Проголосуйте за это произведение |
Смешное
20 января
2021
Как
Миллер и Комаров смеялись над Шурой и Мишей, но так ничего и не
поняли
(сатирико-литературоведческое эссе из серии «Читая
Хармса»)
Эпиграф:
-
"Что такое "писатель"?
Брошенные дети, забытая жена,
и тщеславие, тщеславие...
Интересная фигура.
(засыпая)..."
(В.В.Розанов).
Я вам сейчас скажу одну банальную мысль (две),
так
что вы не обижайтесь. Потому что не на что.
Первая: всё на свете относительно. Нет ничего постоянного. Вторая:
время
всё расставляет по своим местам. Это в том смысле, что не надо торопиться и
делать скоропалительные выводы. Могу сказать и третью: в жизни всегда есть
место подвигу – но это уж здесь совсем не при чём. Это уж совсем, что
говорится, не в п… (извиняюсь. Особенно перед дамами), не в Красную армию.
Непобедимую
и легендарную. Осиянную славой несокрушимых побед.
Да! И вот вам характерное, конкретное,
можно
сказать – классическое подтверждение двум выше приведённым постулатам. в
начале
девятнадцатого века самыми известными
литераторами в России были не Пушкин и не Лермонтов, а некие Иван Миллер и
Матвей Комаров. Их книги значительно превосходили по тиражу тексты и
Пушкина, и Лермонтова. Кто, спрашивали они собеседников, будущие классики
земли
русской? Пушкин? Лермонтов? Это Шурка, что ли, с Мишкою? Ну, насмешили! Ну, мы щас в натуре прямо обхохочемся, может даже обмочася! И начинали хохотать ( а может, даже и прудонить. В свои белоснежные панталоны). Бон жур, говорили они собеседникам, отсмеявшись и отпрудонившись. Повеселили изрядно. Вот вам, юмористы,
за
это на пряники и сельтерскую без сиропа.
И шли дальше. Гулять по Невскому, Фонтанке
и
по девкам (куда ж тогдашнему литератору без Невского, Фонтанки, а особенно
без
девок? Никуда! Полный абгемахт! Сегодняшние тоже
не
промазывают. Я прогулки по девкам
имею в
виду.).
Не знаю, как Лермонтов на это хамство
реагировал (он же всё время тогда то по тарханам, то по барханам. В смысле,
по саклям
и аулам. И прочим кавказам), а Пушкин злобился.
Вот
же собаки ехидные, думал он, перо гусиное от ярости грызя, эти вонючки
Миллер с
Комаровым. И ведь не уешь их никак, не обстыдишь
буквально! И в необычайном возбуждении садился за третий том «Мёртвых душ». В смысле, за «Евгения
Онегина» какую-то главу. Может, даже пятую. И писал, по-прежнему
грызя:
-
Живу, пишу не для похвал.
Но я бы, кажется, желал
Печальный
жребий свой прославить.
Чтоб
обо мне, как верный друг,
Напомнил
хоть единый звук, -
Или уже не про «Онегина»:
- «С утра садимся мы в
телегу;
Мы
рады голову сломать
И,
презирая лень и негу,
Кричим:
пошел, е..ёна мать!».
Или когда эта балеринка
Дунька (Авдотья-Евдокея) Истомина его совершенно
нагло продинамила, на генералишку
Орлова променявши:
-
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе
лежал
Не отличался в жарком
деле
Непостоянный
генерал.
Не думав милого
обидеть,
Взяла Лаиса
микроскоп
И говорит: "Позволь
увидеть,
Чем ты меня, мой милый ё..."
А написав, всё равно не успокаивался. Сколько он
тогда гусиных перьев сгрыз – ужас! Столько гусей в России-матушке отродясь
не
водилось, сколько он ихних перьев смолотил! Была
бы в
то время телефоническая связь, то он бы
обязательно
Лермонтову позвонил. Дескать, хеллоу, Мишань! Слышал, чего эти козлы Миллер с Комаровым про
нас
гениальных, здесь, в Питере, воркуют? Ты бы их на дуэль, что ли, вызвал.
С обязательным смертельным исходом в виде
пули
в лоб. А то я не могу. Пристрелят – кто тогда с Дантесом будет дуэлировать?
Спасать
честь моей многочисленной семьи. А¸Мишань?
Но Лермонтов ему ответить не мог. Во-первых, потому, что у него у самого телефона не
было.
