для вида нахмурился, показывая тем самым, что он эту затею не одобряет, но и у него внутри все заволновалось.

- Где же она? - Сиплый бесцеремонно оглядел аморфную фигуру гостя.

�з карманов Аслана ничего не оттопыривалось.

- Где арака? - нетерпеливо повторил азиат.

- А Командира где? - спросил женоподобный горец, продолжая озираться по сторонам.

Он еще в прошлый приезд 222геолухов222 понял, что Ткач таких мероприятий не любит, и поэтому заблаговременно спрятал трехлитровую банку с аракой в кустах.

- Во-во, - буркнул Митяня. - Надо было с этого и начинать.

- Чего ты дрейфишь, дед? Пока Командир с практикантом свой метод 222втыка222 внедряют, мы тихонько пропустим по рюмашке. Надо же выпить за успех нашего безнадежного...

- Нам еще машину домывать надо.

- Дед, не гони волну. Мы сначала выпьем по маленькой, а потом так выдраим твою машину, что ее на конкурс красоты можно будет отправлять. � Аслан нам поможет. Правда, Аслан?

- Я поможет, - охотно согласился тот.

- Нет, - категорично отрезал старик.

- Ты что, дед, выпить не хочешь?

- Хочу, но не буду и вам не дам. Есть такой закон в отряде, что посреди сезона пить нельзя.

- Дед, ради исключения, по рюмашке только...

- Никаких исключений. Я здесь за старшего оставлен, значит, мое слово последнее... Марш мыть машину, лодыри!

Прошло еще два часа.

- А молодого инджинера-а-а, - затянул гнусавым голосом Аслан.

- Нет, нет, нет, - замотал головой Сиплый. - Это не наша песня. Смотри на меня, - он взмахнул воображаемыми дирижерскими палочками. - Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома.

- Ну, завыл, - старик скривился. - С таким голосом, как у тебя, только волков в лесу пугать.

- А молодого инджине-эра-а-а!..

- Дался тебе этот инженер, Аслан. Ты хоть знаешь, кто это такой?

- �нджинер - это Командир.

- Сравнил. Командир - это вот такой человек, а инженер - это так себе, вроде нашего практиканта.

- Ты практиканта лучше не тронь, тюбетейка безродная.

- А молодого команди-и-ра, несут с пробитой головой!

- Чего ты несешь, башка твоя овечья! Накаркаешь!

- Старик, он уже готов, ему пора домой, намекни ему мягко.

- Аслан, намекаю, рожа твоя пропитая. Пора домой! Рыжий тебя подбросит до аула. Слышишь, Рыжий?

Рыжий лежал на земле лицом в небо и не проявлял признаков жизни. Он сломался раньше других.

Шурик, как всегда в попойке участия не принимал и продолжал драить бока машины мыльным раствором. Трехлитровую банку араки, принесенную Асланом, они допивали втроем.

- Аслан, посмотри на старика, он тебе незаметно будет намекать. Ну? Посмотри на старика, Асланчик.

- Аслан, - Митяня выставил перед собой руки, словно гипнотизер, - пора домой, тебя жена ждет, бараны ждут. Ме-е-е. Бараны. Понимаешь, меня, чурка немытая?

- Пошли мой дом, - женоподобный горец попробовал приподнять свое жирное тело, но коротенькие ноги подогнулись, и он снова опустился на землю, - я зарежу баран.

- Опять он за свое. Какой у тебя баран, Аслан? У тебя уже и кур давно не осталось. Все, небось, пропил.

- Зачем так говоришь? Пошли мой дом. Я зарежу. Геолухи приехал, надо резать баран.

- Завтра, Аслан.

- Геолухи приехал, надо...

- Перестань называть нас геолухами, черт нерусский! Сам ты олух царя небесного!

- А молодого инджине-эра-а-а!..

- Старик, намекни ему еще раз, только мягко.

Участок работ находился в двух километрах от лагеря. Подобраться к нему на машине было невозможно из-за многочисленных оврагов, поэтому приходилось добираться туда пешим ходом.

По дороге Ткач выдергивал из земли колышки пикетов, оставшиеся после прошлой съемки, и сверял их номера с положением на карте. Виталик еле поспевал за широким командирским шагом. Мокрая трава хлестко стегала по голенищам сапог. Тушенка в рюкзаке билась по спине.

Долина клином сужалась вдоль ручья между двумя склонами, у подножия которых пушились сплетенные поросли кустов, сменяющиеся выше густым лиственным лесом. Впереди путь преграждали несколько скалистых массивов, расположенных по отношению друг к другу почти со строгой параллельностью. Массивы эти имели вулканическое происхождение и на геологическом языке назывались дайками. По всей видимости, какая-то из этих даек и являлась рудным телом. Впрочем, не исключалась и такая возможность, что рудоносными были все дайки или несколько из них, но Ткач сразу такой вариант отметал. Во-первых, если бы рудных тел был несколько, то характер аномалии был бы иной. Во-вторых, 222метод втыка222 требовал максимального упрощения модели, а поэтому нужно сразу отталкиваться от того, что рудное тело единично. Впрочем, для начала нужно было тщательно исследовать все дайки, а потом уже давать профессиональное заключение.

- Здесь, - Ткач выдернул из земли еще один колышек, счистил верхний серый налет с деревянной поверхности и разглядел номер. . Здесь будет начинаться первый профиль. Отсюда пойдем вверх по дайкам. Так как аппаратуры у нас нет, то остается действовать на глазок и на ощупь. В этом и заключается 222метод втыка222. Никакой фактуры, только логическое мышление и интуиция. �сследуем местность, сопоставим внешние данные с геологической картой, может быть, что-нибудь и натолкнет нас на мысль. Пошли.

Они медленно поднимались вверх по крайнему из массивов. Командир шел впереди. Травянистый покров остался внизу, под ногами хрустела каменная крошка. Уклон становился все круче, и чтобы удержаться на ногах, приходилось иногда хвататься за стебли низкорослого кустарника, выбивающегося из трещин в скале. Ткач продолжал на ходу объяснять свою затею:

- Угадать точно, где находится рудное тело, мы конечно не сможем. Это без аппаратуры никому не под силу. Можно только говорить о степени вероятности. В принципе, вся геофизика основана на вероятностях, поэтому мы недалеко отойдем от общепринятых правил. Хороший геофизик, это как хороший врач. Ему достаточно внимательно взглянуть на больного, чтобы поставить правильный диагноз. В крайнем случае, если ни что не натолкнет нас на мысль, нарисуем рудное тело на карте наугад. Сейчас главное - показать иностранцам какой-то, пусть даже ошибочный, результат на бумаге, ткнуть пальцем в карту и сказать: 222Копайте здесь222. Пока они соберутся с мыслями, пройдет не один месяц, а мы за это время успеем съездить сюда еще раз во всеоружии, и тогда уже будем знать наверняка, какая из этих даек рудоносная, сколько в ней руды, и как к ней лучше подступиться.

К полудню они успели обследовать две дайки из семи. Вернее сказать, обследовал только Ткач. Он подолгу и тщательно рассматривал поверхность скал, если было возможно, откалывал отдельные образцы, дробил их, надеясь найти вкрапления рудных минералов. Ничего такого, за что могла бы зацепиться мысль, он пока не нашел и поднимался вверх по скале все выше и выше, потом спускался другим путем, снова поднимался, пытаясь обхватить как можно большую площадь.

Пока Командир был занят своим делом, Виталик сидел на каком-нибудь безопасном выступе и смотрел вниз. Внизу волнился зеленый бархат долины, разрезанный извилистой лентой ручья. Тяжелая вата нависших над головой облаков была совершенно недвижимая. В той стороне, где остался их лагерь, виднелась тонкая струя сероватого дыма. Наверно, Митяня уже принялся готовить обед. Виталик при мысли об обеде почувствовал первые позывы голода.

Третья дайка была намного круче двух первых. В ней почти не было выступов, по которым можно было бы забраться.

- Ты посиди здесь, - сказал Ткач, засовывая в планшет сложенную вчетверо карту, - а я быстренько поднимусь вверх, а потом пообедаем. Можешь пока нарезать хлеб и открыть тушенку.

Виталик снял рюкзак и достал банки. Ему было абсолютно безразлично, где они найдут рудное тело и найдут ли вообще. Для себя он еще на первом курсе института решил, что геология - это не его призвание, но в силу своего характера не делал ничего, чтобы что-то изменить в своей жизни, потому что по опыту знал, что будет еще хуже. Учеба в институте давалась ему еще труднее, чем в школе, а интереса к тем дисциплинам, которые там изучались, у Виталика не было никакого. Отучившись три курса, он вряд ли был намного сведущее абитуриента, потому что весь поток знаний проходил мимо него или даже сквозь него, не задерживаясь. Каждая сессия сдавалась фактически на удачу, если такое слово можно вообще применить в отношении Виталика.

В институтском общежитии Виталик жил вместе в одной комнате с Мишей Бобровым, приехавшим из алтайского города Рубцовск. Он был таким большим, что с ним никто не рисковал ездить в одной кабине лифта - боялись, что тросы не выдержат и оборвутся. Несмотря на свою нечеловеческую силу, которой он сам очень стеснялся, Миша в коллективе студентов не заслужил должного уважения. Его врожденную доброту все приняли за глупость и, поняв, что Миша мухи не обидит, открыто над ним насмехались. Ему бы однажды озвереть понарошку и отделать для острастки первого попавшегося насмешника, но Миша только улыбался в ответ на едкие шутки. Виталика тоже в институте за полноценного не считали, поэтому на почве своего изгойства они с Мишей сошлись. За ними закрепились клички Штепсель и Тарапунька.

Это нельзя было назвать дружбой. По крайней мере, Виталик не испытывал к Мише преданных чувств. Просто тот доставлял ему меньше неудобств, чем доставляли все остальные.

Миша, как и Виталик, ученическими способностями не блистал, но его отличало большое упорство. Он мог весь день сидеть и зубрить до беспамятства названия геологических ярусов: 222Ордовик, силур, девон, ордовик, силур, девон222. Виталик же все время отвлекался, начинал думать о чем-то постороннем, а то и вовсе засыпал над книгой. Когда он просыпался, то снова слышал монотонное бурчание: 222Ордовик, силур, девон, ордовик, силур, девон222. Терпению Миши не было границ.

На втором курсе самым страшным предметом слыла 222�сторическая геология222. Геофизики, в отличие от геологов, изучали ее всего один семестр, но и этого было достаточно, чтобы получить душевную травму на всю жизнь. �сторическую геологию преподавала Анна Степановна Сердюк, которую все звали просто Ганной. Этим именем студентов-новобранцев пугали точно так же, как маленьких детей пугают милиционером. 222Вы еще с Ганной познакомитесь, тогда наплачетесь222, - стращали старшекурсники, у которых уже все было позади.

Ганна - грузная женщина с массивным клубком седых волос на голове - курила 222Беломор222 и гневно пучила глаза, тыкая указкой в геологическую карту. Указка изгибалась и часто с сухим треском разламывалась прямо на лекции. У Виталика захватывало дух, когда Ганна смотрела на него своим тяжелым взглядом над очками.

- Повторяю в последний раз, - грудным басом говорила она и начинала в такт своих слов постукивать кончиком указки. - В результате проявления таконской фазы каледонской складчатости в конце ордовикского периода сформировались горные сооружения Казахстана, Шотландии и другие. В водоемах ордовикского периода существовали представители почти всех типов беспозвоночных, такие как радолярии, фораминиферы, граптолиты, трилобиты и другие. Записали?

Он ждал ее экзамена с ужасом. Кажется, он сделал бы все, лишь бы не сдавать его. Когда до экзамена осталась неделя, у него возникала мысль - забрать документы и податься домой. Лучше всю жизнь терпеть наставления отца и внимать его афоризмам, чем пять минут сидеть рядом с этой женщиной за одним столом и отвечать на ее вопросы.

В конце концов, он решил, что сдохнет от переутомления, но выучит эту историческую геологию назубок, чтобы у Ганны даже желания не возникло смотреть на него своим дьявольским взглядом. В ночь перед экзаменом Виталик и Миша запаслись чаем и чайной колбасой, обложились учебниками и закрылись в своей комнате в общежитии.

Миша, зажмурившись, шевелил губами, Виталик тупо смотрел в книгу. Чем больше он читал, тем больше понимал, что выучить этот предмет просто невозможно. Ему была непонятна сама основа науки - логика наслаивания геологических слоев, - а зубрить без понимания, как Миша, он не умел - его сразу тянуло в сон. После полуночи Виталика охватило полная апатия и бессилие. Смотреть в книгу стало просто противно и невыносимо.

- Я выйду, подышу, - сказал он и встал из-за стола.

- Ордовик, силур, девон, - ответил Миша.

В коридорах общежития было тихо. Все готовились к экзаменам. Виталик спустился по лестнице на первый этаж и вышел на улицу. Рядом с общежитием находился небольшой задичавший парк. Миша говорил, что после полуночи там замечательно поют соловьи. Он подрабатывал уборщиком на ближайшей станции метро, а поэтому частенько возвращался домой заполночь.

Виталик дошел до первой скамейки и сел, вытянув ноги. Так он сидел очень долго, вдыхая свежий майский воздух. В голове некоторое время еще плясали фораминиферы и граптолиты, но одурманенные цветочными запахами, они скоро успокоились. Соловьев слышно не было. 222Наверно еще недостаточно поздно222, - подумал Виталик и решил сидеть до тех пор, пока не услышит пение этой птицы.

- Ку-ку, - вдруг раздалось над самым ухом.

Возле скамейки стояли два парня в спортивных костюмах и нагло ухмылялись. Одного из них Виталик знал в лицо. Он был с факультета буровиков. Другой был незнаком ему даже визуально. Наверно, тоже буровик. От них пахло спиртным. Виталик сразу сообразил, что его сейчас будут бить.

В этом институте исторически так сложилось, что буровики всегда враждовали с геофизиками, и периодически между ними возникали драки. Эта вражда передавалась от поколения к поколению. Все столы в институте были исцарапаны надписями типа: 222Запорожец не машина, геофизик не мужчина222 или 222Лучший геофизик - мертвый геофизик222. Буровики славились своей необузданностью. Они не выделялись большими умственными способностями, но зато все были как один ребята крепкие. У геофизиков же экземпляры, подобные Мише Боброву, считались большой редкостью, поэтому им доставалось чаще. Встретиться с компанией буровиков в одиночку в темном закутке означало, как минимум, - получить в глаз.

- Деньги есть? - спросил Виталика один из парней.

Виталик весь напрягся. У него промелькнула спасительная мысль - резко вскочить и прошмыгнуть между ними. Но он почему-то этой мыслью не воспользовался.

- Чего молчишь? Деньги, спрашиваю, есть?

- �ли водка? - спросил другой.

- �ли водка? - повторил первый.

- Нет, - выдавил Виталик.

- Жаль, - сказал первый, а второй резко взмахнул кулаком.

Виталик запрокинул голову и ударился затылком о спинку скамейки. В глазах заюлили красные змейки, уши заложило ватой.

- Крепись, геолог, держись, геолог, ты ветра и солнца брат! - заорали буровики и, обнявшись, пошли в сторону общежития.

- Кто? - вытаращив большие добрые глаза, спросил Миша, когда Виталик вернулся с набухшим веком.

Он пожал плечами, сел за стол и снова развернул перед собой книгу, словно ничего и не произошло. Миша Бобров так ничего и не узнал.

К утру глаз заплыл, зато страх перед Ганной совершенно исчез. Виталиком овладело полное безразличие ко всему. Они пришли на экзамен позже всех. Остальные студенты уже взяли билеты и строчили ответы на вопросы, кося глаза в шпаргалки, расстеленные на коленях под партами. Когда Виталик и Миша зашли в аудиторию, раздался такой звук, как будто пятьдесят человек разом поперхнулись. Ганна своим тяжелым взглядом над очками посмотрела внимательно в лицо Виталику. У того не дернулся ни один мускул.

- Замечательно, - произнесла старуха и перевела взгляд на Мишу. Тот смутился и спрятал свои бревновидные руки за спину. - Это вы его так отделали? - спросила она.

Зал снова поперхнулся.

- Это у них такая странная любовь, - заметил кто-то довольно громко.

- А вас, Смуклянский, я выслушаю чуть попозже! - пробасила Ганна в сторону шутника. - Садитесь на свое место, а затем по одному подойдете к моему столу и выберите билеты, - властно бросила она Виталику и Мише.

Они стали пробираться между рядами к свободной парте в конце зала. Когда Виталик уже собирался сесть, за его спиной кто-то что-то сказал, кто-то тут же громко загоготал, а вслед за этим послышался девичий визг и треск ломающегося дерева. Виталик обернулся, но все самое интересное уже закончилось - один из студентов (кажется, это и был Смуклянский) валялся под партой на обломках стула, а Миша с виноватой улыбкой озирался кругом и прятал за спину кулаки. По всей видимости, Смуклянский что-то не подумав брякнул, а Мише стало вдруг обидно, он приподнял Смуклянского за грудки и опустил на место - мебель не выдержала. Впервые в жизни Миша вышел из себя и сразу зашел обратно, так что Виталику не удалось даже на секунду увидеть это любопытное природное явление.

- Вон отсюда, - тихо произнесла Ганна и указкой ткнула в сторону двери.

Миша, сгорбившись, как скала у моря, покорно зашагал к выходу.

- � вы тоже, - она уничтожающе посмотрела на Виталика. - Переэкзаменовка будет в следующий четверг.

Закрывая за собой дверь, Виталик был уверен, что больше не вернется в этот кабинет. В ту минуту он твердо решил сейчас же ехать на вокзал и взять билет в один конец...

Однако в четверг он снова появился на кафедре. Подбитый глаз к тому времени уже смотрел широко, вокруг него оставался лишь лиловый ореол.

- Можно? - Виталик робко просунул голову в кабинет.

Ганна зашелестела газетой, пряча в стол надкушенный бутерброд.

- Бобров? - спросила она, торопливо перекидывая от одной щеки к другой недожеванную колбасу и тут же листая страницы журнала в поисках нужной графы.

- Носов, - уточнил Виталик.

Ганна смахнула прилипшие хлебные крошки с уголков рта, подняла голову, посмотрела на него своим жутким взглядом... и вдруг улыбнулась.

Виталик еще никогда не видел старуху улыбающейся. Он был уверен, что у нее нет внуков, что живет она одна в мрачном доме с узкими окнами, а вечерами в папиросном дыму выстукивает на печатной машинке свои труды о радоляриях.

- Тарапунька? - снова спросила она.

- Штепсель, - затушевался Виталик и нервно моргнул лиловым глазом.

- Болит?

- Не очень.

- За правое дело хоть пострадал?

Виталик пожал плечами.

- Ладно, садись.

Он сел на краешек стула, стоявшего рядом. Ганна открыла ящик стола и достала оттуда толстую стопку экзаменационных билетов. Несколько секунд она в упор смотрел поверх очков на Виталика, а руки тем временем с ловкостью заправского картежника тасовали колоду билетов. Виталик сидел как на иголках. В глазах бегали такие же змейки, как после удара буровика.

- Тройки достаточно? - спросила старуха, продолжая при этом тасовать.

- Где? - растерялся Виталик.

- Не где, а кому. Тебе тройки достаточно?

- Достаточно.

- Тогда скажи что-нибудь.

- Что?

- Что-нибудь по тому предмету, который пришел сдавать.

Виталик еще больше разволновался, выпустил из рук зачетку, тут же попытался ее поймать в воздухе, но она успела проскользнуть между коленей и все-таки упала на пол, разбросав синие корочки в разные стороны. Он хотел наклониться, чтобы поднять ее, но Ганна положила ему на запястье свою большую ладонь, с пожелтевшими от никотина фалангами пальцев и приблизила лицо.

- Три слова скажи по теме и получишь свою тройку.

Она уже не улыбалась, а смотрела на него еще более ужасным взглядом, чем всегда. Мысли Виталика судорожно переворачивали страницы учебника в поисках спасительных трех слов333

- Ордовик, силур, девон, - выдохнул он неожиданно даже для самого себя.

Ганна откинулась на спинку стула, засвистела горлом и затряслась огромной грудью, зажмурив глаза. Она несколько раз открывала их, обнажала покрасневшие белки и снова зажмуривалась, продолжая хохотать. Пока все это происходило, Виталик поднял зачетку с пола.

- Умру сейчас, - Ганна достала откуда-то из-за спины носовой платок, сняла очки и стала их протирать, потом долго в него сморкалась. - Беда с вами, геофизиками.

Она выдернула запыленную зачетку из рук Виталика, раскрыла ее и черкнула авторучкой в соответствующей графе - 222удовл222. По ее щекам рассыпались красные чахоточные жилки.

- �ди уж, - сказала старуха. Глаза ее еще продолжали слезиться.

Виталик буркнул что-то похожее на 222спасибо222 и, прижав руки к бедрам, засеменил к выходу.

- Стой, - уставшим голосом позвала Ганна.

Он остановился.

- Зачетку забери, несчастье мое.

Это был, пожалуй, единственный случай в его жизни, который Виталик мог охарактеризовать словом 222повезло222. Когда он ворвался в свою комнату в общежитии, Миша сидел за столом с закрытыми глазами и повторял полушепотом:

- Коньякский, сантонский, кампанский.

- Беги скорее, - задыхаясь с лестницы произнес Виталик. - Ганна тройки раздает!

Но Миша не успел на бесплатную раздачу троек. Настроение Ганны слыло своим непостоянством, и к тому времени оно уже дало оборот на сто восемьдесят градусов. Миша пересдавал экзамен почти месяц. Ему повезло только с пятой попытки.

Костер трещал и постреливал, выбрасывая вверх фонтаны искр. Чернота сгустилась вокруг огня.

Несколько раз ухнула невидимая ночная птица. Рядом тихо журчал невидимый ручей. В траве стрекотали невидимые насекомые.

- Сколько времени? - спросил Митяня.

- Девять, - ответил Шурик.

Митяня обхватил обеими ладонями железную кружку и изредка отхлебывал из нее горячий крепкий чай. Короткого двухчасового сна явно не хватило. Его немного трясло с похмелья. Он даже надел фуфайку, которую возил с собой во все сезоны и зимой, и летом, но согреться все равно не мог. С каждым годом своей жизни, Митяня все тяжелее и тяжелее переносил это состояние души и тела. Сколько раз он себя убеждал после пьянки, что во всем надо иметь меру, но, дорвавшись до бутылки, всегда срывался. Старуха, пока жива была, как могла, боролась с его слабостями, но он всегда оправдывался так: 222Крещенному в браге дна рюмки не видно222.

- Где же наши-то? Как бы не случилось беды какой-нибудь.

Шурик сидел по другую сторону костра, напротив Митяни и в который раз уже пытался починить рацию. На вопрос старика он только поднял голову, посмотрел в черноту долины и снова принялся орудовать отверткой.

- Сиплый, - вяло позвал Митяня.

Никто ему не ответил.

- Сиплый, чушок азиатский, вставай! - крикнул старик, но тут же поморщился от боли, пронзившей голову от виска к виску. - Снова нажрались, обормоты, - пробурчал он.

Они просидели так еще некоторое время. Старик пил мелкими глотками крепкий чай и поглядывал то в темноту долины, надеясь уловить там хотя бы малейшее движение, то на подрагивающие языки костра. Шурик выпятил одну губу, уперся бородой в грудь и с натугой пытался что-то подковырнуть отверткой в корпусе рации.

- Может, пойдешь им навстречу? - попросил Митяня - Я и сам сходил бы, да что-то нехорошо мне. Арака у Аслана была какая-то дурная. Только голова с нее болит и никакой пользы. Наверно, на кизяках настоянная.

Шурик покорно отложил отвертку, плотнее нахлобучил панаму и встал. Через некоторое время после того, как он ушел, проснулся Сиплый.

- А где Аслан? - прохрипел он, высунув из палатки одну голову.

Лицо его было помятое и постаревшее.

- Ушел, - хмуро ответил Митяня.

- Давно?

- Давно.

Сиплый вылез наружу, заглянул в котелок, стоявший на земле.

- Остыло уже. А чего не жрем?

- Командира до сих пор нет.

- А сколько уже времени?

- Десятый час. Ума не приложу, где их может носить. Я уже и Шурика послал.

- А чего тогда волнуешься? Шурик их обязательно найдет... Может, пожрем пока?

Старик ничего не ответил. Сиплый вздохнул, уселся возле котелка.

- Машину-то мы не домыли, - вспомнил он, прожевывая остывшую гречневую кашу.

- Зато что-то другое ты себе промыть не забыл.

- Опять я виноват. Вместе же пили.

- А кто подначивал? По рюмашке, по рюмашке...

- Ну и не пил бы, раз такой сознательный. Тебя старшим назначили, значит с тебя и весь спрос.

- Сейчас как тресну вот этой головешкой по башке. Будет тебе спрос.

Сиплый без интереса посмотрел на головешку, торчащую из костра, ткнул ложкой в котелок и снова стал меланхолично жевать.

- Рыжий, вставай, лахудра патлатая! - превозмогая боль в голове, крикнул старик в сторону вахтовки. - Проспят весь день, как сурки, потом ночью вас не уложишь, а утром не добудишься. Вставай, говорю, а то я дрын возьму!

- Да не сплю я, - послышалось из машины. - Поспишь с тобой.

Рыжий со вспухшей физиономией вылез из кабины и, пошатываясь, побрел к ручью. Вернулся он с мокрой шевелюрой, сел рядом с азиатом и тоже стал вяло таскать кашу из котелка.

- А Аслан где?

- � этому Аслана подавай, - цокнул языком Митяня. - Свет клином на нем сошелся, что ли? Тут Командир пропал, а вам бы только..., - старик вдруг резко притих и сосредоточенно прислушался. Рыжий хотел что-то сказать в ответ, но Митяня поднял палец вверх и зашипел: - Цыц!

На фоне монотонного журчания воды издалека едва доносился человеческий голос.

- Кажись, идут, - облегченно выдохнул Митяня.

Это был голос Командира. С каждой секундой он звучал все отчетливее, и скоро стали различимы отдельные слова. Ткач произносил их отрывисто, словно тащил что-то тяжелое. 222Неужели провод нашли?222 - насторожился старик.

- Надо бы подмочь им. Кажись, тянут чего-то, - Митяня требовательно посмотрел на Рыжего.

- Почему сразу я?

- Поговори мне сейчас, щенок волосатый. Они там надрываются, а вы тут...

- Так же как и вы, - отпарировал тот.

Старик уже набрал полную грудь воздуха, чтобы достойно ответить, но в это время на свет показались три силуэта. Тот, что был в центре, подпрыгивал на одной ноге, обхватив за плечи двух других.

- Твою ж дивизию, - Митяня подскочил со своего места. - Что еще стряслось?

- Это же Командир, - Рыжий застыл с ложкой у рта.

Глаза Ткача болезненно блестели, дышал он тяжело и то и дело морщился, припадая на ногу. Его подхватили со всех сторон, усадили возле костра и надрезали штанину. Правая нога вспухла до колена и посинела. Сиплый присвистнул. Рыжий не мог вымолвить ни слова, глядя на налитую голень Командира.

- Без паники, мужики. Это всего лишь обыкновенный перелом, - успокаивал их Ткач. - Нечаянно поскользнулся, а там высота метров шесть...

- Обыкновенный!?333 Да как же это так, Командир? - причитал старик. - Тебе же в больницу надо. Обыкновенный... Что теперь делать с тобой?

- Я вам говорил, что практикант нас всех в могилу сведет...

- Да ты бы хоть не вякал, вякалка басурманская! Рыжий, чего стоишь, как мумия!?

- А чего делать?

- Снимать штаны и бегать!

- Тише, тише, мужики. Не ругайтесь и не суетитесь. Ничего страшного не произошло. Не в первый раз. В армии я эту ногу уже ломал333 Надо шины наложить. Сиплый, отдери от кошары пару досок. Шурик, разорви какую-нибудь ветошь на жгуты. Рыжий, принеси воды похолоднее... Пересохло все в горле.

Виталик стоял в стороне и косился на котелок с кашей. Он хотел есть и не чувствовал ног от усталости. Мокрая челка взбилась в хохолок на его голове, щеки блестели от пота. Пока Шурик не пришел ему на помощь, он почти два километра тащил Командира сам. Ткач в первые минуты после падения никак не мог прийти в себя и был совсем беспомощный.

- Прикладывай к колену, - Командир сам руководил наложением шин на свою ногу. - Теперь обматывай жгутами. Туго обматывай.

Руки у Сиплого тряслись то ли с похмелья, то ли от волнения.

- Дай сюда, недоделанный, - Митяня выхватил у него конец жгута. - Ничего доверить вам нельзя. Только бы жрать, да водку пить, бестолочи...

На лбу Командира выступила испарина, ему стоило больших усилий, чтобы не застонать. Он посмотрел на Виталика и попробовал улыбнуться.

- Ну что, парень, справишься?

Ткач снял с плеча планшет с картой, затем сорвал с шею тесемку с висевшим на ней маленьким ключом. Это был ключ от сундука, который Командир во все сезоны возил с собой и держал его запертым на никелированный подвесной замочек. Что в нем лежало, никто в точности не знал. Сиплый подозревал, что там обязательно должна быть бутылка спирта для медицинских надобностей и поэтому всегда испытывал к этому сундуку нездоровый интерес.

- Там все нужные бумаги, - сказал Командир, протягивая ключ Виталику. - Главное, не робей и делай все так, как я тебе говорил. Прямо сейчас садись за мой стол и приступай. Времени у тебя осталось не так много.

До Виталика плохо доходил смысл слов. Он был словно во сне. То ли усталость обратного пути задавила, то ли происшествие с Командиром окончательно обессилило его.

- Теперь слушайте меня все, - обратился Ткач к остальным, когда Митяня туго замотал ему ногу жгутами. - Мне здесь оставаться нельзя, потому что без больничного ухода к утру нога станет как бревно. Сейчас Рыжий довезет меня до шоссе, пересадит там на первую попутную машину, а сам вернется сюда...

- Командир...

- Подожди, дед, я еще не все сказал. Без результата возвращаться нам тоже нельзя, поэтому вы остаетесь здесь и доведете работу до конца. Вместо меня руководить производственным процессом будет Виталий... Тебя как по отцу?

- Владимирович, - замешкавшись на секунду, ответил Виталик.

- Вместо меня остается Виталий Владимирович. С этого момента практикантов здесь больше нет. Запомните это. Приказываю слушаться его, как меня.

Пауза длилась несколько секунд. Поверить в сказанное было трудно. У Сиплого даже не находилось никакой подходящей цитаты из любимого им 222Онегина222.

- Полный крандец, - сказал он. - Живыми мы отсюда не выберемся.

- Он? - старик недоверчиво посмотрел на Виталика. - Ты шутишь, Командир? Он же несмышленый еще. Ладно бы провод у нас был, а без провода...

- Это не ваши проблемы, а его. Во все тонкости метода 222втыка222, я его посвятил, так что оставляю вас не на произвол судьбы. Другого варианта все равно нет. �з вас всех он единственный, кто хоть что-то понимает в интерпретации. Вам остается только помогать ему по возможности. А тебе, - Командир выставил палец в сторону Сиплого, - мое персональное предупреждение. Будешь обижать парня, накажу.

- Да разве я его обижал? Практикант... то есть Виталий Владимирович, скажи честно, разве я тебя когда-нибудь обижал?

- Всё. Разговор окончен. Грузите меня в машину, - Ткач, тяжело поднялся и обхватил вовремя подставленное плечо Шурика. . Через два дня жду вас в поселке. У Федоровича уже заказан самолет из Губинки на Москву на шестнадцать тридцать. До этого времени вы должны сначала показать результаты мне, а потом отвезти их к нему. Найдете меня в нашей больнице.

Дверь захлопнулась. Вахтовка завелась и, переваливаясь с бока на бок, стала с треском продираться сквозь кусты у подножия горы.

Они долго глядели, задрав головы вверх, на петляющий по серпантину электрический луч, пока машина не завернула по ту сторону Джими. Сразу стало тихо и одиноко.

Виталика накормили остатками гречневой каши, напоили горячим чаем, наладили ему свет в командирской палатке и усадили за командирский стол.

- Работай, Виталий Владимирович, - сказал Митяня. - Мы в ваших методах ни бум-бума, поэтому мешать тебе не будем. Если что-то понадобится, ты только кликни.

Он плотно задернул полог палатки и на всякий случай цыкнул на Сиплого, чтобы тот не шумел. Сиплый только хмыкнул в ответ. Он не верил в способности практиканта и не скрывал этого. У Старика тоже имелись сомнения насчет мальчишки, но он старался не показывать их наружу. Все равно ничего другого им не оставалось, так что и нечего теперь сомневаться.

Виталик для начала осмотрелся. Палатка Командира была завалена сверху донизу - ящиками из-под аппаратуры, электродами, инструментами, обрывками проводов, мешками с провиантом. У самого входа в палатку стояла раскладушка, впритык к ней разместился заляпанный черной тушью небольшой раскладной стол, прогнувшийся внутрь по центральному стыку. С потолка свисала маленькая двенадцативольтовая лампочка, которая питалась от автомобильного аккумулятора. Командир любил работать по ночам, поэтому они всегда возили с собой дополнительный аккумулятор, запас лампочек и парафиновых свечей. Среди всего этого хлама глыбой торчал огромный сундук. Виталик достал из кармана ключ, врученный ему напоследок Ткачом как некий атрибут власти, и открыл сундук.

Ничего необычного и секретного там не оказалось. На самом верху лежал чертежный тубус, в котором уместился плотно свернутый рулон чистой миллиметровки. Глубже тоже мало интересного - в основном бумаги: использованные полевые журналы, общие тетради с какими-то записями, несколько рулонов старых графиков. Еще здесь лежали бинокль, геологический компас, аптечка, флакон одеколона и знаменитая ракетница с коробкой патронов для нее. На самом дне Виталик нашел две книги. Одна называлась 222Поляризационные эффекты при проведении электроразведочных работ с постоянным током222, другая - 222Основы геологии и геофизики222 под редакцией Гауфмана. Первую книгу он положил обратно в сундук и придавил ее ракетницей, а вторую начал листать с конца. На сто двенадцатой странице он нашел определение: 222Дайка - это пластинообразное геологическое тело, ограниченное параллельными плоскостями и секущее вмещающие породы. �меет большую протяженность по простиранию и падению по сравнению с мощностью. Различают эндогенные дайки, образованные путем заполнения трещин магматическим расплавом, и экзогенные, образованные в результате заполнения трещин осадочным материалом222.

Это сухое и непонятное определение напомнило ему Ганну. Виталик находился в состоянии близком к панике. Нужно было что-то предпринимать, а он не привык проявлять инициативу и совсем не умел этого делать. Целый час Виталик не прикасался ни к чему на столе.

- Перелом ноги - это серьезно, - слышалось с улицы.

Митяня, Сиплый и Шурик продолжали сидеть у костра.

- У Коськина Фомы в прошлом году тоже был перелом. До сих пор с палочкой ходит.

- Не у Фомы, а у Николая. �х два брата, - поправил азиата Митяня.

- Ну, у Николая. Выходит и наш Командир может на всю жизнь с палочкой...

- Типун тебе на язык, дурило узкоглазое. У Коськина открытый перелом был, а у Командира закрытый. Разница есть? Командир через месяц танцевать будет, если не раньше.

- А мы как же без него это время?

- Не знаю.

- Квалификацию ведь потеряем.

- Чего? Какая у тебя квалификация, урюк неграмотный?

Они снова замолчали, думая об одном и том же. Быть в экспедиции не при ком - это значило быть на подхвате. Любой обидеть мог. За Ткачом они были как за каменной стеной. Теперь же без его защиты самый разнесчастный инженеришка, вроде Сафонова, может ими помыкать безнаказанно. Такая перспектива одинаково угнетала и Митяню, и Сиплого. Только Шурик на вид был абсолютно спокоен.

- Что не говори, а кто-то нас сглазил, - сказал Сиплый и покосился в сторону палатки, где горел свет, а сквозь брезент проступала колышущаяся на легком ветру скукоженная тень Виталика.

Митяня перехватил его взгляд и насупился.

- Даже не смей начинать снова, - злобно прошептал он.

- Да я не про то. Конечно, Сафонов нас сглазил, больше некому. Он Командиру всегда завидовал. Помнишь, какой у нас был рельеф на Стырахоне? Скалы со всех сторон, электрод вбить некуда, кругом камни, буераки. � участок тогда был побольше этого, и Шурика с нами не было, а все равно закончили на десять дней раньше плана. Федорыч нас похвалил, а Сафонов, как пить дать, зависть затаил333

Митяня задумался над словами Сиплого.

- Опять ты сбрехал где-то, - произнес он. - На Стырахоне Шурик работал с нами. Мы с ним еще зайца электродом прибили.

- Это ты с Рыжим прибил, а у Шурика в то лето аппендицит как раз вырезали, он не мог с нами быть.

- Совсем тебе память водкой отшибло, монгол. Это у Матвея из сафоновского отряда тогда вырезали.

- У Матвея грыжу вырезали, а аппендицит у Шурика. Давай хоть поспорим. Шурик, тебе аппендицит вырезали?

Шурик ковырялся в рации, не обращая ни на кого внимания и не вникая в их спор.

- Чего ты молчишь? Не помнишь, что ли, вырезали тебе аппендицит или нет?

- Вырезали, - ответил Шурик.

- Вот видишь, старый, тебе бы только обозвать меня почем зря. Я если что говорю...

- Постой, постой. Обрадовался он раньше времени. Шурик, а когда тебе вырезали?

- В детстве.

- Ну вот. Сам почем зря, морда нерусская. Я тебе говорю - зайца электродом мы с ним...

- Погоди, старый, не гони волну. Шурик, а четыре года назад тебе что вырезали?

- Грыжу.

- Вот видишь.

- Чего видишь? Ты же сам сказал, что аппендицит.

- Какая разница.

- А то никакой. Грыжа где, а аппендицит где? Сравнил хрен с пальцем.

- Причем здесь грыжа, мы вообще не про нее разговор начали...

- Да ну тебя. Про нее, не про нее... Хватит балаболить, поздно уже. Шурик заканчивай свою канитель. Спать пора.

Шурик послушно бросил ковыряться в рации и пошел в палатку. Через минуту за ним последовал и Сиплый. Старик затоптал костер, посмотрел в непроглядную темень неба, пробормотал безадресное проклятие себе под нос и тоже пошел спать.

- А я вот что думаю по этому поводу..., - произнес из спальника азиат, когда Митяня начал укладываться на раскладушке.

- Замолкни хотя бы до утра, - грубо оборвал его старик и повернулся к нему спиной.

Шурик уже шумно сопел из своего угла. Ему достаточно было только принять горизонтальное положение, чтобы сразу погрузиться в глубокий сон. Митяня тоже скоро заклокотал и забулькал, словно испорченный кран. Сиплый для страховки выждал еще некоторое время, после чего стал осторожно выбираться из мешка.

В командирской палатке по-прежнему горел свет, но сознательная жизнь внутри ничем не проявлялась. Азиат подкрался на цыпочках и резко просунул голову внутрь.

- Не спишь еще? - шепотом спросил он.

Виталик вздрогнул от неожиданности и выронил красный фломастер, который вот уже несколько минут держал над развернутой картой, не решаясь опустить его на бумагу.

- Думаешь, - усмехнулся Сиплый. - Думать, между прочим, вредно. Давай лучше выпьем.

Азиат нагло прошел внутрь и откинул крышку сундука.

- Сейчас мы с тобой махнем по рюмашечке командирского спирта и спать пойдем, - приговаривал он, в то время как его руки судорожно рыскали в глубине наваленных бумаг.

- Монгол отстань от парня, - вдруг раздался из соседней палатки голос Митяни. - �ди спать и не мешай человеку работать.

- Вот же, калоша старая, - беззлобно пробормотал азиат, - никуда от него не скроешься. Я не мешаю, - крикнул он. - Я только поинтересовался у Виталия Владимировича, не надо ли ему чего. Может, он чаю хочет или монпансье с мармеладом.

- �ди спать сейчас же, урючина узкоглазая, а то я тебе устрою мармелад поперек всей твой монгольской хари! Такого мармеладу тебе дам... Слышишь, что говорю?

- Сейчас.

На мгновение плутоватые глаза счастливо заискрились, но вытащенная на свет бутылка оказалась из-под одеколона, да и та почти пустая. Сиплый повертел ее в руках и бросил обратно со вздохом.

- Тому назад одно мгновенье в сем сердце билось вдохновенье, - сказал он.

- Ты ляжешь или я дрын сейчас возьму?

- Не шуми, уже иду.

Сиплый ушел, но хриплое стариковское ворчание не смолкало еще некоторое время.

- Выспится днем, потом бродит ночами, как привидение. Какого лешего ты там забыл, шайтан нерусский? Я же человеческим языком тебе говорил, не мешай ему...

Виталик дождался, пока окончательно стихнут все звуки, поднял с пола красный фломастер и снова занес его над картой. 222Хорошо, пусть будет по-вашему, - убеждал он себя. - Я попробую. По крайней мере, попробую222.

По правде говоря, выполнение возложенной на него задачи не требовало каких-то особенных знаний. Даже первокурсник справился бы с этой пустяковиной. Пока Виталик тащил Командира к лагерю, тот доступными словами, как мог, объяснил ему суть задачи.

Нужно было из семи даек выбрать одну . любую, на какую глаз ляжет - и отметить ее красным фломастером на карте. После этого, чтобы показать видимость геофизического анализа, нужно было построить на миллиметровой бумаге пятьдесят два графика по числу профилей на участке. Так как никакие измерения не проводились, то и графики тоже следовало строить произвольным образом с одним лишь обязательным условием - в том месте, где профиля пересекают выбранную дайку, обязательно нужно показать резкий всплеск проводимости . дескать, вот вам аномалия. То есть получалась чистой воды фальсификация, которая и заключала в себе пресловутый 222метод втыка222. На все про все Виталику отводилось целых двое суток, не считая обратной дороги. Срок вполне достаточный.

О графиках Виталик пока не задумывался. Ему казалось, что их-то он начертит без особого труда. Нужно было сначала определиться с выбором дайки, но именно на этой немудреной задаче он накрепко застрял. Он почему-то не мог заставить себя принять такое важное решение вслепую. Если бы Командир так прямо и сказал ему: 222Выбирай любую и не мучайся222, то Виталик и не мучался бы. Ткнул пальцем и готово. Но Командир сказал так: 222Если ума не хватит теоретически обосновать, то выбирай любую222333 Если ума не хватит. Вот в чем закавыка.

Не то чтобы Виталик беспокоился о своей репутации. В этом отношении он никогда не был чересчур щепетильным (даже без 222чересчур222), но какая-то заноза в душе все же мешал ему решить эту задачу прямым путем. В самый ненужный момент в нем вдруг проснулось чувство ответственности. Всю жизнь оно спало беспробудно, а тут вдруг этому чувству вздумалось проснуться. То ли за эти дни практикант успел прижиться к ткачевцам, и ему очень не хотелось их подводить, то ли ему стало обидно за три потерянных в институте года и именно сейчас непременно захотелось доказать, что какие-то знания он там все же получил, то ли тому имелись какие-то другие причины. Как бы там ни было, но Виталик не мог просто наугад ткнуть фломастером в карту. Рука не слушалась. Ему обязательно нужно было найти этому действию хоть какое-то, пусть даже неправильное обоснование.

Над этой задачей Виталик бился почти всю ночь. Он брал фломастер в руки, чтобы тут же опустить его, потом начинал листать учебник Гауфмана, и через минуту отшвыривал его с ненавистью, потом начинал водить глазами по геологической карте, но вид этой мешанины цветов вызывал в нем воспоминания о Ганне333 К утру он наконец задремал прямо над столом, но даже во сне повторял заученные наизусть строки: 222Различают эндогенные дайки, образованные путем заполнения трещин магматическим расплавом, и экзогенные, образованные в результате заполнения трещин осадочным материалом222.

День шестой

В это утро в ауле Джими произошел переполох. Началось все с того, что вдовый старик Батраз обнаружил пропажу двух баранов в своей и без того небогатой отаре. Вечером он загнал их в сарай, а по утру двух не досчитался. Уже через час о случившемся было известно во всех домах.

Возможных виновников преступления было не так уж много. Во-первых, баранов мог загрызть волк, что маловероятно, потому что волки обычно нападают на стадо во время их выпаса на горных лугах. В аул они заглядывают редко. Разве что совсем изголодавшийся хищник забредает зимой сюда от отчаяния, но его быстро либо прогоняют, либо убивают. К тому же волк должен был оставить следы - кровь или рваные клочки шерсти. Старик же никаких следов в своем сарае не обнаружил. Животные просто исчезли, будто испарились.

Во-вторых, украсть могли соседи. Однако в небольшом селении почти невозможно утаить лишнего барана или незаметно съесть его, потому что все жители аула постоянно находятся друг у друга на виду. Когда в прошлом году у того же Батраза посреди дня исчез старинный родовой кинжал, то виновный был обнаружен через двадцать минут, после того как старик поднял шум. �м оказался соседский мальчишка. Мальчишку выпороли, а его отец, чтобы загладить вину, достал двадцатилитровый бутыль араки и устроил большую попойку. Во время этой попойки кинжал старика Батраза случайно уронили в колодец, и достать его оттуда уже не смогли.

Наконец, баранов могли украсть чужаки. Это был наиболее вероятный вариант. Жители Джими издревле периодически враждовали с жителями аула Актар, который находился в соседней долине. Вражда эта скорее произрастала на почве скуки, чем исторической или этнической несовместимости двух племен. �ногда по ночам жители Актара и Джими совершали тайные набеги друг на друга, крали баранов и лошадей, после чего утром жестоко дрались, порою кого-то калечили, но смертельных случаев еще не было. Завершались эти войны каждый раз тем, что баранов возвращали хозяевам, тут же их резали и устраивали всеобщие попойки с песнями, плясками, братанием на крови и клятвами в верности и дружбе жителей обоих аулов.

Пропажа в доме старика Батраза не была похожа на действия актарцев. Актарцы не стали бы утруждать себя ради двух баранов. Они угоняли десятками, причем не особенно старались о сокрытии следов преступления, так как целью кражи были не собственно животные, а последующая драка и всеобщий праздник.

Оставался один единственный вариант - баранов украли геологи, разбившие лагерь по ту сторону горы. Доказательств тому было более чем достаточно. Прежде всего, потому что больше некому. Кроме того, нашлись свидетели, которые видели машину геологов, стоявшую сегодня ночью возле дома Батраза. Вдобавок к тому, жена местного алкоголика Аслана рассказала, что вчера вечером ее муж вернулся домой совсем пьяный и прежде чем заснуть повторил несколько раз в бреду по-русски: 222Геолух приехал. Надо резать баран222. В подтверждение к этому вспомнили, что несколько лет назад, когда геологи приезжали сюда, у старика Тутыра умерло шесть куриц, старик Коста свалился в выгребную яму и вывихнул ногу, а в доме кузнеца Давида обрушилась крыша сарая. Вряд ли это было совпадение.

Старик Батраз, когда его уверили, что кроме геологов, никто больше его баранов украсть не мог, только покачал головой и сказал: 222Не хорошо. Надо было прийти, попросить, я сам зарезал бы этих баранов, пропади они пропадом. Разве мне жалко. Не хорошо222. Другие старики тоже покачали головой и сказали примерно то же самое.

Однако молодежь аула не хотела упускать такой случай поразвлечься. После непродолжительного митинга у развалин старого заброшенного клуба, молодые джимийцы решили проучить чужаков. 222Если мы сегодня их не накажем, то завтра они украдут наших сестер и жен222, - сказал один из ораторов. В течение нескольких минут в горячих головах молодых парней было создано убеждение, что все беды аула происходят именно от геологов.

Молодежь шумела, а старики, глядя на них со стороны, добродушно усмехались в седые бороды и вспоминали свою юность, когда в погоню за украденной невестой они тоже отправлялись, как на большое веселье. Только тогда все было иначе - палили в воздух из ружей, махали кинжалами, тут же джигитовали на гордость своим отцам. А это разве веселье. Кончились те времена. Вот умрет последний из нас и что тогда?

Проучить геологов собралось человек пятнадцать-двадцать. Для того, чтобы молодежь не очень увлекалась и не избила чужаков до смерти, от старшего поколения был делегирован старик Тутыр - тот самый, у которого в прошлый приезд геологов умерло шесть куриц. Ему было уже под восемьдесят, но он еще мог, если это требовалось, вскочить на коня, мог складно произнести тост и станцевать на свадьбе. Тутыр считался самым рассудительным и самым уважаемым стариком селения. Конечно же, такое важное дело, как суд над чужаками, не могло обойтись без него. Он умел охладить кровь, если она у кого-то была слишком горяча, но мог и зажечь сердца по пустячному поводу.

�з оружия отправлявшиеся на ту сторону горы захватили с собой только одно ружье, которое впереди всех понес старик Тутыр. Это было старинное ружье, с серебряным оформлением приклада и фигурным литым курком. Оно давно не стреляло, взяли его исключительно для соблюдения красоты процессии

Рыжий вернулся ранним утром. Он громко хлопнул дверцей, сел у потухшего кострища, открыл котелок и начал чавкать холодной кашей, оставшейся с вечера. В палатке послышалось шевеление. Митяня вышел наружу босиком, на ходу застегивая штаны. Следом в одних трусах выполз заспанный Сиплый. Он подсел к Рыжему и наклонился грудью к остывшему кострищу, надеясь выцепить оттуда хоть крохи тепла.

- С утра морозит, - прокряхтел азиат, широко зевнул и обхватил себя за плечи.

- Как? - спросил Митяня, строгим взглядом вперившись в Рыжего.

- Застряли мы с Командиром. Прямо посреди аула мотор заглох, - ответил тот, ковыряясь в котелке ложкой. - Что-то опять со стартером. Пришлось с пускача заводить.

- Ты довез его?

- Все нормально. Добрались до шоссе, посадил на попутку. Угадайте с кем?

- С Матреной со своей в загадки будешь играть.

- При чем здесь Матрена? С Ашотом я его отправил. Он как раз из Берсеневки возвращался, какие-то дела у него там были. К вечеру доставит нашего Командира в больницу, будь спокоен.

- С каким Ашотом?

- У нас много что ли Ашотов в поселке? Ашот - армянин. Он заведующим базой работает.

- Так у него же 222восьмерка222.

- Вишневая, - Рыжий мечтательно вздохнул.

- Я тебе не про цвет говорю. 222Восьмерка222 - машина тесная. Ты что не мог попросторнее подыскать? Как в такой мыльнице поломанного Командира можно было отправлять? Соображение у тебя есть?

- А где бы я тебе попросторнее нашел ночью. Что попалось первое, то и взял. Я же с запахом был, мне на дороге задерживаться опасно. Любой мент остановит, и пиши пропало. Отобрали бы права...

- Которых нет, - сонным голосом добавил Сиплый.

- Пить меньше надо, тогда и запаха не будет. Рассказывай дальше. Что Ашот?

- А что Ашот? Ашот, как Ашот. Он сначала отнекиваться стал, говорит, что ему еще в другое место заехать надо...

- Вот же паскуда. А ты что?

- Я настойчивее. Так и так, говорю, за неоказание помощи можно и статью схлопотать.

- РќСѓ Р° РѕРЅ?

- А что он? Попробовал бы он что-нибудь сказать против. Я бы ему устроил. Ты же меня знаешь.

- Знаю я тебя. Очень хорошо знаю. Додуматься надо было переломанного Командира в 222восьмерку222 посадить.

- Не посадил, а положил. На заднее сиденье. Все будет нормально.

- Чего уж тут нормального. Был бы кто другой, а с Ашотом ничего нормального не будет. Будто не знаешь, что у него на Командира зуб. Еще бросит где-нибудь по дороге, у него ума хватит. К тому же он такой сквалыга, что не приведи господь. Потом не слезет с нас. Кирпичи мы ему еще натаскаемся и на даче у него картошку накопаемся. Андрюха Капустный еще три года назад выпросил этого Ашота выписать на складе мешок цемента, так тот до сих пор ему жизни не дает. Крышу нужно постелить, он Андрюху зовет, забор на даче надо поставить, снова Андрюха. Я же, говорит, тебе помог, помоги и ты мне. Вот такой у тебя дружок.

- Какой он мне дружок? Ты, старый, говори да не заговаривайся. Видал я таких дружков знаешь где? Я с этим Ашотом никогда даже за руку не здоровался. Скажи, Сиплый?

Азиат, сидя на корточках, начал клевать носом над кострищем.

- Монгол! - гаркнул Митяня.

Сиплый вздрогнул.

- Жрать готовь. Пора кормить народ.

- Чего ты раскомандовался, старый. Нашел кухарку. Командир у нас теперь не ты, а Виталий Владимирович. Как он скажет, так и будет.

- Эка ты сразу заговорил. У Виталия Владимировича и без тебя дел по горло. Ему некогда сейчас за тобой следить. Можешь считать, что следить за тобой поручено мне. Я теперича за старшину, а он за лейтенанта. У него стратегия, а у меня тактика. Понятно? Готовь жрать, ирод нерусский, а то я тебя!..

Рыжий довольно хмыкнул, облизал ложку, потянулся сладостно всем телом.

- Ну, - он встал, - вы тут разбирайтесь, кто из вас главней, а я пойду.

- Куда это ты намылился?

- Как куда? Спать пойду. Пока вы здесь дрыхли, я, между прочим, жизнью рисковал, по серпантину в темноте петлял. �ли я тоже должен кашу варить, товарищ тактика?

- Кашу не кашу, а посмотри на свою машину. Страшно глянуть. Не успели ее помыть, как ты снова грязью заляпал.

- Дед, имей совесть. Я целую ночь не спал.

- В самом деле, старик, - заступился Сиплый, - куда ты гонишь? Нам теперь торопиться некуда. Практиканту мы все равно ничем не поможем, делать нам особенно нечего, можно было бы хоть раз отоспаться.

- Поглядите вы на него, какой он у нас натруженный! Который день только и знаешь, что спать, да есть. Выспаться ему дайте. Готовь жрать, я тебе сказал! А за такие разговоры потом еще пойдешь Рыжему помогать машину мыть.

На шум из палатки вышел и Шурик. Он был застегнут на все пуговицы и зашнурован. Хоть сейчас в поход.

- Вон, пусть Шурик машину пока помоет. Я только часок подремлю, а потом присоединюсь, - предложил Рыжий.

- Знаю я твой часок. Твоим часком роту солдат кормить можно. Шурику тоже занятие найдется. За потерянной кувалдой надо сходить.

Пока Рыжий со стариком спорили, Сиплый привстал и мелкими шажками направился к палатке

- Ты куда подался? . старик ухватил его за край майки.

- Оденусь пойду. Не варить же жратву в трусах.

- Только попробуй снова завалиться на раскладушку, я тебе завалюсь, Я тебе так завалюсь... А ты куда?

- Машину мыть, сам же сказал.

- Я тебя предупредил, Рыжий. Не дай тебе Бог, закрыться в кабине. Я замок сломаю и уши надеру. Учти.

- Да ладно, - отмахнулся от него Рыжий. - С тобой все равно не поспишь. Хоть в землю заройся, покоя не будет. С тобой только пить хорошо, и то в разных компаниях. Аслан и тот сказал...

