Романы и повести
29 сентября 2011

ГОД, ИЛИ ПРЕРВАННОЕ БЕССМЕРТИЕ

повесть

Светлой памяти моей матери

Марьяны Сергеевны Кожевниковой

1.

Он находится в движении, но не непосредственно сам, то есть сам Леонид не бежит и даже не идет, а перемещается то, где он находится, и это, по его наблюдениям, автофургон, негерметично обтянутый брезентом. Пирогов расположен у правого борта и рядом с собой обнаруживает жену, - Катя как всегда покорно сносит превратности судьбы и не ропщет на трясучку, обусловленную ухабами, по которым следует транспорт. В фургоне - темно, и Леня не в состоянии опознать окружающие предметы, которых, возможно, здесь и не существует, а их наличие умело симулируют причудливые тени.

Сквозь прорехи в покрытии фургона и там, где материала, может быть, просто не хватило, Пирогов замечает лес, небо, краешек солнца, очевидно, вечернего, потому что оно уже не слепит ему глаза. Леонид вглядывается в брезент, который топорщится, и действительно принимает странные, загадочные очертания, хотя, по сути, остается все тем же самым потрепанным временем брезентом и ничем иным.

Площадь самого крупного участка внешнего мира, лимитированного прямоугольной прорезью, оказывается примерно в половину машинописного листа. Пирогов всматривается в это нервно кривящееся от вибрации окно, и в который уже раз замечает, как это все-таки важно, когда пространство ограничено рамкой. Да, это и есть кадр, и картина, и позиция автора!

- Катя, смотри! - Леонид будоражит жену, поскольку оказывается более не в силах сдерживать свой восторг, которым ему необходимо поделиться хоть с одной живой душой на этой планете.

- Куда? - пытается сбросить с себя паутину сонливости женщина.

- Вот туда! - Пирогов указывает рукой в сторону лучей перезревшего солнца. - Видишь? Вот это и есть кадр!

- Да, вижу! - Катя сосредотачивается на вечернем пейзаже.

- Здорово, да? Сразу как будто картина? - радуется своей находке Леонид. - А это всего лишь за счет рамки! Также и наша жизнь, но несколько в другом смысле... Ты меня понимаешь, да?

- Конечно, Леня, - соглашается женщина и, кажется, кладет голову мужу на плечо.

От освещенного квадрата Пирогов обращается к бесцветному объему остального внутреннего пространства и вдруг замечает в противоположном углу, там, где фургон должен граничить с кабиной, слишком плотную тень. Это его настораживает, и он вглядывается, напрягает зрение и постепенно различает нечто, напоминающее большой физкультурный набивной мяч. Неожиданно, словно по команде, брезент на противоположном борту начинает трепетать от накинувшихся на него атак ветра, заворачивается, и глазам взамен подразумеваемого спортивного снаряда предстает крупная птица, которая, видимо, рассчитывала остаться незамеченной в предательски рассеявшейся темноте.

Леня тут же вспоминает, что когда-то в детстве с ним уже произошел несколько странный случай, героем которого также явилась птица, причем очень похожая на эту, вновь ему представленную, чью породу он почему-то не в силах сейчас определить, - не то фазан, не то пингвин, не то сова...

Тогда, лет вот уже сорок назад, он возвращался домой, шел через двор, направляясь к черному ходу, и вдруг заметил в углу, образованному домом, в котором он жил, и соседним, выходившем в их двор глухой высокой стеной, превосходившей по высоте их пятиэтажный дом этажа на три, крупную темную птицу. Впрочем, высота соседнего дома могла быть им непроизвольно завышена, поскольку в те годы он и смотреть-то долго не мог на козырек крыши этого гиганта, потому что у него вскоре начинала кружиться голова, в животе мутило, становилось тревожно вплоть до того, что даже напрашивались слезы.

Птица покорно сидела на грязном асфальте, положив голову на спину, где аккуратно, с небольшим захлестом одного на другое, сочетались ее крылья. Было теплое время года, во всяком случае, Пирогов был без пальто, и это он очень ясно запомнил, - на нем была одета демисезонная куртка салатного цвета с серым шерстяным воротником, которую он носил в те годы.

Леонид (а тогда еще Леня, Лешка, Лесик, - так по-разному его звали в разных кругах, - в семье, в школе, в кружках в доме пионеров, во дворе...) буквально оцепенел метрах в десяти от чудесного явления и начал судорожно соображать, - что же ему сейчас предпринять: подкрасться к птице и попытаться ее поймать, зайти домой, молниеносно поделиться своей находкой и позвать кого-нибудь на помощь?

Как же он вошел тогда домой, кого встретил, кому поведал о своей замечательной находке? Сейчас ему уже трудно, почти нереально восстановить все это в подробности, потому что память об этом эпизоде вытеснили из управляемых им отделов мозга другие потоки, причем вытеснили не куда-то во вне, а на некую неконтролируемую им периферию сознания, сведения на которой, по его версии, уже недоступны человеческой воле, а способны лишь всплывать в разной степени деформированном виде во снах или при явлениях так называемой ложной памяти, когда тебе вдруг кажется, что творящееся с тобой сейчас уже было когда-то, да к тому же еще и не один раз. Наиболее острые ощущения возникают в тех случаях, когда ты абсолютно уверен в том, что ничего такого никогда не могло происходить, потому что, к примеру, ты ни разу не был в этом месте, ни разу не встречал этих людей или ни разу не производил подобных действий.

При всяческих повторениях Леонид всегда замирал, боясь спугнуть свои мысли, чей лихорадочный поиск сулил ему скорую информацию о том, что и когда происходило с ним, особенно в тех случаях, когда у него вдруг возникало устойчивое ощущение того, что именно в этих обстоятельствах он уже когда-то сумел все вспомнить. Охваченный тревогой, он старался отследить малейшие нюансы своей памяти, теша себя надеждой, что в этот раз уже не произойдет досадного сбоя, который, как правило, напрочь перечеркивает все воспоминания, после чего Леонид понимает, что действительно оказался в насторожившей его ситуации впервые.

К сожалению, результат оставался всегда неизменным, и к серьезному разочарованию Пирогова его воспоминания возвращались в виде поврежденных файлов, которые уже не подлежали никакому восстановлению. У Лени имелся реальный пример подобного разрушения из собственной практики, когда в его компьютер внедрился вирус. В тот день он обнаружил вместо осмысленных текстов хаос латиницы и кириллицы, нагромождение ничего не значащих для него цифр и редуты знаков препинания...

Итак, он вошел в квартиру. Здесь же надо упомянуть о том, что жилье было коммунальным, как и большинство квартир начала шестидесятых. Там были широкие скрипучие половицы, крашенные эмалью темно-вишневого цвета, высокие стены и лепные карнизы, омраченные протечками, копотью и паутиной, где в воздушных потоках подрагивали высохшие насекомые, запах старости и пыли.

Одной из квартирных проблем являлся замок на входной двери, - он часто ломался, а иногда его закрытие оказывалось ложным, и дверь можно было свободно открыть извне. Ненадежность замка, его отсутствие и безнадежная сквозная дыра в двери, - все это было и компонентами снов Леонида, которые повторялись, в той или иной мере пугая его доступностью жилья для посторонних людей, возможно, злоумышленников.

Он определенно рассказал кому-то о найденной им птице и, пожалуй, не одному человеку, а нескольким, среди которых был один из его дядюшек, старший брат и пенсионер из соседней квартиры, приходивший к ним звонить по телефону. Но все они ему не поверили и обрекли его на насмешки. Леня обиделся, расстроился, покраснел и выбежал из квартиры, рассчитывая поймать птицу и предъявить ее домашним в знак своей правдивости.

Сейчас он может (вправе?) уже не помнить многого из тех, да и последующих лет, но ему кажется, что он предельно отчетливо видит себя, десятилетнего мальчугана в красно-черной клетчатой безрукавке и светло-синих шортах, стремительно постигающего ступеньки от третьего этажа до первого и расстояние не более десяти шагов от лестницы до дверей черного хода. Вот он уже выглядывает во двор, где в углу, справа от него, еще находящегося одной ногой в доме, должна сидеть большая птица, но... ее нет, она подвела его, обманула надежды, расстроила нервы, - он остался без добычи, он остался без доказательства, он остался на всю жизнь с неразгаданной тайной, - что это была за птица, и была ли она на самом деле, а если все-таки (и он в этом уверен) была, то куда же она делась?

Леня в отчаянии и надежде осматривал двор, прошелся вдоль гаражей, уперся в галереи, но... Нет, ее нигде не было! А если она элементарно улетела? Да, наверное, птица всего лишь устроилась в их дворе на привал, немного восстановила свои силы и отправилась дальше. Кажется уместным и другое объяснение, - когда-то очень давно, когда на этом месте еще не стоял город, какие-то птицы действительно здесь отдыхали, потому что их устраивала река или болото? Ну, да, конечно, здесь же кругом насыпная земля, а раньше ничего этого не было, вот она и вспомнила...

А был ли тогда во дворе кто-нибудь еще? Вроде бы, да, и этот некто сказал Лене, что ему все показалось? Было это? А один ли он, кстати, вышел или с кем-то из домашних? Не помнит, да, он этого уже не помнит!

А вдруг это была не птица, а все лишь какая-нибудь резиновая модель, приобретенная в охотничьем магазине?.. Индюшка? Это могла быть индюшка! Все дело в дворе-колодце, скрытом от всех между их домом и глухой стеной соседнего, да-да, той самой стеной, от взгляда на которую у него начинала кружиться голова и становилось не по себе...

А еще был проем между домами... Он боялся, что стены сомкнутся. Когда он туда проникал и все больше углублялся в томное пространство, то ему казалось, что его действительно зажимает. Но в этом ощущении было что-то притягивающее, и он искал его снова, приходил сюда и залезал, запрокидывая голову кверху, чтобы видеть небо. Что это было, - воспоминания об утробе или рождении?

И вот теперь через столько лет птица вновь явилась ему, и он имеет шанс ее поймать. Сейчас уже не осталось в живых почти никого из обитателей не только их квартиры, но и всего дома, тех, перед кем бы он мог похвастаться удачно завершенной охотой через... сорок лет.

Леонид уверен, что теперь птица от него никуда не денется, он берется руками за брезент, которым обтянут каркас фургона, и собирается накрыть добычу отяжелевшей от сырости тканью. Птица пытается его клюнуть, но он выдвигает предплечье, и вставляет его в разверстый птичий клюв, который ей теперь уже не удастся сомкнуть. На охотника косится полный тревоги птичий глаз, по оперению прокатывается волна судороги, - птица жмется в приютивший ее угол.

Леонид заворачивает птицу в брезент, ощущает ее напрягшуюся мягкость и выпрямляется, держа свою ношу на безопасном расстоянии от лица, опасаясь то ли удара клювом, то ли аллергии из-за перьев. Ему чудятся какие-то звуки, напоминающие человеческую речь. Оказывается, это его находка что-то очень тихо говорит.

- Сколько мне осталось жить? - Пирогов внезапно и немного неожиданно для себя доверяет птице актуальный для него вопрос.

- Два года, - знакомым женским голосом отвечает птица.

- А от чего я умру? - Леня пристально смотрит на осененную брезентом птичью голову и замечает, как она начинает обретать сходство с человеческой.

- От ленивой болезни...

В окружающем его пространстве слагалась темнота. Он несколько раз сжал и разжал веки, чтобы убедиться в своем бодрствовании. Да, пожалуй, его состояние уже не являлось сном, хотя он еще не совсем понимал, где теперь оказался. Спустя какое-то время, очевидно, ограниченное секундами, он начал угадывать обесцвеченные промоины, которые, безусловно, еще нельзя было назвать светом, но, по крайней мере, это уже не был изначальный мрак. Впрочем, Леонид еще не понял, какие чувство в нем вызвало это открытие, - казалось, оно усилило тревогу, но одновременно и одарило его надеждой на обнаружение себя в реальном мире, - кто он и где?

Приятной догадкой стало то, что он находится в своей постели, - об этом свидетельствовали едва обозначенные тени на потолке и свечение из-за штор. Леонид покосился в ту сторону, откуда веяло теплым дыханием, и различил слева от себя контуры жены. Наверное, надо бы включить ночник и посмотреть на будильник, но ему очень хочется вновь утонуть в сне и, если удастся, досмотреть прерванный сюжет с говорящей птицей. Если это действительно получится, то тогда он обязательно...

2.

На протяжении своей жизни Леня задавал себе множество разных вопросов, в чем, конечно, ничем не отличался от большинства других людей, особенно, когда спрашивал себя, - что такое счастье? Насколько он помнил, ответы складывались самые разные. Это зависело от его возраста и положения. В детстве он бывал счастлив от полученной игрушки, подростком, - от пошитых персонально для него расклешенных брюк, позже, - от завоеванного поцелуя... А вот недавно он испытал подлинное счастье ночью, когда нагрузил себе на поднос несколько пирожков, испеченных Катюшей, поставил стакан с чаем, благоухающим жасмином, розетку с вишневым (также домашним!) вареньем, и возлег на диван перед мерцающим телеэкраном. Жена находилась тут же, доверчиво касаясь его своим нагретым под одеялом телом, - она уже спала и как всегда не реагировала на его приглушенную возню. А в соседней комнате спали их дети, сын и дочь, обретенные ими в этом вполне счастливом браке. Бывает же так!