Только кинжал, бурка и верный конь. А во-вторых, если бы даже и был, то всё
равно не ответил бы. Потому что некогда ему было. Он то по горным вершинам
могучих абреков гонял, то сам от них спасался, а в перерывах между гоняниями и спасаниями, чебуреки кушал – «хванчхварой» запивал. А наевшись и напившись, сам
садился
за письменный стол. И сам писал. Что-то вроде:
-
Во глубине сибирских руд
Храните
гордое терпенье! –
Тьфу! Это ж не он! Это как раз Пушкин написал! А
он чего-то
типа:
- По камням струится
Терек,
Плещет мутный
вал;
Злой
чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
-
Или:
- Проснешься
ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?
-
А в ответ на ту же Дуньку Истомину, падлюку падлючую, Шурке так и не давшую (генерал ей, видите ли,
приглянулся! Конечно! У него ж ПОГОНЫ! И шпоры с кобурой, аксельбантами и
эполетами!), прямо так, со всею своею кавалерийскою прямотою, и
советовал:
- «Мой друг! — ему я говорил. —
Ты не в свои садишься сани,
Танцоркой вздумал управлять!
Ну, где тебе ее е.ать?».
Так что всё
свелось опять же к тем же самым
девкам.
К этим ненасытным похотливым тварям.
А
вы говорите «жениться»! На ком? На чём? Зачем? Накой?
С какого?
Но шли годы.
И
прошли годы. И ещё шли и проходили. И ещё. И дальше. И как-то незаметно всё
рассосалось. То есть, не то чтобы рассосалось, а встало на свои места. И
сгинули безвестно Миллер с Комаровым (догулялись по Невскому, Фонтанке и
девкам!
Так им и нада!). А Александр Сергеевич и Михаил
Юрьевич, наоборот, вознеслись (хотя девками тоже никогда не брезговали). И
теперь считаются отцами русской классической литературы. Вот так. Привет
девкам.
( Посткриптум. И опять
я о
своём, о девичьем. Если кто-то хочешь упрекнуть меня в смаковании нецензурщины – не напрягайтесь. Все приведённые выше
отрывки из стихотворений – подлинные. В том смысле, что сочинённые именно
Пушкиным и Лермонтовым («Шурой» и «Мишей»). Так что все претензии – к ним,
любимым. Не ко мне, красивому.)
Эпиграф:
-
"Что такое "писатель"?
Брошенные дети, забытая жена,
и тщеславие, тщеславие...
Интересная фигура.
(засыпая)..."
(В.В.Розанов).
Я вам сейчас скажу одну банальную мысль (две),
так
что вы не обижайтесь. Потому что не на что.
Первая: всё на свете относительно. Нет ничего постоянного. Вторая:
время
всё расставляет по своим местам. Это в том смысле, что не надо торопиться и
делать скоропалительные выводы. Могу сказать и третью: в жизни всегда есть
место подвигу – но это уж здесь совсем не при чём. Это уж совсем, что
говорится, не в п… (извиняюсь. Особенно перед дамами), не в Красную армию.
Непобедимую
и легендарную. Осиянную славой несокрушимых побед.
Да! И вот вам характерное, конкретное,
можно
сказать – классическое подтверждение двум выше приведённым постулатам. в
начале
девятнадцатого века самыми известными
литераторами в России были не Пушкин и не Лермонтов, а некие Иван Миллер и
Матвей Комаров. Их книги значительно превосходили по тиражу тексты и
Пушкина, и Лермонтова. Кто, спрашивали они собеседников, будущие классики
земли
русской? Пушкин? Лермонтов? Это Шурка, что ли, с Мишкою? Ну, насмешили! Ну, мы щас в натуре прямо обхохочемся, может даже обмочася! И начинали хохотать ( а может, даже и прудонить. В свои белоснежные панталоны). Бон жур, говорили они собеседникам, отсмеявшись и отпрудонившись. Повеселили изрядно. Вот вам, юмористы,
за
это на пряники и сельтерскую без сиропа.
И шли дальше. Гулять по Невскому, Фонтанке
и
по девкам (куда ж тогдашнему литератору без Невского, Фонтанки, а особенно
без
девок? Никуда! Полный абгемахт! Сегодняшние тоже
не
промазывают. Я прогулки по девкам
имею в
виду.).
Не знаю, как Лермонтов на это хамство
реагировал (он же всё время тогда то по тарханам, то по барханам. В смысле,
по саклям
и аулам. И прочим кавказам), а Пушкин злобился.