- Что Аслан сказал?

- Сказал, что вредный ты. Сказал еще, что у него такой же вредный баран был, так он его зарезал и соседям скормил.

- Когда он сказал такое?

- Сказал, сказал. Чего уж теперь.

- Твой Аслан такой же недоумок, как и ты. Пусть теперича только попробует прийти сюда еще хоть раз, я ему покажу, кто из нас баран. А ну работать всем!

Шурик принялся раздувать костер, Сиплый надел штаны и отправился на ручей за водой, Рыжий еще поспорил сам с собой для виду, поднял кабину вахтовки и стал ковырять внутри отверткой.

- Вот и ладно, - Митяня удовлетворенно оглядел свое хозяйство. - Значит, все при деле.

Он скосил глаза на командирскую палатку. Там будто и не было никого - никаких звуков, никакого движения. Старик осторожно подкрался к ней, чуть отодвинул полог, заглянул одним глазом внутрь.

Практикант склонился над картой с фломастером в руке.

- Ты ложился хоть, Виталий Владимирович? - удивился старик.

Виталик только посмотрел в его сторону туманным взглядом и снова опустил уставшие глаза в карту.

- Ну ладно, не буду мешать, поработай еще полчасика, да завтракать будем, - старик осторожно задернул полог и попятился назад.

- А молодого инженера!.. - затянул было в полный голос Рыжий.

- Тише ты, - пригрозил ему Митяня и кивнул на командирскую палатку.

Рыжий гоготнул, но петь перестал.

После завтрака Митяня послал Шурика на поиски утерянной кувалды. Отправлять Сиплого или Рыжего на такое дело было опасно. Они обязательно, почувствовав свободу, отклонились бы от курса и попали в какую-нибудь историю. Шурик же с присущей ему ответственностью и исполнительностью был самый надежный человек в их отряде.

- Глупая затея, - скептически заметил Сиплый, натирая песком жирный котелок. - Уж если чабаны не поленились утащить два километра провода, то и кувалду они вряд ли оставили. В чабанском хозяйстве все пригодится.

Но Митяня, как хороший хозяин, не мог смириться с тем, чтобы казенный инструмент пропал зря, хотя и сам понимал, что дело это почти безнадежное, так как провода уже и в помине не было, направление, в котором его прокладывали, задавал Ткач по компасу, прокладывали провод в темноте, и точного местонахождения заземления никто толком не знал. Найти электроды и маленькую кувалду на просторном склоне горы, изрезанном ложбинками и взгорками было не легче, чем иголку в стогу сена.

- Далеко не ходи, - наставлял он Шурика перед отправкой. - Не найдешь, и леший с ней, с этой кувалдой. Не хватало нам еще тебя потом искать.

- Вон на тот бурый камень иди, - посоветовал Рыжий и махнул отверткой в направлении торчащего вдалеке охристого валуна, напоминающего формой надкушенное яблоко.

- Без твоих подсказок Шурик как-нибудь справится. Поученее тебя. Ты гайки крути и машину мой, я через час проверю.

Рыжий хмыкнул и подмигнул Сиплому - дескать, глянь на старика, прямо комдив Семен Семенович Буденный.

- Встретишь чабанов, Шурик, спроси, не надо ли им еще чего-нибудь, пусть приходят, будем очень рады, - сказал Сиплый.

Шурик вопросительно посмотрел на Митяню.

- Не слушай этого дурака, - махнул на него рукой старик. - Он тебе наговорит. �ди, и чтобы к обеду был на месте.

Едва Шурик скрылся из поля зрения, как вдруг засобирался в дорогу и практикант.

- Ты куда это, Виталий Владимирович, лыжи навострил? - удивился старик.

Что-то подозрительное было в лице мальчишки - взгляд злой, губы злые, подбородок торчком, как у прокурора. Старик поначалу даже забеспокоился, уж не хлебнул ли парень чего-нибудь горячительного из командирского сундука.

- Туда, - коротко и на удивление уверенно ответил он Митяне и повел головой в сторону надкушенного яблока на взгорке, за которым не так давно скрылся Шурик.

- Даже не думай об этом, - категорично отрезал старик. - Как я такого лопуха одного отпущу? Надо было тогда вместе с Шуриком идти. Чего же ты раньше не сказал, что тебе на участок надо?

- Я бы на твоем месте, Виталий Владимирович, рассердился на него за 222лопуха222, - посоветовал Сиплый, продолжая лениво шуршать песком по дну котелка. - Ты командир у нас или кто? Чего эта старая калоша приказывает тебе, как рядовому солдату? Кто он вообще такой? По штатному расписанию, он всего лишь разнорабочий третьего разряда. Ну-ка прикрикни на него: 222Разговорчики в строю222. Только построже: 222Разговорчики в строю!222. Не бойся.

- Замолкни, балаболка нерусская. Не пущу я мальчонку одного, хоть ты мне тут спляши. Я говорю, что есть - он еще лопух в этом деле. Его сейчас отпусти, потом беды не оберешься. Ты, что ли, перед его мамкой отчитываться будешь, если он, не дай Бог, с горы сковырнется и руки-ноги обломает? Хватит нам одного такого.

- Вот всегда у тебя так, дед. Сотворишь проблему из ничего и молнии пускаешь. Отправь тогда Рыжего с ним для охраны.

- Еще чего, - возразил Рыжий со своей стороны. - У меня тут и без вас работы вагон. Сначала надает заданий на три пятилетки вперед, а потом иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что...

- Замолкните вы оба, стрекачи шалапутные! Работы у него вагон. У тебя в жизни только две работы: поесть послаще, да поспать покрепче. Вот и вся ваша с монголом работа. Доверю я вам мальца, как же. С вами его отпустишь, еще больше беды будет. Заведете к черту лысому, потом ищи вас, охламонов.

- �ди тогда уж сам, раз ты у нас такой правильный со всех сторон, а мы не правильные.

- � сам я с ним пойти не могу, потому что оставить вас одних здесь без присмотра нельзя. Вы без меня тут какую-нибудь пакость сотворите. Я вас, обормотов, знаю. Один другого краше. Только на Шурика надежда.

- Ну и что нам теперь делать? Ты сам посуди, дед. Нам же тебя на части, не разорвать, незаменимый ты наш. Замкнутый круг получается. Может, Виталию Владимировичу и впрямь по важному делу туда надо. Ему же Командир поручил.

- Даже не думайте. Не отпущу я мальца одного. Будем Шурика ждать.

- А если Шурик не вернется?

- Ты хотя бы иногда кумекай, что говоришь, деревянная твоя голова. Вечно каркаешь, не думая.

- Не заблудится твой Виталий Владимирович, - поддержал Рыжий. - Меня же отправляли без сопровожатых бульдозер искать, причем ночью, никто почему-то тогда не волновался.

- С тобой, если что и случилось бы, не велика потеря, ни одна собака не заплачет.

- Я тоже за такие слова обидеться могу...

- � хватит мне тут! Сказал, что не отпущу, значит, не отпущу. Будем ждать Шурика.

- Вот и вытаскивай после этого таких вредных стариков из могилы.

- Поговори мне еще, чушок узкоглазый! Ты по вредности мне в отцы годишься.

Галдеж поднялся, как в курятнике. Сиплый бросил свой котелок, выгнулся в сторону Митяни, крутил пальцем у виска, говорил: 222Тебе, дед, на пенсию пора222. Рыжий вторил ему. Для них обоих было в удовольствие лишний раз старика подразнить. Старик же будто и не понимал, что они его специально доводят, реагировал на их кривляние еще пущей бранью, отмахивался кулаками, грозился дрыном. Виталик смотрел на них исподлобья злым взглядом. Он твердо решил, что даже если его сейчас не отпустят, он все равно уйдет. Надоело все вокруг, и все они надоели333

В конце концов, Митяня устал. 222Даже не думайте222, - повторил он еще несколько раз, но прозвучало это уже не так категорично, как раньше.

- Не знаю, что и делать с тобой, - сказал он и хмуро оглядел Виталика с ног до головы, будто бы приценивался или обновку ему на глазок примерял. - Ты хотя бы туда, где Командир сковырнулся, не ходи. Даже близко не подходи. Понял?

- Понял, - кивнул Виталик (хотя именно туда и собирался).

- Времени тебе до обеда. После обеда не появишься, пошлю кого-нибудь искать. Понял?

- РџРѕРЅСЏР».

- Понял он. Все он понял. Что не спросишь, все понял. Прямо беда. Не знаю, что с тобой и делать. Самостоятельные вы все больно стали, как я погляжу. Деваться от вашей самостоятельности некуда. Ты хотя бы Шурика на обратном пути подожди, а если увидишь, что он идет, то тоже с ним возвращайся, не задерживайся. Зла на вас не хватает. �ди уж.

Виталик пошел вдоль ручья - сначала медленно, словно не верил, что его на самом деле отпустили одного, потом все быстрее и быстрее. Но уйти далеко он не успел. Митяня долго колебался и, наконец, решил из двух зол выбрать меньшее.

- Обожди меня, Виталий Владимирович, - крикнул он, - я все же с тобой пойду.

Рыжий с Сиплым переглянулись с заговорщицким видом.

- � чтобы тихо мне тут, а то я вам! - пригрозил им старик.

- Ну что ты, Митрий Палыч, мы же смирные. Погудим, погудим и перестанем.

- Я вот вам погужу. Я вам так погужу... Монгол, остаешься тут за старшего. Если что случится, с тебя первого спрошу.

- За что такая честь, Митрий Палыч, отец родной? - Сиплый театрально упал на колени.

Митяня сплюнул с отвращением:

- Тьфу ты, юродивый, только и знаешь, что зубы скалить. Чуркой ты нерусской родился, чуркой нерусской и помрешь.

За всю ночь Виталик так и не смог решить, какая же из семи даек должна быть с рудой. На карте они все казались слишком одинаковыми. Семь жирных червячков, как след маленьких коготков на разноцветье геологических слоев.

После завтрака он твердо решил, что нужно еще раз взглянуть на эти дайки своими глазами. Просто взглянуть. Вряд ли он надеялся на интуицию. Просто ему необходимо лишний раз оправдаться перед собой. Откуда вдруг взялась такая щепетильность, он не задумывался. Он слишком устал, чтобы задумываться еще и над этим.

В эти минуты, пока они со стариком шли на участок, Виталик был зол на весь белый свет. Митяня еле поспевал за ним и мысленно удивлялся перемене, произошедшей в мальчишке за одну ночь. Что-то командирское проглядывалось в его еще детском профиле. Шаг Виталика был чересчур твердым, и планшет точно так же, как у Ткача, бился на ходу о бедро.

Они дошли довольно быстро. Во всяком случае, Виталику показалось, что их путь сюда был короче, чем вчера с Ткачом.

- Здесь, что ли? . спросил подоспевший следом Митяня.

Старик запыхался. Еще чувствовалось последствие вчерашней пьянки. Арака, кажется, и впрямь была не очень качественная - и голова от нее до сих пор шумит, и дыхалка работает с перебоями.

Виталик осмотрелся. Семь даек, как семь зубов старого человека, торчали из земли . одинаковые по очертаниям, почерневшие то ли от кариеса, то ли от дождей и ветра предыдущих миллионов лет. Пространство между ними было заполнено непроходимым переплетением дикого, колючего кустарника. Русло ручья огибало дайки и уходило вправо . в темную прощелину, которая вела к северным отрогам Сураханского хребта. Где-то там . в мире льда и камня . был его исток. Дайки тоже словно выползали оттуда . из мира льда и камня - в пределы мягкого и спокойного Карадона333 Черт его знает, какую из них выбрать?333

Уже через час они возвращались обратно. Виталик был зол на себя и на весь мир еще больше прежнего, и старику снова приходилось удивляться, глядя на мальчишку, и с еще большим трудом поспевать за ним. Он и подумать не мог, что мальчишка еле сдерживает слезы отчаяния. Ничего путного Виталик так и не придумал. Битый час он ходил вдоль даек туда обратно . от одного каменного зуба к другому . и с каждым шагом все острее чувствовал свое ничтожество. Ни одной зацепки для решения этой задачи у него не было, и появиться им было неоткуда. Даже если забраться на каждую из даек (чего Митяня не допустил бы ни за что) и потрогать, обнюхать каждый квадратный сантиметр поверхности, то все равно ничего нового придумать невозможно, потому что камень, как его не крути, остается камнем, вроде тех тысяч камней, которые хранились в ящиках минералогической кафедры в их геологоразведочном институте. Экзамен по минералогии на первом курсе Виталик сдал на тройку только потому, что на зимних каникулах помог преподавателю наклеивать бирки на образцы. С тех пор прошло почти четыре года, и в памяти сохранились лишь какие-то названия, вроде 222дуниты222, 222перидотиты222 или 222плагиоклазы222. В структурной геологии он тоже ничего не смыслил, хотя этот предмет они целый семестр проходили на третьем курсе. По какой-то причине преподаватель устроил общий экзамен, похожий на общую исповедь в церкви, когда священник отпускает грехи всем присутствующим гуртом. Виталику удалось отмолчаться, пока другие старались показать свои знания. Когда преподаватель спросил: 222Кто согласен на тройку, подавайте зачетки222, Виталик ни секунды не колебался. Он был одним из немногих, не претендовавших на более высокую оценку. Остальные остались на второй тур распросов, а он, счастливый таким исходом, до самой столовой шел, прижимая зачетку к груди, словно письмо от любимой девушки333 Теперь за все эти редкие случаи снисходительности судьбы приходилось расплачиваться.

Пока Виталик бродил вдоль даек, старик послушно шел следом и при этом часто и шумно вздыхал, показывая свое нетерпение, а когда это нетерпение переваливало за невысокий край, он начинал тихо причитать о том, что Сиплого и Рыжего надолго в лагере оставлять одних нельзя, что уже скоро обеденное время и вообще вот-вот дождь начнется. Над головой действительно черные размывы собирались спиралью в одно большое пятно. Легкий ветерок, который до этого дул со стороны Сураханского хребта, прекратился, воздух сразу стал душным.

Виталик, наконец, устал слышать эти вздохи и сетования, устал от собственных сомнений и нерешительности, от зрелища несимпатичных ему даек. Все вокруг показалось ему до больного противно и даже омерзительно, а омерзительнее всего он казался сам себе с его маниакальной падкостью на неприятности и врожденным пиелонефритом. Он достал из планшета карту и, почти не глядя в нее, отчертил жирный красный крест на той самой дайке, с которой вчера свалился Командир. Глупое и ни к чему не обязывающее решение. Он думал о нем еще в лагере, как о последнем шаге, о шаге отчаяния, недеясь тогда еще, что придумает что-нибудь более научное или хотя бы более логичное.

- Чего это такое? . старик заглянул через плечо практиканта в карту.

- Руда, - буркнул Виталик и засунул карту в планшет.

Чувства облегчения он не почувствовал. Вернее, оно оказалось очень коротким. Было такое ощущение, какое бывает в середине осени, когда вдруг наступают теплые солнечные дни, совсем как весной. Такие же голые ветки, такое же голубое небо. � в какое-то мгновение ты забываешься, даже останавливаешься посреди дороги, ищещь почки на ветках, но не находишь и с горечью понимаешь, что законы природы неумолимы, и уже через неделю выпадет первый снег333

Впереди Виталика ждали еще неначерченные графики, возвращение во враждебный ему поселок, возвращение в несимпатичную ему Москву и ненавистный институт. Впереди его ждала долгая и такая же непутевая жизнь, прожить которую было зачем-то нужно333

Старик не зря беспокоился. Как только они с Виталиком скрылись за ближайшим изгибом рельефа, Сиплый сразу предложил:

- Может, по такому случаю сгоняем к Аслану?

Рыжий тщательно протер промасленные руки ветошью и посмотрел вверх. Тащиться по серпантину второй раз за утро ему не хотелось даже ради выпивки.

- Не, - он решительно мотнул своей шевелюрой. - Сегодня сделаем перерыв. А то старик вернется, развоняется.

- Забоялся, что ли? Чего ты его боишься? Это же не Командир. Он бутылку увидит, сразу подобреет. Вспомни, как вчера. Сначала отнекивался, а потом только успевали ему наливать.

- Да ну его. Лучше не связываться.

- А если я прикажу? Слыхал, что старик завещал? Я теперь старший в лагере.

- Отвяжись, Сиплый. У меня все равно в баке бензина на донышке. Нужно из бочки переливать. Пока шланг достану, пока подсосу, пока по серпантину на гору заберусь, обед наступит, а там и старик вернется.

- Ну, как хочешь. Мое дело предложить. Раз не хочешь, то и разговора с тобой нет. Тогда драй машину. Чтобы блестела мне к обеду, а то дрыном по горбу.

- Ты не очень-то тут командуй. Твое дело похлебку варить.

- Я-то сварю, я что хочешь сварю и что хочешь сделаю, потому что для меня интересы коллектива стоят на первом месте. А вот ты только о себе и думаешь. Не компанейский ты, оказывается, человек, Рыжий. С виду вроде бы такой бравый парень, в армии бомбы возил, а на самом деле - труха трухой. Старика забоялся.

- А мне чихать на то, что ты там говоришь. Ну и забоялся. Ну и что?

- Эй, геолухи! - раздался сверху знакомый голос.

Сиплый и Рыжий подняли головы и увидели Аслана, который бежал, будто катился, по серпантину и размахивал руками. Он, возможно, и не бежал бы так быстро, но уклон не давал остановиться его коротеньким ножкам. Они, казалось, вот-вот подломятся под жирной массой.

- На ловца и зверь бежит. Чего это он так торопится?

- Наверно, бадун после вчерашнего замучил. Думает, что у нас что-нибудь осталось.

- Эй, геолухи!

Сиплый сложил руки рупором и крикнул:

- У нас ничего нет, Аслан, можешь не спешить. Сами бы рады, да нечего.

Но Аслан продолжал бежать. На последнем повороте серпантина его занесло, он споткнулся, кубарем покатился вниз, протаранил кусты у самого основания горы и врезался в командирскую палатку. Опоры палатки не выдержали, она осела на один край. Аслан беспомощно барахтался в брезенте, пытаясь высвободиться. Рыжий с Сиплым хохотали до коликов.

- Джигит, - сквозь смех произнес Сиплый.

Аслан кое-как выпутался из брезентовых складок. Рубашка на нем изорвалась, локти были сбиты до крови.

- Зачем ха-ха?! Я вам сказать хотел, а вы ха-ха. Твой убивать будет.

- Асланчик, дорогой, ну-ка спой нам, - Рыжий взмахнул руками. - А молодо-го инжене-ра... Ну, давай, подхватывай. А молодо-го...

- Нэт врэмя песня петь. Наш мужик пырдёт, тогда будешь танцвать.

- Аслан, кто там еще придет? У нас нет араки. Ты же сам вчера последнее доливал. Не помнишь?

- Какой арака-марака? Я тебе говорил, твой убивать будет.

- Кто мой убивать будет? Шайтан-бабай? Тебе приснилось, Аслан, успокойся.

Аслан расставил возмущенно пальцы перед лицом, вытаращил черные глаза, затряс гладкими щеками.

- Убивать будет, убивать твой тупой башка! Бараны украл, старик Батраз сердился, старик Коста сердился, старик Тутыр тоже сердился. Много молодых пырдёт, Тутыр пырдёт, твой убивать будет.

Сиплый и Рыжий переглянулись.

- Ты чего пургу несешь, Асланбек �шакович? Кого бараны украли? Какой старик Тутыр? За что нас убивать? Ты толком говорить можешь?

- А ты мне давал тольком говорить!? - чуть ли не завизжал от отчаяния Аслан. - Я тольком говорил, а твой ха-ха. Старик Тутыр пырдёт, много молодых пырдёт, ружье носил.

- Постой, Аслан, постой. Успокойся, отдышись и говори ясно, с расстановкой. � не плюй на меня своей слюной вонючей, сопли подбери. Ты же мужик, а развопился хуже бабы. Что случилось?

- Сиплый, смотри, там еще кто-то спускается, - Рыжий кивнул вверх.

По самому верхнему пролету серпантина шла целая толпа людей. Кто, да что - разобрать пока было нельзя. �х было человек двадцать, если не тридцать.

- Чего им надо? Аслан, ты зачем их позвал? - удивился Сиплый.

- Я их позвал? Они сам себя позвал. Убивать твой позвал, - снова выкрикнул Аслан.

- Вот же заладил. Убивать, убивать. За что нас убивать?

- За баран.

- Ты какое-нибудь другое слово знаешь, кроме 222убивать222 и 222баран222?

- Ты баран украл у старик Батраз.

- Чего!? Ты чего мелешь? Когда это я крал ваших баранов?

- Они так думал, что ты украл, - Аслан показал пальцем вверх на движущуюся по серпантину толпу. - Они думал, я так не думал. Я знал, что ты не украл.

Сиплый снова поднял голову. До него медленно доходил смысл беспокойства Аслана. Пока не совсем ясно, что там конкретно произошло, но то, что что-то произошло, было очевидно. С чего бы они шли сюда всем аулом?

- Ну-ка говори, что ты знаешь, только без лишних слов. Говори.

Аслан сбивчиво и задыхаясь рассказал все, что узнал от жены, когда очнулся после вчерашней попойки. Он лишь умолчал о том, что своей пьяной болтливостью сам дал повод для обвинения геофизиков.

- Ты зачем останавливался у дома этого старика? - накинулся Сиплый на Рыжего.

-Я же вам говорил, что у меня двигатель заглох, - Рыжий совсем разволновался. - Аслан, понимаешь, у меня двигатель там заглох, я этих баранов проклятых и в глаза не видел...

- Чего ты ему объясняешь? Ты им это сейчас объяснять будешь, если они слушать тебя захотят. Говоришь, Аслан, они ружье с собой взяли?

- Ружье, - закивал головой тот.

- А ружье им зачем?

- Убивать.

- Влипли, - с ужасом прошептал Рыжий. - Надо сматываться, пока не поздно. Поди им сейчас докажи что-нибудь. Они разбираться не будут. Я их знаю. Они сначала пришлепнут, а потом будут разбираться. Это же дикий народ. У нас в армии тоже вот такой дурак был. Мы ему под кровать противопехотную мину подсунули, а он утром проснулся...

- Да подожди ты со своей армией, - одернул его Сиплый и посмотрел наверх.

Толпа приближалась. Осталось только два пролета серпантина. Впереди шел старик в парадной папахе и действительно нес ружье. Он держал его перед собой так торжественно, словно это было знамя гвардейского полка. Скоро стали различимы некоторые лица горцев - лица были решительные. Такие, пожалуй, действительно убьют сгоряча.

- Рыжий правильно говорил. Бежать надо, - подзуживал Аслан, дергая Сиплого за рукав.

- Куда бежать? Если убежим, то они со злости все здесь перебьют и сожгут. � палатки сожгут, и машину сожгут.

- Хрен с ней, с машиной. Тут не о машине думать надо, - Рыжий был готов на все.

- Бежать. Они убивать. Я знал.

- Ты Аслан, и впрямь, бежал бы отсюда. Тебя на самом деле прибить могут за предательство.

- Я не предавал, - обиделся Аслан. - Я твоя спасал. Почему я предавал?

- Ладно, Аслан, не предавал. Но ты все равно лучше беги.

- А мы? - с надеждой спросил Рыжий.

- А мы будем сражаться до последнего патрона. Отступать некуда, позади Москва. Да ты не дрейфь, Рыжий. Они только кулаками перед носом помахают и отстанут.

- Помахают. Знаю я их махания. От их маханий иногда умирают. Побежали же, Сиплый. Они уже близко.

В действительности Сиплый и сам боялся. Били его в жизни не один раз, но ведь оттого, что часто бьют, приятней это не становится. Бывает, так побьют, что лучше бы и убили совсем. Здоровье - оно не казенное. Каждый удар по голове, говорят, приближает к могиле на год. Лет Сиплому и без того было уже не мало, так что лишний удар ему не к чему. Но в эти минуты он твердо решил, что трусить каждый раз - слишком много. Надо хотя бы через раз. Под дулом автомата и потрусить было не грех - все же смерть казалась ближе, чем сейчас. А сегодня - разве ж это большая опасность? Тьфу это, а не опасность, решил Сиплый. Может и обойдется все. Сейчас я объясню им, что не брали мы ваших дурацких баранов, они и уйдут333

Он еще раз взглянул на свирепые лица спускающихся все ниже к лагерю горцев и подумал: 222Нет, такие сразу не уйдут222. Только бы зубы не выбили. �х и так немного осталось.

- Вот что, Рыжий, - сказал он, - ты иди, спрячься за ручьем в кусты с Асланом, а я попробую договориться с ребятами. Не совсем же они тупые. Что-то у них в головах кроме баранов еще есть.

- Да ну тебя дурака. Раз тебе так хочется получать, то и получай. Я на выручку не приду, даже не надейся, - Рыжий схватил Аслана за шиворот и потащил его к ручью. - Быстрее, Аслан, шевели копытами.

Они перескочили на тот берег и зашуршали по кустам.

- Не надейся! - еще раз крикнул Рыжий.

- Бегите вверх по течению и не высовывайтесь оттуда, пока я не позову, - махнул рукой им вслед Сиплый.

Невозможно было поверить, что еще пару дней назад он ехал по этой же дороге. Вроде бы с тех пор ничего здесь не изменилось, кроме разве того, что пологий лесистый склон теперь следовал по левому борту машины, а стена кукурузных стеблей скучно тянулась по правому. �, тем не менее, Ткач не мог избавиться от ощущения, что он возвращается в поселок после многолетнего отсутствия.

Словно смерч пронесся в его душе за эти несколько дней и перевернул все с ног на голову. То, что еще недавно казалось очень важным, теперь вызывало лишь грустную улыбку, как фотографии в случайно обнаруженном старом альбоме. Карадон стал для него чем-то вроде разделительного рубежа между двумя этапами жизни. По ту сторону остались дайки, перебранки Митяни с Сиплым, суета Зиновия Федоровича, честолюбивые планы, ничем не обоснованная уверенность в правильности своих поступков, а по эту - чистая больничная простыня, ласковые улыбки медсестер, приглушенный свет ночника и что-то еще, чего Ткач пока не знал. Он больше не чувствовал себя безгранично могущественным и непобедимым Командиром, но это нисколько не угнетало его, потому что вместе с физической беспомощностью Ткач вдруг обрел свободу от своего собственного авторитета и приятное предвкушение крахмального покоя впереди.

Он полулежал на заднем сиденье 222восьмерки222 в окружении многочисленных картонных коробок, из которых раздавалось подозрительное металлическое дребезжание. Блеклое небо и нудный пейзаж за окном автомобиля совершенно лишали ориентации во времени и пространстве. Наверно, скоро должны начаться 222американские горки222, а там и пост Степаныча недалеко.

Ткач почти перестал ощущать свою травмированную ногу - будто и не было ее совсем, зато здоровая нога затекла от однообразия положения и неприятно ныла в коленном суставе. Пошевелить ею или помассировать было невозможно из-за наваленных со всех сторон картонных коробок. Вдобавок к этим неудобствам Командира начинали одолевать жажда и чувство голода. Он уже не раз пожалел о том, что уехал из лагеря, не поужинав. К чему была такая спешка? Лишние полчаса все равно ничего не решали.

- Водички бы, Ашот, - наконец не выдержал Ткач и тем самым нарушил долгое молчание, царившее уже больше двух часов в салоне автомобиля.

- Водычка? - переспросил водитель, не оборачиваясь.

- Вода. Пить.

- Нет водычка, - равнодушно ответил Ашот и снова налег на руль.

222Хитрющий армянин, - подумал про себя Ткач, - если ему не надо, то он настоящий иностранец, 222мама222 по слогам не выговорит, а если про деньги речь зайдет, то лучше диктора телевидения лопотать станет. Коробок еще этих где-то нахапал, бизнесмен чертов. Не иначе, как своровал222.

У них были натянутые отношения. Уже больше десяти лет они не разговаривали. Однажды на базе, заведующим которой до сих пор работал Ашот, Ткач врезал ему по морде на глазах у многих свидетелей. Мировоззрение Командира тогда намного отличалось от теперешнего и требовало немедленной справедливости, во имя которой он редко обращал внимание на лица и должности. В запале он мог даже начальника экспедиции обругать по матери, а уж заведующего базой и подавно.

Ашот, хоть и кавказец, особой отчаянностью не отличался, ударом на удар он тогда не ответил, но обиду в душе затаил огромную и долго ждал случая, чтобы отомстить. Поначалу места себе не находил, так ему хотелось насолить Ткачу. Хотелось по крупному, чтобы навсегда испортить жизнь Командиру, но всё получалось как-то по мелочам - то снаряжение ткачевскому отряду умышленно выпишет бракованное, то перед самым носом склад на обед прикажет закрыть, то в список на полевое питание имя Ткача забудет занести. Но Командира такой ерундой не очень-то испугаешь. Он, если что, может и бракованное снаряжение в лицо швырнуть, и замок на складе не постесняется сбить кувалдой. Поэтому мелкие пакости большого удовлетворения Ашоту не приносили, а до крупных он так и не додумался.

Без подпитки действием ненависть в сердце Ашота постепенно затухала, и через несколько лет от нее не осталось почти ничего. Желание мстить исчезло. Только разговаривать с Ткачом они все равно не научились - так и жили в одном поселке, обходя друг друга при встрече, будто не знакомы были. Даже когда в начале сезона Командир появлялся на складе, общения между ними не было никакого - Ашот молча расписывался в накладной, отдавал распоряжение кладовщику, чтобы тот отпустил снаряжение, и уходил в свой кабинет.

У Ткача же и вовсе никакой обиды на Ашота не было. Он его просто не считал за полноценного человека, потому что знал, что и богатый дом армянина, и дача, и его бесконечно продаваемые-перепродаваемые машины - суть именно бракованного снаряжения, недостачи тушенки, вечной нехватки батареек на складе и всякого прочего. О махинациях заведующего базой знали все в поселке, но никто ничего не предпринимал, потому что Ашот был для начальства удобным человеком, а для некоторых даже очень полезным. Поначалу, когда Ткач пришел работать в экспедицию, такое положение дел его бесило, но по прошествии времени стало только забавлять. Когда он распаковывал в горах очередную коробку с провиантом и обнаруживал там десять банок тушенки вместо положенных двенадцати, то всей его былой жажды справедливости теперь хватало лишь на то, чтобы усмехнуться и сказать про себя: 222Кушай на здоровье, Ашот Ашотыч222.

222Перетерплю как-нибудь, немного уже осталось222, - подумал Ткач о своей жажде и закрыл глаза, намереваясь заснуть и тем самым скоротать время до долгожданных чистых простыней. Уж там-то его обязательно и напоют, и накормят, да еще одеяло под бок подоткнут, чтобы не дуло. В мечтах о больничном покое, он уже начал проваливаться в сладкое небытие, когда машина вдруг остановилась. Ашот взял пластмассовую бутыль из-под ног и куда-то ушел.

- Водычка, - сказал он, вернувшись, и протянул полную бутыль.

- Откуда? - удивился Командир.

- Родник, - Ашот кивнул в сторону склона у дороги.

Вода была холодная до ломоты в зубах. Ткач мог поклясться, что ничего вкуснее никогда не пил, хотя испробовал в этих краях воду не из одного родника. Он залпом осушил полбутыли, обтер губы рукавом и благодарно посмотрел на Ашота. Тот протиснул массивный живот под рулем, затем перехватил свое тело ремнем, и они поехали дальше. 222Все же зря я его тогда по морде, - подумал Командир. - Можно было обойтись и без этого222. Чувство голода отпустило вместе с жаждой, а металлический лязг в картонных коробках уже не казался таким раздражительным. Не мое это дело, решил он.

Проехав еще несколько километров, машина снова остановилась. Ткач к этому времени успел задремать.

- Таварыч летенант, человек умирает, скорее болница надо, - услышал он жалобный голос армянина.

Бледный дневной свет, струящийся из бокового окна, заслонила чья-то тень. Ткач увидел знакомую пилотку и строгий взгляд красивых глаз под ней. По всей видимости, патрули с дороги еще не сняли, и дамочка до сих пор продолжала нести здесь дежурство. Командир приветливо улыбнулся, но дамочка то ли не узнала его сквозь замызганное стекло 222восьмерки222, то ли по причине былой обиды не захотела узнать.

- Что за коробки везете? - спросила она. . Оружие есть?

- Какой оружий?! - причитал Ашот. - Нет никакой оружий, мамой клянусь. Это инструмент. Поселок везу, на база. Болница надо спешить. Умирает человек. Некогда мне, таварыч летенант.

- Старший лейтенант, - поправила его дамочка. - А правила дорожного движения все же надо соблюдать.

Она отдала Ашоту права и элегантно козырнула, щелкнув каблучками. Ашот плюхнулся в кресло, недовольно пробормотал что-то по-армянски, и завел мотор.

- Рано меня хоронишь, Ашот, - сказал Ткач, когда машина тронулась с места. - Я еще тебя переживу.

- Мольчи. Тебе говорить врэдна, - не оборачиваясь, ответил армянин.

- Откуда ты знаешь? Ты же не доктор. Может, мне наоборот полезно поболтать.

- Врэдна. Если ты говорить, я тебя слушать, на дорога не смотрю, аварыя будет. У меня будет один нога поломанный, у тебя два. Это полезна?

Ткач рассмеялся. Ашот тоже ухмыльнулся, глянув на Командира в зеркало. В его кавказских глазах уже не чувствовалось прежней холодности. У Ткача тоже окончательно оттаяло в груди.

- Красивая девушка? - спросил он.

- Какой?

- Милиционер.

- Я на лицо не смотрель. Я боялься. У меня справка техосмотр нет. Если бы не ты, меня этот красивый милиция штрафовал дэсят рублей. Приедем в поселок, я тебе на дэсят рублей вино куплю.

Ткач еще пуще захохотал. Он наивным делом подумал было, что Ашот и впрямь за его жизнь перед дамочкой беспокоился, а тот, оказывается, просто ее разжалобить хотел. Хитрющий армянин. Свою выгоду в любом деле найдет. На такого-то и сердиться вроде бы глупо. Даже как-то стыдно становилось за свою прошлую несдержанность.

- Ты когда успел машину поменять, Ашот? - все больше разговаривался Ткач. - Я тебя еще месяц назад на зеленой 222шестерке222 видел, а теперь вдруг 222восьмерка222.

- А что?

- Просто спрашиваю.

- Думаешь, что я опять батарэйка на базар продавал, а себе новый машина покупал? Я старый машина продал, новый купил, вот и все.

- Ничего я не думаю. Я же спросил тебя не как ты ее купил, а когда ты успел?

- Зачем тебе знать?

- Просто. Разговариваю.

- Я сказал тебе - врэдна.

- Ну, как хочешь. Я не хотел тебя обидеть.

- Две недели назад купил, - через минуту ответил Ашот. - Вместе с учителем покупал. Он - синий, я - красный.

- С каким учителем?

- Я не знаю его имя. Знаю, что учитель. У него жена тоже учитель. Тэт... Тэтчер зовут. Обе в наша школа работают.

- Тонька, что ли?

- Тэтчер, говорю. Не знаю, что за имя такой. Еврейский какой-то.

- Английское, - улыбнулся Командир, вспомнив Тоню Стойникову - одну из своих бывших пассий, которой за строгий характер дети в школе дали эту кличку в честь британского премьер-министра.

- Английский? - удивился Ашот и даже повернул на ходу голову назад. - Что она тут делает, слюшай? Ехал бы свой Англия, да? Покупал бы там 222Мерседес222, пил хороший вино, ел хороший еда... Не понимаю такой человек.

222Зря я его все-таки тогда по морде222, - в который уже раз пожалел Ткач.

Пушинки одуванчиков разлетались в разные стороны. Было душно, в нос шибал терпкий запах луговой травы. Птицы с шумным гомоном носились у самой земли.

- �шь, как духанит, - приговаривал Митяня на ходу. - � ветра нет. Дождь будет обязательно. Я его нутром чую.

Уже на самом подходе к лагерю, у большого валуна, напоминавшего формой надкушенное яблоко, они увидели Шурика. Он лежал на земле и то выглядывал из-за камня, то прятал голову, будто выслеживал кого-то. Старик при виде такой картины остановился поодаль и Виталика придержал за рукав.

- Ты чего, Шурик? Занемог, что ли? - шепотом спросил он и на всякий случай пригнулся.

Митяня сначала подумал, что Шурик какого-то зверя приметил и боится вспугнуть. Живностью эти края богаты разной. �ногда сюда даже фазаны залетают, и дикие кабаны прибегают из ближайших лесов. Местные жители до этого дела не охочи, они больше по баранам специалисты, поэтому зверьё здесь в большинстве своем непуганое, само на сковородку просится. Несколько лет назад старику посчастливилось почти голыми руками поймать зайца. Тот вдруг выскочил из под ног, а Митяня с испугу швырнул стальной электрод и ненароком прибил ушастого. Будь у них в отряде завалящее ружьишко, то можно было бы целый промысел здесь наладить и навсегда забыть про консервы, но Командир почему-то не проявлял к этому интереса.

Шурик обернулся на голос старика и махнул им рукой, чтобы они тоже легли. Старик опустился на корточки и на полусогнутых ногах приблизился к камню. Виталик последовал его примеру.

- Что случилось? - вполголоса спросил Митяня.

- Там, - Шурик пальцем показал на ленту серпантина, петляющую по склону Джими.

По самому верхнему пролету серпантина двигалась вверх процессия - человек пятнадцать-двадцать. Скорее всего, это были жители верхового аула - других здесь не бывает. Зачем они толпой бродят возле лагеря геофизиков - это вопрос второй, но самое странное заключалось в том, что возглавляла эту процессию их вахтовка. Она медленно двигалась в гору, а толпа шла следом. До самого верхнего пролета оставалось совсем немного, машина вот-вот должна была перевалить на другую сторону Джими.

- Твою ж дивизию! Я так и знал. Не иначе за водкой поехали, алкаши пропитые. Ни на минуту нельзя оставить, - выругался Митяня и уже хотел встать, но Шурик его придержал.

- Они и палатки забрали, - сказал он.

Старик пригляделся и только сейчас увидел, что в их лагере было совсем пусто, будто и не ночевали они тут две ночи. Ни палаток, ни барахла. Только притоптанный костер еще дымился, но уже не горел.

- Что-то я не пойму ни черта лысого. Куда они все это потащили? Зачем же лагерь было разбирать? - всерьез забеспокоился Митяня.

- Они Сиплого и Рыжего избили и увезли, - пояснил Шурик.

Старик посмотрел на него пристально и недоверчиво, потом на Виталика вопросительно - дескать, ты что-нибудь понимаешь, Виталий Владимирович?

- Кто избил?

Шурик был неумелый рассказчик. Пришлось пытать его несколько раз, задавать одни и те же вопросы, пока картина происшедшего хоть немного прояснилась.

По его словам выходило следующее. Возвращаясь в лагерь, Шурик еще издалека увидел в лагере толпу горцев. Они обступили Сиплого со всех сторон. Рыжего рядом видно не было. Один из горцев, который постарше, что-то выговаривал Сиплому, махая перед его носом какой-то штуковиной - то ли ружьем, то ли чабанским посохом. Шурик, хоть и не был большим знатоком подобных житейских ситуаций, но сразу почувствовал, что дело здесь затевается серьезное и лучше пока не показываться. Он спрятался за камень.

Старый горец махал этим самым посохом перед носом Сиплого, а Сиплый только разводил руками в ответ - то ли спорил с ним, то ли ругался. Так они спорили или ругались несколько минут.

- А Рыжий? - переспросил Митяня.

- Рыжего там не было. Он потом.

Потом из толпы горцев выскочил молодой парень и ногой ударил Сиплого в живот. Азиат скрючился и опустился на колени. Старик что-то сказал парню, тот виновато отступил снова в толпу, но следом выскочил другой парень и тоже ударил Сиплого ногой. Вот тогда-то объявился Рыжий. Он вдруг выбежал из кустов, что на другом берегу ручья, и кинулся по воде на всю эту толпу с дубиной в руке. Шурик даже отсюда услышал его страшный крик, но слов не разобрал. Толпа, увидев Рыжего с дубиной, разбежалась в разные стороны, а возле лежащего Сиплого остался один старик с ружьем. Рыжий сходу огрел старика дубиной по голове. Тот повалился на землю рядом с Сиплым. Толпа опомнилась и кинулась ему на помощь. Все смешалось в один клубок. Дубина Рыжего несколько раз мелькнула в воздухе над головами горцев и успокоилась. Потом Сиплого и Рыжего подняли под руки и поволокли к машине. Они не сопротивлялись. Горцы забросили их в будку машины, собрали палатки, ящики с аппаратурой, рюкзаки - все это тоже наспех сложили в будку. Один из них сел за руль. Старика подняли и посадили в кабину. Судя по всему, он еще не отошел после удара Рыжего. Среди горцев было еще несколько человек, которые держались за голову, но с ног не валились. Машина медленно поехала вверх, а толпа пошла следом. Вот и все, что видел Шурик.

- Свистоплясь какая-то получается, - растерянно произнес Митяня. - Какая моча им в голову ударила? А? Может, Аслан чего наговорил про нас? Мирно же всегда с ними жили.

- Я не знаю, - ответил Шурик. - Я шел в лагерь. Там толпа. Сиплый стоит...

- Да слышали мы уже это, Шурик. Я ума не приложу, зачем все это. Позавчера военные какие-то на дороге скакали с автоматами, сегодня горцы с ружьями. Может быть, война началась, а мы не знаем? Чего вы молчите? Суждения у вас какие-то есть?

Никаких суждений у Шурика и Виталика не было.

- Толку от вас, как от блохи шерсти, - все пуще нервничал Митяня. - Что делать-то теперича будем? Без машины, без палаток. Надо что-то делать. Охламонов этих выручать как-то нужно. Чего вы молчите? Виталий Владимирович, твою ж дивизию, ты же у нас за командира.

Виталик в ответ только таращил недоуменные глаза. Его наружная решимость, которая так поразила Митяню всего час назад, уже куда-то исчезла.

- Если бы у нас рация была, - произнес Шурик.

- Если бы, - передразнил его старик. - Если бы у нас еще и бронепоезд был да Таманская дивизия в засаде...

Виталик открыл рот и запнулся.

- Что, Виталий Владимирович? - старик уставился на него пристальным взглядом.

- Надо туда идти, - наконец отважился тот.

- РљСѓРґР°?

- В лагерь.

- Зачем? � где теперича лагерь?

Митяня вздохнул, высморкался на траву, пробурчал под нос: 222Что ни лес, то пеньки, что ни баня, то обмылки222. Как бы там ни было, но мальчишка прав. Другого ничего не остается.

- Ладно, мужики, - сказал он и встал. - Лежать здесь мы все равно ничего не вылежим. Пошли туда. Виталий Владимирович прав, там хоть костер еще дымится. Думать надо, что делать будем дальше. Слышишь, Виталий Владимирович? Ты думай, твоя мозга еще молодая, водкой не попорченная. Включай свой 222метод втыка222.

В костре было живо еще несколько угольков. �з пожитков в лагере остался только недочищенный Сиплым котелок. О палатках напоминали два квадрата выцветшей травы, да торчащие из земли колышки, к которым привязывались стяжки. Картина разорения усугублялась черными развалинами старой кошары.

Шурик бросил на уголья охапку хвороста, сел на колени и стал раздувать огонь. Виталик примостился рядом на бревно. Митяня ходил из стороны в сторону, засунув руки в карманы штанов, что-то ворчал под нос. Наконец он встал напротив Виталика, подбоченился.

- Ну? - спросил он. - Что делать будем, командир?

- Геолухи, - вдруг послышалось из кустов на том берегу ручья.

Кусты раздвинулись, Аслан опасливо осмотрелся вокруг.

- А ты что тут делаешь?

- Я прятался.

- �ди-ка сюда, - поманил его Митяня. - Ты-то нам и нужен.

Аслан вышел из кустов.

- �ди, иди, сюда, чурка нерусская, чего там встал? Не съедим мы тебя.

Аслан нерешительно перешел ручей и встал на берегу. Он уже совсем запутался и не знал, кого в этом мире надо бояться, а кого не надо. Доставалось ему ото всех: и от земляков, и от приезжих, и от родственников, и от соседей, и даже от жены.

- Ближе подойди. Ближе. Садись вот тут, рядом с Виталием Владимировичем.

Аслан подошел ближе.

- Здраптуйте, - сказал он Виталику, сделал подобие улыбки и раболепно склонился. - Аслан меня звать.

Виталик заметил, что незнакомец слегка дрожит - то ли от испуга, то ли от холода. Он молча подвинулся на бревне. Аслан сел рядом.

- Дождь будет, - сказал он.

- Ты нам зубы не заговаривай. Мы сами себе метеоцентр. Говори, что здесь произошло?

- Здесь произошла?

- Да, да, здесь. На этом месте.

- Сиплый били. Потом Рыжий били. Потом их машина увозил. Я прятался.

- Мы сами знаем, что их били. Ты говори, почему их били.

- Он баран украл у старик Батраз. Два баран украл.

- Кто баран украл?

- Я не знаю, кто украл. Они думал, что геолух украл. А старик Батраз говорил...

- Я уже слышал про твоего Батраза. Почему они думал, что барана геолух украл?

- Потому что этот ночь твой машина становился возле дом старик Батраз.

Пытать Аслана было еще мучительнее, чем Шурика. Кое-как Митяне удалось восстановить последовательность событий. Выяснилось, что горцы пришли сюда проучить геологов за украденных баранов. Они, конечно, не надеялись найти здесь своих баранов в живых, но думали, что застанут геологов с поличным, ведь невозможно так быстро съесть двух больших животных. Однако в лагере они не обнаружили ни шкур, ни костей, а котелок был пустой, хотя еще не вымыт дочиста. Горцы сначала растерялись, потом стали все больше злиться. Сиплый же прижимал руки к сердцу и все время повторял: 222Граждане чабаны, вот вам хрест222. Он даже перекрестился, но по незнанию сделал это на католический манер . слева на право.

Старик Тутыр всячески старался сдерживать толпу, потому что некоторые из наиболее горячих молодцов сразу же, не разбираясь ни в чем, хотели набить Сиплому морду. По большому счету, они только для этого сюда и пришли - какие уж там бараны.

- Где ваш водитель? - как можно дружелюбнее спросил старик Тутыр.

- Какой водитель?

- Рыжий.

Горцы не знали точно, сколько геологов должно быть в лагере, но они знали, что среди них есть еще, по крайней мере, один - рыжеволосый водитель, которого ночью возле дома старика Батраза видел мальчик. Этого мальчика специально захватили с собой, чтобы провести очную ставку.

Сиплый опасливо посмотрел на ружье в руках старика.

- Ушел, - ответил он.

- Куда ушел?

- Не знаю. Еще утром ушел. До сих пор не вернулся. Может, к вам в аул подался. Вы его не видели случайно?

- А где бараны?

- Какие бараны? Вот вам хрест...

Один из молодчиков в пятнистых армейских штанах стал что-то с жаром говорить старику Тутыру на своем языке. При этом он все время гневно тыкал пальцем в сторону Сиплого. Сиплый понял, что народ требует расправы. Ему стало не по себе. Он уже начинал жалеть, что не убежал вместе с Рыжим.

Старик Тутыр перебил молодчика на полуслове и произнес такую же пламенную речь. Папаха бойко подпрыгивала на его голове. Молодчик засунул кулаки в карманы своих пятнистых штанов и замолчал. На лице его осталась неудовлетворенная обида.

- Вы украли наших баранов. Мы знаем. Не надо говорить неправда, - почти ласково сказал Тутыр Сиплому.

Сиплый улыбнулся в ответ и попытался еще раз объяснить, что никаких таких баранов они в глаза не видели, что вообще у них в отряде нет такой привычки красть чужих баранов, это в отряде Сафонова, чего таить, бывает, да и то они разве что яблоню в чужом саду обтрясут, а по крупному шалить у них ума не хватит, в нашем же отряде и вовсе такого не случалось, мы даже яблони никогда не крали, не то что баранов, наоборот, мы сами пострадавшие, у нас прошлой ночью кто-то из ваших же, из чабанов, украл два километра провода, вся работа теперь стоит, но мы же не в обиде...

После этих слов молодчик в пятнистых армейский штанах выскочил из-за спины старика Тутыра и ударил Сиплого ногой в живот. Ему, наверно, не понравилось, что Сиплый заподозрил кого-то из чабанов в краже провода.

Старик Тутыр грубо оттолкнул молодчика в сторону и стал опять что-то энергично объяснять толпе. Сиплый, скрючившись, сидел на коленях и пережидал боль в животе. Он надеялся, что на этом все закончится. Но на этом не закончилось. Речь старика Тутыра, по-видимому, не убедила толпу. Другой молодчик выскочил из толпы и снова ударил Сиплого - ногой в бок.

В это время вдруг раздался дикий крик: 222А ну, суки, разойдись, всех порублю!222. �з кустов за ручьем выскочил Рыжий с перекошенным лицом и огромной дубиной в руке. Никто не ожидал такой развязки, толпа инстинктивно бросилась врассыпную. Только старик Тутыр, который стоял спиной, не успел отбежать на безопасное расстояние. Рыжий перепрыгнул ручей и, не вникая, кто прав, кто виноват, хватил Тутыра дубиной по папахе. Старик осел на землю. Толпа опомнилась быстро и осознала, что это и есть тот самый водитель вахтовки, который украл их баранов, и ради которого, в общем-то, они сюда пришли. Они накинулись на него и стали лупить почем зря. Рыжий успел огреть своей дубиной еще парочку молодчиков и потерял сознание. Вместе с Сиплым его тело закинули в будку. После этого горцы разобрали лагерь, небрежно побросали ящики с аппаратурой в будку, туда же кинули палатки и остальное барахло. Молодчики были явно не удовлетворены. Они ожидали, что геологов будет, по крайней мере, человек восемь, а с двумя - разве ж это драка. Даже по одному разу ударить не всем довелось. По отрывочным репликам Аслан понял, что Сиплый и Рыжий теперь будут отрабатывать стоимость украденных баранов.

- То есть как это? - спросил Митяня.

- Вода носить, камни таскать, яма копать, навоз убирать. У нас много есть работа. Прошлый год в Актаре тоже поймали алпинистов. Алпинисты долго работал. Только зимой их отпускал.

- А альпинистов-то за что?

- Не знаю. Работа летом много, а людей мало.

- Понятно, - Митяня поскреб подбородок. - Чуешь, Виталий Владимирович, чем все это пахнет?

- Чем? - шепотом спросил впечатленный рассказом Виталик.

- Кандалами это пахнет. Как в Африке. Я про такое уже слышал от людей, но сам не верил, что в нашей стране это может быть. Посадят наших мужиков на цепь и будут их гонять, как скотину, на работу, да с работы. А если мы туда покажемся, то и нас в кабалу.

- Надо милицию позвать, - с серьезным видом знатока предложил Шурик.

Он тоже вдруг расчувствовался, стал сам на себя не похож. Раньше сидел все время, панамой прикрывшись, читал свои молитвы, а тут, смотри на него . борода торчком, советы подает.

- Милицию, конечно, можно, - ответил ему Митяня. - Только для этого надо незаметно пройти мимо аула, дорога ведь одна, а ближайший милицейский пост только на шоссе. Да и там еще не каждый милиционер согласится сюда пойти. Тут взвод десантников нужен или даже рота. Они наших мужиков куда-нибудь в подвал запрячут, так что не найдешь, а то и вовсе прибьют, чтобы никаких доказательств, и закопают, как только опасность почуют, а машину в пропасть скинут. Рожи невинные сделают, какой такой геолух, никакого геолух не видел, и поди ты докажи. А начнешь их прижимать, они крик подымут - мол, русские фашисты и все такое. Тут не просто так, тут целая политика. Два года назад в Хабадоне такой же случай был. Одного русского избили почти до смерти, а арестовать виновного так и не смогли, потому что те крик подняли, телевизионщики понаехали, за права человека говорить стали. Вот так, Виталий Владимирович. Вот такие здесь порядки. Народ еще тот - жулик на жулике. Когда все хорошо, то и они хорошие, гостеприимные, последнюю рубашку сымут, а как только что не по их, то звереют и рубашку уже с тебя снять норовят, да еще вместе с головой.

Виталик слушал старика с широко открытыми глазами, словно тот ему ночные страшилки рассказывал про черную перчатку и черный гроб на черном столе. Детективное кино какое-то получалось. Вчера кино, сегодня кино - фестиваль. Аслан тоже притих, хотя мало что понимал из сказанного.

- Что-то придумать нам надо. Думай, Виталий Владимирович, думай. Ты у нас теперича за командира. Только быстрее думай, потому что мужикам там несладко. Хорошо хотя бы то, что они не знают про нас. Мы вроде как в тылу у них. Это надо на пользу себе пустить. Шурик, туши костер. Костер нам теперича только во вред. А ты, Аслан, иди домой, да разузнай там, что да как, в каком доме посадили наших мужиков, сколько человек охраны. Понял?

Аслан охотно затряс головой.

- Только смотри, не продай нас. Слышишь? - голос старика подобрел. - Мне тебе даже пригрозить нечем. Просто прошу, без всяких угроз, по-человечески - не продай. Я тут наговорил про ваш народ всякого, ты в голову не бери. Это я по-стариковски поворчал, поворчал и перестал. У всякого народа разные люди есть. Есть хорошие, есть плохие. Ты, видать, из хороших. � хоть ты как-то сказал про меня, что баран у тебя на меня похожий был, я на тебя за это не сержусь. � ты не сердись. Хорошо?

- Я не продавал, я говорил Сиплый, уходить надо. Сиплый сказал, машина жалко...

- Ладно, ладно, ступай домой. Уже тошно тебя слушать. Одно и то же лопочешь по двести раз. �ди, ради Бога. А вечером, когда стемнеет, приходи обратно. Вот тогда мы тебя и послушаем с удовольствием. Понял?

Прогноз Митяни сбылся - ближе к вечеру разразилась гроза. С громом и молнией - все как полагается. Сразу стало темно, густо запахло электричеством, поднялся ветер.

- Ну а как же, - проворчал Митяня, когда на него упала первая капля, - палаток у нас теперича нет, можно и дождиком помочить. Пошли скорее в старую кошару спрячемся.

Эта кошара была настоящим историческим памятником. Местные старожилы говорили, что в ней еще в прошлом веке скрывался знаменитый на весь этот горный край бандит Азамат. Когда царские жандармы пришли его брать по наводке, он положил здесь кучу народа, а сам все равно скрылся и еще лет двадцать терроризировал округу. Кроме как исторической, никакой другой ценности эта кошара не имела. Во всяком случае, укрытием от дождя она оказалась ненадежным. От былой крыши здесь сохранилось только несколько гнилых досок. Вода сочилась со всех сторон, не оставляя ни одного сухого местечка внутри.

- Еще недавно крыша почти целая была, - ругался старик. - Все растаскали на дрова, ироды. Говорил же Сиплому, пройди двадцать метров дальше, насобирай сухих веток. Нет же. Отсюда ему ближе. Отодрал доски и готово. Вот теперича, пожалуйста, сиди, Митрий Палыч, и мокни на здоровье, потому что Сиплому лень было двадцать метров дальше сходить. Лоботряс несчастный. Ну, ничего, сейчас его научат уму разуму, уж его так научат, что на всю жизнь запомнит. Горцы с ним любезничать не станут. Пинок в зубы и на цепь, пинок в зубы и на цепь. Хорошая у него жизнь начнется. Давайте вон туда, в уголок, присядем, там, вроде, меньше капает. Только бы еще в дерьмо не вляпаться, а то Сиплый и по этому делу далеко не утруждал себя водить.