Пирогов понимал, почему он ощущает себя счастливым, - у него есть жилье, семья, работа, здоровье. Да, он уже не мечтает удивить мир своими талантами, - он всего лишь журналист и ведущий телевизионной программы, немного актер, но и этого ведь вполне достаточно для счастья! Правда!

Пожалуй, Леонид не исключает того, что он вдруг совершит нечто непредсказуемое вследствие чего окажется в центре внимания жителей хотя бы своего города. Такое с ним уже случилось около двадцати лет назад. Впрочем, тогда не один обнаружил в себе новые качества, - тогда о своем "Я" заявили миллионы...

- Слушай, Катюня, а что такое ленивая болезнь, а? Как ты думаешь? - отвлекся Пирогов от своих размышлений, проиллюстрированных исцарапанными временем видениями перестроечных митингов и демонстраций, или же, наоборот, вернулся к своему основному на данный момент занятию, - завтраку.

- А что это ты вдруг? - все еще с улыбкой спросила женщина, но ее тон тут же обрел тревожные ноты, а на лице возникло испуганное ожидание. - Ты себя плохо чувствуешь? Ночью, да? Давление, сердце?

- Да нет, милая, все нормально! - успокоительно растопырил пальцы левой руки Леонид, поскольку в правой у него колебалась чашечка с кофе. - Просто мне тут кое-что приснилось, в том числе некая птица, которая предсказала мне смерть от ленивой болезни. Вот я и гадаю, - что это за недуг ко мне напросился? Ленивая болезнь, ничего себе, да? Даже, кажется, что я где-то о чем-то таком уже слышал. Но вот где, когда, ума не приложу!

- Значит, у тебя эта мысль пришлась на кусочек извести, - с облегчением улыбнулась жена. - Подожди, я сейчас в соннике посмотрю, что это, во-первых, за птица такая? Она, кстати, какой породы, блондинка, брюнетка?

- Бритая! - причмокнул Пирогов, проглатывая последний глоток. Он поставил чашку на стол и привычно коснулся левой рукой правой груди.

- А как у тебя эта штука, болит? - Высматривая что-то на книжной полке, Катя отследила нервный жест мужа, и озабоченно изогнула свои темные тонкие брови.

- Я бы сказал, гудит. - Мужчина помял свое тело и резко убрал руку, найдя для нее место на столе.

- Золотая лошадь. Это не то. Черствый хлеб. Тоже не то. Так... - Женщина продолжала листать книгу, поглядывая на мужа. - Может быть, ты все-таки куда-нибудь съездишь? У тебя ведь столько знакомых?

- Может быть... - отозвался Леонид. - А зачем? Если это - то, тогда уже сама понимаешь, с кем надо вести беседы. Правда, я где-то как будто слышал о том, что с годами оно гораздо степеннее развивается, поэтому зачем спешить?

- Не знаю, - Пирогова закрыла книгу. - Наверное, чтобы успокоиться?

- А если не успокоят? Что тогда? Ты же сама знаешь, какие мужчины трусливые, как страусы.

- А ты не хочешь позвонить Житейкиной? - Екатерина со строгой заботой посмотрела на мужа. - Она ведь столько лет в этой системе отработала. Хотя бы посоветует, куда лучше обратиться.

3.

- Слушаю вас, - раздался гостеприимный голос Алевтины Карловны и через полсекунды, за которую Леонид Сергеевич, конечно, ничего бы не успел произнести, да он и знал по опыту, что так оно и будет, - полсекунды и взрыв нервных нот: - Я вас слушаю! Кто это?!

- Здравствуйте, Алевтина Карловна, это - Пирогов, - признался Леонид, вычленяя слова, произносимые Житейкиной, из громких выкриков и стрельбы, исторгаемых в ее квартире из телевизионных динамиков.

- А, Ленечка! - обрадовалась Житейкина, и ее тон тотчас обрел покровительственную самоуверенность. - Здравствуйте, Ленечка! Одну секунду, я только сделаю потише телевизор... Как хорошо, что вы мне позвонили! Я вас иногда вижу по телевизору. Хорошо выглядите. Хорошая программа. Я считаю, что такие программы нужны людям. Я очень была рада встрече с писателем... Да... А как у вас дела?

- Да, вы знаете, в общем-то, все нормально. Да, все нормально, - подтвердил Пирогов. Он обращался к женщине по имени отчеству, потому что, когда он был еще мальчишкой, она уже была вполне взрослой женщиной. Несмотря на то, что с годами масштаб этой дистанции все больше нарушался, Леня сохранял уважительную форму, установленную им между собой и Алевтиной около сорока лет назад. - Сейчас я тоже сделаю потише, а то вы меня, наверное, плохо слышите, - догадался Леонид о том, что его собеседница смотрит тот же фильм, что и он, и теперь, наверное, недоумевает, что это за эхо осталось в ее ушах, и не его ли она уже слышала, усмиряя собственный аппарат? - А как вы? Как здоровье? Без проблем?

- Ну, что теперь мое здоровье? Вы же знаете, сколько мне лет? В эти годы уже от здоровья мало что остается, - объемно вздохнула Житейкина. - Как говорится, день прошел и, слава Богу!

- Ой, да что вы, Алевтина Карловна! Вам-то сетовать! Вы - в прекрасной форме! - Пирогов поднял указательный палец навстречу вошедшей в комнату жене и притянул его к своим губам. - Мы все с вас берем пример!

- Это Аля, да? - почти без звука прошептала Пирогова, чтобы удостовериться в своей догадке. - Ну, что она говорит?

Второй вопрос был уже совсем лишним, потому что Житейкина еще ничего не успела сказать, и Леонид готов был сообщить об этом жене, но за годы совместной жизни он ее прекрасно изучил и знал, что в этом нет необходимости, а лучшим ответом на все ее вопросы станет его нежная ласка, - он протянул женщине свою руку, и она начала устраиваться рядом с ним на диване.

- Да пример-то, я вам доложу, не самый лучший! - незримо покачала серебристой головой Алевтина. - Ну, а что у вас, какой-то вопрос?

- Да, я по тому вопросу, помните?.. Относительно своего здоровья... или нездоровья, - продуманно замялся Леонид Сергеевич, чтобы амортизировать слагающееся звуковое определение причины своего дискомфорта. Катя прижалась головой к его груди, и он подумал, что так, наверное, она пытается избавить его от допустимого, но никем еще не обнаруженного недуга. - Нельзя ли куда-то подойти чтобы как-то проконсультироваться? Я бы, конечно, и сам обратился, но в таких случаях, знаете... Это также как с адвокатом. То есть, пришла повестка, а ты тянешь и мотивируешь: Я, мол, с адвокатом, ладно?

- Знаю-знаю, Ленечка! Мне-то не знать, что бывает в таких случаях! Только я вас уверяю, зря вы так сразу реагируете! Лично я больше чем уверена в том, что в вашем случае все обойдется, как принято выражаться, легким испугом. И это - максимум! Но вы совершенно правы в том, что необходимо обратиться к специалисту. Главное, никакой самодеятельности и никакой мнительности! Вот с этим нужно быть строгим, хотя все мы, само собой, нервничаем и имеем склонность к самовнушению. Я, кстати, совершенно уверена в том, что на самом-то деле все ваши... Да, нет, ладно, об этом сейчас не стоит, а то вы... Хорошо, так что же придумать? - задала Житейкина вопрос самой себе или некому бесплотному собеседнику, к которому Леня, как он полагал, не имел никакого отношения. - Скажите, а вы когда готовы подъехать? Ну, в том случае, если я, скажем, договорюсь в одном местечке, скорее всего, в ГОДе?

- Да, практически, в любой день! В данном случае я - заинтересованная сторона, поэтому, как скажете, я так и сориентируюсь, - предъявил полную готовность Пирогов, не удосуживаясь задумываться над странным словом или аббревиатурой, замкнувшей последнюю фразу его собеседницы. Жена уже доверчиво замерла на его груди, и он подумал о том, что мужчина и женщина по очереди проигрывают роли детей, - вот сейчас она его дочка, а через какое-то время, может статься, всего лишь через несколько минут, он сам почувствует себя маленьким и беззащитным.

- Хорошо, это очень хорошо, что вы уже готовы! Так-так-так, сейчас-сейчас, я только немного подумаю. Что у нас на этой недели? Ага, а кто же там еще остался? Кораблев? Да-да, именно Кораблев! Евгений Витальевич. Значит, в ближайшее время я на него выйду, а когда? Да прямо завтра. - Алевтина повысила голос, что у нее получалось органично и правильно, словно по читаемой партитуре. - Хорошо, давайте, Ленечка, сделаем вот что, - я договариваюсь с Евгением Витальевичем и сразу вам сообщаю, когда и что. Так годится?

- Конечно, годится! А вы сами теперь там не работаете... - задал Леонид опасный вопрос и, еще не слыша ответа, уже понял, что теперь этот разговор станет очень продолжительным. Он гладил мягкие волосы жены и размышлял о том, сколько же ему действительно осталось жить на этом свете, и что будет дальше? Хотелось бы, чтобы все обошлось. Да, чтобы все обошлось, как и раньше, когда над ними начинали сгущаться тучи. Все-таки он везучий! То есть, больше везучий, чем невезучий!

- Да, Ленечка, я там больше не работаю! И мне казалось, что вы об этом знаете. Кстати, именно сегодня я там была, и меня так хорошо, так сердечно встретили, словно я никуда и не уходила. - Житейкина сделала паузу, которую она использовала для того, чтобы отметить свое значение для бывших сотрудников горделивым потряхиванием головы. Она была одиноким человек, никогда не имела детей, и Пироговы относились к ней с сочувствием. - И чаем угостили, и даже под капельницу уложили. Что это, говорят, у вас вид-то такой, будто вы всю ночь мешки перетаскивали? А я, признаюсь вам, действительно немного себя запустила, - вот все мои болячки и повылезали.

- Да, что вы, Алевтина Карловна, я вас еще раз уверяю, что вы отлично выглядите! - поспешил упредить дальнейшие подробности Леонид. - Поверьте, что это не только мое мнение.

- Верю-верю, а как же! - в меру кокетливо рассмеялась Житейкина. - Вы знаете, там за последние, ну, скажем так, пять-десять лет все очень изменилось. И я бы так сказала, что не все в лучшую сторону.

- А что такое? Нет денег? - посочувствовал Леонид традиционной российской проблеме.

- Да нет, деньги-то есть. Безусловно, это не те деньги, которые могут обеспечить должное развитие этой отрасли, но на поддержание штанов их вполне хватает. - Алевтина перевела дыхание. - Основная проблема не в этом... Видите ли, это сложно объяснить в двух словах. Я понимаю, что вы меня вполне искренне об этом спросили, но мне, честное слово, не хочется сейчас нагружать вас такими проблемами...

4.

Ночью просыпался снег, и сейчас заоконный октябрьский пейзаж выглядел необычно и вполне сказочно: из-под снега зияла зелень листвы и травы. Это больше напоминало декорацию, чем реальность. Если бы подобную роскошь смогла себе позволить какая-нибудь студия, то это бы дорого обошлось, а вот здесь, - все даром, все от Бога!

В невольном противостоянии лета и зимы можно было усмотреть несогласие природы на неизбежную смену года. За кого болел Леонид? Конечно, за лето! Однажды в детстве, когда ему было лет двенадцать, в конце августа он очень удивился тому, что ему, оказывается, уже холодно блуждать вечерами в растянутых за лето шортах и выгоревшей на плечах безрукавке. Тогда он настолько привык к своему постоянному комплекту, что оказался совершенно не готов сменить его на брюки и хотя бы утепленную рубашку, а лучше, как подсказывали старшие, демисезонную куртку.

В то лето он получил урок времени. Впрочем, это мог быть и экзамен...

Он завтракал в одиночестве: дети - в школе, жена - на работе. Геркулесовая каша на молоке, тосты с сыром, зеленый чай, черничное варенье. Да, это и есть счастье! Для него и сейчас! Это - рай! Но что произойдет с ним через пару часов, когда он... Нет, об этом сейчас совершенно не обязательно думать. Живут же люди?.. А почему он должен с этим жить? Нет, он к этому еще не готов. Может быть, в некотором будущем, когда он изменится и перестанет так чутко реагировать на все события? Впрочем, он так думал и раньше лет эдак сорок назад, когда готовился на поход к дантисту, но вот ничего же не изменилось, - он такой же мнительный и боязливый. Значит, так и останется навсегда? До самой... Нет-нет, вот эти мысли сейчас точно совершенно лишние!

Уместно ли сейчас предполагать, что все могло сложиться иначе, но у Пирогова назрело еще одно открытие: ему довольно искренне (но ненавязчиво) казалось, что текущий месяц продвинулся несколько дальше, а оказалось, что сегодня только (всего лишь!) тринадцатое число, которое, как он теперь догадывается, как раз и должно было случиться.

Из окон его квартиры (довольно относительное определение) виден проспект Художников, Судебный переулок (который в годы советской власти на некоторый срок был переименован в Вилле де Песси) и даже мизерный участок (по сравнению с ее общей протяженностью) улицы Есенина. Раньше до возведения слева от его (их) окон дома для тех, кто пережил Отечественную Войну обитатели квартиры могли обозревать улицу Сикейроса (а при чем здесь Сикейрос? Кажется, он не был соратником Ленина?) вплоть до ее пересечения с улицей Есенина (знали бы они, что когда-нибудь таким образом соприкоснутся в городе трех революций?) Теперь же, а это уже около двадцати лет, жители вольны (вправе?) упирать свои взоры в девятиэтажный дом, в окнах которого появляется все меньше пенсионеров, а все больше азербайджанцев, чей рынок расположен справа от их дома, то есть по другую сторону от универсама, если ориентироваться по дому ветеранов.

