Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ

или

ОШМЁТКИ СОЦИАЛИЗМА

ПЕЧАЛЬНАЯ ДРАМА

для радио и возможно для сцены или для кино

без песен, без танцев и даже без фокусов,

но с моралью, в двух актах

и с одним антрактом

Не существует позорных способов зарабатывать деньги.

Деньги позорно не иметь.

Старинная еврейская мудрость

Деньги не пахнут

Древнеримская мудрость

Богатому черти деньги куют

Русская народная мудрость

ГОЛОСА:

РАССКАЗЧИК - 68 лет

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ – около 50 лет

МАРИЯ ЛЬВОВНА – около 50 лет

ДИРЕКТОР – 37 лет

ГАЛИНА – около 50 лет

ЛАУРА – 28 лет

ВАСИЛИЙ – около 30 лет

ОТЕЦ, УЧИТЕЛЬНИЦА, ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА ПЕДИНСТИТУТА, СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА КОМСОМОЛА, МАФИОЗИ

Время действия: июль 2014 и март 2015 годов.

Места действия: берег среднерусской реки, заводской пансионат в России, замок на Майорке, полицейский участок там же, подземелье средневекового замка.

ПАНСИОНАТ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Шелест листвы, всплески воды звучат приглушенно. Посвист дрозда, крики других птиц. Изредка слышится треск мотора лодки.

РАССКАЗЧИК: Старый пансионат на берегу типичной среднерусской некрупной реки. В нем еще дышит на ладан заводской профилакторий оборонного предприятия общероссийского значения. Старые люди, проработавшие на этом производстве всю жизнь, подлечиваются здесь раз в год по двенадцать дней для того, чтобы иметь силы дотянуть до пенсии. Новый директор, как и старый, высококвалифицированных специалистов ценит, сам вручает им путевки и говорит всегда одно и то же:

ДИРЕКТОР: Это раньше можно было вас в Пицунду отправлять, в Гагры, в Трускавец, в Прибалтику. А сейчас это все - заграница. Теперь вы уж сами ищите, где вам кайфовать лучше и по деньгам. Хоть на Каймановы острова. Но с нынешними ценами и с вашей зарплатой – только в родной профилакторий «Ромашка». Лес, река, чистый воздух. И рядом все свои. Счастливо отдохнуть, словом! Эти двенадцать дней включены в ваш отпуск. Посещения профилактория для лиц старше пятидесяти лет обязательны, медицинский и обслуживающий персоналы хорошие. Страховки у всех есть. Автобусом, чтобы довезти и увезти, обеспечим. Питание калорийное. Есть теннисный корт, волейбольная площадка, телевизоры при каждом доме. Словом, не до жиру – быть бы живу, как говорится, чем можем – тем поможем.

РАССКАЗЧИК: Рабочие в ответ благодарят директора такими же ненужными словами и, ворча на безденежье, отправляются в старый пансионат, зная заранее, что там ничего не произойдет и что встретить там можно только того, кого всю жизнь знаешь, и кто тебе на работе надоел. Ибо так уж получилось, что ни здания пансионата, ни территория вокруг них не приглянулись никому из нового высокого начальства и никому из местных «братков»-уголовников, оттяпавших в большинстве тихих уголков России самые красивые и самые удобные для отдыха места. А может, оба постперестроечных директора сумели отстоять профилакторий в честном бою с ними. Может, «мохнатая лапа» помогла в «лихие девяностые» убрать пяток-другой претендентов. Кто знает. Для нашей истории это не важно.

Важно то, что размеренная жизнь двадцати трех отдыхающих предпенсионного возраста, поселившихся в конце июня 2014 года в профилактории с затрапезным совковым названием «Ромашка», была нарушена приездом 1 июля директора завода с двумя женщинами лет так, с виду, под полтинник, блондинкой и брюнеткой, которые были ему, судя по всему, не любовницами главного тут начальства. А может и любовницами. Кто их поймет, этих директоров. С виду, вроде, приличные люди, а копнешь поглубже - нелюди.

БЛОНДИНКА: Я не понимаю, почему я здесь. Мне бы хотелось в Гагры. Мы с прежним мужем всегда летом ездили в Гагры. С нынешним собрались в этот… Как его?... Гонолулу… А он сюда послал… Просто непонятно, что я здесь делаю. Бумаги можно было бы и в городе подписать. Чего сюда тащиться?

БРЮНЕТКА: А мне все равно: хоть Гагры, хоть Мытищи. Лишь бы стол был хороший и компания веселая. У нас в команде после соревнований такие гулянки устраивали! В таких вот профилакториях!

БЛОНДИНКА: А мне не все равно.

БРЮНЕТКА: Если было бы не все равно, ты бы сюда не поехала. У нас, когда все с Украиной было вась-вась, сборы в Доме художника на Днепре проводили. У меня там сразу три мужика было. Один – заслуженный деятель искусств… А ты что вылупился? Я ж спортсменка. У нас так: работать – так работать, отдыхать – так отдыхать.

БЛОНДИНКА (с тоской): С тремя мужиками не отдохнешь.

ДИРЕКТОР: Девчонки, не ссорьтесь. Вы приехали не сюда, а со мной. Завтра уедем.

БРЮНЕТКА: А почему не сегодня? Обещал в ресторане отметить.

ДИРЕКТОР: Дела есть дела.

БРЮНЕТКА: Дела у него… Какие могут быть дела в этой дыре? Настоящие дела в городах делаются. В Москве.

ДИРЕКТОР: А наше дело - здесь. Твое, между прочим, тоже… И вообще… Не болтай. Люди слушают.

БЛОНДИНКА: А что они могут услышать? Главного-то никто никогда не скажет.

БРЮНЕТКА: Это у вас в Германии не скажут. А у нас на Руси все треплются, где попало и о чем попало. Вот в Доме художника, было, например…

ДИРЕКТОР (обрывает): Ладно, девочки, вы тут погуляйте, а мне надо кое-какие бумаги подписать.

РАССКАЗЧИК: Странные люди. Странные отношения. И совсем ни к чему посторонние заводу женщины здесь. Но оказались. И из сюжета этот их с виду никчемный разговор не выкинешь. Пусть существуют. Хотя диалог этот прозвучал не у реки, где произошла завязка истории, а в самом сердце пансионата – на кухне. Точнее, в столовой, за тарелками с гречневой кашей и с котлетами по-киевски, за стаканами со сметаной и стаканами с компотом из сухофруктов. В присутствии двадцати двух отдыхающих, двух поваров, официантки, кастелянши и заведующей пансионатом, которые в сюжете этом участия не принимают.

А мы отправимся все-таки к реке…

Поет иволга. Плещется вода.

РАССКАЗЧИК: На невысоком обрывистом берегу сидит на струганной дощечке рыболов – мужчина лет под пятьдесят, в широкополой старой шляпе и в водонепроницаемом плаще германского образца – из тех, что были в армии ГДР, а после объединения Германий их вывезли в СССР под видом гуманитарной помощи, чтобы не тратиться на утилизацию. В руках у рыбака удочка, в воде пристроился садок, в нем плещется рыба. Рыбак задумчив и грустен, глаз от поплавка не отрывает. Над головой его крутятся мухи и комары. У стеблей рогоза и камыша возле воды поблескивают сиреневые крылышки стрекоз, хлопают всплывающие и лопающиеся пузырьки – там жирует сазан. На противоположном берегу стоит лось, тупо пялится в одну точку.

Со стороны профилактория спускается с пологого бугра и подходит к рыболову экстравагантно по-летнему одетая блондинка лет пятидесяти с портфелем-дипломатом в руках – та самая, что привыкла отдыхать в Гаграх, а приехала в «Ромашку». Зачем – и сама не знает.

Хотя, конечно, врет. В этой истории все врут. И все себя разоблачают. Надо только суметь дождаться откровений. И внимательно слушать все, что говорят участники событий.

Ну, а мне остается только следить за тем, что они делают…

БЛОНДИНКА (весело): У вас тут прямо-таки, как при Горбачеве: ни вина, ни шампанского.

ОН: Угу.

БЛОНДИНКА: У вас что, все здесь трезвенники?

ОН: Почему?

БЛОНДИНКА: Потому что гостям обычно предлагают выпить с дороги.

ОН: Зачем?

БЛОНДИНКА (растерялась): Ну… полагается так.

РАССКАЗЧИК: Разгоняет рукой мух над шляпой рыбака.

ОН: Кем?

БЛОНДИНКА: Да что вы, как какой -то… сухарь (начинает сердиться): Я вам человеческим языком говорю: гостей надо встречать приветливо, радушно.

РАССКАЗЧИК: Рыбак никак не реагирует на ее слова. Как сидел спиной к женщине, так и продолжает сидеть.

БЛОНДИНКА: Вы что, не слышите? Надо слушать, когда с вами разговаривают.

ОН: Кому надо?

БЛОНДИНКА: Вы что, издеваетесь?!

ОН: Кому надо: гостям или встречающим?

БЛОНДИНКА: Обоим. Разве непонятно?

ОН: Мне нет….

РАССКАЗЧИК: Признался рыболов, по-прежнему глядя на поплавок и не оборачиваясь.

ОН: Если гость ни зван, ни прошен, то зачем притворяться, что рад его приходу? Зачем радоваться непрошенному гостю, если хозяин его визиту не рад? А если рад, то уже и не важно: прошен гость или нет.

БЛОНДИНКА: Что-то я запуталась. Прошен, не прошен… Вы даже не смотрите в мою сторону.

ОН: Я рыбу ловлю.

БЛОНДИНКА: А что, от крючка и отвернуться нельзя?

ОН: Зачем?

БЛОНДИНКА: Чтобы на меня посмотреть.

ОН: Зачем?

БЛОНДИНКА: Чтобы увидеть, с кем разговариваете.

ОН: А я не разговариваю.

БЛОНДИНКА (оторопев): А что вы делаете?

ОН: Отбрехиваюсь от надоедливой бабы.

БЛОНДИНКА: Ах, так!.. Тогда я уйду…

ОН: Угу.

БЛОНДИНКА: И не буду с вами больше разговаривать.

ОН: Угу.

БЛОНДИНКА: Совсем уйду. Увидите.

ОН: Правильно. Уходите.

РАССКАЗЧИК: Женщина с выглядывающими из-под вызывающе элегантной шляпки светлыми волосами и с ярко накрашенными губами, в цветном роскошном сарафане, с полуобнаженной пухлой грудью и в туфлях на высоких каблуках решительным шагом идет прочь от рыбака, размахивая портфелем и говоря вслух раздраженным голосом:

БЛОНДИНКА: Остолоп. Бегемот колхозный. Совсем, как мой муж. Скажет слово – а ты потом догадывайся, что он хотел сказать. А еще хуже: скажет много слов - и не поймешь, что сказал: то ли отругал, то ли обхамил, то ли похвалил и приголубил. Как таких болванов земля носит? Прошен, не прошен… Какое кому дело? Гость – есть гость. Раз пришел, то терпи, улыбайся ему, будь ласков. А уйдет – хоть заплюйся вслед… Стоп… Я ушла, а он мне вслед, получается, плюет?

РАССКАЗЧИК: Женщина останавливается, приседает и, сделав вид, что поправляет застежку туфли, смотрит из-под руки назад.

БЛОНДИНКА (рассержено): Не глядит, скотина!

РАССКАЗЧИК: Она быстро разгибается, поворачивается и столь же решительным шагом направляется к рыбаку.

БЛОНДИНКА: Значит, рыбачите?

ОН: Рыбачу.

БЛОНДИНКА: И клюет?

ОН: Нет клюет.

БЛОНДИНКА: И вы знаете почему?

ОН: Знаю.

БЛОНДИНКА (язвительно): И почему же?

ОН: Жарко.

БЛОНДИНКА (ехидно): Это вы только сейчас поняли? Или вам кто-то подсказал?

ОН: Всегда знал.

БЛОНДИНКА: И, тем не менее, рыбачите?

ОН: Рыбачу.

БЛОНДИНКА: И много поймали?

ОН: Одну.

БЛОНДИНКА: Ах, одну? Рыбу, наверное.

ОН: Рыбку.

БЛОНДИНКА: А не слишком ли много – аж одну за день?

ОН: Не слишком.

БЛОНДИНКА: А две было бы уже слишком?

ОН: Не слишком.

БЛОНДИНКА: А сколько слишком?

ОН: Шесть.

БЛОНДИНКА: Почему именно шесть?

ОН: Не знаю.

БЛОНДИНКА (с ноткой истерики в голосе): А почему говорите, что шесть?

ОН: Потому что летом днем я ни разу не поймал здесь шесть рыб за день.

БЛОНДИНКА: А пять ловили?

ОН: Пять ловил. Два раза.

БЛОНДИНКА: Давно?

ОН: При советской власти.

БЛОНДИНКА: Ну, да… Тогда и рыбы было больше, и мяса, и молока… Только вот на столе этого всего ни у кого не было.

ОН: У меня было.

БЛОНДИНКА: Вы, наверное, были большой шишкой.

ОН: Наверное.

БЛОНДИНКА: У вас, небось, и машина была. Персональная.

ОН: Личная.

БЛОНДИНКА: Ну да, ну да… Еще скажете, что «Запорожец».

ОН: Нет. «Волга». Двадцать четвертая. 87-го года выпуска.

БЛОНДИНКА: И жена красавица?

ОН: Нормальная.

БЛОНДИНКА: И любили ее?

ОН: Без любви живут только собаки.

БЛОНДИНКА: А вы, оказывается, можете быть разговорчивым.

ОН: Могу.

БЛОНДИНКА: Вы вправду жену любили?

ОН: И люблю.

БЛОНДИНКА: Большой человек – и любит свою жену. Это нелепо.

ОН: Это – наше личное дело.

БЛОНДИНКА: Вы хотите сказать, что интимное?

ОН: Вы мне надоели.

БЛОНДИНКА: Ну, и что?

ОН: Если вы не отстанете, я скину вас в воду.

БЛОНДИНКА: Так уж прямо и скинете?

ОН: Почему нет? Скину.

БЛОНДИНКА: Да вы даже не смотрите в мою сторону.

ОН: Вы мне и так противны. Не глядя.

БЛОНДИНКА (зло): А вы, по-моему, хам.

ОН: А вы – приставучая мокрица.

БЛОНДИНКА: Ах, ты сволочь? Да я тебя!..

РАССКАЗЧИК: Женщина замахивается портфелем, чтобы ударить мужчину по голове, но каблук туфельки скользит на мокрой траве – и она летит с невысокого бережка в воду.

Женщина отчаянно визжит. Громкий всплеск.

РАССКАЗЧИК: Лось поворачивает голову в ее сторону.

БЛОНДИНКА (кричит): Помогите! Помогите же!

ОН (флегматично): Кому?

БЛОНДИНКА: Мне! Мне, идиот!

ОН: Здесь неглубоко. И течение тихое.

БЛОНДИНКА: Но я мокрая. Мне страшно.

ОН: Это пройдет.

БЛОНДИНКА: Ты чурбан бесчувственный!

ОН: Но вы уже стоите на ногах. Теперь идите к берегу.

БЛОНДИНКА: Да? Ах, да… Сейчас…

ОН: Не бойтесь, тут змей нет.

БЛОНДИНКА: Спасибо на добром слове.

ОН: Нет, правда. Обычно они у того берега, сюда редко заплывают.

БЛОНДИНКА: Утешили.

ОН: Говорят, они в воде не кусаются.

БЛОНДИНКА (визжит, потом): Лягушка!

ОН: Вода.

БЛОНДИНКА Какая вода? Лягушка.

ОН: Где вода – там и лягушки.

БЛОНДИНКА: Прогоните ее.

ОН: Зачем?

БЛОНДИНКА: Чтобы я прошла к берегу.

ОН: Но так идите. Лягушка вас пропустит.

БЛОНДИНКА: Она противная.

ОН: Она умная. В отличие от вас.

БЛОНДИНКА (визгливо): Я вам… тебе… всю рыбу распугаю!

ОН: Уже.

БЛОНДИНКА: Что уже?

ОН: Уже распугала.

БЛОНДИНКА: Но ты же хотел сбросить меня в воду.

ОН: Сам бы сбросил, было бы не обидно.

БЛОНДИНКА (просит): Слушай, прогони лягушку. Будь мужчиной.

ОН: Мужчинами рождаются, а не становятся.

БЛОНДИНКА: Это как так? Опять не поняла.

ОН: Мужчина либо остается мужчиной, либо перерождается в бабу. Закон природы.

БЛОНДИНКА: А ты, значит, настоящий мужчина?

ОН: Значит, так.

БЛОНДИНКА: И ты оставишь женщину вот так вот мерзнуть в воде и не подашь ей руку помощи?

ОН: Не вижу необходимости.

БЛОНДИНКА (кричит): Но я же простыну!

ОН: В июле? Маловероятно.

БЛОНДИНКА: Убери от меня лягушку!

РАССКАЗЧИК: Женщина резко дергается – и вновь падает в воду. Выныривает с дипломатом в руке и кричит.

БЛОНДИНКА: Сволочь! Олигарх! Аллигатор! Я расскажу! Всем расскажу! Убийца.

ОН: Ну, да. Ну, да. Олигарх-аллигатор… Всем расскажете… А лягушку-то вспугнула… (сочувственно): Бедная лягушка…

Слышно, как стучат зубы замерзшей женщины, шлепки воды, нервное подвывание ее.

РАССКАЗЧИК: Лось недовольно отворачивается и уходит в лес, подальше от берега.

БЛОНДИНКА: Я тебе покажу… Ты еще меня узнаешь… Сволочь… Скотина…

ОН: Вот вы и у берега. Но руку не подам. После таких слов.

БЛОНДИНКА (визжит от злости): Сама выберусь!

ОН (спокойно): Не сомневаюсь.

Звуки шлепков рук по глине, нервное бормотание женщины о том, что холодно и все мужчины – сволочи, а собеседник ее – и вовсе хохол.

РАССКАЗЧИК: Блондинка дважды сползла с откоса в воду, но на третий раз все-таки выбралась на берег и, отбросив дипломат в сторону, лежа грудью на траве, принялась судорожно дрожать всем телом и громко переводить дыхание.

ОН: Переигрываете. Я видел спасшихся от утопления. Они дышат и дрожат не так.

БЛОНДИНКА (со стоном): Сволочь!

ОН: Почему? Разве это я к вам приставал? Собралась уйти – и уходила бы. Зачем вернулась?

БЛОНДИНКА: Чтобы плюнуть тебе в глаза.

ОН: Ну, так попробуйте.

БЛОНДИНКА: Так ведь ударишь.

ОН: Конечно.

БЛОНДИНКА: И какой ты после этого мужчина?

ОН: Который бьет. Который не бьет – не мужчина.

БЛОНДИНКА: Бьет женщину.

ОН: Это – частность.

БЛОНДИНКА: Настоящий мужчина не ударит женщину. Никогда.

ОН: Вы наивны. Настоящие мужчины шлюх били, и будут бить всегда.

БЛОНДИНКА: Я – не шлюха. Я – замужняя женщина.

РАССКАЗЧИК: С этими словами она оторвала испачканное в глине и заляпанное ошметками травы лицо от земли, посмотрела на упершегося взглядом в поплавок мужчину.

БЛОНДИНКА (с вызовом): Замужняя. Слышите!

ОН: Все шлюхи, как правило, замужние. Или разведенные. Изредка вдовы. Честных и невинных шлюх я не встречал.

БЛОНДИНКА (с истерикой в голосе): Но вы даже не знаете меня. Вы даже не посмотрели в мою сторону

ОН: Почему же не знаю. Весь профилакторий говорит, что сегодня должен приехать директор завода и две его любовницы. Раз мне неизвестен ваш голос, то значит это, что вы – одна из наших шаловливых гостий.

БЛОНДИНКА: Гостьи, с которой ты не желаешь быть вежливым.

ОН: Которая мешает мне рыбачить.

БЛОНДИНКА (с вызовом): Так вот. К твоему сведению, я – не любовница директора. Да, я приехала с ним в «Ромашку». Но чтобы ознакомиться со своими будущими владениями.

ОН (флегматично): Помещица, значит… будущая.

БЛОНДИНКА: Владелица. Я покупаю весь ваш гадюшник. С потрохами. И вас всех.

ОН: Как это?

БЛОНДИНКА: Не бойся. Не в рабство. Я – не чеченка, я – гражданка Германии. Мне рабы не нужны…

РАССКАЗЧИК: Женщина садится на траву и, подогнув к лицу колени, обхватывает левой рукой ноги. Ее слегка знобит. Но правой рукой она подтягивает к себе дипломат и пересаживается на него.

БЛОНДИНКА: … но это – непременное условие договора. Ваш директор согласен уступить мне этот участок земли вместе со строениями лишь с тем условием, что рабочие его завода, периодически отдыхавшие здесь каждое лето, будут отдыхать здесь по двенадцать дней в году до самого выхода на пенсию.

ОН: Щедрый подарок.

БЛОНДИНКА: За мой счет.

ОН: И он приехал сюда с вами, чтобы поставить рабочих в известность о вашей сделке?

БЛОНДИНКА (с иронией): Какой ты догадливый!

ОН: И вы, значит, будете теперь уничтожать этот дивный ландшафт, огораживать его трехметровым забором и сажать иностранные деревья с искусственной травой, сооружать тут крытый бассейн и разводить крокодилов?

БЛОНДИНКА: Что-то в этом роде.

РАССКАЗЧИК: Мужчина встает, принимается сворачивать леску на удилище, глядя в то место, куда скрылся лось.

ОН: Правильно, что вы упали .

БЛОНДИНКА: Почему?

ОН: Пока не знаю. Но чувствую, что правильно.

БЛОНДИНКА: Дайте мне что-нибудь из одежды. Я замерзла.

ОН: А вон лежит.

БЛОНДИНКА: Что это?

ОН: Пиджак.

БЛОНДИНКА: Чей?

ОН: Мой.

БЛОНДИНКА: Точно твой? А то еще подсунешь чужой, а мне отвечать.

ОН: Не веришь, не надевай.

БЛОНДИНКА (обиженно): Мог бы и подать. Я все-таки будущая кормилица… всех вас.

ОН: Нет.

БЛОНДИНКА: Почему нет? Я же не отказываюсь. Меня устраивает этот пункт договора.

ОН: А меня нет.

БЛОНДИНКА: В смысле, ты уволился с завода? Но это невозможно. Директор сказал, что тут отдыхают сейчас лишь работники с более чем двадцатилетним стажем на этом предприятии, всем до пенсии осталось чуть-чуть. Никто сам по доброй воле не уволится. Если уволить, то их никто нигде не возьмет на другую работу, им будет не на что жить… (пауза): Или вы и вправду большой начальник и не работаете на этом заводе?

РАССКАЗЧИК: Мужчина молча кладет удочку на плечо, другой рукой берет садок с одной невзрачной рыбкой в нем, направляется в сторону виднеющихся за бугорком с несколькими деревьями и со скамейкой одноэтажных зданий «Ромашки».

Женщина, обиженно хмыкнув, пожимает плечами, натягивает поплотнее пиджак на плечи и, плотно запахнув полы вокруг тела, поднимается с земли. Поднимает портфель, плетется следом.

Лось следит им вслед с тем же безучастным видом, что и раньше.

БЛОНДИНКА: Так что? Не слышу. Или у тебя есть третий вариант?

ОН: Нет. Я – не начальник. Я – бывший рабочий этого завода.

БЛОНДИНКА: Да? А мне директор говорил, что здесь будут только те, кто работает на заводе сейчас. Одни работяги.

ОН: Он не знает, что я больше не работаю у него.

БЛОНДИНКА: То есть ты уволился недавно, как я понимаю?

ОН: Я уволился только что.

БЛОНДИНКА (догадливо): Это что – из-за меня?

ОН: Из-за меня.

БЛОНДИНКА: Я что-то опять не догоняю. Ты увольняешься из-за того только, что я рассказала о нашем договоре с директором завода?

ОН: Какая разница, от кого я узнал о существовании этого договора?

БЛОНДИНКА (с искренним изумлением): Так тебя что, не устраивает касающееся работяг условие этого договора?

ОН: Меня не устраиваете вы. Оба.

БЛОНДИНКА: Однако… С работодателями так рабочие не говорят…

ОН: А со шлюхами говорят.

БЛОНДИНКА (кричит зло и остервенело): Ты уволен! Рабочий! Ты слышишь? Ты уволен! Пошел вон! Я тебя!.. Я тебя увольняю! Без выходного пособия! Жалуйся хоть Путину! Я тебя сгною!

РАССКАЗЧИК (флегматично): Так вот грозит, кричит, а сама идет за ним следом. Женщина…

СЦЕНА ВТОРАЯ

РАССКАЗЧИК: На вершине холма останавливаются. До первого, похожего на картонный, сборного домика профилактория, крашенного в в блекло-розовый цвет женского нательного белья, идти им около пятисот метров. А вот и старая грязно-зеленая скамейка с вырезанными на спинке давними срамными надписями и непристойными рисунками. Стоит она вот уж сорок лет вкопанной в трех шагах от могучих и корявых вязов с узловатыми ветвями, видных со стороны реки, на половине пути от берега до профилактория. Место многочисленных амурных встреч, лирических словоизвержений, нечаянных страстей и сладостных терзаний. Если судить по текстам, написанным, нацарапанным и вырезанным на протертых до блеска спинке и седалище, здесь было зачато немало детей обоих полов, детей ранее зачатых тут детей и даже внуков зачатых тут зачатыми. Скамейка-летопись… скамейка-скрижаль… С прозвищем «Скамейка весны».