Они сели в уголке. Старик натянул на голову свою брезентовую куртку. Шурик и Виталик последовали его примеру.

- Хорошо, что догадался брезентуху в лагере не оставить. Надо было еще и фуфайку захватить. Скоро ночь наступит, холодно станет. Чего молчите, орлы, как воды в рот набрали? Я тут болтаю сам на сам, как бабка у печки, а вы молчите. Виталий Владимирович, рассказал бы ты чего-нибудь про Москву, а мы бы послушали. Ты двигайся поближе, не стесняйся. Ближе оно теплее будет.

Виталик послушался, придвинулся к старику, а Шурик придвинулся к Виталику. Старик замолчал, задумался. Долго молчал, думая о чем-то своем.

- Дикий народ, - наконец сказал он. - Вредный народ. �м на баранов на самом деле начхать. �х бараны вон по склонам бегают, кто их считает. �м в грязь лицом надо окунуть, чтобы себя повыше показать, а нас пониже, чтобы потом перед соседями похвастаться. Я в этих краях давно околачиваюсь, всякое повидал и людей этих изучил. Жаль, что Командира с нами нет. Против Командира никто устоять не может.

Скоро стало совсем темно. Молния сверкала пореже, но дождь не утихал. Одно плечо у Виталика промокло насквозь. Шурик с Митяней, сидевшие по краям, промокли еще больше.

- Я бы и закурил сейчас с горя, -  сказал Митяня. - Вот ведь зараза какая. Когда все хорошо, то не тянет, а когда ничего не делаешь, или когда холодно, то хочется. Ты как на этот счет думаешь, Шурик?

Шурик ничего не ответил.

- Ты, кстати, кувалду-то отыскал?

- Отыскал.

- А где же она?

- Возле камня оставил.

- Какого камня?

- Там, - Шурик махнул сквозь пелену дождя и мглы.

- Пропала, стало быть, кувалда. Жалко. Хотя чего уж теперича. Нам бы машину отвоевать, да этих безголовых вытащить. Вот, скажи мне, Виталий Владимирович, ты в Москве учишься, все должен знать, сколько по закону полагается за похищение людей?

Виталик только открыл рот, чтобы ответить: 222Не знаю222, но в это время сверху раздался голос спускавшегося по серпантину Аслана:

- Геолухи, вы где?

- Агент наш вернулся, - почему-то шепотом произнес старик.

Шурик, который был ближе к выходу, хотел встать, чтобы выйти, но Митяня схватил его за плечо.

- Погоди, Шурик, не дергайся, а вдруг, он не один. Эти бестии такие, что никому здесь доверять нельзя. Надо потихоньку выглянуть и осмотреться. Вы тут посидите. Только тихо чтобы.

Митяня выскользнул под дождь.

- Геолухи, это я. Аслан. Я кушать приносил. Молоко, сыр приносил.

Кругом было абсолютно темно. Даже силуэты не видны. В такой темноте Аслан боялся сделать лишний шаг. Дорога была склизкая, раскисшая глина разъезжалась под ногами. Пока он спускался по склону, молния еще сверкала в отдалении, кое-как освещая ему путь, но последние два пролета пришлось идти в кромешной тьме, почти на ощупь.

- Геолухи, - снова позвал Аслан, - это я. Молоко приносил...

За его спиной послышался шорох. Аслан вздрогнул, хотел обернуться, но не успел. Чья-то рука крепко зажала ему рот, другая рука схватила за горло. Первая мысль Аслана была, что это соседи выследили его. Сейчас будут бить, подумал он. В такой темноте, да за два километра от аула могут и совсем убить, с них станется. Аслан замычал, стал отчаянно вырываться.

- Тихо ты, чурка нерусская, а то больнее сделаю, - услышал он за спиной знакомый голос и сразу успокоился.

Старик затащил его в кошару и только тогда отпустил.

- Двигайся, Виталий Владимирович, я вам гостя привел. Ну, как, Асланчик, не помер со страху? Ты уж извини. Я проверял. Вдруг там за кустами твои сородичи сидят, дожидаются. А теперича ты у нас вроде как в заложниках. Кино смотрел? Они захотят нас схватить, а мы тебе шею свернем. Так что, если там сородичи твои сидят, ты им крикни, чтобы не шевелились.

Аслан глубоко втянул в себя воздух, прокашлялся.

- Я молоко приносил, сыр приносил, хлеб, а ты меня горло хватал.

- Где сыр?

- Вот, - Аслан вытащил из-за пазухи котомку и ткнул ее наугад в темноту.

- Ты осторожнее швыряй, глаз вышибешь, - проворчал старик и стал развязывать узел. - Кто же его так завязал, Аслан, ты, что ли? Зубами не развяжешь. Да еще не видать ничего. Глянь-ка, Виталий Владимирович, действительно сыр. А это что за бутыль? Арака, что ли?

- Я молоко приносил, а ты горло хватал.

- Ну ладно, ладно, Аслан, ты нас тоже пойми, на военном, можно сказать, положении живем. Того и гляди, сцапают нас твои земляки, и будет Виталий Владимирович, трижды кандидат геофизических наук, навоз разбрасывать на ваших огородах. Не очень-то ему хочется. Жуйте, мужики, а ты, Аслан �ванович, рассказывай, как там наши охламоны. Узнал что-нибудь про них?

Виталик робко протянул руку наугад и ткнулся пальцами во что-то мягкое и липкое. Он отщипнул кусочек этой массы и поднес ко рту. Сыр вонял противно и был очень соленый. Сразу захотелось пить.

- Молочком запивайте, мужики. Запивай, Виталий Владимирович, не стесняйся, - Митяня протянул бутыль. - Пей прямо из горла, не побрезгуй после старика.

Молоко тоже чем-то воняло и на вкус совершенно было не похоже на то молоко, которое Виталик привык пить в Москве из картонных пакетов.

С другого бока потянулась рука Шурика. Шурик взволнованно засопел над самым ухом Виталика, тоже отщипнул кусочек сыра и громко зачавкал.

- Молоко, - Виталик сунул ему бутыль.

Шурик снова засопел, после чего послышались спазматические глотки. Виталик представил себе, как по черной бороде Шурика стекает белая струйка.

- Ну, так что, Асланчик, видел ты наших мужиков?

- Не видел. Они в дом у старик Тутыр. Меня туда не пускал. � машина твой там стоит.

- Где там?

- На дворе старик Тутыр.

- �х, наверно, в сарае заперли?

- Не знаю. Меня не пускал.

- Собака там есть?

- У нас в каждый дом собака есть. У старик Тутыр очень злой собака. Кавказский овчарка. Прошлый год он меня чуть рука не откусил.

- За что же он тебя так?

- Он всех кусать хотел.

- Всех хотел, а укусил только тебя, - усмехнулся Митяня и глотнул молока. - Вот же какая судьба у тебя, Аслан. Со всех сторон облава лезет. А если твои узнают, что ты нам помогаешь, убить, наверно, могут?

- Убить нет. Побить, - согласился Аслан.

Старик по этому поводу хотел сказать что-нибудь укоризненное, вроде: 222А ты бы пил меньше, работал больше, тебя бы собаки не кусали, и не боялся бы ты своих соседей пуще черта222, но в последнюю секунду сдержался. Жалкий он человек, подумал старик. Хоть и негодный, негоднее, может быть, даже Сиплого, а все равно что-то в нем есть такое, отчего иногда погладить по голове хочется, как собаку бездомную. Ведь он на самом деле, как дитя, не разумеет, что для него хорошо, а что плохо. Другой бы на его месте выслужиться перед сородичами попробовал, заложил бы нас с потрохами, а этот, смотри, молока принес, да еще, небось, тайком от жены. Митяня представил, как Аслан тайком от жены доит козу, и ему стало еще жальче этого великовозрастного ребенка.

- Ничего, ничего, - задумчиво произнес старик, похлопал добродушно Аслана по мокрой спине. - Знаешь, как французы в этом случае говорят?

- Как?

- Алягер-малягер, они говорят, что на русский язык переводится... Как это переводится, Виталий Владимирович?

- На войне, как на войне, - ответил тот набитым ртом.

- Вот, - сказал старик. - На войне, как на войне. То есть сегодня они нас, а завтра мы их. У тебя ружье дома есть?

- Зачем? - испуганно спросил Аслан.

- На всякий случай.

- Ружье нет, сабля есть. Дед воевал. Кинжал тоже есть.

- Что ж, на безрыбье и кинжал сгодится. Как думаешь, Виталий Владимирович, правильно я мыслю?

- О чем?

- О том, что вызволять ребят надо. Они хоть и никчемные люди, а все же человеки, жалко их. Надо вызволять.

- Как?

- А очень просто. Штурмом.

Виталик перестал жевать. Он вспомнил высокие каменные заборы, мимо которых они проезжали несколько дней назад в темноте, и представил, как Митяня с кинжалом в зубах, перелазит через забор, а со всех сторон на него бегут люди в мохнатых чабанских шапках с ружьями в руках, свистят пули, чьи-то пальцы хватаются за ноги и тянут вниз. Картина получилась жуткая.

- Чего ты задышал так неровно, Виталий Владимирович? Ты вона какого молодца давеча завалил, а тут забоялся. Не боись, мы попробуем осторожно. Ты где-нибудь в сторонке заховаешься, а мы с Шуриком сами повоюем. Вот и дождик нам в подмогу. В такой дождик никто лишний по улице шастать не будет. Мы забор перелезем, сарай отмыкнем, Рыжего вытащим и за руль его. Нам главное, до машины добраться, а там мы и ворота, если что, снесем, и только нас видели. Правильно я говорю, Шурик? Поможешь мне?

- Ага, - ответил Шурик и заглотил последний кусок сыра.

- Собака очень злой, - робко напомнил Аслан.

- Ничего, что-нибудь на месте придумаем. � ты нам поможешь, если понадобится помощь твоя. Поможешь ведь?

- Поможешь, - неохотно согласился Аслан.

- Ну вот. Да с такой армией мы и Берлин возьмем, не то что какой-то кишлак. Как? Доели, мужики? - Митяня поболтал бутыль с молоком, там еще плескалось на донышке. - На-ка, Виталий Владимирович, допей, чего зря продукту пропадать. Да пора идти в поход. Сколько уже времени?

Часов ни у кого не было, да и вряд ли можно было бы разглядеть стрелки в такой темноте.

- Я так думаю, что сейчас часов десять, не больше, - предположил старик. - К одиннадцати поднимемся наверх. Самый раз. Они все уже спать лягут. Здесь ложатся рано. Правда, Аслан? Хотя откуда тебе знать, у тебя же рабочий день ненормированный. Где выпил, там и уснул, как захотелось еще выпить, так и проснулся.

- Я сегодня не пил.

- Ладно, ладно, не сердись, это я так, по-стариковски. Веди нас наверх Аслан Сусанин. А ты, Виталий Владимирович, планшет с картой не забудь. Хоть руду твою сберегём, если машину отвоевать не получиться. � ты, Шурик, молись, когда наверх идти будем. Нам божья помощь сегодня не помешает.

Ткача положили в отдельную палату. Эта была единственная одиночная палата на всю поселковую больницу. Его положили сюда не только потому, что имя Ткача было самым известным в поселке, но еще и потому, что заведующий больницей, Антон Антонович Сидельников, был одним из немногих людей в мире, которых можно было считать другом Командира.

У Ткача и заведующего больницей было много общего. Они оба холостяковали, оба любили свою работу, оба были достаточно циничны и умны, чтобы не придавать своей дружбе особенного значения. Они даже не считали себя друзьями. Это, наверно, и позволило им до сих пор не надоесть друг другу. В то же время по характеру между Ткачом и Антоном Антоновичем была большая пропасть. Ткач был жестким, самоуверенным человеком. Антон Антонович слыл мягким простачком, который моментально терялся в большом пространстве. На рынке его всегда обсчитывали, на улице могли безответно обхамить, соседи брали в долг и не отдавали, подчиненные опаздывали на работу и даже не пробовали оправдываться.

Медсестры заглаза, а иногда и в глаза, называли своего непосредственного начальника либо Тон-Тонычем, либо Джин-Тонычем, либо Антошей Чехонте. Был он неимоверно толстым и неприятным на вид, но к этому его виду давно все привыкли, а некоторые медсестры даже считали его симпатичным.

Ткач звал Антона Антоновича - Киселем. Это прозвище было дано ему вовсе не за характер. Просто, когда они познакомились, то были сравнительно молоды, по имени обращаться друг к другу им было скучно, а по фамилии - слишком длинно, вот и появилась кличка Сидель, которая постепенно трансформировалось в Кисель. Ткача по такой же логике звать как-то иначе, кроме как Ткач, было бы глупо (прозвище 222Командир222 в кругу друзей не прижилось, потому что каждый из них, что Джин-Тоныч, что Степаныч, по-своему были командирами).

- Как же это тебя угораздило, Ткач? - спросил Антон Антонович, когда поздно вечером Командира на носилках внесли в приемное отделение.

Ткач только устало улыбнулся в ответ. Не то чтобы сил у него не осталось на разговоры, просто такова была манера их общения: если нет смысла говорить, то зачем вообще открывать рот. Юморили между собой они редко, а если юморили, то не отдавали себе в этом отчета и не красовались друг перед другом лишний раз своим богатым остроумием.

Антон Антонович потрогал осторожно ногу Ткача. Тот сделал усилие, чтобы не поморщиться.

- Ходить будешь, но не очень скоро и не сразу быстро, - сказал главврач. - Отвезите его, пожалуйста, в десятую палату. Я сейчас подойду, - распорядился он.

Медсестры кокетливо улыбались Командиру, и он отвечал им тем же. В молодые годы он обязательно воспользовался бы своим положением, но сейчас он хотел одного . чтобы эти миловидные девицы не надоедали ему своим вниманием. Ткач заблаговременно расположил себя к покою и чтению легкомысленных журналов.

Уже после того, как ему наложили гипс и подвесили гири, Антон Антонович зашел в палату друга. Здесь было просторно и свежо, чистенько кругом, ослепительная белизна, на столике рядом с кроватью букет полевых ромашек в стакане. Вряд ли этот букет - обыденная традиция местной больницы. Скорее всего, какая-нибудь молоденькая медсестра, наслышанная про легендарного Командира, нарвала цветы в больничном дворе. Ткач потянул воздух носом, закинул руки за голову - хорошо. Когда еще придется вот так полежать, книжки почитать, подумать о том или о сём.

- Что-нибудь надо? - спросил Антон Антонович.

- Единственное, - ответил Ткач. - Постарайся, чтобы до экспедиции весть о том, что я здесь, дошла как можно позже.

- Уже дошла.

- ???

- А ты на что рассчитывал? Твой начальник давно ждет в коридоре. Какой-то он на себя не похожий.

Ткач недовольно цокнул языком:

- �менно его я хотел видеть сейчас меньше всего.

- Если хочешь, я его не пущу.

- Ты не пустишь? - в голосе Командира слышалось недоверие.

- Я вежливо не пущу. Скажу что-нибудь про твое тяжелое состояние. Хочешь?

- Чего уж теперь. Пусть заходит.

Антон Антонович направился к двери.

- � еще, Кисель, - остановил его Ткач.

- Что?

- Когда он уйдет, принеси какую-нибудь книжонку и скажи, чтобы свет не выключали после одиннадцати.

- После одиннадцати надо спать.

- Я тебя умоляю, Киселюшка. В виде исключения.

- Ладно. Только я не знаю, что тебе принести. Вряд ли в нашей больнице найдется что-то кроме детектива или женского романа.

- А ты принеси детектив или женский роман. Я в машине отоспался, пока ехал, так что делать мне особенно в твоей богадельне нечего, а напрягать мозги какой-нибудь интеллектуальной литературой тоже не хочется.

Дверь за врачом закрылась, но через минуту снова открылась.

- Только, пожалуйста, не очень долго, - услышал Командир голос друга, и на пороге появился Зиновий Федорович.

Он тоже был слегка травмированным. Один глаз у него полностью заплыл набухшим веком. Ткач вспомнил слова Киселя про то, что его начальник 222какой-то на себя не похожий222 и с трудом сдержал улыбку.

- Пчелы, - сразу пояснил Зиновий Федорович, потрогав больной глаз, и присел на стул рядом с кроватью. - Пошел в выходные по ягоду, набрел на дикую пасеку, ну и вот получил... Я тебе тут всяких сладостей принес, жена передала, - он потряс целлофановым кульком. - Как же тебя, Саша, так угораздило?

- По глупости, Зиновий Федорович. По глупости и самоуверенности. Лез на гору в триконях, а дело было после дождичка, поскользнулся...

- Вот видишь, а когда экзамен по технике безопасности сдавать, то тебя с твоей бандой не дозовешься. Наш зампотех сейчас валидол пьет. Он же тебе зачет задним числом поставил. Теперь трясется, что в тюрьму его посадят.

- Не посадят. В первый раз, что ли. Передайте ему, чтобы чай пил.

- Да я уже говорил, но ты же его знаешь. Он когда меня с такой физиономией увидел, тоже за валидол начал хвататься, думал, что я на работе где-то на косяк наскочил, а когда узнал, что это пчелы виноваты, то так обрадовался, что я даже обиделся. Мне носа своего не видно, а ему только бы инструкцию не нарушить, - Зиновий Федорович потрогал набухший глаз. - Мне тут на днях Степаныч радировал, что у тебя с рацией неполадки какие-то были.

- Кондер полетел, а запасного не было.

- Вот видишь, а когда вас перед отъездом лишний раз спросишь, взяли то или это, вы только фыркаете. Я же не просто так спрашиваю, а для пользы дела. Трудно было запасной кондер захватить?

- Больше не будем, Зиновий Федорович.

- Ну да, не будете. Это ты сейчас так говоришь, а поправишься, снова тебя в узду не завяжешь. Как ребята?

- Что им сделается? Работают.

- А за старшего кого оставил?

- Практиканта.

- Ты с ума сошел!

- Ничего. Пусть парень привыкает.

- От таких привыканий потом чрезвычайные происшествия бывают. Как привезут еще и его вот таким же, что тогда? Как он хоть?

- Нормальный парень.

- Соображает?

- Все нормально, Зиновий Федорович.

- Слова из тебя не вытянешь. Нормально, нормально. Что же нормального? Ты теперь в этом сезоне точно не ходок.

- Не ходок, - согласился Ткач, - хорошо хотя бы до следующего залечиться, а то ведь бывает так, что и на всю жизнь хромыми остаются.

- Глупости не говори. Чтобы до осени поправился. �наче... �наче даже не знаю, что делать. Куда я теперь твоих архаровцев пристрою? Они же без тебя, как дворняги бездомные, выгнать жалко, а кормить нечем, - Зиновий Федорович вздохнул, снова потрогал глаз.

- Куда-нибудь пристройте, Зиновий Федорович. Ребята мои толковые, они сафоновским обормотам сто очков форы дают.

- Это уж точно. С сафоновскими совсем беда. Учу его, учу, а толку никакого.

- А с иностранцами как тут? - спросил Ткач.

Зиновий Федорович заерзал на стуле, зашелестел нервно целлофановым кульком в руках.

- Да ну их к бесу, иностранцев этих.

- Что такое?

- Я еще и сам толком не знаю. В министерстве что-то темнят, прямо не говорят, ясно только одно - иностранцы, кажется, решили на попятную пойти. То ли они еще где-то подобный разрез отыскали, может быть, в Африке или Австралии, то ли денег им жалко стало тратить на наши горы. �з Москвы бумага пришла вчера. Так, мол, и так, обстоятельства сложились, трали-вали, кони жрали, работы остановить.

- Значит, мы там зря...

- Не то чтобы зря, Саша... Работа никогда впустую не бывает. Но... пока ничего обнадеживающего сказать не могу.

- Понятно. Выходит, мы торопились-торопились, а торопиться было не надо.

- А у нас же всегда так. Ты вспомни, как в восемьдесят третьем на Хабадоне. Три отряда на один объект кинули, днем и ночью с зажженными фарами333

В это время приоткрылась дверь. В палату заглянул Антон Антонович и умоляюще посмотрел на начальника экспедиции.

- Уже иду, - спохватился тот и подскочил с места. - Ты давай, Саша, зарастай мясом, а то, мало ли, может, не эти иностранцы, так другие очухаются Мир большой, дураков везде хватает. Я, знаешь, последнее время...

- �звините, вам пора, - смущенно попросил Кисель.

Зиновий Федорович засуетился, махнул Ткачу рукой и ушел вместе с целлофановым кульком.

Антон Антонович бросил на кровать книжицу с окровавленной мордой на обложке и уже тоже хотел уходить, но в проходе задержался - что-то вспомнил.

- Слушай, Ткач, тут такая деликатная ситуация получается, - он прикрыл дверь, вернулся и сел возле кровати. - Тут у нас...

На этот раз Зиновий Федорович перебил его на полуслове. Он влетел в палату без стука.

- Простите меня, склеротика старого. Я же тебе сладости, Саша, принес, а сам их утащил. Совсем голова дырявая стала.

Он положил целлофановый кулек на тумбочку, еще раз извинился и ушел. Антон Антонович, пыхтя, снова поднял свое жирное тело, прикрыл за ним дверь.

- Тут у нас такая деликатная ситуация получается, - стул у кровати жалобно застонал под ним. - Сегодня на ночь за дежурного врача остается Катерина. Так получилось, что именно сегодня она здесь дежурит. Я тут ничего не подстраивал.

Ткач его не слушал, он на мгновение задумался о своих мужиках. Если бы не сломалась рация, можно было бы их отозвать. Еще целых два дня они будут жить надеждами, будут стараться успеть к сроку, чтобы не ударить в грязь лицом ни перед своим Командиром, ни перед экспедицией333

- Катерина? Какая Катерина? - переспросил он рассеянно.

- Не прикидывайся.

- А-а, Катерина. Вспомнил. Ну и что?

- Она дежурит сегодня ночью.

- Ну и что?

- Тебя это не очень смущает?

- Не смущает, Кисель, не смущает. �ди, делай свой обход.

Ткач раскрыл книгу. Антон Антонович пожал плечами и вышел. Он думал, что это известие произведет на друга хоть какое-то впечатление, но не увидел в его глазах ни тени беспокойства. Шельмует Ткач, подумал он.

А Ткач на самом деле взволновался, только виду не подал. Он сразу забыл о своих мужиках. Прочитав несколько страниц книги, он понял, что ничего из прочитанного не уяснил. Мысли были заняты иным. Снова вдруг появилась какая-то несвойственная ему внутренняя суета и даже - это уж вообще ни в какие ворота не лезет - страх!

Ткач не знал, как относиться к встрече с Катериной. Удобно расположиться внутри себя и снова, как он часто делал это в последние годы, играть роль стороннего наблюдателя? Можно, конечно, и так. Это действительно будет интересное зрелище. Говорят, что Катерина много изменилась - вот тебе и удобный случай, чтобы лишний раз посмотреть, как время точит человека, сличить оставшиеся в памяти черты с реальностью и еще раз опровергнуть убеждения своей молодости в том, что людская сущность от природы очень консервативна и малоподвижна.

Но ведь вся квинтэссенция (слово-то какое вдруг вылезло) данной ситуации заключается именно в том, что Катерина может и не позволить тебе просто наблюдать со стороны. Катерина может и по голове огреть чем-нибудь. Хотя бы той же гирькой, что подвешена к ноге. �змениться-то она, вероятно, и изменилась, но какие-то рефлексы всегда остаются. В таком положении даже ретироваться достойно нельзя.

Над этим стоило поразмыслить.

Подняться на гору в кромешной темноте оказалось не так просто. Дорога почти не проглядывалась. Мокрый песок скрипел под ногами и пружинил. Виталик никак не мог совладать со своим дыханием, к тому же его часто обжигала паническая мысль, что следующий шаг может зависнуть в пустоте и тогда, не удержавшись, он свалится в какую-нибудь пропасть, хотя склон здесь был сравнительно пологий и никаких пропастей или обрывов поблизости не значилось.

- Ты на звук иди, Виталий Владимирович. Слышишь мои шаги? - посоветовал идущий впереди Митяня. - Если мой шаг слышен, значит все нормально, мин нет. А ты, Шурик, молись. Мы уже три пролета прошли. Еще шесть и мы наверху. Веселее, мужики! Скоро согреемся.

Старик будто помолодел лет на двадцать. Вроде бы никогда он храбрецом не слыл, но сейчас шел вперед так решительно, словно святейшую святыню собирался отстоять.

Несколько раз Виталик спотыкался о торчащие из земли камни. Шурик на ходу подхватывал его, и они снова шли вверх. Однажды Виталик угодил ногой во что-то мягкое и склизкое.

- Осторожно, - крикнул старик, - здесь коровьи лепешки попадаются, не наступите.

Кое-как Виталик поймал свой темп. Шаги Митяни отдавались в его мозгу как щелчки хронометра. Дыхание стало ровным. Он даже перестал слышать дождь и скоро разогрелся. Ему казалось, что так он может идти очень долго. Главное не сбиваться с этого темпа. Это, наверно, и есть то состояние, которое называется 222вторым дыханием222, догадался Виталик.

На восьмом пролете Аслан, возглавлявший всю цепочку, вдруг резко остановился.

- Чего встал? - громко спросил его Митяня.

- Тихо, - ответил Аслан шепотом. - Голос слышал.

Виталик и Шурик тоже остановились. Они прислушались. На верхнем пролете серпантина сквозь шелест дождя были едва различимы голоса и шаги. Кто-то шел им навстречу.

- Прижмитесь к склону и замрите, - прошипел Митяня.

Все бросились к краю серпантина и прижались к склону. В следующую же секунду на дорогу лег луч света. У идущих навстречу был фонарик.

- Ложись, - Митяня лег первый.

Виталик тоже повалился на живот. Капли застучали по брезентухе, вода стекала с висков и норовила просочиться в нос.

Шаги приближались. Мужской голос становился все громче. Один из идущих говорил на непонятном Виталику языке. Другой только смеялся в ответ. Виталик перестал дышать. Двое горцев прошли в метре от них.

- Подъем, - шепотом скомандовал Митяня, когда шаги стихли. - � чтобы тихо. Приближаемся к аулу.

Виталик встал, оглянулся назад. Луч света сделал петлю в темноте и исчез. Горцы свернули на пролет ниже.

- О чем они говорили? - спросил Митяня у Аслана.

- Это Асик. Он говорил про свой брат. Его брат доил корова, а корова ногой ударить хотел. Брат зовут Максуд. Он еще маленький, смешной...

- Ладно, ладно, иди дальше и не останавливайся, про Асика мы потом послушаем. Про нас они что-нибудь говорили?

- Нет. Не говорил.

- А зачем они вниз идут ночью, да еще в такой дождь.

- Не знаю. Наверно, забыл что-то.

- Что они могли там забыть? Коровьи лепешки?

- Не знаю.

- Не знаю, не знаю, а что ты знаешь? Ничего ты не знаешь. Никакого толку от тебя нет. Небось, проболтался про нас в ауле кому-нибудь, вот они за нами и пошли.

- Я не болтался, - обиженно ответил Аслан.

- Ну не ты, так кто-нибудь другой проболтался. Рыжий или Сиплый тоже могли. С них спрос маленький. Такие же, как ты, бестолковые люди. Ума не приложу, зачем мы только идем их спасать.

В ауле было так же темно, как и на серпантине. Уличных фонарей здесь никогда не существовало, а оконный свет едва-едва отбрасывал желтизну за высокие заборы. Они продолжали идти цепочкой во главе с Асланом, прижимаясь к бугристой стене сплошного каменного забора, протянувшегося из края в край аула. Противоположная сторона улицы уходила вниз по уклону - там темнота была такая густая, что страшно глянуть.

Дождь не стихал. В такой дождь даже собаки теряли бдительность. Только в одном дворе, раздался остервенелый лай, когда геофизики проходили мимо, но никто этот лай не поддержал. Людей тоже не было. За все время пути им никто не встретился.

- Далеко еще? - спросил Митяня, когда прошли большую половину единственной улицы аула.

- Близко, - ответил Аслан. - Один дом, потом кулуб, потом дом Тутыра.

Старик Тутыр жил в доме, который находился по соседству с заброшенным клубом. Раньше в ауле пробовали насадить цивилизацию, и в этом здании вечерами показывали кино.

- Это и есть твой 222кулуб222? - спросил Митяня, кивнув на едва выделяющуюся из темноты белизну пошарпанных стен.

- Есть.

- Пустой?

- Давно пустой.

- Давай-ка зайдем в него на пару минут. Надо посовещаться, да отряхнуться. Двери-то здесь есть?

- Нет двери. Двери украл кто-то. Давно украл.

- Я тебя про вход спрашиваю. Веди нас внутрь.

Аслан провел их в пустой дверной проем клуба.

- Ну и вонища же. У вас здесь общественный туалет, что ли?

Голос Митяни эхом отразился от стен. Он снова перешел на шепот.

- Значит так, мужики, мы сейчас с Асланом пойдем на разведку, покрутимся возле дома, посмотрим, как в него можно забраться и минут через пятнадцать вернемся, а вы тут сидите тихо. Ты, Аслан, точно говоришь, что Рыжий с Сиплым в этом доме?

- Мне Эдик говорил, что старик Тутыр русских прятал. Я ходил старик Тутыр, стучал ворота, он открыл, но на двор меня не пускал. Я видел машина. Рыжий и Сиплый не видел.

- А вдруг машина у Тутыра, а Рыжий с Сиплым в другом доме? Может быть такое?

- Мне Эдик сказал...

- Мне Эдик сказал, мне Эдик сказал. Заладил. А сам-то разузнать не мог без Эдика. Тоже мне разведчик-контрразведчик, ничего тебе доверить нельзя.

Аслан обиженно засопел.

- Ладно, - Митяня тронул его за плечо, - не принимай близко к сердцу. Ты во дворе у Тутыра этого бывал хоть раз?

- Был.

- Где у него там сарай, в котором могли бы спрятать мужиков?

- � справа сарай, и слева сарай, и за дом сарай. Там много сарай есть. Тутыр богатый. У него много баран есть, корова есть, курица есть, конь тоже есть. Два конь333

- Это плохо. Пока найдем нужный нам сарай, утро настанет. Ну ладно, может быть, Рыжий с Сиплым как-нибудь сами подадут нам знать. Главное начать, а закончить всегда успеем. Правильно я говорю? Значит, сидите здесь и не шевелитесь. Виталий Владимирович, ты остаешься за старшего.

Виталик сидел, прислонившись спиной к стене и обхватив коленки руками. Как только он сел, на него сразу навалилась смертельная усталость. Сказывались бессонные ночи. Он уже не чувствовал ни холода, ни сырости, ни вони внутри клуба. Он просто хотел спать.

- Виталий Владимирович, - Митяня потормошил его за плечо. - Спишь, что ли? Не время. Сейчас машину освободим, рванем отсюда, по дороге и выспишься. Действовать надо.

Виталик открыл глаза. Митяня и Аслан уже вернулись.

- У этого Тутыра шум какой-то в доме, - сообщил старик. - Много голосов слышно. Гостей, наверно, позвал, кровопивец. Пьянствуют, сволочи. Хотя это, может быть, и хорошо, что пьянствуют. Они за своими голосами ничего сейчас не слышат. Забор у него выше, чем в других домах. � дом двухэтажный. Еще тот кулак, раскулачивать его некому. Был бы с нами Командир, проблем бы никаких не было. Командир бы быстро тут советскую власть навел. Приходится без него нам самим кумекать. В общем, план у меня такой. На этот забор забраться можно только в одном месте. За ним дерево растет, то ли яблоня, то ли дуб, я в темноте не разобрал, а ветки этого дерева прямо на улицу свисают. Я уже человек старый, не смогу, и Шурик вряд ли сможет, а вот ты, Виталий Владимирович, как человек молодой, должен уметь. Надо подтянуться на этих ветках и залезть на забор. Понятно?

- Как залезть? - Виталик еще не совсем проснулся и очень плохо соображал.

- Ты что, в детстве никогда на заборы не залазил? Хотя какие у вас там в Москве заборы. Делается это так - прыгаешь, хватаешься за ветку, подтягиваешься - вот и вся арифметика. А дальше по обстоятельствам. Осмотрись, где там собака, нельзя ли ее как-нибудь отвлечь. Нам главное собаку спровадить и ворота открыть изнутри, чтобы я вошел внутрь и ребят отыскал.

- Как собаку спровадить? - спросил Виталик. Ночь прятала его бледность.

- А вот это, Виталий Владимирович, ты, сверху глядя, попробуй сам решить. Может такое быть, что там и нет собаки совсем, а может она такая хитрющая, что притаилась. Этого я не знаю наверняка. Слышно ее не было. Голоса там всякие слышны были в доме, смех какой-то, а собака даже не тявкнула ни разу.

- Есть собака. Очень злой собака, - вставил свое слово Аслан.

- Есть-то она есть, но она могла прихворнуть, или этот Тутыр ее в будке закрыл, чтобы она не гавкала и не мешала ему с гостями араку пить. Собаки ведь твари такие, им бы только погавкать, муха какая-нибудь пролетит, они и гавкают. Разное может быть. Мне почему-то кажется, что нам сегодня очень должно повезти. Не все же время нам куском хлеба перебиваться, надо и щей похлебать. Пошли, Виталий Владимирович, рассиживаться некогда. Скоро те головорезы, что вниз пошли, должны вернуться, тогда труднее будет. Планшет с рудой здесь оставь. Его Шурик постережет. А ты, Шурик, если услышишь шум и пальбу, притаись, а когда все стихнет, беги к шоссе и ищи милицию нам на подмогу. Только шибче беги, а то Виталию Владимировичу туго придется. Правда, Виталий Владимирович? Народ они дикий, их дипломом не удивишь. Еще и побить могут сгоряча. Хе-хе. Да ты не бойся, сынок, прорвемся, - продолжал шепотом говорить Митяня, когда они крадущимся шагом шли вдоль забора. - � через большее прорывались много раз. Рыжий с Сиплым за такое наше геройство должны нам ящик водки поставить. �ли даже два. Правильно я говорю? Ну вот, кажись, пришли. Присмотрись хорошенько, видишь, ветка свисает? Забирайся на нее.

Конец ветки свисал в двух метрах над землей.

- Давай, Виталий Владимирович, прыгай. Не мешкай, - подзадоривал старик.

Аслан встал посреди дороги и озирался по сторонам, чтобы при случае предупредить.

По ту сторону забора слышался приглушенный гул голосов, но слов было не разобрать.

Если вернусь живой в Москву, в тот же день заберу документы из института, вдруг решил Виталик и подпрыгнул. Пальцы только скользнули по мокрой ветке, но ухватиться не смогли.

- Ничего, ничего, - успокаивал Митяня. - Ты еще раз попробуй. Ноги согни в коленях, как пружину, и резко их выпрями.

Со второго раза тоже ничего получилось.

- Эх, Виталий Владимирович, молодой с виду мужик, самбист-каратист, а прыгать не научился. Я же говорю, ноги согни и - раз! - туда. Как на пружинах. Понял? Ну, давай еще разок.

С третьего раза Виталик не смог даже кончиками пальцев достать ветку.

- Давай-ка я тебя подсажу, а то грязь под собой до теста собьешь, - предложил старик.

Он подсел под Виталика, обхватил его за ноги и попытался поднять.

- Ты что же тяжелый такой? - прокряхтел Митяня. - Ростом, ишь, невелик, а веса в тебе, будто кости чугунные. Аслан, иди подсоби.

Вдвоем кое-как они подняли Виталика, и он схватился за ветку. Полдела было сделано. Теперь нужно подтянуться и забросить ноги. Мокрая брезентовая куртка одеревенела и плохо сгибалась в локтях.

- Ну же, сынок, подтягивайся, - подзадоривал снизу старик.

Виталик раскачался и обхватил ветку ногами, повиснув на ней спиной вниз, как жертва над костром дикарей. Теперь нужно было как-то перекинуть себя из положения 222под222 в положение 222над222. Он занес один локоть, напряг плечо, рванулся и лег на ветку сверху. Дождь тут же застучал по натянутой на спине брезентухе.

- Так, молодец, Виталий Владимирович, передохни секундочку, а теперича ползи к забору.

Обхватив ветку руками и ногами, Виталик стал медленно двигаться по ней ползком. До забора было метра два, может быть, меньше, но Виталику показалось, что тут все десять метров, а внизу пропасть. Ветка прогибалась под его тяжестью и раскачивалась. Он зацепился пальцами за край забора, еще раз подтянулся и, наконец, вылез на верхнюю кромку каменной поверхности, сел поверх. Толщина забора оказалась довольно большой, можно было ступить на нее двумя ногами, но Виталик не стал испытывать свое умение держать равновесие, встал на четвереньки, огляделся.

В доме горел свет, по белым занавескам мелькали силуэты. В свете окон почти весь двор просматривался хорошо, в тени была только ближняя к Виталику сторона. Посреди широкого двора влажно блестела вахтовка. По периметру с разных сторон дом окружали каменные пристройки - это, наверно, и были те самые сараи, в которых 222баран есть, корова есть222. Собаки не видно нигде, но в углу двора Виталик заметил большую будку с дверцей размером в человеческий рост. Будка была открыта настежь. Что внутри нее - не разглядеть. Наверно, собака прячется там от дождя или бегает где-то за домом.

- Овчарку видишь? - шепотом спросил Митяня.

- Не вижу.

- Посмотри лучше.

- РћРЅР° РІ Р±СѓРґРєРµ.

- Точно в будке?

- Кажется.

- А будка далеко?

- Метров десять.

- Это хорошо. Теперича присмотрись, чем ворота закрыты с той стороны.

Виталик наклонился вниз и присмотрелся. Ворота были заперты изнутри большим железным засовом. На одной створе ворот была небольшая дверца, вроде калитки, которая тоже была закрыта на щеколду.

Виталик обрисовал ситуацию стоящему внизу Митяне. Тот задумался.

- Значит так, - через некоторое время сказал он, - план у меня такой. Надо все делать быстро, чтобы собака не успела опомниться, если она не закрыта в будке. Ты быстро соскакиваешь на ту сторону, добегаешь до ворот, щеколду отбрасываешь, открываешь калитку, выскакиваешь наружу, калитку за собой прикрываешь. Все. � пускай себе лает с той стороны. Повтори.

- Соскакиваю, добегаю, отбрасываю...

В это время неожиданно отворилась дверь в доме. Виталик успел упасть на живот и слиться с верхней кромкой забора. На порог дома вышел небольшого роста мужчина с забинтованной головой. Лица его видно не было. 222Это, наверно, и есть старик Тутыр222, - смекнул Виталик.

Тутыр спрыгнул с небольшого приступка и торопливым шагом пошел за дом. Виталик замер в ожидании.

- Что там? - беспокойно спросил Митяня.

Виталик высвободил из-под себя одну руку и помахал оттопыренным указательным пальцем. Старик понял его жест и притих.

Тутыр вернулся через несколько минут. У порога он счистил с сапог грязь и вошел в дом.

- Все. Ушел, - выдохнул Виталик.

- Повтори еще раз, что тебе надо сделать.

- Соскакиваю, добегаю, отбрасываю, открываю, закрываю.

- Правильно. Только все это надо делать быстро, если не хочешь, чтобы волкодав тебя загрыз. Понял?

- Понял. А потом что?

- А потом мы что-нибудь придумаем. Нам главное сейчас щеколду на калитке открыть. Действуй, Виталий Владимирович. Вся надежда сейчас на тебя.

Виталик несколько раз взволнованно вздохнул и выдохнул, смахнул с бровей дождевые капли и стал медленно спускать одну ногу с забора, пристально вглядываясь при этом в черное нутро собачьей будки - никакого движения там заметно не было.

Он уже решился прыгнуть вниз и спустил одну ногу, когда из темной стороны двора вдруг кто-то выскочил и прыгнул в направлении его ноги со злобным хрипом. Зубы огромной грязно-белой собаки щелкнули в нескольких сантиметрах от каблука. Хитрая оказалась овчарка - звука не подавала, ждала удобного момента.

Виталик, увидев этот оскал, вскрикнул, отдернул ногу, тут же встал во весь рост на заборе, зашатался, почувствовал, что сейчас упадет прямо в пасть собаки, но последним усилием уцепился за ветку над своей головой, затем на одном дыхании легко подтянулся на ней и стал карабкаться как обезьяна вверх по дереву. Такой прыти в нем никогда в жизни не было. Он карабкался до тех пор, пока не понял, что до такой высоты собаке ни за что не допрыгнуть. Виталик уже хотел перевести дыхание, но вдруг его голову пронзила шальная мысль - собака ведь может забраться по дереву! От этой мысли он сделал еще несколько панических движений вверх, но вовремя вспомнил, что по деревьям лазают кошки, а не собаки, успокоился, прижался к стволу дерева. Сердце колотилось в ушную перепонку, легкие работали как мехи.

Овчарка неистово лаяла под деревом. Сначала она отчаянно подпрыгивала, царапала когтями кору, потом, обессилев, стала просто лаять без перерыва, подняв голову вверх. Виталик с надеждой посмотрел вниз, на дорогу, но Митяню сквозь густые ветки просмотреть не удалось. Спасение ждать было неоткуда.

222Теперь все, - решил он, - теперь точно конец. Сейчас выйдут хозяева, обнаружат меня и потом...222. Ему даже думать не хотелось о том, что будет потом. Ничего хорошего не будет - это точно. Надо отдаться случаю и не думать, что будет. Отдаться случаю - ведь именно так я всегда поступал. Никакой инициативы!

Открылась дверь в доме, на порог вышел тот же мужчина с забинтованной головой. Он крикнул на собаку на своем языке. Собака не успокоилась. Тогда мужчина подошел к ней и поднял голову вверх. 222Вот и все222, - Виталик прижался плотнее к стволу. Но Тутыр его не заметил. Может быть, у него зрение было не важное, а может быть, Виталик так плотно слился с деревом, что стал абсолютно невидим в тени да за густыми ветками.

Тутыр хлопнул собаку по спине, что-то грубо сказал ей. Она посмотрела на хозяина, тявкнула на него обиженно и поплелась к своей будке. Тутыр погрозил ей кулаком, посмотрел еще раз вверх и пошел в дом.

Несколько минут Виталик боялся пошевелиться. Овчарка молчала. Сквозь ветки просматривался только край собачьей будки. Виталик осторожно спустил сначала одну ногу вниз, потом другую, ветка под ним хрустнула, сапог, потеряв опору, поехал вниз.

- Мама, - успел произнести он и ногтями впился в ствол, судорожно нащупывая свободной ногой опору в щербинках коры.

Собака снова выскочила на шум из своего угла и начала метаться по двору с бешенным лаем. Подбежит к дереву, погавкает и снова пустится по кругу. Так продолжалось много минут, пока Тутыр опять не вышел во двор.

- Бурлы-мурлы! - гневно закричал он на овчарку и топнул ногой.

Вслед за ним на порог вышел другой мужчина, помоложе - наверно, сын Тутыра. Они перемолвились несколькими словами, после чего молодой шагнул наперерез собаке и ловко схватил ее за шкирку. Собака продолжала гавкать. Молодой несколько раз сильно ударил ее ладонью по хребтине. Собака притихла. Тутыр в это время стоял под навесом в позе полководца, наблюдающего с высоты за ходом сражения.

- Бурлы-мурлы, - сказал он требовательно молодому.

- Мурлы-бурлы-мурлы, - ответил молодой и, ухватившись за толстый слой шкуры на затылке собаки, потащил ее к будке.

Она робко упиралась и смотрела на хозяина недоумевающим взглядом.

- Мурлы-бурлы! - крикнул на нее молодой и еще добавил по-русски матерный синоним слова 222надоел222.

Он грубо втолкнул овчарку в будку, закрыл дверцу и задвинул щеколду. Тутыр показал пальцем на дерево, на котором сидел Виталик, что-то еще сказал повелительно и ушел в дом. Молодой пробормотал под нос то же самое слово из русского фольклора (видимо, уже в адрес отца) и стал что-то искать на земле. �з запертой будки раздавалось жалобное поскуливание.

- Мурлы-бурлы!

Овчарка сразу перестала скулить.

Молодой подошел к дереву и долго смотрел вверх, угрожающе подбрасывая на ладони камень размером с куриное яйцо. У Виталика от недостатка воздуха нестерпимо жгло в груди. Он прижался к стволу как можно плотнее и зажмурил глаза.

Камень со свистом рассек ветки и упал далеко по ту сторону забора.

Виталик открыл глаза. Сын Тутыра кружил у машины геофизиков, низко нагнувшись к земле, в поисках другого камня. Проливной дождь его как будто совсем не беспокоил - в укрытие он не торопился. Виталик снова зажмурился.

Раздался свист и треск. Один лист упал Виталику за шиворот.

- Бурлы-мурлы! - грозно сказал молодой напоследок - то ли собаке, то ли Виталику, то ли просто так - и пошел в дом.

Когда овчарка начала бесноваться, Митяня и Аслан бросились к нижней, пустынной стороне улицы и залегли в мокрой траве.

- Вот же расшумелся подлюка, - с горечью произнес Митяня.

Виталик в это время шустро забирался по стволу на самую вершину дерева.

Аслан ничего не говорил в ответ. Он перепугался еще больше Виталика и был просто парализован этим лаем. Кавказская овчарка старика Тутыра славилась своей свирепостью даже в соседних аулах. Актарцы много раз хотели купить ее, но Тутыр не соглашался продать. Однажды ее даже пытались украсть, но все закончилось тем, что собака откусила у одного из похитителей палец, а другого оставила без одного сапога и продержала его всю ночь на крыше сарая. С этой овчаркой шутки плохи.

- Очень злой собака, - еле слышно прошептал Аслан.

Он уже много раз пожалел, что вызвался помогать 222геолухам222.

- Ничего, ничего, и не через такое прорывались, - успокаивал себя Митяня. - Главное, чтобы у мальчонки нервы не сдали. Его оттуда ни почем не достать. Разве что ружьем...

Старик осекся и представил, как мушка ружья скользит по стволу дерева и останавливается на жалкой фигурке практиканта.

- До этого не дойдет. До этого никак не может дойти, - решительно сказал Митяня самому себе.

- Бурлы-мурлы! - раздалось по ту сторону забора.

Собака замолчала. Это хороший знак. Но что будет делать хозяин? Почему его не слышно? Может, за ружьем пошел, - с ужасом предположил старик.

Через некоторое время собака снова начала бесноваться, снова несколько раз прозвучало: 222Бурлы-мурлы222. Что-то с треском рассекло ветки дерева. Камень величиной с кулак грохнулся метрах в десяти от того места, где они лежали. Аслан попятился ползком назад. Другой камень упал много дальше.

- Пронесло, кажись, - выдохнул Митяня, после того, как наступила окончательная тишина. - Слышь, Аслан, собака-то заткнулась. Наверно, он ее в дом затащил, или в будку посадил, чтобы не вякала по-пустому. Они парня нашего, видать, за кошку приняли. Слыхал, как каменья летали? Надо было Виталию Владимировичу для пущей правдивости мяукнуть пару раз. Да что с него возьмешь, опыта у него еще никакого. Ты поднимайся, Аслан, да иди снова на шухере становись, а я посмотрю, что там с практикантом.

Прошло много времени, прежде чем Виталик решился сделать первое движение. Он спускался с дерева очень осторожно, много раз опробовал на прочность каждую ветку ногой, перед тем как встать на нее всей массой. Наконец он достиг кромки забора, но еще долго боялся оторвать руки от ствола дерева.

- Что, сынок, досталось тебе? - участливо спросил старик из темноты.

Виталик вздрогнул. После бесконечного лая и непонятных слов на непонятном языке родная речь казалась чем-то сверхъестественным.

- Ты у нас молодец, просто геройский парень. Где там собака?

- В будке закрыта, - Виталик опустился на корточки.

- Вот и замечательно. Не бывает худа без добра. Ты немного понервничал, и я немного понервничал, Аслан так вообще, кажись, в штаны наложил, зато одной проблемой у нас меньше. Ну, давай, Виталий Владимирович, не мешкай. Помнишь, как у нас по плану?

- Помню. Соскакиваю, добегаю, отбрасываю, открываю, закрываю.

- Правильно. Тогда давай по счету три. Раз... два... два на сопельках...

Виталик прыгнул, как в пропасть. Земля хлестко ударила по пяткам. Собака зарычала, гавкнула хрипло, дверь будки вздрогнула. Виталик опрометью бросился к калитке. Щеколда плотно сидела в пазах. Мокрый металл с первого раза не поддался, выскользнул из пальцев. Виталик снова подцепил ногтями, щеколда со звоном опрокинулась, калитка заскрипела так противно и так громко, что не оставалось никаких сомнений - теперь-то хозяева обязательно поймут, что за кошки на самом деле буянят у них во дворе.

Когда калитка открылась, Митяня с силой выдернул Виталика через проем и потащил его к пустынной стороне улице. Они ткнулись лицом в траву. Ни слова. Очень хотелось вздохнуть полной грудью.

На счастье, собака успокоилась быстро, а звук калитки, кажется, не привлек внимание хозяев дома. Веселье в доме было в самом разгаре. Гул голосов стал много громче, чем раньше. Виталик даже разобрал несколько слов. Он отчетливо услышал фразу: 222Я хочу выпить за то, чтобы...222 и не поверил своим ушам, но тут же услышал другую фразу: 222Нету такой обиды, которую нельзя...222. Зачем же они говорят по-русски, удивился Виталик, ведь это, наверно, так сложно для них. Гораздо проще сказать: 222Бурлы-мурлы222, и всем присутствующим все будет понятно. Может быть, русский язык у этого маленького народа считается непременным элементом застолья, как, например, французский у русских дворян. Странный народ. � очень дикий. � очень вредный, как сказал Митяня. Первым же делом, как только окажусь в Москве, заберу документы из института, еще раз пообещал он себе. Быть вечной декорацией обидно, но зато быть действующим лицом в этой жизни очень опасно. Можно или в зубы собаки попасть, или камнем в лоб получить.

- Кажись, снова пронесло, - прошептал старик. - Вот же хозяин кляпов. Хоть бы смазал маслецом калитку свою. Верещит на всю округу. Надо было ее не захлопывать, а то сейчас снова открывать. Чего молчишь, Виталий Владимирович? Штаны-то сухие, или пора менять?

- РЎСѓС…РёРµ.

- А с чего бы им быть сухими? Дождь же кругом. А?

Старик озорно хохотнул и похлопал Виталика по спине.

- А теперича мой выход. Ты свое дело сделал, ты у нас молоток. Теперича я попробую отыскать то место, где наших мужиков держат. Ты там сверху ничего такого не заметил?

- Не заметил.

- Это плохо, что не заметил. Надо было глазами всюду стрелять. Глаза на то и дадены человеку, чтобы замечать. Ну, ничего. Главное, что собака нам уже мешать не будет. Пойду я, что ли. Нечего здесь вылеживать. Быстрее начнем, быстрее закончим. Ты лежи начеку, я могу, если что, позвать на помощь. � еще вот что. Если кто-то на дороге появится, ты замри. Мне знак подавать не пытайся. Я сам услышу, что кто-то идет, затаюсь. За меня не беспокойся. Я в молодости с колхозного поля столько капусты под носом у самого сторожа наворовал, что для меня это приключение - тьфу. А Аслан где?

Аслан ничем себя не обнаруживал. Он или боялся поднять голову из травы, или вовсе убежал.

- Ну и леший с ним. Смотри на дорогу, сынок. Я скоро.

Старик поднялся и, согнувшись, побежал к воротам. Калитка опять заскрипела. Митяня постоял некоторое время, прислушиваясь, после чего шагнул внутрь. Собака несколько раз гавкнула из будки и замолчала.

Виталик попеременно вглядывался то в одну, то в другую сторону дороги. Однажды он вроде бы заметил какое-то движение, съежился, но это оказался всего лишь Аслан, который на самом деле никуда не сбежал, а просто продолжал таиться в траве, изредка поднимая голову. 222Уже, наверно, два или три часа ночи222, - подумал Виталик, хотя понимал, что реальное ощущение времени нарушено слишком большой плотностью событий.

Дождь продолжал шелестеть. Виталик давно не обращал на него внимания. У него было такое ощущение, что он родился с этим дождем и с ним прожил бестолковые двадцать два года, бесконечно шмыгая носом и смахивая небесную влагу с бровей.

- Бурлы-мурлы! - вдруг громко прозвучал за забором знакомый голос.

Послышалась возня, звякнул металл. Нутро Виталика снова задрожало, как в тот момент, когда он карабкался на дерево от собачьих зубов.

- Пусти, образина, больно же! - захрипел старик. - Твою ж дивизию, руку сломаешь, ковздюк, пусти, говорю!

В молодости Командир слыл одним из самых отъявленных бабников в поселке. Не то чтобы у него такое призвание в жизни было, просто само собой как-то так сложилось. Как только он приехал в Рудознатцы из института, так сразу же о нем такая молва и поползла. Чуть ли не в первый же месяц в поселке раздался внятный шепоток: инженер-то новый - бабник, оказывается.

Несмотря на излишнюю горделивость и видимую неприступность, Ткач всегда охотно отзывался на любое проявление симпатии к нему со стороны женщин и не отказывал в ответных действиях почти никому - будь то местная красавица, будь то невзрачная дурнушка. То ли женское внимание лишний раз подпитывало его гордыню, то ли уже тогда у него начали проявляться способности созерцателя, и ему доставляло удовольствие наблюдать многообразие характеров - ведь женщины попадались самые разные. В оправдание Ткача можно сказать, что посельчане окрашивали смысл слова 222бабник222 в отношении него чаще положительными оттенками, чем отрицательными.

Женщины влюблялись в него очень быстро. Ему почти не приходилось проявлять какую-то инициативу. Достаточно было только намека, чтобы закрутился роман. На фоне алкашей, вроде Сиплого, и рыхлых бесхребетников, вроде Антона Антоновича, новоявленный молодой специалист действительно выглядел во стократ предпочтительнее в глазах поселковых дамочек на выданье. К тому же он был непредсказуем, отчасти таинственен, в меру интеллигентен и начитан. Когда же по поселку поползли различные россказни о его подвигах в горах, отбоя от женщин просто не стало.

Естественно, многие из них мечтали о замужестве. Попадались и такие, которые настойчиво начинали подталкивать Ткача к дверям поселкового загса уже на второй день знакомства. Как только подобное случалось, Ткач сразу и беспощадно прощался. При этом он говорил что-то о независимости выбора, о свободе поступков, о высокой цели, достижению которой женитьба должна только мешать - говорил убедительно и красиво, но его речи только еще больше усиливали страсть местных барышень. Очень немногие женщины смирялись, оставляли Ткача в своей душе, как нечто ценное, и тешились воспоминаниями о близости с ним до первых седин, то так, то эдак примеряя нереальный, картинный образ ставшего уже живой легендой Командира к реальным профилям их мужей. Такие мирные расставания были большой редкостью, чаще же случались обиды, даже откровенная агрессия.

