|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Океан штормил, наступая на сушу сплошным отрядом волн. Те ложились одна за другой на песчаный пляж, рушились в беспомощное пенное зло и откатывали назад, уступая место новой смертной шеренге. Сверху, с дороги, казалось, что шторм работает механически, словно кто-то приказал за линией горизонта и вот теперь волна за волной вырастает издалека до десятиметровой высоты и бьются яростно в берег. Снизу поднимался сплошной утробный звук, приглушенный придорожными эвкалиптами, растущими жадно к небу. Этот звук не был слышен водителям машин, закатанным в автомобильную жесть и стекло и напитанным музыкой из приемника. Шестичасовой поток машин тек липко из Ла Хойи в Сан Диего. Никто не открывал окон, чтобы не захлебнуться сорокаградусной духотой и дышали прохладненьким воздухом из кондиционера, пахшим стиркой.
В машине у Лутова играло радио, говорили рекламу сладким баритончиком, и визгливая дура вторила: " да, да, самое лучше, иду покупать сейчас! " И дальше музыка, легенькая, с мурлычущей подпевкой и гитарными скользкими нотами по мажорному трезвучию. Лутов не любил эту станцию, можно было переключиться, но лень было снимать руку, приросшую к кожаной оплетке руля, и к тому же все станции одинаковые и рекламу пускают одновременно. Из окна машины ему виделось, что волны ползут медленно и неохотно, игрушечно замирая, словно кончился завод, но стоило отвести свой уставший взгляд - возобновляя движение навстречу берегу.
Еще два светофора, проехать Севен Илевен и бензозаправку по левую руку. Всего мили три и тогда будет отворот, там уже свободно. Впереди полз Мерседес. Захочу - куплю завтра три таких, шевельнулось у Лутова желание, себе, Ирке и Ярославу на вырост. Когда там права можно получить? В шестнадцать лет, кажется в этом штате. Значит, ему осталось четыре года. А в Каролине можно было водить в двенадцать, но оттуда уехали уже пять лет назад. Здесь, в Ла Хойе, удобнее было начинать свое дело, и Ира хотела в Калифорнию. Кто бы мог подумать? Пять лет и сбудется. Лутов поискал в душе радости, но вместо нее всплыли цифры. Тридцать один миллион долларов, и женский голос из приемника повторил в такт " да, да " , а баритон запрыгал резиновым мячиком " самое лучшее, но спешите, только до завтра, одиннадцатого августа... " Лутов оторвал руку и выключил их. Глухо дошел океанский накат, и Лутова нагнала усталость последних месяцев, заморило в сон, и его машина едва не уперлась в Мерседес. Севен Илевен и бензозаправка, потом налево и в гору, а там семь минут до дома. Он вернул радио и сделал погромче. Реклама доиграла и пошла музыка. Странно, ничего не меняется. В Каролине, кажется, была такая же музыка и здесь каждый день вроде одинаковую пускают. И шторм тоже каждый день, но это сезонное. Радости нет, но вроде бы погружаешься в бесконечную свежесть, проваливаешься как в пуховую подушку и себя видно со стороны.
Мелькает отъезд, чемоданы, в которое Ира старалась уместить побольше, а он противился и говорил, что нужно все бросить и в Америке начинать голенькими. И как она злилась и ссорилась с ним, требуя помощи в сборах, а он в ответ уходил из дома и слонялся по улицам, вбирая в себя городской запах и ощущая в себе запасенную силу, которой предстояло сыграть в Америке и сделать его богатым и известным, потому что здесь невозможно, а там все наоборот и значит - рай, значит - все свершится. Но как только Лутов начинал чувствовать сладость воспоминания, терпкость пережитого вместе с другими людьми, так предотъездное время туманилось и заволакивалось, и лезла из памяти уже Каролина, университет, огромный старый Форд, на котором они тогда ездили, и тягость работы в университете против всех, радость победы, когда пришло открытие и как он побежал зажигать свет в корпусе среди ночи и как отпечаталась в сознании формула будущего лекарства, которое он искал всю жизнь и как словно бы воскресли тысячами других жизней его отец, умерший от лейкоза и Борис Ефимович, его покойный учитель и был карнавал и радость в их двухкомнатной квартире, а утром Ира разбила Форд и вышла невредимой из смятой машины. И снова туман, снова память закрывается им и сквозит через молочную белизну работа здесь, как компания снимала бывшую конюшню за городом и потом переехала на Университетский бульвар в Ла Хойе, и как Ирина хотела найти такой же точно Форд в замен разбитому в Чепел Хилле и не было, а он работал много, и в пятницу не хватало сил доехать до дома и он ночевал на диване в компании, утром просыпаясь от солнца, сквозь жалюзи кроившего темный покой комнаты крупными кусками.