БЛОНДИНКА: Давай присядем.

ОН: Вы же продрогли.

БЛОНДИНКА: Ничего, я живучая. Как кошка. А сейчас мне надо обсудить с вами создавшуюся ситуацию.

ОН: Мне не надо.

БЛОНДИНКА: Надо, надо. Именно тебе и надо.

ОН: Не надо.

БЛОНДИНКА: Сначала узнай, сколько плачу, а потом отказывайся. Речь идет о заводе. И об этом вот профилактории. Завод мне не нужен, а профилакторий я покупаю.

ОН: Но не я ж их продаю.

БЛОНДИНКА: Но ты – член коллектива. И пока что несешь всю ответственность за все происходящее на заводе. Вместе со всеми.

ОН: Конечно вместе со всеми. Когда в России было иначе? Шкодит один – отвечают все. И никто не виноват.

РАССКАЗЧИК: Присаживаются. Он по-прежнему не смотрит в ее сторону. Она же озабочена происходящим настолько, что смотрит сквозь него, а не на него. Поэтому говорит вначале несколько отстраненно, думая о своем.

БЛОНДИНКА: Да, я понимаю. Ты не галантный человек.

ОН: Я честный. Во всяком случае, стараюсь таковым быть.

БЛОНДИНКА: Мне сказали, что условия договора были с рабочими завода согласованы – и ни у кого не вызвали протеста.

ОН: Значит, вас обманули.

БЛОНДИНКА: Я плачу восемьдесят пять миллионов рублей за этот грязный клочок земли и за эту скамейку с похабщиной, а ваш завод на эти деньги…

ОН (перебивает): Да, я слышал про это. Нам некий инвестор дает эти деньги на то, чтобы мы могли при заводе собственное профессиональное техническое училище по подготовке кадров открыть. Такое же, какое у нас раньше было. Но мне не говорили, что инвестор за это училище отбирает у нас «Ромашку».

РАССКАЗЧИК: Мужчина тяжело поднимается со скамейки и, обойдя ее, оказывается за спиной женщины. Чехол с удочкой и ящик с рыболовными принадлежностями остаются лежать на земле.

Кукует кукушка.

БЛОНДИНКА: Кукушка, кукушка… Сколько мне жить осталось? (пауза): Молчит. А цыганка сказала, что я до ста доживу. Значит, брешет. Все в России брешут. Все время брешут. И люди, и цыганки, и кукушки. Страна брехунов. Как будто это училище нужно мне. От моих инвестиций русские рабочие кормятся. Без меня подохли бы с голода (пауза): Эй, рабочий! Ты вот о чем сейчас думаешь? Как меня поиметь, да? Только честно.

ОН: Иногда у меня так чешутся руки, что я готов поймать какого-нибудь олигарха – и задушить его.

БЛОНДИНКА: Как?

ОН: Вот этими руками.

РАССКАЗЧИК: С этими словами он кладет руки свои блондинке на плечи.

БЛОНДИНКА (с уважением): Ого! Они у тебя тяжелые! Как у борца. Мастера спорта.

ОН: А вы смелая.

БЛОНДИНКА: А чего мне бояться? На своей-то земле. Тут либо говорить надо, либо дело делать. Кто говорит, что хочет убить, тот не убивает.

ОН (согласно): Не убивает... (с чувством): Но порой очень-очень хочется.

Кукушка отчетливо произносит: «Ку-ку».

БЛОНДИНКА: Не понимаю я тебя, рабочий. Договор оформлен в твоих же личных интересах. Ты ничего не теряешь. Работаешь на режимном заводе до самого выхода на пенсию. Отдыхаешь по-прежнему раз в год в привычном профилактории. И при этом тебе еще и платят. Что тебе еще надо?

ОН: Справедливости.

БЛОНДИНКА: Какой еще, на фиг, справедливости? Ты хоть помнишь, в какой стране живешь? В каком веке? Справедливость и равенство – это уже история. Справедливостью задницу не подотрешь. На хлеб не намажешь. Справедливо для тебя – это осознавать, что все вокруг основано на несправедливости. Справедливости захотел. А хочешь знать, что это такое – твоя справедливость? Для работяг справедливость – это захапать побольше. И ни за что. Вам, дебилам, и так навстречу идешь, а вам все мало, все время готовы на шею залезть, лишнюю копейку с ножом у горла вырвать. Ты знаешь, во сколько мне обойдется всю вашу ораву нахлебников до самых ваших пенсий кормить? По двенадцать дней в году. Около трех миллионов рублей! Это только на жрачку. А еще за свет надо платить в этом свинарнике, за газ, за воду, охране надо отстегивать. Посчитать если, то только я и в накладе остаюсь. А вы все в барыше.

ОН: Все, что вы говорите сейчас, – это обман.

БЛОНДИНКА: Почему это? По-твоему, я не заплачу?

ОН: Не от любви к рабочему человеку вы решили на нас три миллиона рублей растратить, а потому, что директор завода связан с нами трудовым договором. Договор тот еще отец его подписал. В 98-м году. Тогда еще рубль обвалился – и вся Россия оказалась в заднице. В дефолте по-иностранному. И в договоре четко прописано, что самолично, без согласия членов трудового коллектива, никакой директор основными фондами завода распоряжаться не может. Только совместно с трудовым коллективом. Со всеми рабочими и ИТР, присутствовавшими на общезаводском профсоюзном собрании 22 октября 1998 года.

БЛОНДИНКА: А ты грамотный.

ОН: Философ.

БЛОНДИНКА: Какой на фиг философ?

ОН: Философский факультет Московского Государственного Университета. Закончил десять лет тому назад.

БЛОНДИНКА: Блин… надо же! А я думала, философы в древности жили, передохли уже.

ОН: Одни умерли, другие остались, третьи еще рождаются и учатся.

БЛОНДИНКА: А ты – рабочий философ?

ОН: Я – рабочий. А философия – это так… для мудрости.

БЛОНДИНКА: Ну, мудрость – нам не помеха. Мудрый нищий и в дерьме проживет. Вас в живых осталось двадцать три работяги - из тех, кто подписал договор. Из них половина - бабы. А с женщинами русскими найти общий язык легко: сунешь сотню долларов – она и скачет вприсядку. Еще и задницу вылижет, и «в горящую избу войдет». Сговорюсь я с бабами.

ОН: А со мной нет.

БЛОНДИНКА: А если попробовать?

ОН: Мне незачем.

БЛОНДИНКА: Всем есть зачем. Хочешь миллион? Тебе – как знатоку Трудового кодекса Российской Федерации. Премия, так сказать. Сам посуди: всего одна подпись – и миллион. Ты б за жизнь свою сколько бы подписей ни поставил, - а столько бы не заработал.

РАССКАЗЧИК: Мужчина убирает руки с ее плеч и отворачивается. Смотрит на здания пансионата, от которых одна за другой торопливо отъезжают автомобили. Словно сидящие в них спешат с места преступления.

ОН: Не хочу.

БЛОНДИНКА: Что – богатый, что ли?

ОН: Взяток не беру.

БЛОНДИНКА: Да какая это взятка? Разрешение проблемы по полюбовному. Все ваши бабы отказались от своего голоса. За сто тысяч. Мужики – за сто пятьдесят. Один – за сто восемьдесят тысяч. А тебе – миллион. Хорошие, между прочим, деньги. Не миллион долларов, конечно, но и рубли – все еще деньги.

ОН: Почему все еще?

БЛОНДИНКА: Потому что сейчас только евро и доллары – деньги. Ну, юани еще. Сейчас даже проститутки не берут рублями.

ОН: Тебе виднее. Ты – баба.

БЛОНДИНКА: Я – женщина. Солидная женщина, уважаемая.

ОН: Не мной.

БЛОНДИНКА: Что – не вами?

ОН: Уважаемая не мной.

БЛОНДИНКА (уверенно): А десять миллионов дам – зауважаешь.

ОН: Сумма не имеет значения.

БЛОНДИНКА: Сто миллионов имеет значение?

ОН: Для вас.

БЛОНДИНКА: Для вас, для нас. Сто миллионов – это деньги. На сто миллионов ты можешь этот участок у меня назад выкупить, еще и на молочишко останется.

ОН: Не останется.

БЛОНДИНКА: Почему?

ОН: Потому что вам от сделки маржу надо иметь. За свои восемьдесят пять продавать не станете. Все сто потребуете.

БЛОНДИНКА: Это да. Я как раз под этот участок сто миллионов у немцев и взяла. А возвращать в Дойче-банк сто двадцать три миллиона надо. В течение года.

ОН: Вот видите. Директору нашему даете восемьдесят пять миллионов, а сколько назад получите?

БЛОНДИНКА: Сто шесть миллионов с хвостиком.

ОН: Получается, что все в выгоде: и рабочие, и директор, и вы?

БЛОНДИНКА: Получается, что так.

ОН: Так не бывает. Если все в выгоде, то должен быть кто-то, кто на этом всем крупно теряет. Закон термодинамики.

РАССКАЗЧИК: Последним с территории профилактория выезжает автобус. Судя по распластанным рессорам, в него погружено все имущество пансионата. Едет он тяжело, неспешно, на ухабах не трясется, с оси на ось тяжело переваливается. В окне видна огромная алюминиевая кастрюля. На крыше лежит привязанная веревкой, продетой через окна, длинная жестяная труба. По-видимому, водосточная.

БЛОНДИНКА: Немцы?

ОН: Что - немцы?

БЛОНДИНКА: Если в сделке кто-то и теряет, то только тот, кто платит. А здесь платят немцы.

ОН: Ерунда. Немцы вкладывают в пансионат деньги. И экономят на оплате утилизации экологически опасных отходов. В Германии это захоронение стоит, может, раз в сто дороже, чем сто миллионов рублей.

БЛОНДИНКА: Они свою землю не могут заражать. Ее в Германии мало. А Россия вон, какая огромная!

ОН: Я не только про экологию. Я и про деньги. Проигрываем в этой сделке мы - те, кто выплатит маржу. Вам и банку.

БЛОНДИНКА: Опять ты меня путаешь. Доход от финансовой сделки законен. Мы с нее заплатим налог с прибавочной стоимости. Все: и вы, и я, и банк. Россия не в ущербе.

ОН: Но вы положите несколько миллионов рублей в карман.

БЛОНДИНКА: Разумеется. Иначе, зачем мне все это? Река, дрова, трава… У меня их и на даче навалом. Мне со всего этого дерьма деньги надо иметь. Понимаешь? День-ги.

ОН: А я думал: построите вы тут забор метра в три вышиной, поставите вышки с пулеметами и солдатами. А внутри будет какой-нибудь полигон… Допустим, ядерных отходов.

РАССКАЗЧИК: Женщина вздрагивает. Но тут же берет себя в руки.

БЛОНДИНКА (задумчиво): Может быть, может быть… А ты знаешь, это хорошая мысль. Надо обратиться в Брюссель. Там договорами об утилизации европейских ядерных отходов заправляют. Если выгорит – тебе пять процентов от договорной суммы. Законно, по-божески.

ОН: Скорее, по-чертовски. Врете вы все. Про полигон на этом месте уже вся область знает. Не знали только, кто хочет пансионат купить. А теперь узнают.

РАССКАЗЧИК: Женщина поднимается со скамейки и принимается разминать застывшее от неподвижности тело медленными упражнениями.

БЛОНДИНКА: Теперь не страшно. Груз уже на станции. Завтра к обеду будут здесь первые фуры. И автокраны. Немцы простоев не любят. А от пяти процентов вы зря отказались. Я бы вам их вправду дала. Чтоб молчали. Это – очень большие деньги. И в валюте.

ОН: Курочка в гнезде, яичко в гузне, а вы уж со сковородкой.

БЛОНДИНКА: Достал ты меня…

ОН: Опять на ты. То на «вы», то на «ты». Вы уж хоть определитесь: выкать будете или тыкать.

БЛОНДИНКА: Да кому ты нужен, чтобы тебя уважать? Работяга несчастный. Сейчас крикну – и тебя выкинут отсюда. Как паршивого… (запинается): щенка от суки.

ОН: Стар я для щенка. А вот вам могу так дать по кумполу, что вся королевская конница, вся королевская рать не соберет.

РАССКАЗЧИК: Блондинка прекращает делать физические упражнения и застывает на месте.

БЛОНДИНКА (возмущенно): Ты угрожаешь?

ОН (безразлично): Предупреждаю.

БЛОНДИНКА: Мне? Меня? Да ты знаешь, с кем разговариваешь?!

ОН: Знаю.

РАССКАЗЧИК: Женщина резко поворачивается, чтобы спросить, что знает про нее собеседник, но тут из кустов за деревьями вываливается раскрасневшаяся пара – директор завода и та самая брюнетка, что приехала в профилакторий вместе с ним и с готовой взорваться блондинкой.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

БРЮНЕТКА (со смехом): А вы озорник, Сергей Николаевич! Вас только подпусти. Вмиг опрокините.

ДИРЕКТОР (весело): А то, как же. Нас только подпусти… (со значением): к прелестям. Вы рога-то одним обламываете, а другим наращиваете. Закон термодинамики, так сказать, в действии. Знаешь анекдот такой? Приходит Мойша с работы. А у Сары любовник Иван. Под кроватью прячется… Мойша спрашивает…

БРЮНЕТКА: Да знаю я. Сто раз слышала. У нас в спорте анекдоты на каждом шагу. Настоящие. А потом, когда обмываем, такого наслушаешься! (томно): Ты лучше сюда целуй… Теперь сюда… (пауза): Ого! Скамейка занята. А мы шли, шли – и вот…

РАССКАЗЧИК: Две пары воззрились друг на друга с недоумением и с некоторой тревогой в глазах. Переглядываются.

БРЮНЕТКА (растерянно): Здравствуй… те, Олег Иванович… А мы шли, шли…

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (продолжает за нее): И вот…

БРЮНЕТКА: Ну, да… Тут вы.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Да ты присаживайся¸ Галя. В ногах правды нет.

БРЮНЕТКА (извиняющимся голосом): Мы не знали, что вы тут.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Мы тоже не знали, что здесь окажемся.

РАССКАЗЧИК: Брюнетка осторожно садится на краешек скамейки. А все еще не высохшая и в мужском пиджаке блондинка со спутанными и слипшимися волосами переводит взгляд на своего давешнего собеседника – и узнает его.

БЛОНДИНКА: Олег… Это… ты?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Маша?

Кукушка трижды кукует, делает паузу, кукует еще раз. Замолкает.

БРЮНЕТКА: Вы что: целый час болтали – и не узнали друг друга? Ну, вы и даете!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: М-да…

БЛОНДИНКА (растерянно): Олег…

ДИРЕКТОР: Кажется, тут один я ничего не понимаю.

Иволга начинает петь – и обрывает мелодию.

БРЮНЕТКА: А чего тут понимать? Он – Олег, она – Мария, моя одноклассница, его бывшая жена, моя подруга.

ДИРЕКТОР: Так вы все… знакомы?

БРЮНЕТКА: Получается, что так.

БЛОНДИНКА (жестко): Ты знал?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Что?

БЛОНДИНКА: Что это – я?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (растерянно): Нет, конечно. Мало ли тут вас ошивается. Говорили, любовница вот ему. А ты замужем.

БЛОНДИНКА (резко): Дурак.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Конечно, дурак. Не узнать собственной жены. Пусть и бывшей… Знаешь, я тебя и сейчас с трудом узнаю. Встретил бы на улице – мимо прошел. Ты стала совсем не в моем вкусе.

БЛОНДИНКА: Так и ты не в моем. Залысины, седина. Еще чуть-чуть – и на завуча нашего походить будешь. Помнишь? Мы его Гандоном звали.

БРЮНЕТКА: Кончайте перебрехиваться. Что вы вечно, как кошка с собакой? Врете, что не узнали. Вон – больше часа у речки болтали. Мы же видели.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Но не слышали.

БРЮНЕТКА: А нам слышать не надо. Нам надо знать: что вы решили? Он подписал? Будет завод продавать участок? Ты ж, Олег, один остался, кто не подписался под договором. Остальные (иронически) члены трудового коллектива уже подписали. А один, как известно, в поле не воин.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А я - воин.

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович после этих слов обошел скамейку, поднимает удочку с коробкой, не обращая внимания на продолжение диалога.

БРЮНЕТКА: Так он не подписал?

БЛОНДИНКА: Нет. Не подписал.

БРЮНЕТКА: А я тебе говорила, Машка. Говорила. Кто-кто, а он точно не подпишет. Потому как мудак. И остальные подписали потому только, что знали, что он не подпишет. И денежек ты от них не вернешь. Потому как они свое дело сделали, а он свое. А ты прогорела. А послушала бы меня…

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (перебивает Галю): Так она знала, кто я?

БРЮНЕТКА: Машка? Конечно, знала. Я ей так сразу и сказала: «Если Олежка договор подпишет, сказала, – то, считай, все у тебя на мази. Он у нас самый правильный». Надо сначала тебя уломать, а не остальных.

БЛОНДИНКА (обреченно): Какое это имеет значение? Особенно теперь.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Почему именно теперь?

БЛОНДИНКА: Потому что убивать Олега надо. Именно теперь.

РАССКАЗЧИК: Услышав эти слова, Олег Иванович в сердцах сплевывает и, махнув рукой, идет прочь.

БРЮНЕТКА: Ты что, охренела?

ДИРЕКТОР: Об этом мы не договаривались.

БЛОНДИНКА: А ты вообще заткнись. Тебе было сказано что? Чтобы все подписали. А ты с Олегом даже не поговорил.

ДИРЕКТОР: Да уж… с ним поговоришь. Сама видишь, какой он.

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович направился в сторону домиков пансионата. Идет он ровно, не спеша, ступает плотно.

БЛОНДИНКА (жестко): Олег не нужен.

БРЮНЕТКА (оторопело): Как не нужен?

БРЮНЕТКА (жёстко): Совсем.

БРЮНЕТКА: И как ты, интересно, это сделаешь?

БЛОНДИНКА: Повторяю: сделаю не я. Он мне муж все-таки. Хоть и бывший.

БРЮНЕТКА: Бывших мужей не бывает.

БЛОНДИНКА: Это бывших чекистов не бывает. А мужей бывших – сколько угодно. Я вон шестой раз замужем – и ничего. Захочу – и с этим разведусь.

ДИРЕКТОР (задумчиво): Что ж ты заранее не сказала? Что можно просто... того этого… и всё.

БЛОНДИНКА: Я ж не знала, что Олег такой болван. Десять миллионов не взял.

БРЮНЕТКА (ошарашенно): Сколько?!

БЛОНДИНКА: А ты что думаешь, последняя подпись меньше стоит? Столько и в смету на строительство внесено.

БРЮНЕТКА: А мне всего один?

БЛОНДИНКА: Тебе – за посредничество. Нормальная российская сумма. Свела – и рот закрой. Тут думать надо, а не болтать.

БРЮНЕТКА (задумчиво): Десять миллионов… Погоди. Может, за десять-то он и согласится?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (издали): Он не согласится.

БРЮНЕТКА: Ой! Он слышит… Нет, уже к крыльцу подходит… Сейчас войдет – и всё.

ДИРЕКТОР (задумчиво и невпопад): А мы ведь одни остались.

БЛОНДИНКА: В каком смысле?

ДИРЕКТОР: В прямом. Отправил я всех. По домам.

БЛОНДИНКА (растерянно): И я отправила шофера. Решила на ночь здесь остаться. А утром самой встретить груз.

ДИРЕКТОР: И никто нам помешать не сможет. Ни в чем.

БРЮНЕТКА: То есть, как мы тут вчетвером решим, так и будет?

ДИРЕКТОР: Получается, что так. Автобус прибудет за нами завтра.

БРЮНЕТКА (расстроено): Это что? Нам, получается, до завтрашнего обеда нужно Олежку уговаривать? А обещал сегодня вечером ресторан.

БЛОНДИНКА (в сердцах и отчаянно): Вот, блин, дал Бог муженька! У всех баб мужики, как мужики, а мой - недотепа, всё у него, не как у людей!

Отчаянный крик кукушки

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

РАССКАЗЧИК: Спустя полчаса все наши герои убедились, что остались в профилактории одни. Прислуга и отдыхающие уехали на автобусе и автомобилях по домам, а о них, как это случается всегда в стрессовых ситуациях, забыли, посчитав, что главные персонажи торгово-покупательского конфликта исчезли с места сговора первыми. На директорском «Мерседесе».

Прошло еще четыре часа…

Смеркается за окном. Они сидят на кухне за столом, возле огромного алюминиевого чайника с кипяченой водой и чайника фарфорового с отбитым носиком, в котором брюнетка Галина запарила нашедшуюся в одном из кухонных шкафов старую грузинскую заварку. Пьют из разнокалиберных фарфоровых чашек чай, передавая друг другу одну-единственную ложечку, найденную, кстати, на полу в углу. Нашлась на кухне и старая фаянсовая сахарница с сахаром-песком и без крышечки, половина трехлитровой банки засахаренного крыжовникового варенья, и даже отыскались полторы булки серого, слегка зачерствевшего хлеба. На хлеб намазывают оставшимся здесь огромным, как меч, ножом для резки хлеба немецкий маргарин «Рама» из начатой кем-то пачки. Начатой, да выброшенной.

БЛОНДИНКА: Сволочи! Все сволочи! Работяги паршивые! Всё увезли. Всю жратву. Как Мамаи.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Почему же сволочи? Нормальные ребята. Бизнес есть бизнес: деньги получили – и ноги в руки. Иначе назад отберешь.

БЛОНДИНКА: Что ты понимаешь в бизнесе? Настоящий бизнес держится на честном слове. Знаешь, как раньше русские купцы заключали договора?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Слыхал эту байку про честное купеческое слово, которое покрепче нержавейки. Брехня все это. Я Мамина-Сибиряка читал, Вячеслава Шишкова. Я им – очевидцам - верю, а не вашим басням о честных купцах. И современных бизнесменов повидал. Вор на воре сидит и вором погоняет.

БЛОНДИНКА: Не все такие.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Но ты ж воровка.

БЛОНДИНКА (раздраженно): Какая я воровка? Я тебе десять миллионов за подпись предлагала! Где ты вора, который бы такие бабки ни за что платил, видел?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Вот сегодня и увидел (далее отчетливо): Во-ров-ка.

БЛОНДИНКА: Ну, и в чем же мое воровство?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: В том, что ты у трудового коллектива землю отбираешь – и строишь здесь хранилище отходов. Кстати, чьих отходов? Немецких! А у меня дед с немцами воевал. И прадед в Первую Мировую. Значит, ты – немецкая подстилка. По Ленину.

БЛОНДИНКА: Не твое дело.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Вот видишь. Темнишь. А ведь каждое воровство со лжи и начинается, с утайки правдивой информации.

БЛОНДИНКА: Я всем хорошо плачу. А тебе даже с избытком. Больше, чем всем остальным вместе взятым.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Потому что взятка. И кто, сколько стоит, тот столько и берет.

БЛОНДИНКА: Ты что, серьезно так думаешь? Да кто ты такой, чтобы тебе взятки давать? Работяга паршивый.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Честный рабочий.

БЛОНДИНКА: Не бывает честных рабочих. Все вы - пьяницы, бездельники и трусы. Честный русский рабочий – это все равно, что приятный геморрой. Все честные рабочие покупаются и продаются. И задешево.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А как быть со мной?

БЛОНДИНКА: И ты бы купился. Если бы не узнал, что это я покупаю землю. Взгрело ретивое – вот ты и полез на рожон. Я таких, как ты, работяг, пачками подкупала. Вам ведь лишний грошик покажешь – вы и родную мать на шашлыки покромсаете. Продажней русского рабочего никого не бывает. И власть свою, советскую, за жвачку и джинсы продали, и землю распродаете бандитам и иностранцам. Ведь я даже не уговаривала эту сволочь, что мне документы подписала. Называла сумму – и совала под нос бумаги. Думала, что полдня уйдет на разговоры, а они за полчаса уложились. Двадцать два работяги. По минуте на нос разговоров. А на самого упрямого полторы минуты ушло. Потому что шкурники вы все. И жлобы. Нет у русских работяг ничего святого за душой. И не будет. Потому что дебилы вы все, крохоборы и воры. За копейку удавитесь.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с усмешкой): Ты повторяешься.

БЛОНДИНКА: Это потому, что ты глупее всех. Тебе с одного раза твоей выгоды не объяснишь, тебе надо пять раз повторить, чтобы ты понял: эта земля моя, этот профилакторий мой. А ты, как был вонючим и нищим работягой, так таким и останешься.

ДИРЕКТОР: По-моему, Мария Львовна, вы и вправду как-то… резковато.

БЛОНДИНКА: Разве это резко? Вы не слышали, как я с ним раньше разговаривала. Когда он мужем моим был. Так, бывало, загну, что у него челюсть отваливается, и слов в ответ нет. А сегодня я добрая, говорю с ним ласково. Потому что дураки ласку любят.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Получается, кто деньги имеет, тот и умен?

БЛОНДИНКА: Да. И чем больше денег, тем их владелец умнее.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Вообще-то раньше говорили, что у кого больше в голове мозгов – тот и умнее. А деньги… деньги – они плавают. Раньше двести рублей были хорошей месячной зарплатой, а сейчас на них и не купишь ничего. Да и доллары. Тоже линяют. Когда они в перестройку появились у нас, на один доллар можно было килограмм масла купить. А теперь их даже в банках не принимают – однодолларовые-то купюры.