Катерина была как раз той женщиной, которая довела свою обиду до состояния неуправляемого гнева. У нее просто был такой характер, что она изначально не могла оставить ни Ткачу, ни себе другого выбора - или умереть в объятьях, или в пропасть обоим.

Пожалуй, это был самый крупный скандал в жизни Ткача. По крайней мере, на амурной почве таких скандалов в его жизни больше не было. Катерина в своем гневе дошла до последнего - она в поисках защиты общественности предала гласности самые интимные стороны их отношений. Какая-то часть общественности действительно возмутилась, однако по большому счету рассказы о любовных качествах Ткача только лишний раз сделали ему хорошую рекламу. С той поры даже старые женщины при встрече с Командиром стали вести себя неестественно кокетливо. Ткача это сначала злило, потом стало забавлять. Можно сказать, что именно благодаря Катерине, он стал более осторожным в отношении к противоположному полу и занял позицию наблюдателя, что впоследствии наполнило его одиночные раздумья излишней философичностью и, в конце концов, в корне изменило мировоззрение Командира.

Отчаявшаяся Катерина, науськанная кем-то из подруг, даже пробовала жаловаться на Ткача его начальству и несколько раз устраивала настоящие концерты в кабинете Зиновия Федоровича. В результате, Зиновий Федорович, быстро пресытившийся слезами и требовательным визгом, срочно отправил Ткача и его отряд на недосягаемое для Катерины высокогорное плато Судзы. Вернулись они только в октябре, когда работать в горах стало совсем невозможно. К тому времени гнев Катерины успел перерасти в новое качественное состояние.

Ткач изначально прельстился на бойкий характер Катерины. Это был настоящий огонь в юбке - энергичная, с черными озорными глазами и заливистым смехом. Если она выходила из дома, то ее голос можно было услышать с другого конца центральной улицы поселка. Невинная шалость - любимое занятие молодой Катерины. Нашалив, она могла запросто сигануть через забор и бежать узкими поселковыми проулками, ухватив Ткача за руку и смеясь на ходу. Собаки рвались с цепей и гавкали вслед, ветки деревьев хлестали по лицу.

Что и говорить, с Катериной было не скучно. Это был ее плюс, о котором стоило вспоминать с умилением. Но минусы тоже были немаленькие. Во-первых, в этой перехлестывающей через край энергии Катерины терялась личность самого Командира, что ему в те годы доставляло некоторое неудобство, так как он не привык быть на втором плане или хотя бы совмещать с кем-то главную роль. Во-вторых, Катерина очень скоро заговорила о загсе - буквально на второй день их знакомства. Сначала она упомянула о загсе в шутку, потом оказалось, что все это было сказано всерьез.

Кто знает, если бы Ткач тогда ответил: 222Да222, вероятно, все бы у них сложилось отлично. Катерина не смогла бы надоесть так быстро, как надоедали остальные, потому что Катерина сама была штучкой еще той. Но Ткач по сложившейся уже привычке ответил: 222Нет222, и тут же стал декламировать давно отрепетированную речь насчет свободы выбора и прелестях независимости. Катерина не стала всего этого слушать и врезала ему пощечину. Вместо того, чтобы плакать и уйти внутрь себя со своим бабьим горем, как делали многие другие, она вдруг взорвалась еще большей энергией и этой энергией взбудоражила весь поселок. Ткач до сих пор не мог понять, было ли его ошибкой заводить какие-то отношения с Катериной, или было ошибкой сказать ей тогда: 222Нет222. В любом случае что-то переигрывать сейчас уже поздно.

В тот знаменательный год, когда Командир вернулся с высокогорного плато Судзы в поселок поздней осенью, Катерина уже не искала с ним встречи специально. Она демонстративно веселилась, ее голос на центральной улице поселка был слышен еще громче, чем раньше. Проходя мимо, она не прятала глаза и не делала вид, что они не знакомы. Катерина нагло улыбалась, а то и подмигивала, будто весь этот скандал был очередной ее забавой, и теперь, наигравшись, она таким образом напоминала Ткачу, как они хорошо провели время. Но однажды, уже несколько месяцев спустя, она пришла к Ткачу домой вечером. Только взглянув на нее, Ткач понял, что на людях Катерина всего лишь храбрилась, загоняла тоску в угол шумом собственного голоса, а на самом деле ей по-прежнему было очень плохо.

Ткачу стало жаль ее, он неожиданно заволновался, промямлил что-то приветственное и схватился за чайник.

- Не мельтеши, тебе это не идет, - спокойно сказала она, оставаясь в пороге. - Я на пять минут. Только сказать тебе хотела. Поставь ты этот чайник, Саша.

- РўС‹...

- Постой. Не надо ничего говорить. Я скажу все сама и уйду, - она словно торопилась выговориться, пока не наступит очередной приступ истерики. - Ты мне сделал очень больно, Саша. Никогда никто не делал мне так больно. Я редко плачу, а сейчас плачу по десять раз на дню, как дура. Даже вчера я плакала, и сегодня... Я главное хочу сказать. Сегодня я поняла, что больше не люблю тебя, - ее губы задрожали, было видно, что она еле сдерживает себя. - Я поклялась, что ты когда-нибудь обязательно пожалеешь. Когда-нибудь ты очень сильно пожалеешь. Ты меня знаешь. Не хотел моей любви, получишь ненависть. Мой тебе совет, лучше уезжай отсюда от греха подальше.

Она ушла. Ткач так и стоял с чайником в руках. Ему было до боли в сердце жалко Катерину. Что он мог сделать? Чем ей помочь?

Тогда он совсем не придал значения угрозам Катерины и посчитал их лишь последним выпадом беспомощного отчаяния, но теперь, приклеенный к больничной кровати, с подвешенными к ноге гирями, он снова вспомнил этот разговор, и ему стало немножко страшно. Вероятно, сегодня настал тот самый случай, который Катерина имела в виду, когда говорила, что он когда-нибудь пожалеет. По крайней мере, другого такого случая сделать ему что-нибудь ужасное у нее больше не будет. Беспокоиться тут есть о чем, хотя, может быть, и не стоит.

Прошло уже много лет. Ткач стал другой, и она стала другой. Он, по крайней мере, надеялся, что Катерина стала другой. � все в поселке говорили, что Катерина сильно изменилась. Вероятнее всего, что Катерина даже не зайдет к нему в палату, а если и зайдет, то ни словом не намекнет о былых отношениях. Ведь ей уже, - Ткач сделал несложные арифметические расчеты в уме, - ей уже за тридцать.

После ее последнего визита у Ткача больше не было возможности пообщаться с Катериной близко. Долгое время ее и вовсе не было в поселке. Говорили, что она уехала учиться. Потом она вернулась и стала работать в больнице. Ткач видел ее на улице много раз, но подойти не рисковал. Она же с ним даже не здоровалась.

С виду Катерина действительно стала совсем другой. Серьезная дама с деловитой ровной походкой, гордой осанкой, манерами женщины с претензиями, из тех, которые в ответ на хамство или неумелый флирт, отвечают движением бровей, а не гневным словом, и это обескураживает сильнее, чем пощечина. Но самое главное - в ней уже не было той энергии и мальчишеского задора, на которые Ткач польстился когда-то. Катерина повзрослела больше характером, чем внешностью, и на какие-то шалости вряд ли уже была способна. Ткач даже представить себе не мог, чтобы она как прежде перемахнула через забор и куда-то побежала, обрывая края платья о торчащие сучья кустов. Такая женщина вряд ли будет сейчас строить планы мести.

Беспокоиться не о чем, в конце концов, решил Командир и снова раскрыл книгу.

Около полуночи Катерина вошла в его палату. Она была в идеально белом и тщательно отглаженном халате и в таком же белом и накрахмаленном колпаке на голове. Руки она держала в карманах халата, оттуда же торчали традиционные трубки для прослушивания. Раньше, помнится, Катерина носила длинную косу, теперь же ее волосы едва закрывали уши. Задорной искорки в глазах уже не осталось и в помине. Она безразлично посмотрела на Ткача, потом ее взгляд поднялся вверх и остановился на зажженной лампочке.

- Это еще что такое? - спокойно сказала Катерина.

- Здравствуй... те, - ответил Ткач. - Антон Антонович разрешил...

- Отбой был в одиннадцать часов.

Она подошла к его кровати проверила натяжение стяжек на больной ноге, потом поправила шторы на окне и безапелляционным движением пальца выключила свет.

- �сключений ни для кого у нас нет, - сказала Катерина и закрыла за собой дверь.

В комнате остался едва ощутимый аромат ландыша.

Ткач перевел дух и положил книгу на тумбочку. Вот и все. Минутное напряжение, конечно, не стоило таких долгих воспоминаний, подумал он и закрыл глаза. 222Но до чего же она стала хороша!222 - пронеслась вдруг у него в голове пронзительная мысль, и в этот момент дверь в палату снова отворилась, пропуская внутрь желтоватую полосу электрического света из коридора. Ткач открыл глаза и увидел краешек белого халата.

- Ты не очень-то расслабляйся, - сказала Катерина. - Я свои обещания на ветер не бросаю.

Полоса света исчезла, дверь захлопнулась. Ткач удивленно моргал в темноте глазами.

Прошел час, а может быть пять минут, прежде чем она вернулась. Ткач не спал. Он продолжал смотреть в потолок. Вспыхнувший свет заставил его зажмуриться.

- Не надо притворяться, - сказала Катерина, - я же вижу, что ты не спишь.

- Я не притворяюсь, - ответил Ткач. - Глаза режет.

- Глаза режет, - повторила она и села на стул возле кровати. - Что ж, - легкое ландышевое облако опустилось рядом.

Катерина долго смотрела ему прямо в лицо. Он не мог понять выражения ее взгляда - то ли она изучала его, то ли издевалась.

- Что такое? - спросил он, не вытерпев.

- Боишься?

- Чего?

- Не чего, а кого. Меня, например.

- Почему я должен тебя бояться?

- Ну, хотя бы потому, что ты теперь даже пошевелиться не можешь, а я здесь полная хозяйка. Абсолютная хозяйка. Понимаешь о чем я?

- Не совсем.

Катерина лукаво блеснула большими черными глазами. Есть еще огонек. Есть! Ткачу снова стало немного страшно. Он словно оборотня увидел. Серьезная дамочка с медицинским дипломом и трубочками для прослушивания в кармане вдруг на глазах превратилась в восемнадцатилетнюю девушку - ту самую, которая давным-давно в шутку подожгла мусорную кучу в парке, а потом со смехом удирала от дворника по заборам, как заправский деревенский хулиган, да еще волокла за собой обескураженного, взрослого и серьезного, чересчур начитанного и гордого собой Командира.

- Помнишь, как ты мне говорил? - спросила она.

- Что я говорил?

- Ты не помнишь?

- Я много чего говорил.

- Вот именно. Ты много чего говорил, но все, что ты говорил, я не помню, а эти слова почему-то запомнила. Я тебе дословно воспроизведу их, слушай. Ты сказал, что даже самая большая потеря не стоит самых маленьких переживаний, потому что даже самая большая потеря со временем все равно забывается, и поэтому нет смысла переживать о том, что все равно забудется. Так?

- Я не помню. Разве я такое говорил?

- Говорил. � еще ты говорил, что за потерей обязательно следует находка, поэтому всякую потерю надо воспринимать как дар Божий. Так?

- Я не мог говорить 222дар Божий222. Это не мой лексикон. Ты фантазируешь.

- Я фантазирую?

- Ты преувеличиваешь.

- Я не преувеличиваю. Я выучила эти слова наизусть, как строку из иностранной песни, потому что смысл этих слов я тогда не понимала, а понять их очень хотелось. Потом я вычитала что-то подобное в книге. А недавно о том же самом мне говорил один знакомый. Правда, он не про находки и потери, а про плюсы и минусы втирал, но смысл тот же - дескать не печалься, милая, о дурном, дурное - знак хорошего, а сам норовил под блузку исподтишка заглянуть.

Ткача это начинало злить.

- К чему все это? - с напряженным спокойствием спросил он.

- А к тому, что чушь все эти твои слова.

- Согласен. Если я это и говорил, то это было всего лишь юношеское упражнение ума. Я этим уже давно не занимаюсь. Очень давно.

Катерина рассмеялась. Точно также заливисто она смеялась раньше. Ткач был уверен, что ее смех сейчас слышен на другом краю поселка.

- У меня такое ощущение, что вы с моим знакомым едите из одной тарелки, - сказала она, насмеявшись. - Он тоже мне про упражнения ума твердил.

- Великой мудрости человек. Не теряй с ним контакта.

- Ты еще пытаешься иронизировать?

- А что мне остается делать?

- Да хотя бы и иронизируй на здоровье. Напоследок можно.

Катерина положила ногу на ногу, откинулась к спинке стула и с победной ухмылкой стала медленно разглядывать Ткача по всей длине его тела - от подвешенного на тросах загипсованного кончика сломанной ноги до глубокой поперечной морщины на лбу. Пару раз она прошлась взглядом из одной стороны его тела в другую и обратно, будто сантиметры высчитывала.

- Ты что-то задумала? - нервно усмехнувшись, спросил Ткач.

- Понимаешь, Саша, в чем ты был не прав? Ты и тогда ничего не приобрел, когда бросил меня, и потом не особенно разбогател, а сейчас так и подавно многое потеряешь. Чушь - эта твоя теория. Полная чушь.

- Ты о чем? Что такое я могу потерять?

- Невинность, например.

- Шутишь?

- Шучу. От тебя невинностью давно уже не пахнет. Но можно разжиться и чем-то другим кроме невинности.

- Перестань говорить загадками.

- Пожалуйста, я могу и напрямую. Скажи, тебя ведь никогда не унижали?

Ткача покорежило от этого вопроса.

- Что ты имеешь в виду?

- А то. Я отослала дежурную медсестру домой. У нее какие-то проблемы дома случились, а подменить ее некому. Понимаешь, к чему я? �ли еще прямее надо?

- Катерина...

- Катерина Петровна, если уж на то пошло. Укольчик в попу поставить, носик вытереть, покормить с ложечки - это все я буду делать сама. До самого утра ты в моем полном распоряжении. Но это еще не самое главное.

Она склонилась и достала из-под кровати металлическую утку. Ткач смотрел на нее с откровенным ужасом.

- Катерина, зачем тебе это?

- Сама не знаю. Проснулось во мне что-то. Понимаешь? Спало, спало, а сегодня вечером вдруг проснулось, как только узнала, что тебя переломанного сюда привезли. Выходит так, что тогда я потеряла, а сегодня нашла.

- Катерина, смилуйся.

- Ну-ка, откинь одеяло. Начнем потихоньку.

Тутыр поднял наполненный стакан и встал со своего места. Он хотел произнести тост. Но в это время на улице громко заскрипела калитка.

- Опять. Что за шум весь день, - посетовал он недовольно и кивнул сыну. - Выгляни, Махаз, во двор.

Махаз был самым младшим из присутствовавших в доме, поэтому ему в этот вечер доставалось больше других: то собака лает, то калитка скрипит, то араки на столе не хватает и нужно спускаться в подвал. Не сладко быть самым младшим сыном. Даже как следует не посидеть с гостями, все время приходится быть на подхвате.

Он вышел на цыпочках за дверь и затаился на всякий случай за машиной геологов, занимавшей половину их двора. Калитка зря скрипеть не будет, и собака у них не пустобрехая, чтобы не говорил про нее отец. Может быть, актарцы в очередной раз решили побаловаться, размышлял Махаз, стоя под дождем. В Джими ночные нашествия инородных молодцов случаются частенько. Раньше крали невест, теперь крадут баранов и щенков. Горцы привыкли быть подозрительными и внимательными к ночным шорохам.

Махаз оказался прав в своих ожиданиях. Не прошло и десяти минут, как калитка снова стала открываться с противным скрипом. Уже давно отец говорил ему смазать петлицы, но Махаз по лености своей или забывчивости так и не выполнил его наказа. Теперь выходило, что не зря он ленился. Если бы не этот скрип, не поймать бы ему сегодня вора.

Он присел на корточки, и стал наблюдать за непрошеным гостем из-за колес машины. Вор сначала огляделся, затем на полусогнутых ногах прокрался к самому крайнему сараю и дернул за дверцу. Махаз осторожно обошел машину сзади.

- Сиплый, - шепотом позвал Митяня и шагнул в темноту сарая.

Внутри пахло прелым сеном и было очень душно.

- Рыжий, - снова прошептал он и протянул руку вперед. Пальцы наткнулись на черенок вил, торчащий из сена.

Махаз быстро обхватил Митяню сзади, несколько раз качнул тело старика из стороны в сторону, обивая им стены сарая. Он сразу понял, что вор уже не молод, и, шутя, завернул руку старика за спину. Тот застонал.

- Не дергайся, а то убью! - для пущего страха прикрикнул на него Махаз на своем языке.

- Пусти, образина, больно же! Руку сломаешь, ковздюк, пусти, говорю!

Виталик притаился в мокрой траве. Он не знал, что теперь делать. �дти к Шурику или подождать еще здесь. Зачем ждать? А зачем идти к Шурику? Что они могут сделать с Шуриком? Нужно было принимать какое-то решение - самостоятельное. Что-то часто за последние дни ему приходится принимать самостоятельные решения. Не к добру это.

Сзади послышался шорох травы. Виталик напрягся, боясь обернуться, но беспокойство его оказалось напрасным - это Аслан приполз.

- Что делать? Что делать? - запричитал он.

Виталик промолчал. Он сам не знал, что делать, но Аслан его раздражал.

- Жена дома ждал. Будет ругать. Думает, пил арака. Думает, пияный.

- �дите домой, - устало сказал Виталик.

- Я идите домой? - переспросил Аслан с надеждой в голосе.

- Ты идите домой.

222Досчитаю до ста и пойду к Шурику. Спустимся к шоссе и все расскажем милиции, как Митяня велел222, - решил Виталик, когда Аслан ушел (он протащил свое жирное тело несколько метров ползком, а потом лихо подскочил и убежал вприпрыжку по улице).

Дождь лил, не уставая. 222Я обязательно заболею, сорок пять, - думал Виталик. - Застужу почки и проваляюсь два месяца в больнице, пятьдесят четыре222.

Виталик родился со слабыми почками. До шестого класса каждое лето родители отправляли его в Железноводск. 222Главный ваш враг, молодой человек, это сырость и сквозняки, а станете постарше, то пиво и коньяк222, - сказал ему пожилой врач и ткнул острым и холодным, как скальпель, пальцем в носик мальчика. С тех пор Виталику довелось много мерзнуть в своей жизни. Он стоял на морозе в карауле, пару дней жил в землянке в лесу, а на втором курсе в ноябре их отправили на картошку в подмосковный колхоз, где поселили в железный неотапливаемый вагончик - тоже было очень холодно. Но чтобы вот так - несколько часов под проливным дождем, да еще практически голым пузом на сырой земле, - такого с ним в жизни не случалось. 222Почки обязательно завтра откажут, восемьдесят семь, будут как деревянные, девяносто три222.

- Виталий Владимирович, - услышал он знакомый голос и поднял голову из травы.

У калитки Тутырова дома стоял Митяня - живой и невредимый. Он улыбался и махал Виталику рукой. Старик был уже без брезентовой куртки, в одной тельняшке и держал в руке то ли кусок мяса, то ли камень.

- Да иди же, дурачок пугливый, все нормально. Тутыр хочет видеть нашего командира.

То, что геологи не виноваты в пропаже баранов, выяснилось, когда возглавляемая Тутыром процессия уже отправилась по ту сторону горы. Бараны старика Батраза на самом деле просто заблудились. Мальчишки обнаружили их ниже аула в ущелине. Неизвестно каким образом они забрались на маленький островок посреди небольшой бурливой речушки. Наверно, волки загнали их сюда во время выпаса, и здесь бедные животные просидели до утра. Старик Батраз с вечера просчитался, а утром решил, что его обокрали, и заварил всю эту кашу.

Когда избитых Рыжего и Сиплого привезли в аул, старик Батраз уже зарезал обоих найденных баранов, а в придачу к ним еще двоих, вытащил из подвала двадцатилитровый бутыль мутной араки и вышел навстречу вернувшейся процессии джимийцев. Он чувствовал себя виноватым. Чувство вины еще больше усилилось, когда он увидел Тутыра. Тому уже перебинтовали голову, он вылез из машины самостоятельно, но на ногах держался не твердо, а с лица еще не сошла бледность.

- Ты стал совсем старым, - недовольно произнес Тутыр, когда Батраз рассказал ему про свою оплошность. - �з-за того, что ты не умеешь считать, мы обидели хороших людей.

В это время за его спиной из вахтовки выволакивали чумных от побоев Рыжего и Сиплого. Смотреть на них было больно, особенно на Рыжего - его разукрасили на совесть.

- Пусть отнесут дорогих гостей ко мне в дом, - крикнул Тутыр молодым парням, а Батразу сказал строго, - и баранов своих туда тащи. Моя жена накроет на стол.

- Почему в твоем доме? - возразил Батраз. - Ведь виноват я...

- Потому что извиняться перед русскими будем всем аулом. В твой дом не влезет столько народа. Позови всех старейшин.

Старик Батраз покорно послушался, хотя Тутыр был на четыре года младше его.

Веселье было в самом разгаре.

- Отец, я вора поймал, - гордо объявил Махаз. Он надеялся, что теперь-то за такую заслугу Тутыр отдаст ему свой кинжал, о котором Махаз мечтал с детских лет.

Он грубо втолкнул Митяню в просторную комнату, тускло освещенную голой лампочкой, свисающей с почерневшего от копоти потолка. Посреди комнаты стоял большой стол, заваленный простой крестьянской снедью, а за ним много людей в папахах - человек тридцать, не меньше. Над столом раскачивалось густое табачное облако и сладко пахло махоркой - горцы беспрерывно курили 222козьи ножки222 и самодельные трубки. Рыжий и Сиплый сидели в торце стола, как самые почетные гости.

- Хо-хо! - заорал Рыжий и вскинул руки вверх.

Он был уже под хорошим хмельком. Все его лицо представляло собой сплошной синяк, глаз почти не было видно, переносица вздулась. Сиплому досталось меньше, и выглядел он значительно лучше - только лиловая ссадина на скуле, да набухшая губа напоминали о хорошей трепке, устроенной ему горской молодежью. Он держал в руке огромный кусок баранины, его подбородок блестел от жира. Хмель почти не зацепил Сиплого. Он иронично смотрел вокруг и внутренне посмеивался над окружающими. Странные эти горцы, думал он, днем по морде бьют, вечером аракой поят.

Все сидевшие за столом старики замолчали при появлении Махаза и удивленно посмотрели сначала на Митяню, потом на Рыжего и Сиплого. Тутыр увидел надорванную тельняшку на груди Митяни, нахмурился, недовольно прокряхтел. Махаз сразу понял, что кинжала ему не видать, и героем его сегодня не назовут, да еще накажут чего доброго. Он пока не понял, в чем его вина, но по настроению отца догадался, что тот им недоволен.

- Это ваш? - спросил Тутыр.

- Наш. Это самый наш из всех наших, - радостно закивал головой Сиплый.

- А где же Асик? Я послал за ними Асика.

- Видать, разминулись, - догадался Сиплый. - Да ты не расстраивайся, Тутыр. Придет твой Асик.

- Я не за Асика расстраиваюсь, пусть он хоть вообще не придет. Я за то расстраиваюсь, что еще одного хорошего человека обидели, - Тутыр грозно сверкнул глазами в сторону сына.

- Он в сарай полез, я думал вор, - смутился тот.

- Эх-ва! Хорошего человека от вора отличить не можешь. �ди, режь барана.

- Перестань, Тутыр, - Сиплый обхватил старого горца за плечи, - нам этих-то не съесть, куда еще одного. Митяня, иди сюда, чего ты встал в пороге, как вкопанный? Не видишь, у нас дискотека.

Митяня совершенно растерялся. Он не мог принять в толк, что здесь такое творится, почему его перестали швырять из стороны в сторону и рвать одежду на груди, почему Рыжий и Сиплый сидели в центре стола, без кандалов.

- �ди выпей, дорогой, кушай мясо, - какой-то горец в папахе схватил Митяню за руку и потянул на себя.

- У меня есть тост, - сказал другой и поднялся из-за стола, оправляя на себе гимнастерку еще военных времен, на которой болталось несколько медалей с разноцветными околышами, - налейте уважаемому.

Остальные одобрительно загудели, арака забулькала в стеклянных стаканах. Жирные руки блестели в тусклом электрическом свете над столом.

- Эх-ва, - Тутыр резко вырвал из рук Митяни протянутый ему стакан с аракой и гневно посмотрел на тостующего. - Что ты ему этот пепси-мемси суешь. Ему сейчас надо, чтобы жарко стало. Ему надо огонь. Он же совсем мокрый.

Тутыр поставил стакан на стол, а сам ушел в другую комнату. Митяня успел увидеть за отдернутым пологом в полумраке соседней комнаты блеск женских глаз. Женщины покорно терпели и не встревали, пока мужчины выпивали и закусывали - таков горский обычай.

- Вот, - Тутыр вернулся с маленькой армейской фляжкой в руке, - это огонь.

- Боевые сто грамм, - усмехнулся Сиплый.

- Я сам, когда долго в горах, а там всякое бывает - дождь, снег, - это греет быстро, - он небрежно выплеснул прямо на пол араку из стакана и набулькал туда спирта на добрых три пальца. - Пей, - строго приказал Тутыр.

Митяня сглотнул слюну, выдохнул воздух, обвел всех взглядом. Ему еще не верилось в реальность происходящего. Слишком много плохого он успел надумать про этих людей за минувший день.

- Ну, раз так.., - он улыбнулся, подмигнул Рыжему. - А и пусть, твою ж дивизию! - и выпил одним глотком.

- Хо-хо! - крикнул Рыжий и хлопнул ладонью по столу, так что задребезжали миски и стаканы.

Все снова загудели, тостующий широко улыбался, одобрительно качал головой, Тутыр испытывающим взглядом смотрел в наполняющиеся слезами глаза Митяни.

- РђРіР°? - СЃРїСЂРѕСЃРёР» РѕРЅ.

- Ага-а, - прохрипел Митяня.

- Кушай баран, садись к столу, кушай сыр, вот черемша, кушай, - Тутыр сжал локоть Митяни и стал усаживать его, тыкая пальцем в каждое блюдо на столе, - это хаш, кушай, пироги с сыром кушай, будь как дома. Мой дом - твой дом. А на молодых обижаться не надо, они еще молодые, не разобрались, кровь горячая. Мы старые люди, мы друг друга понимать должны. Снимай с себя это, - он стал сдирать с Митяни мокрую куртку, - и штаны снимай.

- Штаны не надо, на мне обсохнут.

- Снимай, кого боишься?

- Нет, штаны не надо, - уперся Митяня.

- Снимай старый, - хохотнул Сиплый, - танцевать, так танцевать, пусть они посмотрят, что наши старики без штанов не хуже ихних.

- Отстань от меня, балаболка... (он чуть было не сказал 222нерусская222, но вовремя сообразил, что нерусских здесь полный дом). Сказал, что снимать штаны не буду, значит, не буду. Будто я никогда в мокрых штанах не сидел.

- Хочу сказать тост, - повысил голос старик в гимнастерке, который уже несколько минут стоял с поднятым стаканом и никак не мог пересилить монотонный гул над столом.

- Подожди, Коста, - Тутыр вскинул руку. - Ты еще успеешь сказать. Пусть сначала наш самый старший гость скажет, что он о нас думает. Пусть так и скажет, если плохо думает, если обиду держит и простить не может.

- Почему не могу. Я не обижаюсь, - невнятно пробормотал Митяня, проворачивая надутые щеки, за которые он уже успел засунуть жирный кусок мяса.

- Нет, ты встань, подними стакан, скажи громко. Скажи, я не обижаюсь. Мы здесь все, все старейшины нашего аула, просим тебя не обижаться, так? - он обвел взглядом стол, старейшины закивали папахами. - Мы виноваты, и мы готовы сделать все, что хочешь, чтобы ты забыл зло и помнил о нас только хорошее. Говори, что хочешь? Хочешь, мы еще барана зарежем? Хочешь, всех баранов в ауле зарежем?

- Не надо всех.

- Хочешь, мы не встанем из-за этого стола, пока хоть капля араки останется в наших подвалах?

- Говори старик, говори, - Сиплый исподтишка дернул Митяню, - погудим с месяцок. Смотри, как оно складывается.

- Да отстань ты балаболка, тебе лишь бы... - отмахнулся от него Митяня. - Нет, уважаемый, спасибо, нам хватит того, что есть здесь. Ты не беспокойся, мы не в обиде.

- Приказывай. Ты наш командир сегодня. Так?

-Так, - согласились старейшины и подняли стаканы в сторону Митяни.

- Твою ж дивизию, - Митяня, услышав слово 222командир222, вдруг вскочил и стал пробираться через ряд папах к выходу. - Подожди хозяин, я вспомнил что-то..., - бросил он на ходу и пулей выскочил снова под дождь, зажав в руке кусок баранины.

Тутыр удивленно посмотрел ему вслед, потом на Сиплого и Рыжего.

- Что такое? Чем я обидел?

- Не волнуйся, Тутыр. Все нормально, - пояснил Сиплый. - Просто, там еще командир наш остался. Наверно, он схоронился где-то, а Митяня через спирт да твои теплые слова забыл про него. Садись, не нервничай, он через минуту вернется.

- Еще командир? - удивился Тутыр. - Я думал, он у вас самый старший.

- Ну да, старший, только по возрасту, а не по званию. А по званию у нас еще командир есть. То есть он не совсем командир, но как бы сейчас временно исполняющий обязанности, потому что наш настоящий командир в больнице, а этот его замещает. Он хороший парень.

- Хор-роший, - Рыжий тряхнул шевелюрой. Его уже стало клонить в сторону, голова плохо держалась на плечах.

- Эх-ва, - Тутыр недовольно посмотрел на старика Батраза, виновато забившегося в самый угол комнаты. - Еще одного хорошего человека обидели.

- Там их двое, - Сиплый без энтузиазма откусил от пирога, следом засунул в рот пучок черемши. Есть ему уже не хотелось. Ради только развлечения он надкусывал продукты вокруг себя, как тот украинец из известного анекдота.

- Еще двое? Кто еще? - Тутыр явно занервничал.

- Шурик. Тоже нормальный мужик.

- Вот такой мужик, - Рыжий хотел выпятить большой палец, но не удержал руку на весу, она свалилась в миску с лапшей.

- Тутыр, не бери в голову, бери в рот, - сказал Сиплый - Никто из них не обижается и не обидится. Они вообще обижаться не умеют. Особенно Шурик. Ты сам сейчас увидишь. Рыжий не спать! - вдруг рявкнул он.

Рыжий положил синюю щеку на кулак и закрыл глаза.

- Рыжий, - Сиплый толкнул его в плечо. - Повторяй за мной: надежда, наш компас земной...

- Земной, - промычал Рыжий, но больше не мог бороться с собой.

- Эх-ва, - Тутыр удивленно развел руки, когда Виталик вошел в дом. - Это ваш командир?

- Наш, наш, - Сиплый замахал рукой. - Проходи, Виталий Владимирович, чувствуй себя как дома. Я уже чувствую.

- Это ваш командир? - еще раз повторил Тутыр.

- Наш, наш.

- Молодой слишком.

- А командиры сейчас все молодые. Время такое, Тутыр.

- Да время, такое, - промямлил старый горец.

Он был растерян, потому что по горским обычаям молодые должны оказывать уважение старикам, а теперь получалось так, что он сам должен извиняться перед совсем еще мальчиком.

- Эх-ва. Тоже совсем мокрый.

Он достал из кармана флягу, поболтал ее на звук. Там что-то еще плескалось.

- Надо греться, командир, - Тутыр вопросительно посмотрел на Сиплого, будто спрашивал у него разрешения.

Митяня в это время задержался в пороге и о чем-то беседовал с Махазом.

- Наливай, Тутыр, наливай, не бойся, ему уже можно. Ему сейчас все можно, - кивнул Сиплый.

Виталик исподлобья осматривался кругом, как затравленный зверек. На полу у его ног быстро образовалась лужа. Мокрый чуб сплелся в одну прядь на лбу. С кончика носа свисала большая капля. Выглядел он еще мельче и жальче, чем был на самом деле.

- Пей, - строго приказал Тутыр. Он будто злился на кого-то.

Сиплый затаил усмешку на разбитых губах и приготовился к представлению. Митяня, пока усаживался на свое место, выпустил ситуацию из-под контроля и не увидел тот момент, когда Тутыр наливал Виталику спирт. Рыжий посапывал, положив голову на стол. Старейшины одобрительно гудели и смотрели на промокшего насквозь мальчишку.

Виталик обхватил стакан обеими ладонями и стал пить мелкими глотками. Он тоже ничего не подозревал.

- Воды! - вдруг крикнул Тутыр.

Все сразу притихли. Только Сиплый тихо хихикал в кулак, глядя на выкатывающиеся из орбит глаза практиканта. Митяня, быстро сообразив, что случилось, матернулся в голос и от души хлопнул Сиплого ладонью по затылку.

- Чего ты?

- Я еще больше потом добавлю, - сказал старик и стал торопливо пробираться к Виталику, который безуспешно хватал воздух ртом.

- Воды! - снова крикнул Тутыр.

Сквозь пелену слез Виталик видел мелькающие силуэты. Воды под рукой не оказалось. Араки в доме было полно, хоть запейся, а воды не было ни капли. Тутыр дернул занавеску в смежную комнату и грозно зарычал на женщин: 222Бурлы-мурлы!222. Там тоже началась суета. Наконец оттуда выскочила взрослеющая девочка в платке и платье до пят с кувшином в руках.

- Пей! - Тутыр ткнул горлышко кувшина к губам Виталика.

Вода не держалась в обоженном рту и стекала по груди. Сиплый, несмотря на митянин подзатыльник, продолжал хихикать:

- Эх, Виталий Владимирович, что же ты нас так позоришь. Настоящий командир должен уметь все...

- Заткнулся бы ты, подлюка! - рыкнул Митяня.

Он бережно обхватил Виталика за плечи и стал вести его, как слепого, к столу. Тутыр на ходу пытался содрать с Виталика мокрую брезентуху. Старейшины удивленно переглядывались. Они знали русских с детства. Много их проходило через эти края. Были среди них разные люди - геологи, военные, преступники, жадные, щедрые, благородные, подлые, бесшабашные, скрытные - но все они, как один, даже женщины, пили спирт, как воду, пили много и никогда не отказывались. А это что такое? Совсем мельчает молодое поколение. Вот умрет последний из нас, и что тогда?

- Садись, Виталий Владимирович, кушай. Все нормально, сынок. От спирта не умирают. Подвинься, - резко сказал Митяня Сиплому и усадил практиканта рядом с собой.

Виталик наконец-то смог вздохнуть полной грудью. Пространство перед его глазами раскачивалось из стороны в стороны. Навстречу тянулись чьи-то руки с кусками мяса.

- Ничего, ничего, зато согрелся, - приговаривал Митяня и тут же с укором кинул без адреса: - Все-таки не надо было мальчонке спирт давать. Так можно и повредить что-нибудь внутри.

- Эх-ва. Я же спросил. Он мне ответил, - Тутыр посмотрел на Сиплого.

- Он ответит, - проворчал Митяня. - Он тебе такое ответит, ты его только слушать успевай... Да ладно, чего уж. Давайте продолжать. Все обошлось. Все живы.

- Эх-ва, - Тутыр сел на свое место, склонил забинтованную голову, задымил 222козьей ножкой222.

Он всерьез расстроился. Так хорошо начинавшийся вечер стал рваться на части. Тутыр любил, чтобы все было гладко, как по писанному. Если пить, то пить одним махом, без этих ухабов, да обрывов. Никогда такого не было, чтобы кто-то уходил из его дома, оставшись недовольным.

- Я хочу сказать тост, - в который уже раз поднялся старик с медалями.

- Митрий Палыч, можно задать тебе один вопрос? - шепнул Сиплый, пока другие слушали тост.

- Слышать и видеть тебя больше не хочу, - отрезал Митяня.

- Ну, чего ты, в самом деле? Я же не сам парню спирт в рот заливал?

- А чего ты хихикал? Не видишь, что мальчонке плохо, охламон узкоглазый.

Тостующий осекся на середине своей притчи и посмотрел в сторону бурчащего Митяни. Тот искусственно улыбнулся ему в ответ, приложил руку к сердцу, дескать, говори, дорогой, я тебя внимательно слушаю. Тостующий продолжил.

- Я только один вопрос хочу тебе задать, - снова прошептал Сиплый.

- Замолкни, образина негодная, дай человека послушать. Он ведь старается.

- Один. Очень важный вопрос. Про Шурика.

- Так выпьем же за то..., - прозвучало над столом.

- Твою ж дивизию! - Митяня в сердцах бросил в миску сырный пирог, который только что подцепил оттуда, и снова подскочил с места.

Старик в гимнастерке едва успел посторониться, арака нервно забилась о края его стакана. Он так и не сказал, за что предлагал выпить.

- Что такое еще? - Тутыр бросил 222козью ножку222 на пол и с искренним раздражением посмотрел на Сиплого, будто тот был за все происходящее ответственный.

- Он про Шурика забыл, - объяснил Сиплый, когда Митяня выскочил под дождь.

- Какого Шурика?

- Я же тебе говорил. У нас Шурик еще на улице остался. Вы продолжайте, не обращайте на Митяню внимания. Он у нас со странностями. То ворчит без устали, то молчит, как рыба. Я сам его не всегда понимаю. А так он замечательный старик.

- Зам-мечательный, - во сне пробормотал Рыжий и икнул.

Виталик после пятидесяти грамм выпитого спирта так и не смог больше прийти в нормальное свое состояние и воспринимал действительность рывками. Действительность то проваливалась в красноватую темноту опущенных век, то вспыхивала новыми картинками. Ему совали в руки какую-то пищу, он ее послушно ел; ему наливали араку, он ее пил, не чувствуя вкуса. Кто-то из старейшин приобнял его за плечи и строго наставлял, как надо жить, а как не надо, при этом он все время повторял: 222Я тоже в Москве был, я Кремль видел222.

�з этого вечера Виталик еще запомнил какую-то беготню и тревогу. Он запомнил обеспокоенные лица Тутыра и Митяни, подленькую ухмылочку Сиплого. 222Пропал, Шурик, совсем пропал222, - приговаривал азиат. Махаз зачем-то достал ружье и грозился перестрелять всех актарцев. Заревела во дворе машина. 222Бурлы-мурлы!222, - раздался гневный голос Махаза.

Последнее, что запомнилось Виталику - это армейская фляжка Тутыра, которую он достал из кармана и покачал из стороны в сторону. 222На дне осталось. Пей прямо из нее222, - сказал он и протянул флягу невесть откуда взявшемуся Шурику. Шурик был без панамы, мокрая лысина отблескивала желтым электрическим светом... Больше Виталик ничего не помнил.

День седьмой

Антон Антонович немного опоздал, но все же успел застать Катерину в больнице. Она расписывалась в журнале дежурных и еще была в белом халате.

- Что скажете, Катерина Петровна? - спросил он.

- А что говорить, Антон Антонович?

- Как прошло дежурство?

- В целом отлично. Только у Галки там что-то дома случилось, я ее отпустила.

- Кто же ее подменил?

- Никто не подменил.

- Как это никто, а кто же?.., - Антон Антонович заволновался. Только сейчас он вспомнил про Ткача, его поломанную ногу и про то, что у них с Катериной был большой конфликт много лет назад.

- Не беспокойтесь, Антон Антонович. Я на практике в институте работала медсестрой, так что с утками, клизмами и градусниками обращаться научилась. Все больные остались мной довольны.

- Клизмами?! Но там же...

- Что? - фальшиво удивилась она.

Антон Антонович осекся от ее ехидной ухмылки.

- Нет, ничего, - промямлил он. - Всего доброго, Катерина Петровна.

Несмотря на свою комплекцию, он бегом, через ступеньку поднялся на второй этаж и, даже не одевая халата, влетел в десятую палату333

Ткач смотрел в потолок. На звук открывшейся двери он только едва скосил глаза вбок и снова поднял их вверх. Детектив с окровавленной физиономией на обложке лежал нетронутый на тумбочке. Вид у Командира был то ли трагический, то ли философский.

Антон Антонович долго не мог совладать с одышкой.

- Ты как? - спросил он.

- Как видишь.

Антон Антонович выглянул в коридор, потом прикрыл за собой дверь и подошел к кровати.

- Ткач, если бы ты сказал, я бы ее отослал на эту ночь. Придумал бы что-нибудь. А вместо нее попросил бы Машу Семенову подежурить. Ты же ничего не сказал. Я подумал...

- Да ладно, Кисель. Не убивайся. Все нормально. Весело даже было... В какой-то мере.

- Я представляю.

Он сел на стул, взял руку Ткача, прислушался к пульсу.

- РќРѕРіР°? - СЃРїСЂРѕСЃРёР» РѕРЅ.

- Что?

- Нога, спрашиваю, как?

- Какая уж тут нога? Не до нее мне теперь.

- Понимаю, - Антон Антонович встал. Он чувствовал себя виноватым. - Ну, я тогда пойду. Мне еще обход делать надо.

- Постой, - Ткач хотел приподняться на локте, но гирьки зазвенели, он поморщился, снова лег. - Постой, Кисель. Не уходи. Сядь.

Антон Антонович послушно сел, сделал внимательное лицо.

- Слушай, Кисель, - Ткач вдруг улыбнулся. - Ты только не смейся.

- Что еще?

- Не будешь смеяться?

- Я не умею смеяться. Разве что по понедельникам.

- Ладно. Тогда слушай. Дело в том... В общем, такая деликатная ситуация... Мне кажется, что я скоро женюсь.

Антон Антонович обмяк на стуле. Пауза была очень долгой. Командир, глядя на друга, едва не расхохотался.

- Как же я не догадался Семенову попросить, - сказал тихо Антон Антонович, поднялся и ушел опустошенный.

Монотонно гудел мотор, будка слегка покачивалась на ходу, пахло бензином, сквозь решетку ресниц тень менялась бледным светом.

Виталик проснулся на просторном митянином лежаке в их родной вахтовке. Он был плотно укутан одеялом, кто-то заботливо подоткнул под него края, а под голову подложил свернутый рулоном спальник.

Митяни в будке не было. Он ехал с Рыжим в кабине. Шурик по обыкновению сидел у бочки, прикрыв глаза краем панамы. На этот раз он, кажется, действительно дремал. Во всяком случае, губы его не шевелились. Кроме панамы и трусов на нем ничего больше не было одето. Его брезентуха и штаны сушились поверх ящиков с аппаратурой. Тут же были развешаны вещи Виталика. По всей видимости, кто-то раздел его ночью.

Сиплый разместился на своем обычном месте, на полу, скрестив под собой по-турецки ноги. Лиловая ссадина протянулась через всю его скулу, разбитая губа топорщилась, отчего ехидная усмешка Сиплого казалась еще более ехидной.

- Все равно я не понимаю нашего зампотеха, - говорил он не слушавшему его Шурику. - Какое может быть удовольствие в зимней рыбалке, если сопли леденеют и задница примерзает? Рыбалить надо летом, в тепле - тогда удовольствие. Правильно я говорю?

Виталик долго не шевелился и из-под припущенных век смотрел на плутоватого азиата. Он не мог найти этому объяснения, но ему почему-то было очень приятно слышать голос Сиплого и одновременно ощущать ворсистое тепло одеяла. Он даже не чувствовал неудобства оттого, что его штаны находились отдельно от тела. Что случилось? Может быть, это и есть то самое похмелье, о котором Виталик так много слышал, но никогда сам не испытывал? Почему же его все так боятся? Ничего страшного в нем нет - покой и полное отсутствие тревожных мыслей.

Что-то окончательно переломилось внутри Виталика за эту ночь. �счезла та вечная неудовлетворенность собой и жалость к себе, которые уже много лет заставляли его тупить глаза, чтобы не встретиться с кем-то взглядом. Наступил полный покой и согласие с этим миром. Мир оказался совсем не страшным, он был полон интересных и забавных событий, о которых вспоминалось легко. В нем жили вполне дружественные и симпатичные люди - много симпатичных людей. Даже Сиплый, которого Виталик еще недавно считал самым опасным для себя человеком, был ему сейчас безгранично симпатичен. Неужели те законы, которыми он руководствовался раньше, были неверными. Словно пелена с глаз спала. Получается так, что это не его отовсюду изгоняли, а он сам замкнулся от всех. Чтобы выйти из этого многолетнего заточения, понадобилось всего несколько дней, бесконечная дорога и общая цель.

- А вот и наш молодой командир проснулся! - воскликнул Сиплый, заметив дрожание виталиковых ресниц. - Голова не болит?

Голова у Виталика не болела, но казалась чужой - отруби ее и ничего не почувствуешь, горло было сухим и шершавым, как наждачная бумага, хотелось пить, слегка тянуло поясницу (больные почки напоминали о вчерашней сырости). Но ни одно из этих телесных неудобств не портило общего ощущения покоя. Теплое облако обволокло Виталика. Машина приятно покачивалась, убаюкивающе звучал мотор, и даже запах бензина был какой-то особенный - домашний.

Этот день стал для Виталика одним из тех редких дней, когда кажется, что ты ухватил за хвост вечно ускользающее, призрачное счастье. Такие дни бывают в жизни каждого человека, но не всем удается зафиксировать их в мозгу, отметить галочкой и насладиться последним их мгновением. Только много лет спустя начинаешь жалеть о том, что не ценил это время, иногда пытаешься вернуть прежние ощущения, возвращаешься на старые места, но кроме воспоминаний ничего не находишь.

- Да, Виталий Владимирович, пить ты совсем не умеешь. Я это и раньше замечал, а вчера убедился окончательно. По инструкции, при употреблении спирта надо тщательно регулировать свое дыхание. Там доза-то была всего пятьдесят грамм. Для опытного человека это все равно, что горло пополоскать, а ты посинел, как обмороженный, обслюнявился, перед всей горской братией нас опозорил. Они ведь думали, что крепче геологов пьют только шахтеры, а теперь попробуй их переубедить. Тренироваться тебе чаще надо...

Сиплый еще долго увещевал Виталика, при этом он укоризненно качал головой, толкал в бок Шурика, чтобы тот полюбовался на этого юного командира с оплывшими от буйной ночи глазами. Виталик в ответ на насмешки лишь кутал лицо в одеяло и тихо улыбался. Странное дело - все события прошлой ночи вспоминались без содрогания - напротив, с какой-то ностальгической грустью, как вспоминаются безобидные проказы детства. Они все смешались в памяти, словно карты в колоде, покрылись хмельным туманом, от них пахло жареной бараниной с луком.

Машина ехала по пустынному утреннему шоссе, колеса с шелестом крутились по влажному асфальту, брызгая из-под себя изморосью. Дождь перестал лить еще ночью, но небо над кукурузным полем было без единой голубинки - белесое и грязное, словно снег в конце зимы.

Митяня развернул на коленях карту, как это делал в пути Ткач, и глядел то на нее, то на дорогу впереди себя. � хотя карта ему ничего нового не говорила, вид у него был очень сосредоточенный и важный. Командирское место обязывало.

Рыжий в другое время обязательно посмеялся бы над этой важностью старика, но сейчас у него было не то настроение. Подняли его засветло, очухаться от вчерашней пьянки он не успел до конца, во рту еще стоял устойчивый кислый вкус араки. Похмелиться бы, да за рулем нельзя.

Была и еще одна причина, которая не давала Рыжему покоя. Он уже несколько дней таил в себе надежду, что на обратном пути ему доведется встретиться с той симпатичной милиционерочкой в подвернутых юфтевых сапожках. Мало ли что в жизни бывает, случаются и такие приятные моменты - не век же по морде получать. Рыжий остановит машину напротив ее мотоцикла и спросит - как ваши дела? Она в ответ, конечно, нахмурится - что вам надо, молодой человек, не видите, я при исполнении, и вообще, я вас плохо помню. Но это только по началу - на самом деле она не такая, это Рыжий понял по ее глазам. На самом деле она очень веселая и даже озорная - совсем как я. Мне бы только выманить ее на вечерок в кино или в кафе-мороженое, побыть несколько часов наедине, а там, кто его знает, как оно сложится - парень-то я не такой уж пропащий.

Рыжий еще раз бросил взгляд в зеркальце над головой. Попробуй теперь выйди из машины с такой-то физиономией. Хоть так ты ее поверни, хоть эдак, все равно красивее не становится. Только детей пугать с таким лицом, а не милиционерочек охаживать. Постарались на славу чабанята молодые, ничего не скажешь.

- Сволочи, - пробормотал он и с ненавистью надавил на педаль газа.

- Ты не очень-то со скоростью здесь балуй, - подлаживаясь голосом под интонацию Ткача, произнес Митяня. - С твоей разбитой харей нам только не хватало сейчас на инспектора напороться.

- А чего они?

- Кто они?

- Да эти, - Рыжий кивнул головой за окно. - Даже если бы украли мы их баранов, разве можно так лупасить по лицу живого человека. Убить готовы за свою собственность... Буржуи недорезанные.

Старик усмехнулся, заерзал на командирском кресле. Мысль Рыжего была ему близка, потому что он и сам недавно об этом думал, и пришел совсем к другому выводу.

- Это ты зря, - авторитетно заявил он.

- Чего зря?

- Зря на них обиду задержал. Во-первых, не только за баранов они тебя поколотили. Ты старика дубиной своей тоже чуть на тот свет не отправил.

- Так ведь я за дело. Они же Сиплого...

- А во-вторых, - не слушая возражений, продолжал Митяня, - они перед нами вчера весь вечер извинялись. Да еще как извинялись! Я ведь тоже поначалу о них плохо думал. Думал, вредный они народец, только бы им в грязь лицом окунуть. А потом отлегло. Ты видел, как они нас угощали, как этот Тутыр все время расстраивался, что еще одного хорошего человека обидели? Нет, Сашок, ты не прав. Народец этот хоть и маленький, но очень полезный. Ты хоть этого Тутыра возьми, хоть Георгия, хоть Батраза.

- Так ведь это все старые люди. А молодые?

- Что молодые?

- Лупили меня по лицу молодые. Они-то с чего такие злые? Что я им такое сделал?

- А вы, молодые, Сашок, все такие дурные, хоть вы русские, хоть вы белорусские. Ты на себя-то посмотри внимательнее разок. Зачем ты старого человека по башке дубинкой огрел? Он же наоборот их сдерживал, а ты его за это дубинкой.

- Я сгоряча. Не разобрался.

- Ну вот. � они тоже сгоряча. Не разобрались в твоей обидчивой натуре. Так что ты педаль лучше отпусти. Скоро уже поворачивать к Рыбосчету будем.

Старик похлопал Рыжего по плечу. Тот послушно сбавил напряжение ноги на педали, переключил скорость. Вахтовка прокряхтела и непослушно взбрыкнулась на ходу. Рыжий поморщился и проворчал:

- Совсем не слушается зараза. Будто подменили за ночь машину.

- Может, пока Шурика искали, Махаз сломал в ней что-нибудь? - предположил Митяня. - Он над ней вчера так измывался, что мог и подпортить механизм не знаючи.

Рыжил наморщил лоб. Вчерашнюю ночь он помнил урывками.

- Кто измывался? . переспросил он. - Какой Махаз?

- Ну, здравствуйте-прощайте, дорогие телезрители. Ты что, Сашко Рыжикович, совсем пьяный был?

- РљРѕРіРґР°?

- Твою ж дивизию, еще спрашивает. Не помнишь, как Шурика вчера всем колхозом искали? Мы еще тебе говорили: надо Шурика искать, а ты нам - я в пьяном виде за руль не сажусь.

- Как я могу помнить, я же спал, - злился Рыжий.

- Так ты самое интересное пропустил, Сашок! - неизвестно чему обрадовался старик. - Мы Шурика, считай, всю ночь вылавливали, пол-аула верх колесами поставили, а он не помнит...

Рыжий притих, заинтересовавшись. Старик, посмеиваясь и довольно покрякивая, охотно рассказал ему, чем закончилась вчерашняя пьянка с горцами. Теперь все это вспоминалось с улыбкой, а тогда Митяня очень перепугался. Дело ведь подсудное, да и перед горцами было неудобно...

Когда Сиплый напомнил Митяне о Шурике, он кинулся к клубу, но там никого уже не было. Старик покричал в дождливую ночь несколько раз, прошелся вдоль каменного забора туда-обратно, но все безрезультатно - Шурик исчез.

Митяня вернулся в дом и рассказал обо всем старейшинам. Старик Тутыр сразу предположил, что кто-то из местных принял Шурика за актарца и схватил его. Человек, затаившийся ночью в пустынном клубе, выглядит, по крайней мере, странным, поэтому такое вполне могло случиться.

- Что же они могут ему сделать? - забеспокоился Митяня. - Ведь не убьют же? А?

- Убить, конечно, не убьют, но побить могут и запрут до утра в сарае.

- Опять в сарае, - Митяня готов был рвать на себе тельняшку. - Что же вы за народ такой, чуть что, сразу в сарай.

- Может быть, это и не наши, - выдвинул свою версию один из присутствующих. - Его могли актарцы забрать. У нас такое бывает. Украдут нашего, а потом выкуп требуют.

- Застрелю всех, - заревел Махаз и схватил со стены отцовское ружье.

Он не любил актарцев и готов был любой повод использовать, чтобы хоть чем-то навредить им.

В доме началась суета, которая перекинулась на весь аул. Махаз уже собрал бравую гвардию молодых джимийцев, чтобы идти войной в соседний аул и не оставить там камня на камне. Митяня вовремя их остановил.

- Нет, это не актарцы, - сообразил он.

- Это они, - спорил Махаз. - Ты их не знаешь, они даже курицу не постыдятся украсть. Разве это мужчины. Застрелю всех.

- Эх-ва, - Тутыр вскинул сердито руку в сторону сына, - дай человеку сказать.

Махаз неохотно замолчал, но продолжал сверкать праведным гневом в глазах.

Митяня объяснил, что перед тем, как они с Виталиком отправились спасать Рыжего и Сиплого, он дал Шурику наказ, чтобы тот в случае опасности шел к шоссе и звал на помощь милицию.

- Я же не знал, что все так хорошо закончится, я думал, что иначе нам не вызволить этих обалдуев, - оправдывался он перед горцами. - А наш Шурик такой - ему что скажешь, он сквозь стену пройдет, но выполнит. Наверно, когда все стихло, он отправился по дороге вниз, к шоссе. Как я мог про него забыть, дырявая моя голова?!

Тутыр с укором посмотрел на старика Батраза.

- �з-за двух баранов нас всех могут посадить в тюрьму, - сказал он.

- Надо догнать его. Он не мог уйти далеко, - предложил Махаз.

Догнать Шурика можно было только на машине. Митяня тут же кинулся к Рыжему, который мирно спал на столе, не взирая на возбужденный гул голосов, клацание ружейных затворов и гневные выкрики.

- Слышишь ты, пьянь подзаборная, просыпайся, заводи машину скорее, - старик тормошил его за плечо.

Рыжий приподнял голову, посмотрел на Митяню мутным взглядом, после чего выставил перед его лицом свой указательный палец и покачал им из стороны в сторону.

- Пьяным за руль - ни-ни, - сказал он и снова заснул.

