Есть литература ласковая. Она уводит читающего от жизни и стелит мягко. Уводит далеко и стелит так мягко, как не бывает в жизни. Этот рассказ прямая противоположность. Его сюжет жесток, герои настоящи, а диалог срывается в крик, в истерику. Всё - как и бывает в заглазной московской больнице. Это литература оголённого нерва, исступления на грани болевого шока. Традиция, которая пронизала русскую литературу на века. Путь, который торили Солженицын, Достоевский, Аввакум.

    В событийную основу рассказа, опубликованного в журнале "Октябрь", легли случаи с бездомными, которых, наверное, было много в Москве, во всяком случае о них печатали в газетах. Печатали, вряд ли подозревая, что повторяют фактически библейский сюжет смерти и воскресения. Не удивительно: Евангелие в журналистике вспоминают разве что в связи с походом главы государства в церковь, никак не в связи с бомжами.

    Духовная история народа, как показывает происходящее на наших глазах, вовсе не прямая линия. Она обладает цикличностью, возвращаясь к одним и тем же основам. Этот рассказ - призыв вернуться к человеколюбию. И если пасхальные рассказы Куприна (⌠Инна■, ⌠По-семейному■, ⌠Пасхальные яйца■) наполнены весенним дыханием надежды, то у автора ⌠Конца века■ пасхальный сюжет разворачивается под морозное Рождество, когда нет ещё ни одного признака перемены к теплу. Это литература безнадёжности. Или так только кажется?

    Слог автора дышит удивительно широко, звучание рассказа вдохновенно, как ни в одном современном тексте ласковой литературы. Так значит, у автора была надежда, значит, он хотел донести её, если сумел взять такое свободное дыхание...

    Жертвуя фактической точностью (Рождество-Пасха), уходя целиком в психологизм, если не в физиологию переживания, автор заряжает рассказ верой. И требует от читающего соизмеримого нервного напряжения, чтобы её разделить. Требует отхода от общепринятого. Или по крайней мере жёстоких вопросов к самому себе. Тех самых, на которые нет ответа. Или так только кажется?

    Кончился век, но кончилась ли история, не поспешили ли объявить её окончание? Возврат к истокам всегда предвещает новый толчок вперёд. И если существует спрос на ласковую литературу, ту, которая достаточна для чтения перед сном в будние дни, то должна быть потребность и в литературе яростной проповеди. Той, которой необходимо посвящать всё воскресение. Это не вызывает сомнений. Это закон духовной истории народа и его литературы.

Д. Крылов 12 марта 2000 г. Сиэтл

Конец века
Дело Матюшина

      Что получится, если к восточной философии добавить игривую меланхолию советского баловня судьбы, замешать на политике, сыпануть матерщины и подпустить английского с сомнительной грамматикой? Да ещё для верности мухоморов, кокаина и водок шведских и русских, стряхнуть на это пепел бесконечных сигарет, которые курит лирический герой. Отругать американцев и отметиться у чеченцев. Бабахнуть парой взрывов и побряцать АК-74, и ничтоже сумляшися объявить это всё выдумкой, иллюзией, которую создают работники рекламы и PR...
      Вот рецепт романа Виктора Пелевина. Конечно неполный, ведь фантазия без границ и растекается безгранично и за ней мне, пожалуй, не угнаться... Хотя об одном ещё следует сказать. О литературном обаянии автора, на котором и сварен этот суп для быстрого утоления литературного голода.
      Можно говорить о творческих задачах Пелевина в этом романе, о его герое Татарском, который призван олицетворить приходящее к власти поколение. Да нет же, скажут мне, не олицетворить, а лишь намекнуть на него. Нашептать эдак сладко и по-свойски, что все мы люди и зачем вообще что-то олицетворять, прояснять и решать для себя... Кто этим сейчас занимается.
      Так я и поступлю с этим романом. Не буду в нём разбираться и отмечу лишь его коммерческий успех, волей или неволей достигнутый автором, так запросто и изящно увенчавшим себя в концовке титулом... как-то даже и не вспомнить точно, как титул называется. Лезут в головы пелевинские "ручки сцепления" в его Мерседесе, перевёрнутые разделители в названии компьютерных директорий, ещё какие-то мелкие неточности, но это ведь неважно, это по недосмотру редактора Шубиной или как там её фамилия... Так о чём же я?
      О самокороновании в мире своих же иллюзий. О том, на чём и держится всё обаяние Виктора Пелевина. Я прекрасно понимаю, что скажут: "да ведь всё искусство таково!" Да что искусство, вся жизнь такая, у нас теперь всё на "п", уверуй только в собственный успех и вот он уже в кармане, как тридцать тысяч долларов в трёх бумажных конвертах за написанную с похмелья ахинею...
      И действительно, если следовать теперешней партийной линии лэвэ, liberal values, нет у меня права настаивать на том, что роман этот пустой и праздный, что написан он из каких угодно, только не творческих побуждений и что к литературе он имеет такое же отношение как и описываемая в нём (несколько вольно) деятельность ПиАр. Так я и не буду настаивать на этом. А просто дам предостережение тем, кто склонен к лёгкому внушению. Есть смысл задуматься, к чему ведут такие иллюзии в реальном мире. Уж скорее к кокаину чем к коронации.  Ну а тем, кто уже свято верит в красные мухоморы и белые Мерседесы пожелаем хотя бы осведомиться, где у последних ручка тормоза.

Дмитрий Крылов  9 апреля 2000 г. Сиэтл

Отрывок "Generation П"
Загрузка всего текста  в кодировке 866

       Владислав Отрошенко с русского юга. Да не с того курортного, куда ездили поваляться тюленем на пляже или скупить сочный виноград за столичные рубли, а с настоящего, не засиженного, вольного донского и необузданного. Там живёт дурачок Троня без возраста, рыжий латыш, занимающийся гантелями в полуподвале, поповна Анюта, лицо которой от рождения прекрасно, но обезобразилось шрамом...
      В его Новочеркасске бабы приходят гадать на жабах о жизни и смерти, а счастье на год вперёд залеплено бабушкой Анной в вареник. Там живёт Мая, игравшая в карты на поцелуй в ночной беседке и бубнящий Лесик, пьяница и начальник кинотеатра на Крещенском спуске.
     Эти рассказы хочется перечитывать, пересказывать, хочется самому поехать в тот самый Новочеркасск и там отыскать героев, войти в удивительную игру южной жизни...
      И конечно, обмануться. Ведь пишет Отрошенко о Новочеркасске, но силу его проза берёт не только и не столько из обстоятельств жизни южного городка, в котором, может статься, вовсе и нет таких людей и не сплетались никогда события с такой пленительной лёгкостью. Сила этих коротких -на полторы - две странички- рассказов в том, что за ними стоит глубина мысли и уникальная по своей меткости описательность. Сила в языке, необыкновенно свободном и плодородном, как южная почва, порождающая с одинаковой щедростью пьяный виноград и поразительные таланты.
     Сила в угаданных чертах повседневности, не выложенных поскорее на продажу в форме сырых наблюдениях, а переброженная в чудесный мир, в который не доехать на поезде и пешком не дойти, потому что мира этого нет. Как нет, скорее всего, Маи, нет Трони, Фирса, попа и попадьи. Нет как реальных людей, а мира этого нет как точки в пространстве и времени. Но который существует на другой, общечеловеческой, карте достижений творческого духа. Дверь туда приоткрыта в "Новочеркасских рассказах".

Д. Крылов 19-ое марта 2000 г. Сиэтл
 
 

Новочеркасские рассказы
Последнее озарение Пушкина
Гоголиана