БРЮНЕТКА (торопливо): А я знаю, где принимают. По заниженному курсу.

БЛОНДИНКА: Ты бы лучше помолчала. А то как брякнешь, то хоть стой, хоть падай.

БРЮНЕТКА: Нет, я правда знаю такой обменный пункт. Там у них…

БЛОНДИНКА: Заткнись!

БРЮНЕТКА: Ну, ты, Машка, прямо как в школе: чуть что – так сразу: «Заткнись».

БЛОНДИНКА: А что изменилось? Ты как была дурой и двоечницей, такой и осталась. Тебе что было поручено? Пойти на речку и поговорить с этим вот (с презрением в голосе), рабочим. А ты принялась директору глазки строить. Вот и пришлось самой. А оно видишь, как получилось?

БРЮНЕТКА: Как? Ты не сумела уговорить – думаешь, я бы сумела?

ДИРЕКТОР: Да, как-то не верится, что нам удалось бы уговорить Олега Ивановича.

БЛОНДИНКА (в сердцах): Ну, вы и бараны! Оба.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Тогда баран и овца.

БЛОНДИНКА: А тебе только шутить. Ты что, сам не понимаешь, что происходит? Убивать тебя будем.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты уже говорила.

БЛОНДИНКА: То я с налету, со злости ляпнула. А теперь послушала этих… овцу и барана – и поняла окончательно: единственно, что осталось сделать – это убить тебя.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Прямо вот так вот сразу: взять – и убить?

БЛОНДИНКА: Именно взять – и убить. И тогда твоей подписи под договором иметь не надо. Там и так мертвых душ под тысячу. Никто потерю не заметит.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: И кто будет убивать? Уж не Сергей ли Николаевич?

БЛОНДИНКА: А почему бы и нет? Он – единственный среди нас мужчина. Он и разрешит вопрос.

РАССКАЗЧИК: Женщины глядят на слегка оторопевшего от услышанного директора. Сергей Николаевич был моложе их, всего тридцати семи лет от роду. На пост свой он попал по наследству. Отец его включил это назначение непременным условием в трудовой договор в период перестроечных безнадеги и безденежья. И в министерствах во всех пришелся Сергей Николаевич чиновникам по душе. Госзаказы выполнял, в бюджет укладывался, проверочные комиссии встречал хорошо, хлебосольно и с банькой, с девочками. Сколько нужно, отстегивал. Еще и женил его покойный «красный директор» на дочери одного из «других официальных лиц» Кремля, поставивших еще в перестройку не на Горбачева, а на Ельцина. Хорошие, словом, позиции у директора завода. Ему брать на себя убийство ни к чему. Даже за большие деньги. Это все понимают. И все-таки женщинам думается:

БЛОНДИНКА и БРЮНЕТКА (слаженным дуэтом): Пускай лучше этот гусь, чем никто.

РАССКАЗЧИК: В смысле, пусть лучше директор убьет Олега Ивановича, а не мы. Так у них на лицах написано.

ДИРЕКТОР: Нет, Мария Львовна, увольте. Я в такие игры не играю.

БЛОНДИНКА: Какая это игра? Это – работа. Деньги получил? Получил. Вот и отрабатывай.

ДИРЕКТОР (ошеломлен): Как это?

БЛОНДИНКА (зло): Убей его! Ну, давай, давай… что расселся? Что, мне показывать, как это делать? Я деньги плачу, чтобы ты вопрос решал. Сам. Вот и решай.

ДИРЕКТОР (растерянно): Да он это… он сильней меня.

БЛОНДИНКА: А ты умней. Ты ж его директор, а не он – твой. Смотри, какой нож на столе. Хватай – и бей.

ДИРЕКТОР (испуганно): Да вы что? Да я даже курицу…

БЛОНДИНКА: Ну, курицу и я не смогу. А человека… Если заплатят, конечно.

БРЮНЕТКА: Сколько?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с усмешкой): Миллион.

БРЮНЕТКА (торопливо): Три.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с интересом): И что - убьешь?

БРЮНЕТКА: Почему нет? Сам напросился. А мне за сына в Университете платить.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Справишься?

БРЮНЕТКА: Да уж как-нибудь. Я чемпионкой города была. По дзюдо. И сейчас хожу в спортзал. Олег! Будешь спокойным – и не почувствуешь ничего. В два счета. А станешь дергаться – поломаю. Так что ты лучше не рыпайся.

РАССКАЗЧИК: Огромный нож, которым присутствующие до этого поочередно намазывали маргарин на хлеб, оказался в руке Олега Ивановича,

БРЮНЕТКА: Ты что? Он же острый.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А что – не по правилам дзюдо?

БРЮНЕТКА (замявшись): Да, ведь... Я же пошутила… Кто будет тебя убивать? Ты ж наш. Общий. Мы ж с мужем у тебя в гостях бывали. Дети дружат… Ты с ножом-то поосторожней. Таким и убить можно.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Можно. Не меня.

ДИРЕКТОР (мягко): Да, Олег Иванович, вас убивать нежелательно. А это все вы, Мария Львовна. Пошутили – а он за чистую монету принял. Положи нож, Олег Иванович. Не балуй.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Я-то положить могу. Но и вы сможете его схватить.

ДИРЕКТОР: Зачем это нам? Если бы мы хотели тебя убить, мы давно бы это сделали. Давай договоримся по-хорошему.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Я не хочу договариваться ни с кем и ни о чем.

БРЮНЕТКА: Он же - твой директор.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Тем более – с директором.

ДИРЕКТОР: А чем я тебе не угодил?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А чем угодил?

ДИРЕКТОР: Я – руководитель. Не массовик-затейник. Мое дело – работой вас обеспечить, договорами, материалом, а не угождать каждому работнику. Садик чтоб работал, общежития, профтехучилище…

БЛОНДИНКА (резко и требовательно): Хватит! Что вы, как дети? Мочить надо. Кто будет?

СЦЕНА ПЯТАЯ

РАССКАЗЧИК: Всё те же на всё тех же местах, все также возбужденные.

БЛОНДИНКА: … Мочить надо. Кто будет?

ДИРЕКТОР: Я – нет. Категорически.

БЛОНДИНКА: Чистым хочешь остаться?

ДИРЕКТОР: А хотя бы и чистым. Мне есть, что терять.

БЛОНДИНКА (кричит): А мне что – и терять, по-твоему, нечего? На мне сто миллионов долга висят. И груз уже на станции. Утром на машины будут переваливать.

БРЮНЕТКА: Ну, если нож у него отберете… я попробую.

БЛОНДИНКА: Если нож отобрать, то я и сама справлюсь.

БРЮНЕТКА: Уверена?

БЛОНДИНКА: Еще как. Я его хорошо знаю. Он на женщину руку не поднимет.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: На женщину – нет. Но вы обе – не женщины.

БРЮНЕТКА (искренне удивлена): А кто мы?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Убийцы.

БРЮНЕТКА (искренне недоумевая): Но мы ж тебя еще убили.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А убийцами стали. Потому что главное – это не совершить убийство, а задумать его. Убийства бывают и случайные. А задуманные убийства, даже если они и не осуществляются, - это уже преступление.

БРЮНЕТКА: Это что – по закону так?

БЛОНДИНКА: Да откуда он знает законы? Он же – работяга! Философ. Ему бутылка водки - вот и весь закон. Он сейчас подсчитал, сколько бутылок водки можно купить на десять миллионов – и понял, что столько не выпьет. Вот и полез со своей честностью.

ДИРЕКТОР: Он не пьет.

БЛОНДИНКА: Чего не пьет? Водки? Правильно. Алкаши всегда вино пьют.

ДИРЕКТОР: Алкоголя. В смысле, совсем не пьет. У нас на заводе все это знают. Он потому в жару на речку ушел, чтобы работяги в «Ромашке» свой приезд на отдых без него обмыли. Правда, Олег Иванович?.. Ты ж у нас – трезвенник? Хоть и не язвенник.

БРЮНЕТКА: Ну, ты, Олежка, и даешь! Я уж и забыла, что ты и вправду не пил никогда. Из гостей, бывало, вернемся, ты с женой, я с мужем – а ты один, как огурчик. Машку на руках носил, когда она выпивала. До самого дома нес. А мой после перестройки совсем запил. А как по этому делу работу потерял, так и вовсе не просыхает. Каждый день перед ужином стопарь принимает, а на выходные – по полбутылки. Язва у него – вот и спасается.

БЛОНДИНКА: При чем тут твой муж? Кто убьет этого вот?..

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: … работягу.

ДИРЕКТОР: Никто никого убивать не будет. Мы найдем консенсус.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты, директор, прямо, как Горбачев: «Консенсус. Азербаржан. Процесс пошел». Послушай философа. Там, где ищут консенсус, там все задумки заканчиваются пшиком.

ДИРЕКТОР: Это еще почему?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не по-мужски потому что. Консенсусы – это для педерастов.

БРЮНЕТКА: Ф-фу! При дамах.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: При дамах про педиков только и говорить. Конкуренты вы. А вслух друг друга защищаете: женщин бить нельзя, педерасты – тоже люди. А педерасты – это просто бракованные женщины – и все. Отбросы, ошметки человечества.

БРЮНЕТКА: Типун тебе на язык. Как был похабником – таким и остался.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: В сравнении с твоей подругой – я сладкоречив.

БЛОНДИНКА: Опять мы отвлекаемся. Кто будет убивать работягу? Плачу десять миллионов. Наличными.

РАССКАЗЧИК: Сумма, надо сказать, произвела на присутствующих впечатление. Во всяком случае, на дзюдоистку Галину, которая, опасливо поглядывая на нож, встала из-за стола и, выйдя на простор кухни, приняла борцовую стойку. Директор же вскинул брови и покачал головой. Его сумма в десять миллионов рублей не подвигла, по-видимому, на совершение убийства. Он и лицо-то состроил страдальческое.

ДИРЕКТОР: Однако, вы раздухарились, Мария Львовна. Нельзя так искушать людей.

БЛОНДИНКА: Я не искушаю. Я покупаю. Как та старуха в советском кино.

ДИРЕКТОР: «Визит старой дамы» по пьесе Дюрренматта.

БЛОНДИНКА: А ты образованный.

ДИРЕКТОР: Не без этого. Но там и денег было у старухи больше, и сумма была много выше, и вина за убийство распределялась на всех жителей города поровну. А тут все как-то скромно.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: В новой России расценки на заказные убийства всегда были скромными – рубль ведь все время девальвирует. Случается, что и за сто рублей убивают.

БЛОНДИНКА: А у меня есть только десять миллионов рублей лишних - и я дам их тому, кто возьмет на себя ответственность за убийство.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты говоришь так, словно меня тут нет.

БЛОНДИНКА: А тебя действительно уже нет. Твоя смерть – вопрос времени. Как с тем стариком в кино. Но до завтрашнего полдня ты должен умереть.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Убей сама.

БЛОНДИНКА: Я не могу.

ДИРЕКТОР: Почему? Сэкономите десять миллионов.

ОНА: Я любила его. Не такое уж я чудовище, чтобы пачкать руки кровью любимого человека.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Бывшего любимого.

БЛОНДИНКА: Какая разница? Бывшего, сегодняшнего, завтрашнего. Важно, что ты – часть меня, моей судьбы и моего прошлого. Не будь тебя, я могла бы не стать той, кто я есть.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты всегда была расчетливой.

БЛОНДИНКА: Много ты понимаешь в женщинах. Я любила тебя. По-настоящему. Как Джульетта Ромео.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: И поэтому изменила.

БЛОНДИНКА (согласно): Поэтому изменила. А ты что думаешь, Джульетта бы не изменила? Пожила бы чуть подольше - и обязательно бы изменила. Из любопытства хотя бы. Мы – бабы – страсть как до всего нового охочие. Нам все интересно: какой у мужика длины, толщины, каков он в постели. Если хочешь знать, я еще на свадьбе смотрела на других мужчин. Друзья у тебя были в самом соку. На свадьбе на меня тоже пялились. Как на свободную женщину. Особенно женатые. А ты думаешь, я железная? Нет железных баб. Если скажут, что есть, не верь. Верные есть, а вот ни разу не засомневавшихся в разумности своей верности хоть всю жизнь ищи – не отыщешь. А я и не сомневалась, когда тебе изменила. Хороший был самец. Породистый. И при деньгах. А ты… ты…

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович слушает бывшую жену молча, не прерывая, давая выговориться. В этом и заключается их своеобразный диалог: она изливает душу, а он делает вид, что не слушает ее, а на самом деле остро переживает боль от давних ран.

БЛОНДИНКА: А ты бы хоть торговать бы научился, что ли. Сидел на моей шее, как… как паровоз.

ДИРЕКТОР: При чем тут паровоз? Он что…

РАССКАЗЧИК: Галина, воспользовавшись заминкой в напряженном разговоре бывших супругов и легкой растерянностью мужчин, совершает борцовский бросок в сторону Олега Ивановича.

Но тот успевает заметить движение, отступает на шаг одной ногой и вытягивает в полуприседании вперед другую.

Брюнетка спотыкается и растягивается на полу.

Олег Иванович хватает оставленную поварами крышку с огромной алюминиевой кастрюли, увезенной на автобусе, и с силой бьет ею по голове дзюдоистки.

БЛОНДИНКА (флегматично): Против лома не приема.

ДИРЕКТОР: Вы что? Ей же больно!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (переведя дыхание): Пусть отдохнет.

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович стоит посреди кухни с крышкой кастрюли и с ножом для резки хлеба в руках, словно гладиатор на арене древнеримского цирка. И это сравнение сразу приходит на ум всем присутствующим.

ДИРЕКТОР (иронически): Прямо-таки Спартак.

БЛОНДИНКА (с усмешкой): Как в кино!

БРЮНЕТКА (восторженно): А ты герой!.. Никогда бы не подумала.

Свист кипящего чайника.

БЛОНДИНКА: И долго будешь так стоять, герой недорезанный? Справился с бабой…

БРЮНЕТКА: Сергей, подай руку. Встать хочу. Башка болит.

ДИРЕКТОР: Сама споткнулась, сама и вставай.

БЛОНДИНКА (с иронией в голосе): Это тебя твой герой гвозданул. Который женщин не бьет.

Чайник продолжает свистеть.

РАССКАЗЧИК: Галина встает с пола. Осторожно гладит себя по голове.

БРЮНЕТКА: Что ты привязалась к нему? Олег же сказал, что женщин он бьет. Настоящий мужчина.

БЛОНДИНКА (разочарованно): А! Что с тебя возьмешь? Двоечница. Чайник вон выключи.

БРЮНЕТКА: Сама выключи. Или плати.

Чайник перестает свистеть.

БЛОНДИНКА (с усмешкой): Бунт на корабле.

БРЮНЕТКА: Бунт – не бунт, а убивать Олега не стану. Я ведь спортсменка. Я всегда чувствую, кто честно борется, кто нет. Олежка – настоящий мужик. А комиссионных моих мне и так хватит. Чтобы дачу купить. Мне чужого не надо.

БЛОНДИНКА: Дура ты, Галка. Никаких комиссионных тебе не будет, если этот балбес не подпишет договор. Поняла?

БРЮНЕТКА: Ну, и ладно. Без дачи обойдусь. Жила всю жизнь без нее, проживу и дальше. А сын, если умный, и без денег Университет закончит. А не закончит – значит, не судьба. В жизни побеждают только чемпионы. Я вот чемпионкой стать не смогла – теперь у тебя посредничаю. А была бы чемпионкой, в спорткомитете заседала бы, в жюри сидела. Взятки бы брала. Ты знаешь, какие в спорте взятки? Тебе такие деньги и не снились.

БЛОНДИНКА (обрывает подругу): А ты, директор? Что скажешь ты?

ДИРЕКТОР: Что говорить? Нет подписей всех рабочих под договором – не о чем говорить. Будут все подписи – будем подписывать купчую. По закону.

БЛОНДИНКА (ярясь): По какому такому закону? Мы о чем договаривались? Помнишь?

ДИРЕКТОР: Я-то помню. Но закон есть закон. Не убивать же его, в самом деле.

БЛОНДИНКА: У меня груз уже на станции. Понимаешь это? Мне нужна эта земля. Срочно.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не тебе, а немцам. Ты, Мария Львовна, – всего лишь посредник. Тебе дали сто миллионов – вот ты и должна в них уложиться. А ты хочешь кроху лишнюю выкроить. Правильно я понимаю?.. Молчишь? Значит, правильно.

ДИРЕКТОР: Конечно, правильно. Все эти бизнес-леди одинаковы. Корчат из себя ангелов, корчат, а внутри – одна труха. Нельзя на сто миллионов рублей построить приличное хранилище ядерных отходов. И на сто миллионов евро нельзя. И территория должна быть много больше, чем под нашим профилакторием. По санитарным нормам. И работы тут надо производить бетонные два-три года, прежде, чем сюда привозить бочки с отработанными ураном и плутонием. А на сто миллионов рублей только участок земли можно в глуши купить. Да завалить ее бочками, чтобы отравить всю округу. И тогда случится скандал. Так ведь, Мария Львовна?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Когда будет скандал, меня уже в этой стране не будет.

ДИРЕКТОР: А мы-то останемся. И нам скандал ни к чему. Поняла теперь, почему я не стану убивать Олега Ивановича? Потому что он глаза мне открыл, совесть растревожил.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А раньше, получается, твоя совесть спала?

ДИРЕКТОР: Получается, что так. Молодой я еще. Постсоветский директор. Бессовестный директор. Директорский сыночек. Инфантил. А ты, Олег Иванович, – рабочий советской закалки. Ты мне глаза-то на нее открыл… Акула империализма ты, Мария Львовна. И я на тебя работать не стану. Даже за десять миллионов.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (отчаянно): Сволочи! Какие вы все-таки сволочи!

Звук разбившейся чашки.

БРЮНЕТКА (растерянно): Посуда бьется к счастью…

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Где ты это счастье видела-то? Нет в жизни счастья… (кричит в бессилии и злобе): Не бывает! (устало заканчивает): Счастье – это сказка для дураков… верующих в чудеса и в справедливость…

СЦЕНА ШЕСТАЯ

На этот раз действие переносится в одну из спальных комнат пансионата со старыми кроватями с голыми панцирными сетками и с кривоногим столом. Звуков практически нет, кроме уханья сычика, доносящегося с чердака, то есть с потолка, и изредка слабо слышимых звуков удовлетворения плотских желаний из-за стенки соседнего номера.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Я не люблю тебя… И никогда не любил. Не потому, что не любил, а потому что тебя, Маша, нельзя любить. Любят достойных любви женщин. А ты всегда была недостойной. Изначально. Я женился на тебе не из любви, а из презрения. Ты ведь даже подумать не могла, что тебя можно не любить. Ты и изменила лишь потому, что любила меня, но была уверена, что раз я люблю, то ради любви моей тебе все позволено. А на самом деле, я не любил тебя - и поэтому ты должна была мне оставаться верной. Но ты изначально не могла быть верной. Никому. И ты, и я это понимали. Но ты знала это про себя и думала, что я не понимаю причин твоей нелюбви. А я понимал, но делал вид, что не знаю истины. Просто мне нужна была постоянная женщина, тебе – постоянный мужчина, но не нужны именно мы друг другу. Я женился на тебе потому, что должен был жениться на тебе. Как правильный человек, которому было наплевать, что ты - нерусская. И когда ты изменила, ты развязала мне руки. Потому что брак наш превратился в блуд. И я оставил тебя с легким сердцем. Потому что бросить блудницу столь же правильно, как оставаться верным верной женщине.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (пьяным голосом с легкой иронией): Сколько слов… Я даже не поняла: ты за рога свои обиделся или до сих пор меня любишь?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Душа твоя застряла между ног, а зачатки разума не воспарили выше задницы.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (заплетаясь языком): Как ты сказал? А ну, повтори еще раз.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Душа твоя застряла между ног, а зачатки разума не воспарили выше задницы.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (икнув): А ведь хорошо. Хорошо сказал, собака! Я эти слова своему мужу скажу. Сегодняшнему. Точь-в-точь о нем. Душа застряла…

РАССКАЗЧИК: А муж-то тут при чем? Муж у нее – умница.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (продолжает): Ведь как умеют эти философы правильные слова находить… Я бы так не смогла.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты и не пробовала.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: А зачем пробовать? На то философы есть. Заплачу – они, что мне надо, то и скажут. Ты вот бесплатно сказал. Потому что ты рабочий-философ, а умные философы говорят глупости за деньги… Погоди… Рабочий философ… Это мысль!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с долей ехидства): Какая может быть мысль у тебя?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: А такая… Рабочий-философ – это все равно, что геморрой без задницы… Нет, это все время ноющий, но так и не вскрытый аппендицит. Ноет, ноет до самой смерти, да так и не лопнет и не прооперируется…

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Глупость сказала. И опять геморрой приплела. Болит, что ли?

МАРИЯ ЛЬВОВНА (уверенно и жестко): Профессия должна кормить. А философия никого не кормит. Философы нам не нужны. Ни умные, ни рабочие. С университета помню, я ведь два курса почти закончила: материя первична – сознание вторично, сознание первично – материя вторична. Фигня все это! Главное – башли срубить. А кто мешает – того в расход.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Меня, например.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Дурачок. Я ведь тебя любила… (с пьяным восторгом): Такая дура была!

Уханье сычика.

РАССКАЗЧИК: Милое признание это прозвучало спустя еще час, то есть ночью, в палате номер шесть, но не в той, что у Чехова, а в пансионате «Ромашка», предназначенном под российскую свалку радиоактивных отходов, готовых вот-вот прибыть из Германии. Здесь стоят вдоль двух стен такие же, как и раньше, четыре старых кровати с открытыми взору присутствующих изрядно провисшими панцирными сетками и с изрядно поцарапанными деревянными спинками. Между ними - столько же скособоченных тумбочек. Посреди комнаты кухонный стол с остатками недавнего «пиршества». На нем лежит все тот же огромный хлебный нож, стоят оба чайника с чашками. Крышка ото кастрюли лежит на полу. Дополнился натюрморт лишь двумя бутылками: одна пустая и вторая с остатками «на донышке» чего-то бордового цвета. Рядом стакан. Один.

Граненный двухсотграммовый стакан перед сидящей на краешке стула и привалившейся к спинке дрянной кровати пьяной женщиной с растрепанной прической, неестественно белых волос. Заметно, что это – парик, из-под которого выглядывают каштановые, с проглядывающей сединой волосы.

Дипломат распахнут. Бумаги из него вынуты и разложены по кроватям - сушатся.

Напротив Марии Львовна восседает на единственном здесь колченогом, и потому и забранном в автобус, стуле Олег Иванович. В процессе разговора он снимает снасть с удочки, разбирает ее и укладывает в коробки и в брезентовый чехол. Занимается этим делом не спеша, двигает руками и пальцами аккуратно и даже с удовольствием. Разговор ведет, почти не отрывая глаз от занятия.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не тебе говорить о любви.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (все тем же пьяным голосом): Я разве про любовь? Я – про бизнес. Любовь – это там – в прошлом. Сейчас о любви не говорят. Сейчас главное – деньги. И не просто деньги. А большие деньги.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с иронией в голосе): Чем больше денег – тем крепче любовь.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Чем больше денег, тем жить легче.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Да, быть взорванным в автомашине сегодня богатому легче, чем бедному умереть от голода.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (пьяно): Думаешь, умный, да? Ты думаешь, раз мы тут из-за тебя сидим, то ты – пуп земли? Как ты скажешь – так и будет? Вот тебе – фигушки! Будет, как я скажу! Потому что тут главная - я. Деньги у меня - я и командую.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А тобой командует тот, кто дает деньги тебе – инвестор немецкий.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Нет. Здесь я командую. Всеми. Деньги-то у меня. И поезд с отходами уже на станции. Теперь будет все так, как я решу. Потому что пути назад нет! (стучит кулаком по столу): Нам отступать некуда. За нами хана!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Это уж точно - хана. Куда уж дальше отступать? Могила ядерных отходов. Хранилище радиоактивного дерьма.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (с вызовом): Ну, ядерных. Ну, отходов. И что теперь? Обделаться, что ли?

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна выливает остатки вина в стакан, подносит к глазам и смотрит сквозь жидкость на лампочку под потолком комнаты.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Все мы – отходы. Ошметки социализма… Родину-мать нашу в задницу!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Так нельзя говорить.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Можно. Мне все можно. Кто хозяин на этой земле, тот и говорит, что думает. А ты так же думаешь, как и я, но говорить так не смеешь. Потому что ты - не хозяин. Нищий ты, Гегемон. Слишком беден, чтобы хозяином быть.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Деньги тут не причем. Родина есть Родина.

РАССКАЗЧИК: Фальшивая блондинка переводит взгляд сквозь стакан на Олега Ивановича.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Нет, ты все-таки не понимаешь. Ты вот думаешь, почему я тебе изменила тогда?

РАССКАЗЧИК: Опускает стакан на стол.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Потому что чересчур правильный ты… был. И остался правильным. Как булыжник – орудие пролетариата. Гегемон, мать твою! Даже в Турцию челночить не поехал. Другие в девяностые годы миллионы делали, а ты зарплату по полгода ждал.