�з всего аула водить машину умели только два человека. Один из них напился не лучше Рыжего и даже открыть глаза не смог, а второй - это был Махаз - мог водить только теоретически, потому что еще в армии он пробовал завести и сдвинуть с места 222жигуленок222 командира роты, и вроде бы у него это получилось. Во всяком случае, он так утверждал.

- Делать нечего, - продолжал свой рассказ Митяня, - сажаем мы за руль Махаза, рядом с ним в кабине сажусь я, и Тутыр здесь же поместился. Сиплый тоже хотел залезть, но я на него цыкнул, он остался в доме. Водитель из Махаза никудышный, это сразу стало понятно. Мы пока со двора выехали, он чуть всю эту тутыровскую халабуду в клочья не разнес: ворота помял, поленницу дров порушил и, кажется, наехал на собачью будку. Я сейчас уже не помню точно, но лая тогда было много.

Рыжий захохотал. Слушая рассказ старика, он на время забыл про свое разбитое лицо, настроение его стало подниматься.

- Кое-как со двора мы выбрались на улицу, кое-как повернули машину в нужном направлении, но это еще полдела, надо теперича по серпантину спускаться, а это тебе не на ишаке галопом скакать, это же ГАЗ, да еще шестьдесят шестой...

- Это точно, - Рыжий нежно погладил руль, - с моей ласточкой так просто не поездишь, она чужих чувствует.

- Ну вот, едем мы, едем, едем и едем, еле-еле едим, чтобы не свалиться с дороги, я в окно все время смотрю, Шурика нигде не видно. Мы уже полдороги до шоссе проехали, а его нет. Я тогда и говорю им: 222Поворачивайте обратно, не мог наш Шурик так далеко пешком уйти. Тут что-то другое222.

На самом деле Шурик успел уйти от аула совсем недалеко. Услышав позади себя звук мотора, он подумал, что горцы снарядили за ним погоню, кинулся к обочине и притаился в траве. Машина проехала мимо. Он встал и спокойно продолжил путь. Когда она возвращалась, Шурик снова притаился. Эта игра могла продолжаться бесконечно долго. Утомить Шурика было невозможно, потому что у него была цель, которую он должен достичь, во что бы то ни стало.

- Партизан бородатый, - клял его вполголоса Митяня, вглядываясь через окно кабины в промозглую темноту. - Ну-ка останови, - сказал он Махазу, - я покличу его.

Махаз кое-как сладил с тормозами, Митяня открыл дверцу, высунулся наружу и заорал:

- Шурик, твою дивизию, хватит со мной в прятки играть! Слышишь, кому говорю, вылезай, а то дрын возьму, тогда ты у меня попляшешь, придурок бородатый...!

- Зачем такие плохие слова кричишь? - перебил его Тутыр. - Если бы я прятался, а ты меня искал, я бы тоже не вышел после таких слов. Надо не так, - он тоже высунулся наружу. - Эй, дорогой, - крикнул Тутыр, - приходи к нам хаш кушать, баран кушать, араку пить. Мы не хотели тебе обижать333

Только под утро они его выловили. Успели два раза спуститься с горы и подняться обратно. Шурик к тому времени уже почти до самого шоссе дошел.

- Вот такой наш Шурик, - подытожил Митяня. - Героический, можно сказать, мужик... Ты не забыл, что поворачивать надо?

Рыжий, увлекшись рассказом, пропустил нужный поворот, спохватился и начал энергично выворачивать руль. Стебли кукурузы хлестнули мокрым веником по борту.

Вахтовка свернула с шоссе и пошла вперевалку прямиком через мокрое кукурузное поле по заросшей проселочной дороге. С обеих сторон зашуршали высокие стебли с еще недозревшими бутонами и конскими кисточками на конце. Стекла сразу заволокло зернами росы.

Сиплый что-то говорил, тормошил Виталика глупыми расспросами, продолжал насмехаться над ним за то, что он такой непутевый и спирт от воды отличить не может. Виталик только улыбался в ответ и кутался в одеяло.

- Ничего, Рыбосчет, тебе покажет, он тебя научит, у него сразу все поймешь, - в шутку грозился Сиплый, но Виталику даже эти его угрозы были сегодня не страшны.

Они ехали к какому-то Рыбосчету, который обитал за кукурузным полем на берегу небольшого живописного озера, раскинувшегося оазисом посреди распаханных степей.

Еще вчера за столом в тутыровском доме, когда все приключения уже были позади, Митяня с Сиплым обсуждали предстоящий план действий. Чтобы докончить порученную Командиром работу и вернуться в поселок, у них оставалось в запасе два дня. Спускаться обратно к старой кошаре не имело смысла, тем более что 222руду222 Виталий Владимирович уже нашел, и из всей работы ему осталось только начертить графики, а для этого нужны покой и тишина. Поэтому старик предложил с рассветом двинуть в сторону поселка и на полпути встать где-нибудь на обочине лагерем на ночевку, чтобы Виталий Владимирович в спокойной обстановке начертил все, что нужно начертить. Но у Сиплого, как всегда, было свое мнение. Он предлагал завернуть к Рыбосчету.

- Это же крюк на двадцать верст, - не соглашался старик.

- А куда нам торопиться? Виталий Владимирович за день управится, и еще день нам на обратную дорогу останется. В самый раз, получается. А пока он работать будет, мы порыбалим. Совместим полезное с приятным.

- Ему покой нужен, чтобы шума не было, - стоял на своем Митяня.

- Вот именно. У Рыбосчета самое подходящее для этого место. Там тишина, озеро, сосны кругом, уха в котелке...

- Знаю я твою тишину. Нажретесь с Рыжим настойки рыбосчетовой, песни орать начнете, как придурки последние...

- Ты не понимаешь, дед, красоты момента.

- Заткнулся бы ты, а то я в момент тебе такую красоту устрою...

�х спор разрешил проснувшийся Рыжий. Он вдруг поднял голову и многозначительно оттопырил указательный палец:

- Я только к Рыбосчету поеду. Там рыбалка. Понятно? - и снова рухнул лицом на стол.

- Во! - обрадовался Сиплый. - Народ требует.

- Твою ж дивизию, вахлаки немытые. Народ мне тут нашелся. Я такой народ по копейке в дерьме...

- Ты, дед, насчет дерьма потише бы. За столом все-таки сидим.

- Я предлагаю выпить за мир, - объявил в это время один из старейшин и поднялся со своего места со стаканом в руке. - Чтобы не было войны333

Ранним утром Сиплый растолкал Рыжего и возбужденно шепнул ему на ухо:

- Заводи тарантай, уговорил я Митяню. Порыбалим до зорьки. А?

- Куда? - не понял тот спросонья.

- Очнись, парниша. Сам же агитировал к Рыбосчету ехать.

Пока вахтовка перла сквозь кукурузное поле, Сиплый объяснил Виталику, кто такой этот Рыбосчет и почему не заехать к нему было никак нельзя.

- Рыбосчет - это старик такой дремучий, - говорил он. - Он живет один одинешенек на озерце здесь неподалеку. В этом озерце карпов зеркальных разводят, а он вроде как сторож при нем, поэтому и кликуха у него такая. Это Митяня его так прозвал. Только ты не вздумай его так называть, он эту кликуху не любит, а любит, когда его по имени отчеству называют - Михаило Петрович. Мы каждый сезон обязательно к нему заглядываем. Он нам разрешает денек рыбку поудить в своем хозяйстве, а мы ему за это бензина чуть отливаем для его лодки. Баш на баш получается.

Сиплый закинул руки за голову, мечтательно упер глаза в потолок.

- Красотища там неописуемая. Сейчас вот этот кукурузный пейзаж закончится, ты сам увидишь. Сосны вокруг, водичка чистенькая. В других рыбохозяйствах в воду ступить противно, потому что там рыбу селитрой подкармливают, а здесь такого нет - рыба естественным путем выращивается и отлавливается понемногу. Я так думаю, что она даже в магазин не попадает, вся идет на стол председателя колхоза, да всяких районных и областных шишек. Они, как лето настает, понаезжают сюда с сетями, да водкой - воду только мутят. Рыбосчет их прямо матом ругает за сети и водку, не стесняется. Они его тоже побаиваются, поэтому больше чем на день не задерживаются. Старик он строгий, Митяня, по сравнению с ним, шалопай деревенский. Его в округе все боятся, лишнее слово никто против и не заикнется. Но мы к нему как-то подладились, уже пятый год ездим, не прогоняет. То ли потому что бензин ему наш нравится, то ли просто потому, что мы все тут люди сердечные - хотя бы меня взять, хотя бы вот Шурика. Правда, Шурик? Да и сетями мы не балуемся, нам бы с удочкой посидеть до утра, ушицы похлебать и хорош. У Рыбосчета и удочки для нас всегда готовые - персональные. Ты на удочку рыбу когда-нибудь ловил, Виталий Владимирович?

Виталик снова улыбнулся и пожал плечами.

- Неужели не ловил никогда? - Сиплый посмотрел на Шурика с надеждой найти понимание, но тот дремал. - Что за люди такие пошли. Ничего святого для них не осталось. Спирт пить не умеют, удочкой не владеют. Я хоть и плавать не умею, и воды боюсь, как огня, а все равно неделями бы на этом озере торчал с удочкой и даже без водки333, - он задумался на несколько секунд. - Нет, без водки это, пожалуй, перебор. Но разве что самую малость, чтобы вечерком перед ушицой. М-м-м, - он сплющил свои азиатские щелочки, - вкуснотищ-ща! А удовольствие какое, когда поплавок вниз, а ты удочку - р-раз! - и рыба на леске колесом заворачивается. Я, когда маленький был, вот такого судака поймал. Он меня чуть в озеро не утащил. Лет мне тогда шесть или семь было, а судак вот такой, чуть ли не с меня ростом. Хорошо, что взрослые подоспели. Счастья у меня было столько, будто я Олимпийские игры выиграл. Мы потом этого судака на уголья333 Ты ел когда-нибудь, запеченного на угольях судака, Виталий Владимирович?333 Ну-у-у, я тебе скажу, что ты настоящего вкуса рыбы тогда и не пробовал. Самое главное в судаке это то, что готовить его надо именно на угольях - не иначе. Жалко, что у Рыбосчета судаки не водятся, я бы тебе показал высший пилотаж кулинарного искусства. Карпа, конечно, тоже можно запекать, но эффект не тот, потому что карп слишком костистый, он так не расслаивается, как судак. �з карпа ушица хорошая получается. Я по части ухи тоже мастер. Даже Митяня хвалит. Ни за что другое он меня не хвалит, а, когда мою уху ест, ворчалка у него не срабатывает. За то и терплю тебя, морда монгольская, говорит он, чтобы раз в год ухи настоящей поесть. � по части рыбалки я их всех переплюну, что Митяню, что Командира, а тем более Рыжего. Они раньше даже червяка толком насадить не умели, даже сплюнуть на него ума не хватало. Зато теперь бывает такое, что и наравне со мной вылавливают. В прошлом году Рыжий за ночь целое ведро наловил. Рыбосчет даже заставил половину карпов обратно в озеро выпустить. Вы меня, говорит, так скоро без работы оставите, шантрапа подорожная, если будете по столько каждый раз забирать. Ты бы, Виталий Владимирович, со мной поездил несколько лет, я бы из тебя первоклассного рыбака сделал. Жалко, что теперь тебе порыбалить времени не будет.

Царство Рыбосчета начиналось сразу за кукурузным полем. Над озерной гладью еще висели остатки утреннего тумана. Сосны, окружившие озеро со всех сторон, смотрелись в воду, как в зеркало. Машина, накреняясь на размытой дождем дороге то на один бок, то на другой, ехала вдоль берега. Ни ветерка. Несколько диких уток выпорхнули прямо из-под колеса, пролетели лениво десяток метров и сели на воду, колыхнув ее кругами.

- Не зря говорят, что будто парное молоко, - сказал Митяня, кивнув на воду. - Молоко оно и есть. � пар над ним.

- Ага, - Рыжий равнодушно зевнул.

�зба Рыбосчета - большая, бревенчатая, с массивной трубой на черепичной крыше - стояла на дальнем краю озера. От нее метров на сорок тянулся проложенный на сваях узенький дощатый помост, возле которого на недвижимой воде покоилась новенькая моторная лодка.

Эта лодка была самой большой гордостью и радостью Рыбосчета. Кажется, даже свою внучку он так не любил, как это чудо финского производства. В прошлом году на одиннадцать рыбохозяйств колхоза выделили четыре моторные лодки. Три из них были обычные, а четвертая - финская. Председатель колхоза сначала хотел забрать ее себе, но мужики его пристыдили. 222Зачем она тебе? - говорили они. - Ты плавать на ней будешь раз в полвека, и то вряд ли. Отдал бы лучше Петровичу, хоть при пользе машина будет, а у тебя сгниет от безделья. Пусть порадуется человек на старости лет222. Председатель с месяц поломался, походил вокруг этой лодки, пытаясь найти оправдание своей скупости, но так и не нашел.

Рыбосчет такой техники никогда в жизни и не видел. Не то, что наши корыта. Нашу лодку пока заведешь, мозоли на руках сотрешь. Здесь же все было предусмотрено: никакого тебе тросика-дергалки - сплошные кнопочки, да рычажки, все для удобства человека. Нажал одну кнопочку, она с пол-оборота завелась, нажал другую - встала и замолчала, потянул на себя рычажок - быстрее поехала, толкнул рычажок от себя - медленнее. Ребенок справится.

На пороге избы показалась белоголовая фигура человека. Не фигура даже, а фигурища. Рыбосчет смотрел на машину геофизиков, высокомерно скрестив руки на груди, будто не гостей встречал, а надоедливых попрошаек.

- Узнал, - улыбнулся Рыжий. - Смотри, как глядит. Прямо, кажется, выпорет до смерти. Начадили, нагрязили, ноги вытирайте, шантрапа подорожная, - передразнил он Рыбосчета хриплым басом.

- Ты и вправду сбавил бы скорость, а то плещешь грязь во все стороны, воду в озере мутишь, - заметил Митяня, глядя с волнением на увеличивающуюся в размерах фигуру дородного бородатого мужика двухметрового роста.

- Куда уж медленнее, итак еле плетусь. Да ты не трусь, дед. Рыбосчет только с виду грозный, а на самом деле он не такой. Ему же скучно здесь. Он на лицо злости нагнал, а сам, наверно, сейчас плясать от радости готов. Это натура такая. У нас в армии такой старшина был. Его майор похвалит, он вроде еще злее становится, но по глазам же видно, что на седьмом небе от счастья. Так и этот...

- Чего ты бредни водишь? Когда это я Рыбосчета трусил? Буду я его трусить, вот еще не хватало. Не родился еще тот человек, кого я затрусил бы. Просто не люблю его, вот и все.

- Чего же ты тогда сюда ехать приказал, если не любишь? Нашли бы и другое место.

- Я приказал!? - у старика аж воздух в горле перехватило от возмущения. - Сами же в два голоса с монголом накинулись на меня вчера. Поехали, да поехали. Рожи свои синяками расписали, зенки аракой налили, переспоришь вас, как же. Ты на дорогу лучше смотри, чем глупости говорить, а то на избу его наедешь, тогда не видать нам ни покоя, ни рыбалки до конца жизни. Ему бы только причину найти, он весь свет на матюки изведет.

- Да ты же сам такой, дед.

- Чего сам?

- Сам, если что не по-твоему, жизни не даешь.

- Замолкни, рыжеух бестолковый, а то я тебе сейчас харю твою разукрашенную еще больше разукрашу. От сиськи только оторвался, а уже мнение у него свое о взрослых людях. Запхни свое мнение в задний карман и за баранку держись крепче - вот твое занятие, больше никаких занятий от тебя не требуется. Понял?

Рыжий не стал с ним спорить, хотя слова про разукрашенную харю задели его за живое. Только он перестал про это думать, так ему обязательно напомнить надо было. Никакого понимания у этого ворчливого старика нет. Настроение у него меняется, как погода. Еще полчаса назад он с покровительственным благодушием рассуждал о пользе малочисленного горского народца и сам гасил в Рыжем негативные эмоции, а сейчас вдруг снова переполнился через край стариковской желчью и раздавал обиды налево и направо. � не заметишь ни за что, когда в нем этот клапан открывается.

Метров за двадцать до избы Рыжий остановил машину, еще раз глянул на себя в зеркало, вздохнул горестно, дождался, пока Митяня вылезет из кабины.

- Опять понаехали, - хрипло пробасил Рыбосчет таким тоном, словно только вчера выпроводил геофизиков из своих угодий. - Поначадили, понагрязили. Вас за версту слышно, как вы брешетесь. Чего опять не поделили?

Митяня подошел первый, протянул Рыбосчету руку.

- Будь здоров, Михаило Петрович. Вот, ехали мимо, решили остановиться на денек.

Тот одну руку из перекрестья неохотно высвободил, пожал брезгливо и снова на груди сложил.

- Остановиться, говоришь? Знаем мы ваши остановки. Опять водку жрать будете, да песни орать. Где же старшой ваш? Штой-то на его месте будто ты ехал?

- Заболел старшой. Без него на этот раз.

Митяня не стал вдаваться в подробности да объяснять Рыбосчету их перипетии последних дней, а то разговаривать с ним пришлось бы долго. Рыбосчет любил обсосать каждый фактик, ввернуть словцо да мненьице-разуменьице свое - с расстановкой, выверяя голосом каждый звук на реакции публики. Он любил, чтобы реакция публики была положительная, и не любил, чтобы с ним кто-то спорил. Если кто-то начинал спорить, взгляд старика тяжелел, он нервно шевелил густыми бровями, мог и затрещину запросто влепить, а затрещина у него - любому пинку на зависть. Сиплый с Рыжим уже испытали ее на себе, поэтому если и осмеливались перечить Рыбосчету, то при этом стояли от него на расстоянии двух метров, не ближе, чтобы успеть дать дёру.

Рыбосчета в округе считали важнейшим человеком, даже важнее председателя, потому что председатель его тоже уважал и боялся. Сам Рыбосчет хорошо знал, что о нем такое мнение существует, и всячески подыгрывал тому. Уже давно, еще с тех пор, когда седина только начала втесываться в его волос, он отпустил большую бороду до самого пупа, стал надевать просторную белую рубаху, подпоясываясь ярким кушаком, а голову через лоб обхватывал тонкой плетеной тесьмой. Ему только совы на плече не хватало, когда он оплывал озеро на своей лодке, стоя в ней с веслом наперевес - вылитый волхв с картины Васильева. Правда, в новой лодке величественную осанку соблюсти было сложно, потому что весла ей были ни к чему, а на скорости седые вихры развевались во все стороны, просторная рубаха надувалась парашютом, и величественность Рыбосчета превращалась в озорную удаль хулиганистого старика. Но он так и не решился ради сохранения образа отказаться от прелестей технического прогресса. Единственное, чем он поступался, так это тем, что не особенно выжимал из финской лодки все ее скоростные возможности. Это позволяло ему стоять в иностранной посудине прямо, а не пригибаться к штурвалу в напряженной позе гонщика. Впрочем, на этом озере особенно-то и не разгонишься. От края в край его можно было проехать за двадцать минут, и то если не очень спешить.

Следом за Митяней из машины стали вылезать остальные. Рыжий смущенно улыбался, тупил взгляд, стеснялся своих синяков. Виталик, наслышанный про Рыбосчета, прятался за спину Шурика. Сиплый тоже чувствовал себя немного скованно. Только Шурик равнодушно кивнул Рыбосчету и глазами не юлил из стороны в сторону, как остальные.

Рыбосчет внимательно осмотрел всю команду, остановил взгляд на лице Рыжего, хохотнул по-стариковски - проклокотав горлом.

- Это кто же тебя так изукрасил? За бабу, небось, отмутузили? Правильно сделали. Я бы еще добавил. Не лазь на чужой огород. Это тебе польза. Я еще прошлый раз заметил, как ты на мою внучку зыркал своими буркалами. Теперь вот буркалы твои, как щелочки на заднем месте. А? �стину говорю?

Рыжий улыбнулся в ответ, развел руки - дескать, что уж тут поделаешь, за бабу пострадал, за кого же еще, на том и винюсь, таким уродился.

- Был у нас один азиат, теперь двое, - робко пошутил Сиплый издалека.

Рыбосчет и ему уделил внимание:

- А ты все балагуришь, арестант. Язык у тебя, как у коня мошонка, гхе-гхе, - старик снова заклокотал горлом и требовательно обвел глазами остальных, чтобы, значит, оценили его чувство юмора. - Ты, я вижу, лазил в тот же огород, што и Рыжий. А? Только утёк пораньше, гхе-гхе.

Рыбосчет каждому ткачевцу уже давно прикрепил свои собственные прозвища. Только Рыжий для него так и остался Рыжим, остальных всех переиначил. Командир для него был Старшим, с ударением на последнем слоге, Сиплый - Арестантом, Шурик - Пришибленным (Шурик не обижался и отзывался на это прозвище послушно), а Митяню Рыбосчет звал почему-то Бородатым или Бородой, хотя бороды тот отродясь не носил.

- А это у вас, што за цыплачок? - спросил Рыбосчет и выцепил взглядом Виталика из-за спины Шурика.

Всем стало ясно, что теперь у практиканта, по крайней мере, на один день появилась новая кличка.

Виталик испуганно вытаращил глаза на громадного бородача в просторной белой рубахе, поежился, словно у него спина зачесалась.

- Чё так глядишь неласково? Меня зовут Михаило Петрович, подойди, што ли, ближе.

Рыбосчет обтер свою ладонь о рубаху, протянул ее Виталику.

- Эка ладошка у тебя, как куриная лапка, - усмехнулся он. - Цыплачок ты и есть цыплачок.

- Он у нас за старшого, - заметил Сиплый.

Рыбосчет неодобрительно посмотрел в его сторону, решив, что тот по обыкновению дурачится. Сиплый сделал виноватую ужимку.

- Ладно. Неча балагурить попусту. В дом вас не зову, потому что наследите, а я только с утра полы подмел и помыл. Да вы и не для того приехали сюда, штобы чаевничать со мной. Рыбки моей захотелось? А?

- Рыбки, Михаило Петрович, это ты прав, с удочкой.

- А ты, арестант, попереди всех, - Рыбосчет крякнул удовлетворенно. - Аж коленки у тебя затрусились, как с похмелья.

Сиплый захихикал, головой закивал.

- Знаю, любишь ты это дело, язви тебя в кишку. Я ваши удочки только на прошлой неделе проверял, леску перетянул, поплавки заменил. Ехайте на свое место, я потом вечерком к вам подплыву, тогда и побалагурим, настойку разопьем. У меня дубовая в этом году хорошо получилась. Забирает до ногтей.

- А бензинчику возьмешь, Михаило Петрович? - угодливо спросил Рыжий (только что в ножки не поклонился и государем не назвал).

- Бензинчик? - задумался Рыбосчет, будто и не ожидал такого вопроса, похлопал себя по солидному животу. - Ну што ж, если нальешь литров двадцать, я тебе денежку заплачу.

- Да какие уж денежки, Михаило Петрович. Как же мы с тебя деньги возьмем? Бери так, все равно безотчетный. Ты же знаешь.

- Это плохо, что безотчетный. Отчет должон быть во всем. Ну ладно, отлей немного, если не жалко. Я на лодке езжу не часто, годы уже не те, но литров двадцать в месяц требуется. Опять же, к вам загляну вечерком, настойкой угощу. А? Я тебе сейчас канистру вынесу, как раз на двадцать литров. А ты, арестант, пойдешь со мной до сарая, я тебе удочки выделю. Сколько вам? На каждого или как?

- Ты дай нам, Михаило Петрович, четыре удочки. Нам хватит, - сказал Митяня. Он пытался соблюдать независимую интонацию, но нервозность в голосе все равно чувствовалась.

- А кто же у вас безлошадным останется? Ты, што ли, бородатый, или пришибленный?

- Вот он. Ему еще работать надо, - Митяня кивнул на Виталика.

Рыбосчет проклокотал горлом - на этот раз недовольно.

- За што же его так? Вам, значит, рыбу ловить, а цыплачок будет работать? Хорошо удумали. Это кто же такое удумал, ты, бородатый, што ли?

- У него такая работа, которую никто другой сделать не сможет, - Митяня поморщился. Кличка ему не нравилась, не нравился ему и этот тон. - Нам завтра надо уже в поселке быть со всеми бумагами. Нету времени.

- Ты меня знаешь, бородатый. Я по справедливости люблю. Это што же за работа такая, што всем досуг, а ему недосуг? Наживку вам подносить? �ли портянки стирать? Я этого не люблю, ты знаешь.

Митяня еле сдержался, чтобы не сказать что-нибудь резкое. Твое-то какое дело, лешак болотный, подумал он. Будешь еще мне тут указывать. Наше это дело, вот и все. Как порешим, так и будет. Порешим, будет и портянки стирать, и наживку подносить, ничего с ним не сделается. А у тебя спрашивать не станем, вот и все.

Не любил Митяня Рыбосчета. Как только они в первый раз сюда приехали, так и невзлюбил он его, потому что почувствовал достойную конкуренцию себе по части стариковских привилегий и крутого нрава.

- Кроме портянок и другая работа имеется, - пересилив свой гнев, ответил он. - Мы ему главную работу поручили, которую Командир делал.

Рыбосчет посмотрел на Виталика внимательно, прищурив один глаз. �з-под густой брови торчал всепроникающий зрачок. Виталику стало не по себе под этим взглядом.

- Вон оно што, - сказал Рыбосчет. - Ну, тогда пускай. Пускай, раз так. Пойдем, арестант, я тебе удочки выдам и канистру для бензина. А ты, пришибленный, возьми лопату, што вон там, возле козлов стоит, да за домом наживу накопай. � еще вот што, - старик шевельнул кустистыми бровями в сторону Рыжего, - ко мне внучка сегодня должна заглянуть, не удумайте кобелиться. Понятно? Сами знаете, што я вам за это оторву.

Рыбосчет развалисто, с чувством собственного величия направился к дому. Сиплый последовал за ним и мимоходом подмигнул Рыжему.

- Чего скалишься? - тихо огрызнулся тот.

- Смотри, оторвет старик с корнями.

- Нужна мне его внучка.

- Нужна-а, - протяжно передразнил его Сиплый. - Видел я в прошлом году, как она тебе не нужна.

- Хватит балаболить! - прикрикнул Митяня. - Делом заниматься марш!

Как только Рыбосчет ушел в дом, Митяня снова почувствовал себя здесь главным - плечи расправил, брови насупил, командный голос прорезал.

Пока Шурик копал червей, Сиплый достал из рыбосчетова сарая четыре удочки, а Рыжий наполнил канистру бензином.

- Вот и добре. За бензин благодарствую, - Рыбосчет удовлетворенно похлопал ладонью по ребристому боку металлической емкости. - На месяц мне хватит. Наживу накопал? - спросил он Шурика.

Тот молча показал консервную банку, в которой свились клубком черви цвета вареной вишни.

- Можно было и пожирнее найти, - проворчал Рыбосчет. - Да уж вам сойдет. Езжайте на свое место, я вечером навещу. � штобы цыплачка не обижали, а то головёшки свинчу, - предупредил он напоследок.

Рыбосчет долго провожал машину геофизиков глазами, пока она не объехала озеро по периметру и не остановилось у основания длинного мыса, рассекавшего озеро от края до самой середины.

- Шантрапа подорожная, - ласково произнес старик и пошел в дом.

Надо было еще к приходу внучки из настоявшегося теста напечь пирогов с калиной. Внучка не ела печеного, но Рыбосчет упорно в каждый ее приезд пек по два противня. 222Фигуру она берегёт. Дурости городские, - наговаривал он про себя, раскатывая тесто на большом дубовом столе. - Пусть только не съест, силком накормлю. Фигуру она берегёт, ишь ты ее222.

У геофизиков на этом озере было свое персональное место. Никого другого на это место Рыбосчет не пускал, даже председателя колхоза. Рыбы здесь было, по его утверждению, больше всего, а так как геофизики ловили только удочками, то существенного урона рыбному хозяйству они нанести не могли.

Место это находилось на оконечности того мыса, что рассекал озеро до самой его середины. Мыс на всем своем протяжении по ширине был невелик - всего метров пять, - а на самом конце он расширялся в виде капли, поднимался над водой небольшим бугорком и резко обрывался вниз к воде, так что в профиль был похож на нос лежащего в воде великана. Геофизики, с легкого языка Сиплого, так и прозвали этот мыс - Шнобель.

Обычно они ставили свою машину прямо на верхней точке Шнобеля, разбивали здесь же палатку и на целый день рассаживались у края обрыва с удочками. Вечерком они готовили из наловленной рыбы уху, встречали Рыбосчета, пили его настойку и разговаривали допоздна. Напиваться до пьяна не напивались, но время проводили хорошо.

Практиканта на Шнобель не повезли, чтобы не мешать его работе веселым шумом и не смущать соблазном рыбалки, а высадили его на берегу, у самого основания мыса. Пока Шурик, собирал в прибрежной роще дрова для обеда и для вечерней ушицы, Рыжий и Сиплый выгрузили все необходимое Виталику барахло из машины, поставили ему палатку и провели в ней электричество от аккумулятора.

- Когда стемнеет, вот этот проводок подсоединишь к клемме, и станет светло, только не перепутай плюс с минусом, - наскоро объяснил Рыжий.

- Ну, не подкачай, Виталий Владимирович, - сказал Митяня перед тем как сесть в машину. - Вся надежда на тебя. Если что надо будет, мы вон тама. Крикнешь посильнее или рукой помашешь, кто-нибудь из нас подскочит. Уху мы тебе вечерком принесем, голодным не останешься. Ты только постарайся поспеть к утру. С рассветом снимаемся с якоря и до дома.

- Торопись, старик, рыба уйдет, - нетерпеливо крикнул из машины Сиплый. - Устроил здесь вокзал.

- А ты не егози меня, егоза узкоглазая, а то вообще здесь останемся и будем хором Виталию Владимировичу карандаши точить, - резко ответил Митяня. - Надо же мальца в курс дела ввести. Одного ведь оставляем.

- Да что с ним станется. После пятидесяти грамм спирта уже ничто не страшно, - Сиплый подмигнул Виталику, тот ответил ему щурой улыбкой. - Садись, дед, уже полдень скоро, а у нас в ведре еще никто не плещет.

Машина уехала. Виталик с тоской посмотрел ей в хвост. Ему было немножко обидно. Впервые за всю практику он почувствовал, что с большей охотой сейчас оказался бы в машине вместе со всеми, чем оставаться здесь - один на один с собой и командирскими бумагами.

Он зашел в палатку и сел на раскладушку перед лежащей на столе картой участка. Работать не было никакой охоты. Работа его пугала. Строить графики большого ума не надо, но одно дело строить их, когда известны данные измерений, и совсем другое дело - когда никакие измерения не проводились. Нужно было выдумать значения поля на каждом пикете, при этом на тех профилях, которые пересекали уже отчерченную на карте дайку, следует показать всплеск значений электрической проводимости - это называется аномалия, ради нее-то и разгорелся весь этот сыр-бор с переломами, стрельбой и собаками. Работа Виталику предстояла кропотливая и нудная. Уверенности в том, что он успеет начертить пятьдесят два графика до утра, у него не было.

Он вздохнул, открыл сундук Ткача, повертел попутно в руках ракетницу, положил ее на место, а на свет достал связку карандашей разных цветов, линейку, циркуль и тубус. �з тубуса Виталик вынул рулон чистой миллиметровки. Миллиметровки было много.

- А песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пе-э-лось, - тоненьким голосочком затянул он себе под нос и отчертил оси координат.

Сиплый звучно плюнул на червяка и замахнулся удочкой. Поплавок мягко лег на воду, полежал с секунду, раздумывая, и бодро встал торчком, красной половинкой к небу. Азиат довольно хохотнул и подмигнул Рыжему. Тот сел к обрыву чуть раньше Сиплого и уже минут пять, не мигая, смотрел на воду. Митяня еще разматывал леску с удилища. Только Шурика с ними не было, он возился возле сваленных в кучу дров, раздувал костер, вставлял в землю рогатины - в общем, был занят хозяйственными работами.

- У нас в детстве такая игра была..., - начал было Сиплый.

- Заткнулся бы ты со своей игрой, - перебил его Митяня, - тошно уже про нее слушать. Каждый раз одно и то же брешешь. Если бы ты в детстве умел рыбу ловить, то и плавать бы заодно научился...

- Причем здесь это? Плавать я не умею, потому что однажды чуть не утонул и с тех пор боюсь в воду глубже пупка заходить. Рыбалка здесь не при чем. Рыбу я всегда с берега ловил, на безопасном расстоянии...

- Ты бы и в самом деле заткнулся, - поддержал старика Рыжий, напряженно глядя на поплавок, - еще бывалого из себя корчишь, а самого первого правила рыбацкого не знаешь...

- Во-во, - согласился старик и тоже закинул леску в воду. - Даже такое трепло, как Рыжий, тебе замечание делает. А что это значит, монгол?

- Что?

- А это значит, что всем ты уже по самую маковку осточертел.

- Эх вы, - Сиплый покачал головой, - неблагодарные вы существа. Теперь вы вона как со мной разговариваете, а когда первый раз сюда приехали, помните? Монгол, а как вот это, да монгол, а как вот то. Ничего ведь не умели, я вас всему научил, теперь меня же...

- Нет, ну вы посмотрите на него! - возмутился старик. - Рыжий ты слыхал? Он меня научил, учитель кляпов. Ты еще у мамки в животе под себя мочился, когда я вот таких щук за жабры таскал. Учил он меня. Плюнуть бы тебе в харю, чтобы думать такое больше не думал.

- Ну да, конечно, теперь можно и плюнуть. А когда в первый раз сюда приехали, кто тебе показал, как крючок на леску привязывать? Ты даже дно у грузила выставить не умел...

- Лучше ты меня не беси, татарская рожа. Он мне показал. Ты слышал, Рыжий? Он мне крючок завязывал. Твои мамка с папкой даже спать вместе не ложились, когда я уже...

- Замолчите вы оба или нет! - зашипел Рыжий. - Перепугаете всю рыбу.

Они стихли, но в это время Шурик уронил пустое ведро на землю. Оно с грохотом покатилось к обрыву и чуть не упало вниз на поплавки. Митяня вовремя перехватил его.

- Шурик, твою дивизию! - чуть ли не хором накинулись на него остальные. - Чего ты там колобродишь? Возьми удочку в зубы и успокойся.

- Кашу надо сварить, - спокойно ответил Шурик.

- На кой хрен тебе каша. Сейчас уха будет, а он кашу.

- Пусть варит, - согласился Митяня. - Практикант уже голодный. Мы тут развлекаемся, а он там голову ломает. Когда мы еще рыбы наловим, а покормить парня пора. Вари, Шурик, вари, только тише.

Рыжий вдруг резко выгнул спину, как кошка перед прыжком, замер на мгновение.

- Чего? - Сиплый тоже напрягся. - Клюет?

Поплавок Рыжего качался на воде.

- Может, показалось? - снова спросил азиат.

Но поплавок вздрогнул, встал прямее прямого, хоть угольник приставляй, и тут же нырнул. Потом выпрыгнул, вздохнул, и еще раз нырнул.

- Подсекай! - заорал Сиплый.

Рыжий рванул удочку на себя. Митяня успел пригнуться, толстый карп просвистел над самой его головой, шлепнулся у ног Шурика и затрепыхал хвостом о землю.

Рыжий подпрыгнул, затряс руками над головой и заорал, как индеец на военной тропе.

- Чудило безрогое, - проворчал Митяня.

- Ты посмотри, - Рыжий схватил карпа с земли и сунул его бьющимся хвостом Сиплому прямо под нос, - ты посмотри, какой красавец. Ну? Кто из нас в твою игру выиграл?

- Подумаешь, - Сиплый пожал плечами. - Ты просто раньше сел. У нас в детстве все по счету было. Вместе садились, по команде забрасывали удочки. Так что это не считается, ты просто раньше сел.

- Ага, сел, ничего не сел, просто ловить уметь надо.

- Да кто же так ловит? Его подсекать надо было, а ты рванул, будто чеку от гранаты. Это хорошо, что он крепко на крючок уцепился, а так бы не видать тебе твоего карпа. Он губу бы себе порвал и ушел.

- Да ладно, - Рыжий махнул рукой, - знаток выискался. Сам-то со своими подсечками будешь до обеда сидеть, ничего не выловишь.

- За меня не волнуйся. Я сейчас еще раз на червя плюну, и тогда посмотрим, кто больше поймает. Хочешь, поспорим?

- Замолкните, стрекочи шалапутные. То один, то другой; то один, то другой, балаболят и балаболят; балаболят и балаболят. Никакого удовольствия с вами от рыбалки не будет. Сядь, Рыжий, на место и не гоношись. Поймал пескаря, а крику на целую щуку.

- Какого пескаря! Ты посмотри...

- Сядь, тебе сказал, а то сейчас вместо Шурика пойдешь кашу варить! � ты, монгольская душа, не подзуживай этого дурака. Чеку от гранаты. Сам-то хоть видел когда-нибудь, что такое граната?

- Кажись, поймали чего-то, - пробормотал под нос Рыбосчет, глядя на едва различимые на мысе фигурки геофизиков. - Шантрапа подорожная.

Надо уже пироги из духовки вынимать, подумал он, и снова засуетился. Скоро внучка подъедет. Обычно она автобусом доезжала до колхоза, а там ее кто-нибудь подбрасывал к озеру. Колхоз здесь был недалеко - километров двадцать по степи. Автобус уже, наверно, пришел, так что через часок, глядишь, и Настасья появится.

- Дедуля, - неожиданно раздался тоненький голосок за спиной Рыбосчета, и маленькие мягкие ладони обхватили старика за шею.

- Настасья, - взволнованно вздохнул дед, но тут же опомнился и для вида нахмурил брови. - Ну ладно, ладно, расслюнявилась. Ты чего так рано? Вроде автобус должон только к колхозу подъезжать?

- А я сегодня без автобуса, меня дядя Федя на своем мотоцикле от самого дома до колхоза подкинул, а потом я ему говорю, чего уж, раз до колхоза подкинул, то мог бы, дядь Федь, и до дедули подкинуть, а он говорит, нет Нуська, до дедули я тебя подбрасывать не буду, а до лесопилки так и быть, ну, я думаю, и ладно, прошлась здесь пешком пару километров, мне даже понравилось. Ты видел, у тебя там возле Тополиной горы лисья нора появилась? Я ее...

- Да не тараторь ты, ради Бога, растараторилась, как сорока на столбе, - перебил старик внучку. - Нет, чтобы рассказать, как там отец с матерью, она мне про какие-то лисьи норы. Пошли в дом, а то у меня...

- Опять с калиной?

- � не кривись, не кривись мне тут, а то я тебе покривлюсь веником по мягким половинкам. Мармеладом пусть отец с матерью кормят, а у меня пироги с калиной. Витамины. Попробуй только...

- Дедуля.

- Чего дедуля?

- Я тебя люблю.

Рыбосчет проскрипел горлом, посмотрел строго на внучку. Хитрющая шельма, вся в мать.

- Ладно, пошли в дом, - буркнул он, подхватил с земли дорожную сумку, которую Настасья бросила перед тем, как кинуться деду на плечи, и пошел к двери.

Настасья вприпрыжку направилась за ним.

Виталик просидел за столом, не вставая, до самой темноты. Как это не странно, но выдумывать цифры оказалось достаточно увлекательным занятием, и еще увлекательнее было выстраивать придуманные цифры в одну линию графика. В институте ему часто приходилось строить графики, но тогда это занятие показалось очень нудным. Учебные кривые получались до зевоты правильными, с гладкими, холмистыми экстремумами, плавными спадами и подъемами. Теперь же из случайной беспорядицы цифр возникали похожие на кардиограмму гипертоника пилообразные уродцы, за которыми не проглядывалось никакой закономерности. Но в том-то и весь фокус, что закономерность здесь была! Виталик по собственной воле создавал ее, и от этого чувствовал себя почти богом, который ходит по земле и разносит в мешке месторождения полезных ископаемых. Куда хочу, туда положу. Этому не дала, и этому не дала, а вот этому, пожалуйста - дайка с рудой, потому что так решил я - маленький человек с врожденной болезнью почек.

До вечера он только однажды отвлекся, когда Шурик принес ему обед.

- Каша, - объявил Шурик и поставил на стол небольшой армейский котелок, рядом положил два ломтика хлеба и чесночную головку.

Виталик даже глаза не поднял.

- Получается? - Шурик через плечо заглянул в миллиметровую бумагу и засопел над ухом.

Виталик что-то ответил ему невпопад, потом, не сводя с миллиметровки глаз, автоматически съел всю кашу и продолжил работу. Он скоро так набил руку, что надеялся закончить работу и раньше утра, хотя еще несколько часов назад совсем не верил в подобную возможность.

Было еще пять часов вечера, когда на улице стало совсем сумеречно. Небо заволокло сплошной серой пеленой, поднялся небольшой ветер - стропы палатки натянулись и задрожали, отвороты захлопали, как крылья большой птицы. Начерченные линии скоро стали совсем не различимы в темноте. Нужно включить свет, понял Виталик, с неохотой оторвавшись от бумаг. Он потянулся всем телом со сладостным стоном, после чего повел глазами вокруг себя в поисках кнопки, которую нужно нажать, чтобы зажечь лампочку. Кнопки в обозримом пространстве не оказалось. 222Аккумулятор222, - вспомнил он слова Рыжего и еще раз осмотрелся, но и аккумулятора нигде не обнаружил.

Он вышел из палатки и обошел ее вокруг, мимоходом глянув в сторону рыбаков. Там, на кончике Шнобеля, дрожал на ветру желтый огонек. Шурик колдовал возле костра, Сиплый и Рыжий продолжали сидеть у обрыва с удочками в руках, Митяни видно не было. Серое озеро покрылось рябью. �зба Рыбосчета на противоположном берегу почти полностью растворилась в сумерках. На помосте, возле покачивающейся на воде финской лодки угадывалось движение людских силуэтов. Кроме хозяина озера там был кто-то еще - маленькая фигурка в белых шортах. Рыбосчет и белые шорты спустились в лодку, и через некоторое время заревел мотор.

Виталик прошелся вокруг палатки несколько раз и вернулся внутрь ни с чем. Аккумулятор обнаружился под столом, за которым он просидел весь этот день. Теперь надо было сообразить, как включается свет. Рыжий говорил ему про какие-то клеммы, плюс и минус, но и этого Виталик не запомнил. Он нащупал проводок у верхней панели аккумулятора и ткнул наугад. Раздался легкий треск, и из-под пальцев выскочил сноп ярких белых искр. От неожиданности Виталик вскрикнул, дернулся назад и больно ударился головой о крышку стола.

- На этом хватит? - решил Рыжий.

Рыбачить ему надоело - все равно поплавка почти не видно, да и не клевало у него уже давно. Он встал и подрыгал затекшими ногами.

Сиплый продолжал сидеть на обрыве. Не смотря на все насмешки окружающих, он поймал карпов больше, чем Митяня и Рыжий вместе взятые. Утер им нос, чтобы помнили. Но успокаиваться на достигнутом он не желал. Нужно было вынуть еще одного карпа, чтобы довести их количество до ровного счета.

- Але гоп! - наконец радостно выкрикнул он, и большой карп ударился Рыжему прямо в спину. - Вот это, называется, подсечка, - приговаривал он, снимая рыбу с крючка. - Учись, сынок, пока я живой.

В это время на противоположном берегу заревела моторка Рыбосчета. Разбуженный криком Сиплого и шумом моторки из вахтовки вылез Митяня. После вчерашних бессонных приключений неподвижное бдение у поплавка быстро сморило старика. Клюнув несколько раз носом над обрывом, он, наконец, не выдержал, залез в будку и тут же отключился. Ему снова привиделась старуха. Он так и проспал до самого вечера, а как только проснулся сразу начал отдавать распоряжения.

- Подсоли немного, - приказал он Шурику, попробовав на вкус кипящую жижу из котелка. - А ты к парню сходи, - это было сказано Рыжему. - Не видишь, у него там с электричеством какие-то трудности.

Рыжий продолжал наматывать леску на удилище, словно и не слышал наказ старика.

- Я тебе говорю или кому. В темноте сидит парень, как монах.

- Ну и пусть сидит. Я ему утром русским языком объяснил, что к чему нужно подсоединить. Велико дело, провод на клемму накинуть.

- Поговори мне еще! А то я поговорю, так поговорю, что не обрадуешься. Сто метров пройти лень. У парня и без того работы куча, ему еще с твоими проводами и клеммами возиться не доставало.

В приближающейся к Шнобелю лодке слышался девичий визг. Рыбосчет, по всей видимости, решил прокатить внучку с ветерком. Вода крыльями поднималась из-под носовой части лодки, седые волосы старика развевались на ветру, Настасья была полна восторга и пищала на всю округу.

- Послал нам Бог подарочек, - прокряхтел Митяня, глядя на них. - Что тот, что эта - одна беда.

Сиплый хохотнул, поспешно сматывая снасти, и мигнул Рыжему.

- Самое бы время пофлиртовать, а ты с таким макияжем на физиономии.

- Больно надо, - буркнул тот и осторожно потрогал свое лицо. - Шрамы украшают мужчину.

- Сказал бы я тебе, что украшает мужчину, да деда стесняюсь.

- Ну-ка, прекратите мне здесь такие разговорчики разводить! Разболтались, я погляжу. � чтобы при этой фифе без своих дурацких штучек. Понятно? А то Рыбосчет вам покажет макияж.

- Да ладно, дед. Что она, маленькая? Небось, и не такое уже видела.

- Я сказал, чтобы никаких этих дурацких штучек! Без хаханек, и без хиханек. Понятно? А ты чего здесь стоишь, я сказал, иди к парню, свет налаживай. Стоит он тут, рот открыл. Сейчас дрын возьму...

- Дрын, дрын. Одно только и знаешь, - проворчал Рыжий и уже хотел идти к палатке, но в это время свет там зажегся. - Ну вот, а ты - иди, иди. Я же говорил, что он и сам сообразит. Не дурнее тебя, наверно...

- Я тебе сейчас дам 222не дурнее222. Разговаривать он научился со старшими...

- Опять брешетесь, - пробасил из-под обрыва Рыбосчет, заглушив мотор. Лодка проплыла несколько метров на холостом ходу и мягко ткнулась носом в песчаный берег. - Целыми днями брешетесь, как свекровь с невесткой из-за жмени муки.

Настасья еще раз хихикнула и спрыгнула на землю. В руке она держала темную пол-литровую бутылку. Настойка Рыбосчета славилась на весь этот край. Сиплый переглянулся с Митяней, но тот не ответил на его восторженные гримасы. Пьянка в компании с Рыбосчетом была ему не в радость. Да и что это за пьянка - одна бутылка на такую толпу.

Ветер крепчал, отвороты палатки трещали от каждого порыва, но Виталик на это не обращал внимание. Он вошел во вкус работы и, высунув язык, водил карандашом по миллиметровке с предельной аккуратностью. Магия цифр завораживала.

- Тук-тук, - вдруг раздался тоненький детский голосок на улице.

Виталик вздрогнул от неожиданности и удивленно посмотрел на отвороты палатки у входа. Они от ветра то схлопывались вместе, то разлетались в разные стороны, и тогда на пороге были видны две маленькие ступни, обутые в синие кроссовки с белыми подошвами. 222Может быть, туристы какие-нибудь?222 - мелькнуло в голове Виталика предположение.

- Тук-тук. Войти можно? - повторил голосок

Не дождавшись ответа, кроссовки шагнули внутрь палатки.

- Добрый вечер, меня зовут Настасья, можно просто Нуся, меня так все зовут, только дед не любит это имя, он говорит, что Нуся это собачья кличка, а мне нравится, ласково получается, я вам уху принесла, как у вас здесь хорошо, а там ветер, сейчас, наверно, дождь будет, я, если честно, покурить сюда пришла, а то с дедом никакой возможности, они хотели пришибленного сюда послать, а я им говорю, давайте я отнесу, а вы тут поматеритесь немножко, а то сидят все, словно удочки свои проглотили, два слова скажут и молчат, Рыжий ваш все время лица своего побитого стесняется, руками прикрывает, я его и не узнала сначала, а потом вспомнила, он прошлый раз поразговорчивее был, интересно, кто это его так разукрасил, а вы, значит, на практике, хорошо тут у вас... Так я покурю, можно?

Нуся выпалила все эти слова на одном дыхании, поставила дымящийся котелок с ухой прямо на графики и, как ни в чем не бывало, плюхнулась на раскладушку рядом с Виталиком, потом сунула руку под свитер и достала оттуда пачку сигарет.

- Спичек нет? - спросила она.

Виталик сделал неопределенный жест. Он еще не пришел в себя от такого неожиданного напора.

- Не куришь, значит. Это ничего, что я сразу на ты?

Он пожал плечами. От растерянности и смущения пересохло в горле. Нуся же продолжала тараторить, попутно переставляя предметы на столе в поисках спичек.

- Я уже полгода курю, у нас в общежитии все девчонки курят, а я сначала девственницу из себя изображала, не пью, не курю и все дела, а потом думаю, станется с меня, все в жизни надо попробовать. Ты, значит, на практике здесь? А учишься где?

Ростом Нуся была еще ниже Виталика, зато глаза стоили тех недостающих сантиметров. Любая длинноногая девчонка за такую глубокую голубизну зрачков отдала бы четверть метра своего роста, да еще столько же за такие волосы - густой шоколад, туго затянутый в толстую гриву, свисавшую ниже спины. За этими глазами, да волосами, ничто другое было уже не важно - ни чересчур полные губы, ни носик приплюснутой бульбенкой, ни остренький плутоватый подбородок. Фигуркой Нусю родители тоже не обидели - все изгибы были при ней, и все это хорошо подчеркивалось облегающим свитером с воротником под горло и плотным шерстяным трико, поверх которого были надеты белые шорты.

- Ну, так что? - спросила она, повертев холостую сигарету в пальчиках. - Спичек в этом доме нет?

Виталик суетливо открыл ткачевский сундук - ракетница, старые журналы, обтертые на углах половинки ластиков, циркули, негодные бланки, вот и спичечный коробок. Он поспешно сунул туда два пальца и укололся до крови - коробок был полон канцелярских кнопок.

- Что? Нету?

Он окунул руку еще глубже в сундук. Под картонными папками оказалась аптечка, а в аптечке вместо бинтов и йода лежали пакетик с лавровым листом и три спичечных коробка. Прежде чем опустить пальцы в коробок Виталик осторожно заглянул туда. Спички оказались такими тонкими, а пальцы такими толстыми и неуклюжими, что половина коробка сразу рассыпалась на землю. Нуся при виде такой чехарды восторженно взвизгнула. Ей доставляло огромное удовольствие, когда мужчины в ее присутствии теряли самообладание.

- Дай, я сама.

Она выхватила коробок, ловко чиркнула спичкой и затянулась.

- Ну вот, - Нуся выдохнула густую струю дыма и снова затараторила: - Всем у деда хорошо, только насчет курева плохо, я даже намекнуть ему боюсь, даже подумать страшно, что будет, если он узнает про это. Для него курящая девушка - это все равно что... Ну, ты понимаешь. Я однажды в сарае от него спряталась, так чуть не сожгла его... А ты чего палец сосешь? Порезался?

Виталик поспешно вынул палец изо рта. Нуся внимательно посмотрела ему в глаза и вдруг фыркнула в кулачок.

- Ну, надо же. Ты так на одного парня похож из нашей общаги, один в один, только тот ростом повыше и с усами, на гитаре играет, хорошо играет, но слишком воображает из себя, я таких терпеть не могу. Ты где, говоришь, учишься?

- В геологораз.., - Виталик запнулся от волнения, - ...разведочном.

- В каком городе?

- Р’ РњРѕСЃРєРІРµ.

- Ну, ты даешь! В Москве живешь, а на практику ездишь сюда. У вас там поприличнее практики не нашлось, кроме этого захолустья? Одна моя подружка тоже в Москву поступила на экономический, так у них первая же практика была знаешь где? В Мюнхене! Я обалдела, когда письмо ее прочитала. Вот это практика! А ты тут торчишь, с этими333, - она небрежно махнула сигаретой, комочек пепла упал Виталику на колени. - Они там сейчас рыбу лопают с настойкой дедовой, а ты здесь... А чего ты тут делаешь? Вот это, что ли?

Нуся сдвинула котелок с ухой с виталиковых чертежей. За котелком по миллиметровке поползла жирная полоса.

- Ой, я тебе тут намочила чуть-чуть.

- Ничего страшного, - пролепетал он.

- Значит, ты вот это тут, а они там настойку. Вот так нам студентам всегда достается. Ты на каком курсе?

- Третий закончил.

- А у меня только первый, я в педагогическом учусь. Скучно, конечно, да мне лишь бы от родителей подальше, с родителями еще скучнее. Ты бы видел, как я сессию сдавала. Знаешь, куда я 222шпоры222 во время экзамена засовывала?

Виталик покраснел. Нуся, глядя на него, засмеялась.

- Ты что подумал?

- Ничего, - он еще больше смутился.

- Дурачок, я их в косу заплетала, у нас математику такой индюк преподает, ему хоть ты голая сиди на экзамене, но только, не дай Бог, если списывать начнешь, сразу выгонит. Тебя как звать?

- Виталий.

- А дед мой знаешь, как тебя прозвал?

- Знаю.

- А бородатого вашего знаешь как?

- Знаю.

- Я бы застрелилась, если бы меня так назвали. Ты ешь. Остынет же.

- Я не люблю уху.

- Да ты что?! - Нуся хлопнула ресницами. - Фантастика! Представляешь, я тоже уху не люблю! � вообще рыбу терпеть не могу, меня в детстве мать рыбьим жиром перекормила, с тех пор всё - как отрезало. Ну, надо же совпадение какое. Хочешь покурить? Да ты не стесняйся, никто не видит. Ты попробуй, одну затяжку, может, понравится.

- Я пробовал. Не понравилось, - сознался Виталик.

- Где ты пробовал.

- В армии.

- А ты и в армии служил? - она подалась в его сторону. - Ну-ка расскажи что-нибудь.

- Что? - Виталик попытался немного отстраниться от нее.

- Что-нибудь расскажи. Я люблю, когда парни про армию начинают рассказывать. У нас один такой есть, он, когда вечеринка какая-нибудь, все время про свою армию рассказывает, уже все глаза закатывают, а я его все равно слушаю, слушаю... Расскажи, ну расскажи-и, - Нуся скривила капризную рожицу и затопала ножками по земле, как ребенок, который просит купить в магазине новую игрушку.

- Штой-то она там засиделась. Тебе не кажется, бородатый? - Рыбосчет беспокойно посмотрел в сторону палатки. - Она сколько уже минут там сидит? Никто на часы не смотрел?

- Не бойся, Михаило Петрович, - ответил Сиплый. - Наш парень не кобелистый. Он твою внучку пальцем не тронет.

- Как же это я тебя спросить забыл, арестант. Жуй рыбку, да косточкой не поперхнись. Когда будешь нужон, я тебя упрежу. Я не за Настасью боюсь, а как раз за цыплачка вашего и беспокоюсь. Настасья девка безограниченная, она по говорливости тебя три раза в дураках оставит. Цыплачку командирскую работу делать надо, а она ему своими трифтями-финифтями голову забивает уже второй час.