И как однажды он проснулся пустым, словно его обокрали, пока он спал, а он в силу привычки продолжал жить по-прежнему, и как росла пустота внутри и он бросал в нее мысли, но те тонули в гулком безвременье и ничего не возвращалось обратно и Лутов покупал одежду, каждый месяц новую, чтобы спеленать пустоту и стал носить темные очки и не хотел больше никого вылечить, лишь вчуже вспоминая свою страсть спасать людей.
Заправка и скоро налево. Лутов посмотрел в зеркало. Сзади бесконечный, сколько видно глазу, ряд машин, лица водителей выгнуты кривым любопытным зеркалом. Реклама крутилась в повторяющемся веселье, заполняла пространство его машины и не пускала океанский накат. Какая разница, что он уже не хочет продавать свое лекарство? Он заработал. Зачем иначе столько потраченных сил, если не для того, чтобы обеспечить себя и Иру с Ярославом до конца жизни. И само лекарство от рака, кому оно нужно? Тем, кто умирает, но он-то здоров. И нужно ведь не само лекарство, а только представление, как бы возможность выздороветь. В голове у Лутова закрутились будущие года проверок и испытаний. Первая фаза пять лет, потом опыты на животных и третья фаза - испытания на добровольцах, и все это время люди будут работать и получать деньги, то есть будут жить с весельем, а потом он не знает, что будет. Он забыл, что может быть потом, но и никто не помнит, как бывает на утро после карнавала, бумажные маски и порванные костюмы, которые метет ветер по грязному асфальту. И главное - те, кто покупает, тоже не хотят лечить. Они запустят его лекарство в производство и тысячи людей будут ездить каждый день на работу и механически производить, а вечером будут веселиться и все будет крутиться словно силой заведенной часовой пружины, все измельчится шестеренками и потеряется в бесконечности и будет только веселье и работа, веселье и работа, да-да!
Поворот налево. Впереди свободная от машин дорога. Сергей притопил педаль газа, и машина вгрызлась в открывшееся пространство.
Дома Сергей рассказал Ирине последние новости на работе. И бросил как козырную карту окончательную цену: тридцать один миллион, из них сорок процентов на их счет в банке. Ирина присела и глядела на него минуту влюблено. Выплаченный долг. Лучший колледж Ярославу, выплаченный дом. Она тоже заработала. Она ждала его каждый вечер терпеливо, кормила ужином, -его любимую рыбу почаще- и включала ему телевизор, чтобы отвлекся от работы и на утро словно бы родился новым, освеженным и уходил туда, на непонятную ей работу и там делал, тратился и гиб, изнашивался, но делал счастье, как только он умеет. Она верила в него и этим заработала. Но сейчас надо отпраздновать: " Я вино открою. Правда, Сереж? " И вскочила, заняла руки ужином. Хлеб в микроволновую печку, чтобы казался свежим, открыть оливки и крабовый салат в розетку. В ее движениях возникла завершенность, словно этим ужином она могла накормить Сережу надолго, а потом, завтра и дальше, начиналась уже другая жизнь, возможно просветленная, как она читала в журнале " Лайф " в статье о буддизме, но еще нужно будет сделать в саду бассейн и настелить крышу. А может новый дом? Три этажа! " Сережка, мы богатые! Правда, богатые! Обними, как раньше в метро, помнишь, когда я тебя отшлепала по щекам. Да, да... "
Сережа обнял, но лезли в голову глухой прибой океана и рекламные голоса. Он спрятал лицо в Иринин халат, чтобы скрыть от нее не получившуюся улыбку. Пришел сверху Ярослав:
-Что, обнимаетесь?