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна залпом выпивает стакан, со стуком ставит на стол и плюет в него.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Гнида ты, Олежка. Я ведь любила тебя, а ты…

КРИК БРЮНЕТКИ: Ах, хорошо-то как! Хорошо! Еще! Еще!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А я не любил.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ты, Олежка, всегда только себя любил. Слова говорил правильные. Всех вокруг уважать себя вынуждал. За то, что они тебя правильным считали. А на меня тебе было наплевать. Денег в доме не было, а ты: «Терпи, - говорил. – Все это временные - трудности». Как Горбачев, блин… (громкая отрыжка): Что за гадость ты мне налил?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Сама принесла. Коньяк, кажется. Или американское вино.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (со злостью): Американское дерьмо! Самогон крашенный. Чего у тебя, ничего другого нет?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: У нас во всей стране ничего, кроме дерьма, нет. Все остальное - либо американское, либо европейское, либо китайское. Свое только военное. Секретное. Потому, возможно, его и нет. Вовсе.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (согласно): Ничего нет. Кроме дерьма.

РАССКАЗЧИК: И радиоактивных отходов.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Зато дерьмо мы сами производим. И хорошего качества.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Вот. Можно дерьмо на Запад продавать. Или менять: радиоактивное дерьмо - на биологически чистое (пьяно хихикает): А! Я поняла! Ты умный. И хитрый. Ты только притворяешься дураком. Как Гамлет. Подуркуешь, подуркуешь, а потом – раз, и всех нас прирежешь. А денежки себе присвоишь.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Какие денежки?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Мои. Мои миллионы. Потому что немцам наплевать, кто даст им землю под их отходы: я или ты. Или директор твой. Пусть даже эта дура Галка. Главное, чтобы территория была. И чтобы можно было территорию огородить. И чтобы родников на земле никаких не было. И дренажа чтобы не было. Потому что знаешь, что?

Ритмичные женские вскрики за стеной.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Что?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Потому что отходы – зараза. Самая настоящая зараза. Главное, чтобы она на одном месте оставалась, а не расползалась по сторонам. В Германии почвы песчаные, дренаж хороший, могильники строить дорого – вот к вам в Россию и везем наше радиоактивное дерьмо. Я таких уже два могильника в вашей области устроила. В бывших пионерлагерях. Большевики для лагерей хорошие места выбирали. Солнечные, светлые, в сосновых борах. Хороший доход приносят. Этот пансионат кто, например, строил? Отец вашего директора. Правильно?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Да. Он.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: А заработает на этом его сынок. Знаешь, сколько он получит? Не в кассу. На руки. Не для рабочего училища.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Сколько?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Много. Очень много. Почти столько, сколько и завод. И не от меня. А прямиком от германского инвестора. Значит, больше меня. И без налогов.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Тебе лишь бы нас поссорить. Но мы с директором и так не друзья.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Потому что ты, Олежка, по натуре правильный. А он – нет. Директор рабочему – не друг. Директор мне друг. То есть мне он тоже не друг, а как бы друг. Коллега. А коллега при капитализме – это важнее друга, матери и отца. Коллега меня понимает. И будет со мной (икает). Только со мной. Иначе нельзя.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Директор сказал, что он на моей стороне.

РАССКАЗЧИК: Женщина переворачивает обе бутылки и цедит из них капли в стакан.

МАРИЯ ЛЬВОВН А: Сказал – не значит, сделал. Ты вот тоже говорил, что будешь любить меня вечно. А где она – твоя любовь?

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна встает из-за стола, стоит со стаканом в руке, покачивается.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Ты ее убила. Любовь нашу…. Если она была, конечно.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Да. Убила. И убиваю.

РАССКАЗЧИК: Она поднимает руку со стаканом вверх.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (торжественно): За любовь! За самое светлое и чистое чувство на святой Руси! За любовь, которой тут не было и не будет никогда!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Глупость говоришь. Пьяный бред.

РАССКАЗЧИК: Женщина опрокидывает остатки вина в себя, стоит, покачивается. Парик падает на пол, обнаружив под ним многократно перекрашенные, непонятного цвета, вовсе не каштановые взъерошенные волосы.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (пытается петь): «Ромашки спрятались, поникли лютики…»

ГОЛОС БРЮНЕТКИ: Что они там?

ГОЛОС ДИРЕКТОРА (слегка раздражен): Сейчас посмотрю.

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна, допев до «…непостоянная у них любовь», плюхается на стул и кладет голову на стол. Засыпает.

ГОЛОС БРЮНЕТКИ: А ты точно вернешься? А то я боюсь.

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Чего боишься?

ГОЛОС БРЮНЕТКИ: Что меня зарежут.

ГОЛОС ДИРЕКТОРА: Дуры вы, бабы. Спать ложись… Остаюсь. Утро вечера мудренее.

ГОЛОС БРЮНЕТКИ (ласково-брюзжаще): Дуры, дуры… Сам дурак… Обнимай давай. Дуру…

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А мне спать нельзя. Сонного меня уж точно прирежут.

Размеренное уханье сычика.

ГОЛОС БРЮНЕТКИ (нежно): Котеночек мой… Не спи…

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

РАССКАЗЧИК: Та же спальная комната номер шесть в том же пансионате. Те же люди в ней.

Мария Львовна по-прежнему спит, сидя на стуле, положив голову на стол и упершись задом в кроватную стенку.

Он сидит напротив и рассматривает крашенный затылок ее с неопрятной сединой у корней волос, то и дело мотает головой, отгоняя сонную одурь.

Ночь близится к концу, вот-вот забрезжит рассвет. За окнами уже не темно, а блекло – пришла пора петухам петь свои утренние песни. Но петухов не слышно. Тут вообще на десятки километров ни жилья, ни курятников нет. Медвежий угол.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (говорит громко отчетливо, размеренно, явно стараясь не дать себе заснуть): До трассы километров шестьдесят. Значит, ходу пешего часов десять-двенадцать. И там не всякий подберет. А уходить надо. Не то и впрямь прибьют. Или прирежут. Слишком большие деньги на кону. Это они пока не решаются нападать, друг на друга надеются. А поймают момент – и разом навалятся. А скажут потом, что утонул. Или еще что придумают. Потому что это только с виду они порознь. А на самом деле, вместе. Они всегда вместе. Были и будут. Вся сволочь Земли старается объединиться. Чтобы победить, а уж потом грызутся между собой. Как при Сталине… как при Ельцине.

Скрип дверных петель.

РАССКАЗЧИК: В спальной комнате появляется директор. Ничего особенного. Директор, как директор. Только молодой – лет под сорок. С распахнутой ширинкой. И рубашка расстегнута. На ключице засос.

ДИРЕКТОР: Ты не спишь, Олег Иванович? И вы что – не вдвоем?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Как видишь.

ДИРЕКТОР: Ну, как хочешь. А мы с Галиной ничего… подружились.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Слышали.

ДИРЕКТОР: Что, вправду было громко?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Как по радио.

ДИРЕКТОР: А я думал, мы тихо.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Тут поначалу все так думают. А потом разводятся.

ДИРЕКТОР: Я в этом корпусе никогда не был. Когда в детстве отдыхал в «Ромашке», жил во флигеле отцовском. Сюда только в столовку приходил. Да и то между сменами. Когда еду к нам не приносили.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с иронией): Аристократ.

ДИРЕКТОР: Да, нет. Обычный директорский сыночек. Я в школьные годы здесь половину лета проводил. Сюда ведь некоторые рабочие вместе с семьями приезжали, с детьми, с девчонками. Весело было.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: В детстве всегда весело.

РАССКАЗЧИК: Директор усаживается на свободную кровать. Задергивает молнию ширинки, застегивает рубаху. Говорит при этом…

ДИРЕКТОР: Не скажите. Один раз мы тут чуть пожар не устроили. Так отец мне потом запретил сюда ездить. В Испанию отправил. Вот где скукотища! Хотя… дом терпимости был. Дискотека. Я там даже бой быков видел.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (без интереса): Понравилось?

ДИРЕКТОР: Не-а… скукота. Как в мясной лавке. Люди бешенные, а зверям страшно… Вы меня не бойтесь Олег Иванович. Я крови не люблю. Меня от одного вида крови тошнит. Это после корриды. Они там в Испании все – звери. Их вид крови пьянит…

РАССКАЗЧИК: Директор устраивается на кровати поудобней. Лицо его полно благодушия и спокойствия.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А я дальше Трускавца не ездил. И то в советское время. Язву лечил.

ДИРЕКТОР (участливо): А сейчас как?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не знаю. Некогда болеть. Три дня по бюллетеню – и выходи на работу. Иначе – прогул, увольнение.

ДИРЕКТОР (сочувственно): Это да. Новые законы. Капитализм.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Вот ракеты и взрываются.

ДИРЕКТОР: Профтехучилище нам нужно. Старики уходят, а молодежь на их место приходит малоквалифицированная. Ракеты отчего взрываются? Потому что на заводах работать некому. А вот училище откроем, так станем работать, так работать! По-настоящему.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (иронически): Без бюллетеней.

ДИРЕКТОР: Почему без? Молодежи больше трех дней болеть ни к чему. А мы полностью омолодим рабочий коллектив. У нас через пять лет не будет ни одного рабочего старше тридцати пяти лет.

РАССКАЗЧИК: Судя по всему, утверждение это директору и самому нравится.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А стариков куда?

ДИРЕКТОР: Сами уйдут. Не выдержат конкуренции. Мы уже сейчас увеличили продолжительность рабочей смены за счет сокращения обеденного перерыва и увеличения нормы выработки на семь процентов. Планируем увеличивать по этому графику еще в три этапа.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Чтобы перерыва вообще не было, а норма повысилась процентов на двадцать?

ДИРЕКТОР: Именно так.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Сволочизм это.

ДИРЕКТОР: Капитализм. Гонка за прибылью. Если не мы их, то они нас.

РАССКАЗЧИК: Тянется к хлебу, отламывает кусок, сует в рот, жует.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Так у нас же нет конкурентов. Мы одни выпускаем нашу продукцию.

ДИРЕКТОР (сквозь жёв): В России – да. А в Германии? В Японии? В Великобритании? А США, наконец! Если их продукция будет дешевле нашей, наши же русские ракетчики будут покупать их продукцию, а не нашу. Потому что капитализм.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А если наша продукция будет ниже ихней по цене, а качество одинаковое, то почему их потребители не будут покупать нашу продукцию?

ДИРЕКТОР: Ну, у них законы такие… о поддержке своего производителя.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А почему у нас таких нет?

ДИРЕКТОР (слегка смешавшись): Ну, это не в нашей компетенции. Пусть об этом в Госдуме голова болит.

РАССКАЗЧИК: Директор тянется к хлебу за вторым куском, но Олег Иванович крышкой кастрюли отодвигает его руку.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: В Госдуме головы только о том болят, как повысить себе зарплаты.

ДИРЕКТОР (без обиды): Ну, ладно, ладно… Все на заводе знают, что ты любой разговор на политику переведешь. Ты лучше скажи… Ты с этой, как ее?... С Марией Львовной… У вас правда ничего?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Я – женатый человек.

ДИРЕКТОР: Ну, все. Молчу, молчу. Семья – дело святое. Сам женат. Знаю.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Свинья ты, а не женатый. Ничего ты не знаешь про семью.

ДИРЕКТОР: Вы про Галку? Так она сама. Прилипла. А я не железный.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Помолчал бы. А то она выйдет, услышит.

ДИРЕКТОР: Пусть слышит. Я ее не насиловал, не уговаривал. Все само собой произошло. Спьяну.

Скрип и хлоп двери.

БРЮНЕТКА: Директор правду говорит. Само собой. Спьяну. Он женат, я замужем. Никто никому ничего не должен. И тебе, Олежка, лучше не болтать.

ДИРЕКТОР: Да он, вроде, и ничего. Это я сказал.

БРЮНЕТКА: Ну, и ты заткнись. А Олежка и впрямь никому не скажет. Он у нас мужик правильный. Он у нас в школе был лучшим учеником. Машка потому за него замуж вышла. Думала, Олег карьеру сделает, а он в работяги пошел.

РАССКАЗЧИК: Галина стоит в дверях, ищет взглядом, куда бы присесть. Брюнетка она натуральная. Тело большое, сильное. Подол черной юбки строго по колено. Воротник белой, слегка помятой блузки запахнут, но не застегнут, груди выпирают. Проглядывает тонкая золотая цепочка на шее.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Все-то ты про всех знаешь. Тебе бы в отделе кадров работать.

БРЮНЕТКА: Вот и рекомендуй. Я бы пошла. Возьмешь, Сергей Николаевич?

ДИРЕКТОР: Разве что инструктором. Заведующий отделом у нас есть.

БРЮНЕТКА: Ну, хорошо. Пока инструктором. А там… подождем.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Думаю, долго ждать не придется.

БРЮНЕТКА: Почему?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Меня убьете – и тем самым друг друга повяжете. Станете одной бандой. И ты, Галка, сразу станешь заведующей отделом кадров.

ГАЛИНА: Никто тебя убивать не собирается. Ты что не понял? На пушку тебя брали. Испугаешься, думали, – и договор подпишешь.

РАССКАЗЧИК: С этими словами Галина, покачивая выпирающими из распахнувшегося вдруг лифа прелестями, шагнула по направлению к столу. Роста она крупного, бедры широкие, а двигается легко. Живой танк.

Олег Иванович хватает хлебный нож и выставляет его перед собой.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (строго): Стой на месте!

ГАЛИНА: Ты что? Я хотела хлеб взять. Жрать хочется. После такой ночи-то.

РАССКАЧИК: Олег Иванович ударом тесака рассекает хлеб (звук соответствующего удара) и кончиком ножа швыряет в ее сторону часть булки.

Галина полуприседает и ловко ловит.

ГАЛИНА (ворчливо): Ну, спасибо. Как собаке.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не хочешь – не ешь.

РАССКАЗЧИК: Галина впивается зубами в булку, говорит сквозь жёв.

ГАЛИНА (недовольно): Сам не ешь. Умный нашелся.

ДИРЕКТОР: Ты что, Олег Иванович, и меня к столу не подпустишь?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Не подпущу.

ДИРЕКТОР: Так я же на твоей стороне.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Полиции расскажешь.

ДИРЕКТОР (заботливо): Это у тебя от стресса. Психическое заболевание. Забыл, как называется. Когда всех боишься, никому не доверяешь. Ты лучше успокойся. И давай поговорим. Ты же меня знаешь. Отца моего знал.

РАССКАЗЧИК: Директор говорит непрерывно, и медленно пододвигается к столу.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Еще один шаг – и рубану.

ДИРЕКТОР ( испуганно): Стоп, стоп. Я ничего не хотел.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Внукам потом будешь рассказывать: хотел или не хотел. Если доживешь.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (сонным голосом): Не поняла (с ударением на «О»).

РАССКАЗЧИК: Это Мария Львовна неожиданно проснулась и оторвала голову от стола. Глаза соловые. Явно плохо соображает.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Кто тут командует?

ДИРЕКТОР: Да вот… Олег Иванович… Грозит.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Блин. Все в голове перемешалось. То ему грозят, то он грозит. Чего решили? Продаете?

ГАЛИНА: Спи давай. Без тебя решим.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (облегченно): Ну, решайте. Решайте.

Стук упавшей на стол головы.

ГАЛИНА: Вот и спи. А я это… Можно, выйду?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Нет.

ГАЛИНА: Ну, в туалет же. Неужели непонятно?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Никто не выйдет.

ГАЛИНА: Что мне – прямо здесь, что ли?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Можешь здесь. Потерпим.

ГАЛИНА: Ну, ты, Олег, совсем обнаглел с ножом этим…

ДИРЕКТОР: Правда, Олег Иванович... Пусть она выйдет.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Нет. Никто отсюда не выйдет до тех пор, пока не приедет ваша машина. Или автобус. При свидетелях вы убивать меня не станете.

ДИРЕКТОР (раздраженно): Да сколько раз тебе надо повторять? Никто убивать тебя не собирается. И не собирался. Пугали только. Чтобы ты договор подписал.

ГАЛИНА (частит): Ты же меня знаешь, Олег. У нас дети вместе в школу ходили. Мы с тобой вместе в одну школу ходили. Только ты старше был. А мы с Машкой на пять лет младше. Мы в тебя всем классом влюблены были. А ты только на беленьких смотрел. На Савельеву Наташку, на Марухину Светку. Машка потому и краситься начала. Пергидролем. Чтоб тебе понравиться. До сих пор белый парик носит А вообще-то она брюнетка. Как я. Она же тебя, дурака, до сих пор любит. Только признаться не хочет. Она, как ты ушел, так рыдала, так рыдала. Чуть руки не наложила. Мы ее, посчитай, целый год успокаивали.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (твердо): Отсюда не выйдет никто.

ДИРЕКТОР (с тоской): И надо было мне отпускать машину с шофером. Спал бы сейчас дома. Рядом с женой.

ГАЛИНА: Потому и отпустил, чтобы не с женой спать. Все вы, мужики, кобели натуральные…

ДИРЕКТОР: Это точно. Все мы кобели. А вы – жертвы невинные. Как вон… смотри в окне!

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович бросает взгляд в окно. Там – ничего особенного. Кроме воробышка на подоконнике.

Галина кидает тело вперед, резким ударом выбивает из руки Олега Ивановича нож – и тот летит через всю комнату.

Он бросается следом.

Но директор опережает Олега Ивановича. Огромный нож для резки хлеба в руках его тускло отражает свет лампочки под потолком.

Воробышек за окном вспархивает – и исчезает.

ДИРЕКТОР: Спасибо, Галочка. Поняла про окно. А ты, Олег Иванович, молись. Конец твой пришел.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Но ты ж сказал: мы вместе.

ДИРЕКТОР: Это мы с Галкой вместе. И с Марией Львовной, как ты помнишь. А с тобой будем вместе, если ты подпишешь договор.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А если не подпишу?

ДИРЕКТОР: Зарежу. И не шучу. Я умею резать. И баранов резал, и коней, и коров. У нас с папой ведь в Испании свое ранчо было. И отец меня учил всему, что должен уметь делать настоящий мужчина: кастрировать, убивать, освежевывать, разделывать туши. Итак, подписываешь договор, Олег Иванович?

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: А, ты, оказывается, курва, Сергей Николаевич.

ДИРЕКТОР: Школа актерского мастерства. Это я в университете на факультативных курсах проходил. Настоящий руководитель производства должен быть хорошим актером. Иначе вас, работяг, не облапошить. Вы ведь верите всему, что вам говорят. А хорошо и убедительно говорить надо уметь. Решай. Считаю до трех… раз…

РАССКАЗЧИК: Директор делает выпад ножом в сторону живота Сергея Николаевича – тот успевает увернуться.

Галина следит за ними с интересом.

ДИРЕКТОР (довольно): Хорошо. Молодец… Есть реакция.

ГАЛИНА: Нормалёк.

ДИРЕКТОР: (резко): Два!

РАССКАЗЧИК: Директор бьет неожиданно для Олега Ивановича, снизу и сбоку, кромсая лезвием ножа рубаху и, по-видимому, задевая тело.

Но тот и на этот раз успевает уберечься от смертельного удара.

ГАЛИНА: Два – ноль. Это – круто. Реакция у тебя, однако, Олежка.

ДИРЕКТОР: Да он молодец все-таки, Олег Иванович. Я ведь в Испании учился пользоваться навахой. Там преподают специальные курсы для желающих. От второго удара трудно увернуться даже профессионалу. Но ты увернулся. На счет три я ударю тебя так, что ни ты, никто другой не сможет увернуться. Удар называется «Свист смерти». Но прежде я хочу тебе сказать… Теперь ты даже если захочешь подписать договор, тебе это не поможет. Потому что твои десять миллионов – это мои деньги. Мне они нужнее. Чем тебе или профтехучилищу, которое я все равно не буду финансировать. Потому что о кадрах для предприятий оборонной промышленности должно думать государство, а не директор. Да и директором я быть не хочу. Я хочу в Испанию… к морю, к солнцу… к женщинам… к корриде… Раз!

РАССКАЗЧИК: Директор делает внезапный выпад.

Выпад должен закончиться роковой для Олега Ивановича развязкой. Но за мгновение до начала движения ножа раздается выстрел – и Сергей Николаевич отлетает спиной к двери. Сползает по ней и застывает на полу.

В руке у Олега Ивановича пистолет.

ГАЛИНА (визжит): Сережа! Сереженька!

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (растерянно): Это не я… Я не стрелял.

ГАЛИНА: Сережа! (рыдает).

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Я не стрелял. Я не умею.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (трезвым голосом, отчетливо): Я умею.

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна сидит за столом с пистолетом в руке, направленным на Олега Ивановича. Лицо ее строго, как у прокурора на суде перед вынесением смертного приговора. Лицо нелюдя, словом.

Мертвый директор с пятном крови на груди, широко раскрыв глаза, смотрит на Марию Львовну недоуменно, словно спрашивая: «Меня? За что?»

ГАЛИНА (истерично): Сука! Это все ты! Ты подстроила! Убью на фиг!

РАССКАЗЧИК: Дзюдоистка бросается в сторону Марии Львовны со сжатыми кулаками. Летит, как снаряд крупнокалиберной пушки. Но спотыкается о портфель-дипломат и замедляет движение.

Звук выстрела. Шум упавшего тела.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (комментирует): Тут уж кто кого. Кто успел нажать на курок – тот и прав. Как говорится, «Боливар не вынесет троих»…

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (автоматически поправляет): Двоих.

РАССКАЗЧИК: Галина лежит в углу, истекает кровью.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Нет, все-таки троих. Ты, праведник, тоже лишний. В этой партии все лишние. Кроме меня и немцев. Ты пистолет-то лучше брось. Все равно не снял с предохранителя. Оружие дураков не любит.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (с трудом): А ты – не дура?.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Конечно. Это моя работа. Иметь миллионы долларов и не иметь возможности их защитить – это головотяпство. Всякий миллионер должен уметь выстрелить в своего врага. А ты мне враг, Олежка. Потому что делиться с тобой доходом от «Ромашки» я не собиралась. И не буду.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ (сквозь боль): Не боишься?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Чего бояться-то? Вас все равно не найдут. Нет трупов – нет убийств. Вы останетесь здесь. Вместе с радиоактивными отходами. И искать вас именно здесь не будет никто. Вы уехали отсюда. Все видели. А кто не видел, тот скажет что видел, как вы втроем сели в мой автомобиль – и мой шофер вас увез. Потому что документы вы подписали.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ: Эти, что ли?

РАССКАЗЧИК: Олег Иванович кивает на разложенные по кроватям сохнущие листы бумаги. Мария Львовна автоматически бросает в их сторону взгляд и…

Олег Иванович падает на пол. Щелчок предохранителя…

Шум падения тела. Выстрел. Стон. Грохот от удара железа по деревянному полу.

РАССКАЗЧИК: Пуля Марии Львовны попадает Олегу Ивановичу в шею. Пистолет же его вылетает из разжавшейся руки и оказывается возле Галины.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (ласково): Дурачок. Я ж хотела по-хорошему. Без боли. Что ж… Контрольный выстрел за мной… Из чувства сострадания, разумеется.

Выстрел.

ГАЛИНА (кричит): Получай, сука!

РАССКАЗЧИК: Стреляет очнувшаяся и успевшая схватить подлетевший к ней пистолет Олега Ивановича дзюдоистка Галина.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (со стоном): Гадина! В живот….

Звучат подряд три выстрела.

РАССКАЗЧИК: Мария Львовна стреляет. Тело Галины дергается и застывает. Мария Львовна с трудом поднимается со стула, опирается на стол, медленно идет в сторону двери. И вдруг падает.

Это смертельно раненный Олег Иванович хватает ее за ногу.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Отпусти! Отпусти, говорю! Пристрелю ведь. Как бешенную собаку!

Звук трех выстрелов подряд.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Получай! Получай! Получай!

Следует три сухих холостых щелчка.

ОНА: Сволочь! Патроны кончились…

РАССКАЗЧИК: Три пули размочалили голову Олега Ивановича. Но пальцы его, схватившие ногу Марии Львовны, не разжались.

Вид изуродованного тела вызывает судороги рвоты.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (истерически кричит): Отпусти! Отпусти, гад! Кому сказала!

РАКССКАЗЧИК: Пальцы мертвеца держат ее крепко. Мария Львовна пытается ползти к двери, чтобы распахнуть створку и выбраться в коридор. Там, уверена она, обязательно обнаружат ее и спасут. Но сил в истекающим кровью организме для того, чтобы пересечь комнату, таща за собой тело матерого мужчины, не осталось. Малейшее движение, судя по гримасам на ее лице, отзывается болью где-то во внутренностях.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (бормочет): Хочется пить и лежать… Не двигаться.

РАССКАЗЧИК: Она с тоской смотрит на пистолет в руке мертвой подруги – и понимает, что доползти до него не сможет. А если и сможет, то вынуть оружие из пальцев окоченевшего трупа, чтобы привлечь к себе внимание выстрелом, ей тоже не по силам.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (обреченно): Надо ждать… И слушать… Потом кричать… Они приедут – и услышат…. Обязательно услышат… Господи! Как больно!... За что меня так? Я же хотела, чтобы, как лучше… Чтобы всем было хорошо... Все этот дурак правильный… рабочий философ… праведник проклятый… Если бы не он… Если бы он согласился… Десять миллионов… А ему мало… Им всем мало… Сколько ни дай… Русские сволочи… Гады…

Кукует кукушка.

РАССКАЗЧИК Мария Львовна дождалась приезда автомобилей со смертоносным грузом (на фоне звуков погрузочно-разгрузочных работ): Она слышит, что приехали немцы, как они переговариваются… Слышит, как сползают с кузовов автопогрузчики, как снимают они полеты с бочками, как принимаются, натужно урча, перевозить их аккуратными партиями в каждое из зданий профилактория.