- Еще только полтора прошло, - заметил Рыжий.

- А ты не знаешь и не встревай. С Настасьей час за три считается. Я и то с ней долго не могу. Жду ее месяцами, скучаю, а как приедет, так на второй день хоть на охоту от нее сбегай. Ей же до всего дело есть и к любому 222ну222 найдется свое 222почему222. Родители перекрестились, когда она от них в общежитие жить переехала.

- Гром девка, - согласился Сиплый.

- Гром у тебя под хвостом. Это не гром, а светопреставление. Она когда в прошлый раз приезжала ко мне, так чуть сарай не спалила. Я ее спрашиваю, ты зачем спички взяла, шкодница, а она так глазюками своими поводит, усмехивается, будто шалит. Холодно, говорит, стало, а сама усмехивается. Видать, задумала што-то, а я ей помешал. Вожжами бы ее, да рука у меня не поднимается. Хорошо, што увидеть успел, а то без сарая бы теперь куковал.

- А может, она там того? - спросил Сиплый.

- Чего того?

- Может, она покуривает?

Рыбосчет возмущенно посмотрел сначала на Сиплого, потом на Митяню, словно Митяня был отцом Сиплого и должен был отвечать за каждую глупость, сказанную его ребенком.

- Он у вас всегда такой дурашный, или только когда сюда приезжает?

- Всегда, - коротко и без азарта ответил Митяня.

Он в это время тщательно высасывал мозги из рыбьей головы и за разговором почти не следил. А чего за ним следить, если твое слово здесь уже не первое?

- Ты, арестант, думай перед тем, как дуростью брызгать, - Рыбосчет швырнул рыбью кость в костер.

- А что я сказал? Они сейчас все курят. � мальчики, и девочки, и большие, и маленькие. Уже вот с таких лет курят.

- Они это они. Своих детей заведи, потом пусть они тебе внуков нарожают, потом пусть эти внуки вырастут, тогда про них говори - они. Настасья - не они. Она уже в три года читать умела, а ты ее ровняешь. Она, может быть, по башковитости трех ваших цыплачков на кол наденет, да еще мало будет. Понятно? Вот то-то. Наливай, - махнул он рукой Шурику.

Шурик отложил ложку, обтер руки об штаны, бережно взял бутылку в руки.

- Только понемногу наливай. Это вам не водка, это слеза дубовая, ее не пить, а нюхать надо. Такая настойка раз в десять лет получается. То ли дуб раз в десять лет молодеет, то ли еще чего, но я заметил, што ни в какой другой год дубовая настойка такой сильной не бывает. Ты спросить што хотел, Рыжий?

- Нет ничего.

- А чего не ешь?

- Наелся уже, спасибо.

- Чего ты мне спасибствуешь? Я здесь ни при том, ни при этом. Я тебе эту рыбу не ловил и уху не солил. Сами ловили, сами солили. Ешь давай. Я не люблю, когда все едят и пьют, а кто-то под рукой в небесья смотрит. Есть надо от пуза, а пить от сердца, штобы работалось потом от головы, понятно? Ешь давай.

Рыжий для вида взялся снова за ложку. Рыбосчету перечить опасно.

- Ну, ты чего, пришибленный, вымеряешь там как в аптеке? По булькам наливай. Три бульки на стакан. Эх, рыбаки. Рыбалить кое-как научились, а вот жить вас еще учить и учить надо. Правильно я говорю, бородатый? Ты вроде как грустишь сегодня. А? Не грусти. Жизь, она такая, што ты ее хоть так, хоть перетак, а она ни хуже, ни лучше не становится. Вот в следующий раз ко мне заглянете, штобы не на день, а денька на три, я вас на охоту возьму. Тогда будет веселье. Вы охотиться-то умеете?

- Приходилось, - деловито за всех ответил Сиплый.

Митяня искоса посмотрел на него, видимо, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и снова принялся за рыбьи мозги. Не было у него сегодня настроения спорить.

Рыбосчет крякнул довольно, толкнул Митяню локтем.

- Ты слыхал, бородатый? Приходилось ему. Знаю я, как тебе приходилось. Только за бабами, наверно, и приходилось? А?

- Почему только за бабами? Я куропаток бил.

- Он бил, - Рыбосчет проклокотал горлом, чуть не подавился. . Гхе-гхе. Слыхал, бородатый, што твои шалопаи говорят? Они куропаток били. Мухобойкой ты их бил или как? Ну-ка расскажи.

- Да с превеликим удовольствием, если есть интерес слушать, я расскажу.

- Отчего же не послушать. Ты главное говори, а интерес сам придет. Если не придет, то значит сбрехал.

Сиплый принял из рук Шурика стакан, махнул настойку в рот. Рыбосчет посмотрел неодобрительно на такое пренебрежение к напитку, но ничего худого на этот счет не произнес.

- Тебе, Михаило Петрович, я уж так и быть расскажу, а этим рассказывать бестолку. Они все равно ничего в охоте не смыслят.

- Свистун узкоглазый, - не выдержал Митяня.

- Ты погоди, бородатый. Пусть он говорит. Я его сейчас сам подловлю на брехне. У меня еще ни один охотник соврать не мог. Я этих брехунов издалека носом чую. Они на полверсты руки разведут, а я им шиш с кулак под нос, вот и весь рассказ. Картину Шишкина видал про охотников на привале? Все они такие. Как дело до водки доходит, так давай брехать. Ну, чего замолк, арестант, рассказывай? Куропаток, говоришь, бил?

- Куропаток.

- Р� РіРґРµ?

- На Ямале.

- Где?

- На Ямале. Полуостров такой есть на севере. Северный ледовитый океан. Слышал про такой?

Рыбосчет схватил себя за колени, закашлялся, борода заколыхалась волнами, в груди заклокотало.

- Океан, гхе-гхе, - прохрипел он, утер слезу. - Два слова даже сказать не успел, сразу обделался. Хоть бы чего поправдивее придумал. Сказал бы Рязань или Вологда, я бы еще секунд пять в верю не верю с тобой поиграл, а то океан. Ты слыхал, бородатый? Тут у нас такие люди сидят, а мы с тобой рыбьей чешуей давимся. Уморил ты меня, арестант. Тебе бы книжки писать.

- Я правду говорю.

- Вот и я про то. Наливай, пришибленный, а то из меня сейчас дух выйдет. Штой-то Настасья, там засиделась. Пора ее под зад коленкой гнать. Настасья! - гаркнул Рыбосчет.

- Слышал? - Нуся подняла лакированный ноготь вверх. - Дед орет. Беспокоится. Так всю жизнь и беспокоится, в туалет спокойно сходить нельзя. Надо идти, а то еще сюда придет, а мы тут накурили, как дураки. У тебя глаза красные, курить тебе и правда не надо было. Это я идиотка, со мной только свяжись. У нас один парень в общаге из-за меня на спор стекло жевать стал. В больницу увезли, до сих пор лежит.

- Настасья! - снова донеслось с мыса.

- Все. Пора идти, - Нуся засунула пачку сигарет под свитер. - Понюхай мои волосы.

- Зачем? - удивился Виталик. Он даже отпрянул от нее.

- Ну, понюхай. Я же тебя не целоваться заставляю. Мне знать надо, пахнут мои волосы табаком или нет.

Виталик осторожно, будто боялся обжечься, приблизил нос к ее голове.

- Ну? Пахнут?

- Не пахнут.

- Вот и хорошо. Значит, адрес я тебе свой дала, твой взяла. Что еще забыла? Да! Если в следующем году сюда снова приедешь на практику или меня повидать захочется, то звони. Я тебе телефон свой давала?

- Нет.

Нуся схватила со стола ручку и написала прямо на виталиковых графиках несколько цифр.

- Ты обязательно позвони. Как позвонишь, я сразу к деду приеду, тут мы с тобой и встретимся. Только ты, когда звонить будешь, так и представляйся - цыплачок, а то у меня Виталиков знакомых знаешь сколько. Ну а если вдруг я надумаю к Аньке в гости в Москву ехать, то тогда я тебя сама найду.

- Настасья!!!

- Все. Теперь уже точно пора. Пока.

Нуся вдруг резко наклонилась к Виталику, поцеловала его в щеку, хихикнула и выскочила из палатки.

- �ду, дедуля! - услышал Виталик ее писклявый голосок.

Он долго сидел в оцепенении и боялся пошевелиться. Будто тайфун над ним пронесся - щека горела поцелуем, шею свело от постоянного напряжения, во рту ядовитая горечь от никотина разъедала язык. Разобраться в собственных чувствах было невозможно. То ли захлебнуться в восторге, то ли загрустить. Все это время он ждал с нетерпением, когда же она уйдет, а вот ушла - и стало как-то тоскливо.

Виталик глянул на пять цифр, надписанных на миллиметровке. Что теперь с графиком делать, спрашивается? Перечерчивать придется. Может, как-нибудь резинкой? Он нашел в ткачевском сундуке огрызок резинки, помял его в пальцах, примериваясь с какого бока приступить, но потом вдруг решительно порвал испорченный лист пополам и вышвырнул куски наружу. Ветер подхватил их вместе с номером телефона и понес над озером.

- Держи ее! - донеслись голоса снаружи.

Он прислушался. Сквозь шум ветра еле пробивался рокот мотора.

- Скорость сбавляй! - басом кричал Рыбосчет.

Виталик, достал из сундука Ткача комок ваты, скатал два шарика и всунул их в уши, потом вытянул из рулона новый лист миллиметровки и начал перечерчивать испорченный график. Нусин поцелуй горел у него на щеке еще несколько часов.

Нуся устала и замерзла. Она сначала ждала деда возле костра. Дед уже было поднялся, сказал: 222Што ж, бывайте, поздно уже222, но уходить почему-то не торопился, переминался с ноги на ногу, будто еще не все высказал, или не все выслушал и теперь на разговор душевный напрашивался.

- Ну, как моя дубовая? Пробрала? - в который уже раз спросил он.

- Что-то не взяла она меня, - скептически ответил Сиплый. - Я когда столько водки выпью, то меня на подвиги тянет, а сейчас даже пошевелиться лень.

- А ты на ноги встань, тогда поймешь. Настойка моя голову не трогает, зато по ногам трескает, как оглоблями. Умная настойка. Спать после нее будете как барсуки зимой. Ты встань, встань.

Сиплый нерешительно встал. Его действительно слегка повело в сторону. Он от неожиданности едва успел схватиться за плечо Рыжего, чтобы не ступить ногой в костер.

- А?! �стину говорю!? - Рыбосчет восторженно присел, хлопнул себя по коленками. - Умная настойка. Дуб только раз в десять лет такую родит. Ты пройдись, пройдись. А? Каково? Штормит?

- Дедуль, пошли уже, - Нуся дернула Рыбосчета за рукав рубахи.

- Подожди, Настасья.

- Чего ждать?

Ей уже давно наскучила эта компания. Никто на нее здесь не обращал внимания, никто не пытался с ней заигрывать - даже Рыжий. Прошлый раз, когда геофизики сюда приезжали, он и так и сяк к ней подкатывал, все шуточками сыпал, глазами жадными горел, а теперь в тень лицо прячет, молчит. Остальным же и вовсе до нее дела нет. Нуся несколько раз пыталась сказать что-нибудь, но на ее слова не было никакой реакции.

- Пошли, дедуля, - рассерженно зашипела она, - я замерзла.

- А ты иди к лодке, я сейчас, еще два слова этой шантрапе придорожной скажу, да приду. �ди.

- Ага, иди. Я пойду, а тебя потом вообще отсюда не вытащишь, - пробурчала она, но все равно стала спускаться к лодке, покачивавшейся на волнах под обрывом Шнобеля.

- Ну, как? Умная настойка? А? �стину говорю?

- Умная настойка, - на ходу перекривляла деда Нуся.

Ветер вихрами ходил по воде вокруг финской лодки, как самец возле самочки, рвал ее с привязи, а та только задком кокетливо подрагивала. Нуся села в нее, достала ватник, который дед предусмотрительно захватил с собой, запахнулась в него вместе с коленками, сжалась вся в комок.

- Ну ладно, - сказал Рыбосчет, - пора бы уже. Посидели мы добре, хотя и не так весело, как в прошлый год. � песню вы свою нынче не пели. А?

- Напелись уже, Михаило Петрович? Целую неделю только и делаем, что поем. Устали, - вяло ответил Сиплый.

- Вот и я гляжу, что вроде как устали. Только ты арестант еще пыхтишь, а остальные совсем сдохли, аж запашок гнилостный от вас какой-то. А? Борода, слышь меня? Совсем ты не такой.

- Какой? - подал голос Митяня.

- Не свой какой-то.

- А какой я свой должен быть?

- А такой. Какой прошлый раз был. Прошлый раз молодцом по берегу ходил, всем указания давал, а сейчас сел возле костерка, да кости греешь. Ни поговорить с тобой, ни выпить, будто на последний покой собрался. А? Так ведь рано еще, борода, на могилу смотреть. Я вот старше тебя, а на покой пока не собираюсь.

- Да не на много ты и старше, - тихо заметил Митяня.

- Как же не намного. Мне в сорок первом годка только не хватило, чтобы со всеми на фронт уйти, а ты, небось, только после войны первый шаг сделал.

Митяню аж покоробило от такой несправедливости.

- Ты совесть поимел бы, Михаило Петрович, - сказал он, - я в войну уже самостоятельным парнем был. На фронт мне еще рано было, это правда, но работал в колхозе наравне со всеми.

- Во врет старый, - как бы самому себе заметил Сиплый.

- Чего ты вякаешь! . огрызнулся на него Митяня. - Кто врет!?

- Дедуля, - нетерпеливо заскулила из-под обрыва Нуся.

- Сейчас, Настасья, уже иду. У нас тут спор небольшой. Ну-ка, ну-ка, борода?

- Что ну-ка, ну-ка? Не запряг.

- Ты прямо скажи, с какого ты года, а то мы тут все искрами сыпать умеем. Я-то сразу узнаю, брешешь ты или нет, у меня глаз наметанный. Так с какого, ты, говоришь, года?

- С какого надо.

- Нет, борода, ты на 222надо222 не отбрехивайся, ты прямо скажи, с такого-то и с такого, а я тебе отвечу, прав ты или брешешь. А?

- Ну, с двадцать девятого.

- Вот и брешешь. Тебе еще и шести десятков нет.

- Кому нет? - Митяня привстал от возмущения, но ноги его не послушались, оступились, и он снова осел на бревнышко.

Рыбосчет захохотал, толкнул Сиплого в плечо:

- А? Умная настойка?

- Чего уж умного, - проворчал Митяня. - В голове веселья нет, только ноги отнимает. Толку с нее.

- Глянь, глянь, арестант, - Рыбосчет продолжал подзадоривать Сиплого толчками в плечо, - бузит пенсионер ваш, буркалами сверкает, веселья, говорит, нет, хе-хе. Зачем тебе веселье, ты ведь пенсионер уже, уже на покой собрался.

- А чего толку тогда пить, если в голове ничего нет. Пьют для радости, а твоя настойка чистое зелье. Еще отравишь.

- Глупый ты человек, борода. Это же здоровье...

- Ну, деда! . еще раз крикнула Нуся.

- Вот же чертяка. Сейчас, Настасья. Уже иду. Ты на мою настойку зря так, борода. Настойка отменная. Я напрасные слова редко говорю. Вот ты когда проспишь сегодня всю ночь без задних ног, да завтра проснешься с головой ясной, тогда вспомнишь меня. Раз в десять лет такую настойку дуб родит.

- В прошлом году ты, Михаило Петрович, тоже говорил, что раз в десять лет.

- А ты, арестант, уши чаще мой, да память тренируй. Я в прошлом году про рябиновую говорил. Рябиновая тоже раз в десять лет родит. Так оно и есть. А в этом году дубовая.

- Про дубовую ты и говорил, я же помню.

- Рыжий, хоть ты скажи другу своему, чтобы не бурундил он попусту, а то и ему, и тебе сейчас достанется.

- А мне-то за что, Михаило Петрович? Я молчу себе и молчу.

- Вот за то, што молчишь, за то и...

В это время под обрывом взревел мотор. Нуська завизжала испуганно. Она и сама не ожидала, просто нажала от злости на кнопочку, а лодка возьми и заведись. С пол-оборота завелась - не зря, что финская. Нуся даже ухватиться ни за что не успела, повалилась на спину, только кроссовки ее с белоснежными подошвами мелькнули в воздухе и замерли на черном фоне.

Рыбосчет, на беду себе, привязал лодку не крепко. Уже когда ветер сильнее стал дуть, стрельнула у него тревожная мысль, что надо бы покрепче привязать, но потом он отвлекся за разговором и забыл про это.

- Держи ее! - услышала Нуся удаляющийся бас деда.

- Деда-а!!! - визжала она, стараясь выпутаться из ватника и подняться.

Скорость у лодки была небольшая, но девчонке показалось, что неслась она быстрее ветра - прямо на сваи деревянного помоста, что протянулся от дедушкиной избы.

- Деда! - она судорожно схватилась за ободок штурвала и стала выворачивать его.

Лодку закрутило на ходу, она развернулась, выбросив из-под себя шлейф воды, и понеслась теперь уже в сторону Шнобеля.

- Скорость сбавляй! Скорость! - кричал Рыбосчет, но даже его мощный крик не мог пересилить ветер.

- Деда!!! Останови меня!

- Скорость сбавляй, шельма! Там рычажок!

Нуся не услышала его, но вовремя сама сообразила, что нужно делать, нащупала рычажок и дернула его со всей силы. Лодка заревела еще сильнее.

- Деда!!! - пронзительно запищала Нуся и от испуга снова вывернула руль.

Лодку занесло еще резче. Нуся на этот раз не удержалась и вылетела за борт.

- Да што же вы стоите, шантрапа придорожная, утопнет же девка!!!

Лодка, освободившись от седока на полной скорости, проскочила между сваями под помостом, вылетела на пологий берег у избы и нырнула в темноту. Раздался треск, мотор завыл с болью, лязгнул, заскрежетал смертельно и замолк.

Рыбосчет набрал полную грудь воздуха, вытаращил глаза.

- Утопнет же девка, - тихо простонал он.

Рыжий выгнулся над обрывом, взмахнул руками и сиганул вниз ласточкой. Митяня и Шурик вскочили со своих мест и вглядывались в воду. Митяня ничего не говорил, он только мыслями сварливыми скрипел - о Рыбосчете, о его настойке и о внучке. Хороша семейка, думал он, один другого стоят.

Сиплый продолжал сидеть возле костра и с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться. Попробуй сейчас хоть хихикни - Рыбосчет и убить может сгоряча.

Рыжий шустро взмахивал то левой, то правой рукой и наперерез волне приближался к девчонке.

- Пусти, дурак! - послышался возмущенный писк Нуси.

Сиплый не выдержал и прыснул.

- За волосы, наверно, хотел, - догадался он.

Рыбосчет посмотрел на него страшным взглядом. Азиат напряг скулы. Еще один звук и можно получить в лоб, понял он.

- Так спасают обычно - за волосы, - объяснил Сиплый и стиснул зубы.

- За волосы?! - Рыбосчет выпустил из легких воздух вместе с целым рядом крепких словечек.

Ткачевцы и не слышали никогда от старика таких оборотов, хотя довелось им слышать от него много всякого. Сиплый даже шею пригнул - словно вереница пуль пронеслась над головой.

- Ну, я ей покажу, - подытожил Рыбосчет. - Лучше бы ей вовсе... Я ей... Тащи ее к избе! - крикнул он Рыжему. - За волосы тащи! Я ей сейчас покажу... Я ей...

Он стал спускаться под обрыв, но, вспомнив, что лодки у него больше нет, еще раз обматерил округу и побежал в обход озера.

Виталик всем телом почувствовал, как что-то тяжелое прогромыхало по земле мимо палатки. Он вытащил вату из ушей, прислушался настороженно. Только ветер завывал. Может быть, зверье какое-нибудь шастает, - подумал он, встал из-за стола и на всякий случай зашнуровал вход палатки. В это время по брезенту хлестко ударили первые капли дождя. С ними и ветер утих. Надутые крылья палатки обвисли.

Дождь разыгрался не на шутку. Он лил всю ночь сплошным потоком, шлепал по размытой земле тысячами босых пяток. В этом плёске, да топанье даже собственный голос казался чужим и далеким.

Поздней ночью Виталик закончил работу. Он свернул все листы миллиметровки в рулон, засунул их в тубус, а тубус положил под раскладушку. Ему было так радостно на душе, будто он сделал самое важное дело в его жизни, и ничего важнее он больше никогда не сделает. � дождь за брезентовой стенкой ему тоже был в радость, и жалкий мотылек, вьющийся возле лампочки, и даже онемение в натруженных пальцах и радужные круги в уставших глазах ему были приятны. Мысли о Нусе, которые скрытно довлели над ним еще долго после ее ухода, сейчас уже не волновали Виталика.

От такой радости захотелось есть. Едва он подумал о еде, как есть захотелось еще больше - захотелось вдруг так нестерпимо, что засвербело у него в голове смелое решение добежать по дождю до костра. Но потом он вспомнил, что никакого костра в такой дождь не может и быть, что все на Шнобеле уже спят давным-давно, и вряд ли кто-то его там ждет. Пришлось есть холодную уху, к которой он до сих пор не притронулся. То ли от голода, то ли от радости уха показалась ему очень вкусной. Даже противный рыбный привкус не воротил нутро, как обычно бывало.

Опустошив весь котелок, Виталик еще несколько минут посидел над столом в ликующем раздумье и, наконец, с неохотой потянул на себя проводок из клеммы аккумулятора. Свет погас, и в темноте дождь зашумел еще громче.

Заснул он быстро и спал крепко - так крепко, что не заметил, как его палатку начало подтапливать снизу водой из разжиревшего за ночь озера.

День восьмой

Рано утром Андрей �ванович Стойников, учитель математики рудознатцевской средней школы, возвращался домой от тещи из Кузьминовки. Ехал он не быстро, потому что дорога после ночного ливня казалась скользкой, а водитель из Андрея �вановича был еще неважный. Машину он купил только два месяца назад на тещины деньги, и теперь отрабатывал эти деньги, мотался каждые выходные за многие километры: то картошку посадить, то в погребе пол цементом залить, то дрова на лесопилке выписать, то кур на базаре купить и привезти, а то и поросенка забить приходилось - у тещи работы всегда хватало. Раньше он мог себе позволить отказаться от этой воскресной барщины, ссылаясь на непогоду или на то, что автобусы ходят нерегулярно, а теперь же со своей машиной - не отвертишься.

Вместе с ним в машине ехали его жена, Антонина Васильевна Стойникова, работавшая учителем биологии в той же школе, и шестилетняя дочь Катя. Катя спала на заднем сиденье, жена тоже подремывала, но при этом периодически открывала глаза, чтобы обратить внимание мужа на тот или иной дорожный знак. Она эти знаки будто кожей чувствовала и ни один не пропускала. Скажет властно: 222Сейчас развилка будет, сбавь скорость222, зевнет, и снова глаза закроет, а Андрей �ванович в ответ: 222Конечно, милая222, и скорость послушно сбавляет. Так и ехали.

Машин в это время на шоссе было мало. Здесь движение плотное лишь в пятницу да воскресенье бывает, когда народ на дачи едет или с дач возвращается. В другое же время только самосвалы со щебенкой можно встретить, да и то не часто. Дорога далеко просматривается, ехать по такой дороге - красота. Слева - густо поросший дубьем склон, справа - кукурузное поле.

Асфальт был еще розоватый, небо только начинало густеть утренней голубизной. Денек обещал быть солнечным и жарким. Через четыре-пять часов асфальт накалится, солнце будет жалить глаза, а мы до этого времени по мокренькой трассе прошвырнемся с прохладцей и даже пылью на капоте обрасти не успеем. 222Красатулечка ты моя222, - ласково подумал Андрей �ванович о своей машине.

- Ограничитель скорости впереди, сбавь, - предупредила жена и снова глаза закрыла.

- Конечно, милая, - ответил Андрей �ванович и слегка отпустил педаль газа.

Машина послушно повиновалась. Стрелка спидометра качнулась и опустилась до нужных шестидесяти. Одно удовольствие на новой машине ездить. Ничего не стучит, не скрипит, не дергает, все плавненько срабатывает, и в салоне бензином не воняет - не то, что в машине завхоза из их школы. Вроде бы и человек он неглупый, а довел свой автомобиль до такого безобразного состояния. Не понимаю я этих завхозов, подумал Андрей �ванович. Времени у него полно, инструмент подручный в школьной мастерской всегда есть, возьми да поправь - ведь свое же не чужое.

Андрею �вановичу водить машину нравилось, и машину свою он любил, насмотреться на нее не мог. Только ради нее все эти воскресные поездки. �наче никогда бы он на такое унижение не согласился, чтобы перед тещей на задних лапках ходить. А за такое-то удовольствие можно два дня из семи и походить на задних лапках - подошвы не сотрутся. Сотрутся, если пешком все время. � чтобы там не говорили наши поселковые горе-интеллектуалы, вроде учителя физики, а материальные удовольствия такие же удовольствия, как и нематериальные - ничуть не лучше, ничуть не хуже. Только надо ими правильно пользоваться, дозировать их надо умело. Часок книжку хорошую почитал - для души, часок за рулем посидел - для тела, часок музыку послушал - для нее же, часок пивка попил - туда же. Оно ведь - тело - тоже не чужое. А этим липовым интеллектуалам, вроде учителя физики, только бы симфонии слушать, прижав ухо к репродуктору, никакого другого удовольствия для него в жизни не существует. � еще смотрит на меня так, словно я за эту машину десятерых младенцев утопил. Это оттого у него мысли такие, что настоящих материальных удовольствий он не пробовал. Машины у него не было и не будет никогда, потому что нет у него цели такой в жизни, и тещи у него такой нет. А моя теща, хотя женщина и сумасбродная, но зато не бесполезная. Да за такую 222жигулешечку222 можно было и помучаться десять лет. Андрей �ванович вспомнил, как теща три года назад при своих соседях хлестанула его, дипломированного математика, мокрой тряпкой по лицу. Он тогда ничего теще не сказал, только утерся, потому что знал, что у нее на сберкнижке копится потихоньку сумма. Зато теперь, вот, нажимал с удовольствием на педали, а сказал бы тогда что-нибудь против, не удержался бы, выплеснул бы обиду наружу, теща бы себе еще один холодильник купила и стиральную машину в придачу, а он сейчас шлепал бы пехом, как вон та троица, что впереди по обочине шагает.

Один из этой троицы отделился от своей компании, выскочил прямо на середину дороги и стал усиленно махать рукой.

- Не останавливай, - строго сказала Антонина Васильевна.

Андрей �ванович, сбавил скорость, чтобы не сбить этого настырного. Тот было кинулся к дверце 222жигуленка222, пальцы уже коснулись стекла, но дипломированный математик, как опытный слаломист, обогнул его сбоку и сразу надавил на газ.

- Совсем допились, - сказал жена, глянув в зеркальце заднего вида.

- Ты про что, милая?

- А ты их не узнал? Это же наши поселковые пьяницы из геологической конторы.

- Разве? - Андрей �ванович сделал попытку обернуться.

- Да сиди уж прямо, - строго одернула его жена. - Они это. Я успела разглядеть. Тот, что кинулся наперерез, несколько лет назад чуть не замерз в луже пьяный. Мне Сашка Смирнова рассказывала. У нее тогда дежурство было, когда его в больницу привезли, она же его и растирала. Говорит, одежду сняли, а от него воняет так, будто он не мылся три года. � зачем таких только подбирают. Ты его из лужи, а он снова туда. Видел его рожу? Вся пропитая, разбитая. Так допились, что и сами, наверно, не знают, куда идут. Даже интересно становится, что они тут делают в восемь утра в будний день за двести километров от поселка? Алкаши, - с нескрываемой ненавистью добавила она и поджала губы.

- Хоть убей, не помню, - Андрей �ванович наморщил неказистый бледный лоб. - Я вроде бы из конторы всех знаю.

- Да видел ты его много раз. Он работает в отряде этого... Фамилия у него такая короткая - то ли Хват, то ли Квач.

- Ткач, - спокойно подсказал Андрей �ванович, хотя ему это было очень неприятно. Он понимал, что жена умышленно переврала фамилию своего бывшего ухажера, но виду не подал.

- Точно, Ткач, - подхватила Антонина Васильевна. - В брезентовой куртке все время ходит. Денег зарабатывает миллионы, а одеться прилично не может. Не женатый, живет в какой-то конуре, вечно в этих ботинках с шипами, зато вид у него всегда такой, словно он каждый день Родину грудью защищает, - голос ее почему-то дрогнул, как всегда бывало в минуты раздражения. - Романтизма намешали в своих песнях, пыль в глаза напустили всему миру, а пользы от них... Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома. Оторваны они..., - Антонина Васильевна закусила губу. От бессильной злобы глазам стало горячо.

- Ты чего так разнервничалась, Тонечка? Ну и Бог с ними. Нам-то что?

- Да просто обидно.

- А чего тебе обидно? Они вон шлепают себе по дороге, а мы едем.

- Да то и обидно, что мы с тобой получаемся плохими, а они хорошие. Мы сквалыги и мещане, а они 222робингуды222.

- Ну и пусть они будут 222робингудами222. Не нервничай, - Андрей �ванович погладил одной рукой жену по голому плечу.

Антонина Васильевна только повела плечом недовольно и отвернулась к окну. Андрей �ванович тревожно посмотрел на нее. Ничего страшного, успокаивал он себя, просто Тоня типичный овен - без причины взгрустнет, без причины заплачет, без причины засмеется. С этим надо мириться. Андрей �ванович за десять лет научился с этим мириться.

Дети в школе прозвали его жену Тэтчер - в честь британского премьер-министра. Эта кличка закрепилась за ней в поселке. Андрей �ванович и сам мысленно иногда называл ее так, когда она сильно его допекала.

Антонина Васильевна долго молчала. Даже два дорожных знака пропустила и не сделала наставлений мужу. Ее душила обида. Чуть не разревелась здесь же - при муже, да при дочке. Вот был бы номер.

Когда-то Саша Ткач, еще молоденький парнишка, только что приехавший в поселок, вдохновенно объяснял ей законы Максвелла в беседке ранним утром. Был он в те годы неимоверно горд собой, считал, что есть у него и только у него в жизни высокая цель. Антонина же тогда только сдавала экзамены в педагогический институт, смотрела на этого приезжего красавца вытаращенными влюбленными глазами и млела от счастья близости. В законах Максвелла она так ничего и не поняла, но слушала его с таким видом, словно он ей стихи Есенина читал333 Так у них ничего и не получилось. Променял Саша Ткач ее любовь на своих бичей-алкоголиков, на геофизические аномалии и теорию поля, а Антонина вышла за муж за Андрея, который учился на параллельном потоке в том же педагогическом институте, имел отдельную квартиру в их поселке и на многое не замахивался. Антонина не любила своего мужа, но научилась терпеть его серость - серую внешность, серые мысли, серую жизнь.

Пусть так, зато спокойнее, вздохнула мысленно она, повернулась снова к мужу и решительно поцеловала его в щеку, будто бы с вечера еще хотела поцеловать, а сейчас только вспомнила. Тот даже вздрогнул от неожиданности.

- Ты чего, Тоня? - удивился он.

- Просто так, - устало ответила она.

Вот и пойми ты ее. Типичный овен.

- Вот вам и интеллигенция. Называется совесть нации, . сказал Сиплый, когда машина пронеслась мимо и помчалась к горизонту. . � с такими людьми мы вынуждены жить в одном поселке.

- С чего ты взял, что они из нашего поселка? . спросил Митяня. - Может, из города.

- Да это же педагогишка из школы, муж Тэтчерихин. Он машину только на днях купил, а уже успел таким гадюшным характером в придачу обзавестись. Бросил соотечественников посреди дороги, и совесть у него не болит333 Смотри, Виталий Владимирович, и на ус мотай. А то выучишься в институте и тоже будешь старых товарищей посреди дороги оставлять.

- Ты на мальчонку-то рельсы не переводи. Он тебя еще нигде не оставлял. Да и тот, если рассудить, тебя тоже не оставлял. Сами мы оставились и нечего теперича на других пенять. Пошли, давай. Чем дальше идем, тем ближе к дому. Сейчас кто-нибудь еще проедет.

- Да кто в такую рань здесь проедет. Самосвалы только часа через два пойдут. Надо было на озере еще немного посидеть, все равно зря идем.

- Чего там сидеть-высиживать, ноги в воде полоскать. Навысиживались уже, только машину потеряли. Хорошо еще сами не утопли, а то с этой настойки дубовой могли бы и смерть проспать. Дали бы дуба, слышь, от дубовой гадости! Хе-хе, - старику самому понравился его каламбур. - Подтягивайся, Виталий Владимирович, не отставай. Монгол, возьми у него эту трубу, а то он еще потеряет ее, совсем тогда весело будет. Машину потеряли, да еще и без руды останемся.

- Давай, что ли, Виталий Владимирович, поднесу труды твои, а то ты с этой трубой мне кого-то напоминаешь, - Сиплый протянул руку, но Виталик переложил чертежный тубус из одной руки в другую и отрицательно мотнул головой. - Ну, как хочешь, мое дело предложить. Слышь, старый? Может, все-таки завалимся вон там, в кукурузу, да вздремнем часок. А?

- Опять ты за свое, картонка азиатская. Только бы тебе лежать к верху пузом. Только бы кверху пузом.

- А чего зря пятки мозолить? Все равно нам до срока пёхом не успеть. Надежда только на самосвал. Зачем же тогда мы будем эти лишние километры идти, если их можно проехать? Подождем, пока самосвалы пойдут. А?

- Хватит мне акать! Разакался тут, как москвич в трамвае. Шагай давай и молчи.

Виталик шел чуть позади и весело щурился, слушая старика и Сиплого. Ощущение внутреннего обновления уже второй день подряд не покидало его.

- Ты чего улыбчивый такой, Виталий Владимирович? - спросил Сиплый, обернувшись на ходу. - Глянь на него, старик. Улыбается наше юное величество. Практикантку, наверно, вспомнил.

- Отстань от парня! В любой прощелине тебе свой интерес надо найти, басурманщина немытая. Пусть улыбается, раз есть еще силы улыбаться. Чего тебе до него?

- Да ничего. Просто интересно. �дет человек, ни с кем не разговаривает, только улыбается себе под ноги. Тебе это не подозрительно разве? Может быть, он что-то задумал нехорошее.

- Мне подозрительно то, что ты столько лет прожил, а как дитя недоразвитое остался. Чего да почему. По кочану, вот почему.

- Что-то ты раскаламбурился у нас сегодня, дед. Не к добру. Верно я говорю, Виталий Владимирович?

Виталик не выдержал и тихо хихикнул, помахивая тубусом на ходу.

Так получилось, что за несколько сот километров от поселка геофизики остались без вахтовки. Причиной тому послужил небывалый ливень, случившийся ночью и прекратившийся уже перед рассветом.

Виталик проснулся от холода. Он скрючился внутри спальника, подогнул колени к самому подбородку, но дрожь все равно донимала его. Наконец он не выдержал таких мучений и выглянул наружу одним глазом.

Только-только начало светать. Рядом с раскладушкой плавали чертежный тубус, деревянная линейка и какие-то клочки бумаги. Всюду была вода. Она отсвечивала зеленовато-красным цветом в проникающих сквозь брезент лучах раннего солнца. Голенища сапог едва виднелись из нее тонкой полоской обтертой кирзы. Виталик вскрикнул от неожиданности...

Было еще очень рано. Розовая пыльца искрилась над озером, которое в эту минуту было похоже на переполненную чашу - вот-вот выплеснется наружу. Сосны в воде казались прямее, чем на берегу. Зеркальная гладь воды была безупречной и впитывала в себя все краски просыпающегося мира без искажений.

Шнобель почти полностью исчез под водой. На поверхность выглядывал только самый его кончик. На нем одиноко стояла вахтовка, жалко поджав под себя колеса. А на дальнем краю озера темнела спящими окнами изба Рыбосчета. Помост едва не касался поднявшейся за ночь воды. Можно было сесть на него и окунуть ноги по самые колени.

Первым в вахтовке проснулся Сиплый. Он продрал глаза, что-то пробормотал спросонья и стал пробираться к выходу будки, звякнув по пути ногой о пустое ведро. Митяня заворочался на своем лежаке. Сиплый посмотрел опасливо в его сторону и осторожно, чтобы не скрипнуть, попятился к двери...

Раздался громкий всплеск воды.

- Помо-глы-глы! - захлебываясь заорал азиат.

Митяня несколько секунд слушал этот плеск и выкрики, потом не выдержал и с яростью сдернул с себя одеяло.

- Чтоб тебя шайтан забрал, урюк узкоглазый. Ни днем, ни ночью нет от него покоя, - ворчал он, вдевая ноги в сапоги. - Ни днем, ни ночью. Как дите маленькое333

Старик переступил через ноги мирно похрапывающего под панамой Шурика (тому ни почем был любой шум) и выглянул наружу, намереваясь обложить Сиплого таким матом, чтобы ему больше в жизни не вздумалось вопить спозаранку и будить честных людей.

- Твою ж дивизию! - ахнул он, увидев взбитую пену воды под самыми колесами.

Голова Сиплого на мгновение показалась на поверхность.

- Помоги! Те! - вздохнул он полной грудью и снова начал погружаться в глубину.

- Руку давай! Слышишь? Руку давай, утюг азиатский! Шурик, иди помоги!

Сиплый беспомощно барахтал ладошками о поверхность воды, а Митяня, встав на четвереньки, тянул к нему из будки свою ладонь.

- Шурик, засоня бородатая! Он же плавать не умеет! Скорее!

Шурик приподнял край панамы и, ничего не понимая, хлопал глазами на стоявшего на карачках у двери старика.

Сиплый глотнул еще воздуха и, булькая, стал уходить под воду. Митяня выгнулся из будки как можно ниже, но все равно не успел ухватить его.

- Расступись! - вдруг заорал Рыжий и ухнул прямо из кабины в воду.

Он по привычке хотел уцепить Сиплого за волосы, но его стриженная голова выскользнула из рук, как намыленный бильярдный шар.

- За шиворот его тяни, балда рыжеухая. Вот так. А ты цепляйся за ступеньки, - командовал сверху старик. - За ступеньки, говорю, цепляйся, чурка нерусская? Рыжий, дай ему затрещину, чтобы соображать начал.

Сиплый наконец схватился руками за один из выступов машины, подтянулся, встал ногами на дно у колеса и устало прижался дрожащей щекой к корпусу будки.

- Нанялся я, что ли, всех из воды вытаскивать, - пробубнил Рыжий, залез на приступок своей кабины и стал стягивать с себя мокрые штаны. - Полжизни прожил, а плавать не научился. � что это за мужик такой, который плавать не умеет. У нас в армии таких...

- Хватит гундеть! - резко оборвал его Митяня. - Сам давно ли научился?

Сиплый отплевывал воду, кашлял и озирался кругом испуганно, будто только что на белый свет появился.

- Что, Сережа, думал капут? - старик глядел на него сверху ласковым взглядом. - Ты посмотри, Шурик, на нашего балаболку. Притих в водичке, как самая безгрешная душа, лупает только глазенками. Прямо не нарадуешься на него... Вылазь, давай, из воды, а то отсыреешь. Слышь, образина азиатская, кому говорю! Шурик, помоги ему забраться внутрь, обтереть его чем-то надо, чтобы лихорадка не скрутила.

Виталик наблюдал за происходящим с берега. Он выскочил из палатки на сушу, как ошпаренный, даже сапоги не надел, и до сих пор не мог прийти в себя.

- А ты чего там высиживаешь?! - крикнул ему Митяня из будки, как с острова. - Бумаги твои целые?!

222Какие бумаги?222 - мысленно переспросил Виталик, но тут же с ужасом вспомнил про плавающий возле раскладушки тубус и бросился к палатке выручать свои ночные труды. Палатка стояла в нескольких метрах от берега и грустно обвисла мокрыми крыльями в воду.

- Ну что за народ, - ворчал Митяня. - � сидит себе, высиживает. Никакого ему дела нет. Только бы задницу свою на сухое пристроить, а остальное все пусть раскиснет.

К счастью, пластмассовый тубус оказался надежным, бумаги в нем не пропали и даже не подмочились ничуть. Виталик бережно отнес его на берег, вернулся в палатку и принялся вытаскивать командирский сундук. Поднять его сил не хватило, пришлось тащись волоком, пятясь спиной к суше.

На шум геофизиков проснулся и Рыбосчет. Он вышел из избы, глянул в сторону Шнобеля - а там жизнь уже кипела во всю и без него. Старик матюгнулся басом и суетливо заметался в одних трусах по узкой полоске берега, оставшейся возле его избы после ночного дождя. Сначала он кинулся к своей финской лодке, но на обычном месте, у помоста, ее не оказалось. Задок моторки торчал из пробитого насквозь сарая. Рыбосчет вспомнил, что случилось вчера ночью, еще раз окатил округу матом и побежал к избе. За избой у него уже больше года скучала старенькая безмоторная посудина, на которой он раньше разъезжал по этому озеру. На нее-то Рыбосчет и рассчитывал. Только бы она не прохудилась за это время от безделья, только бы не прохудилась.

- Глядите-ка, мужики, как наш Добрыня Никитич тужится. Сейчас пупок развяжет, - кивнул в сторону избы Митяня, поджав под себя ноги на порожке будки.

Рыбосчет волоком тянул лодчонку к воде. Лодка упиралась, выворачивала дерн черным нутром кверху. Хоть и силен старик был для своих лет, но все равно груз годов уже чувствовался. Пока он дотащил посудину до воды, несколько раз поскользнулся на мокрой траве, извалял все свои трусы в грязи.

- Ну-ну, ничего, пускай только сюда доберется, я ему покажу. Раз в десять лет у него родит. Я ему покажу раз в десять лет, - наговаривал Митяня, наблюдая издали за Рыбосчетом.

- З-зря ты, дед, - заикаясь, произнес очухавшийся Сиплый. - Хорошая была настойка. Я спал как ребенок.

- Во-во. Как ребенок в мамкиной пуповине и задохся бы, если бы не я. Сиди теперича тихонько и Аллаху своему молись. Я сам знаю, что зря, а что не зря. Я этому седобородому сейчас все выскажу. � про настойку его, и про три бульки на стакан... Смотри, Шурик, дотащил свое корыто. А вёсел-то нет. Хе-хе. Смотри, за веслами побежал. Трусы бы подтянул, дядя! Глядеть тошно.

Пока Митяня с издевкой комментировал действия Рыбосчета, Рыжий решил проверить мотор - не случилось ли чего-нибудь с ним после такого дождя. Он залез в кабину и повернул ключ зажигания. Машина завелась исправно и дернулась назад. Митяня чуть не упал в воду, едва успел схватиться за поручень.

- Глуши, паскуда!!! - заорал он во все свое стариковское горло.

Мотор тут же послушно заглох.

- Ты своей патлатой башкой хотя бы иногда соображаешь?! Мало тебе одного Сиплого, так ты всех нас утопить захотел!? Какого лешего дергаешь!? Какого лешего, я спрашиваю, дергаешь!? Вылазь из кабины, морда рыжая! Слышишь?!

Митяня выгнулся из двери будки и стал молотить кулаком по крыше кабины.

- Убери руки с руля, хорек патлатый! Убери, говорю, и не касайся к нему больше!

- Не шуми, - огрызнулся Рыжий, но руки с баранки убрал. - Надо же было мотор проверить. Вдруг, он захлебнулся за ночь.

- Это я тебя сейчас захлебну! Проверить ему надо было. Там уклон метров пять глубины, а он проверять собрался. Так бы и пошли ко дну вместе со всем своим барахлом. Что за народ такой. Парню больше двадцати годов, а он как маленькое дитя. Пока дрыном по башке не огреешь, никакого понятия у них не появится. Уйди, говорю, от руля. Слышишь, твою дивизию!? Не касайся даже.

- Не касаюсь я, успокойся.

- Живые, смотрю, раз снова брешетесь, - пробасил подплывший Рыбосчет. - Ты, борода, не натружай глотку, а то рыбу мне попугаешь.

Он стоял во весь свой громадный рост в лодке с веслом наперевес, хмурил густые брови и старался убедить не столько других, сколько себя самого, что это он и есть - Михаило Петрович, важнейший человек на всю округу. Однако на этот раз величественный вид Рыбосчета изрядно был подпорчен всклоченной, грязной бородой, надорванным краем исподней рубахи и напитавшимися земляной жижей трусами. Трусы жалко сморщились, прилипнув к белым старческим ногам, на которых явно проступали синие болезненные вены.

Рыбосчет и сам понимал, что сегодня он не в форме, поэтому последние слова прозвучали у него не так уверенно, как обычно. Взгляд его уже не гвоздил к земле, хоть и свел он брови к переносице угрюмее обычного. От этого взгляда сейчас не возникало даже десятой доли того чувства, которое было еще вчера, когда рука сама по-солдатски тянулась к виску. Рыбосчет будто намекал своей неискренней строгостью в глазах - вы только подыграйте мне, ребята, а я вас не трону, для вида разве что пошумлю, но это так - не взаправду.

Митяня сразу прочувствовал эту слабинку. Настало и мое время, решил он.

- Ага! Вот и наш Дед Мазай явился.

Рыбосчет еще больше нахмурился. Ему ли это говорят?

- Ты чего горлопанишь, борода? - растерянно произнес он.

- А ты мне не мамка с папкой, чтобы указывать, когда мне горлопанить, а когда не горлопанить. Я пока сам своей глотке хозяин. А ты, если хозяин своему озеру, то хотя бы знать должен, что на твоем озере может случиться, а что не может. На лодке кататься туда-сюда мы все умеем.

Такого оборота Михаило Петрович никак не ожидал. � никто не ожидал. Еще ни один человек на свете не смел с ним так разговаривать. Даже председатель колхоза так никогда не решился бы разговаривать с ним.

- Так ить я ж..., - неуверенно возразил было он.

Но Митяня больше уступать не хотел. Его понесло. Он даже слово вклинить не давал. Рыбосчет только согласные наружу выталкивал, а Митяня вбивал их назад своим напором.

- Что 222я ж222? Что? Ну 222ты ж222. Ну и что? Тоже мне пуп земли выискался. Дубовая у него раз в десять лет родит. С головой ты дружишь раз в десять лет, а не дубовая у тебя родит. Пользы от твоей дубовой, как от муравья сала. Веселья с нее на копейку, зато дури на рубль. Так бы и проспали смерть, если бы Сиплому на двор сходить не приспичило. Чего ты зенками своими вращаешь? Не правда, что ли?

- Так ить я ж...

- Так ить ты ж. Только уток своими трусами пугать можешь, вот это ты ж. Что нам теперича делать? Нам сегодня в поселке надо быть с документами, а мы сидим тут, как зайцы в половодье, ждем нашего Мазая. Ты вчера мог додумать, что такое получится, прежде чем пойлом своим нас травил? Видел же, что ветер и тучи собираются, мог догадаться, что дождик будет не маленький? Три бульки ему на стакан. А нам теперича эти три бульки тремя годами тюрьмы выйдут. Ты это сообразить мог?

- Да ладно тебе, дед, чего ты перегибаешь, какая тюрьма? - вступился Сиплый. - Ты, Михаило Петрович, не обращай на него внимания. Он просто перенервничал.

- Да я ить...

- А ты не встревай, монгольская зараза. Тебя мы еще не слушали сегодня. Твое дело карасей кормить. Нашелся защитник. Штаны сначала выжми. Твой Михаило Петрович дрых без задних копыт, накушавшись дубовой настойки, когда я тебя от смерти спасал, а ты его защищаешь.

- Борода, я ить...

- Какой я тебе борода? Нашел кличку и радуется. Я за своим лицом с малолетства следить привык, бритву никогда не забываю. Если и не побреюсь один разок, то это от занятости. А ты кличек никчемных надавал всем и думаешь, что мы как попугаи безмозглые за тобой повторять их станем. Шурика удумал назвать, похабнее не придумаешь как. Да ты сам в триста раз пришибленней его будешь, а он парень умнее самого умного, он телевизор с закрытыми глазами собирает и разбирает. Думаешь, если человек в ответ грубого слова сказать не умеет, то его обозвать по чем зря можно? У него имя есть. Человеческое! Понятно!?

Митяня выговорился. Он замолчал также внезапно, как и начал.

Рыбосчет нервно мял весло в большущих руках и, не мигая, смотрел то на Сиплого, то на Шурика, словно заступничества от них ждал. Сиплый стыдливо увел взгляд. Шурик же, как всегда, имел неприсутственный вид и в заступники не годился. Рыжий на всякий случай наклонился под руль, будто что-то уронил. Ему тоже было неудобно смотреть Рыбосчету в глаза.

- Грузите вещи, какие надо, на лодку, я к берегу их отвезу, - сказал Рыбосчет после продолжительной молчаливой паузы и опустил весло в воду.

- Грузите, - проворчал Митяня, - только и знаешь...

Он уже и сам понял, что дал лишку.

- Чего расселись? - прикрикнул Митяня на остальных. - Грузите аппаратуру. Самое ценное здесь - аппаратура. Другое пусть топнет, наживем еще. Рыжий, вылазь из кабины и иди помогай. Виталий Владимирович, слышь? Принимай вещички, сейчас Михаило Петрович тебе подвозить станет, а ты их складывай там на сухое.

- Что? - не расслышал Виталик.

- Сгружай, говорю, ковздюк глухожмутный! А ты, Михаило Петрович, подплыви сюда поближе, мы тебе подавать станем. Только в воду не бухни, эта аппаратура тыщи стоит.

План дальнейших действий согласовали уже на берегу, когда разгрузили все свое имущество из машины на сухое. Ничего другого геофизикам не оставалось, как разделиться на две команды. Рыжего с Шуриком решено было оставить у машины - не бросать же ее без присмотра, - а Митяня с Сиплым и Виталиком должны были продолжать путь к поселку пешком. Главное добраться до шоссе, а там какую-нибудь попутную машину поймают. В поселке начальство само пускай решает, как поступать с их вахтовкой - то ли ждать, пока вода опустится, то ли что-то еще. В другие бы времена по такому случаю и вертолет можно было заказать. У геологов тогда и авторитет и деньги имелись. А по нынешним ценам вертолет туда-сюда гонять - удовольствие слишком жирное.

- На вертолет лучше и не надейтесь. Скорее всего, придется вам здесь ждать, пока вода сойдет, - наставлял Митяня Рыжего, перед тем как расстаться.

- Ничего-ничего. Она быстро сойдет. Солнце сегодня зажарит сильно, - авторитетно заявил Рыбосчет, посмотрев в небо. - � завтра будет жарить. После такого ливня вода в небе надолго кончилась, солнце теперь неделю без отдыха будет палить. Денька два посидите тут, не боле, а то и на завтра можете ослобониться. В прошлом годе такое было уже. За два дня в норму все пришло.

Митяня искоса посмотрел на Рыбосчета, но ничего ему не ответил, хотя в мыслях у него закипело: 222Ты бы лучше вчера нам про прошлый год рассказал, а не бульки считал. Задним умом все мы по звездам погоду читать умеем222.

- Ты на меня, Михаило Петрович, не обижайся сильно. Я просто занервничал, - сказал Митяня на прощание.

Он нарочно чуть задержался и отстал от Сиплого с Виталиком. Те уже далеко ушли по размытой дороге.

Рыбосчет брови сдвинул, но по дрогнувшим усам было видно, что он очень растрогался от этих слов.

- Я не в обиде, борода. На своих людей зло таить не умею, - ответил он и протянул свою лопатовидную ладонь, хотя до этого они уже пожали друг другу руки. - Бывай и тоже на меня камень не держи. Я ить и сам понимаю, што часом сильно закручиваю. У тебя накопилось, ты и выплеснул, это бывает. У меня понятие есть, чай, восьмой десяток уже разменял. А за настойку ты зря, настойка была добрая. Я в следующее лето тебя брусничной напою. � на охоту мы еще сходим.

Митяня пожал ладонь Рыбосчета, переступил нерешительно с ноги на ноги, будто еще что-то сказать хотел, но слов подходящих не нашел, кивнул только головой - мол, все так и есть, Михаило Петрович, все так и есть - и пошел быстрым шагом вдоль берега вдогонку за остальными.

Рыжий одиноко сидел на крыше кабины посреди озера и грустными глазами провожал удаляющихся товарищей. Шурик же даже не смотрел им вслед. Он разместился посреди ящиков на берегу, прикрыл глаза панамой и безмолвно молился.

- Пошли, што ли, в хату, завтракать будем, - позвал его Рыбосчет. - Слышь, пришибленный? Садись в лодку, говорю. Уже Настасья, наверно, проснулась.

Они прошли километров пять по шоссе. За это время только две легковые машины пронеслись мимо. Первую Сиплый попытался остановить, а на вторую только глянул мимоходом и даже руки не поднял.

- Что ж ты? - возмущенно посмотрел на него Митяня.

- Да ну их, - отмахнулся Сиплый. - Видал, какой хряк за рулем сидел? Такой только за деньги повезет, да и то кочевряжиться станет. Я этих легковушников терпеть не могу. Как человек машину купил, так человеком быть перестал. Вот самосвальщики, те народ другой. Хоть и гордость у них, как у космонавтов, но они все равно мужики стоящие. А это, - он кивнул в ту сторону, куда уехал 222жигуленок222, - сплошное буржуинство. А главный принцип буржуинства, дед, знаешь какой?

- Какой?

- Хомо хомини люпус эст.

Старик даже остановился от таких слов и посмотрел на Сиплого чуть ли не с ужасом.

- Это что еще такое? - спросил он.

- Это значит, человек человеку волк. Народная латинская поговорка.

Митяня глянул недоверчиво в сторону Виталика, плетущегося чуть сзади.

- Так и есть? - спросил он.

Виталик пожал плечами и снова еле удержался, чтобы не хихикнуть.

- Ты прямо, Виталий Владимирович, не свой сегодня какой-то. Смешинку в рот поймал и лыбишься тут, как блаженный. У нас беда за бедой, а тебе и дела нет. Я тебя спрашиваю по серьезному, а ты глазюками своими блестишь, - проворчал старик. - Люпус. Видали его? Выучил за всю жизнь одно умное слово и думает, что Менделеев. Выучить слово - подвиг небольшой. С такой рожей как у тебя, монгол, хоть ты триста раз повтори свой 222люпус222, а все равно шляпа на голове не появится, и очки на глазах не вырастут. С такой рожей только в луже валяться и пьяные песни орать. Вот так-то. Давайте-ка вон там, на камушек присядем, передохнем чуть.

- Давно бы так, - обрадовался Сиплый и первый растянулся во весь рост прямо на обочине.

- Ну, чего ты разбросался здесь, как девка непотребная! Я же сказал, присядем. Растянулся он. Подбери ноги свои и сядь, как человек. Виталий Владимирович, достань-ка из рюкзака одну банку тушенки, перекусим чуть. Убери ноги, сказал, уродина нерусская! Мы здесь есть будем, а ты вонючие маслы выставил. Проедет кто-нибудь мимо, подумают, что бродяги какие-то. Никому и подвозить такую банду не захочется. На один твой люпус посмотришь, жить перехочется, не то что подвозить.

- Тогда сам следующий раз и останавливай. Можно подумать, ты у нас похож на �осифа Кобзона. Такой же квазимода, как и все мы.