Сам дом устроен, по мнению оставшихся в нем стариков, весьма неудобно для проживания, - коридорная система, словно в общежитие или больнице, сырость и холод. Леонид Сергеевич не раз беседовал с пенсионерами, и они признавались, что с большей охотой коротали бы свои дни в малоэтажных строениях с автономным входом и прочими изысками, которые когда-то не могла им обеспечить советская власть, а теперь уж и мечтать не приходится. Их поезд ушел!

Как ему сегодня лучше одеться? Костюм или джинсы с джемпером? А ежели сразу облачиться в пижаму, чтобы оттуда прямиком отправиться по месту назначения? Или как еще выражаются, к месту приписки? Да, юмор еще брезжит. Но все-таки, во что облечься? А что это определит, в чем это ему поможет?

Леня отворил платяной шкаф, изготовленный по его заказу одним из его давних приятелей. Изделие было четырех створчатое, и ему, по мысли Пирогова, надлежало вместить большинство носильных вещей членов его семьи. Гардероб зиждился в так называемой детской комнате, но его потенциалы оказались мгновенно исчерпаны, и в коридоре был оставлен еще один шкаф, старший по возрасту, покупной, имевший три отсека, который также был переполнен. В детской имелся еще комод, кое-что висело в чулане или элементарно на крючках, но емкостей явно не хватало. Пирогов периодически проводил ревизию своих вещей и многое раздавал родне и знакомым, но вещи все равно копились, словно тесто на дрожжах и периодически начинали приоткрывать мебельные дверцы и выдвигать ящики, словно стремились наружу. Почему бы не допустить, что им становилось там темно или душно?

Возможно, все это было плодом творчества потусторонних сил, присутствие которых в своем доме, а, тем более, жизни, Леонид, кажется, никогда не исключал. Он отчетливо помнил одну историю из детства, когда в отечественной прессе процитировали западные, вроде бы, датские публикации, о том, что в некоторых квартирах зафиксированы аномальные явления. Они заключались в том, что хозяева замечали перемещение и исчезновение предметов, а в ящиках шкафов и комодов появлялась странная влага, напоминавшая испражнения.

Большая часть собственной одежды неизменно раздражала Пирогова, - он не выносил галстуков, маек, узких пиджаков и многое другое, чему предпочитал просторные не мнущиеся одеяния, например, спортивный костюм или слаксы с толстовкой. Некоторых вещей он вовсе не мог касаться руками, особенно ногтями или шероховатыми кончиками своих пальцев.

Сегодня он не изменил себе и начинал нервно примерять одни вещи за другими, отбрасывать их на диван, а позже, когда его потенциалы оказались исчерпаны, развешивать брюки и рубашки на спинки стульев. Следующим местом складирования явился письменный стол. Леонид впадал в отчаяние из-за того, что ему как всегда было нечего одеть. Надо же было до такого докатиться?! А как это произошло? Как он ничего не заметил?

Пирогов остановил свой выбор на джинсовой двойке, которую, несомненно, давно пора обновить, но вот он все не мог собраться с духом, выделить время, определиться с деньгами, - что еще? Сколько у него всегда накапливается причин, которые можно запросто исключить из своей жизни. Запросто!

Леонид подумал, что теперь он, наверное, уже окончательно оделся, посмотрел на себя в зеркало, встретился с выразительными желто-коричневыми, достаточно родными ему и, честно признаться, по-своему любимыми глазами, и вдруг заметил в своих коротких волосах седой кустик. А раньше это было? Вроде бы да. И что вот также бессовестно, посреди, в общем-то, еще вполне темной головы? Как идет время! Он еще раз взглянул на себя, и сделал открытие, - глаза стали светло-синего цвета, а волосы - желто-рыжего. Что происходит? Кто это? Неужели он?

Пирогов встряхнул головой, крупно, словно в рапиде, моргнул и еще раз с возрастающей настороженностью уставился на свое лицо. На этот раз все оказалось по-прежнему, - он шатен с темными глазами и с локальной сединой, его левая щека отмечена неглубоким шрамом, напоминающим по форме крестик. Леонид приблизил лицо и обратил внимание на то, что у него появились морщины, а на коже образовались крупные поры, особенно посередине лба и на крыльях носа. Он стал изучать свои руки, и они тоже оказались отнюдь не молодыми. Сколько же в нем уже все устаревшего, нуждающегося в профилактике и лечении! И что он еще узнает сегодня? Через каких-нибудь пару часов он уже может быть зачислен в...

У него еще есть шанс обмануть судьбу. Он еще вправе и в силах отказаться от поездки. Или уже не в силах? Сюжет должен быть завершен! Если выражаться языком его профессии, - материал должен быть смонтирован. В годы его молодости наставники не раз повторяли ему одну вещь, которую он, кроме того, и сам постоянно улавливал из окружающего мира, - каждый опыт надо завершать, иначе вся проделанная работа теряет смысл. Иначе говоря, все то, что уже обрело какие-то рукотворные формы, вновь обретет свой изначальный вид или, в худшем случае бездарно погибнет. Это, если выражаться философски, а предметно он властен привести массу примеров, хотя бы с ягодами, которые, собранные с веток и не пущенные в обработку, или обработанные только частично, бездарно сгниют, не доставив радости человеческому желудку, не продолжив свой род, благополучно упав с ветки на землю, и так далее и тому подобное.

Почему-то он настойчиво пытается отвлечь себя необязательными и несвоевременными рассуждениями, вместо того, чтобы покинуть жилье и отправиться на стоянку? Ему ведь прекрасно знакомо желание цепляться за всякую ерунду, даже пытаться совершать так называемые добрые дела, когда над тобой нависает никому еще невидимая тень, когда ты догадываешься о том, что в самое неожиданное для себя время будешь отсечен непререкаемой силой от всех остальных, все еще беспечных и живущих своей суетой. С ним это уже случалось и не раз, и в этом был некий триумф парии, жертвы, возможно (скорее всего?) справедливо наказанного грешника. Пока он еще не способен сказать, станет ли его грядущая ноша тяжелее, но когда-то ведь все равно должно произойти нечто роковое, - он ведь не бессмертен?

А как он уйдет? Тихо и безропотно или в панике и истерике? Наверное, об этой сейчас тоже невозможно ничего сказать, - он ведь еще не стоял на самой последней ступеньки перед небытием? Конечно, с ним случалось всякое, но там было больше страха перед смертью, чем ее реальная близость. Из всех ситуаций, пожалуй, приступы двухлетней давности наиболее приблизили его к тому состоянию, которое, наверное, граничит с уходом из этого мира? Причем, самым серьезным стал один из приступов, когда он проваливался в темноту и понимал, что уже почти стал безучастным в борьбе между жизнью и смертью. Самое интересное составляло то, что кроме ужаса перед переходом в другое измерение, он ощущал интерес и трепетную радость. Наверное, он не совсем солжет, если признается себе в том, что уже не очень хотел возвращаться. Это не слишком осторожно сказано?

Леонид Сергеевич сдал квартиру на сигнализацию и начал закрывать и запирать двери. Сколько раз при этой процедуре у него всплывали строки: "Мы жили за картонными дверьми..." К сожалению, он так и не смог продолжить эти строки чем-то толковым, по крайней мере, достойным их самих, а они ему нравились, и он не наблюдал в этом своей пристрастности. Наверное, поэтому он и не стал профессиональным поэтом, поскольку бывал способен родить лишь одну, максимум - две весомые строки, а все остальное казалось ему неконкурентоспособным. Впрочем, может быть он думает, что это только ему так казалось, а вот кто-то другой мог посчитать его стихосложение весьма достойным? Или он на это даже не намекает?

Мы жили за картонными дверьми,

Мы ждали коммунизма, словно рая...

Нет, это уже совершенно не современно и мало кому интересно, а молодежи и вовсе непонятно. Спроси их сейчас о том, кто такие были Андропов, Черненко или Брежнев, и что они ответят, - ди-джей или чемпион по боям без правил? А ведь он знает людей, которые утверждают, что до сих пор идет противоборство кировцев, ждановцев и других марксистско-ленинских группировок, которые он, впрочем, может не только путать, но даже и не знать, поскольку относится к другому поколению и никогда всерьез не интересовался конкретикой партийных разногласий.

Да, молодежь сейчас обретается больше в Интернете, чем в реальном мире, и это, скорее всего, надолго. Также было, наверное, и с другими эпохальными изобретениями: колесо, мяч, телефон. Конечно, глазами современника каждый шаг в развитии человечества воспринимается на гране чуда, но потом мы к этому привыкаем и совершенно не задумываемся о том, чего это стоило первопроходцам? Когда у нас ломается сливной бачок, гаснет свет или отключается телевизионная антенна, - мы взволнованны и возмущены, и мы не угадываем настойчивого указания на то, что нам пора задуматься о том, в какую мы впали зависимость от собственных изобретений.

Выйдя из квартиры, Леня принюхался: пахло сваркой, ацетоном, гниением и мочой. Наверное, где-то занимались ремонтом, а где-то изготовляли наркотики.

Пирогов миновал лестничный коридор, вышел на лифтовую площадку и нажал на одну из наполовину сожженных кнопок. Ремонтники изобрели специальное металлическое кольцо, которым довольно плотно ограждали кнопки от посягательств, но злоумышленники все равно умудрялись расплавить пластмассу. Для этого у них были сигареты, зажигалки и бенгальские огни. Противостояние созидания и разрушения было налицо. Испещренные нецензурщиной и непристойностями стены, кажется, уже ни у кого не вызывали потребности смыть их или закрасить, - в этом доме, как, впрочем, и в большинстве других, люди уже ко всему привыкли. Это стало своеобразной нормой жизни. Какой она будет через пять-десять лет?

Лет пятнадцать назад Леонид делал материал о неформальной графике: он отснял фрески в жилом и нежилом фонде, в туалетах, на заборах, в местах сборища молодежи и даже в КПЗ. В своем авторском тексте Пирогов осмысливал представленные шедевры и как преддверие Интернета, и как необходимость самовыражения вплоть до попытки приобщения к вечности. Да, по его мнению, именно таким образом некоторые люди, особенно молодые, которые еще не утратили стремления к звездам, делают заявку на бессмертие.

Лифт гудел и скрежетал, предвещая проверенную временем угрозу остановки. Леонид уже не раз собирался отказаться от принудительного спуска, чтобы использовать пробежку по ступеням в качестве утренней разминки, но каждый раз неизменно куда-то опаздывал, поэтому вновь нажимал на продырявленную кнопку, ожидая появления в расщелине между двухстворчатыми дверьми желтого света и его постепенного насыщения, - это означало, что лифт движется по шахте вверх.

Обе кабины были неизменно замусорены и залиты мочой, и это уже никого не шокировало, и с этим уже никто ничего не мог поделать. На памяти Леонида было несколько коллективных косметических ремонтов внутренней обшивки лифтов, но красота беспокоила окружающий мир, и на стенах вновь появлялись чьи-то клички и имена, телефоны и призывы, а на потолке зависали плевки и использованные презервативы.

Оба лифта, которые обслуживали парадную Пирогова, были легковыми. Он не сомневался в том, что один из них должен был стать грузовым, но этого почему-то не получилось. Этот дом вообще был несколько необычным: по слухам он проектировался как девятиэтажный и был предназначен для кооператива, но потом что-то произошло, по слухам его ненормативно скособочило из-за нахождения под фундаментом подземного водотока. Тогда здание передали городу, надстроили еще три этажа и предоставили очередникам. Здесь часто гас свет, и это объясняли тем, что дом неправильно подключен, перекрывали воду, - в общем, проблемы жилкомхоза начались здесь гораздо раньше, чем в других домах, и в этом смысле их дом стал своего рода первопроходцем.

Печальную славу снискала и парадная Леонида: здесь постоянно клубились алкоголики и наркоманы, - они абонировали скамейку и устраивали здесь застолья и своеобразную процедурную для инъекций, оставляя после себя пустые бутылки и употребленные шприцы. Здесь часто дрались, ночами отсюда раздавались пьяные песни и крики о помощи, а в парадной или около нее периодически возникали мертвые тела.

К Леониду Сергеевичу завсегдатаи его парадной и прилегающего к ней пятачка потрескавшегося асфальта относились по-свойски, - они видели его несколько раз в эпизодических ролях в детективных сериалах и мелодрамах, иногда попадали на его программу, и им определенно льстило общение с актером и журналистом. Просмотрев очередной сериал, они обращались к нему по тому имени или кличке, которую имел его герой, и дружно смеялись. "Адвокат Галюцоген, а почему вы не своим голосом разговаривали?" - хрипло запрашивали они соседа, уловив в озвучивании чужие интонации. Или: "Мустафа Ибрагимович, где вы, если не секрет, пятьсот косарей зеленых затаили?"

Пирогов сочувствовал этим разрушенным людям, угадывая их слабости, в то же время отчетливо сознавая, каким образом они добывают деньги на утоление своих пороков. Иногда кто-то из них предлагал ему автомагнитолу или колеса, а на своем последнем этаже он часто видел выпотрошенные женские сумочки или барсетки. Такова была экология жизни.