Ввозят и в корпус, где лежит она. Погрузчик, рыча и поскрипывая по половицам, сбрасывает вдоль по коридору три полеты по шесть бочек на каждой, и движется к выходу.

Она пытается кричать…

МАРИЯ ЛЬВОВНА (тихо): Хальт!.. Ахтунг!.. Форзихт! Их бин хир!.. Аларм!.. Мать вашу!... Сволочи!.. Фашисты!

… чтобы привлечь внимание грузчиков. Потом молчит… Слушает… Понимает.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (больным, но трезвым голосом): Зачем ему пистолет?.. Откуда у работяги пистолет?.. А-а-а!!! Он хотел нас убить. Всех. Его подпись в договоре последняя – и он получил бы всё… Мои деньги… А нас бы всех убил… Не праведник он… Нет, не праведник… Такой же, как все… все мы… ошметки социализма…

РАССКАЗЧИК: Голос ее слабеет. За грохотом моторов не слышит ее никто из сидящих в закупоренных свинцовым стеклом ярко-желтых кабинах. Немцам в красных касках и в серебристого цвета защитных комбинезонах важны в тот момент лишь серо-голубые бочки с желто-бело-черными значками «Осторожно радиация!», За их разгрузку им платят, а не за поиск каких-то там русских, прячущихся в радиоактивном мусоре.

Шум моторов автопогрузчиков, лязг железа.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (слабым голосом): Фашисты… Мало вас Сталин… Надо было всех!.. Всех!

РАССКАЗЧИК: Загрузив коридор корпуса с комнатой номер шесть, закрывают входную дверь. Окна по периметру закладывают привезенными с собой белыми пластиковыми щитами с черными надписями на немецком языке, заколачивают их.

Стук молотков.

ОНА (угасающим голосом): Сволочи… оставили… Похоронили… Заживо… Гады… Как все…как все…

Трубный рев лося.

РАССКАЗЧИК: Понимаю, что не сезон, но из песни слов не выкинешь. Лось в тот момент протрубил, а потом вошел в реку, и поплыл по течению прочь от профилактория. Молчаливый свидетель трагедии трех нелюдей.

Щелчок выключаемого видеопроигрывателя.

РАССКАЗЧИК: А теперь о том, чего нет на видеозаписи…

Когда все ядерные отбросы были уложены внутрь зданий профилактория, став невидимыми даже для аэрокосмической разведки, окна заколочены пластмассовыми ставнями с графитом внутри и с надписями о том, что в помещениях этих находиться нельзя, смертельно опасно, один из немцев-грузчиков собрал расстановленные по всему участку и в каждой комнате камеры видеонаблюдения и проехался по ним несколько раз, кроша шинами автопогрузчика. То же самое сделал он и с двадцатью компьютерами, предварительно вынув из них диски-накопители информации.

Диски эти он привез ко мне, и получил за них солидную сумму в евро.

Вся операция по утилизации отходов одной из германских атомных электростанций обошлась, таким образом, мне в сумму гораздо меньшую, чем один миллион евро. А от правительства Федеративной Республики я получил на ее проведение четверть миллиарда в качестве задатка.

Ибо для этого и подкупал я партию «зеленых», проводил в Бундестаг их депутатов, через них пробивал закон о закрытии всех германских АЭС. На призывах к благородству и защите природы все-таки лучше делать деньги, чем на наркотиках. Во всяком случае, спокойней.

На полученную маржу я вступил в права владельца замка на этом райском острове, пью мадеру по утрам, любуюсь божественными пейзажами, смотрю старые советские фильмы по огромному, с половину комнаты экрану новомодного телевизора. И совсем редко вспоминаю о той женщине, кто ценой жизни своей сделала меня за полгода богаче пока что на двести пятьдесят миллионов. Остаток получу через год. Когда всем станет ясно, что отходы по-настоящему исчезли.

Мария Львовна… Маша… С помощью этих видеозаписей я знаю, как ты провела последние десять часов своей бесстыжей жизни, как умирала ты от пули в брюхе и от безнадежности, одна возле трех трупов нелюдей, которых погубили твоя и моя жадности. Я просмотрел все диски, вырезал из них сцены, которые касались тебя – и получился неплохой сюжет. Типичный, впрочем, для вершин западноевропейского кино 60-х годов прошлого века. И так и не случившийся в России.

Ты была моей третьей любовью в неполных сорок лет и седьмой женой в почти что семьдесят. Родители твои не разрешили тебе выходить за меня замуж. Потому что ты – советская арийка, а я – жид пархатый и старше тебя почти что на двадцать лет. Но спустя много лет мы оказались в Германии – и никто не помешал нам воссоединиться. Ты стала женой миллиардера и даже признана была еврейкой, а я стал шестым мужем той, кто когда-то казалась мне ангелом во плоти.

Теперь тебя нет – и я не скучаю по тебе. Потому что, оказывается, давно не люблю. И в качестве жены ты мне нужна была только для этой аферы. Потом я тебе заплатил бы миллион – и мы бы расстались. А теперь мне не надо платить тебе даже паршивого миллиона евро.

Но ты умерла не потому, что тебя не любили твои мужчины, а потому, что ты так и не усвоила мысль, которую сказали твои родители, когда они, узнав, кто мой папа, расстроили нашу свадьбу: «Шальные деньги никогда никому счастья не приносили».

Я пью за тебя! И как хорошо все-таки, что ты сдохла!

КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА

Пьеса написана так, что ее интересно ставить режиссерам, интересно в ней играть актерам, интересно и важно увидеть именно российским зрителям. Но она обречена остаться лишь написанной, а затем прочитанной крайне небольшим числом читателей.

Потому что она – правда. Потому что она – о нас, моих современниках. Потому что она актуальна последние тридцать лет. Потому что в ней содержится высокий гражданский пафос при отсутствии положительных героев. В чем-то эта пьеса – даже притча. И играть в ней могут лишь актеры с гражданской совестью, ставить – режиссеры с чувством гражданского долга перед страной и перед согражданами своими, представлять - театры, имеющие труппы с гражданской позицией.

Но где их всех взять в современной России, стране олигархов и рабов – ошметков недоразвитого социализма?

Нет в новой России таких театров…

Именно потому возникло продолжение. Для интернет-читателя.

МАДЕЙРА

СЦЕНА ПЕРВАЯ

РАССКАЗЧИК: Я сидел, по своему обыкновению в глубине траттории «Адмирал Нельсон», что расположена на южной части острова метрах в пятистах от побережья, а потому не перегружена идиотами-туристами, прибывающими на Мадейру только для того, чтобы тут напиться, совокупиться, сделать фотоснимки, прогреть задницы на пляжном песке, растрясти мошну в казино и, опустошив карманы и души, отправиться назад в Европы и Америки.

Сидел я в траттории вот уже полгода каждую субботу в часы сиесты, внимательно вслушиваясь в пьяные разговоры неприятных мне - в основном, португалоязычных - особей обоих полов, а то порой и третьего-гомосексуального, не из праздного любопытства и не от незнания, куда девать свободное время, а потому, что ровно полгода назад в мой замок по домашнему телефону позвонил некто неизвестный и сказал:

МУЖСКОЙ ГОЛОС (вкрадчиво): А деньги надо бы вернуть.

РАССКАЗЧИК: Сказал – и замолчал. Раздался щелчок положенной на рычаги трубки. Я вернул на место свою – и задумался…

Кто это был, я, конечно, не знал. Но кто мог быть владельцем этого голоса, попытаться сообразить мог.

Во-первых, мужской голос вовсе не обязательно мог быть голосом мужчины. Современные компьютерные технологии позволяют изменять голоса до неузнаваемости. Я сам не раз исполнял свои любимые матерные русские частушки, записывал их, а после слушал в исполнении Шаляпина и Челентано. Четыре частушки записал шутки ради старым дедовским способом на граммофонную пластинку с использованием восковых матриц фирмы «Патэ», старательно поцарапал швейными иглами, состарил и оставил единственный получившийся экземпляр в этом вот кабаке на этом вот самом столике. Через неделю вся мировая пресса принялась писать, что найдена неизвестная ранее запись частушки фривольного содержания в исполнении самого Шаляпина. Нашлись мудрецы-искусствоведы, которые заявили, что, дескать, да, известно о существовании такой записи из дневников знаменитого петербургского купца-коллекционера Эттингера, а пластинка эта могла оказаться в Европе в качестве вывезенной самим Шаляпиным во время его бегства из красной России.

Помню, как я смеялся над этим бредом, читая германские, американские и израильские газеты. А когда увидел по телевизору свою пластинку в руках одного из клерков «Сотбиса», то хохотал так, что пришлось мне поспешить в туалет – и я не досмотрел телепередачи о великом Шаляпине, не сумевшем на этой пластинке взять какую-то ноту.

Словом, в телефоне мог быть не обязательно мужчина…

И тогда возникает второй вопрос: с какой целью неизвестный или неизвестная звонит именно мне? Действительно ли он (или она) хочет, чтобы я вернул ему (или ей) какие-то деньги, или имеет какую-то иную цель?

И, наконец, какие именно деньги? В том смысле - чьи? За свою относительно долгую жизнь я присвоил такую уйму чужой валюты, что мне потребуется довольно много времени для того, чтобы припомнить всех их законных владельцев, и уж совсем невозможно их всех проанализировать…

Словом, после этого звонка я слегка приуныл, и даже выпил стаканчик кальвадоса вместо обычного фужера мадейры, но тут в комнату вошла служанка – Лаура дос Перес и еще около десятка фамилий к этому – и сказала, что ей на кухню позвонила какая-то женщина и сказала, что я что-то должен кому-то вернуть, но что и кому, не объяснила. После чего участливая служанка добавила…

ЛАУРА: У нас тут на острове полно сумасшедших баб. Узнали, что вы - холостой иностранец, вот и трезвонят. Вы сообщите в полицию – они эту дуру в два счета вычислят.

РАССКАЗЧИК: Мне рассуждения Лауры показались здравыми. То есть почти здравыми. Я бы их принял за основу, если бы не предыдущий звонок мужским голосом, который практически дублировал то, что было сказано служанке. Поэтому я сказал:

- В следующий раз будет звонить она или мужчина с разговорами о деньгах, не слушай их, а позови меня к телефону.

ЛАУРА: Хорошо, синьор.

РАССКАЗЧИК: Ответила она. Хотя знала, что у меня от слова «синьор» случается нервный тик. Не синьор я. И не господин. А герр. Или херр. Как кому угодно. Но промолчал.

Лаура сделала книксен – и вышла из комнаты.

Наличие двух голосов, сообщающих одну и ту же информацию, могло означать то, что мне придется иметь дело либо с бандой, состоящей из, как минимум, двух человек, или с тем, что меня решил преследовать специалист по компьютерным технологиям – и, скорее всего, мужчина.

Звонок мобильника.

РАССКАЗЧИК: Да. Вас слушают.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: А куда ты денешься? Будешь слушать. И понимать. Чтобы принимать решения.

РАССКАЗЧИК: Какие решения, черт побери?! Кто вы такая? Что вам от меня надо?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Хорошие решения. Взаимовыгодные.

С этими словами мобильник отключается.

РАССКАЗЧИК: Проверка через полицию показала, что телефон, с которого говорила со мной взаимовыгодная женщина, нигде не зарегистрирован, да и звонила она менее минуты, потому нельзя даже определить страну, из которой был произведен звонок. Мне предложили, и я согласился, поставить все телефоны замка на прослушку. Стали ждать…

Звонок мобильника.

РАССКАЗЧИК: Да. Вас слушают.

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Хорошо слушают?

РАССКАЗЧИК: Нормально.

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Это хорошо, что нормально. Плохо, если ненормально.

РАССКАЗЧИК: Почему? – вырвалось у меня.

МУЖСКОЙ ГОЛОС (замогильным голосом): Потому что главного ты не услышишь.

Мобильник отключается.

РАССКАЗЧИК: Таких нелепых звонков и разговоров произошло не менее сотни. Звонили без какого-либо графика, в любое время дня и ночи. Не помогла даже смена телефонных номеров. А полностью отключить телефон я не мог. Потому что надо было находиться на связи с теми, кто не имел возможности общаться по скайпу. Например, мои агенты, находящиеся в Индии и в Австралии, ищущие там следы пришельцев, а точнее фабрикующие их для того, чтобы пустынные территории продать какому-нибудь государству идиотов или просто богатому идиоту. Ну и пара друзей моих сидела в комфортабельных тюрьмах Европы, где их не допускали к компьютерам, но позволяли иметь мобильники.

Они-то мне и посоветовали: жди.

Я был терпелив. Как кобра. Ибо теперь не на меня охотились, теперь я вел охоту.

Наконец мне сказали.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (бесстрастно): Будь каждую субботу в таверне «Адмирал Нельсон» за столиком номер одиннадцать в часы сиесты.

РАССКАЗЧИК: Зачем?

Мне не ответили. Положили трубку. Это прозвучало, как угроза.

И я отправился сюда в первый раз…

Звуки тихо звучащей медленной музыки. Переговоры разных людей на разных языках.

РАССКАЗЧИК: Просидел всю сиесту в этом весьма прохладном помещении, послушал музыку, людей. Но к моему столику никто так и не подсел, ничего не сказал. То же самое повторилось и на следующий день, и на следующий. В конце концов, я втянулся в такой ритм жизни. И мне даже стало нравиться еженедельно бывать здесь, заказывать португальские блюда, пить французское бордо, смотреть на эти становящиеся все привычней и привычней лица, замечать новеньких, отмечать про себя отсутствие тех или иных завсегдатаев. Не удивляло даже то, что никто ко мне не приставал с разговорами. В самом начале моих дежурств двое педиков попытались подсесть за мой столик и поговорить за жизнь, но я их быстро отшил, сказав на ломанном португальском, что только с виду еврей, а на самом деле я – коричневорубашечник из Германии, разыскиваемый Интерполом. С тех пор меня зауважали не только здесь, но и на всем острове. Сам начальник местной полиции ласково улыбался мне и снимал шляпу. Потому что все полицаи благоговеют перед силой и уважают фашистов, даже израильские мосадовцы. А перед богатым фашистом пресмыкаются в курортных местах все, без исключения.

Звуки выстрелов, звон разбиваемой пулями посуды, визг женщин, испуганные вопли мужчин.

РАССКАЗЧИК: Это произошло на восьмое дежурство мое в этой забегаловке. В таверну ворвалось трое молодчиков с пистолетами в руках, и потребовали у бармена доставить к ним хозяина и его деньги.

Три пистолетных выстрела.

РАССКАЗЧИК: Я их застрелил. Потому что я – хороший стрелок. Мастер спорта СССР по стрельбе из спортивного пистолета. Спортивное общество ДОСААФ. Участник чемпионатов СССР и РСФСР. Мог бы стать хорошим киллером. Но всегда дружил с головой и успел еще в перестройку после пединститута получить диплом Университета дружбы народов имени Патрица Лумумбы, медицинский факультет.

Словом, я их убил – и тем самым подтвердил слухи обо мне, ходящие по острову, как о кровожадном немце, служившем во Вторую Мировую в лагере смерти. Хотя по возрасту я не мог во время войны даже в люльке лежать, все островитяне так поверили в эту глупую мысль, что, в конце концов, я и сам стал сомневаться: а не нацистский ли я преступник? Но вспоминал про папу, достигшего Берлина в 1945-ом году, а спустя двадцать лет ставшего Героем Социалистического труда, – и успокаивался.

Дни, между тем, проходили за днями, но никто на встречу со мной в тратторию не приходил. И вот однажды мне так стало противно от этого бесцельного сидения, словно собака на цепи, что я, просидев за одиннадцатым столиком лишь час, вдруг, сам не знаю почему, встал из-за стола и вышел на улицу.

Цоканье ослиных копытец и хруст песка под колесами арбы. Пение каменки.

РАССКАЗЧИК: Снаружи было жарко. Солнечные лучи, отражаясь от белых стен домов, резали, словно кинжалами, глаза, опаливали лицо. Я уже отвык от таких температур, живя долгое время в гостиницах и в замке с кондиционерами и прочими благами цивилизации. Поэтому прикрыл глаза и прислушался…

Ничего, кроме пенья какой-то дикой птички и звуков мягко проезжающей мимо меня арбы, не услышал. Еще стрекотали цикады и похрапывал ослишко.

А когда открыл глаза, то увидел свою служанку, стоящую перед расположенным напротив траттории магазинчиком мужских товаров, прильнувшую всем телом к молодому мужчине лет тридцати весьма приятной наружности. Глазами они пожирали друг друга и даже не шевелились.

Это было чертовски красивое и занимательное зрелище! Я даже на мгновение позавидовал юноше. Но потом вспомнил о своих деньгах – и решил, что завидовать нечему. При желании я могу купить пару десятков таких Лаур – и все они будут смотреть на меня именно такими глазами, даже если я им не пообещаю ничего. Ибо у Лаур есть одно очень ценное для мужчин моего финансового состояния качества – все они надеются подцепить богатого мужа. Только ни к чему мне Лауры. Лет пять уж, как стали ни к чему.

А на Марии Львовне женился не потому, что мне нужна была женщина. Нашел старую знакомую - бывшую гражданку СССР, без совести и без чести, способную провезти на территорию своей Родины ядерные отходы и захоронить их там, где ни одна собака их лет пять не станет искать. Сделать это надо было с минимальными затратами, чтобы излишек от запланированных расходов положить в карман вместе с доходом. И Машка с честью справилась с этим заданием. Похоронила радиоактивный мусор в четыре этапа: сначала устроила ядерные свалки в пионерлагерях, потом в заводском профилактории.

В «Ромашке» я побывал в ранней юности своей по путевке, доставшейся отцу за то, что он подписал бумаги об отводе этих земель из сельхозпользования. Ему самому профилакторий этот на фиг не нужен был. Но он решил, что я должен быть поближе к народу. Поэтому в то лето я не попал в солнечный Геленджик, а прокиснул целый месяц в дождливых среднерусских лесах рядом с вонючими недоумками-пионерами и недотрогами-пионерками.

Теперь Марии нет – и я счастлив втройне: нет болтливой бабы под боком, много бабла и не надо делиться.

Проходя мимо целующейся парочки, я подумал не о покойной жене, а о том, что эти вот двое имеют слишком маленькое отношение ко мне, чтобы нам здороваться и узнавать друг друга.

ЛАУРА (томно): Ах, мне надо идти… Скоро вернется хозяин…

МУЖЧИНА: Еще минуту… Я сейчас лопну от желания…

ЛАУРА: Хи-хи… Не сейчас… Подожди день-два… Ты же понимаешь…

МУЖЧИНА: Понимаю. Но хочется.

Удаляющийся их обоюдный смешок.

РАССКАЗЧИК: Оставив голубков одних, я отправился домой, чтобы в сотый раз посмотреть фильм «Здравствуйте, я – ваша тетя!» с блестящим трио моих любимых артистов - Казаковым, Джигарханяном, Калягиным - и бесподобной Носковой. Настоящий интернационал гениев – не нынешняя русско-еврейская мишура.

Ибо чего не люблю я по-настоящему, так это непрофессионализм. И потому в любом деле сначала вижу непорядок, даже самый мелкий, а потом оцениваю работу целиком.

- Эй, мажордом! Почему на дорожке лепестки от магнолии? Немедленно убери!.. Ты что, по-русски не понимаешь? Дорожка должна быть чистой… Понял? Вот и убери.

СЦЕНА ВТОРАЯ

РАССКАЗЧИК: В тот день, придя домой раньше обычного, обнаружил я основательный беспорядок в кабинете – и понял, что Лаура начала уборку, но тут за ней пришел этот красивый хлыщ – и она умчалась из дома вон.

Молодость. Что тут поделаешь. У баб в девичестве весь разум под юбкой спрятан.

И я не стал ругать служанку, когда она вернулась.

ЛАУРА (испуганно): Ой, синьор, вы уже дома?! А я думала, вы еще через час придете.

РАССКАЗЧИК: Если быть точным, то через час двадцать семь минут.

ЛАУРА (торопливо): Я приберу. Сейчас.

РАССКАЗЧИК: Она принялась сновать по комнате, а я смотрел на нее и думал: «А зачем было ей открывать мой секретер?» И спросил об этом:

- А зачем было тебе открывать мой секретер?

ЛАУРА: Какой секретер? Этот, что ли?

РАССКАЗЧИК: Этот.

ЛАУРА: Ах, этот! Этот я открыла так… по глупости… Интересно было посмотреть, что вы там прячете.

РАССКАЗЧИК: - Что? – обалдел я от такого наглости.

ЛАУРА: А что? Я думала, там что-нибудь связанное с женщиной. Переписка там. Фотографии. Вы ж без женщины уж полгода. Как Мария Львовна уехала.

РАССКАЗЧИК: По-видимому, эта дура насмотрелась мексиканских сериалов. Поэтому я сказал:

- Там моя деловая переписка с партнерами по бизнесу. А несчастная любовь моя – не Маша. Настоящая любовь умерла тридцать два года назад.

ЛАУРА (уверенно): Вы ее убили, синьор.

РАССКАЗЧИК: Ее убил рак.

ЛАУРА: Какой рак? Легких?

РАССКАЗЧИК: Почек.

ЛАУРА: Жаль, синьор.

РАССКАЗЧИК: А как мне-то жаль!

ЛАУРА: Да, я не о ней, синьор. Я – о вас (мечтательно): Вот если бы вы ее убили!

РАССКАЗЧИК (иронически): Тебе жаль, что я – не убийца?

ЛАУРА: Конечно, синьор. Если бы вы были убийцей, я бы вас шантажировала и сделала вас своим мужем.

РАССКАЗЧИК: Ты нарочно дурочку передо мной разыгрываешь?

ЛАУРА: Почему разыгрываю? Я хочу быть дурочкой. Иначе как мне доказать вам, что мне можно доверять те самые документы, что вы прячете в своем секретере? (меняет тон): Не беспокойтесь. Я ничего там не вычитала. Если бы там были письма от женщины – другое дело. А там – сплошная ерунда, да и та, наверное, зашифрованная.

РАССКАЗЧИК: Почему зашифрованная?

ЛАУРА: Потому что в детективах всегда так: бизнесмены шифруют свои послания друг к другу.

РАССКАЗЧИК: Пока мы так препирались, она разложила всё по своим местам и навела порядок в кабинете.

ЛАУРА (озорно): А теперь, синьор, вы можете меня увольнять. Я вам ничего не должна. И вы – мне… кроме выходного пособия, разумеется. И учтите, если вы мне не заплатите, я могу подать на вас в суд.

РАССКАЗЧИК: Разумеется, я не стал ее увольнять. Но взял слово, что она больше не будет лазать в мои документы.

ЛАУРА: Конечно, не буду синьор. Что я – совсем дура? Или себе враг? Второй раз поймаете, обязательно уволите. А другой работы мне на острове не найти. Здесь все знают, что я на вас ишачу. Пашу, как каторжная, а скажут: воровка.

РАССКАЗЧИК: Дворовый сленг впервые прозвучал из ее уст. Обычно она разговаривала нормальным русским литературным языком, который она усвоила из опыта жизни со своей бабушкой – внучкой белых эмигрантов. Я проверял по своим каналам. Это действительно так. Она даже была какой-то не то столбовой, не то просто дворянкой. Но мне до этого нет никакого дела. Служанкой она была отменной, искать ей замену – лишние хлопоты, лучше все равно не найти, да и не нужно лучше. Потому я и не уволил ее. А вовсе не из-за ее примитивной хитрости.

Но вызвал мастеров из Лиссабона – и они установили в замке систему компьютерной слежки за всем происходящим внутри и на прилегающей территории. Ибо Бог шельму метит, как говориться, а береженого Бог бережет.

Три месяца пролетели без сучка и без задоринки. Да вдруг случилась то, что круто изменило всю мою жизнь. Да и ее тоже…

Я смотрел свой любимый фильм «Здравствуйте, я ваша тетя!», а она протирала пыль с книг. Надо сказать, у меня шикарная библиотека на русском языке, есть даже полный подбор изданий издательства «AKADEMIA», есть «АД» Данте с иллюстрациями Доре, есть прижизненные Державин и Пушкин, есть марксовское издание сочинений Чехова и уникальные переводы с Диккенса. И я люблю эти книги. Я слежу за сохранностью моей коллекции. Так вот… я рассматривал корешки томов «Энциклопедии» Брокгауза и Эфрона, а она протирала книги бархоткой, едва смоченной в растворе борной кислоты, да вдруг как ляпнет вслух:

- И охота вам по ящику всякую хрень смотреть, синьор? Взрослые мужики корчат рожи, придуриваются, чтобы миллионершу отыметь, а вам эта сволочь нравится. Вы же миллионер. Вам таких прохвостов, как эти в кино, надо хотеть к ногтю. Чтобы другим неповадно было. А вы им сочувствуете. Прямо, как дите малое.

РАССКАЗЧИК: Я выключил видеозапись и воззрился на нее.

- Ты сама поняла, что сказала? – спросил.

ЛАУРА: А что? Что сказала, то сказал.

РАССКАЗЧИК: Ты сейчас сказала так, как говорит современная русская баба из глухой русской провинции, а не столбовая дворянка, ни разу в жизни не бывавшая в России. Стилистика речи твоей не русская, а новорусская.