-Сынок, папа наш миллионер. Он самый умный ученый и самый богатый. Он спасет людей и за это ему заплатят много денег
-Барабаны купите?
-Ярослав, ну как ты можешь? Пойди включи кондиционер, в доме же духота, с самого утра тебя прошу. - Ирина вернулась на кухню заправить салат и вынуть подогревшийся хлеб.
Все трое сели за стол ужинать. Сейчас бы ему рассказать, что он не хочет завтра подписывать сделку, что он живет пять лет с пустотой внутри и нет больше сил так... Как же эти крабы застревают в зубах, и склеивают губы и забивают горло и ничего не сказать с этими крабами и снова в мозгу реклама вьется помимо воли и, закончившись, начинается снова такая же. А где-то внизу, по горе и дальше ухает тяжело океан и к нему бы сейчас, чтобы оглушило ревом десятиметровых валов, чтобы вымыло это назойливое " да, да... "
После ужина Сергей ушел в кабинет. Тикали часы на стене, работал с бычьим упрямством кондиционер. Сон охватил Сергея тугой материей. Запеленал тело и потянул голову вниз к рабочему столу. Сережин лоб упал на столешницу, но без боли, а мягко, как созревшая ягода, и сразу унеслась вся комната, словно сдуло и вытянулся стол. Далеко, сколько видел глаз, продолжавшийся своей красной матовой поверхностью и белесой окантовочкой под дерево. За столом сидели фигуры и ели. Крепкие и прямые, словно сами из дерева, они ели молча и сосредоточено, лишь иногда привставая и протягивая руки в сизую бесконечность. Руки тянулись вдаль и шарили там невидимо. Возвращались с охапкой зелени, которую клали перед собой на бумажную тарелочку. Лиц у сидящих не было, только гладкая телесного цвета поверхность, разверзавшаяся для салата и дальше мывшаяся волнами в такт жеванию. Сережа сидел близко к краю. Ему хотелось встать и бочком выйти наружу, а потом выскочить из сна в явь. Но ничего кроме стола и сидящих за ним не было. Уже спины их врастали в белый туман, которым все кончалось.
Выскочили женоподобные акробаты и для них белая масса подалась вспять, образовав у стола площадку выступления. Они вертелись и толкались, один начинал сальто, слабо подняв кверху руки и накренившись в бок, но опадал телом и продолжал толкаться и оттягивать у других трико. Над столом включился их смех и торопливое дыхание. Слышно было шарканье мягких тапочек о пол и кряхтение. Дурачье начало делать пирамиду, но было не отрепетировано, они падали все вместе, но тут же вскакивали, суча в воздухе лягушачьими ногами. Вышел человек с редкими рыжими волосами во фрачной паре и погнал их. Они поникли и втянулись гуськом в белизну стены как не было, оставив только писклявое хоровое " мы вас любим " . Конферансье откинул волосы назад и откашлялся. Жевание продолжалось и руки тянулись в сизую даль за новыми порциями салата. Конферансье заговорил шипящим патефонным голосом, но слов не было, а только конвульсии звука, точно все игралось наоборот. Потом он отошел в сторону и жевание прекратилось. Десятки лиц сгладились и повернулись к Сергею. Издалека, оттуда, где уже не разобрать было отдельных обедавших, а видны были только черные бусины костюмов, зародились хлопки и пошли вдоль стола цепной реакцией. И вот соседи уже били крупно ладонями под самые уши Сергею и подносили к нему гладкость лиц, а конферансье прошипел утино " пожалуйста выступать номер два съедобное лекарство из печени героя " . Сергей встал и пошел к концу стола, где только что елозили паяцы. У него заготовлена речь и слова бурлили в груди кипятком, но не шли наружу. Он начал: " Я эмигрант из бывшего Советского Союза и сделал лекарство от рака, но оно никому не нужно. " Конферансье ржаво пропел " фа-фа-фа " и толкнул его в белизну тумана. Выключился свет и опустился сразу белый экран, на который хлынула цветастость видеозаписи. Сергей крутил на ней педали тренажера и пел чужим сладким баритоном, что продляет всем жизнь и что его лекарство войдет в каждый дом. Показали его ноги и стремительное вращение педалей. Съемка повторилась несколько раз подряд, показали дебилов в колясках, играющих в баскетбол и китайскую девку в белом халате с термометром. Потом все померкло.