Если Леонид планировал идти на стоянку, то тогда он выходил во вторую дверь, расположенную по другую сторону дома. Существовала еще и третья дверь, ведущая непосредственно на лестницу, которая не имела, да и не могла иметь никакого сообщения с первым этажом, поскольку между ней и дверью, ведущей во двор, наличествовала четвертая дверь, за которой находился мусоропровод. Вот такая образовывалась хитрая система. Только непонятно, зачем? Многие из тех, кто впервые сталкивался с подобной планировкой, никак не могли понять, а где же здесь лестница, и существует ли она вообще? Переход от лифтовой площадки на лестницу проходил через лоджию, и это, действительно, вызывало много вопросов, например, в случае эвакуации. Сама лестница была узкая, и по ней нельзя было пронести крупногабаритные предметы, поэтому, когда двадцать пять лет назад в этот дом вселялись первые жильцы, то они были вынуждены транспортировать отдельные вещи через лоджии и балконы.

У дома имелось много чудачеств, одним из которых являлось наличие балконных дверей со стороны двора вплоть до седьмого этажа. Интригу составляло то, что балконов там не было.

Отворив дверь во двор, Леня сразу выделил среди разномасштабных людских фигур бородатого мужчину в коричневом ватнике. Он уже настолько привык встречать по пути на стоянку этого инвалида с палкой и с абрикосовым пекинесом, что заранее готовил несколько реплик для неизбежного разговора о мировых проблемах. Пирогов никак не мог запомнить имя-отчество этого человека: то ли Александр Васильевич, то ли Василий Александрович. Признаться, с ним очень редко случались такие конфузы, но вот с эти персонажем это превратилось в хронику.

- Послушайте, уважаемый! - улыбнулся сквозь бороду инвалид. - Кстати, приветствую вас!

- Взаимно! - кивнул Пирогов, без малейшей надежды обойти своего частого собеседника. - Как успехи, Александр... Василий... Алекс... У вас все в порядке?

- Все в порядке - батальон на физзарядке! - отрапортовал житель соседнего дома, исказив в стеклах своих очков гаражи и контейнер для мусора. - У меня все отлично! Просто отлично! Теперь посмотрите сюда! - Инвалид замкнул большим пальцем словно задвижкой мизинец и безымянный и растопырил кверху средний и указательный. - Я вас вот о чем хотел спросить: что, по-вашему, значит этот жест?

- Либерти? Свобода, да? - Леонид замедлил шаг, не намереваясь останавливаться. - Честно говоря, я где-то об этом читал, но сейчас... У меня где-то дома...

- Вот то-то и оно! - обрадовался бородач и вдруг командно блеснул очками: - Бонапарт, ты где? А, вот он, иди сюда! - Разобравшись с собакой, инвалид потянулся рукой к Пирогову, собираясь к нему прикоснуться. Леонид уже знал эту манеру своего знакомого, также как его склонность максимально приближать свое лицо к собеседнику, что было чревато непреднамеренными брызгами слюны, поэтому он продолжал ходьбу. - Мы все что-то когда-то читали или слышали, а на поверку оказывается, что ничего конкретного не можем сказать. Вот то-то и оно, товарищ телеведущий!

- Ладно, Васи... Алекс..., я сейчас тороплюсь, у меня съемки. Давай как-нибудь потом... - Леонид понимал, что инвалид уже вполне удовлетворен его незнанием и теперь, как обычно, начнет делиться своими странными знаниями.

- Значит, начнем с того, для чего было изобретено христианство? - Инвалид пытался догнать Пирогова, но тот как бы невзначай наращивал темп, и расстояние между ними неуклонно росло. - Что вообще означает крест, а?

- Ереси-ереси! Ты, Алек... Вас..., ты не впадай в грех! - Леонид Сергеевич как всегда счел необходимым предупредить инвалида о его богохульных речах, хотя и понимал, что все это пока что бесполезно. В орбите его друзей, да что говорить, родственников, были и язычники и атеисты!

- Эти штучки известны еще со времен древнего Египта, товарищ телеведущий! - не унимался бородач. - Бонапарт, ты куда опять подевался? Иди сюда!

Пирогов продолжал дистанцироваться и, оглянувшись, заметил, что из парадной, возле которой находился инвалид, вышел другой ущербный человек, - это был высокий истощенный дебил по имени Паша. У него была очень большая голова с крупными чертами лица и мутно-голубыми, разъехавшимися в разные стороны глазами. Наблюдая за его лицом можно было согласиться с тем, что человек - венец творения, потому что в нем угадывались черты пресмыкающихся и рыб, птиц и млекопитающих, фигура же его, особенно в динамике, напоминала чем-то таракана.

Александр или Василий очень обрадовался встрече, остановил Пашу своим командным тоном и пустился в активные объяснения, из которых до Леонида долетали различимые слова "инквизиция", "товарищ Сталин" и "анархия".

До автостоянки Пирогову предстояло пройти стройку, где он успел перезнакомиться со всеми сторожами, вернее, это они узнавали его после просмотра телевизора и для начала осторожно спрашивали, не имеет ли он какого-нибудь отношения к телевидению? Когда Пирогов сообщал им то, что он, - автор и ведущий программы "Анатомия творчества", мужчины облегченно вздыхали, словно он добровольно сознался им в том, что мог еще какое-то время скрывать. Так завязывалось знакомство, так распространялась зона его узнаваемости.

Приятельские отношения оформились у него и со сторожами стоянки, кое-кого из которых он уже знал до ее размещения здесь, в кармане на углу двух проспектов, - Северного и Художников. Отсюда был виден парк, но панораму постоянно пресекали автомашинами, особенно неуклюже это делали тяжеловесные фуры, оставлявшие за собой фиолетовый шлейф копоти. От транспорта было шумно и смрадно, и только ночью и рано утром, когда вереница машин редела, можно было почти беззаботно любоваться парком. Там пели птицы, там было загадочно и волшебно, там остались детские мечты и мальчишеские тайны.

В городке строителей, отделившем стоянку от Северного проспекта, прижилась рыжая дворняга, в экстерьере которой было сложно угадать ее предков. Когда у собаки подходила пора течки, здесь начиналась неформальная выставка пород и гибридов, - всех этих кобелей манил сюда инстинкт продолжения рода, и каждый из них стремился овладеть пустующей сукой. Они выясняли между собой отношения, дрались, кто-то брал верх и после этого бесцеремонно осаживал остальных, пока не появлялся некий более крупный и опытный в драках, - он побеждал и становился новым лидером стаи.

Так продолжалось до тех пор, пока рыжая обольстительница не утолялась и не начинала отпугивать от себя утомивших ее кавалеров. Тогда собачья свадьба заканчивалась, и кобели возвращались к своему образу жизни. Некоторые из них пытались закрепиться на стройке, но это по каким-то собачьим правилам не получалось, и рыжая по-прежнему оставалась главным четвероногим сторожем, - она лаяла на людей необычного вида или обремененных какой-нибудь крупной ношей, носилась за проезжающими машинами и учтиво виляла хвостом всем тем, кто был причастен к стройке и стоянке, - это были свои!

5.

Он много раз задумывался о том, насколько более удачно могла бы сложиться, скажем, его судьба, если бы процесс вызревания полезных мыслей в его мозгу совпадал с теми ситуациями, когда он имел реальный шанс совершить соответствующий сугубо созидательный поступок. Леонид должен был себе сознаться в том, что с ним это случалось крайне редко, если вообще случалось, - чаще всего он оказывался неготовым, хотя были и такие истории, в которых он ощущал себя потерявшим интерес к тому или иному начинанию. Впрочем, случалось и так, когда выстраданные Пироговым мысли оказывались не оцененными его собеседниками. Вначале его это обескураживало, но позже он догадывался, что избранные им люди просто не готовы для их восприятия. Бывало и так, когда он чувствовал себя несколько перезревшим для чужих откровений. Подобные раздумья приводили Леню к выводу о том, насколько действительно сложно людям, даже самым близким, понять друг друга, а, тем более, вершить задуманные общие дела. Действительно, сколько раз он сам доходил до изнеможения, пытаясь объяснить кому-то абсолютно очевидные для него аксиомы!

Да, это все так, и он без всяких сомнений допускает, что это вполне может оказаться небезынтересным сырьем для очередной дискуссии в его творческой лаборатории, но у него определенно БОЛИТ ГРУДЬ! Сейчас он - в своей машине, за рулем, относительно бодр, энергичен, с мыслями о грядущем, с верой в свое бессмертие... А что наступит ПОТОМ? ПОТОМ, ЕСЛИ? Его первая мысль, первое действие? Никита Б. говорил, что если "что" (а "что", Леня уже и не помнил, да, в общем-то, это было и не столь важно, - важен был сам ход мыслей этого приблатненного молодого человека!), то он разгонится на своей "тойоточке" по Московскому проспекту во весь опор и врежется в памятник Победы.

Никита обсуждал варианты своего допустимого (неизбежного?) самоубийства с улыбкой, а погиб через пару лет в Париже от передозировки наркотиками, которая, как допускали близкие к нему люди, могла быть устроена вопреки его воли...

Аркадий В. (а это уже человек из сферы ритуальных услуг), получив точный диагноз онкологии, подумывал об использовании своего любимца - помпового ружья.

Но большинство из тех, кого разили болезни и неудачи, надеялись на достаточно удачный исход, находили в себе силы и, часто, вопреки летальным прогнозам, выходили из этих боев, по крайней мере, живыми. Во всяком случае, подобная видимость сохранялась.

Антонина Юрьевна, известный в городе человек, один из лучших адвокатов, - она узнала об этом очень поздно, может быть, даже и не узнала, а в большей степени догадалась, то есть спровоцировала свои знания разговорами о том, что теперь, дескать, уже все равно, потому что она понимает, к тому же ей, в свою очередь, уже сказали и так далее.

Если верстать эту грустную историю с начала, то вот само начало наступило слишком поздно, - все уже было слишком запущено. Врачи говорили, что ее уже поздно оперировать, потому что на такой стадии... да, на такой стадии, понимаете, это уже, - все! О чем можно рассуждать, когда у больного метастазы в печени? Но врач все-таки пошла, если можно так выразиться, навстречу и взяла Тоню Млечную на операцию. Ей удалили все, что могли, успокоили тем, что это случается у многих, особенно сейчас, в такое непредсказуемое нервное время. А рак, это ведь, прежде всего, нервы, ну, да, именно нервы, вот с них-то и надо начинать, но как начинать, когда...

Ей дали полгода, от силы год, потому что больше просто не вытягивают. Но вот уже три года, как она мучительно затухает, - вначале у нее начало болеть колено правой ноги, и все это списывалось на артроз, потом он упала прямо у себя в квартире и сломала шейку левого бедра. В больнице ей сказали: возможны спицы, но это, - не для вас, это - серьезный риск уже не встать.

Альтернатива заключалась в замене сустава. Тоня согласилась. Один человек (и им оказался Пирогов) ссудил ей деньги, всего около двух тысяч долларов, и ее повезли в операционную. Все прошло и, главное, завершилось удачно. Но колено заболело еще сильнее, совершенно невыносимо, а к нему вдруг прибавилась спина. Хирург, заменивший Антонине сустав, объяснил ей, что это - остеохондроз, а родственникам и уцелевшим друзьям объявил о том, что пока еще не понимает, как эта женщина остается в живых при таком тотальном распространении метастаз?

Вернувшись домой, она пыталась ходить, но это становилось нетерпимой пыткой, от которой она теряла сознание. Через полгода Млечная вновь оказалась у своего спасителя, он сделал ей несколько анализов и отпустил, объяснив, что в ее организме почти полностью иссяк кальций, и это уже называется остеопороз, - оттого и боли, оттого и бессонница, оттого и невозможность стоять на ногах.

Леонид привез Тоне инвалидное кресло, но она уже не могла сама в него перебраться. Иногда ей помогал сын, но чаще всего он отсутствовал или просто к ней не подходил, с испуганными глазами наблюдая за матерью из темной прихожей, увешанной пыльными вещами давно умерших людей, и она не имела возможности перемещения по квартире.

Сын Тони, Мирон, с младенчества числился в семье гением, но окружение семьи считало его несколько странным, а со временем вынуждено было себе сознаться в том, что мальчик растет не совсем нормальным. Он не признавал своего имени, считая, что Мирон, - это кто-то другой, с кем его постоянно, а, может быть, и злокозненно путают. На самом деле его должны были звать Санчо, а Антонину - Вандой, причем, Ванда не является его матерью, каковой он вообще не знает.

Подобная метаморфоза в отношении к собственному имени и уверенностью в отсутствии родной матери произошла после того, как Мирон спросил у своей бабушки Ольги Мироновны, приходившейся матерью Антонине, - кто его отец? Не считая возможным раскрывать внуку семейную тайну, Ольга Мироновна сказала, что она этого, к сожалению, не знает.

- Ах, у меня нет отца?! - воскликнул по семейному преданию мальчик. - Значит у меня и матери нет! Я - подкидыш!

История с отцом действительно представала слишком печальной для того, чтобы правдиво изложить ее ребенку. Генрих Матвеевич, от которого Тоня забеременела, был ее лет на десять старше и работал в той же юридической консультации, что и Млечная. Их роман образовался неожиданно для всех окружающих и, может быть, в каком-то смысле для них самих. Узнав о том, что Млечная беременна, Генрих выступил категорически против рождения ребенка. Женщина не понимала его позиции, считая это зачатие своим счастливым шансом, - ведь ей уже было далеко за тридцать! Делать аборт от любимого человека? - Нет, решила Антонина и начала готовиться к предстоящим родам.