Лицо Лауры сразу посуровело. Она вцепилась пальцами в бархотку и, стоя на библиотечной лестнице, глядя на меня сверху вниз, сказала, обращаясь ко мне самой ненавистной мне кличкой:

ЛАУРА: Хорошо, синьор, пусть будет по-вашему. Я ухожу от вас. Но для вас этот день будет памятным, как последний из счастливых.

РАССКАЗЧИК: Чтобы всякая прошмандовка угрожала мне! Тут я взорвался.

- Ах ты, сучка с ручкой! – рявкнул. - Пошла вон! И чтоб без манаток! Иди, в чем есть! Вот, на тебе двадцать тысяч долларов – и будем считать, что мы в расчете.

ЛАУРА (кричит): Ты не имеешь права! Личные вещи принадлежат мне.

РАССКАЗЧИК: - Хрен тебе, а не личные вещи. Купишь новые. Двадцати тысяч ты не заработала. Выходное пособие у тебя три тысячи. А я даю двадцать.

Музыкальный удар.

РАССКАЗЧИК: Она прыгнула с лестницы, выставив к моему лицу скрюченные пальцы с наманикюренными ногтями, норовя вцепиться ими в глаза.

Но я встретил ее ударом в солнечное сплетение.

Лаура задохнулась, рухнула мне под ноги.

Я ухватил ее за лодыжку и потащил к выходу.

Девка оказалась тяжелой. Допер до парадной двери и выволок на крыльцо.

На свежем воздухе она очнулась, слабо простонала. И тут же пнула мне под колено. Матюкнулась.

- Заткнись! – сказал я. – А то так вмажу в рыло – навек уродиной останешься.

Угроза возымела действие. Лаура перестала брыкаться и издавать звуки.

Я поставил ее на ноги, проконвоировал до ворот (грохот отпираемых ворот), а уж там дал пинка под зад. Без слов прощания.

ЛАУРА (со злостью и обидой в голосе): Ну, погоди, жид пархатый!

РАССКАЗЧИК: Был бы жид, оставил бы без гроша. Я – урожденный еврей. Да и то советский. Теперь я – гражданин Германии. А в Германии наций нет. А ты – русская швабра, притворяющаяся испанкой. Уголовница. Воровка. Это не ты плачешь – это по тебе тюрьма плачет.

Гремят запираемые ворота.

И только когда хлопнули створки ворот, подумал, что следовало бы ее допросить. Ведь не сама же она обеспечила себе столь крепкую легенду. И по-португальски говорит так, что все окружающие воспринимают ее, как натуральную португалку. Быстро брешет, как пулемет частит. Я всегда удивлялся, как они успевают друг друга услышать и понять все сказанное. Мария говорила, что современные португальцы не вслушиваются в слова друг друга, не вникают в суть того, что ими сказано, а лишь улавливают общий смысл и говорят сами. Размеренно говорят и слушают у них лишь священники. Им за это деньги платят.

Подумал так – и тут же вспомнил, что это Мария Львовна ввела в мой дом Лауру. Машка вообще слишком быстро восприняла себя хозяйкой в этом замке. Она хотела всех слуг заменить, но я сказал, что слуги – это достояние дома, я их вместе покупал, они тут по пять-семь поколений проработали, неувольнение их состоит условием договора, – а нарушать законы страны пребывания я не намерен.

Но Лаура была Машкиной личной находкой – и я согласился взять девушку на работу сверх штата. Дешево она мне обходилась – всего тысяча евро в месяц. Но для нее – сумма солидная.

ЛАУРА (издалека, затихающим голосом): Сволочь! Гадина! Посмотришь, как без меня.

РАССКАЗЧИК: В последних словах был резон. Лаура была в моем доме еще и переводчицей. Без жены служанка мне ни к чему, но вот общаться со слугами без Лауры будет сложно… Все они - португальцы, по-русски ни бум-бум, ни кукареку.

«Но ничего, - решил я – Русскоязычных переводчиков и в Лиссабоне, и на острове – как собак нерезаных. Найду что-нибудь подходящее. И дешевле».

Потому что – что греха таить – платить тысячу евро Лауре всего лишь за толмачество было жаль. Да и не общался я со слугами. Они сами знали каждый, что им делать. А ученого учить – только портить.

Вот тут-то я впервые задумался: а где взяла Лауру Мария Львовна? Машка сказала мне, что наткнулась в газете на объявление, встретилась с кандидатшей, договорилась о цене и о том, что Лаура переедет в наш замок. И только. Ни о каких характеристиках, рекомендациях, прочей бумажной хренотени речь не шла. Они понравились друг другу – и все.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Остальное…

РАССКАЗЧИК: …сказала мне она.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: … не важно. Мы цивилизованные люди, и должны понимать, что любая женщина понимает любую женщину лучше, чем мужик. Мужики вообще ничего не понимают. Ни в мужиках, ни в бабах.

РААСКАЗЧИК: Мне показалось заявление жены парадоксальным и шутейным, потому я не придал значения ему. Но теперь вспомнил – и сделал совершенно обескураживающий вывод: Мария Львовна пристроила ко мне в дом свою шпионку намеренно. И цель у этого поступка может быть лишь одна: обокрасть. Меня. С помощью Лауры.

Вспомнился такой разговор:

ЛАУРА: Синьор, зачем столько книг?

РАССКАЗЧИК: Спросила Лаура, стоя на огромной стремянке, ездящей на колесиках вдоль книжных стеллажей в здешней библиотеке.

ЛАУРА: Вы же их все никогда не прочитаете.

РАССКАЗЧИК: Книги собирают не для того, чтобы их все читать, а для того, чтобы иметь возможность прочитать то, что нужно и что хочется когда захочется. И чтобы иметь умных собеседников.

ЛАУРА: Это что – писатели, что ли, умные? Кобели они все. Я у двоих работала. Им бы только под юбку залезть. И пишут всякую хрень, читать тошно.

РАССКАЗЧИК: Это – современные писатели. Такие всегда были. И будут. Но именно на дерьме расцветают розы. Ты Пушкина читала?

ЛАУРА: Нет. Мы в школе все время Сервантеса обсасывали. Росинант там, Санчо Панса.

РАССКАЗЧИК: «Я вас любил. Любовь еще, быть может…» - начал я, и она застыла, слушая, пока я не закончил: «Как, дай вам Бог, любимой быть другим».

Пауза

ЛАУРА: Божественно! Это кто? Петрарка?

РАССКАЗЧИК (снисходительно): Пушкин.

ОНА (растроганно): А я его протирала. Как всех.

РАССКАЗЧИК: Я тогда подумал о парадоксальности женской логики.

А следовало обратить внимание на то, что книги протирать и перелистывать страницы она любила более всего. Не читать, а именно перелистывать. Могла часами не слезать с библиотечной лестницы, и аккуратно перебирала и малого размера томики, и фолианты. А сама даже Пушкина не читала.

Однажды я спросил ее:

- Ты почему целый день в доме? Сходила бы куда-нибудь.

ЛАУРА: Куда?

РАССКАЗЧИК: Ну, не знаю. Куда девушки в твоем возрасте ходят? На дискотеку, например.

ЛАУРА: Это в ваше время ходили на дискотеки.

РАССКАЗЧИК (поправляет): На танцы.

ЛАУРА: Какой вы древний! Ну, на танцы. Не все ли равно? А сейчас дискотеки – для детей. Я для них старая. Двадцать восемь лет, пенсионерка.

РАССКАЗЧИК: А парень у тебя есть?

ЛАУРА: Был – да сплыл.

РАССКАЗЧИК: Как это?

ЛАУРА: Сбежал. Вместе с подругой. Да и ту бросил. Кобель он, а не парень.

РАССКАЗЧИК: Красивый?

ЛАУРА: Да какое теперь это имеет значение? Был – значит, нет.

РАССКАЗЧИК: Вот почему, когда я увидел Лауру с красавчиком, целующейся напротив траттории, я лишь порадовался за нее, а не задумался о том, кто он, и что это все значит.

Но в тот момент, вспоминая все с вязанное с Лаурой, я понял, что тот красивый парень на улице во время сиесты - это третий член банды, имеющей целью ограбить меня. Мария Львовна умерла, остались двое, но задачи у бандитов остались те же.

Черт знает, почему мне эта мысль пришла в голову. Но она была естественной и объясняла все непонятности, творившиеся вокруг меня в тот момент. Поэтому я сказал мажордому - седеющему ветерану сферы услуг в черном костюме и при темно-синем галстуке-бабочке с лицом сфинкса:

– Усиль охрану. Чтобы все поместье по периметру просматривалось мониторами. За мой счет.

Сказал по-русски, но мажордом все понял. Потому что непонятное я дообъяснил знаками.

И отправился в комнату Лауры.

Хлоп двери, звуки передвигаемой мебели и выдвигаемых ящиков на протяжении последующего монолога.

РАССКАЗЧИК: Мне нужно было найти материальные свидетельства ее преступной деятельности в моем замке. Потому что все то, что я имел до этого, имело лишь свойство косвенных улик. Я ведь умный еврей. Я понимаю, что в случае, если она подаст в суд, мне нужно иметь на руках нечто такое, что должно подтвердить мои умозрительные заключения и догадки.

И я их нашел.

Во-первых, это электронный фотоаппарат с записанными на память (эта дура не потрудилась переписать ее на штик, а потом стереть) документами из моего секретера.

Во-вторых, пистолет с пачкой боевых патронов.

В-третьих, в оставленном ею в спальной комнате портмоне не оказалось личных документов, но зато лежали две пластиковых карты на мадридский и касабланский банки, использованных и закрытых, но с моими данными и с номерами счетов.

В-четвертых, среди лежащих у нее на прикроватном столике тоненьких книжонок с фривольными картинками на обложках и с идиотскими названиями я обнаружил конверт с московским адресом моей покойной жены и письмом в нем.

В-пятых, само письмо…

ЛАУРА: Дорогая Маша…

РАССКАЗЧИК: Ишь ты, Маша. Подруга нашлась.

ЛАУРА: Дорогая Маша. В нашем замке все по-прежнему.

РАССКАЗЧИК: В нашем… В ихнем, то есть – Маши и Лауры. Дура. Так уж сразу открытым текстом.

ЛАУРА: Хозяин ни о чем не догадывается. А я продолжаю искать. Излазила все. Кроме сейфа. Но там не обычный ключ, а электронный. Хозяин никогда не открывает его при мне. А шифр помнит наизусть, нигде его не записал. Я проверила все его бумаги и книги.

РАССКАЗЧИК: Книги-то зачем? Дура.

ЛАУРА: Нет даже намека на шифр. Поэтому я списала все цифры в доме. Даже инвентарные номера на мебели прошлого века. Помните, там были такие алюминиевые таблички с выбитыми цифрами? Попробую использовать их. Поэтому очень важно его и дальше задерживать в траттории. Придумайте что-нибудь. А то ему надоест таскаться туда – и тогда я не смогу забираться в кабинет.

РАССКАЗЧИК: Ну, это уж откровенное признание. Дальше уже некуда… (пауза): Стоп!.. Что-то тут не стыкуется… В очень важном чем-то… Когда письмо написано? Даты нет. Но написано оно, когда я стал ходить в эту дурацкую тратторию по субботним сиестам. То есть после смерти Марии Львовны. Тогда почему письмо на ее имя? Вот в чем вопрос. И ответить на него может только Лаура

И зачем только я выгнал ее?

Хотя, с другой стороны, если бы не выгнал, ничего бы не узнал.

Диалектика, мать ее и так далее. Альтернатива. Дилемма…

Про заграницу писать по-русски можно хоть что. Иностранцы для русских – почти то же самое, что для евреев гои. Всякий иностранец – недочеловек, считают они, в подметки не годится русскому в умении подраться, повоевать и водки выпить ведро. А вот живут, сволочи, лучше русских, сытнее и в домах хороших. Не по-русски, словом.

Потому что русский человек обо всем человечестве радеет, а европеец – только о себе.

А еще русские не любят евреев. Не потому что мы Христа распяли. Дело давнее, хрен там разберет, кто кого распял и за что. Главное сейчас, что евреи сто лет назад революцию в России сделали. А потом ельцинскую контрреволюцию. А русские люди тут ни при чем. Русские воевали – а евреи победили. Потому что русские – великие воины, а евреи – нет.

Такой вот новорусский шиворот-навыворот.

Так и в этой пьесе не годной для постановки нигде. Есть что играть, есть о чем играть. И актерам играть хочется. И режиссерам ставить хочется. А играть и ставить некому.

Нет в новой России новых купцов-режиссеров Станиславских. Не нужны гении новому русскому народу. Потому нет и новых Чеховых, новых Горьких, новых Куприных. Никто в России не пишет о по-настоящему наболевшем, о новых проблемах, новых трагедиях.

А старое есть старое. Не решаемое. Никому сегодня не важное. Как и наши герои…

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

РАССКАЗЧИК: Дилеммы с криминальным уклоном лучше всего разрешать через полицию. Это – аксиома, которую понимают далеко не все. Но я понимаю. Особенно когда они касаются меня.

Поэтому я позвонил местному альгвазилу - или как он там сейчас называется? – и потребовал найти мне хоть из-под земли беглую служанку, укравшую ожерелье жены.

- Да, да, бриллиантовое, - сказал я. – Стоимость сто двадцать тысяч евро. Найдете – пять процентов стоимости ваши.

Шесть тысяч евро – деньги не столь великие, но вполне достаточные для того, чтобы на этом острове подкупить даже генерала.

Поэтому через два часа я, расставшись с чеком, был уже в помещении ближайшего отделения полиции и вел беседу с Лаурой. Наедине. Сидели мы в комнате для допросов вдвоем, но нас явно подслушивали. А может даже подглядывали.

- Все хорошо, дурочка, не дрожи. Ты же понимаешь, что именно от тебя мне нужно и что у тебя нет выхода иного, чем подчиниться мне.

ЛАУРА (испуганно): Синьор. Я не виновата.

РАССКАЗЧИК (ласково): Да я и не виню тебя, маленькая. Я понимаю. Ты действовала по принуждению. Тебя заставили. Так ведь?

ЛАУРА: Меня никто ничего не заставлял. Я ни в чем не виновата.

РАССКАЗЧИК: Все мы перед кем-то виноваты.

ЛАУРА: Но я правда ничего дурного не сделала!

РАССКАЗЧИК: Кто он?

ЛАУРА: Синьор! Вы же знаете: у меня никого нет.

РАССКАЗЧИК: Вот видишь? Ты уже обманываешь. А за обман ты знаешь, что здесь делают? Раздевают догола, выводят на самый высокий холм, сажают на раскаленный камень и держат на солнце весь день. До тех пор, пока вся ложь из лживой девы не вытопится солнцем.

ЛАУРА (в ужасе визжит): Это зверство!

РАССКАЗЧИК: Да, конечно. Это зверство. С точки зрения молодой испанки. Португалия – жестокая страна, там и фашизм не до конца изжит. А казнить лгуний на Майорке - это традиция. Старая, добрая традиция. Корнями уходит к античности, ко временам дохристовым, когда о гуманизме и не подозревали. Главное для древних было выжарить из юной девы беса лжи и порока. Ты могла прочитать об этом в одной из книг в моей библиотеке. Но ты их не читала.

ЛАУРА (дрожа голосом): Нет, синьор. У меня свои книги.

РАССКАЗЧИК: То, что у тебя, - это не книги. Это даже не макулатура. Это – мусор, утиль. Как дерьмо твое, которое ты спускаешь в унитаз. Книги настоящие учат нас не бояться смерти. А ты боишься.

ЛАУРА: Все боятся смерти, синьор.

РАССКАЗЧИК: Я не боюсь. Я был бы даже рад умереть, чтобы не видеть тебя. Но ты умрешь раньше. Знаешь почему?

ЛАУРА: Потому что вы богатый.

РАССКАЗЧИК: Хорошая шутка. На самом деле, потому, что ты умерла, едва только родилась. Ты все время боялась. Боялась всего. В том числе и смерти. Ты всегда жила с мыслью, что ты не хочешь умирать. Ведь так?

ЛАУРА (растерянно): Да, синьор.

РАССКАЗЧИЕ: А потом ты встретила его – и захотела жить.

ЛАУРА: Да, синьор. Откуда вы знаете?

РАССКАЗЧИК: Я даже знаю, что он сказочно красив, и у него на левом мизинце большая родинка.

ЛАУРА: Вы видели нас, синьор? Когда? Где?

РАССКАЗЧИК: Ты умная девочка. Но не умнее меня. Я скажу, что видел вас – и ты решишь, что я следил за тобой. Скажу, что не видел – и ты подумаешь, что я лгу – и значит, ты будешь чувствовать себя сильнее. Поэтому я тебе ничего не скажу. Мы ведь не друзья. И видел, и не видел.

ЛАУРА (обреченно): Значит, видели.

РАССКАЗЧИК: Примем эту версию за рабочую. Я видел вас. И что это значит?

ЛАУРА: Как, по-вашему, я ему нравлюсь?

РАССКАЗЧИК: Откуда я знаю? Он и сам может не знать об этом.

ЛАУРА: Но я… красивая?

РАССКАЗЧИК: Признаться, меня такой строй непоследовательных мыслей заставил слегка опешить. Лаура меня не интересовала, как женщина. Потому что, какой женщиной может быть служанка? Приспособление для пользования пылесосом и тряпкой для вытирания пыли. Бесполое. Но после этих слов этих я глянул на нее, как на самку, - и согласился:

- Да, красивая. Даже слишком.

Ибо была она настоящей испанской красавицей. Только красной ленты в черных кудрях не хватало. И почти вылитая Джина Лоллобриджида.

ЛАУРА: Слишком для него?

РАССКАЗЧИК: Вопрос прозвучал, как провокационный, как попытка узнать, видел ли я все-таки ее парня. Но я не попался на крючок.

- Откуда я знаю? – сказал. – Чужая душа – потемки. Да и не интересно это никому… - и добавил. - Кроме тебя.

ЛАУРА: А что может быть интересней?

РАССКАЗЧИК: - Она жива? – быстро спросил я.

Пришло время оторопеть ей.

ЛАУРА (запнувшись): … Кто?

РАССКАЗЧИК: Твоя мать.

ЛАУРА (кричит): Да какое ваше дело?! Чего вы суете нос?! Хотите посадить – сажайте! А маму не трогайте!

РАССКАЗЧИК: Те, кто нас подслушивал, теперь, конечно, на ее стороне. Довести арестованную женщину до истерики мог только садист. Но я знал, что крик ее – игра лишь, не более. Она говорит точно так, как следует говорить ей по роли, не сбивается. А истерика подразумевает срыв нервов и выплеск эмоций с обилием совершенно лишних слов.

ЛАУРА: Это моя мама! Понимаете? Моя!

РАССКАЗЧИК: … продолжала она кричать, явно уже переигрывая. И тогда мне стало ясно: я угадал. Но что угадал, и зачем было мне угадывать, говорить в полицейском участке вслух не стоит. Если где и водятся ненужные мне уши, то именно здесь.

- Пойдем домой, - сказал я. – Успокоишься. Там и разберемся.

ЛАУРА (резко успокаиваясь, растерянно): А… они?

РАССКАЗЧИК: Полиция? Я все улажу (стук в металлическую дверь): Эй, мужики! Выпустите нас, - сказал я пару русских фраз, известных на острове каждому полицейскому. – Всё путем… В натуре… - весь, словом, набор - новорусских идиоматических - выражений, понятный каждому русскому дебилу и используемый дебилами России во всех курортных местах мира.

(Отвлеченно): Любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман. Умолкли детские забавы, как сон, как утренний туман…» Нет, Пушкин все-таки гений. Ведь она поверила ему. Не мне, а в то, что можно быть любимой, как другим… Глупая…

Через полчаса в сопровождении двух легавых офицеров дошли мы с Лаурой до замка. Можно было и на машине прокатиться. Но мне важно было засветить нас так, чтобы уже через полчаса весь город знал, что выгнанную из замка красавицу-служанку хозяин простил и вернул под свое крыло. Какие по этому поводу пойдут слухи, не важно. Все равно «на людской роток не накинешь платок», - говорят русские. И они правы. Ведь главное - не оценки, а суть.

А суть нашей с Лаурой проблемы я теперь знаю…

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Звуки автотрассы.

РАССКАЗЧИК: Так я размышлял, пока мы шли по городу, выходили на дорогу к замку, поднимались по дороге до ворот замка, топали по аллее до парадного входа с непомерно высокими резными дверями, здоровались с мажордомом, вечно сидящим в гостиной с величественным выражением на длинном лице, восходили по высокой и крутой лестнице, как альпинисты по Эльбрусу, и чинно ступали затем по мягким коврам, ведущим к моему рабочему кабинету. Словом, шли мы долго и молча. Все четверо: и я, и Лаура, и оба полицейских офицера, пялящих на архитектурное великолепие в нелюбимом мною стиле барокко старинного замка, как экскурсанты в Эрмитаже.

Лишь в кабинете, где мы со служанкой остались наедине, а оба офицера полиции отправились вместе с мажордомом в людскую, где их ждал принесенный из ресторана обед и бутылка хорошего кьянти, я спросил Лауру:

- Мать твоя жива?

ЛАУРА (резко): У меня нет свидетельства о ее смерти.

РАССКАЗЧИК: Ответ хорош. Но уклончив. А это может означать лишь то, что она не желает быть со мной откровенной.

- Хорошо. Будем считать ее живой. Где она сейчас находится, ты знаешь?

ЛАУРА: Нет.

РАССКАЗЧИК: И давно ты с ней виделась?

ЛАУРА: Лет пять назад.

РАССКАЗЧИК: Пять лет тому назад мы с ее матерью поженились. И девушки этой на свадьбе нашей не было. И мне никогда мать ее не говорила о дочери. Значит, существование Лауры должно быть, по ее задумке, для меня тайной.

- Хочешь знать, как она умерла?

ЛАУРА: Разве она умерла?

РАССКАЗЧИК: Я включил видеозапись.

- Смотри.

Экран засветился. Рыбак у лесной реки. На противоположном берегу лось…

ЛАУРА: Зачем мне это?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (весело): У вас тут прямо-таки, как при Горбачеве: ни вина, ни шампанского.

РАССКАЗЧИК: Лаура вздрогнула.

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Угу.

РАССКАЗЧИК: Девушка знает эти голоса.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: У вас что, все здесь трезвенники?

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Почему?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Потому что гостям обычно предлагают с дороги выпить.

МУЖСКО ГОЛОС: Зачем?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (растерянно): Ну… полагается так.

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Кем?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Да что вы, как какой -то… сухарь -(начинает сердиться): Я вам человеческим языком говорю: гостей надо встречать приветливо, радушно.

ЛАУРА: А что они спиной к нам? Лиц не видно.

РАССКАЗЧИК: - Всему свое время. Ты знаешь этих людей?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Вы что, не слышите? Надо слушать, когда с вами разговаривают.

ЛАУРА: Откуда?: Они же иностранцы.

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Кому надо?

РАССКАЗЧИК: И голосов не узнаешь?

ЛАУРА: Нет, конечно. В первый раз слышу.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Вы что, издеваетесь?!

Щелчок выключаемого видеопроигрывателя.

РАССКАЗЧИК: А ведь ты врешь. И зря делаешь.

ЛАУРА: Это что – всё, что я должна была увидеть?

РАССКАЗЧИК: Это все, что может услышать брехливая брехушка. Честная женщина увидела бы, как умирала ее мать.

ЛАУРА: Вы не можете знать моей мамы.

РАССКАЗЧИК: Но зато я могу знать свою жену.

ЛАУРА: Какую такую жену? У вас их семь штук.

РАССКАЗЧИК: Последнюю. Марию Львовну. Твою мать.

ЛАУРА: Вы что, с дуба упали? С чего вы взяли, что Мария Львовна – моя мать? Она – моя хозяйка. Нанимательница.

РАССКАЗЧИК: Хозяин твой я. Это ведь я платил тебе жалованье. А она – посредник. Между тобой и моим счетом в банке. Читать надо Трудовой Кодекс, чтобы знать, кто есть кто.

ЛАУРА: Ну, пусть посредница. Не мать.

РАССКАЗЧИК: Ты от нее отказываешься?

ЛАУРА: Почему отказываюсь? Не мать она – вот и все.

РАССКАЗЧИК: А кто твоя мать?

ЛАУРА: Не знаю. Детдомовская я.

РАССКАЗЧИК (утвердительно): Из советского детдома.

ЛАУРА: Вы же знаете.

РАССКАЗЧИК: И из какого?

ЛАУРА: Из туркменского. Город такой есть - Копет-Даг. Знаете?

РАССКАЗЧИК: Знаю. А откуда португальский знаешь?

ЛАУРА: Продали меня. Как будто для удочерения. А я услышала в аэропорту, что везут меня на органы. И сбежала.

РАССКАЗЧИК: Где?

ЛАУРА: На пересадке. В Лиссабоне. Попала к цыганам. Там и выучилась. И цыганскому. И испанскому. И французскому. А русский с детдома помню. Я даже читать по-русски умею.

РАССКАЗЧИК: И писать.

ЛАУРА: А вы что, письмо нашли? Как видите, умею. И грамотно пишу, не как русские по интернету.

РАССКАЗЧИК: А сама ты русская?

ЛАУРА: Наполовину. Мать русская, отец туркмен.

РАССКАЗЧИК: Потому ты такая смуглая.