- Ты со словами поосторожнее, а то я тебе дам квазимоду. Я ругаться иногда поругиваюсь, но таких слов тебе не говорил.

- А я что такое сказал? Это же литературный герой. Париж соборской богоматери. Положительный, между прочим, герой.

- Вот же пенек. Ты посмотри на него, Виталий Владимирович. Литературный герой выискался. Сам в своей жизни букваря не прочитал, а вид делает, будто у него дома полный сборник сочинений стоит в серванте. Убери ноги, сказал! Открывай банку, Виталий Владимирович, чего ты смотришь на нее?

- Как?

- Да что же это за люди такие!? Ты что никогда консервы не открывал? Как! По часовой стрелке, вот как! Академики все сплошь через одного, а банку открыть не умеют.

- У меня ножа нет.

- Сиплый, дай ему нож.

- А у меня тоже нет.

- Вот и привет вам, дорогие телезрители. А у кого, по вашему, должен быть нож?

- Чего ты, старый, на меня сразу наезжаешь? Чуть что, сразу я виноватый. Сам-то почему нож не захватил?

- Твою ж дивизию. Не все же мне за вас думать. Должны хоть раз собственными мозгами работать. Как теперича жрать будем?!

- Кажется, самосвал едет, - тихо заметил Виталик.

- Только я все должен за них додумывать. Только я..., - никак не мог успокоиться старик, обхлопывая свои карманы в поисках ножа.

- Да тише ты, дед. Едет кто-то.

Митяня приложил ладонь козырьком ко лбу. В потоках уже разогревшегося на утреннем солнце воздуха на горизонте дрожала черная точка.

- Небось, снова 222жигуль222, - скептически пробормотал старик.

- Самосвал, - с удовольствием просмаковал Сиплый. - Я самосвал за десять километров узнаю. КрАЗ.

- Что-то маловат он для КрАЗа.

- Ты меня, старый, еще в самосвалах поучи. Уж в чём, в чём, а в самосвалах я поумнее тебя буду. Считайте, что мы уже уехали. У него хоть цыганский табор в кабине ехать будет, а все равно остановится и найдет местечко. Потому что самосвальщик - это...

- Да слышали мы уже тебя. Раскудахтался - самосвальщики, самосвальщики. Такие же они, как и все. Ты к нему до вечера на драной козе не подъедешь, а после работы бутылку сивушной покажи, так весь его гонор, как и не было. Видал я таких. У меня с ними разговор короткий. Сигналь ему, чтобы не проехал.

Машина неслась на полной скорости и будто не замечала протянутой Сиплым поперек дороги руки.

- Виталий Владимирович, отойди подальше, а то того и гляди, колесом заденет, мокрого места не оставит, - посоветовал Митяня.

Самосвал скорость не сбавлял. До него было уже совсем близко.

- Ну, что ж, - произнес Сиплый, - раз противник на позывные не отвечает, значит, надо идти на таран, - он смело вышел на середину шоссе.

- Уйди с дороги, нелюдь азиатская! Раздавит. Уйди, говорю!

Митяня бросился вслед за Сиплым и схватил его за рукав. Самосвал застонал тормозами, зашипел компрессорами, накренился всей своей махиной вперед, пыхнул парами в последний раз и затих.

Митяня так и замер, обхватив Сиплого за руку. Азиат тоже не шевелился. Получилась своеобразная скульптурная композиция прямо посреди дороги.

- Мне монтировку взять или как? - спокойно сказал водитель, высунув голову в боковое окошко.

Лица его за дымом и пылью видно не было, но хрипловатый голос показался знакомым.

- Смотри, Митяня, не узнаешь товарища?

Старик отпустил рукав Сиплого и сощурил глаза, вглядываясь в лицо водителя.

- Ба-а, знакомые все лица! - воскликнул Сиплый и подошел к кабине.

- Геофизики, что ли? - пренебрежительно буркнул Заводной.

- Ну да, собственной персоной. От судьбы не уйдешь. Ты далёко?

- А начальник ваш где?

- Нет его. Одни мы. Подкинешь? У нас задание срочное.

- Жалко, - произнес Заводной.

- Что жалко?

- Жалко, что начальника вашего с вами нет. У меня с ним разговор с прошлого раза недоговоренный остался, - Заводной злобно прищурил один глаз, под которым еще видна была синева - память командирского кулака. - Уйди с дороги, едят тебя мухи, проехать дай, - сказал он и решительно взялся одной рукой за ручку скорости, другой крутанул ключ зажигания. Мотор заревел, из под колес ударила пахучая теплая струя.

- Подожди, друг, - Сиплый вскочил на подножку. - У нас дело государственной важности. Нам надо срочно документы в поселок доставить. Если не доставим, то будет международный скандал. Понимаешь? Международный!

Заводной высунул одну руку и схватил ею Сиплого за горло, тряхнул разок и отпустил. Сиплый повалился с подножки вниз спиной и ударился об асфальт затылком. Песчаная пыль из-под колес хлестнула Виталика по щекам. Он заслонил лицо рукой, зажмурил глаза, а когда открыл, машина была уже метров на пятьсот впереди.

- Ну что? - злорадно усмехнулся Митяня.

- Да ничего, - пробурчал Сиплый, поднимаясь. - Сволочей на свете еще много.

Он пощупал затылок. На ладони остался липкий красный след.

- Еще сотрясение мозга получить не хватало.

- Так тебе и надо. Будешь знать, как спорить. Самосвальщики, самосвальщики. Такое же дерьмо, как и ты, только, может, еще хуже. Ладно, пошли дальше. Нечего здесь рассиживаться. Виталий Владимирович, трубу не забудь.

Но машина Заводного далеко не уехала. Она вдруг остановилась на горизонте в раздумье, а потом, не разворачиваясь, понеслась задом по прямой назад.

- Я же говорил, - неуверенно произнес Сиплый и остановился.

- Ты бы лучше отошел, монгол, с дороги, - предупредил Митяня. - Мало ли, что у него в голове. Дурак, он хоть с утра дурак, хоть с вечера. Может, он тебя еще раз головой об асфальт шмякнуть захотел.

Самосвал подкатил на прежнее место и заглох. Геофизики молча смотрели на кабину. Сиплый держался одной рукой за затылок. Виталик прижимал тубус к груди. Митяня враждебно хмурился. Ничего хорошего он не ждал.

- Чего вылупились?! - крикнул из кабины Заводной. - �ли вас нужно под белы рученьки поднять, едят вас мухи?

- � чтобы ни звука, - сказал он, когда геофизики плечом к плечу молча расселись в его просторной кабине. - Считайте, что снимаем немое кино. До поселка я вас не повезу, не по костюму честь, до поворота подброшу и хватит. Дальше другого дурака поймаете.

Заводной был прирожденным лихачом. Он выжимал из машины все соки, гнал эту многотонную груду металла с лязгом по пустынной дороге на самой предельной скорости, не взирая на редкие дорожные знаки. 222Едят тебя мухи222, - изредка рычал Семен и рвал ручку скоростей так яростно, словно хотел вырвать ее с корнем. Машина стонала, взбиралась на подъем и без передыха мчалась вниз. 222Давай, давай, Анюта222, - тихо подзадоривал ее водитель. Самосвал дребезжала каждой гайкой. Вот-вот рассыплется по частям.

Геофизики обиженно молчали. Виталик забыл про тубус и обеими руками крепко держался за пластмассовый выступ на панели приборов. Километровые столбы мелькали один за другим так быстро, что, казалось, еще немного, и они сольются в один сплошной ряд, выстроившийся параллельно размытой зеленой стене кукурузного поля. Оставленный без присмотра тубус болтался где-то под ногами.

- Трубу подбери, - сердито заметил Митяня.

Виталик наклонился, чтобы поднять тубус, но машина в очередной раз с грохотом подпрыгнула, и он инстинктивно впился ногтями пальцев в плечо старика.

- Эх, безрукое дитя, - проворчал Митяня, сам поднял тубус и сжал его коленями. - Ничего доверить нельзя.

Он еще что-то пробубнил под нос, Виталик за грохотом расслышал только одно слово - 222дрыном222.

- Это и есть ваши документы государственной важности? - с ехидцей в голосе спросил Заводной, покосившись на тубус.

- Они, - коротко ответил старик.

- � чем же они такие важные?

- А тем, что..., - открыл было рот Сиплый, но Митяня толкнул его локтем в бок, чтобы не болтал лишнего.

- Военная тайна, - закончил старик и отвернулся к окну с обидой.

Заводной фыркнул недоверчиво.

- Все-то у вас, геофизиков, через вранье делается. Какая профессия, такие и люди.

- Понимал бы что, - буркнул Митяня. Он еще хотел добавить 222ковздюк толстопузый222, но вовремя сообразил, что в их положении конфликт с водителем не желателен.

- Да уж понимаю. �зучил я вас, чертей, хорошенько. Довелось мне однажды шоферить у такого же ухаря, как ваш начальник. Тот тоже с утра сапожки свои гуталином начистит, ремнем подпояшется, планшет под мышку засунет и пошпарил по полям, по лугам с приборчиком. А за ним с десяток таких как вы дармоедов бегает. Один железяку какую-то носит, другой аккумулятор, третий просто руки в карманы. Ухарь в приборчик посмотрит - тридцать пять, говорит. Другой на бумажке пишет - тридцать пять. Ухарь снова в приборчик посмотрит - сорок два, говорит, другой на бумажке пишет - сорок два. � так целое лето. На первый взгляд, все вроде бы при деле, зарплату получают, а чего делают, одному черту известно. Я тоже сначала думал - ученые люди, не хуже хирургов, едят их мухи. Потом приехала на этот участок бригада буровиков проверять их работу. Разбурили они дыру, разбурили другую, а там нет не шиша - один песок. Вот вам и ученые люди - целое лето зря только государственный хлеб жрали. Другой повинился бы на его месте, сказал бы, что ошибся, а этот ухарь даже не покраснел. Отклонения, говорит, промышленные помехи, едят его мухи. � вот за эти отклонения ему премию выписали, а работягам его . хрен с подливкой. Они-то привыкшие, молчат, ну а я молчать не стал. Я ему сказал..., - Заводной потряс одним кулаком в воздухе. Глядя на его вздутый от праведного гнева кулак, можно было не сомневаться - ухарю тому досталось хорошо.

- Придурков в любой профессии полно, - ответил на это откровение Митяня.

- � у самосвальщиков сволочи попадаются, - поддакнул Сиплый, будто не утверждал всего час назад совершенно обратное.

- Бывают, - хмуро согласился Заводной, - но они у нас все на виду. Если ты сволочь, то на второй день без башки останешься. Это у нас быстро. А такие, как тот ухарь, до старости с приборчиком ходить будут, а им только почет и премии. � ведь видно с первого взгляда, что паршивый человек, а все равно - почет и премии. � ваш начальник такой же, я его с первого взгляда...

- Ты нашего Командира лучше не трогай. Он в твою теорию ни с какой стороны не влазит.

- Командир, - презрительно фыркнул Заводной. - Таких командиров только при штабе и держать, а на боевой позиции они как коровья лепешка на дороге - объехать нельзя, а колеса марать не хочется.

- Ты слова выбирай, а то...

- Что то?!

- А то!..

Дед нахохлился, раздул ноздри. Заводной тоже - одним глазом, тем что с синяком, на дорогу смотрит, а другой в сторону Митяни выпучил с яростью, словно проткнуть хочет.

- Дед, - Сиплый дернул старика за рукав.

- Не трожь меня, монгольское отродье! - старик отмахнулся от него. - А то и тебе достанется, - уже тише произнес он, сложил руки на груди и уставился на дорогу с еще большей обидой.

- Вот то-то, - сказал Заводной и тоже замолчал.

Дорога стала плавно подниматься вверх. Андрей �ванович, следуя заученным в водительской школе правилам, переключил скорость, но не к стати замешкался с педалями. Машина заглохла и покатилась назад.

- Ручной тормоз, - спокойно скомандовала Антонина Васильевна, вовремя открыв глаза.

- Конечно, милая, - ответил покорный супруг.

- Теперь медленно снимайся с ручника и заводи.

Но машина - красатулечка моя - вдруг заартачилась и заводиться уже не хотела. Она только хрипела стартером и не трогалась с места.

Андрей �ванович заволновался, ключ зажигания нервно бился в его руках, дребезжа массивным брелком, с залитой в плексиглас голой красавицей.

- Проклятая, - это было самое грубое ругательство, которое учитель математики позволял себе произносить в присутствии жены и ребенка.

- Выйди и посмотри аккумулятор, - со знанием дела приказала Антонина Васильевна.

- Да, конечно, милая. Ты посиди тут, я быстро.

Но милая сидеть не пожелала. Она вышла из кабины вместе с супругом и тоже склонилась под откинутым капотом.

- Вот тут подергай, - сказал она.

Андрей �ванович подергал, потом сел в машину, повернул ключ зажигания, но мотор все равно заводиться не хотел.

- Теперь тут, - указывала Антонина Васильевна.

Андрей �ванович послушно дергал и тут, и там, и под этим, но все было напрасно. В механизмах он не разбирался. Этот недостаток был самым большим недостатком его в целом положительного портрета. Если в их доме ломался утюг, то Антонина Васильевна даже не обращалась к нему за помощью, сама вооружалась отверткой и начинала ковыряться внутри. 222Ну и досталось же мне, - приговаривала она при этом, - гайку в доме завинтить некому222. Андрей �ванович обычно стоял рядом, стойко перенося все обидные слова, и держал в руках пассатижи, чтобы вовремя подать их жене.

- Дай я сама, - не выдержала она и оттеснила мужа. - А ты садись за руль и заводи.

- Ты испачкаешься, Тоня, - робко возразил он, но послушно сел в кабину.

После нескольких неудачных попыток Антонине Васильевне показалось, что ее муж и заводить-то толком не умеет. Может быть, ключ надо резче проворачивать или глубже засовывать?

- Дай я сама, - сказал она и согнала Андрея �вановича с водительского кресла. . Ну, и досталось же мне. Чего ты стоишь? Дергай провода.

Стартер заикался, пыхтел, а мотор упорно молчал. Вот тебе и красатулечка, вот и нахваливай ее после этого.

Самосвал Заводного появился на горизонте, как волшебное спасение. Машины со щебенкой должны были пойти только через час, и Андрей �ванович уже тайной пораженческой мыслью решил, что этот час им придется куковать здесь. � тут вдруг такое нежданное счастье. Он выставил одну руку поперек дороги еще задолго до того, как самосвал приблизился к ним.

Машина продолжала мчать на полной скорости и, казалось, совершенно не собирается останавливаться. Андрей �ванович уже опустил в отчаянии руку, когда застонали тормоза и зашипели компрессоры. Заводной просто не привык тормозить издалека, он делал это со свойственной ему удалью, резким толчком ноги, чтобы услышать, как трутся об асфальт застопоренные шины. Резина у него была вечно лысой и истиралась, как колготки на коленях годовалого ребенка, но в удовольствии он себе отказывать не хотел.

- Что такое? - неприветливо произнес самосвальщик хриплым голосом, спустившись на своих неуклюжих коротеньких ножках с высокой подножки.

- Вот, - Андрей �ванович развел руки, - не заводится.

- С аккумулятором что-то, - уверенно подсказала всезнающая Антонина Васильевна.

Заводной ответил ей тяжелым взглядом исподлобья - мол, твое дело крайнее, женщина, - оттопырил важно губу, затем выдернул из мотора одну свечу и посмотрел на нее брезгливо.

- Нагорела, - сказал он и сунул свечу учителю математика. - Отверткой соскреби, а потом зажигание отрегулируй.

Андрей �ванович достал из багажника отвертку. Оскорбленная пренебрежительностью Тэтчериха недружелюбно наблюдала за действиями Заводного, который тем временем вынул другую свечу. Та тоже была черная от нагара.

- Не так, косор-рукий, - Заводной грубо выхватил из рук Андрея �вановича отвертку и стал яростно соскребать нагар с наконечника свечи. - Вот так ее, падлу, чтобы до чистого. Вторую давай, - диктаторским тоном приказал он.

- Ужас какой-то, - Антонина �вановна возмущенно передернула плечиками и отвернулась.

Заводной поднял на нее свои бычьи глаза.

- Твоя, что ли, баба? - спросил он.

- Ну, знаете ли! - вспыхнула учительница биологии.

- Я вас очень попрошу..., - мягко попытался предотвратить конфликт Андрей �ванович.

- Чего?!

- Это ведь он на зло нам остановился, - ворчал Митяня, глядя через стекло на склонившегося под капотом 222жигуленка222 Заводного. - Хочет показать, какой их брат шоферский бравый народ, а все остальные, значит, шмоток рванины. Если бы нас рядом не было, просвистел бы мимо и даже не почесался, харя толстопузая. Любуйся, монгол, на своих любимцев-разлюбимцев, чтобы потом не кудахтать, как попугай - ах самосвальщики, ух самосвальщики.

- Ты к нему не справедлив, Митрий Палыч, - усмехнулся Сиплый. Ссадина на затылке его уже не беспокоила. - Он же вернулся за нами, подобрал. Выходит, совесть у него еще есть. Ты лучше не на него зверись, а на этого педагогишку. Он побрезговал нашими персонами, подвозить не захотел, вот за это сейчас и расплачивается. Пусть теперь общаются с этим грубияном. Мы хотя бы люди культурные, матами не стали бы в его машине выражаться, а этот шоферюга сейчас при Тэтчерихе и дочурке что-нибудь обязательно загнет, не постесняется. Смотри, смотри, как она фыркает, плечиками своими подергивает. Это ей не двоечников за уши тягать, этот сам кого хочешь потягает.

В это время ситуация возле 222жигуленка222 накалилась до предела.

- Чего?! - Заводной подбоченился и животом уперся в хлипкую фигуру Андрея �вановича.

- Я просто хотел вас попросить поаккуратнее со словами. Здесь дети, - мягко ответил учитель.

- Да чего ты сюсюкаешься с этим хамом. Пусть катится своей дорогой. Без него обойдемся, - выпалила возмущенная до глубины души Антонина Васильевна.

- Цыц, куриные потроха! - оскалился на нее самосвальщик.

- Я вас очень порошу...

- А ты, сучий хвост, - Заводной резко выбросил руку вперед и цепко ухватил учителя математики за горло точно таким же образом, каким час назад он ухватил Сиплого.

Это был любимый прием Семена. Особенно он хорош для воздействия на некрупных противников, до которых можно дотянуться, и которые вряд ли смогут ответить. Они сразу цепенеют на руке и успокаиваются, делай с ними после этого, что хочешь. Осечки такой прием почти не дает. Только однажды он не сработал. Заводной просто недооценил Ткача. Он думал, что тот пыль в глаза пускает своей бывалой важностью, а на самом деле прижми его покрепче, он и расплачется. Но Командир ответил хлестким ударом поддых, а потом еще по лицу добавил.

- Убери от него свои вонючие лапы, быдло! - закричала Антонина Васильевна и принялась колошматить Заводного по спине дамской сумочкой.

На лакированной поверхности сумочки то вспыхивали, то гасли солнечные блики. �х шестилетняя дочурка проснулась, прилипла лицом к окну 222жигуленка222 изнутри, и широкими напуганными глазами смотрела на взбесившихся взрослых.

- Уйди, стерва! - Заводной попытался отмахнуться одной рукой, но Антонина Васильевна ловко отскочила в сторону и тут же еще раз огрела его сумочкой - теперь уже по голове.

- Ах ты, шалава!

- Я вас попрошу..., - прохрипел Андрей �ванович. Он беспомощно болтался в могучих пальцах самосвальщика, словно в рачьих клешнях.

Сиплый выскочил из кабины самосвала первым и повис у Заводного на плечах. Тот легко стряхнул его и еще сильнее сжал горло учителя. Андрей �ванович выкатил глаза. В этот момент подоспел Митяня. Он с разгону оттолкнул самосвальщика. Заводной выпустил учителя, сделал несколько неловких шагов в сторону, покачнулся на маленьких коренастых ногах, но равновесие не потерял и не упал.

- Совсем спятил, недоумок толстопузый!!! - заорал Митяня и выставил перед собой сухие кулаки, готовый по-своему встретить противника.

Тэтчериха воспользовалась замешательством, подскочила и ударила Заводного еще раз сумочкой. Потом еще раз.

- Убери эту дуру, - сквозь зубы процедил разъяренный самосвальщик и отмахнулся от женщины, словно от назойливой мухи.

- Не смейте грубить! - завизжал пришедший в себя Андрей �ванович.

Заводной, тяжело дыша, с минуту смотрел на эту взлохмаченную компанию. Кулаки его набухли - вот-вот кожа на них лопнет, желваки на лице жили своей жизнью.

- Ну и катитесь ко всем..., - сказал он и решительно направился к самосвалу. - Брысь отсюда! - раздался из кабины его голос.

Виталик выскочил оттуда, пригнув голову, словно набедокуривший котенок.

- � не попадайтесь мне больше на дороге! Гео-фи-зи-ки! Зашибу! - напоследок пригрозил Заводной, завел мотор и уехал.

- Образ-зина толстопуз-зая. Вот же образ-зина, - смакуя каждую согласную, произнес Митяня, когда самосвал перевалил через подъем на дороге и скрылся с глаз.

- Сумасшедший какой-то, - согласился Андрей �ванович.

Он тоже тяжело дышал. У рубашки на груди не хватало пуговицы. Жидкий хохолок на голове был взъерошен.

- Обыкновенное быдло, - спокойно сказала Антонина Васильевна, открыла сумочку, которой только что дубасила Заводного, и достала оттуда зеркальце.

Митяню почему-то это зеркальце еще больше разозлило. Мы тут за нее на амбразуру бросались, а она хоть бы 222спасибо222 между делом сказала.

- Ну, он-то дурак, а вы? - еле сдерживая себя, произнес он. - Не видите какой человек? Зачем дразнить его было?

Андрей �ванович недоуменно развел руки:

- А что мы? Я ему ни слова не сказал, а он ни с того ни с сего взял и оскорбил мою жену. Я же не мог такую грубость в отношении нее допустить. Тем более, здесь у меня ребенок. Вы бы как поступили?

- Зачем ты перед ними оправдываешься? - оборвала его на полуслове Тэтчериха. - �м-то какое дело?

Она привела растрепавшиеся волосы в порядок, потом достала губную помаду, выпятила нижнюю губу, полоснула по ней ядовито-красным кончиком. Андрей �ванович замолк, виновато посмотрел на нее.

- Нам-то большое дело, уважаемая товарищ учительница, - вспылил старик, - нам такое дело, что вы тут - 222ля-ля, тру-ля-ля222, - а мы на самолет опаздываем. Только этот придурок на самосвале и согласился нас подбросить, а теперича из-за ваших 222тру-ля-ля222, 222спасибо222 и 222позвольте222, мы не успеваем. Вот у нас какое дело.

- Ну и не надо было. Вас никто не просил, - фыркнула Тэтчериха, продолжая малевать свои губы.

- Да если бы не мы333, - встрял Сиплый.

- А ты вообще заткнись! . обрушился на него Митяня. - Самосвальщики, самосвальщики. Вон он, твой самосвальщик, по дороге хвостом метет, а ты здесь торчишь за сто километров от поселка. Теперича молчи в тряпочку. Образина такая же, как и он, если не хуже.

- Не шумите пожалуйста. � не выражайтесь. От вашего шума уже голова болит, - произнесла Тэтчериха и достала пудреницу.

- Ах, у нас голова болит!

Митяня набрал полную грудь горячего воздуха, зрачки его расширились от гнева. Андрей �ванович тут же встал между ним и своей женой.

- Дед, не кипятись. Ну их всех, - Сиплый тронул Митяню за плечо.

Но тот резко оттолкнул его и еще замахнулся рукой. Сиплый попятился на всякий случай назад.

- � не подходи ко мне, - сказал ему старик и опустил руку. - Пошли, Виталий Владимирович.

Он обиженным широким шагом пошел по дороге. Виталик догнал его и пристроился в спину.

- Большое вам спасибо, господа педагогики. Довели нашего старика. Мне и то так доводить его не удавалось, а у него, между прочим, сердце больное. Два дня назад еле откачали, - укоризненно сказал Сиплый, засунул руки в карманы брюк и последовал за своими.

- Пить меньше надо, тогда и сердце будет здоровое, - Тэтчериха щелкнула пудреницей, опустила ее в сумочку и требовательно посмотрела на мужа. - Что с мотором?

Андрей �ванович вздохнул, вставил свечи на место, сел в кабину. Мотор завелся сразу. Простой рецепт Заводного оказался верным. �з-за такой ерунды ввязались в историю.

- Езжай, чего смотришь? - сказала супруга и села рядом.

- А может...?

- Что, может?

- Они же на самолет опаздывают.

- Только не смеши меня своей наивностью. Ты видел их лица? Я даже не могу это назвать лицами. С такими лицами ни в один самолет не пустят. � билеты на самолет с такими лицами не продают. Они бы еще про симпозиум что-нибудь соврали.

- Они же нам помогли.

- Чем помогли? Подышали друг на друга, глазами посверлили, вот и вся их помощь.

- Ты не можешь этого отрицать, Тоня.

- Мама, они нам помогли, - донесся с заднего сиденья голос дочери.

- А ты помолчи!

- Ребенок прав.

Это был настоящий бунт. Антонина Васильевна сложила руки на груди и отвернулась к окну. Мотор продолжал работать вхолостую.

- Хорошо. Что ты предлагаешь? - раздраженным голосом спросила она.

- Довезти их до поселка.

- А дальше?

- Р� РІСЃРµ.

- Р� РІСЃРµ?

- Р� РІСЃРµ.

- � каким же образом ты собираешься их довозить? На крыше? �ли в багажнике? �х трое. � нас трое. Всего шестеро.

- Они сядут на заднем сиденье.

- Значит, твоя разлюбимая доченька поедет на крыше? Так?

- Я не хочу на крыше, папа?

- Ты не поедешь на крыше, Катя. Ты поедешь с мамой на переднем сиденье.

- Что это значит? - возмутилась Антонина Васильевна.

- Здесь много места, Тоня. Вы поместитесь. Можешь взять ее на колени.

- На колени? Ей же не два годика. А нам ехать еще два часа. Я буду два часа держать эту семилетнюю дылду на коленях? У меня же ноги отсохнут.

- Ей не семь, а шесть.

- Ей почти семь.

- Мне почти семь, но я не дылда.

- Сколько раз тебе говорила, не вмешивайся, когда взрослые разговаривают!

- Не ерзай, пожалуйста, - в очередной раз одернула Антонина Васильевна свою дочь, - сил нет уже твое ерзанье терпеть.

- А давайте я девочку возьму к себе на колени, - предложил с заднего сиденья Сиплый.

- Еще чего, - ответила Антонина Васильевна, - может, и мне прикажете к вам на колени сесть.

Митяня гневно посмотрел на Сиплого, пошевелил беззвучно губами.

- Ну ладно, ладно, молчу, - тихо ответил тот на его взгляд и сложил руки на груди.

- Не ерзай, тебе говорю! - прикрикнула Антонина Васильевна.

- Мне жестко, - проскулила Катя.

Митяня тяжело вздохнул и почти с ненавистью посмотрел на девчонку. Каждое 222не ерзай222 он принимал себе в упрек. Расселись тут, как баре, а этой пискле жестко, видите ли. Что за дети пошли - то им жестко, то им горько. Мы в наши годы сидели, где присядется, спали, где приляжется, жрали, что дадут - и выдюжили, ничего у нас от этой жесткости не отсохло.

Андрей �ванович глянул в зеркало над своей головой. Геофизики были похожи на попавших в городской ресторан деревенских родственников, которые боятся лишний раз прикоснуться к вилке. Вероятно, они стеснялись своего потрепанного вида. �м легче было бы ехать в грязном прицепе трактора, чем в кабине легковой машины, да еще с учителями - интеллигентами. Более-менее естественно вел себя только узкоглазый плут с противным разбитым лицом. Он вертел головой из стороны в сторону без стеснения. На остальных же было смешно смотреть. Особенно напряженный вид был у старика. Он немигающим, серьезным взглядом глядел впереди себя, руки положил на колени, как примерный школьник, спину выпрямил, не смея навалиться на покрытую плюшем спинку кресла. Молоденький паренек тоже был вылит из гипса - такой же бледный от смущения и такой же неподвижный. Он прижался к дверце, скукожился и уставился в окно, словно хотел что-то разглядеть в этом однообразии проплывающей мимо кукурузной стены. Катя несколько раз поворачивалась к нему и бесцеремонно рассматривала его лицо. Паренек от этого разглядывания готов был слиться со стеклом. (Виталик по личному опыту знал, что дети - самые опасные для него существа, опаснее даже таких типов, как Сиплый).

- Катя не вертись, - мягко попросил Андрей �ванович, сжалившись над пареньком.

- А где ты поцарапался? - Катя, не обращая внимания на просьбу отца, ткнула пальцем Виталика в щеку.

- Что за ребенок! Не вертись, тебе сказал папа! - зашипела Антонина Васильевна.

- Чего? Нельзя? - снова заскулила та.

- Нельзя! Домой приедешь, там и вертись, сколько влезет.

- Ты у меня спроси, где я поцарапался, я тебе расскажу, - осклабился Сиплый. От улыбки его глаза окончательно сплющились, монголоидные скулы над щеками надулись до блеска, набухшая разбитая губа вывернулась, как перепарившееся тесто из крынки, наружу показались прогнившие зубы.

Митяня нервно кашлянул и тайком ущипнул азиата за колено.

Девочка в ответ Сиплому покрутила пальцем у виска, а затем кокетливо подперла языком верхнюю губу, ехидно улыбаясь при этом - прямо бедствие, а не ребенок. Митяне так и хотелось снять с себя ремень и отстегать ее по мягкому месту.

- Сиди, последний раз говорю, и не приставай к людям!

- Я не пристаю.

- Да пускай резвится. Она мне не мешает, - снова осклабился Сиплый.

- Зато мне мешает, - грубо ответила Антонина Васильевна.

- Тебя как зовут? - Сиплый наклонился ближе к переднему сиденью.

- Катерина, - ответила девочка и снова высунула язык.

- Катюша, значит. Расцветали яблони и груши.

- Поплыли туманы над рекой, - язвительно продолжила Тэтчериха. - Может быть, хватит?

Митяня еще раз ущипнул Сиплого за ногу. Тот сдвинул свои колени в сторону и продолжал куражиться.

- Нет, почему же хватит? - сказал он.

- Да потому, что и без того много чести.

- Вот как?

- Представьте себе.

Катерина хихикнула, посмотрел на Сиплого и снова покрутила указательным пальцем у виска.

- Что это такое? - Антонина Васильевна ударила дочь по пальцам.

- А вы куда лететь собрались? - спросил Андрей �ванович, чтобы только разрядить обстановку.

- Вот именно, интересно было бы узнать, - Тэтчериха криво усмехнулась.

Катерина тоже фыркнула, подражая маме.

- В Москву, - не моргнув глазом, ответил Сиплый.

- Надо же, - с сарказмом произнесла учительница. - � что же? Ждут?

- Устали уже ждать. Три раза 222Чайку222 к Домодедово подгоняли, а нас нет и нет.

- В Москву из наших мест, к вашему сведению, во Внуково прилетают, а не в Домодедово.

- А у нас спецрейс. Прямиком в Домодедово.

- Знаю я ваш спецрейс. Самолет с решетками, называется. Специально для вашей гопкомпании. Авиационный вытрезвитель. Угадала?

- Тоня не надо, - мягко попросил Андрей �ванович.

- Что не надо? Ему можно издеваться, а мне нельзя?

- � мне нельзя, - пискнула Катя.

- А ты молчи, а то папа сейчас машину остановит и тебя высадит.

Они уже приближались к 222американским горкам222. Даже если ехать таким тихоходом, который мог позволить учитель математики своей новой машине, геофизики с запасом успевали в оставшееся время и к Командиру в больницу заскочить, чтобы показать ему виталиковы графики, и до соседнего с поселком военного аэропорта в Губинке добраться, чтобы передать бумаги Зиновию Федоровичу. Губинка находилась всего в десяти километрах от Рудознатцев. Для гражданских полетов этот аэропорт не использовали, но у Зиновия Федоровича там были свои связи.

Еще задолго до 222американских горок222 Андрей �ванович начал морально готовиться к неровному отрезку шоссе и мысленно репетировал движения руки на ручке скорости, чтобы не вызвать лишний раз недовольство супруги. В этот момент он был предельно сосредоточен и неразговорчив.

Катю скоро сморило, и она снова заснула, положив головку на плечо матери. Две короткие косички с вплетенными в них бантами рожками торчали вверх. Обе ноги Антонины Васильевны уже затекли, но она боялась пошевелить ими, чтобы не разбудить неугомонную дочь. Виталик и Сиплый тоже стали клевать носами. В машине, наконец, установилась тишина...

- Стой!!! - вдруг вскрикнул Митяня.

Андрей �ванович успел пяткой надавить на ускользающую педаль тормоза. Машина резко остановилась. Катя вздрогнула на плече матери. Виталик только благодаря вовремя выставленным вперед руками не зарылся лицом в крашенные волосы Антонины Васильевны. Сонливость сразу улетучилась.

Все удивленно посмотрели на старика. Тот беспокойно оглядывался вокруг себя, словно что-то искал.

- В чем дело? - строго спросила Антонина Васильевна.

- Бумаги, - промямлил Митяня побелевшими губами.

- Что бумаги?

- Остались там.

Сиплый хлопнул себя ладонями по коленям и нервно хохотнул.

- Ты оставил трубу у этого бешенного?

- Они остались там.

- Это ты их оставил, старый, а не они остались. Понятно? - Сиплый ткнул пальцем в грудь Митяни. - Ты. � не вздумай сейчас обвинять меня или Виталия Владимировича.

Старику действительно крыть было нечем. Он по собственной воле забрал тубус у Виталика, когда они ехали в самосвале Заводного, и теперь выходило так, что он же его и забыл.

Поворот к лагерю буровиков уже давно остался позади. Где сейчас искать этого толстопузого? Еще минуту назад времени было хоть отбавляй, а теперь получалось, что его катастрофически не хватает. Добраться до буровиков займет не меньше двух часов, если на машине. А где ее сейчас возьмешь? Педагогишка этот ни за какие пряники не согласится поехать туда, а уж мымра его и подавно не даст своему мужу такого разрешения. Эх!..

- Что теперь делать будем, старая калоша?

- Я откуда знаю, что делать? Вечно я за всеми должен смотреть, за всеми должен доглядать, - защищался как мог старик. - У самих-то голова на плечах есть? Не видели, что я без трубы сижу?

- А ты на других не переваливай.

Андрей �ванович и его жена наблюдали за их перебранкой, ничего не понимая. Антонина Васильевна не очень-то и собиралась что-то понимать. Она понимала одно - сейчас их дороги разойдутся. Вот и замечательно, а больше ничего и понимать не надо.

- Ну, старик, ты отчебучил. Так отчебучил, что хоть землю ешь, все равно не поможет.

- Я за все у вас ответственный. А сами...

- Может быть, вы в таком случае на улице доругаетесь? - спокойно предложила Тэтчериха и открыла свою дверцу, - Вылезай, - сказала она Кате, ссаживая ее с колен, - сейчас поедешь на своем месте.

Старик буркнул что-то неласковое в ответ и стал выталкивать из кабины Виталика.

- Шевелись, парень! Некогда сейчас сопли жевать.

- Сопли, - передразнила Катя. Она сразу уселась на освободившееся заднее сиденье и стала увлеченно расправлять под собой края платьица так, чтобы они лежали на плюше красивым кругом.

- Вы действительно торопитесь к самолету или это была шутка? - спросил Андрей �ванович у задержавшегося в салоне Сиплого.

- Да, какая уж там шутка. В полпятого самолет из Губинки рейс. Мы должны были подвезти документы, а этот пень трухлявый... Да что там говорить, - Сиплый толкнул дверь со своей стороны и бросился следом за стариком и Виталиком, которые уже перешли дорогу и быстрым шагом следовали в обратную сторону.

Старик поносил себя на ходу по чем зря:

- Чтоб тебе сдохнуть, баран ты старый, чтоб тебе разорваться на части. Пригрелся, память растерял до последней крошечки. Где теперича искать толстопузого?

Виталик сопел за спиной и молчал. Это без вины виноватое сопение раздражило старика, и он от собственного бессилия накинулся на парня:

- А ты, Виталий Владимирович, тоже хорош. Ну, я, старый дурак, ничего не помню, а ты же еще молодой, глазами кругом лупаешь, руду под землей видишь, а такого не увидел. Это же не коробок спичек, в карман я трубу твою засунуть не мог, можно же было заметить, подсказать.

- Стой! - Сиплый кинулся навстречу желтому микроавтобусу, но тот вильнул задом и умчал мимо. - Сука!!! - заорал азиат ему вслед и помахал кулаком.

- Мы так и будем сидеть, или ты все-таки заведешь машину? - спросила Антонина Васильевна.

Андрей �ванович повернул ключ зажигания, машина задрожала на холостом ходу, но с места не двигалась.

- Что еще? - недовольно произнесла она.

- Мне кажется, что им надо помочь, - ответил Андрей �ванович, не глядя на жену.

- Ты в своем уме?

- Они же тут совершенно одни, машин сейчас очень мало. Кто их подберет? Тоня, милая, ты же сама понимаешь, что это будет правильно с нашей стороны и...

- Опять двадцать пять. Прямо Тимур и его команда. Как ты предлагаешь помочь? Ехать Бог знает куда, чтобы забрать какие-то документы? А потом что? Ты соображаешь? Это же весь день потерять. � еще не известно, чем все это кончится. С такими уголовниками разъезжать весь день, да еще с ребенком. Понимаешь ты это или нет?

- А что делать?

- Домой ехать, вот что делать! Мы и так им достаточно помогли. Я все колени из-за них отсидела. Хватит. Заводи и не дури.

- Может быть, у них действительно что-то важное. Потом в поселке будут говорить, что Стойниковы проехали мимо и не помогли. Тебе же самой перед детьми в школе будет стыдно.

- Прекрати играть со мной в благородство! О детях он подумал. О своем ребенке лучше подумай. Она устала и хочет есть.

- Я не хочу есть.

- А тебя никто не спрашивает! Сиди и молчи! Поехали, говорю, или это наш последний с тобой разговор.

- Тоня, я прошу тебя, не надо в таком тоне. Постесняйся Катерины.

- Что?! Это кто здесь из нас должен стесняться дочери. Не тот ли размазня, который шагу не может сделать без...

- Тоня, милая, посмотри на меня - Андрей �ванович вдруг окатил ее таким взглядом, что она осеклась на полуслове, будто захлебнулась.

Никогда еще он не смотрел на нее так. В глазах мужа была какая-то непонятная ей и несвойственная ему решимость. Он будто бы смотрел в проем самолетного люка и уже готов был сделать шаг в пустоту - не шаг злости или ревности, а шаг разочарования. Это было самое страшное. � она испугалась.

Ей всегда казалось, что она вышла за муж за Андрея от отчаяния и потому никогда не искала себе оправданий. Это было видно всем - Андрея она не любила. Как можно любить человека, который так покорен и так жалок. Уже много лет она была уверена, что имеет право на пренебрежительный тон. Во всяком случае, большего он не заслуживал, и с этим были согласны все ее подруги.

Но сейчас она увидела человека, который был жалок не оттого, что такова его натура, а оттого, что он сильно любил ее все эти годы и терпеливо прощал ее - ценой даже собственного унижения. Он прощал ее вспыльчивость, враждебность, а иногда и неприязнь. Но теперь что-то случилось такое, отчего источник прощения в нем кончился. �менно сейчас - из-за каких алкоголиков с большой дороги.

- �з-за каких-то алкоголиков? - шепотом произнесла она.

- Ты сама знаешь, что это не так.

Несколько минут они сидели молча. Антонина Васильевна кусала губы, Андрей �ванович часто моргал. Только Катя шумно вздыхала на заднем сиденье, но не встревала в молчание родителей.

- Хорошо, пусть будет по-твоему, - Антонина Васильевна резко открыла дверцу машины. - Катя, вылезай.

- Зачем?

- Пойдем пешком, вот зачем.

- Тоня, - Андрей �ванович схватил ее за руку.

- Все нормально, Андрей. Ты прав. Надо воспитывать ребенка своим личным примером, - она вышла, оправила юбку в бедрах, закинула длинные волосы за плечи, заколола их шпилькой.

- Что ты придумала?

- А что тут еще придумаешь. Мы с Катей сейчас дойдем до поста ГА�. Там Андрей Степанович дежурит, а его сын у меня еще переэкзаменоваться должен - вот пусть он что-нибудь и придумывает, а то не видать его мальчишке тройки. В крайнем случае, попутную машину поймаем. Тут до поселка совсем немного осталось.

- РўРѕРЅСЏ.

- Что, Андрюша?

- Будьте осторожнее.

- Не переживай. Я на попутках полжизни проездила. Не в первый раз. Катька, ты чего там копаешься?

- У меня сандали расстегнулись.

- Ну, так застегни! Я буду их тебе застегивать? �ли Пушкин?

- Пушкин.

- А ты не дерзи.

- А я не дерзю. Если хочете меня воспитывать своим примером, то почему я от этого должна страдать.

- Посмотрите на нее, настрадалась она, бедная.

- Да настрадалась, представь себе.

- Не смей огрызаться. Много воображать о себе стала в последнее время. Два километра пройдешь пешком, ничего с тобой не станется. Застегнула?

- Застегнула.

- Тогда за мной, - Антонина Васильевна махнула мужу на прощанье рукой, перекинула сумочку через плечо и пошла по обочине неторопливо.

Стойников долго провожал их взглядом, а потом развернул машину и помчал вдогонку за геофизиками. Его мелко колотило обидой, любовью, тревогой.

Антонина Васильевна тоже не скоро смогла унять в себе вспыхнувшие чувства страха и вины. Они вспыхнули неожиданно, как молния, но не угасли сразу, а противно тянули сердце много дней после.

�м с Катей не пришлось идти слишком далеко. На следующем подъеме 222американских горок222 их догнал горбатый 222запорожец222 с помятыми крыльями, выкрашенный наполовину в жутко лимонный цвет, наполовину в бардовый. Это чудо автомобильного дизайна принадлежало заведующему поселковой библиотеки. В Рудознатцах его звали ни много, ни мало - Достоевский, наверно, за косвенную причастность к литературе.

Лысый толстячок вылез из машины, обежал ее вокруг, услужливо открыл правую дверцу и театрально склонился:

- А я ломал голову, не ваш ли супруг промчался мимо меня так стремительно. Я на всякий случай посигналил ему, но лица не разобрал. Выходит, не ошибся. Куда же он поехал так быстро, а свое прекрасное семейство оставил посреди дороги?

- Забыл кое-что, - неохотно ответила Антонина Васильевна, мысленно проклиная такие случайные встречи. Лучше уж до самого поселка идти пешком.

- Неужели это 222кое-что222 такое важное и необходимое, что позволяет бросить очаровательную даму и очаровательное дитя одних посреди пустынной дороги?

Антонина Васильевна с трудом удержалась, чтобы не схамить. Застарелый фразеологизм Достоевского очень соответствовал его прозвищу и тем пыльным книгам в его библиотеке, которые никто в их поселке не читал. Говорят, что он преднамеренно купил именно горбатый 222запорожец222 и именно такой окраски, хотя денег у него хватило бы на более солидную машину с более благородным цветом. Он, видите ли, у нас эстет, ретроман и хламофил. В его доме (говорят) имеется граммофон, спит он (тоже говорят) на железной кровати с шариками на спинках и пытается освоить (кто-то даже самолично видел) японские палочки в еде. � это в нашем-то захолустье - среди бичей и алкоголиков.

- Какая смешная машина, - хихикнула Катя, протискиваясь на заднее сиденье через переднюю дверь.

- О! Это очень замечательная машина. В ней все не так, как в других, за это ее и ценю.

- А что в ней не так?

- Разве вы не знаете, прекрасное дитя?

- Я не дитя.

- Ха-ха, значит, вы уже прекрасная леди. Я сейчас вам расскажу, что это за машина. Во-первых, двигатель в ней...

- Может быть, мы все-таки поедем, - бесцеремонно перебила Антонина Васильевна. Она села на переднее сидень.

- Конечно, конечно. Только вы застегните ремешок, пожалуйста. Там впереди нас ожидает очень неприятный постовой. Он употребляет такие ужасные слова, от которых у интеллигентных дам случаются обмороки, так что лучше не давать ему повода нас останавливать.

- Не беспокойтесь за меня. У меня сильное сердце.

- Дядя Достоевский, вы про двигатель что-то хотели сказать, - встряла Катерина.

- Сиди спокойно, очаровательное дитя, а то сейчас вылетишь из этой замечательной машины и пошпирляешь домой ножками, - выпалила Антонина Васильевна и пристегнулась ремнем.

Достоевский посмотрел на учительницу с нескрываемым восхищением и завел мотор.

- Ой-ля-ля! Какая экспрессия!

- Заткнись, образина нерусская! Надоело уже слушать. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Уши устали от твоих сказок. Хоть часок молча можешь посидеть.

- А ты спроси у людей, если мне не веришь. Виталий Владимирович, такое может быть, если с научной точки зрения подойти? А?

Виталик весело пожал плечами, хотя определенно знал, что такого быть не может ни с какой точки зрения.

- � ты такой же темный, как наш старик, - махнул на него рукой Сиплый. - Только зря стипендию получаешь.

Геофизики были уже не те, что всего полчаса назад, когда в машине сидела Антонина Васильевна. Сиплый и раньше не чувствовал себя стесненным, а сейчас так и вовсе разухарился. Митяня свободно развалился на заднем кресле, прежнего напряжения в его лице как и не бывало, слово вымолвить он уже не стеснялся и за качеством лексикона не очень-то следил. С учителем он тут же перешел на ты. Это, наверно, было знаком признания и доверия. По крайней мере, у Андрея �вановича сразу сложилось такое ощущение, что его впустили в какое-то общество, в которое не всех пускают, а только избранных. Когда он их догнал и предложил подвезти, Митяня на шее у математика, конечно, не повис, но в глазах у него появилось столько благодарности, что Андрею �вановичу даже стало неловко от собственного великодушия.

Виталик тоже быстро расслабился. Взгляд в окно он уже не прятал, как раньше, улыбался почти без стеснения и при этом не просто искусственную приветливость показать хотел, а искренне радовался чему-то и даже еле слышно прыскал в кулачок - хм-хм, хм-хм.

Сиплый и Митяня расселись сзади, а Виталику предоставили переднее сиденье. 222Давай к рулю поближе, командир222, - щедро распорядился Митяня. Виталик, когда усаживался, зачем-то сказал Андрею �вановичу: 222�звините222, коленки сжал вместе, как девушка, чтобы не загораживать простор для ручки скоростей, застегнулся ремнем безопасности, хотя ребенку было понятно, что как только они свернут с шоссе на путь к лагерю буровиков, никакого ГА� уже не жди.

- Жми, Андрей �ванович, как можешь, - сказал Митяня и фамильярно, словно кучера, хлопнул математика по плечу. - У нас только пять часов осталось.

- Жми меня и я вернусь, только очень жми, - подхватил Сиплый и загоготал.

- Замолкнул бы ты лучше.

- Чего ты снова злишься, дед? Все же хорошо, все по плану. Сам не умеешь радоваться и другим не даешь.

- Твоя радость хуже атомной войны. От нее до беды один шаг.

- Тут сворачивать? - спросил Андрей �ванович.

- Тут! - хором ответили Митяня и Сиплый.

Машина съехала с шоссе. Скорость сразу пошла на убыль. Дорога была не расположена для быстрой езды. Жаркое солнце, как не старалось с утра, а эту дорогу иссушить не смогло после вчерашнего ливня. Под колесами - сплошная каша. 222Жигуленок222 неуклюже переваливался из лужи в лужу, брызгал грязью в разные стороны. Впервые ему довелось принимать такие испытания. У Андрея �вановича прямо сердце кровью обливалось от жалобного воя мотора. Мысли о справедливости, о жене, о любви, о самом себе тут же уступили место переживаниям за судьбу коробки передач и обоих мостов - переднего и заднего.

- Побыстрее бы, Андрюша, - иногда просил Митяня и доверительно касался плеча математика. - Время поджимает.

- Дорога, - виновато отвечал тот.

Они благополучно миновали то место, которое прошлый раз завалило оползнем. Сиплый, перекрикивая вой мотора, рассказывал Андрею �вановичу, как они 222с практикантом, то есть, извиняюсь, с Виталием Владимировичем, грязь лопатой грызли222. Митяня одергивал его, называл то 222брехуном азиатским222, то 222балаболкой нерусской222, но уже без злобы, а только по привычке.

222Занесло же меня, - периодически возникала мысль в голове Андрея �вановича. Угроблю машину, красатулечку мою. � наездиться как следует не успел, даже ни одной царапины на корпусе не получил, а после такого 222сафари222 наверняка придется на техремонт становиться222. Он включил 222дворники222 и позволил им пару раз пройтись по забрызганному грязью стеклу.

- Далеко еще?

- Далеко, - хором ответили Сиплый и Митяня. - Мы еще даже мимо нашей ночевки не проехали, а за ней неизвестно сколько ехать, туда только Командир добирался. Ты ехай смело, Андрюха, не оглядывайся.

Почти два часа они добирались до места первой ночевки геофизиков. Когда подъезжали, Сиплый снова возбудился, начал тыкать пальцем в размытое черное кострище на обочине, вспомнил, как они с Рыжим, напившись водки, играли в 222кто дальше плюнет222. Митяня называл его 222образиной некрещенной222. Виталик зажимал улыбку ладонью. Ему и самому ужас первой ночи сейчас виделся совершенно с других позиций.

Сразу после места ночевки дорога стала подниматься вверх. Река, сопровождавшая их по правому борту, скоро осталась внизу, а с левой стороны нависли огромным козырьком скалы. Андрею �вановичу постепенно становилось не по себе. Опыта управлять машиной в таких условиях у него не было.

Река внизу была уже тоньше брючного ремня. Бордюров и ограждений на дороге не было никаких. Такое ощущение охватило учителя математики, будто он по бревну над пропастью идет. Лишний раз руль повернуть страшно. Скорость у машины снизилась до предела. Грязь на подъеме стала еще гуще. Мотор уже не просто ревел от напряжения, а плакал. Колеса навертели на оси огромные комки земли. Пешком подняться вышло бы быстрее.

Виталик тоже улыбаться перестал. Одно дело - кататься по горным дорогам в закрытой будке вахтовки, совсем другое - видеть все это перед собой, когда от обрыва отделяет какой-то метр. Он на всякий случай отстранился от дверцы, боясь вывалиться, и теперь ручка скоростей все время билась о его колено, но Виталика это больше не смущало.

- Прижмись к скале от греха подальше, - посоветовал Митяня. - Тут встречных машин не будет.

Андрей �ванович еще не научился нарушать дорожную дисциплину, и, может быть, никогда бы не научился, во всяком случае, он никогда не позволил бы себе такую вольность, чтобы ехать по левой стороне, но сейчас страх был сильнее. Он прижался к скале так близко, как только мог, лишь небольшой зазор остался - того и гляди, весь бок корпуса обдерешь.

Только Сиплого ничто не брало.

- Красотища! - вздохнул он и откинулся на кресле. - Смотри, Виталий Владимирович, и запоминай. Когда еще такое увидишь? Ты вниз глянь, вниз. Да не трусь, не упадешь. Прямо как на Военно-Грузинской дороге.

- Отстань от парня. Сам любуйся, если делать больше нечего. Такой красоты здесь, как мусора, тошно уже от нее, - проворчал старик.

- Никакой в тебе романтики, дед. Ценить прекрасное совсем не умеешь, - азиат театрально выставил вперед руку. . Кавказ надо мною. Один в вышине стою над снегами333

- Где же буровики ваши? - нетерпеливо спросил Андрей �ванович. По спине у него давно проторил дорожку холодный ручеек, рубашка липла к подмышкам. Сейчас бы давно дома был, тещино сало на хлеб накладывал бы. Нет же, приспичило в положительного героя поиграть, побунтарить чуть-чуть захотелось. Права Тоня, снова права, тысячу раз права.

- Ехай, Андрюха, не робей, мимо не проедешь, - подбадривал Митяня. - Я так думаю, что мы еще спуститься отсюда должны. Буровики скорее всего у реки работают. Чем быстрее поднимемся, тем быстрее спустимся.

Они уже почти достигли верхней точки дороги. Нужно было только обогнуть еще один выступ скалы, а за ним открывался вид на крохотные бараки буровиков внизу, у берега реки.

Андрей �ванович дисциплинированно, как его учили в водительской школе, включил 222поворотник222 и немного подал машину вправо, чтобы не поцарапать корпус о выступающие камни...

� в это время из-за поворота показалась морда КрАЗа. Вернее, на долю секунды раньше Андрей �ванович услышал рокот мотора встречной машины, а потом увидел ее морду. От катастрофы их отделяли мгновения.

Маневрировать было уже поздно. Единственное, на что оказался способен только нарождающийся инстинкт водителя - это нажать на тормоза. Машину слегка занесло на вязкой жиже, и она ударилась левым бортом о скалы. Заскрежетал металл о камни, посыпались стекла. Андрей �ванович выронил руль, обхватил в страхе голову руками.

- Твою ж дивизию, - обреченно вздохнул Митяня.

КрАЗ увидел встречную машину и тоже ударил по тормозам, но ему остановиться было еще труднее, так как он шел на спуск, и тормоза удержать эту махину уже не могли. Огромные шины полоснули краями по правой боковине 222жигуленка222. Наружное зеркало отщелкнуло, как пивную пробку, задняя дверца не выдержала, и ее тоже поволокло за самосвалом вниз по дороге. Сиплый уцепился за рукав Митяни, чтобы не вывалиться в образовавшуюся пустоту.

Вдобавок ко всем бедам, в последний момент тормоза 222жигуленка222 тоже почему-то устали держать вес машины и отпустили ее. Машина Андрея �вановича начала медленно катиться задом вниз по уклону дороги. Сиплый заорал, но не монотонно, как обычно кричат люди в минуты смертельной опасности, а ритмично выкрикивал: 222Хоп-хоп-хоп222, словно его кто-то похлопывал кулаком по спине. Виталик даже кричать не мог - его парализовало от кончика носа до мизинца на ноге. Только зажмуриться нашлись силы.

К счастью, на их пути оказался один из выступов скалы. Машина ткнулась в него задом, не успев, как следует, разогнаться. Заднее стекло зашелестело мелкими кусочками и посыпалось на голову Митяни и Сиплого. Воздух сквозняком сиганул из одного проема в другой, через весь салон, и обдал зажмуренное лицо Виталика остатками стеклянной пыли.

- Хоп! - выдохнул в последний раз Сиплый и замолк, удивленно глядя перед собой.

Митяня некоторое время не решался пошевелиться. Кожа под одним его глазом нервно подрагивала.

- Покатались, - прохрипел он и осторожно пощупал свои плечи, будто боялся обнаружить на месте рук рваные ошметки. - Обошлось, Митрий Палыч, снова обошлось, - успокаивал он самого себя.