Через несколько месяцев после рождения ребенка, Генрих навестил Ольгу Мироновну в отсутствие дочери и сообщил ей причину своего нежелания иметь детей, - некоторые члены его семьи и, кажется, родная мать, - все они страдали шизофренией...

Недавно Антонина вновь оказалась на знакомом ей травматологическом отделении. Она упросила врачей неотложки отвезти ее в больницу все к тому же хирургу, заменившему ей сломанный сустав. Она, наверное, не понимала или осознанно не хотела понимать того, что он - травматолог, а нисколько не онколог. Ей определенно был симпатичен этот высокий мощный мужчина, перед которым она, распластанная на больничной койке, выглядела ребенком. У нее и раньше случались такие странные истории, когда она произвольно домысливала свои возможные, а чаще и невозможные отношения с мужчинами, которые в ее фантазии вызревали в тяжелые романы, где любовники непременно клялись в своей преданности, мечтали о браке и совместных детях.

В дверях палаты, в которой разместили Млечную, были вставлены рифленые мутно-желтые стекла. Леонид угадывал сквозь них свет и очертания человека, лежащего на кровати. Он приоткрыл дверь, заглянул в палату и заметил, что Тоня не совсем прикрыта одеялом и сосредоточилась на каких-то манипуляциях с надувным резиновым кругом. Женщина что-то произнесла, он извинился и притворил дверь.

Постояв полминуты у дверей, Пирогов постучал и предпринял вторую попытку. Больная уже натянула на себя одеяло и теперь внимательно вглядывалась в визитера. Ее кровать стояла справа от входа, головой к окну, а у противоположной стены на такой же кровати лежала еще одна пожилая женщина. Ее правая нога была забинтована и положена на подушку. Ближе к окну стояла третья кровать, но она была пустая и не хранила следов чьего-либо пребывания.

Тоня начала говорить с гостем, еще не признав его, а речь ее оказалась тяжелой и замедленной.

- Может быть, ее обкололи какой-нибудь наркотой, чтобы она не чувствовала боли? - предположил Леонид Сергеевич. - Или хотя бы не так от нее страдала?

Опознав пришедшего, Млечная сообщила, что у нее приключился инсульт, только она не способна ему сейчас сказать достоверно, да, впрочем, и врачи тоже, когда и где это произошло, - дома, в машине неотложной помощи или уже здесь в больнице, а если здесь, то в приемном покое или палате? Она использовала в своей речи привычные Пирогову юридические формулировки, что позволило ему сделать неожиданное открытие, - да она же просто никому не доверяет! Ну, да, у нее наступила глубокая профдеформация! Она во всем пытается усмотреть корыстный умысел или еще какую-нибудь бяку! Конечно-конечно, не случайно же Тоня почти всю свою адвокатскую практику защищала убийц, - областную молодежь, совершавшую порой изуверские убийства.

Леонид вспомнил, как он обращался к Тоне во время съемок передачи, посвященной последователям Родиона Раскольникова. - Раскольниковы - на потоке, - произнесла во время интервью Млечная, и ей ли было этого не знать?!

Пирогов познакомился с Тониной соседкой по палате, - улыбчивая женщина лет сорока пяти с плохими зубами рассказала, что сломала голень, катаясь на коньках. Ей уже сделали операцию, и теперь она ждет сращивания костей. Пока они общались, в палату плавно затекла пенсионерка с редкими растрепанными седыми волосами, обрадовалась, что здесь лежат женщины (а как могло быть иначе?), подошла к уготованной ей кровати и поведала свою историю. Она спешила на троллейбус и упала, встала, пошла на рынок, купила, что планировала, опять побежала за транспортом, села в троллейбус и не расслышала, как кондуктор несколько раз уведомила ее о том, что машина отправляется в парк. Оказавшись в парке, старушка выгрузилась из троллейбуса и пошла на выход, потом она опять села на троллейбус. Потом доехала домой... Она говорила тихо и не очень внятно. Леонид подумал, что это, наверное, какой-то периферийный выговор, который для него оказался непривычен. Из обильной речи новенькой он уловил, что она повредила или даже сломала себе двенадцатый позвонок, и произошло это четыре дня назад, и вот все это время...

- О, господи! - подумал Пирогов. - Это же - Россия! Вот этим-то мы и сильны и за счет этого - непобедимы! Какое пренебрежение к своей плоти, жизни, душе! А взять ту же Тоню, - она ведь убежденный атеист! Как же ей помочь, если она не признает Бога!? Не за это ли ей даны такие мучения?

Он чувствовал, что уже пора прощаться и сделал это, спросив, что Тоне привезти, словно бы запамятовав хорошо известные ему черты ее характера, - ничего не надо, не утруждай себя, зачем зря беспокоиться...

6.

"Березовая аллея". "На Березовую". "Меня послали на Березовую". "Вы были на Березовой?" "Ну, это уже на Березовую!"... Сколько раз он слышал подобные вариации, сколько раз он проезжал мимо этого заведения и по Каменно-островскому проспекту, и по набережной, и даже по самой Березовой! Но, смешно сказать (а очень ли смешно?), - он никогда не отождествлял эту территорию с той самой Березовой, досье на которую копилось в его голове! Так вот же она, Березовая, тот самый дом, тот же забор, та же будка с охраной, те же самые собаки, что и пять, и десять, и тридцать лет назад! - Это же такая сказка про Березовую аллею, неужели ты ее не слышал? Мрачная сказка, для взрослых...

Ах, да, чуть не забыл, здесь же еще и Каменный остров! И про него он тоже кое-что слышал, - когда речь заходила о Березовой, то знатоки добавляли: Ну, так это же - на Каменном! Или сразу говорили о Каменном, где находится печально знаменитый диспансер, как только что выяснилось, с романтической аббревиатурой ГОД...

Пока он волен полагать, что его, возможно, временным преимуществом перед теми, кто пришел сюда не в первый раз, либо направленными в это заведение с определенностью своей причастности, является то, что он еще НЕ ЗНАЕТ! Более того, может быть, он сам все и ВЫДУМАЛ!

В его биографии бывали всяческие курьезы. В четырнадцать лет он надумал заниматься культуризмом, и однажды, когда пристально изучал свое мужающее тело, ему вдруг показалось, что у него разошелся пупок и за ним угадываются кишки. Мать действительно много раз предупреждала его о том, насколько опасно поднимать непосильные тяжести, из-за чего способна произойти масса неприятностей, в том числе и развязаться пупок.

Когда Леня поделился своими подозрениями с Вероникой Тимофеевной, она мельком взглянула на его пупок, и, видимо, под воздействием сыновних слов и его перепуганного лица, тотчас поверила в самое худшее и повезла мальчика к знакомому профессору.

В больнице Леню встретили как старого знакомого, поскольку он уже бывал здесь с разными травмами: однажды у него застрял в ухе карандаш, в другой раз он пробил себе левую ладонь шурупом, был и вовсе пикантный случай, когда у него из-за неуемного рукоблудия распухло левое яичко, - и все эти вопросы решались в заведении, где его мать долгие годы отработала секретарем главного врача.

Вначале профессор хирургии отнесся к пупку с должным вниманием, но, осмотрев подростка, звонко шлепнул его по ягодице и отпустил с миром. История с пупком оказалась результатом чрезвычайной мнительности Леонида, унаследованной им от Вероники.

Обычно его спасало другое, - его неизбежное вдохновение. Да, он обретал его почти всюду, потому что... Но должен ли (и сможет ли) он даже самому себе расшифровывать все нюансы этого загадочного процесса? Может быть, действительно вполне достаточно утешить себя тем, что любые его злоключения окупались наблюдениями за людьми, их мимикой и манерами, обретением тем и сюжетов, что в итоге завершалось телесюжетом или даже документальным фильмом. Он всегда и всюду умел увидеть кадр и, еще не ведая финала очередного опасного виража своей судьбы, уже начинал мысленно проводить никому пока неведомые съемки.

Наверное, трудно отыскать место, где бы он не обретал вдохновение, и интерес, и желание... Даже если исключить людское наполнение, он всегда волен обратиться к чему-то зримому, что смогло бы ему напомнить, намекнуть, заставить почувствовать... Ах, эта дробь многоточий...

Его выручает и запах, и осязание, и, может быть, лучше всего, - память, которая раскручивает воображение, будоражащее бесстыдные (безбожные) фантазии, переходящие порой в бред...

Итак, он еще не зашел, не поздоровался, не сконструировал в меру лукавые глаза (послушай, тебе уже - пятьдесят, может быть уже хватит ОБ ЭТОМ?)

О, нет! В этом отношении он уже все продумал и объяснил самому себе (а это - не главное ли?), что все люди неизменно играют в "м" и "ж", а если они этого пытаются избежать, то зачастую сама жизнь заставляет их согласиться с предложенной ролью...

В здание диспансера Леня зашел бодро и независимо. Здесь толпились люди, - одни - в гардероб, другие - в регистратуру. Гардеробщиком оказался молодой человек с вяло работающей левой частью тела и с неподражаемо усеченным затылком. Пирогов подумал, что этот парень, наверное, член общества инвалидов, порадовался, что у него есть хоть какая-то работа, сдал свою куртку и направился к трем людским потокам, обращенным к различным окнам регистратуры. Здесь он быстро сориентировался, куда ему предстоит выстаивать, достал записную книжку и стал выверять свои ближайшие планы, вычеркивать уже завершенные дела и вписывать новые, постоянно приходящие ему в голову.

Все три очереди двигались мучительно медленно, люди нервничали и переругивались, кто-то пытался прорваться к окну без очереди, мотивируя это тем, что уже отстоял все, что было положено, а теперь осталось только отдать или взять какую-то, в общем-то, никчемную бумажку, спросить два слова или столько же их услышать.

Очередь начинала бурлить и выплескивать в адрес одиночек оскорбления, но это здесь никого не задевало и не останавливало, - каждый оставался в своей оболочке, именуемой все еще страшным и все еще не узаконенным для Леонида словом онкология.

Пирогов исследовал окружение и невольно останавливал взгляд на наиболее поразивших его персонажах. В очереди стояла женщина в шляпе, несколько напоминающей шлем с поднятым забралом. Неожиданно она довольно резко избавилась от своего головного убора, предъявив почти полностью облысевший череп. Ее оплавленные болезнью глаза встретились с изучающим взглядом Леонида. Мужчина перевел глаза в сторону гардероба и тут же остановился на матери с сыном: у женщины визуально было все в порядке, а мальчик оказался тоже облысевшим. На его черепе темнели свежие шрамы, а на тонкой шее висел на красно-белой тесьме очень маленький мобильник.

Когда Пирогов все-таки оказался у вожделенного окна самым первым, единственным и никем не унижаемым извне, он ссутулился, пытаясь пристроиться к прорези, рассчитанной очевидно на увядающие тела, и протянул свои документы.

Регистратор начала задавать Леониду Сергеевичу вопросы, среди которых несколько раз прозвучало слово направление. Ах да, ну, конечно же! Как же он может рассчитывать на прием, да и вообще хоть на какое-нибудь участие в своей судьбе, если у него нет направления?! А его у Пирогова действительно нет и никогда не было! А почему? Да потому что он всего лишь созвонился со своей давней знакомой и попросил ее о протекции. Хотя, вполне допустимо, что все могло сложиться и без ее усилий. В любом случае, он еще не знает, что ему теперь сказать этой женщине, в лицо которой он постоянно всматривается и постоянно его забывает. Наверное, он объяснит, что ему сказали предъявить в диспансере карточку из поликлиники и - все. И все! Вот именно! Ведь ему так сказали, поэтому он так и сделал. Как все однако, просто! Неужели у него получится? А как же может быть иначе? Ну, вот и получилось! Регистратора вполне устроила его версия, и она уже возвращает ему паспорт, карточку и какую-то вновь заведенную на него бумагу. Так это же победа! Но ради чего? Что дальше? Впрочем, женщина присовокупляет фразу о том, что ему все-таки будет не лишним в следующий раз, если он еще намерен сюда обратиться, захватить из своей поликлиники направление. Нет, это ни то что обязательно, но вот, если...

Леонид отходит от окна регистратуры, всматривается в толпящихся людей и вспоминает картины древних мастеров, проиллюстрировавших круги ада. Да, ему знакома мысль о том, что и ад и рай находятся здесь, на Земле, во время нашей жизни. Существуют еще версии о переселении душ, которые... Ну, нет, право, хватит, - ему достаточно и этих фигур, которые выглядят подчеркнуто нескладно, будто они изъяты из гроба, или же, напротив (что, безусловно, для них не менее радостно), полуразобраны перед последней упаковкой. Они уже больше ТАМ, чем ЗДЕСЬ. Желтые лица, почерневшие уста...

Пирогову хочется процитировать что-то из Данте Алигьери, он лихорадочно роется в памяти, но, похоже, ничего конкретного не в состоянии вспомнить и задумывается о том, помещал ли куда-нибудь создатель "Божественной комедии" болящих... безнадежно болящих?

Он начинает перемещаться по системе лестниц и коридоров, о чем-то спрашивает встречных, и они ему учтиво, но не очень внятно отвечают. Прочитываются двери, ведущие в туалеты, почему-то все исключительно дамские, откуда безучастно выглядывают обескровленные лица посетительниц.