ЛАУРА: Наверное. У нас половина детдома метисы. Туркмены не хотели иметь русских детей. Потому что, говорили, все русские – скоты. Пьяницы и нищие. Ничего не умеют. Только водку жрут да блюют. А девочки-полукровки в Туркмении и вовсе только проститутками работают. Мне все завидовали. Думали, что повезло – в Америку попаду. А я – к цыганам.

РАССКАЗЧИК: Это они тебя подсунули Машке?

ЛАУРА: Нет. Это я сбежала от цыган, когда мы по Испании кочевали, – и оказалась в Бургасе. А там Мария Львовна меня нашла.

РАССКАЗЧИК: И не сказала, что ты – ее дочь?

ЛАУРА: Какая дочь? Вы что меня на понт берете? Моя мама – русская баба, которую мой туркмен-отец поимел – и все. Я ни ее, ни его не знаю. Меня сразу в детдом подкинули. На крыльцо.

РАССКАЗЧИК: Итак, повторим с корректировкой. Твоя мать – еврейка, называвшая себя в советское время немкой. Чтобы легче было выехать в Израиль. А отец – заместитель министра культуры Туркменской ССР, туркмен из рода огузов. В тебе нет ни капли русской крови. И ты не была подброшена на крыльцо детдома, а была сдана заместителем министра культуры сначала в ашхабадский детский дом, потом переведена в Копет-Даг за плохое поведение. Что было потом, не важно. Важно то, что мать тебя нашла в Бургосе двадцати восьми лет от роду для того, чтобы ты стала своей в моем доме и вызнала, где я храню свои ценные бумаги и коды от своих счетов в банках.

ЛАУРА (возмущенно): Но это неправда!

РАССКАЗЧИК: Правда, правда. В управлении полиции есть твое досье. В нем - все сведения о тебе, как о цыганке-воровке, а про мать твою я знаю сам. Почти все.

ЛАУРА: Что знаете? Почему?

РАССКАЗЧИК: Очень просто. Мать и дочь очень часто бывают непохожими друг на друга внешне, но всегда оказываются одинаковыми по стилю поведения и по характерным жестам. Наверное, это генетическое. Ты в минуты растерянности, как и она, поводишь подбородком по кругу: вниз, влево и вперед. Перенять столь некрасивое поведение старой хозяйки молодая служанка не могла. Тем более, такая красавица, как ты.

ЛАУРА (обескуражено): Так вы думаете, что она и вправду… моя мама? Мария Львовна.

РАССКАЗЧИК: Точно так же, как в твоих любимых книжках: мать бросила дочь и нашла ее спустя сто лет на помойке среди отбросов, чтобы выдать замуж за миллиардера, молодого, здорового и влюбленного. Я помню, у нас говорили, будто Машка была беременной от какого-то богатого туркмена. Только он женат был и партийный. А партийным нельзя было иметь четырех жен, как туркменам-беспартийным. Машка уехала к нему, а потом вернулась без ребенка. Сказала, что случился выкидыш. В городе у нас долго обсуждали это. Считали, что она сковырнулась. А вышло вон как. Я ведь сам на ней чуть не женился. В смысле, до того, как она с туркменом не сбежала.

ЛАУРА (с долей ехидства): В конце концов, женились.

РАССКАЗЧИК: В мои годы жениться на сорокалетней старухе – это не то, что тогда на молодой. Я тоже моложе был, второй раз развелся. Обе жены русские были. Шалавы. Мне папа и засватал Машку. Будто бы немку. А на самом деле, чистопородную еврейку, из семьи потомственных раввинов. Папа ее – секретарь обкома, настоящее имя ее Мариам, а по-советски: Машенька. Нам и в Израиль после свадьбы предложили выехать – это в советское-то время! И бумаги заранее выправили. А она – от туркмена забеременела. Точнее, сбежала с туркменом в Ашхабад. За месяц до свадьбы.

ЛАУРА: Просто так вот: взяла – и забеременела?

РАССКАЗЧИК: Не знаю как. Я над ними свечки не держал. И потом не расспрашивал. Хотя вру… Расспрашивал. Она так рассказала: была его гидом по Москве (мой папа пристроил, сказал: «Нужный человек»), посидела в ресторане, напилась - и оказалась в туркменской постели. Он – мужик красивый, статный, молодой. Богатый. Хотел ее второй женой взять, а у его старшей жены брат – Туркменбаши, то есть главный туркмен, партийный начальник. Деверь запретил им жениться. И дочку у Машки отобрал. А я на другой женился – на третьей, у которой папа в Госплане служил.

ЛАУРА (понимающе): Вот откуда вы знаете про меня?

РАССКАЗЧИК: Я думаю, она тебя долго искала. Просто так наткнуться в Бургосе на тебя она бы не смогла. Ты тогда еще была цыганкой?

ЛАУРА (растерянно): Да.

РАССКАЗЧИК: И где вы встретились?

ЛАУРА: На площади. Перед воротами Санта Мария. Там я танцевала.

РАССКАЗЧИК: Так ты еще и танцовщица?

ЛАУРА: Всю жизнь танцевала. Это только у вас я пыль протираю да посуду мою. А раньше я была – ух! Меня даже на свадьбы приглашали. Испанские. Деньги под ноги бросали. А я их каблуками – в пыль, в прах!

РАССКАЗЧИК: Переводишь.

ЛАУРА: Перевожу.

РАССКАЗЧИК: Врешь.

ЛАУРА (автоматически): Вру… (взрывается): Почему вы так говорите? Я вам – как на духу! А вы!.. Злой вы! Нехороший!

РАССКАЗЧИК, Гладко стелешь. И очень современно. Так не бывает, когда как на духу. Так бывает, когда как по легенде. По заранее продуманной легенде. Легенде, придуманной глупцом.

ЛАУРА (растерянно): Почему?

РАССКАЗЧИК: Потому, что двадцать восемь лет назад советские туркмены не сдавали детей в детдома, а русские женщины не признавались в Туркмении шлюхами по национальному признаку. Был еще Советский Союз – и быть мужем либо любовником русской женщины признавалось среди туркмен очень престижно. И двадцать три года назад еще не было широкой практики продажи детей на запчасти даже в России и в Украине, и тем более не могло быть в Туркменистане, где и сейчас этой традиции нет, а всякий ребенок почитается подарком Аллаха. Продажа детей на органы – это примета новейшего времени в России, последних пятнадцати лет. Это – первое мое замечание.

ЛАУРА: А что, есть и второе?

РАССКАЗЧИК: Есть, милочка, есть. Бродячая даже цыганская танцовщица из табора не может знать литературного португальского языка и жаловаться на то, что ее в школе замучили изучением испанца Сервантеса. При капитализме, тем более в стране постфашистской, никто не заботится о цыганах вообще, о кочевых в частности и – тем более – не занимается обучением уличных танцовщиц грамоте на, как минимум, двух языках.

ЛАУРА: Вы уверены? Плохо вы знаете Португалию.

РАССКАЗЧИК: Португалию я вообще не знаю. Разве что из окна автомобиля. Но я знаю Россию. И знаю советских евреев. Наши еврейки редко сдают своих выблядков в детдом, потому что род еврейский ведется по женщине, значит, ее ребенок – это еврейчик, а осеменитель тут ни при чем. Но если еврейка все-таки сдает дитя свое государству, то никогда не возвращается к нему. Евреям не свойственная сентиментальность. Это – не рационально и чревато многими неприятными последствиями. Забота о брошенных детях, сопли по ним – это для русских, для немцев, для христиан, словом. Истинный иудей зря эмоций не тратит. А Машка моя – из настоящих иудеек.

ЛАУРА: Но вы сами сказали, что она нашла меня.

РАССКАЗЧИК: Мало ли что я сказал. Может, я вообще вру на каждом шагу – и никто про меня ничего не знает. Ты вот знаешь, что я безумно богат и муж Марии Львовны – и больше ничего. Ты даже не знаешь, где меня искать, если я исчезну с этого острова. И никто не знает. Знаешь, почему?.. Потому что у меня сто лиц и сто паспортов с различными гражданствами. Меня рады будут видеть в ста странах мира, даже если меня назовут в одной из других стран преступником и решат увидеть на скамье подсудимых. Захотят увидеть и защитить. Знаешь, почему?.. Потому что все правительства всех стран мира продажны. Все хотят получить от меня хоть малую толику денег. И поэтому все они защитят меня и обвинят тебя, даже если они обнаружат твой труп с десятком тысяч моих отпечатков. А того, кто не поверит правительствам, тех правительства просто убьют. Потому что правительства для того и нужны, чтобы убивать слабых. Проходи сюда вот…

С этими словами я подтолкнул ее к прикрытой шторами тайной двери в подземелье замка, показанное мне при покупке верным мажордомом.

СЦЕНА ПЯТАЯ

РАССКАЗЧИК: Не бойся, здесь есть свет.

Щелчок выключателя.

ЛАУРА: Обалдеть! Как в кино. Я и не знала, что у нас тут такое!

РАССКАЗЧИК: Ты многого не знаешь, детка. В этом замке за столетия накопилось немало тайн. Кровавых и зловещих. Я их только приумножил. Замок только с виду новый, а на самом деле, в его основе развалины замка тринадцатого века. Тут даже своя тюрьма есть, с кандалами и орудиями пыток. А с башни можно сбрасывать провинившихся прямо на камни с морским прибоем. Говорят, очень впечатляющее зрелище. Но я еще не пробовал. Проходи сюда…

Скрип двери.

ЛАУРА (с ужасом в голосе): Не закрывайте! (жалобно): Я боюсь.

РАССКАЗЧИК: Еще одна деталь, не свойственная пиренейским цыганкам. Страх им не ведом. Ты бы хотя бы «Кармен» прочитала. Или оперу прослушала.

ЛАУРА: Я слушала. Там про любовь.

РАССКАЗЧИК: Там про мужественную женщину. Цыганку.

ЛАУРА: Куда мы идем, синьор?

РАССКАЗЧИК: А куда ходят все в старых христианских замках? В подземелья. В склепы. Туда, где властвует смерть. Звенят кандалы и стенают привидения.

ЛАУРА (нервно): Вы хотите меня убить?

РАССКАЗЧИК: Зачем так сразу? Сначала я хочу узнать все, что тебе известно о Марии Львовне – и тогда будет ясно: убивать тебя или не убивать? А также: кто будет убивать и как? Не самому же брать грех на душу. Мне через год пятого сентября будет семьдесят лет. Как пел Галич, «возраст смертный». Помнишь его песню про Пастернака? «До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели». Справа дверь. Видишь ее? Толкни.

Скрип плохо смазанных петель.

РАССКАЗЧИК: - Вот так, - похвалил я ее, подталкивая внутрь скромных размеров помещения с деревянным топчаном, стеганым одеялом на нем и с ночным горшком под спальным местом. Еще там была набитая соломенной трухой подушка и кувшин с водой на крохотной досточке, вделанной стену и служащей столом. Там же лежал кусок хлеба весом в 423 грамма – дневной паек рабочего-блокадника в Ленинграде. Очень гуманный для бездельника-арестанта рацион.

ЛАУРА (с ужасом): Это решетка! В двери.

Вторичный скрип петель. Щелчок замка.

РАССКАЗЧИК: Конечно. Тюрьма должна быть с решеткой. Из соображения гуманности.

- Каждый преступник должен знать, что за пределами его камеры живет огромный мир. И этот мир весел и светел! – сказал я, оставаясь в подземном коридоре и смотря на нее сквозь прощелок между прутьев.

При свете ламп дневного света лицо ее было еще более прекрасным, чем в кабинете. Я даже позавидовал теперь тому парню, с которым она целовалась напротив траттории.

ЛАУРА (кричит): Выпустите меня!

РАССКАЗЧИК: Зачем? Чтобы ты вместе со своим любовником убила меня? Я не настолько дряхл, чтобы торопить смерть. Плаваю, занимаюсь в фитнес-студии, бегаю по утрам по парку, не курю, не пью алкоголя, к женским чарам равнодушен. Возраст смертный Пастернака могу пережить лет на двадцать-тридцать. И похоронить всех своих врагов.

ЛАУРА (обиженно взгавкивая): Я вам не враг!

РАССКАЗЧИК: А почему тогда ты врешь?

ЛАУРА: Я вам не вру. Я сказала правду. Я не знала, что Маша – моя мама.

РАССКАЗЧИК: А если бы знала, то что?

ЛАУРА (зло): Я бы убила ее!

РАССКАЗЧИК: Девушка сказала это яростно, как настоящая книжная цыганка. Так говорили в пьесах Тирсо де Молина и Сервантеса роковые красотки, так говорили: Кармен у Проспера Мериме, Заира то ли у Пушкина, то ли у Горького. А настоящие цыганки меня только предавали, никогда не убивали. Поэтому я улыбнулся снисходительно и заявил:

- Мне нравится ход твоих рассуждений. Чисто литературное решение проблемы. Как там у испанцев? «За добрые дела на том свете Бог воздаст, а за злые – на этом расплата».

ЛАУРА (стесненным голосом): Да. Я бы убила ее.

РАССКАЗЧИК: - Убила бы, - согласился я. - Если бы была испанкой. - Или цыганкой. Или, на крайний случай, полутуркменкой. Но ты ведь ни то, ни другое, ни третье. Ты учила португальский и испанский в Москве, в привилегированной специализированной школе. Так ведь?

ЛАУРА (устало): Откуда вы знаете? -

РАССКАЗЧИК: … - сказала она, сдаваясь. -

И я объяснил:

- Чтобы понять ту самую новорусскую абракадабру, совсем не надо знать доподлинно, кто ты есть на самом деле. Достаточно предположить, что все ранее сказанное тобою – ложь, и слегка поскрипеть мозгами. Тогда правда вызреет сама. Я не знал, что ты училась в Москве, но ты подтвердила мою догадку. Значит, ты – русская, а не полутуркменка. И не дочь Машки.

ЛАУРА (устало): Что вы от меня хотите?

РАССКАЗЧИК: Правду. Только правду. И ничего, кроме правды.

ЛАУРА (отчаянно): Но вы лучше меня знаете про нее!

РАССКАЗЧИК: Сейчас важно не то, что знаю я, а то, что расскажешь ты. Мир слишком прост, чтобы украшать ее не всегда нужной ложью. Бесполезная ложь – стихи, картины там всякие, музыка, даже кино – нужны людям. Они делают мир прекрасней. А твоя ложь нужна только тебе. И, может быть, Марии Львовне. А мне, как ты понимаешь, вредна. И это – главнее всего. Потому что тут я решаю: что нужно делать и чего делать нельзя. Это – мой мир. Я его купил. И хочу, чтобы всё мною купленное жило и поступало согласно моего желания и по моему повелению.

ЛАУРА (отчаянно): Вы – чудовище!

РАССКАЗЧИК: Я согласно хмыкнул, щелкнул выключателем, и пошел по подземелью прочь от камер.

Темнота подземелий тем хороша, что в ней быстро рождаются демоны и химеры. Удаляющийся в кромешной тьме шорох ног сковывает разум и порождает чудовищ испанца Гойи.

«Я вас любил. Любовь еще быть может…»

Шаги шаркающей походкой.

ЛАУРА (кричит): Включите свет! Включите свет! (жалобно): Пожалуйста.

РАССКАЗЧИК: Пусть поплачет. Для криминально ангажированных самок плач полезен. Слезы промывают мозги лучше водки. Бабы современные русские этого не понимают, потому пьют, как лошади – а толку им от пьянки никакого, одна зависимость. А вот так вот: дашь бабе разок по мозгам – она повоет, повоет, - да за разум и возьмется. Или сдохнет. Потому что мир так устроен: либо живи, либо помирай. Третьего не дано. Никому. Вон там – в камере напротив Лауриной – сидит тот, кто это понимает. Теперь понимает. А когда-то предал.

ЛАУРА (издалека): Синьор! Синьор! Я вспомнила.

РАССКАЗЧИК (негромко, как бы только для себя): Рано вспомнила. Если сразу вернусь – решит, что пожалел, сбрешет вновь.

ЛАУРА (кричит): Я не хочу с башни! Не хочу на скалы!

РАССКАЗЧИК: Решение сознаться в намерении убить меня должно созреть в ней. Как яблоко или гроздь винограда должны долго висеть на ветках, чтобы, в конце концов, оказаться сорванными и съеденными. Признание очищает душу. Да и мне приятно осознавать, что в моей тюрьме сидят преступники за дело, маются заслуженно. А иначе, зачем она – тюрьма? (сладострастно): Для мучений, только для мучений…

Тяжелая поступь мужских ног и затихающие женские стон и плач.

РАССКАЗЧИК: Странная штука – истина. Лаура мучится, потому что старается скрыть правду. Я мучаю ее, чтобы эту правду вызнать. То есть истина познается в противодействии взаимоисключающих сил, но одновременно и стоит на моей стороне. Не потому что я прав более Лауры. Вовсе нет. Потому, что я сильнее. Для нее сохранение ее тайны означает смерть, а предательство – надежду. Для меня ее тайна мало что значит, я и так ее знаю. Но я хочу девчонку сломать. Просто так, по ходу сюжета… Как всегда. Всю жизнь…

Музыкальный проигрыш.

ОТЕЦ: Ты, Борах, что, совсем балбес? Почему у тебя одни тройки по всем предметам?

РАССКАЗЧИК: Я, папа, и так знаю, что мне в нашей школе выпишут аттестат с пятерками. Медали не дадут, конечно, но в институт мне надо будет сдавать только один экзамен. На фига мне учить все остальное?

ОТЕЦ: Я вот выпорю тебя, как сидорову козу, будешь знать, на фига или не на фига.

РАССКАЗЧИК: Ну, выпорешь, а учить не заставишь. А еще все село узнает, что председатель не справляется с собственным сыночком. Тебе это надо? Дай молодые годы прожить с удовольствием… (пауза)

Так я сломал отца, Героя Социалистического труда, депутата Верховного Совета и прочая, прочая, прочая.

Музыкальный проигрыш.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА: Шахманович! Вы не готовы к сдаче экзамена. У вас одни пропуски. Я вынуждена буду поставить вопрос о вашем исключении из института.

РАССКАЗЧИК: Светлана Исааковна, вы что – сбрендили? Папа вам за внеурочные занятия со мной платит, а вы будете меня исключать? Что, сыты больно? Или ставки повысились? Назовите новую цену. А нет – так закройте свое хлебало, ставьте пятерку.

ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА: Да, как ты смеешь! Щенок!

РАССКАЗЧИК: Был бы щенком, не я бы тебя, а, ты бы меня кормила, сука. Ставь пятерку – и закрой пасть. Мне твоя история КПСС на фиг не нужна. Берешь взятку – значит, держи язык в заднице…

Так я закончил наш областной педагогический институт. С красным дипломом, между прочим. И поступил на работу в райком комсомола инструктором.

Музыкальный проигрыш.

СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА КОМСОМОЛА (без строгости в голосе): Товарищ Шахманович, вы почему не были вчера на партсобрании членов райкома? Вы – кандидат в члены КПСС. Такое поведение дурно влияет на вашу репутацию.

РАССКАЗЧИК: Колдарбек Молдагулович, мы же здесь одни. Чего нам друг перед другом комедию ломать? Вы же знаете, что кандидатом я здесь проработаю год, а на следующий перескочу в обком партии инструктором. Мне там и место освобождают.

СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА КОМСОМОЛА: Ну, зачем вот так вот в открытую, Борис Иосифович?.. Мы все уважаем вашего отца…

РАССКАЗЧИК: Да ни фига вы не уважаете его, а боитесь. Он в Верховном Совете слово вякнет – и полетите вы вместе с вашим парторгом куда-нибудь в Киргизию, в овечий совхоз коров доить…

СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА КОМСОМОЛА: Эх, Борис Иосифович, Борис Иосифович… Ставите вы меня в неудобное положение.

РАССКАЗЧИК: Да это вы сам и ставите себя. Не нравлюсь я – пишите заявление об уходе из номенклатуры. Нового найдем.

СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА КОМСОМОЛА: Простите. У меня совещание. Совсем забыл.

РАССКАЗЧИК: Так я проработал в комсомоле целый год.

Музыкальный проигрыш.

РАССКАЗЧИК: В обкоме партии работал так же, как и в райкоме комсомола. Больше по ресторанам мотался да по дачам с бабами. Там и первых трех жен склеил. По пьяни. Третья – вместо Машки которая - была дочерью замзавотдела в ЦК КПСС. Неглупая баба, но влюбилась в меня, как кошка. Мой филологический диплом оказался никому не нужен. Так что правильно делал я, что все студенчество отдыхал и наслаждался жизнью, учился клеить номенклатурных дур. Дачу в Сочи имел. И в Рублеве дачу. Как раз возле водозаборной станции, экологически чистую. Словом, кайфовал до самой перестройки. Тогда-то папа и купил мне диплом Университета дружбы народов имени афро-африканца Лумумбы. Не красный, синий, но медицинский. Престиж есть, а работать по специальности необязательно. Даже нежелательно. Потому что какой из меня врач? Палач разве что. Стреляю без промаха…

Перестройка все перевернула. Служить партийным чиновником, не находясь в Кремле, стало недоходно – и я, послав третью жену на три буквы, вернулся в родной колхоз…

Музыкальный проигрыш

ОТЕЦ: Борах, ты что, опять сбрендил? Что тебе наша деревня? Сейчас такое время – самый раз в Москве сидеть, деньги делать!

РАССКАЗЧИК (ехидно): Не деревня, а село, папа. Колхоз-миллионер. Со счетами в банках. Вот ты их все в один сведи – и оформи новый межколхозный банк. А меня пусть выберут председателем правления. И оформи командировку в Швейцарию. С письмом от правления нашего колхоза на открытие валютного счета. Головой работай, папа, связи подключай. Как там наш партийный лидер Горбачев говорит? «Живите по-новому!» А начальство надо слушаться.

ОТЕЦ: Эх, Борах, Борах… Вот загремишь по подрастрельной статье.

РАССКАЗЧИК: Кто не рискует, папа, тот не пьет шампанского. Ты бы лучше поля свои под коноплю отдал. Местной мафии. Вот где настоящее бабло!

Через два месяца деньги всех колхозов области стали в виде шестидесяти семи миллионов швейцарских франков лежать на моем имени в трех частных банках города Лозанны. Ну, а я остался в этой прекрасной среднеевропейской стране гражданином Швейцарской республики, как преследуемый КГБ еврей и диссидент. Политическим невозвращенцем и одновременно разыскиваемым Интерополом похитителем советского бабла. Героем капиталистического труда, словом.

Музыкальный проигрыш.

РАССКАЗЧИК: Пока жив был Советский Союз, меня разыскивали все, кому ни лень было позвонить мне в гостиничный номер и вручить повестку к швейцарскому фининспектору герру Леону Шумахеру или к западногерманскому чиновнику финансампта Эрику Троппу. Таскаться по этим учреждениям мне не хотелось - и приходилось менять гостиницы, страны, попутно финансируя европейскую наркомафию, обеспечивая Западную Германию и сопредельные ей страны чуйской анашой и киргизским опиумом.

Но с развалом СССР от этой деятельности я сразу отошел. Слишком большая конкуренция случилась. А с ней и время моей жизни могли сократить бесконечные разборки с уголовными авторитетами сразу пятнадцати новорожденных стран. Более того, я бы мог потерять лицо в европейских деловых кругах, как бизнесмен, связанный с постсоветским криминалом. Могли бы лишний раз и на чашку кофе не пригласить.

Да и папаша умер…

Музыкальный проигрыш

МАФИОЗИ (развязно): Ну, кто ты, в натуре? Сявка против нас. Чуть что – мы тебя на конефас. Пока батя твой был жив, ты был на коне, и у тебя все было в ажуре. А сегодня бизнес его – наш. Так что ты нам фуфло не толкай. Что до теперя с батей взяли – то ваше. А больше – ни-ни. И в краях этих появишься, мы тебя сразу секир-башка сделаем. Без предъяв, в натуре. Вор блатным не кореш. (грозно) Понял? (Ударение на «я»).

РАССКАЗЧИК (униженно): Понял.

МАФИОЗИ: А? Не слышу.

РАССКАЗЧИК (громче): Понял.

МАФИОЗИ: Вот то-то… Это – моя земля. Чуйская. Нам жидов здесь не надо.

РАССКАЗЧИК: Антисемита этого убили агенты Моссада по моему заказу. Подвесили вниз головой к ветке старого дерева в Алма-Ате, прокололи сонную артерию – и кровь по капле покидала тело нечестивца двадцать часов подряд. А казнимый блатной смотрел, как жизнь его капает на землю, которую он считал своей. Труп юдофоба отдали мосадовцы бродячим алма-атинским собакам на прокорм. Казнь эта обошлась мне в двести тысяч долларов. Их с лихвой я вернул с поставок стройматериалов при постройке моста через Иртыш. Ибо Казахстан – он хоть и суверенный, а все равно московский. Так что с Родиной своей я в расчете.

Музыкальный проигрыш.

РАССКАЗЧИК: Но вот и солнышко. Воздух свежий. Травой скошенной пахнет духовито. Как в Подмосковье. Это садовник с утра стриг газоны и уже собрал грабельками огрехи. Вон он у ворот, подстригает лавры. Стою у охотничьего домика, куда ведет подземелье из замка, и любуюсь своим поместьем – самым большим на острове. Или одним из самых больших… не важно. Главное, что мне добрых десять лет жилось здесь привольно и хорошо. А теперь придется рвать когти.