Издалека забурлил смех. Он прикатил к самому началу стола громом, от которого Сергей почти оглох. Конферансье уколол его пальцем и прошипел: " молодец они довольны снимай ботинки и крути сальто благодарности " . Зажегся свет. Сергей открыл рот, чтобы продолжить, но вышло повторение: " я эмигрант из бывшего... " Тогда конферансье выкрикнул визгливо на весь зал: " пробовать " и китаянки разнесли пакетики и стаканы с водой. Сидящие надорвали пакетики, высыпали в воду порошок. Над Сережиным ухом прошипело: " говори что пенится и это хороший признак витальности " . Но Сережа мог только смотреть на плоские поверхности лиц, болевшие моментальным разрезом, в который и лился раствор порошка. Заговорили фоном бархатные голоса на английском: " это обезжиренное? почему нет этикеток?.. а мне нравится! хорошее лекарство и порошочек приятного зеленого цвета... я представитель лиги животных и озабочен побочными эффектами лекарства на собак и прочих друзей человека... я бы вложила деньги, но сейчас у меня развилось ожирение, я этим обеспокоена, откровенно говоря, лицо мое как зад, извинись за грубость, поэтому лекарство должно быть от ожирения, это глобальная проблема, мне нужно от ожирения и чтобы изменило мою жизнь к лучшему, я снова хочу быть тоненькой и кататься с парнями на Харлее. " Потянулись за салатом и каждый бросил в Сергея охапку, а конферансье выкрикнул: " рассмотреть для покупки на третий квартал при условии обезжиривания " и вытолкнул Сережу в белое небытие .
Из белизны юркнул секретаршин голос: " как дела? пожалуйста ждите, он сейчас освободится " . Сергею стало холодно. Минуты отсчитывал тот же голос, видимо оцифрованный, " как дела? пожалуйста ждите... " Наконец в молоке зачернело и Сергея затянуло пустотой в коридор, а затем в кабинет. Мягкое низкое кресло. Он сел. Стерильно. Окно забрано решеткой жалюзи, свет идет с потолка, молочный как в ожидании, но жиже, белесей. Стол гладкий и прочный, словно врытый в пол еще десятью метрами невидимого фундамента. Никаких бумаг на столе, только компьютерный экран раструбом втягивающий в себя белизну света и отправляющий ее дальше вниз под стол, по жирному вьющемуся червяку провода под землю в суетливую темноту. Еще стакан с желтизной апельсинового сока и лампа с крохотным черным обожурчиком на тонкой ноге цаплей, но она выключена. Под ногами ковер, к которому липнут слегка подошвы. Стены бежевые, на них пленкой осел белесый свет. За спиной хозяина картина с тщательно выведенной океанской волной и надписью, но ее не прочитать, потому что глаза стремятся к хозяину, он тянет на себя, как магнит. У хозяина в руках фокусом появился контракт и он послал его Сергею по гладкой поверхности стола. " Как дела, пожалуйста ждите... " заиграло опять, и хозяин плеснул за голову Сергея соком, чтобы прекратить. Сергей взял в руки контракт. Буквы забегали по листу в насекомой суете. Тараканы на кухне. Бегут от взгляда, как от включенного света. " Читайте внимательно, там все изложено: никакого мелкого шрифта, и все честно. Безграничные миллионы плюс семнадцать процентов от прибыли за вычетом издержек на производство и рекламу, как определено по всеобщему закону государства Калифорния, поправка к конституции за номером девять одиннадцать, подраздел " б " со сноской на код честного предпринимателя. Подписывающие стороны оставляют за собой право причинять друг другу зло в денежном эквиваленте в случае сексуальных домогательств на рабочем месте. " Сережа закричал вдаль, чтобы голос загудел трубою и вышел наружу, чтобы отпустили, но в ответ посыпались мокрые листья салата. Включилась секретарша: " негативное отношение не разрешается, первая поправка " , хозяин сунул руку в раструб компьютерного экрана, и Сергея заволокло молочным туманом. Глухо, как в вате и тепло, не видно руки, если протянуть вперед, нет никаких ощущений. " как дела, пожалуйста ждите... " Это доносится снаружи, глухо через туман. Вторым планом, тише, тише, пока не перешло на тиканье часов на стене.