На пути Леонида мелькают рабочие, завезенные сюда, как и на большинство других строек извне, судя по их виду, - из Азии. Они двигаются в разном направлении с носилками, мешками и инструментами, оставляя следы белого цвета. Значит, где-то что-то ремонтируют или перепланируют, но где это происходит, остается пока для Пирогова за кадром, потому что, несмотря на свои блуждания, он не становится очевидцем строительных работ. Более того, до него не доносится никаких производственных звуков, а это уже, языком его профессии, называется немое кино.

Поравнявшись с искомым кабинетом, Леня прочитывает услышанную по телефону фамилию и замирает. Здесь также оформилась приличная очередь. Он определяет последнего и присматривает для себя посадочное место.

Напротив Пирогова восседает старец с марлей на лице в сопровождении жены и сына. Какой же кошмар, какая тайна анатомии и летальный путь болезни скрыты за этим скромным, копеечным куском материи? Как этот человек живет? Как ест, пьет, общается? Какая жестокая кара! А за что? Ведь должен же быть в этом какой-то смысл?

Возле кабинета ждет своей очереди пенсионер в старомодном поношенном костюме. Под его пиджаком виднеется синий джемпер с белой полоской на воротнике. Когда-то такие вещи называли "мастерками", и они считались атрибутом титулованного спортсмена. Что этот джемпер означает в гардеробе пенсионера, - оберег или единственно пристойная вещь?

На стене над головами посетителей висит стенд, обтянутый красным сукном. На ткани наклеены белые бумажные буквы, слагающие изъятое новой властью слово "Ленинград". На стенде - виды города, и это еще советский город: на снимках нет скопления людей и рекламы, иномарок и маршрутных такси... Непривычно.

В коридоре установлены металлические стулья белого цвета. Поверхность сидений и спинок перфорирована, что, очевидно, сделано для вентиляции, или же эти листы жести взяты из отходов от какого-то военного или иного производства.

Леониду кажется, что подобные стулья несколько легкомысленны для данного заведения. На его взгляд, они оказались бы более уместными для мест отдыха, и они отчетливо видятся ему на некой открытой террасе. Здесь же ему хотелось бы видеть что-то более солидное и весомое, - массивные одиночные кресла, утонув в которых, человек проникся бы значением своего недуга и своей обреченностью... Впрочем, Пирогов прекрасно понимает, что все это не для бесплатной (относительно) медицины, а, тем более, не для России, которая... Ну, вот и политика, приехали!

Леонид еще и еще раз прочитывает надписи на кабинете Кораблева, и ему в голову приходят мысли о гуманизме и психологической помощи. Не милосерднее ли, скажем, вовсе не писать на кабинетах ни о каких хирургах? Да и на самом диспансере тоже не вывешивать эту смертельную вывеску? Не лучше ли все решить цветом и какими-то полудетскими картинками? Наверное, тогда людям станет значительно легче?

Леонид Сергеевич вспомнил об одном психиатре, который лет двадцать назад организовал целую службу по проводам обреченных раковых больных, - он исполнял для них со своей командой классическую музыку...

Да, этот же врач играл на духовых инструментах в пекарнях во время выпечки хлеба... А еще у него была женщина, которую он знал несколько сотен лет назад, и вот они встретились в этой жизни в двадцатом веке от рождества Христова, но она оказалась безнадежно больной, - все тот же рак, - и он проводил ее в мир иной, и тосковал, и ни с кем не разделял свое одиночество. По его заказу художник изобразил их обоих, - с прическами и в одеяниях тех далеких лет, и два этих портрета жили в его необычной для тех советских лет квартире, - с башенкой, из которой он наблюдал за звездами. Он был очень незаурядный человек, и где он сейчас? Жив ли? Пирогов делал про него передачу, приглашал на эфир, но когда это было, десять лет назад, пятнадцать? О, время!

Его часто настигает мысль о том, что все видимое не совсем реально. Правда, иногда все это напоминает ему сцену или экран, но никак не реальную жизнь, о которой он когда-то очень много слышал и к которой каким-то пусть не самым правильным способом готовился. Кто и когда ему ответит? Как узнать?.. Когда же кончится этот розыгрыш и начнется реальная жизнь? Может быть, она где-то скрыта?..

С другой стороны, сколько раз на съемочной площадке или в монтажной он убеждался в том, насколько жизнь сильнее любого кино. Это происходило тогда, когда он добивался от съемочной группы достоверности жизни, но ее не получалось, она ускользала от десяти-пятнадцати профессионалов, вооруженных видеокамерами, микрофонами, софитами, гримом, компьютерами, закадровыми текстами и невесть чем еще, - это была целая армия, но она оказывалась бессильна повторить на экране неподдельность детского смеха, взгляда старухи, ощущения времени...

А какие видео-запои случались с ним в былые годы, когда в его руках оказывалась камера? Он относился к аппарату любовно и требовательно, он сливался с ним в единый техногенный организм и мечтал превратить свой организм в видеостудию. Ему казалось, что это было бы чудесно, когда твой глаз способен работать как объектив, а мозг записывать в разных форматах все видимое. Наверное, такое станет в ближайшей перспективе осуществимым, и ему очень хотелось бы застать это время.

Леонид очень хорошо запомнил некоторые эпизоды, заснятые им на камеру, которую он постоянно таскал с собой. Однажды поводом для съемки явилось ДТП, в котором машина неотложной медицинской помощи сбила пенсионера. По всей видимости, этот человек был плохо видящий, потому что беда произошла недалеко от общества слепых. На сыром асфальте поблескивали осколки от очков, а еще одиноко и несколько постановочно оскалилась вставная челюсть. Сам пострадавший пытался сразу подняться, но вскоре распластался без всяческого осознанного шевеления, и у него только мелко подрагивали конечности. Пирогов не знал, что это должно означать, но, наверное, мало чего жизнеутверждающего. Он снимал панорамы, наезжал на отдельные объекты и просто стоял камерой на жертве, участниках и очевидцах, круг которых постепенно уплотнялся, образуя спонтанную взъерошенную толпу.

В момент удара у старика слетели с ног резиновые боты, они были коричневого цвета, такие же, впрочем, имелись и у Лени на даче, собственно, не на его личной даче, а на даче, принадлежавшей его предыдущей тещи, которая...

Не пора ли ему вернуться из своих бесконечных воспоминаний в ГОД (ну и название! А к чему придраться? - Казалось бы, это всего лишь аббревиатура?).

Леонид продолжил исследование окружающего пространства, блуждая взглядом, обратил внимание на свои ноги и заметил, что его бахилы оказываются щедро прорванными. Что это, - символ ситуации или каприз его дара? Возможно ли угадать причинно-следственную связь между бахилами и сапожками помянутого им деда? Что за бред, что за испорченные, недоношенные мысли? Пирогов уже давно замечает за своим мозгом свойство давать неожиданные сбивы, во время которых ему являются нечитаемые импульсы или оборванные видения. Вот уже несколько месяцев его преследует вид недоговоренных вещей, то ли пельменей, то ли луковиц нарцисса, то ли узких и коротких бинтов, с которыми он что-то производит, но вот начинают попадаться бракованные, и он... Что он, какие бракованные предметы, - все это близко, рядом, но ускользает, исчезает с экрана его памяти, и он ничего не в силах добиться, никакой конечности этого явления!

А до этих полубинтов-полупельменей ему мерещилось что-то другое, но что, - вот он уже и не в силах вспомнить! Впрочем, он все-таки себя слишком унижает, - существуют ассоциации, которые он всегда способен поместить в нужный отсек. Например, запах сирени и кондитерского крема, или теплое дуновение и легкий шум, напоминающий отдаленную музыку, или шум листвы и тонкие как волосы лучи солнца. Так что не надо выдавать себя за маразматика, - это действительно еще слишком рано! Можно быть уверенным, что об этом когда-нибудь позаботятся другие люди!

7.

Конечно, он слишком "телевизионный" человек, поэтому ему и кажется, что он все это уже видел, причем не один раз. С другой стороны, можно допустить, что кино слишком близко подкралось к реальной жизни, хотя сразу же возвращается мысль о том, что и люди двигаются навстречу создаваемым кем-то художественным образам.

Так оно или нет, но Леонид прекрасно знает этих пожилых людей в белых халатах. Он почти заучил их манеры и речь... Остается угадать, что все это кем-то подстроено? И это, кстати, тоже частое явление его психики, - сколько раз он замирал во время съемок, прогулок, чаепития, - чего угодно, - когда ему вдруг казалось, да нет, он был в этом абсолютно уверен, что наступает повторение пройденного.

Вид медиков сразу вызывает у Леонида сочувствие: он, - очевидный врач, - стар и болен; она, - очевидная медсестра, - также не молода и, вернее всего, бедна, как и вся государственная медицина. Сколько они получают? Три, четыре, десять? Нет, вряд ли десять. Она, - меньше, он, - больше. Она, - три, он, - пять. Да что гадать, не проще ли спросить? А как они это воспримут? Начать, как обычно стартуют простые люди, или те, кто пытается за таковых сойти: "Скажите, если не секрет..."

Кабинет также рождает у Пирогова чувство сострадания к отечественной медицине, - простота и беднота! А как помочь? Как изменить вектор истории? Нет, он этого уже не знает! Раньше, еще пятнадцать, даже десять лет назад, кажется, знал, а нынче, - нет! Что произойдет дальше? Бесплатная медицина вовсе канет в лету, и... А образование? Останутся только платные школы и церковно-приходские по воскресеньям?

Леонид поздоровался с врачом и медсестрой и с недоуменной улыбкой начал излагать причину своего, скорее всего, бессмысленного визита: "Знаете ли, растет грудь! Наверное, созреваю... Нет, я не делал пластики...". Хирург сохраняет серьезность, спрашивает о направлении, и Пирогов объясняет, что его устроила сюда одна знакомая, которая... Ну, да-да, конечно, Кораблев тотчас спохватывается, переглядывается с сестрой и предлагает пациенту раздеться.

Леонид Сергеевич снимает с себя одежду и пытается почувствовать, какое впечатление он оказывает на медиков, да и что вообще способно на них подействовать, на людей, десятки лет наблюдающих быструю или не очень быструю смерть?

У Пирогова был один приятель, который работал патологоанатомом и на всевозможные сетования Леонида по поводу своих недугов заключал что все это, по сути, - мелочи. Пирогов не сразу понял причину такого скепсиса, которая стала для него предельно наглядна лишь во время визита к приятелю на его рабочее место. В кулуарах больничного морга Лене оказалось достаточным посмотреть на инструментарий своего знакомца и на ждущие своей очереди тела, чтобы сразу все уяснить. Как обычно, он извлек из этого экскурса много ценного для последующих съемок, но...

Когда Леонид предстал перед Кораблевым с обнаженным верхом своего все еще спортивного тела, тот обратился к его груди, постепенно концентрируя свое внимание на тревожащем пациента образовании, захватившем правый сосец. Пальцы у хирурга оказались невероятно крепкими. Он мял доверенную ему плоть как пекарь тесто или скульптор глину. Пирогов гадал, как врач добился такой силы рук, и чего в этом больше, - природного дара или некой концентрации? Теперь врач представлялся ему уже не таким одрябшим. Леонид вспомнил высказывания мастеров единоборств, которые, в свою очередь, уподобляют себя тиграм, чей вид и походка внешне напоминают умирающего зверя, однако они это опротестовывают молниеносными прыжками и смертельными ударами когтей и клыков. Подобные фразы известны ему и из восточной классики, но как они доподлинно звучат и кому принадлежат, - нет, сейчас он вряд ли в состоянии указать на источник.

Интересно, а Евгений еще оперирует? Пожалуй, с такими руками это еще несложно. Впрочем, что он знает о руках хирурга, не слишком ли это самонадеянные мысли? Кстати, и это тоже знакомый ход, - он всегда становится скромнее, когда ощущает опасность или хотя бы допускает ее грядущую перспективу.

А ведь он сейчас вправе решить судьбу Леонида, от одного его слова зависит очень многое... Эти замечательные люди... Волшебники... Леня чувствует, что не совсем нормален, когда начинает приписывать кому-то сверхъестественные качества, но что поделать, возможно, это заложено в природе любого человека, - ведь кого мы только не идеализируем и даже, прости Господи, не обожествляем?

И все-таки... Они - ангелы, явившиеся ему для его спасения. Что же они изрекут? Нет, конечно, только хорошее, - он ошибся в своих дилетантских догадках. Мало ли что может вырасти у пятидесятилетнего мужчины на груди? А ты что сам никогда ничего подобного не видел? Да, сколько угодно, правда?! И на пляже, и в бане, и в спортзале! Где только чего не растет! И ничего, - живут, представь себе, живут и ни на что не жалуются! А ты вдруг сопли распустил! Да, нет, ладно, не ершись, надо было провериться, надо! Профилактика, - это тоже правильно! Зато теперь будешь спокойно спать, будешь, если они... Так что же они все-таки изрекут?

Кораблев оказывается невероятно милостивым, - он не произносит слово операция, он не упоминает слово больница, - он всего лишь выписывает своему пациенту направление на УЗИ, и то, как понял Леонид (или только очень хотел так понять?) для всеобщего успокоения. Так уж положено, подстраховать свой опыт электроникой! Семь раз отмерь... Правильно!