Можно, конечно, поехать в Россию, найти мою покойную женушку и вынуть из нее требуху. Но зачем? Она и не знает, что я догадался о ее ловушке. Отрепетировала и сыграла со своими русскими подельниками сцену их и ее смертей в профилактории «Ромашка», а теперь вместе с лауриным мальчиком будет лазать по моему замку и искать мои счета.

Пусть ищут. Чем дольше будут искать, тем дальше и надежней опущусь на дно.

И найду другую Марию Львовну, другой профилакторий или санаторий, пионерлагерь или еще какое место бывшего отдыха простого советского человека, завалю его радиоактивной мерзостью, получу за это от правительства Германии еще миллиард евро, там еще и еще… Таков мой бизнес теперь.

Деньги липнут к деньгам. Я уже и так непомерно богат. Но буду еще богаче. До самой смерти стану богатеть и богатеть. За счет налогоплательщиков моей очередной Родины. Но денег своих не оставлю никому. Пусть гниют в швейцарских и в других банках…

Вот и велосипед. Через час буду на пристани порта Фуншал, смешаюсь с толпой, сяду на паром, идущий на Порту-Санту, там найму яхту до Канар - и поминай - меня, как - звали.

Где я вынырну, под каким именем, с каким гражданством, в каком замке, не знаю пока и сам. В кармане пластиковая карта на миллион долларов. На первый месяц хватит. Пока что я – не Педро Луис Гопес, а бородатый и очкастый Алехандро Педро Семила, владелец двух пивных заводов в Баварии и, соответственно, гражданин ФРГ, отдыхавший на Майорке и жаждущий приключений. А завтра буду владельцем поместья в Нормандии с французским паспортом на имя Жана Вальжана или графа Монте-Кристо. Или замка в Италии, поместья в Албании, пары островов в Эгейском море. Я еще не решил, в какой дорогой мусор вложить ненужные мне деньги за отработанный радиоактивный мусор. Лишь бы ни одного цента не попало в лапы ошметков социализма.

Сегодня для постановки пьесы или фильма нужен продюсер.

А кто такой продюсер? Продюсер – это посредник между денежными мешками и творцами. Именно продюсер определяет цену на продукт творчества, развивает таланты борется с теми, кто ему неугоден.

Я неугоден всем продюсерам. Эта пьеса – тоже. Потому что она – в том числе, об одном из денежных мешков, пусть даже не о самом худшем из них. Ибо худшие из денежных мешков отмывают полученные наркомафией деньги в Голливуде и на «Мосфильме», в игорных домах и на военных заказах. Так уж случилось в 21 веке: не осталось в мире государств, которые бы не оказались в руках группировок уголовных преступников.

А криминалу пьесы и фильмы об их преступлениях не нужны. Не потому, что страшна им гласность, они даже рады бывают ей порой. А потому, что обнародование преступлений подразумевает дополнительные расходы на дезавуацию информации.

А зачем совершать преступления для сокращения доходов?

Вот почему продюсеров и спонсоров у этой пьесы не может быть никогда.

СЦЕНА ШЕСТАЯ

РАССКАЗЧИК: Спустя две недели срочно прибывшая на Майорку Мария Львовна обнаружила с помощью мажордома вход в подземелье замка своего пропавшего мужа. Спустилась в одиночку с фонариком во мрак – и увидела Лауру.

Замок, как оказалось, не принадлежал Шахмановичу, а был синьором Алехандро Педро Семилой арендован с выплатой настоящему владельцу усадьбы ста двадцати тысяч евро в месяц. Но поразило Марию Львовну не это, а то, что случилось в подземной тюрьме.

Девушка не умерла. Она наловчилась ловить крыс и есть их, как это делал сидящий в камере напротив тот самый немец, что привез из России господину Шахмановичу видеоматериалы с инсценировкой смерти Марии Львовны. Немец, перекупленный женой Бораха за ту же сумму, какую он получил из рук Шахмановича.

Сам немец - мастер по компьютерным технологиям, родом из Франкфурта-на-Майне, где он не смог найти работу, а согласился на авантюру с захоронением ядерных отходов с Дрездненской АЭС в подмосковном лесу, – не выдержал темноты и общения с полуобезумевшей Лаурой, перегрыз себе вены. Потому что знал: Алехандро Педро Семила не простит немцу предательства, как не простил Израиль Германии Холокоста.

Немец и Лауру призывал к совершению акт протеста против надругательства над гражданами демократического Евросоюза германским иудеем Алехандро Педро Семилой. Долго уговаривал Лауру настырный германец покончить с собой. Часов восемь. Без перерыва.

Девушка, вслух согласилась с предложением немца, но уродовать себе запястья не решилась. Лишь постонала и поплакала в темноте, поддерживая немца до последнего момента его жизни, - и тот испустил дух с твердой уверенностью, что уходит в иной мир не в одиночку, а вместе с красивейшей и благороднейшей из женщин. Он даже сонет сочинил в ее честь. На немецком языке. Тупой сонет, неискренний.

МУЖСКОЙ ГОЛОС (затихая): Ich liebe dich… Ich liebe dich… Du liebst mich… liebst mich…

Лаура сошла с ума. Как в одной из ее любимых книг про несчастную любовь двух одиноких сердец из серии «Романы о страсти». Только там несчастная девушка сходила с ума с мыслью о любимом на протяжении 47 страниц, а Лауре хватило двух последних суток накануне того, как спустившаяся в подземелье Мария Львовна включила свет и, пройдя двадцать шагов, обнаружила шесть средневековых камер. Четыре пустые. В одной – объеденный крысами, изрядно разложившийся и провонявший труп мужчины неопределенного возраста. В последней – поседевшая женщина с вытаращенными в ужасе глазами, отражающими свет факела. Она сидела на испачканном испражнениями полу, прижималась спиной к покрытой толстым слоем пыли каменной стене, лающе кашляла и по-волчьи подвывала.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Этот сволочь Шахманович сбежал…

РАССКАЗЧИК: … - сказала - Мария - Львовна, - позвонив - кому-то - спустя два - часа по телефону.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Я что тебе говорила? Он очень умный. Где не узнает доподлинно, там догадается. У него нюх ищейки. Я обнаружила в кабинете Бораха все диски с записями того, что мы сфабриковали в России: и мою смерть, и Олежки, и Галки. Судя по всему, он смонтировал из них целый фильм, строго по нашему сценарию. И почему-то понял, что мы его надули. Я же тебе говорю: он очень умный, Шахманович мой, Алехандро Педро Семил. Потому и немца убрал... В подземелье фашистик наш, крысами объеденный… А что - Лаура? Лаура совсем спятила. Ты бы видел ее… Нет, такое лучше не видеть…

Нет, не в замке. Я ее психиатру местному передала. А он дальше перешлет – в Мадрид. У них там клиника есть, специально для цыган…

Нет, представляешь, Лаура меня мамой зовет. Совсем сбрендила. Или ей этот Шахманович что-то наплел. Ноги мне целует, прощенье просит. А глаза совсем потухшие. Я такое только в Кащенке видела. Нас туда на экскурсию водили, на втором курсе. Страшные эти сумасшедшие. Как в фильме ужасов… Чем жила? Крыс ела, собственные какашки… Ты бы видел ее теперь. Сто лет дашь, не меньше… (нежно и с улыбкой в голосе): Ладно, ладно, не буду больше. Когда увидимся, мой котик? Я по тебе соскучилась…

Целую всего-всего! И там тоже… (хихикает): А как же? (пауза; строго): Я тебе покажу, не могу. Иди сюда. Мы должны за ночь шмон по всему замку навести. Завтра будет поздно – хозяин приедет. Настоящий хозяин. Хочет замок мне в аренду сдать. А где я возьму такие деньжищи? Сто двадцать тысяч в месяц. Это – миллион четыреста сорок тысяч в год. Евро – не рублей. Совсем зажрались эти португальцы. А еще у Евросоюза денег требуют… Ну, ладно, ладно, не буду про политику. Беги ко мне, мой котик. Тут такая ванная комната!

РАССКАЗЧИК: Спустя час Львовна и молодой красавец, с которым Лаура целовалась напротив траттории «Адмирал Нельсон» на глазах Шахмановича, встретились перед входом в охотничий домик, который, как известно, соединен подземным ходом с замком.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Любимый! Ты что такой сердитый? (капризно): Василёк! А ну поцелуй меня! Вот сюда…

ВАСИЛИЙ: Я тебя поцелую!» Я тебя так поцелую! Ты знаешь, в какое дерьмо мы врюхались? Двадцать лет строгого режима. А то и пожизненное. Зачем только послушался тебя, безмозглую! (передразнивает): Грандиозный план! Шанс взять всё! Два миллиарда долларов!.. А что теперь?

МАРИЯ ЛЬВОВНА (ласково): И теперь не все потеряно. Шахмановича нет. До завтрашнего полдня в этом замке я хозяйка. Обыщем за ночь все – и найдем. Не мог же он увезти все сбережения. И куда он мог деться? Прячется где-то на острове, выжидает. Не знает, что мы Лауру и этого немца нашли..

ВАСИЛИЙ: Ты нашла – не мы.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ну, пусть я нашла. Не суть важно. Их нашла – значит, и счета его найду, кредитные карточки. Он в поездки никогда больше миллиона долларов с собой не брал. Остальные деньги где-то здесь скрыты. Сотни миллионов. Миллиарды (ласково): Понял, дурачок?.. А теперь иди ко мне. Ты мой котеночек голубоглазый!...

РАССКАЗЧИК: Котеночек и впрямь был темноволос, курчав и голубоглаз. Типичный средиземноморский жиголо, каким заполнены шикарные великосветские гостиницы курортных городов и островов. Хотя, судя, по отсутствию акцента, русский. Или цыган… Или асур. Асуров очень Сталин любил, почти всех в Москву перевел. Холодными сапожниками поставил. Потому что сапожные мастерские – это идеальные явки. Вот ты –асур, а не сапожник (ласково): Еще какой несапожник!

ВАСИЛИЙ: Ты, Маша, не напирай. Сначала дело, а ласки потом. Куда идти? А то засекут нас. Вон какая поляна! Целый стадион. Из конца в конец все открыто.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Это не поляна. Это – английский газон. Самый большой на острове. Его туристам вон с той горы показывают. А раньше, говорят, в замок привозили, газон вблизи чтоб видели… Нам вот сюда…

ВАСИЛИЙ: Халупа какая-то.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Снаружи халупа. Но что ты скажешь, когда увидишь внутри…

РАССКАЗЧИК: Внутри охотничьего домика ничего особенного нет: два каменных столпа, резной из покрошившегося мрамора алтарь с обколотым левым боком да гнилое деревянное кресло в углу. Вот и все, если не считать механизма, поворачивающего один из поддерживающих потолок столпов таким образом, что за ним открывается вход в подземелье.

ВАСИЛИЙ: Это что – то самый подземный ход?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Не бойся. Трупов уже нет. Вынесли.

ВАСИЛИЙ (нервно): Да я и не боюсь. Чего мне бояться? Что я подземных ходов не видел, что ли?

МАРИЯ ЛЬВОВНА (ласковой насмешливостью): И где ты их мог видеть?

ВАСИЛИЙ: Да в кино. В России ведь теперь в кинотеатрах только американские картины гонят. А у американцев подземные ходы чуть ни не в каждом втором фильме. В одном только «Индиане Джонсе» их штук пять.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Вот тебе факел – иди первым. Только вон там осторожней ступай. Камень рыхлый – стерся сильно, крошится.

ВАСИЛИЙ: Да ему, наверное, сто лет.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Восемьсот.

ВАСИЛИЙ (восхищенно): Да иди ты!

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Вот ты и иди. Чего встал? Страшно?

ВАСИЛИЙ: Да, нет, вроде. Чего бояться? Не привидений же.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ну, если привидение встретим – не страшно. Значит, Шахманович это. Видел «Призрак замка Моррисвиль»? Старый фильм. Чешский. Там хозяин замка призраком наряжался.

ВАСИЛИЙ: Ну, да, по кумполам всех щелкал. Дубиной. Клевый фильм. Блондинка там еще была. С сиськами. Следака хотела склеить.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Шахманович дурачеством заниматься не будет. Он если и на острове остался, то не в этом замке. Ему нет резона нести ответственность за немца и Лауру. И скандала ему в печати и на телевидении не надо. У него бизнес. Настоящий бизнес. Ему надо чистым быть. Как слеза ребенка. Поэтому надо сейчас либо счета его найти, либо компромат какой-нибудь.

ВАСИЛИЙ: Ты прямо-таки генерал. Стратег. У нас такой на войне был. Капитан Сахманов. «Государство, - говорил, - поставило - перед нами - задачу победить – и мы должны эту задачу с честью выполнить. А кто не будет выполнять, того самолично пристрелю – и скажу, что так и было». А после ржал, как мерин.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Что – и я, по-твоему, ржу?

ВАСИЛИЙ: Не, ты не ржешь. Да ты и не мужик. И не в Чечне. Я, знаешь, заметил: что на войне смешно, то в мирное время звучит глупо. Ну, долго еще идти?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: А почем я знаю? С этой стороны я первый раз иду. Ход прямой. Расстояние до замка ты сверху видел. А тут идем под землей.

ВАСИЛИЙ: Долго что-то идем.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Быстро только кролики родятся.

ВАСИЛИЙ: Во, гляди – двери с решетками.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Камеры. Шесть штук.

ВАСИЛИЙ: И в какой была Лаура?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Что, сердце кольнуло?

ВАСИЛИЙ: Да, нет. Не ревнуй. Бабенка она, конечно, клевая. Целовалась неплохо. Но не моя. Пахло от нее как-то не по-нашему. Говорила, что из Москвы, а пахла, как из Средней Азии.

МАРИЯ ЛЬВОВНАВ: А ты что, баб по запаху различаешь?

ВАСИЛИЙ: А как же? Все остальное можно скрыть: и марафет навести, и язык выучить. А вот запах – это от природы. От него не избавишься, не подделаешь… Я ведь при доме терпимости вырос. У меня мать после перестройки первый большой бордель в России открыла. Я там много чему научился, много чего такого узнал, что ни в одном учебнике не сыщешь.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ну, и чем я пахну?

ВАСИЛИЙ: Известно чем – жидовством. Ты – классная еврейская телка. За тобой мужики табунами бегали. И ты меняла их для своего удовольствия.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: А теперь мне нужен ты. Один.

ВАСИЛИЙ: Нужен… Я многим нужен… А мне бабки нужны… Вот, блин!... Пришли.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Быстро, однако. Мне казалось, я до камер отсюда половину жизни шла. Одна. По подземелью. С фонариком.

ВАСИЛИЙ: Где тут открывать?

Скрип двери.

РАССКАЗЧИК: Наконец-то они появляются. А то я заждался.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ну, вот… пришли… Воздух свежий…

ВАСИЛИЙ: Смотри, какие хоромы!

РАССКАЗЧИК: Знакомые голоса. С телефонов. Те, что угрожали.

ВАСИЛИЙ: Я думал, такое только в кино показывают!

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Сказал – в кино. В кино бутафория. А здесь все – настоящее. Раритеты. Вон тот стол, например, семнадцатого века. Франция. Эпоха Людовика Четырнадцатого и четырех мушкетеров. Секретер Наполеона Третьего.

ВАСИЛИЙ: Значит, если продать, то большие бабки можно срубить?..

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Если продавать решишь, то сядешь. В два дня. Такие столы так просто не покупают. На этот секретер особый паспорт имеется. С пятью печатями и апостилем. Если секретер исчезнет из этого замка, то и в Интерполе, и всем коллекционерам будет известно, что делать, если он появится на рынке. Такой стол красть – значит, хранить его в подвале и самому себе только показывать.

ВАСИЛИЙ: Ну, ты, Маш, и даешь. Откуда ты все это знаешь?

МАРИЯ ЛЬВОВНА (с ноткой грусти): Я здесь жила…

ВАСИЛИЙ (восклицает): Чтобы я так жил! И чего ты его бросила?

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Тебя встретила (ласково): Иди сюда…

РАССКАЗЧИК: Точно! Это они мне звонили. В тратторию отсылали.

МАРИЯ ЛЬВОВНА: Ты видел такую кровать? Настоящий «Бидерман». На аукционе в Мюнхене такая же за сто двадцать три тысячи ушла. В прошлом году. В этом все сто пятьдесят будет стоить.

ВАСИЛИЙ (со смехом): Ну, ты, прямо мертвого уговоришь.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (млея): Ангелок ты мой голубоглазенький… Живи вечно…

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

РАССКАЗЧИК: Насладившись друг другом, спят любовники: порочная покойная жена моя и неслучившийся муж моей служанки. Парадокс Машкиного существования заключен в том, что документы о ее смерти уже выправлены, то есть она есть и ее нет. А парень этот – обычный с боку припек. Они не нужны. Ни мне, ни кому другому.

Сон парня через минуту окажется вечным. Это я осторожно воткну ему в шею старинный пиратский нож, взятый из витрины коллекции настоящего владельца замка. Можно было бы воспользоваться и обычным кухонным, но любовник моей жены понравился мне своим искренним восторгом перед великолепным убранством помещений этого замечательного строения, бывшего в течение десяти лет моим жилищем.

Я прятался за шторой во время их проникновения в замок, и прямо-таки наслаждался его восхищением моими апартаментами. Из парня получился бы неплохой оценщик антиквариата. Но теперь… кто был никем, останется никем.

Я сделаю Васе подарок - убью его красивым оружием. И умрет подлец почти безболезненно.

А потом вложу пиратский нож в руку спящей Машеньки, блудливой женушки моей, которой давно уже за сорок пять - «баба ягодка опять». Захотелось старой самке поиметь молодого козла за мои денежки. Впрочем, как и трем предыдущим женам. Еще ведь и на наследство рассчитывали при разводах, дуры. Но евреи денег не отдают, а только берут. Вот и ушли блудницы в нищий мир в одних трусах.

А эта меня решила убить. И ограбить. Чтобы не судиться. Чтобы налогов не платить. Чтобы стать владелицей моего состояния.

Но через минуту и сама она, и вызванная мажордомом полиция будут считать, что убила Васю она. Чтобы получить срок пожизненный.

А я сделаю два шага назад, зайду за штору, открою потайную дверь – и пройду сквозь подземный ход в охотничью сторожку. Оттуда – через пролесок и луг отправлюсь к скалам, где лежит копешка прошлогоднего сена, неубранного вовремя садовником.

Потому что сегодня я – чешский турист Йиржи Новак, житель Златой Праги, владелец трехэтажного доходного дома, живущий в одной из своих 24 квартир и платящий сам себе квартирную плату.

А еще я - настоящий потомок старинного дворянского рода Новаков, запечатленного в анналах Чехии с тринадцатого века, славного участием в походах крестоносцев и битвами с сарацинами, то есть с арабами. Теперь я бородат, хожу в огромных черепаховых очках, имею накладное пузо, говорю по-английски с диким славянским акцентом, пью лекарства пригорошнями и горжусь своим участием в событиях «Пражской весны».. В общем, нелепый старик с огромным, покрытым сетью переплетенных кровеносных сосудов, носом, не понимающий ни слова по-португальски. Таким меня видели, и будут помнить пассажиры круизного корабля «Меркурий» и прибывшего сюда с Канар парома.

Придурковато-напыщенный чех заблудился, выйдя вечером из городской гостиницы прогуляться. Поплутал в ухоженном прозрачном лесу, да и упал, растянул ногу в трех километрах от замка с полной убежденностью, что находится километрах в тридцати от ближайшего жилья. Славянин. Что от него взять? Они там, в Чехии, говорят, даже рук перед едой не моют.

Двойное убийство в замке поразит округу – и никому не будет дела до старика-чеха, что ночь провел без сна из-за страшного уханья сычика – птички чуть больше воробья. И все поймут бедного чешского дворянина Новака, решившего тем же утром сбежать с острова в родную Чехию со словами, что никогда больше не будет его ноги не только на Майорке, но и вообще на каком-либо острове какого-либо океана.

А стройный, подтянутый пожилой еврей с немецким гражданством Педро Луис Гопес, владелец двух пивоваренных заводов в Баварии, арендатор замка на Мадейре, окажется погибшим в Альпах полгода назад во время схода лавины с пика Дюфур.

Мир праху его…

Да и заводы Педро Луиса Гопеса окажутся давно проданными гражданину Израиля и Непала Бораху Шахмановичу, проживающему вот уже двадцать лет подряд безвыездно в нелюбопытной Швеции.

Так рассуждаю я о своем будущем, выходя из-за портьеры в собственной спальне и направляясь к шикарной кровати в стиле «Бидерман», которую опаскудила моя неверная женушка.

Рассуждаю и о том, что в качестве синьора этого замка (даже врменного) я имею не только административно-хозяйственную власть над всеми проживающими в нем, но и даже судебную и исполнительную.

Я приговорил этих двух убийц незнакомых мне русского Олега Ивановича и русской Галины без отчества к смерти – и Мария Львовна с Василием будут казнены. Безжалостно. И справедливо.

Потому что деньги в этом веке дают мне право почитать себя на этой земле равным Богу. Я всемогущ, более даже, чем средневековые короли Европы, казнившие евреев только за то, что их предки любовались мучениями Христа и не сделали ничего, чтобы спасти Его от смерти. Короли казнили евреев прилюдно. Чтобы убедить других, что они – власть. А мне зрителей не надо. Мне достаточно знать самому, что последние свидетели захоронения ядерных отходов в России мертвы. «Бизнес есть бизнес, - как говорят - американцы. - – - Ничего личного».

Я подхожу к спящей парочке, возношу нож и…

… встречаюсь взглядом с горящими ненавистью глазами Марии.

МАРИЯ ЛЬВОВНА (хриплым голосом, сквозь стесненное дыхание): Ты? Это ты?! (отчаянно кричит): Не на-адо!

РАССКАЗЧИК: - Надо, - говорю я. – Ты – меня, я - тебя… Рыночные отношения… - и бью - ножом. - Попадаю в - грудь. - Вырываю - лезвие из тела, кромсаю шею.

Предсмертные женские хрипы.

РАССКАЗЧИК: А когда перевожу взгляд на мужчину – его и след простыл.

Вася валяется на ковре на спине, и в испуге сучит над собой руками и ногами.

ВАСИЛИЙ (истерично): Я не знал… Она сказала… Не виноват… Не буду… Пощади!

РАССКАЗЧИК: Я падаю на него, придавливаю всем телом… И нож под моим весом пронзает его живот насквозь.

ВАСИЛИЙ (кричит): Не-ет!..

РАССКАЗЧИК: Молодой мужчина легко сбрасывает мое сухое с искусственным брюхом тело, вырывает из себя старинный пиратский нож, и бьет им в меня… Один раз… второй… Третий…

И мы распластываемся друг рядом с другом, комичная троица из старых еврейских анекдотов: обманутый муж, а по бокам моим: жена-изменница и ее любовник.

ВАСИЛИЙ (умирающим голосом): Господин Шахманович! За что? Ты же сам! Сам меня к ней приставил!

РАССКАЗЧИК: Я молчу.

Можно сказать, конечно, что я приставил его для того, чтобы следил красавчик за моей женушкой, распоряжающейся в России моими деньгами, а не для того, чтобы им совместно обворовывать меня.

Но теперь это не важно. Главное – это сберечь силы… до приезда врачей… Или выглядеть в смерти достойно…

А еще главнее – это то, что, в случае смерти, денег моих не получит никто… Так и сгниют в банках…

И вдруг в тухнущем сознании блестит еретически веселая мысль: «Ни одной верной жены за всю жизнь. Семь штук – и все блудницы. При моих-то миллионах и миллиардах… Никто меня не любил. В этом и состоит глубинный смысл древнего анекдота про Мойшу, Сару и ее любовника…»

Где тут кнопка тревоги? Ага. Вот она…

Воет сирена. Топот ног. Встревоженные голоса.

РАССКАЗЧИК: Ну, вот и все. И не надо сбрасывать жену с башни на камни. Цивилизация. Гуманизм. Общечеловеческая ценность. Ха-ха-ха…

Смех звучит все громче и громче, переходит в хрип. Обрывается.

Стук мертвого тела о пол.

ЭПИЛОГ

МАРИЯ ЛЬВОВНА (читает): «Дорогая госпожа Шахманович, довожу до вашего сведения, что, что согласно законов тех государств, в банках которых ваш покойный муж хранил свои деньги, вы, как подозреваемая в супружеской измене Шахмановичу Борису Иосифовичу и являющаяся потому косвенной виновницей его смерти, не можете являться наследницей оного гражданина Российской Федерации, Германии и Израиля вплоть до окончания предписанного судом срока вашего отбывания в тюрьме строгого режима. В связи с тем, что вы приговорены к пожизненному заключению…» (чтение прерывается диким, отчаянным воплем).

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО АВТОРА:

Наличие у индивидуума больших денег не гарантирует ему либо ей ни счастья, ни счастливого конца. Мысль банальная, известна с глубокой древности. Но забыта моими современниками. Как забыли они и все прочие простые и ясные истины: не убий, ни укради, не возжелай жены ближнего своего и так далее.

Написав эту пьесу до конца, я вдруг понял, что ничего нового и ничего особенного я в ней не сказал, ничего нового сам не узнал и не понял. Все произошло само собой, как следовало произойти согласно законам драматического жанра, согласно логике развития сюжета и в угоду сугубо христианской морали: Добро должно победить Зло.

И не моя вина в том, что среди моих персонажей нет, и не может быть людей порядочных. Все они пережили перестройку и по-настоящему перестроились, все они стали новыми русскими, ошметками социализма…

КОНЕЦ

Copyright (c) "Русский переплет"