Сергей проснулся в предутреннее марево. Гудел с бычьим упрямством кондиционер, тщась преодолеть духоту. Голова набрякла и болела неразрешенностью сна. Сергей встал из-за стола, но давило вниз, гнуло снова упасть на стол головой или уронить тело на диван и вернуться в сон, чтобы там все разрешить и вынырнуть заново в явь с уже готовой на всю жизнь верой. Сергей побрел на кухню и там открыл холодильник. Свет вырвался наружу и уперся косым треугольником в предрассветную тьму. В холодном порядке лежали на полках продукты, плотно, один пакет к другому: копченый лосось, сыр, зелень. Из холодильника потек по полу живительный холод, колкий и свежий, по ногам Сережи, которые сейчас росли, толкая его вверх от пола. Сереже захотелось, чтобы проморозило кухню, весь дом и город. Чтобы забрало все сверкающей ледяной коркой и остановился океан, замерли машины и окостенели голоса, чтобы воздух схватила хрустящая зимняя тишина. Но ничего этого не могло быть. Земля еще не успела остыть со вчерашнего и сочила лишним теплом, пластала марево по спящему пока городу, опрокидывая вечную работу кондиционера.
Сон ушел и надо было жить новым днем, приготовить завтрак и ждать, пока поднимутся Ира и Ярослав, а потом ехать на работу... но Сергея тянуло вверх, словно ноги копили запас роста все жизнь, а сейчас отказались терпеть и отталкивали Сергея все дальше и дальше от пола. Часы тикали механическим сверчком со стены. Полпятого, полчаса до рассвета.
Сергей вышел из дома во двор, здесь уже плывя в загущенном парном воздухе. Потянуло инстинктом на работу. Зачем? Может просмотреть еще документы, доделать, дописать, чтобы было совершенно и сдать свою работу в суете дня как в жертву. Но не было облегчения в предрассветной мгле и когда он сел в машину и повел под гору, мимо заправки и Севен Илевен. Мгла давила упрямо из раскрытого окна, шарила черными пальцами по машине, забивалась в рот, наполняя легкие тяжелым злом.
Мертвой глыбой вырос за поворотом корпус. Сергей поставил машину на стоянке. Он вынул из кармана магнитную карточку и ткнул в белую морду устройства, чтобы распахнулись с присвистом двери. Те помедлили, словно успокоившийся на ночь сторож, но разошлись перед Сергеем, открывая ему дорогу в корпус, высившийся перед ним гигантским черным гробом. Сергей вошел. Четверть часа до рассвета, до того как за холмами затлеет небо и красное языческое солнце взойдет и начнет слать жар на город. Эвкалипты точили в воздух душные растительные токи, и шелестели чужим заговором их сухие листья по асфальту. Вслед этом сухому шелесту в корпусе начало потрескивать и потянуло приторным дымом. Эвкалипты мялись на ветру в ожидании солнца, но не смогли напиться им этим утром. Из корпуса выпростались тугие ленты дыма и захватили их жадную зелень в плен. Огонь пробил крышу, заявляя кривыми языками вверх о пожаре.
Из горящего здания выбежал человек, казавшийся маленьким. Он бросился к машине и погнал прочь от пожара, навстречу зарождавшей вдали истерике пожарной серены. Он доехал до Севен Илевен и повернул к океану. Там он вышел на песок и подошел к самому прибою. Здесь песок был плотен и держал вес. Волны зверем бились о него и, разрушившись, стелили белым под ноги Сергею. Ему хотелось стоять и слушать рев прибоя весь день, все одиннадцатое августа, ничего другого не зная и не различая кроме слышавшейся ему яростной музыки.
|
Проголосуйте за это произведение |