А вот после того, как Пичугин, да-да, простите, Пирогов, как же как же, а вы, кстати, не родственник, то сеть, в том смысле, что не потомок? Нет, да? Жалко! Великий был человек, да. Хорошо-хорошо, вы сейчас идите на УЗИ, потом немного погуляйте, получите результат и снова сюда, можно без очереди, ну, да мы вас вызовем. Вы там в коридорчике посидите, а медсестра...

8.

Леониду очень хотелось, чтобы очередь на УЗИ была минимальной, а лучше ее бы вообще не существовало, - пришел и сразу обслужили, - но, еще только повернув в очередной коридор, он заметил с дюжину человек, восседающих на все тех же белых жестяных стульях, сочлененных по четыре штуки. В руках у этих людей виднелись простыни и полотенца. Сомнений быть не могло, - все они туда же!

Пирогов поинтересовался тем, кто здесь последний, и, услышав сочное "я" от восточной женщины в цветастом национальном халате, определился на одно из свободных мест.

Пробежав глазами по очереди, которая уже успела как всегда несколько враждебно оценить новенького, Леня еще раз посмотрел на восточную женщину, присутствие которой напомнило ему расписные потолки триумфа советской эпохи, на которых изображались люди в национальной одежде с гроздьями винограда, химическими колбами и автоматами Калашникова. Может быть, все это было правильно? Может быть, это он (и другие) чего-то не понимает? Действительно, тогда речь шла не о выгоде и наживе, а об идее. А миллионы жертв? А колесо истории? А развитие по спирали?..

Когда он представляет себе ужас семнадцатого года и всех тех лет, которые было принято называть становлением советской власти, а позже развитием социализма, то он вдруг догадывается о том, что и то время, в которое он рос, развивался, становился мужем и отцом, - все эти вехи на кого-то тоже могут производить впечатление одного непрекращающегося кошмара, - ну и что, разве он это тогда ощущал? Нет, для него это было обыденно и скучно, - он знал правила игры, которые, если не станешь их нарушать, так или иначе могли тебя привести к степенной старости. Да, конечно, другое дело, что вся эта схема оказалась нарушена в конце восьмидесятых, - страна всколыхнулась и, покипев, рассыпалась на несколько составных частей, сложенных когда-то победителями монархии наподобие лего.

- Отче наш, Иже еси на небесех! - начал Леонид троекратное чтение "Отче наш", а, завершив его, вновь обратился к Богу: - Господи, спаси и сохрани моих детей, сына Глеба и дочь Ксению, жену Екатерину, мою мать, Веронику, а также...

Повторив многократное "Господи, помилуй", Пирогов воззвал к Николаю-Угоднику, моля святого чудотворца не допустить до него страшную болезнь, хотя бы сейчас, а, если можно, то никогда... " - Я все еще верую в свое бессмертие, - обращался он к святому. - Наверное, я путаю свою земную жизнь с небесной... которой я недостоин... которой я пока недостоин", - оставил он сам себе надежду.

"Пирогин!" - раздался сквозь открытую дверь женский голос. Леонид Сергеевич обречено улыбнулся очередному искажению своей, казалось бы, предельно простой фамилии, одновременно представляя себе, каким образом достигла его слуха звуковая волна, лавируя между мебелью, аппаратурой и, вероятно, еще одними дверьми, потому что в голосе ощущалось ослабление звуковой палитры.

Вставая, Пирогов уже различил в опасной близи перед своим настороженным телом блеск скальпеля, а над головой жирный свет мощных ламп и в меру сосредоточенные лица врачей, больше глаза, потому что остальное таилось под масками. Может быть, и инквизиция скрывалась под тканью по тем же причинам?

9.

Когда он входил в кабинет УЗИ, то думал о том, что как бы он не вглядывался сейчас в окружающее его пространство, как бы не старался запечатлеть каждую пору на лице рентгенолога, - средних лет крашеной блондинки с сочной родинкой на правом верхнем веке, - все равно эти кадры постепенно сотрутся в его памяти до некоего весьма условно угадываемого образа, - так из памяти вышелушивается новыми впечатлениями вся временная информация. Мозг напоминает компьютер, по подобию которого он и создан.

Приближаясь к женщине, Леонид начал с ней разговор, рассчитывая на некоторую форму психотерапии. Возможно, она не привыкла к подобному подходу, поэтому после нескольких односложных реплик посмотрела на пациента с очевидным удивлением.

В задачу Пирогова входило расстелить на топчане принесенную с собой простыню. Он это выполнил и только тут обнаружил, что посреди простыни расплылось обширное розовое пятно. Да, это Катя так всегда вместе стирает разноцветное белье, и сколько раз он ей про это говорил, но надо ли делиться этим с медиком, не будет ли это выглядеть как некий заговор или откровенное прошение о помиловании? В конце концов, ОНО уже ЕСТЬ, если ЕСТЬ, или же ЕГО НЕТ, и тогда он здесь - случайный человек. Да, вот это было бы лучше всего!..

Леня устроился на спину и положил руки за голову. Оператор продолжала готовить свою аппаратуру. Он подумал, что его поза вольна показаться ей слишком легкомысленной, и мало ли какой результат в этом случае получится, поэтому не лучше ли вытянуть руки вдоль туловища? Как только Пирогов это сделал, рентгенолог на него мельком взглянула и велела положить руки за голову. Он так и знал!

Женщина смазала гелем его правую грудь, потом приложила к ней датчик и начала им манипулировать, забредая на соседние участки настороженного мужского тела.

- Неужели ЭТО получило такое распространение? - в смятении гадал Леонид. - Господи, помилуй мя, грешного!..

Обследуя Пирогова, оператор спросила его, с чем он сюда пришел? Он ответил, что надеется, что по чистой случайности, а, в основном, из-за своей наследственной мнительности.

- Знаете, это все передается от старших и каждый раз только усугубляется, - торопливо, словно пытаясь что-то заглушить, объяснял Леонид Сергеевич. - Если у матери очень высокое давление, значит, у ее ребенка может возникнуть какая-то буйная мания, - ему лучше не пить, а если у матери очень низкое давление, значит, у ребенка способна развиться мания преследования и так далее. А у нас все очень мнительные, да, иногда чересчур мнительные... Я еще помню, как сестра моего деда... Кто она мне, двоюродная бабушка, да? Так вот она иной раз...

Пирогову показалось, что в кабинет зашла вторая женщина. Кажется, она тоже была облачена в белый халат. Вошедшая приблизилась к рентгенологу, продолжавшей свои действия, и о чем-то с ней приглушенно заговорила. Мужчина умолк, глядя на них из своего горизонтального положения, потом, когда вторая женщина куда-то исчезла, а ее голос и шаги стали затихать, Пирогов начал сомневаться в том, что в кабинет действительно кто-то заходил, и подумал, что, способна быть, он наблюдал какое-то видение. Теперь возник вопрос о том, явилось ли оно только Леониду или одновременно и врачу? Он внимательно посмотрел на женщину, но она продолжала как ни в чем не бывало сидеть на своем месте.

- Кто у вас врач? - спросила рентгенолог, словно почувствовала усложнение ситуации. - Кораблев?..

- Да, Кораблев, - с готовностью подтвердил Леонид и, помешкав, добавил: - Так точно!

Он тут же начал раскаиваться в своей подхалимской реплике, тем более, что это была абсолютно не его лексика, не его позиция, не его судьба... Да нет, он ведь мало того, что сказал совсем не то что надо, притом, что он, кстати, и вообще имел полное право промолчать, - он еще и допустил в своей речи отвратительный интервал, в течение которого, как могло, по его предположению, показаться рентгенологу, он взвешивал все за и против относительно избранной им формы. Такая ошибка! И что теперь делать, объясниться? А она поймет? Нет, это вообще кто-то способен понять? Ну, например, он сам бы в этом что-нибудь понял? Вот то-то и оно!

- Скажите, что у меня? - Леня смотрел в сторону, но вдруг решился запечатлеть лицо медсестры, потому что, способна быть, именно сегодня, в этой комнате она скажет ему, что... Он перевел на нее свой взгляд и довольно долго (как ему показалось) изучал ее черты, пока снова не выдержал неизвестности. - Это серьезно, да? Это... оно? Самое худшее, да?

- Мужчины-мужчины! - покачала головой врач. - Ну, а что вы думали? Годы идут. У вас этот процесс будет только развиваться.

- Какой процесс? - Леонид лениво попытался сделать вид, что он еще ничего не понял. - Так это все-таки?.. У меня есть, да?

- У вас все есть! Могу вас с этим поздравить! И у всех все есть, только у одних это спит, а у других... Можно, если вы захотите, попробовать это убрать, но... Да что я вам тут буду рассказывать? Вам врач все и без меня объяснит!

- Так это - оно? Как это называется? - Пирогов свел брови, изображая озабоченность.

- А что вас интересует? Вот это называется липомы, - указала рентгенолог пальцем в сторону желваков, заметных на теле пациента. - Они образуются вследствие нарушений работы организма. Хотите знать точнее, попросите направить вас на гистологию. Не хотите, - живите так! Вам они что очень мешают?

- Да нет, не мешают, - заключил Леонид, с благодарностью глядя на одну из самых добрых женщин или даже сказочную фею. - А я-то уже думал, что мне лучше сделать: повеситься или застрелиться?

- Ну, вот, придумали тоже: застрелиться! Скажите, а вы, случаем, к телевидению имеете какое-нибудь отношение?..

10.

Леонид Сергеевич покинул кабинет в состоянии невесомости, но, поглядывая на посетителей диспансера, начал мрачнеть, потому что заподозрил в словах рентгенолога неискренность и даже большее, - полную ложь. Ну, да, она его, бесспорно, обманула! Завела беседу о его программе, а сама... Впрочем, она по-своему права. Действительно, зачем ей нужны в кабинете трагические сцены? У нее, наверное, и у самой хватает проблем? А тут еще полный отчаяния мужчина средних лет с... Нет-нет, этого он пока еще ни от кого не слышал!

Хорошо, а как он теперь сможет проверить ее честность? Пожалуй, что никак. Наверное, у него есть шанс о чем-то только догадаться. К примеру, если врач ненароком пригласит к себе на прием кого-нибудь из его родственников? Вот тогда и начнется настоящая игра: он догадается, он будет знать, но, вопреки здравому смыслу, не будет верить, потому что он все еще бессмертный!

А разве не так себя вели те, кого он пережил, причем не в силу их солидного возраста, а все из-за этой же мучительной болезни. Сколько планов на будущее строила Тамара Павловна, и чем все это кончилось? А, главное, как мгновенно?

Певкина отработала много лет следователем по особым делам. Она была цинична и чувственна, она одна растила сына и постоянно спорила с матерью, - ей хотелось хотя бы после сорока лет почувствовать себя взрослой и самостоятельной.

Они жили втроем в трехкомнатной квартире в начале Суворовского проспекта. Жилье имело длинный сквозной коридор, в котором Тамара устроила постоянную экспозицию картин и художественных фотографий, подаренных ей ее друзьями и даже бывшими подследственными. Да, она не усматривала в этом ничего зазорного, - продолжить чисто человеческое общение с теми, кто когда-то... Ну, да что об этом? Она не любила свою работу, без которой не могла жить. Это была полнейшая зависимость! Певкина проклинала все правоохранительные органы и всю судебную систему вместе с изоляторами и тюрьмами, но продолжала работать и вгрызаться в новые дела...

Леонид познакомился с Тамарой во время подготовки одной из своих программ. У нее было всегда немного удивленное лицо, и это к ней очень располагало. Они быстро сдружились, хотя потом и очень редко встречались, а однажды Певкина обратилась к нему как человеку с обширными связями с просьбой познакомить ее с кем-нибудь из целителей.

Несмотря на то, что Пирогов сам относился к всяческого рода целителям и колдунам с суровым скепсисом, приобщая их больше к авантюристам, аферистам или даже сатанистам, чем к знатокам своего дела, - тем не менее, он рассказал о Тамарином желании своей тогдашней жене, всерьез углубившейся в проблемы жизни после смерти, реанкарнации, сообщению с параллельными мирами и другими феноменами. Инга обрадовалась шансу доказать мужу, с которым у них все более ослаблялись супружеские отношения, сверхъестественные возможности одного из своих кумиров.

Выбор Инги пал на дедушку Мая. Конечно, у этого пожилого холостяка с выраженным асимметричным лицом и разноцветными глазами имелось имя, данное ему при рождении, и оно наличествовало в его паспорте и иных документах, но для своего окружения он бытовал как дедушка Май, все к этому привыкли, и ни у кого по этому поводу не возникало существенных вопросов, по крайней мере, на том уровне, чтобы задавать их самому целителю.

Май выступал не только в роли целителя, - он слыл уникальным специалистом по восточным единоборствам, и про него рассказывали легенды, которые он никогда не подтверждал при свидетелях. Еще Май рекомендовал себя предсказателем судеб, отставным разведчиком и, - это только особо доверенным лицам, - инопланетянином. Он оставался привлекательной загадкой для своих новых знакомцев, большинство из которых в нем неизменно разочаровывалось и объявляло своим врагом.

Леонид познакомился с Маем, работая над документальным циклом о феноменах, которые дедушка классифицировал как таблицу Менделеева. Пирогов достаточно быстро расшифровал для себя феномен дедушки и относился к нему как к почетному экспонату своей коллекции, допуская при этом, что и сам является для Мая предметом для изучения и экспериментов.