Вот
же собаки ехидные, думал он, перо гусиное от ярости грызя, эти вонючки
Миллер с
Комаровым. И ведь не уешь их никак, не обстыдишь
буквально! И в необычайном возбуждении садился за третий том «Мёртвых душ». В смысле, за «Евгения
Онегина» какую-то главу. Может, даже пятую. И писал, по-прежнему
грызя:
-
Живу, пишу не для похвал.
Но я бы, кажется, желал
Печальный
жребий свой прославить.
Чтоб
обо мне, как верный друг,
Напомнил
хоть единый звук, -
Или уже не про «Онегина»:
- «С утра садимся мы в
телегу;
Мы
рады голову сломать
И,
презирая лень и негу,
Кричим:
пошел, е..ёна мать!».
Или когда эта балеринка
Дунька (Авдотья-Евдокея) Истомина его совершенно
нагло продинамила, на генералишку
Орлова променявши:
-
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе
лежал
Не отличался в жарком
деле
Непостоянный
генерал.
Не думав милого
обидеть,
Взяла Лаиса
микроскоп
И говорит: "Позволь
увидеть,
Чем ты меня, мой милый ё..."
А написав, всё равно не успокаивался. Сколько он
тогда гусиных перьев сгрыз – ужас! Столько гусей в России-матушке отродясь
не
водилось, сколько он ихних перьев смолотил! Была
бы в
то время телефоническая связь, то он бы
обязательно
Лермонтову позвонил. Дескать, хеллоу, Мишань! Слышал, чего эти козлы Миллер с Комаровым про
нас
гениальных, здесь, в Питере, воркуют? Ты бы их на дуэль, что ли, вызвал.
С обязательным смертельным исходом в виде
пули
в лоб. А то я не могу. Пристрелят – кто тогда с Дантесом будет дуэлировать?
Спасать
честь моей многочисленной семьи. А¸Мишань?
Но Лермонтов ему ответить не мог. Во-первых, потому, что у него у самого телефона не
было.
Только кинжал, бурка и верный конь. А во-вторых, если бы даже и был, то всё
равно не ответил бы. Потому что некогда ему было. Он то по горным вершинам
могучих абреков гонял, то сам от них спасался, а в перерывах между гоняниями и спасаниями, чебуреки кушал – «хванчхварой» запивал. А наевшись и напившись, сам
садился
за письменный стол. И сам писал. Что-то вроде:
-
Во глубине сибирских руд
Храните
гордое терпенье! –
Тьфу! Это ж не он! Это как раз Пушкин написал! А
он чего-то
типа:
- По камням струится
Терек,
Плещет мутный
вал;
Злой
чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
-
Или:
- Проснешься
ль ты опять, осмеянный пророк!
Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?
-
А в ответ на ту же Дуньку Истомину, падлюку падлючую, Шурке так и не давшую (генерал ей, видите ли,
приглянулся! Конечно! У него ж ПОГОНЫ! И шпоры с кобурой, аксельбантами и
эполетами!), прямо так, со всею своею кавалерийскою прямотою, и
советовал:
- «Мой друг! — ему я говорил. —
Ты не в свои садишься сани,
Танцоркой вздумал управлять!
Ну, где тебе ее е.ать?».
Так что всё
свелось опять же к тем же самым
девкам.
К этим ненасытным похотливым тварям.
А
вы говорите «жениться»! На ком? На чём? Зачем? Накой?
С какого?
Но шли годы.
И
прошли годы. И ещё шли и проходили. И ещё. И дальше. И как-то незаметно всё
рассосалось. То есть, не то чтобы рассосалось, а встало на свои места. И
сгинули безвестно Миллер с Комаровым (догулялись по Невскому, Фонтанке и
девкам!
Так им и нада!). А Александр Сергеевич и Михаил
Юрьевич, наоборот, вознеслись (хотя девками тоже никогда не брезговали). И
теперь считаются отцами русской классической литературы. Вот так. Привет
девкам.
( Посткриптум. И опять
я о
своём, о девичьем. Если кто-то хочешь упрекнуть меня в смаковании нецензурщины – не напрягайтесь. Все приведённые выше
отрывки из стихотворений – подлинные. В том смысле, что сочинённые именно
Пушкиным и Лермонтовым («Шурой» и «Мишей»). Так что все претензии – к ним,
любимым. Не ко мне, красивому.)
Проголосуйте за это произведение |