Заводной приехал в лагерь после завтрака. На столе под навесом стояла только тарелка с хлебом. Первая смена уже поела и ушла на работы, остальные отдыхали после ночи. Никто встречать самосвал не вышел. �рина гремела на кухне кастрюлями. Авоська дремал в гамаке и на звук мотора даже не пошевелился.

Заводной сел за стол, отщипнул мякину от ломтика хлеба, скатал шарик и проглотил его.

- Авоська! - крикнула повариха из кухни.

Авоська открыл осоловелые глаза, отмахнулся рукой от мухи и снова закрыл.

- Авоська, итит твою! - еще громче позвала �рина.

- Ну, чё?!

- Я те дам чё. Глянь, кто приехал. Не Заводной ли.

Авоська приподнял голову.

- Ты, что ли? А я так крепко задремал, что и не услышал.

Заводной не ответил, продолжая скатывать из хлеба шарики. Авоська понял, что настроение у самосвальщика не ахти. Он, кряхтя, стал вылезать из гамака. Сделать это удалось не сразу, потому что гамак раскачивался из стороны в сторону и никак не давал обрести точку опоры.

- Жрать будешь? - спросил он, ступив, наконец, ногой на землю и потянувшись.

- Разве ты дежурный сегодня?

- Тутыхин должен был, но он вчера по дождю к Максуду за аракой бегал, ногу подвернул на склоне. Пришлось мне вместо него дежурить. По мне уж, лучше на реку со всеми, чем с этой, - Авоська кивнул в сторону кухни.

- Вчера выпивали?

- Было немного.

�з кухни вышла �рина, встала в проеме подбоченясь мокрыми, распаренными руками.

- Явился, не запылился - недовольно произнесла она. - Вчера тебя ждали.

- Вчера не смог, - ответил Заводной. - Пришлось заночевать там.

- Привез?

- Привез.

- Пятимиллиметровые?

- Пятимиллиметровые.

- �з нержавейки?

-  �з нержавейки.

- Сколько?

- Слушай, тебе-то что до этих уголков, - не выдержал расспроса Заводной. - Твое дело половником шустрее вертеть.

- А ты не груби, а то я поверчу сейчас возле башки твоей. Так шустро поверчу, что не захочется больше. Понял? Жрать будешь?

- Что?

- Перловый суп.

- Рђ Р±РѕСЂС‰?

- А ты капусты купил для борща?

- А ты говорила?

- Вот и жри перловый, - �рина бросила сердитый взгляд в сторону Авоськи и ушла на кухню.

- Едят тебя мухи, - проворчал Заводной и взял еще ломтик хлеба.

Авоська подсел к нему, закурил.

- Водки привез? - спросил он доверительным тоном.

- Привез, - хмуро ответил Заводной.

Черная собака с облезлым боком вылезла из-под стола и тоскливо уставилась на самосвальщика. Он бросил ей хлеб. Она обнюхала его, не тронула и снова залезла под стол.

- Сколько? - спросил Авоська.

- � ты туда же. Прямо день вопросов и ответов. Ну, три бутылки. Доволен?

- Чего ж так мало?

- А ты денег дал на больше?

- У меня же нет.

- А у меня есть?

- Ты чего такой злой? ГА�шники снова?

- Отвали.

Авоська решил, что лучше на самом деле отвалить, встал и направился к гамаку.

- Э-э, ты куда? А уголки разгружать кто будет?

- Ребята проснутся, разгрузим. Они же, наверно, в ящиках?

- Ну и что?

- Я один не осилю. Там в одном ящике три пуда, если не больше. Я прошлый раз попробовал поднять, потом месяц разогнуться не мог.

- Разогнуться не мог, - пробурчал Заводной.

Снова вышла из кухни �рина. Она осторожно несла перед собой тарелку дымящегося перлового супа, на полдороги остановилась и посмотрела в сторону гамака.

- �тит твою, Авоська! - прикрикнула она.

Мутная жижа в тарелке заколыхалась от волнения из края в край и выплеснувшимся языком обожгла поварихе запястья. Она болезненно зашипела, засеменила быстренько к столу, плюхнула тарелку перед Заводным.

- РђРІРѕСЃСЊРєР°!

- Ну, чего тебе Авоська? - отозвался тот раздраженно.

- Я тебе сейчас дам 222чаво222! Опять разлегся?! Отвернуться не успеваю, как ты опять в этих веревках болтаешься. Я эту твою обезьянью сетку порублю когда-нибудь на клочки, чтобы ты больше в ней не висел! �ди котел с плиты сними, дежурный раствоют. Никакого толка с тебя. Вот вечером бугру все расскажу, тогда узнаешь. Тогда ты запоешь у меня, но поздно будет. Будешь опять по вокзалам бычки собирать.

Авоська стал медленно выбираться из гамака, бубня что-то себе под нос. Никакого сладу нет с этой бабой. Заводной в это время без энтузиазма водил ложкой по тарелке, с отвращением глядя на зернышки перловки в супе.

- Куриная еда, - тихо сказал он.

- � ты мне тут еще побурчи! Разбурчались в последнее время. Прямо как младенцы ясельные. Может, еще пеленки поменять? Жри, что дают. Не в ресторане. Ты хлеба привез?

- Привез.

- Где?

- В кабине, за сиденьем котомка.

- Авоська, стой, - приказала �рина.

Авоська замер, посмотрел на �рину тоскливо, как та собака, что лежала под столом.

- �ди сначала хлеб из машины принеси. А потом чтобы сразу на кухню. Понял?

Она удалилась, покачивая бедрами. Заводной проводил ее злым взглядом. Еще три дня назад, напившись араки, он нахваливал �рину перед бугром, говорил: 222� где ты только такую мастерицу отыскал? Что не борщ, то произведение искусств, едят ее мухи222. Перехвалил на свою голову. Единственная радость была - борща похлебать, и той не осталось.

- Ты что за трубу там с собой возишь? - спросил Авоська, возвращаясь от машины с полным рюкзаком хлеба за плечами.

- Какую трубу?

- В кабине, - Авоська прошел мимо навеса на кухню.

- Ну, куда ты ставишь, безмозглая скотина! Там же плита раскаленная! - раздался оттуда гневный голос �рины и грохот посуды.

- А я вижу? Сама сказала, положь где-нибудь. Я положил.

- Дрыхнуть меньше надо, тогда видеть больше будешь! Нажрутся с вечера, а потом бродят весь день с бельмовыми глазами!

Заводной отхлебнул из ложки остывшую жижу, поморщился, обернулся и посмотрел в сторону своей машины. Какая труба? Он задумчиво пожевал упругую перловку, потом не выдержал, встал и направился к самосвалу. Еще взбираясь в кабину, он уже догадывался, что это за труба такая, а когда увидел, то первым делом злорадно усмехнулся.

- Безголовые, - произнес он, повертел в руках тубус геофизиков, потом бросил его на сиденье, вытер руки о рубаху, будто прикоснулся к чему-то заразному и вернулся к столу.

- Ну, и безголовые, - снова произнес он и взял в руки ложку.

- � это ведро тоже захвати! - гаркнула �рина.

- Потом, - ответил Авоська.

- Я тебе вот покажу потом! А ну-ка бери ведро, а то...

Авоська выскочил из кухни с двумя полными ведрами помоев, оглянулся назад с ехидной гримасой, показал язык и вразвалочку направился к мусорной яме.

- Одна нога там, другая здесь! - понеслось ему вслед.

Заводной вздохнул, отложил ложку. На сердце было неспокойно. � без того настроения не было, а тут еще эта труба. Никаких бранных слов на безголовых геофизиков у него уже не осталось, все вроде бы высказал - и мысленно, и вслух, еще когда ехал сюда. Мне это надо? - спросил он сам себя. Мне это совсем не надо. Совсем не надо. Сами виноваты, сами пусть и выкручиваются. Я здесь ни причем. Он снова взял ложку в руки, но даже до рта ее не донес, бросил в тарелку. Суп жирными каплями плеснул на рубаху. 222Твари222, - с искренней ненавистью произнес он, встал и пошел на кухню.

�рину почти не было видно в дыму. Пахло какой-то кислятиной.

- Чем у тебя тут воняет? - спросил Заводной, встав в дверях.

- Обедом воняет, - ответила она. - Чего тебе-то надо? Пожрал? Тарелку неси, если пожрал. Ходят тут, шпионят. Чем воняет, кто воняет. Жрать будете, тогда и нюхайте.

- Чего ты кипятишься? Я просто так спросил, а ты кипятишься. Нормально воняет. Едой воняет. Я не про то вообще спросить хотел. Бугор сейчас где?

- На реке, где же ему еще быть.

- Он же по графику в ночь должен идти.

- Ну и что? Ты что бугра не знаешь? Захочет, будет неделю без сна на реку ходить. Захочет, будет валяться на пару с Авоськой. Уйди со света. Встал в проходе, не видать ничего.

- Я это...

- Что еще?

- Я отлучусь до обеда. Бугор спросит, так и скажи, что к обеду буду.

- Куда еще?

- Забыл кое-что купить. Придется прошвырнуться до ближайшего магазина.

- Водку свою, небось?

- РђРіР°.

- Не обойдетесь без водки своей. Все деньги на водку уже извели, на хлеб скоро не останется. Лучше бы капусту купил. Про водку свою не забудут никогда, а капусту я сама выродить должна, а потом еще борща им налить. Перловка ему не нравится. А мне водка ваша не нравится.

- � капусты куплю, только не зуди. Сколько тебе?

- Качана три, а лучше четыре. � чтобы не гнилая, как в прошлый раз.

- Хорошо.

Заводной направился к машине. До поселка геологов и обратно по такой дороге часа четыре езды будет, размышлял он на ходу. Не успеть к обеду никак. Чтоб им задавиться своими документами. Заставлю сожрать эти документы на моих глазах, когда найду.

- Слышь, Заводной! - крикнула �рина с кухни.

Он обернулся.

- Посмотри, что там Авоська делает.

Авоська сидел возле мусорной ямы и курил, мечтательно положив подбородок на колени. Заводной махнул ему рукой. Авоська не увидел. Тогда Заводной поднял камень с земли и швырнул его. Камень попал прямо в ведро. Авоська вздрогнул и подскочил. Самосвальщик ткнул пальцем в сторону кухни, потом показал кулак.

- Ну что? Где он?

- �дет твой Авоська, живой и красивый.

- Пусть шибче идет, а то я ему погуляю. Гуляет целый день, не нагулялся еще. То в веревках своих, то в туалете. Вылавливай его из каждой дыры, будто у меня других дел нет. Уже обед скоро, а на плите только первое. Даже компот еще не сварила с таким помощником. Ну и подобрал же себе бугор нахлебников. Одни лодыри. Нет, я ему сегодня все скажу. Авоську держать у нас больше никак нельзя. �ли он, или я. Так и скажу.

Заводной залез в кабину, взялся за руль, на мгновение с горечью задумался. Ехать обратно ему смерть как не хотелось. Только дорогу эту размытую вспомнишь, материться хочется. А на подъем взобраться по такой грязюке - это сколько же нервов потратишь.

- Едят же вас мухи! - простонал он и повернул ключ зажигания. Мотор завелся. - Попадется вот такая ослятина однажды на дороге, потом всю жизнь ишачить будешь за ломаный пятак. Международный скандал у них, иностранцы у них. Забулдыги синюшные! Мне бы только до вас добраться. Мне бы только...

Он дернул на себя ручку скорости, но она в нужное положение не легла.

- Сволота геофизическая! - прохрипел с ненавистью Заводной и снова дернул ручку так яростно, словно хотел наотмашь бить этой ручкой по безголовым харям 222сволоты геофизической222.

Подъем дороги с первого раза взять не удалось. Такое с Заводным случилось впервые. Мотор натужно ревел, колеса выбрасывали раскисшую глину из-под себя огромными клочьями. Семен переключился на первую скорость, хотя это было не в его правилах. Обычно он брал эту высотку на второй. Но машина все равно не хотела ехать вверх, только задом виляла из стороны в сторону и швырялась грязью.

Тогда он решился ехать по самому краешку дороги, где росла травка и земля была потверже. Это действительно помогло, хотя ощущение при подъеме было такое, что один ряд колес висит в воздухе, машину вот-вот перевесит на бок, и она свалится в пропасть. Даже видавшему виды Заводному было немного жутковато.

Взобравшись наверх, он на несколько секунд придержал самосвал на перегибе дороги, чтобы перевести дух. Спускаться он решил тоже не спеша. На скорости да с ветерком конечно приятнее, но по такой склизкой дороге и с уклоном в сорок градусов даже самый великий гонщик может запросто кувыркнуться. Если колеса поведёт в бок, то удержать машину будет невозможно, будь ты хоть трижды чемпион.

Не снимая полностью ногу с педали тормоза, Заводной легонько надавил на газ. Машина медленно стала сползать по склону. Казалось, что колеса и не вращаются вовсе, а самосвал тянет вниз только собственная масса.

- Давай, Анюта. Давай, милая.

Заводной понемногу успокаивался. Он даже перестал вспоминать геофизиков недобрым словом. Самое время спустить машину с поводка и расслабиться. 222Ой цветет калина, в поле у ручья, - замычал он под нос, - парня молодого полюбила я...222

�менно в этот момент невесть откуда взявшийся 222жигуленок222 учителя бросился прямо под колеса самосвала.

- Да кто ж тебя..., - захрипел Семен, резко крутанул баранку влево и нажал со всей силы на тормоза.

222Жигуленок222 тоже пытался затормозить. Его занесло в другую сторону и ударило о скалу. Самосвал же стало кренить задом к самой пропасти. Заводной нутром почувствовал все напряжение металла, словно держал машину на своих руках. Он зарычал, с силой вывернул руль вправо и чуть придавил газ, иначе машину потянуло бы кузовом вниз и тогда всё.

Самосвал и шофер на короткое мгновение слились в одно целое. Огромный зверь, ужимая бока, грациозно прощемился в узеньком проходе между пропастью и хрупким, жалким 222жигуленком222, раздавить который ему было также легко, как шоколадный домик с вафельной трубой. Он только царапнул нечаянно когтями по нежной шкуре легковушки и вырвал из нее какой-то клок. Но это было уже не смертельно. Главная опасность миновала.

Самосвал протащило вниз по дороге еще метров сто, пока уклон дороги не стал положе. Машина остановилась, облегченно выдохнула и обвисла плечами, понурив морду фарами к земле.

- Убью, если живой, - решил Семен, придя в себя, прыгнул из кабины прямо в грязь и стал остервенело карабкаться вверх по склону дороги.

За рулем Заводной всегда чувствовал себя мощным и ловким, как греческий бог, но, ступив на землю, он сразу превратился в коротконогого пузача. Каждый шаг давался с большим трудом. По пути он повторял про себя, что водитель 222жигуленка222 деревенский баран, который не может отличить левую сторону дороги от правой, что он купил права на ярмарке, что пусть прощается со своей шкурой, что вот этими собственными руками придушу, дайте только добраться до горла, и плевать мне на тюрьму. �стоптанные сандалеты быстро набирали на подошвы грязь, и ноги становились с каждым шагом тяжелее и тяжелее. Воздуха в груди оставалось все меньше, и ругательства, в конце концов, выродились в злобные всхлипы. Вместе с воздухом иссякал и гнев. Взобравшись на верхнюю точку, Заводной уже не хотел в тюрьму, он хотел только, чтобы водитель 222жигуленка222 был жив.

- Боже мой, - прошептал Андрей �ванович, когда прошло шоковое оцепенение. Лицо его густо посекло стеклянными крошками, а в мозгах произошло небольшое помутнение. - Боже мой. Что скажет Тоня.

Он попробовал выйти из машины со своей стороны, но его дверца была зажата скалой.

- Позвольте я выйду, - тихо попросил он Виталика.

У того лицо тоже было покрыто мелкими царапинами. Он непонимающе посмотрел на Андрея �вановича.

- Что? - спросил паренек.

- Выйти дайте! - истерично взвизгнул учитель математики.

Виталик поспешно толкнул дверцу, с нее посыпались последние остатки стекла.

- Боже мой! - ахнул Андрей �ванович, выйдя наружу и осмотрев свою машину.

Ему хотелось плакать и говорить нецензурные слова, которые он говорить не умел. Стекол в машине не осталось совсем, одной дверцы тоже не было, задок смяло в гармошку, эмаль и краска на всей правой стороне содраны напрочь. Чтобы отремонтировать, понадобится целая жизнь и зарплата министра - не меньше.

- Боже мой! - еще раз всхлипнул Андрей �ванович. - Говорила же мне Тоня... Что она скажет?

- Ты только не переживай, Андрюха. Главное, что все целы. А это - тьфу, наладим, - затараторил, заикаясь, Митяня. - У меня в поселке знакомый один есть, мастер на все руки, в гараже конторском работает. Он твою машину, как новую сделает. Ты не переживай, я с ним поговорю, он мне не откажет.

Андрей �ванович обхватил лицо руками и застонал:

- Она же совсем новая была... Две недели всего... Два раза к теще съездил.

- Ты не переживай, Андрей �ваныч, мы тебе ее опять новой сделаем..., - старик хотел приобнять учителя для его же успокоения.

- Отстаньте от меня, - математик заслонился от Митяни рукой. - Слушать вас больше не хочу. Отстаньте.

Он снова залез в кабину, захлопнул за собой дверцу и положил голову на руль.

- Расстроился парень, - Митяня покачал головой сочувственно. - Слышь, монгол, может водички ему попить, чтобы успокоился?

Сиплый вяло водил зрачками из стороны в сторону, сидя на корточках у колеса.

- Тебе бы и самому водички не помешало, да Сережа? - ласково спросил старик.

- Водочки бы, - произнес Сиплый.

- Да, водочки и я бы сейчас..., - согласился старик и подмигнул Виталику.

Тот стоял в сторонке и переминался с ноги на ногу.

- Спужался, сынок? Трясет? Меня тоже трясет. Сейчас нас всех протрясет до позвоночника, тогда придумаем, что делать дальше. Ну, надо же, как нам фартит в последнее время. То оползни, то самосвалы сверху валятся. Если бы нас туда потащило, костей бы не собрали, - он кинул взгляд вниз дороги и увидел карабкающегося наверх Заводного. - Глянь-ка, монгол, кто к нам идет. Это же наш толстопузый.

Сиплый скосил равнодушный взгляд туда же. Его уже ничем удивить было нельзя.

- Сейчас будет много шума, - понял старик. - Ты, монгол, камушек в руки возьми побольше. А ты, Виталий Владимирович, отойди подальше, а то он дурной. Культурно разговаривать не умеет.

Когда Заводной поднялся, геофизики уже полностью взбодрились и были наготове. Митяня и Сиплый стояли друг к дружке плечом к плечу, один - выставил перед собой сухие кулаки, другой - держал булыжник. Виталик стоял у них за спиной и тоже пробовал нахмуриться пострашнее. Только Андрей �ванович так и сидел в кабине, положив голову на руль. Ему сейчас ни до чего не было дела. Хуже ничего уже быть не могло.

- Опять вы, - прохрипел Заводной и тут же согнулся в поясе, тщетно пытаясь набрать полную грудь воздуха. - Нет от вас никакого..., - он еще раз тяжело вздохнул. - Допрыгались... Живые хоть? Руки, ноги как?

- Да ничего, - ответил Митяня, настороженно глядя на самосвальщика.

Заводной держался одной рукой за низ живота, по его щекам обильно тек пот, на лице была такая гримаса, будто он вот-вот помрет или, по крайней мере, родит двойню. Ни на какие серьезные действия он сейчас был неспособен. Рожденный ездить, ходить не может. Самый момент, скрутить его, чтобы не буянил, подумал Митяня.

- А водитель ваш как? Живой? - спросил Заводной.

- Живой. Расстроился только.

- Расстроился он..., - Заводной сделал последний тяжелый вздох, обтер лоб. - Сам виноват. По своей стороне надо ездить, тогда и машина будет цела. Хорошо, что я вовремя увидел, а так бы консерва от вас осталась.

- Понятное дело, - согласился Митяня.

Он еще смотрел на Заводного с подозрением, хотя уже было ясно, что тот скандалить не станет. Сиплый тоже это понял и бросил камень на землю. Виталик выглянул из-за их спин.

- У меня труба ваша с документами. Там, в машине осталась, - Заводной махнул рукой вниз вдоль дороги.

- Мы за ней как раз ехали.

- Ехали и приехали, - самосвальщик крякнул довольно, оглядел 222жигуленок222 с интересом. - Да. Влетел мужик на полную катушку. Тут работы...

- Тише ты, - моргнул ему Митяня. - Не видишь, и так он не свой.

- Убиваться есть за что, - понимающе кивнул Заводной и исподлобья глянул на затылок поникшего математика, затем подошел к машине, похлопал ладошкой по мятому багажнику, присел, посмотрел днище машины. Он долго молчал, раздумывал о чем-то. Геофизики тоже ничего не говорили.

- Ладно, - сказал Заводной. - Помогу дотащить вас до поселка. Трос у вас есть?

- Андрюха, слышь! - обрадовался Митяня, - Трос-то у тебя есть? А?

Андрей �ванович не пошевелился.

- Да не убивайся ты так. Сейчас мы тебя до поселка дотащим. Все будет хорошо. Тут трос спрашивают. Слышишь?

- Не так надо. Дай-ка я, - Заводной отстранил Митяню, открыл дверцу 222жигуленка222 и грубо потряс математика за плечо. . Ну, чего ты, как баба, едят тебя мухи. Вставай, давай, дотащу тебя до дома, там залатаешь свою машину. Тоже мне расстройство нашел. Да если бы я по каждому такому пустяку расстраивался, уже давно с язвой помер бы. Выходи, давай, нам трос нужен, а то я тебя за кадык отсюда вытяну! Ему доброе дело делаешь, а он еще выламывается!

Кое-как добились от Андрея �вановича ответа. Он всхлипнул и махнул рукой за спину. Трос был в багажнике, но помятый багажник заклинило намертво, так что только газорезкой его вскрывать. У Заводного имелся свой трос в самосвале.

- Я больше подниматься сюда не хочу, - сказал он. - �так чуть концы не отдал, пока до вас добрался, даже злость растерял.

Послали Виталика, как самого молодого. Ждали его долго. Виталик вместо троса принес большую сантехническую спираль, которая неизвестно каким образом затесалась среди инструментов самосвальщика.

- Он у вас откуда такой? - растерянно произнес Заводной, глядя то на спираль, то на Виталика.

- �з Москвы, - ответил Митяня. - Он еще молодой, практикант, но парень хороший.

Сиплый нервно хихикнул.

- Боже мой, - продолжал стонать Андрей �ванович. Он снова вылез из машины и ощупывал каждый сантиметр своей покалеченной красатулечки.

- Мне нужен трос! - рявкнул Заводной.

Виталик бегом кинулся обратно. Когда он вернулся, то выяснилось, что трос уже не нужен. У 222жигуленка222 полностью отказали тормоза, и спустить его по такому крутому склону без тормозов было нереально, легче просто столкнуть в пропасть. Заводной так и сказал, важно оттопырив губу:

- Не реально.

Сказал и снова задумался. Митяня преданно смотрел на него и, кажется, готов был сдувать пылинки с самосвальщика, попроси он его об этом.

- План у меня такой, - наконец, сказал Заводной. - Сейчас я еду в наш лагерь, жду, пока ребята вернутся на обед, захватываю с собой лебедку, один бульдозер, и мы грузим этот хлам ко мне в кузов.

- А мы? - спросил Митяня.

- Что вы?

- Нам документы надо отдать через три часа. Пока ты будешь ждать, пока лебедка и бульдозер, сколько времени уйдет. Мы и так не успеваем.

- А мне-то до этого какое дело?

- Ты же обещал помочь.

- Ты за слова не цепляйся. Во-первых, я не обещал, а во-вторых, помочь это не значит, что я буду весь день туда-сюда ездить. Не надо было оставлять свои чертовы документы, ослы безголовые.

Митяне разозлиться тоже большого труда не составляло, тем более в ответ на 222ослов222. Он вмиг распетушился:

- А ты, если такой помогальщик, то помогай до конца. А если не хочешь помогать, то не надо было и везти наши документы обратно. Сидел бы у себя в лагере  и щи хлебал. А то кинулся. Кто тебя просил? Только машину нашу в металлолом превратил. Сами бы приехали и забрали.

Услышав слово 222металлолом222, Андрей �ванович снова запричитал: 222Боже мой, что скажет Тоня222.

- Вот что, дед, - Заводной своим животом надавил на Митяню, тот попятился, - я имею полное право плюнуть на вас с высокой колокольни и уехать. Нужны вы мне, как козлу соляра. Так что, если хочешь попасть в свой синюшный поселок, к своим синюшным братьям геофизикам, вот тебе мое первое условие. Я от тебя больше не хочу слышать даже одного слова. Всю дорогу будешь молчать, едят тебя мухи. Как только пикнешь, я поворачиваю обратно. Понял?

- Понял, - буркнул старик.

- � вот тебе мое второе условие. Мне нужен кочан капусты.

Митяня удивленно повел одной бровью.

- Что? - спросил он.

- Кочан капусты. Повариха собралась борщ варить, а капусты нет. Денег у меня тоже нет. В поселке вашем капуста есть?

- Наверно, найдется.

- Вот и хорошо. Тогда действуем так. Мы едем в поселок. Очень быстро едем. А ты, - он посмотрел на убитого горем Андрея �вановича, - пойдешь в лагерь, тут недалеко. Найдешь там Василька, он тебя, конечно, пошлет подальше, но ты скажешь, что Заводной велел, он сразу прибежит и посмотрит, что у тебя с тормозами. Там, скорее всего, колодки полетели. Если он наладит тормоза, то цепляешь трос к своей машине и ждешь меня. Если не наладит, то идешь опять в лагерь и найдешь бульдозериста Петю. Он тебя тоже пошлет подальше, а ты ему снова скажешь, что Заводной велел. Прикатите сюда бульдозер, лебедку и ждите меня. Мы загрузим твой драндулет в кузов и к ночи будешь дома. Если встретишь бугра, объясни ему все, а он, может быть, еще что-нибудь придумает. Только про геофизиков ничего не говори ему, а то еще покалечат сгоряча.

Андрей �ванович поднял растерянные глаза на Митяню. Тот понял его без слов. Такой рохля, пожалуй, пойдет, найдет и приведет. Как же. Его первый же пацан в том лагере шелбаном прибьет и слушать не станет.

- Давай лучше сделаем по-другому, - нашелся старик. - Пускай Сиплый останется с Андрюхой. Он все организует и поможет. Ему с вашими буровиками разговаривать легче, чем учителю. Правильно я говорю?

- Нет, не правильно, - запротестовал Сиплый. - Почему я? Я тоже хочу скорее в поселок попасть, пожрать хочу, помыться.

- А кто тогда здесь останется?

- Да хотя бы ты или Виталий Владимирович.

- Ну и придумал. Ой же придумал. Чтобы я мальчонку одного оставил? От него здесь столько же толка, сколько от этого учителя. А тебя вместе с ним и с документами я и подавно не отпущу. Вы без меня еще куда-нибудь вляпаетесь.

- Это почему же?

- Потому что вы оба балбесы. Вам серьезное дело доверить нельзя.

- Кто балбесы? Да ты же сам эти документы посеял, и мы же еще...

- Разговорчики в строю, узкоглазое отродье!

- Ну, вы тут подеритесь пока, а я пойду к машине, - вклинился Заводной. - Пять минут жду и разворачиваюсь. Поняли? Смотреть на вас тошно. Никчемный вы народ, геофизики. Даже сами с собой договориться не умеете.

Заводной презрительно плюнул в грязь и стал спускаться.

- Замолкни! - еще раз на всякий случай прикрикнул Митяня на Сиплого, хотя тот уже и не думал больше возражать.

Степаныч снова изнывал от скуки. Движение на дороге в этот день было очень вялое. � даже те редкие машины, которые иногда проезжали мимо, вели себя дисциплинированно, за километр сбавляли скорость почти до пешеходного уровня, а водители и пассажиры были заблаговременно застегнуты всеми ремнями, какими только возможно было застегнуться.

Поговорить в постовой будке тоже не с кем. Напарник Слава - молодой парень, хороший парень, толковый парень, любой приказ выполнит как надо, но как только наступает время обычной человеческой беседы, то ни поговорить толком он не может, ни послушать. Анекдота от него не дождешься, а сам он над анекдотами не смеется. Серьезный до оскомины. Только и знает, что 222За рулем222 читать. Где он их только берет, эти журналы, в таких количествах. Редакция за ним, наверно, еле поспевает статьи печатать.

- Жарко, - сказал Степаныч и с надеждой посмотрел на напарника.

Ни слова в ответ.

С Талызиным, царство ему небесное, было легче, вспомнил Степаныч своего давешнего напарника. Тот хоть и ленивый был, его лишний раз на улицу не выгонишь, особенно зимой, зато насчет поболтать равных ему не было. Без умолку тараторил, анекдотами сыпал, как курильщик пеплом - налево и направо. Степаныч даже уставал от его болтовни и иногда на дорогу выходил не от скуки, а от боли в животе и ушах. Дежурства с Талызиным проходили быстро. Три года Степаныч провел с ним на этом посту. Жалко его - разбился он на своем мотоциклете. Ехал пьяный и наехал на столб. Мотоциклет обвился вокруг того столба, как плющ вокруг жердочки. После этого случая Степаныч и за племянника всерьез взялся. Племянник его тоже после армии все дни на мотоцикле носился, мелькал рыжей шевелюрой по всему поселку. Так и доносился бы, лежал бы сейчас на пару с Талызиным. Вовремя его Степаныч в экспедицию пристроил. У Ткача не особенно пошалишь.

- Жарко, - повторил Степаныч уже не столько для затравки разговора, сколько самому себе.

В этот день действительно было очень жарко. Ночью лило как из ведра, казалось, что единственное окно в постовой будке водой выдавит, столько много ее было. Зато с утра припекло, градусов тридцать еще до полудня натикало. До пятницы теперь не отпустит. Степаныч родился в этих краях и знал, что после проливного летнего дождя пекло зарядит на три дня, а то и на целую неделю. В такую жару спасения нигде нет, особенно если ты на посту и в форме. Хоть полуголым по трассе ходи.

До вечера было еще далеко, солнце только-только за зенит перевалило, а скука уже одолела Степаныча до полного истощения душевных сил. Скука в комбинации с жарой и таким напарником - смесь почти смертельная. Если вовремя не принять меры, то до конца смены сохранить здоровый дух невозможно.

- Ну, ты посиди здесь, а я пойду еще раз хвост разомну, - не выдержал он, застегнул галстук на рубашке, нахлобучил на уши фуражку.

- Угу, - ответил напарник и перелистнул страницу.

Эх, золотой человек был Юрик Талызин.

Степаныч вышел из будки, перешел дорогу на другую сторону. В руке чего-то не хватало. Он вернулся в будку, взял жезл. Напарник так и сидел, сгорбившись над журналом, даже не повернулся на скрип двери. Что же с него получится дальше? Болото, а не гаишник. Он и на трассе так себя ведет - с постной миной проверит документ у водителя, вяло махнет ладонью у виска, скажет равнодушно: 222Счастливого пути222, - и все. Вырождается профессия.

Чтобы не закиснуть окончательно, нужно было срочно развлечься. Нужно завалить и раздолбенить нахрен какого-нибудь гордого самосвальщика. Раньше это всегда помогало и давало заряд энергии на целый день вперед.

Мимо тихоходом проследовал голубой 222москвич222. Водитель, видно наученный уже горьким опытом, настороженно смотрел на милицейский жезл сквозь стекло, готовый тут же остановиться и покорно слушать матершинные проповеди знаменитого на всю округу гаишника. Степаныч раздраженно махнул ему по ходу следования - дескать, давай, парень, не задерживай движение и не заслоняй обзор.

Почти полчаса больше никого не было. Это в будний-то день! Раньше на обочине этой дороги и полчаса выстоять было невозможно, чтобы не покрыться с ног до головы пылью и гарью от проезжающего мимо транспорта.

Наконец, далеко-далеко, там, где нитка дороги упирается в небо, появилась точка надежды, дрожащая в потоках восходящего воздуха - появилась и сразу пропала, нырнув в глубокий спуск. Через минуту она снова вынырнула, и теперь это уже была не просто точка: вполне отчетливо проявились габариты и очертания машины - крупной машины. Она быстро приближалась к знаку ограничения скорости, что размещался в полукилометре от поста. 222Ну, вот222, - удовлетворенно вздохнул Александр Степанович и похлопал по ладошке жезлом.

Его пассивное удовлетворение превратилось в еле скрываемый восторг, когда самосвал пересек линию ограничителя и при этом ни на самую малость не сбавил скорость. Форменное нарушение! Это уже попахивало не просто развлечением, а настоящим праздником души. Такой случай выпадал один раз в месяц, а то и реже.

- Кто бы мне сказал, зачем я все это делаю, - в очередной раз проворчал Заводной.

Он этим ворчанием словно бы пытался отменить им самим же наложенный запрет на разговоры в машине. Но Митяня упорно молчал, помня первое условие самосвальщика. Он с деланным равнодушием смотрел на дорогу, плотно прижимал к телу тубус с документами и пока еще не вымолвил ни слова. Виталик сидел рядом, у двери, и усердно боролся с приступом дремоты. Перед тем как тронуться, старик строго настрого приказал ему: 222Следи за трубой, как за кошельком на базаре. Я хоть и не такой балбес, как вы с Сиплым, но тоже могу снова выпустить ее из внимания, мало ли что бывает222. Виталик кивнул в ответ, а как только машина выехала на гладкую трассу, его глаза начали предательски слипаться, в голове замелькали какие-то беспорядочные и нереальные видения. Эти видения постепенно становились такими настойчивыми и осязаемыми, что их не могли пересилить ни потрясения минувших часов, ни наказ старика. Голова медленно клонилась на бок, но, коснувшись стекла, Виталик вздрагивал, выпрямлял спину, моргал и таращил глаза до тех пор, пока его снова не одолевала сонливость.

- Своими же собственным руками помогаю геофизикам. Скажи кому, не поверят, - снова произнес Заводной.

Митяня держался.

Машина на огромной скорости нырнула в очередной спуск на трассе. Щекотливые пальчики пробежались по нутру снизу вверх и обратно. На горизонте показалась белая будка поста ГА�. А на другой стороне дороги виднелась неуклюжая фигурка Степаныча. Глаза у Митяни тепло заискрились при виде постового, он невольно улыбнулся. Нравился ему этот человек. Не много людей на земле нравилось старику, так чтобы и ругаться на них не хотелось - Командир, Степаныч, да разве что еще врачиха из поселковой больницы Маша Семенова.

- А вот вам и препятствие номер один, - сказал Заводной. - Сейчас застрянем минут на двадцать. Я этого чудака на букву 222мэ222 хорошо знаю, едят его мухи. Никогда еще мимо так просто не проезжал. Прошлый раз чуть не вывел он меня из себя. Обложил со всех сторон. Я даже пьяный так не матерюсь.

- Проезжай мимо, - вымолвил Митяня.

- Мимо этого? - удивился самосвальщик.

- Не останавливайся.

- Как же я проеду мимо? Он же со свистком и пистолетом.

- Это наш знакомый. Ты не бойся. Езжай, как едешь, даже скорость не сбавляй, ничего не будет.

- Ваш знакомый?

- Очень хороший знакомый. Можно сказать, друг.

- Понятно, - Заводной злорадно усмехнулся. - Дерьмо к дерьме плывет из Душанбе. Ну и люди у вас в поселке, едят его мухи. Все одним миром мазаны. Как вы только там живете. Вонища, наверно, стоит круглый год.

Старик мог бы что-нибудь сказать в ответ - насчет ответить его учить не надо, - но до поселка было еще сравнительно далеко, а он и так уже изрядно нарушил первое условие.

- Хватит дрыхнуть, - раздраженно прошептал он Виталику, не находя другого выхода своим чувствам.

Виталик вздрогнул и вытаращил красные заспанные глаза.

- � опусти стекло у окошка пониже, я на ходу крикну Степанычу, что это мы, а то он и правда за пистолеты хвататься начнет.

Виталик взялся за ручку и надавил на нее, но это оказалась не та ручка, что опускает окно, а та, что открывает дверцу. Он и ойкнуть не успел, как увидел под собой несущийся с огромной скоростью асфальт. Старик едва сумел изловчиться и схватить парня за шиворот. Выроненный тубус упал под его ноги на пол.

- Выйти захотел? Валяй, - спокойно произнес Заводной, лишь скользнув насмешливым взглядом по испуганному лицу Виталика.

- Бедовый ты мужик, Виталий Владимирович, - не сдержался Митяня. - Сам бедовый и нас из одной беды в другую вслед за собой таскаешь.

Он перегнулся через оцепеневшего Виталика и стал вращать нужную ручку. Отрезвляющая струя ворвавшегося в кабину воздуха была как нельзя кстати.

Жезлом Степаныч тоже орудовал не так, как другие милиционеры. Другие, как правило, энергично махают им сверху вниз, будто гвозди заколачивают, или просто выставят перед собой, словно плечо шлагбаума. Степаныч же предпочитал делать это еле заметно, будто сомневался - остановить мерзавца или пусть едет себе дальше на здоровье. Жезл в его руках только чуть отрывался от серой штанины, описывал в воздухе маленькую петельку и тут же кокетливо прятался за спину гаишника. Опытные водители следили за действиями Степаныча напряженно, их на таком фокусе провести было нельзя. Новички же обычно ловились и смело проезжали мимо. Тогда им вдогонку пускался требовательный перелив свистка, и порция матерщины для таких водителей была куда продолжительнее и изыскание чем, если бы они вели себя повнимательнее.

Но на этот раз Степанычу вовсе не нужно было утруждать себя какими-то уловками. Добыча сама себя посадила на крючок, нагло игнорировав цифру дорожного знака. Без радара было видно, что самосвал превышает скорость по крайней мере в два раза от требуемой. Такого на этом участке дороги не бывало давненько. Даже не интересно становилось от такой наглости. Другой раз, бывает, мозги до кипятка доведешь, чтобы какой-нибудь более-менее правдоподобный повод придумать, а сейчас у него ни на столечко не оставалось пространства для творческих мук.

Еще когда самосвал был метрах в трехстах, Степаныч смело выставил жезл перед собой, да присвистнул для пущей острастки. Но машина не сбавила скорость. Она мчалась так уверенно, словно водитель не видел на своем пути ни гаишного поста, ни жезла, ни Степаныча с его богатым фольклорным запасом. Такого Степаныч и предположить не мог. Тогда он настойчиво замахал палочкой из стороны в стороны и присвистнул сильнее (даже напарник его в будке отложил в сторону журнал и посмотрел удивленно в окошко). Самосвал продолжал переть на всех парах. Степаныч запаниковал.

- Стой! Стой, расхреначь твою хреновину! - заорал он.

- �звиняй, Степаныч, не до тебя! - выкрикнул кто-то в ответ из пронесшегося мимо самосвала.

Последнее слово еще несколько метров протащило за машиной, потом оно запуталось в вихрах пыли, и от него не осталось даже окончания.

Степаныч стоял ошарашенный в облаке моторных выхлопов. Голос старика за лязгом металла он не узнал и номера самосвала разглядеть не успел. Первый горячий импульс возмущения, требующий немедленной расправы над нахалом, быстро затух и сменился оторопелым замешательством. Как это понимать? Как к этому отнестись? Что это вообще такое было: издевательство или признак уважения? Ведь если бы не уважали, то не стали бы извиняться. В крайнем случае, полоснули бы очередью из автомата, как это уже случалось. Но с другой стороны, что это значит - не до тебя. Я им что - страховой агент?!

У него был такой растерянный вид, что напарник, несколько секунд наблюдавший за ним через окно, решил, наконец, что случилось что-то неординарное. Он надел фуражку, взял на всякий случай автомат и вышел из будки на подмогу.

- Что такое, товарищ капитан? - крикнул он через дорогу.

Степаныч пожал плечами и еще раз посмотрел в сторону уменьшавшейся в размерах машины. Хотя бы в лицо нахалу посмотреть. Может быть, легче бы стало? Сидит, наверно, сейчас это хайло, крутит баранку и гогочет надо мной, как над самым последним педофилом, а я тут хренософию поганую развожу. Ногой по харе его, чтобы знал наших, вот и вся хренософия на хрен. Степаныч представил, как толстомордого самосвальщика (он почему-то был уверен, что самосвальщик обязательно толстомордый) на следующем посту выволакивают из машины, пинком валят на асфальт и приставляют к затылку дуло автомата. Ему хотелось искусственно распалить себя, вызвать в душе законное чувство мести, но оно почему-то не вызывалось. Пинком на асфальт никого валить не хотелось, и бить ногой по харе желания не возникало. Наверно, от жары.

- Надо по рации передать, чтобы задержали, - предложил напарник.

Степаныч поморщился недовольно, шевельнул кошачьими усиками и медленным, задумчивым шагом перешел дорогу.

- Не надо задерживать, Слава, - сказал он. - Оставим на развод для потомства.

- Нарушил же.

- Ну и что? - Степаныч стянул с шеи галстук, снял фуражку, провел ладонью по лысеющей голове. - Если бы никто не нарушал, то нашего брата уже давно растудыли бы в тудынь, и ты бы сейчас не журнальчики здесь читал, а киркой где-нибудь на карьере махал. Беречь таких раздолбаев надо, а не задерживать.

Уже на подъезде к поселку самосвал Заводного на полном ходу снес новенький шлагбаум.

Его здесь врыли в землю всего два дня назад и поставили при нем на всякий случай милиционера. Для чего нужен был шлагбаум на почти пустом шоссе, никому не объяснили. По всей видимости, это решение было принято милицейским начальством после того странного случая на Сураханском перевале, когда неизвестные обстреляли патруль на ходу холостыми патронами. Как бы там ни было, но Заводной не знал про этот шлагбаум и несся к поселку на полной скорости.

Самосвал вылетел из-за поворота и разнес деревянную планку в щепки. Заводному даже не оставалось возможности сообразить, что произошло, потому что дорога на этом месте делала зигзаг, и нужно было сразу же выворачивать руль на новый поворот. Машина застонала, кренясь на бок, один ряд колес едва не оторвался от земли на вираже.

Милиционер в это время читал газету в люльке своего мотоцикла, когда раздался звериный стон металла и треск лопающегося дерева. Большой обломок шлагбаума шлепнулся на землю в метре от него. Он отработанным кувырком вывалился из люльки на обочину, на лету выдергивая из кобуры пистолет.

На обозримом участке дороги уже никого не было. От новенького шлагбаума остался только врытый в землю столбик, а на зигзаге дороги еще не осело облако пыли и выхлопных газов.

- Едят тебя мухи, - только и сказал по поводу шлагбаума Заводной.

- Твою ж дивизию, - согласился с ним Митяня.

Уже виднелись дома поселка. Машина продолжала мчаться с огромной скоростью. Руль бился в руках, словно хотел вырваться. На бычьей шее Заводного надулись жилы в палец толщиной, рубаха на спине намокла темной трапецией, на лбу выступили мелкие капельки пота, но глаза азартно горели.

Милиционер за оставшимся позади поворотом тем временем рвал ногой пусковую педаль своего мотоцикла.

- Теперь уж меня точно заметут, - сказал Заводной, - и права отберут, и из бригады попрут. Связался с вами...

- Ничего-ничего, - успокаивал его Митяня, - зато теперича уже ничего не страшно. Можно и ворота в больнице разнести, если они закрыты будут.

- Что?

- Я говорю, семь бед, один ответ. Жми на полную, Командир тебя отмажет. Его в поселке все милиционеры боятся.

- Что-то ты разговорился, дед. Забыл условие номер один?

- А за меня Виталий Владимирович отмалчивается.

Виталик смотрел впереди себя широко открытыми глазами и крепко держался за выступы на пластмассовой панели, подскакивая на ухабах до потолка. Не то чтобы он боялся - после аварии с учительской машиной, страшиться уже почти ничего не осталось, - но все равно было какое-то неудобство в душе. Так быстро он еще не ездил, хотя всякое за эти дни бывало. Митяня отечески улыбнулся, взглянув на парня, и похлопал его по плечу:

- Не трусь, сынок, подъезжаем уже. Вона красная крыша больницы.

- Вон та, что ли? - спросил Заводной.

- Та, - подтвердил Митяня, - ты к ней по спуску и направо, там проулок есть.

- Найдем, - уверенно произнес Заводной. - Держись, дед, крепче, и ты, парень, не вывались, за ручки на двери не хватайся. �дем на посадку.

222Только бы кур не подавил, - забеспокоился Митяня. - За кур крику будет больше, чем за шлагбаум222.

Ворота у больницы к счастью были открыты, иначе они и вправду снесли бы их, но зато уже в больничном дворике на пути самосвала некстати попался мусорный контейнер. Заводной лихо подрулил к самой парадной лестнице и, притормаживая, краем колеса зацепил контейнер. Тот кувыркнулся в кусты, разбрасывая вокруг себя пустые коробки из-под пенициллина и клочки ваты.

На шум из больницы выскочила пожилая женщина в белом халате и замахала руками - то ли от гнева, то ли разгоняя выхлопы газов, которыми наполнился тихий дворик. В некоторых окнах появились удивленные лица.

- Куда ты летишь, дымишь, черт безрогий! У нас мертвый час, а ты гремишь тут своей сатанинской колымагой! - закричала женщина.

- Вы бегите к своему Командиру, не задерживайтесь. А я с этой клизмой сам разберусь, - сказал Заводной, выключив мотор.

Виталик и Митяня прыгнули на землю.

- Трубу забыли, едят вас мухи! - крикнул им вдогонку Заводной и кинул тубус.

- Виталий Владимирович, что же ты? Я же говорил, следи как за кошельком на базаре, - ворчал Митяня, поднимаясь по парадной лестнице.

Пожилая женщина перегородила им дорогу.

- Куда? Нельзя. Приемные часы в шесть. Сначала контейнер на место поставьте, пьянчуги проклятые, - закудахтала она.

- Мамаша, вон наш начальник, с ним и разбирайся, - сказал Митяня, кивнув в сторону спускающегося из кабины Заводного, и сделал финт, чтобы прошмыгнуть мимо нее.

- Какая я тебе мамаша! Тоже мне сынок нашелся, - старуха кинулась наперерез Митяне, но тот вильнул вокруг колоны у входа в больницу и юркнул в дверь. Тогда она попыталась схватить Виталика за край брезентовой куртки - тот тоже успел вывернуться, бросив на ходу: 222�звините222.

- В чем дело, гражданка, почему шумим? - сказал Заводной, поднимаясь по парадной лестнице и обтирая на ходу руки о промасленную рубашку.

- Кто шумит? - возмутилась та и тут же забыла про Митяню с Виталиком. - Ты сначала бак на место поставь. Гражданин. � чтобы каждую мусоринку на место положил. Кто за вами тут убирать будет, пьянчуги несносные. Налакаются с утра...

- Не кричи, мамаша. С баком мы сами разберемся. Где ваше начальство?

- А ты меня начальством не пугай. �ди бак поднимай, шпана пузатая! А то я сейчас в милицию позвоню, тогда узнаешь, где мое начальство.

Не успела она это сказать, как в больничный двор на полной скорости влетел милицейский мотоцикл и люлькой подцепил деревянную скамейку, врытую в землю у забора три дня назад. �з-под нее брызнули черные комья земли. Скамейка кувыркнулась назад и плашмя ударилась о забор. Мотоцикл вильнул от удара, но равновесие не потерял.

- Легок на помине, - пробормотал Заводной, доставая из нагрудного кармана права.

В коридоре больницы было пусто. Тихий час.

- Гед у вас тут Александр �ванович Ткач? - спросил Митяня у выглянувшей из одного кабинета медсестры.

Молоденькая медсестра смущенно хихикнула при упоминании о Ткаче и захлопнула дверь.

- Что такое? - удивился Митяня и пошел дальше по коридору. - Не отставай, Виталий Владимирович, и трубу из рук не выпускай.

Он толкнул дверь с надписью: 222Стоматолог222. В кабинете никого не было. Над одиноким креслом, склонив худую шею, отдыхал зубосверлильный станок.

- Работнички, - проворчал старик и хотел толкнуть следующую дверь, но вовремя прочитал: 222Гинеколог222. - Твою ж дивизию, чуть не вляпался.

В конце коридора показался силуэт.

- Одну минуточку! - крикнул Митяня.

Силуэт остановился. Митяня ускорил шаг. Виталик семенил следом. Сапоги гулко стучали по натертому до блеска кафелю. Молодая женщина хмуро смотрела на приближающихся геофизиков. Митяня узнал ее и заулыбался. Это была Маша Семенова. Ни к какой другой женщине в мире он не испытывал таких теплых чувств, как к этой некрасивенькой курносой толстушке.

После смерти старухи у Митяни частенько стало покалывать сердце. Порой это покалывание превращалось в тупую боль, терпеть которую было также нелегко как ломоту в зубах. Однажды он, наконец, решился зайти в больницу. В регистратуре его направили к Маше Семеновой. Она посмотрела его, сняла кардиограмму и выписала какие-то таблетки. Во время осмотра Маша постоянно называла Митяню 222дедушкой222.

- По две таблеточки в день, дедушка, - ласково наставляла она.

Митяня послушно кивал головой и преданно смотрел на врача, хотя слово 222дедушка222 резало ему ухо. Врач ему очень понравилась своим заботливым тоном. К другой, бывает, зайдешь - как в армейский лазарет: 222Сесть, открыть рот, дышите, не дышите, одевайтесь222. А эта каждое слово произносит, словно халвой кормит: 222По две таблеточки в день, снимите рубашечку, если будет больно, не стесняйтесь, скажите222. А голосок тоненький, как у первоклассницы. Уходя от нее, Митяня замялся в дверях:

- Что-то еще, дедушка? - спросила она.

- Ты это, внучка, - Митяня криво улыбнулся. - В поселке никому не говори, что я у тебя был.

- А что так?

- Да не хочу я, чтобы другие знали про мои болячки. Я еще, может, жениться думаю, - он усмехнулся и мысленно попросил прощения у своей старухи за эту шутку.

С тех пор, встречаясь с ним на улице, Маша все время улыбалась и прикладывала указательный палец к губам, дескать, я обет молчания держу, не беспокойся, дедушка. Митяня же, будь он даже в самом ворчливом своем состоянии, всегда преображался в лице, глаза его начинали счастливо светиться. Сиплый однажды заметил это.

- Ты смотри, старик, не увлекайся. У нее, между прочим, муж на скотобойне работает. Ему голову отрубить так же просто, как тебе портвейна выпить.

Митяня терпеливо выдержал на лице приветливую улыбку, пока Маша не прошла мимо, а потом тихо заворчал:

- Тебе лишь бы гавкнуть в воздух, монгольская зараза. Лишь бы гавкнуть. Если человек человеку 222здравствуйте222 скажет, это разве плохо? Хорошему человеку не стыдно и десять раз 222здравствуйте222 сказать, а для тебя, хамло нерусское, даже один раз язык поворачивать не хочется.

Вот и на этот раз, увидев Машу в коридоре больницы, Митяня просиял, как будто ангела встретил.

- Здравствуй, внученька, - воскликнул он. - Только ты мне поможешь.

Виталик настороженно покосился на старика - чего это с ним? Таким за неделю с хвостиком он его еще не видел, и голоса у него такого не слышал.

Маша тоже узнала Митяню, строгое выражение на лице сменилось искренней радостью.

- Дедушка, какими судьбами? Неужели на свадьбу пришли приглашать?

- Какая свадьба, внученька. Самых лучших невест по больничным кабинетам попрятали, а для меня только вахтершу на входе оставили. Чуть убежали от нее. Мне бы, внученька, Командира нашего, Александра �вановича. У нас срочное дело, а никто толком ничего сказать не может. Он у вас прохлаждается или его в область увезли?

- Так вы, значит, свою очередь жениться Командиру передали? - засмеялась Маша.

Старик шутки не понял, но для приличия тоже засмеялся.

- Здесь ваш Ткач, здесь, - сказал Маша. - Он на втором этаже. В десятой палате. Только вы халаты наденьте.

- Спасибо, внученька, спасибо милая, выручила ты нас. Виталий Владимирович, бегом марш, - старик схватил Виталика за руку и бросился к лестнице.

- Сначала обязательно постучите в дверь, прежде чем в палату заходить, - крикнула им вслед Маша.

Старик на бегу не расслышал ее слова, но на всякий случай еще раз ответил:

- Спасибо, внученька.

Митяня ворвался в двадцать пятую палату без стука и замер на пороге, как солдат, напоровшийся в пылу атаки на вражескую засаду. Виталик с разгона ткнулся ему в спину носом и чуть снова не выронил тубус на пол.

- Это еще что такое? - строго встретила их Катерина.

Она держала в одной руке тарелку с супом, а в другой ложку. Ложка уже зависла над лицом лежащего на кровати Ткача. Ткач с блаженным выражением разинул рот и преданно смотрел на Катерину. Старику захотелось зажмуриться.

- Закройте дверь с обратной стороны, - потребовала Катерина.

- Катя, - попытался вмешаться Ткач.

- Мы тут это, Командир333, - промямлил старик . Бумаги привезли...

- Я неясно выразилась? У нас тихий час.

Катерина, не обращая внимания на умоляющие гримасы Ткача, поставила тарелку на тумбочку и грудью поперла на старика. Он попятился, спиной выталкивая Виталика из кабинета. Дверь захлопнулась перед его носом333

Митяня ожидал любого финала этой истории. Когда они подъзжали к поселку он был почти уверен, что машина сейчас даст неожиданный крен и перевернется в кювет. �ли, например, могло оказаться, что Ткача из-за его травмы увезли в область, и тогда им уж точно невозможно было успеть к намеченному сроку. �ли бабка в дверях больницы вдруг вытащила бы из кармана своего халата револьвер . после всего пережитого и такое возможно. �ли лестница, когда они поднимались на второй этаж, рухнула бы вниз. Все могло быть. Ничему уже удивляться нельзя. Все могло быть, кроме этого333

Дверь просто захлопнулась, и в утончающемся проеме еще некоторое время был виден Командир. Он смотрел на них сконфуженно, словно бы прощения за что-то просил. Он их явно не ждал, и никто их здесь не ждал, и никому их треклятые бумаги оказались не нужны. Все пропало зря, хотя старый алан говорил, что ничего в этом мире зря не бывает333

P.S. Р’ 1999 РіРѕРґСѓ РІ экспедицию поселка Рудознатцы поступил очередной заказ РЅР° проведение пятидесятитысячной съемки РІ долине Карадон. Съемка осуществлялась РґРІСѓРјСЏ отрядами РІ течение трех месяцев Рё прошла без единого происшествия. Р’Рѕ всех РёР· семи даек РІ С…РѕРґРµ интерпретации были выявлены четкие рудные признаки, РЅРѕ для промышленной разработки министерская РєРѕРјРёСЃСЃРёСЏ отобрала только РѕРґРЅСѓ. Сначала ей было присвоено название .Дайка РќРѕСЃРѕРІР°. - РїРѕ имени ее первооткрывателя. Однако РІ поселке это название РЅРµ прижилось, Рё впоследствии, РІ процессе разработки, РІРѕ всех официальных документах это месторождение значилось как .Дайка Бедоносова.. Позже РѕРЅРѕ даже вошло РІ учебники, как характерный пример магматического орудинения.

Copyright (c) "Русский переплет"