Они встретились в однокомнатной квартире Мая, служившей ему и жильем и приемной. Действие происходило во второй половине восьмидесятых годов теперь уже прошлого века, тогда еще только появлялись первые кооперативы, и ни о каких частных офисах еще не могло быть и речи.

Квартира Мая была нашпигована причудливыми предметами: в прихожей высилось облезшее чучело бурого медведя, а под потолком раскачивался рукотворный панцирь гигантской черепахи. Кухня была превращена в тренажерно-массажный кабинет, где висели плакаты с изображениями звезд бодибилдинга с дарственными надписями дедушке Маю. В комнате на стенах в застекленных ящиках висело несколько крупных препарированных насекомых, на шкафах и полках были расставлены давно вышедшие из употребления медицинские приборы, в углу у окна высился судовой компас, на подоконнике стоял круглый аквариум с зависшими в нем, словно буи, шкреками, напоминающими своими розовыми телами человеческую кожу, а на полу было рассеяно десять-двенадцать пар спортивных и домашних туфель. Эти вещи составляли особую святыню для дедушки Мая, их нельзя было никому задевать ногами, а, тем более, изменить их расположение. - Вы нарушили порядок мироздания! - кричал своим высоким мальчишеским голосом дедушка Май, когда кто-либо из пришедших ненароком задевал его коллекцию.

Дедушка встретил гостей в тюрбане и с рулоном туалетной бумаги в руках. - Ничего нельзя оставить! Какая дикость! - прокомментировал он вошедшим свой вид и сердито осмотрелся. - Мало им было моих фамильных ложек!

В квартире Мая как всегда присутствовали люди, которых он называл сыновьями, внуками и правнуками. Дедушка никогда не имел собственных детей, а эти мальчики, юноши и мужчины были его воспитанниками. Как раз основная их часть и посылала спустя год или два в адрес дедушки страшные проклятья.

Май попросил всех удалиться из комнаты, усадил гостей и начал прием. Он попросил Пироговых не оставлять их, мотивируя это тем, что ему сейчас необходима в их лице здоровая оппозиция. Дедушка назвал примерный возраст своей визитерши, потом указал ей на серьезные проблемы в правом плече. Она смутилась и созналась, что ее пока беспокоит левое плечо. Май сказал, что он заведомо предупреждает ее о том, что вскоре у нее мог возникнуть боли и в правом плече. Он сообщил Тамаре, что у нее есть взрослый сын. Оказалось, что здесь тоже произошла неточность, - Косте было пятнадцать. Дедушка уведомил женщину о том, что ей вообще не стоило заводить ребенка, прошелся по наследственности, звездам, химическим элементам и перешел к сути вопроса.

- Встаньте, пожалуйста, вот здесь, - указал Май на место возле его рабочего стола, заваленного книгами, амулетами и ржавыми не отстрелянными патронами. - Сейчас мы с вами продиагносцируемся. - Дедушка начал водить руками на расстоянии десяти-пятнадцати сантиметров от Тамариного тела. - Так, почки на месте. Желчно-выводящие протоки функционируют. Маточка - в прекрасном состоянии. Она вам еще прослужит...

- У меня нет матки, - прервала целителя Певкина. - Мне ее три года назад удалили.

Май замялся, но тотчас начал объяснять про астральный дубликат каждого органа, про науку, позволяющую заставить в случае необходимости этот дубликат работать вместо удаленного органа, о чудесах бесконтактной хирургии, о наличии половых органов обоих полов у Снежного человека. После этого он предложил Тамаре три недели попить настойку на мухоморах, а на прощание взялся погадать Певкиной по руке и посулил ей прожить еще как минимум три цикла по двенадцать лет.

Через три дня после этого визита Инга сообщила Леониду, что ей звонил плачущий Костя, - Тамара умерла...

11.

Выйдя за территорию диспансера, Леня направился к своей машине, но почему-то миновал ее и вдруг поймал себя на том, что он начинает себя вести так, будто за ним ведется слежка. Действительно, он как-то съежился и словно ненароком оглядывался. Что это, мания преследования? А не связано ли это с предметом его обследования? А не может быть так, что им кто-то управляет? Ведь он и правда ощущает чей-то диктат и навязчивую режиссуру. Если это так, то как давно началось, и способен ли он сейчас вспомнить существенные изменения в своем поведении? А где точка отсчета? А если это уже и вовсе не он? Почему было бы не подменить некоего Пирогова неким Ковригиным? Да, ему определенно кажется, что он стал (был?) какой-то не настоящий, не свой, не изначальный. А вдруг он кем-то придуман или всего лишь плод эксперимента?

Леонид продолжил движение, посмотрел в сторону церкви, расположенной на другой стороне Каменно-островского проспекта, и подумал, - не зайти ли ему туда и не обратиться за помощью? Он запомнил этот храм с детства, когда проезжал мимо него на трамвае на дачу с кем-то из их безропотно вымерших старушек: бабушка, сестра деда, няня, соседка, кто-то из друзей семьи Пироговых.

Недалеко от церкви рядом с Невой стояла часовня, которая еще больше привлекала внимание Леонида: он мечтал здесь жить. Поисками жилья он занимался с детства, наверное, это было связано с тем, что они жили в жестокой коммуналке, где одна из соседок закрывала свои кастрюли на замки.

На пути Пирогова возникли три мальчика: они с хохотом носились друг за другом, уронив свои портфели в снег, и бросались снежками. Их ноги скользили по хрупкому, раскисшему от потепления льду, и Леонид Сергеевич опасался, что школьники могут провалиться в глубокую лужу и промочить ноги. Вот они побежали прямо на него, кажется, стрельнули озорными глазами и помчались дальше, уже зачерпывая ботинками воду.

Пирогов подумал, что, наверное, бессмысленно пытаться остановить этих ребят, также как это было бессмысленно делать и с ним в их возрасте и с его друзьями, кто-то из которых уже покинул этот мир, впрочем, и он сам... Нет, это уже лишнее и, пожалуй, преждевременное...

А что эти ребята, они тоже оттуда? Может быть, их уже вылечили, или только собираются лечить, а они пока еще ничего не знают о своей болезни? Кажется, они все были в головных уборах?.. Нет, это уже полный бред! При чем тут дети? Они просто учатся в школе, которая... которая работает при ГОДе? Да что за пессимизм? Ты что уже готов весь мир записать на прием к онкологу?

Леонид заметил скопление гнилых мороженых яблок под одним из древесных стволов, в котором угадал яблоню, и позволил родиться стихам:

Россыпь коричневых яблок в сырости жухлого снега.

Кто-то собрал, отложил, собирался забрать?

Но почему-то не смог.

И кто ж это? Нищий? Бездомный?

Вряд ли зверек себе эту роскошь позволит?

Леня двинулся дальше. Теперь он шагал вдоль спортивного манежа. Возле здания шла разгрузка металлических статуй, - одна из них парила в воздухе на стропах, вторая уже стояла на постаменте, а третья ждала своей очереди на платформе тягача.

Пирогов присмотрелся к уже установленному памятнику мужчине и понял, что это борец, наверное, легендарный Рощин, ставший в сорокапятилетнем возрасте олимпийским чемпионом. На остальных героев спорта он решил посмотреть попозже и молча пожелал статуе прославленного борца удачи. Он подошел к проезжей части, где машины двигались на большой скорости с обеих сторон, - и от Выборгской стороны, и от Ретроградской. У очевидца этой ревущей и грохочущей гонки могло создаться впечатление, что водители пытаются побыстрее проскочить это место. Может быть, они каким-то чувством угадывали соседство "Березовой"?

Леонид пожалел, что не дошел до того узаконенного перехода, где перед Каменно-островским мостом были установлены светофоры, - там бы он уже давно пересек этот оживленный проспект. А что ему не отправиться туда сейчас? Долго ли шагать? Пять минут, десять? Разве это время? А если примитивная лень? Но он же здесь уже потерял минут пятнадцать! Свойства характера?

- Господи, пусти меня в храм! - прошептал Пирогов. - Прошу тебя, Господи, допусти меня до храма, чтобы я мог... Чтобы я мог... Я не хочу болеть, Господи, я очень боюсь этой болезни.

- А как же другие? - переспросил сам себя Леонид и не удержался от дискуссии. - Другие привыкают, другие - другие! Я не знаю, как другие! Наверное, они испытывают примерно такие же чувства. - я не особенный, но я ведь вправе просить за себя? Вот я и прошу, чтобы все кончилось хорошо, без операции, без химии, вообще без диагноза онко... О, Господи, помоги мне, пусти меня в храм!

Возможно, Леониду действительно достаточно было пройти в сторону Каменно-островского моста, чтобы там пересечь дорогу по зеленому свету светофора, но он продолжал стоять между трамвайных путей, рискуя ненароком оказаться сбитым одним из автомобилей, поскольку водители, ехавшие со стороны Ретроградской стороны, могли элементарно не увидеть пешехода из-за поворота, а, завидев, могли не успеть перестроиться из-за интенсивного движения.

Постояв еще несколько минут, Пирогов все-таки решил вернуться назад, но вскоре понял, что это станет весьма проблематичным из-за нескончаемой транспортной вереницы. Ему стало не по себе, и он тут же подумал, что, может быть, ему и уготовано погибнуть здесь под колесами автомобиля? Нет, так не должно быть, по крайней мере, сегодня! Это еще его день, он не все успел, он обязан хотя бы... Леня повернулся в сторону ГОДа, вполне читаемого за облысевшими как большинство его пациентов деревьями. Пирогов робко шагнул вперед и тут же убрал ногу, посмотрел в сторону Ушаковского моста и вдруг ринулся напрямик, словно ошалевший мальчишка...

12.

И вот он сидит на том же месте, перед ним тот же стенд с белыми буквами, составляющими забытое слово "Ленинград". Все пытаются сэкономить время, - зайти вне очереди или успеть до приема на предписанные процедуры. Жизнь продолжается!

Напротив Леонида соседствуют два ветерана с наградными планками; один - с седыми взъерошенными после головного убора волосами, без признаков зубов, с шахматной доской, упакованной в полиэтиленовый мешок на коленях, другой, напротив, с неестественно крупными протезами, облысевший с пигментными пятнами на голове и руках, обутый в черные с золотыми лампасами массивные кроссовки. Чьи они - внука?

Тот, что с шахматами - раскрепощен и даже весел, он предлагает сидящим в очереди сразиться с ним в старинную индусскую игру, но никто не соглашается, сообщая разные мотивы, самый банальный, но в то же время достоверный из которых гласит, что им сейчас просто не до игр. Старичок оспаривает мнения, доказывая, что именно азарт и воля к победе помогут им сейчас в то время, когда врачи уже разводят руками. С этим аргументом не все соглашаются, и начинается вялая полемика. Пенсионер в громоздких кроссовках причмокивает языком, наверное, придерживая протезы.

В коридоре появляется мужчина в вишневом длиннополом пальто, темно-зеленой широкополой шляпе и цветастом шелковом шарфе. Его ботинки с вытянутыми носками лоснятся в свете неоновых ламп. Он приближается к кабинету Кораблева и заходит внутрь. Да это же сам Евгений Витальевич! Какая метаморфоза! Вот тебе и старичок с излишним весом! Значит у него не так уж все и плохо с доходами! Леонид Сергеевич искренне радуется за врача, отчасти, потому что тот занимается серьезным, необходимым делом, отчасти, потому что ему самому Кораблев волен оказать неоценимую услугу, - избавить его от назойливой фобии.

Леонид настраивается на недолгий диалог с онкологом, внимает своим ощущениям, и убеждается в том, что у него все-таки БОЛИТ ГРУДЬ! Кажется, было трудно не догадаться, что рентгенолог, исполнявшая УЗИ, его элементарно обманула! Неужели он способен допустить сомнения в том, что здесь уже все отработано? Да, они, наверняка, и в карточке ничего печального не зафиксируют, - только общие слова, а у него уже разрослись такие корневища, что... Впрочем, он прекрасно понимает эту женщину с не запомнившимся лицом, которое он волен додумывать в любых направлениях, - от красавицы до монстра. Он ее действительно нисколько не осуждает, - зачем ей все эти сцены? Теперь дело за врачом, - он отвлечет Пирогова, аккуратно пригласит жену и уже ей поведает еще одну печальную историю, которая для него представляет всего лишь историю болезни... Нет, он не должен, не вправе перелагать груз свой зреющей беды на Евгения, - не может же хирург искренне сочувствовать всем своим пациентам! Что станет с врачами, особенно теми, кто оперирует, если они будут рыдать над своими пациентами? Эта мысль давно не нова для Леонида, также как и объяснение собственной журналисткой позиции в отношении драматичных и трагических сюжетов, которые не всякий зритель способен досмотреть до конца. А те, кто посылает солдат на смерть? А те, кто...

Дверь кабинета открывается, и оттуда выходит пожилая особа. Шахматист замечает женщину, тотчас замолкает и его игривое настроение резко меняется, - она властно на него смотрит и начинает командовать, после чего все понимают, что женщина в сером мужском пиджаке с черным бархатным воротничком, - его безусловная супруга.

- Мы вас направляли на пункцию? - посмотрел поверх дорогих очков Кораблев.

- Нет, Евгений Витальевич, слава Богу нет. - Леня энергично завертел головой, словно это - спичка, которую он пытается потушить. - Отпустите меня с миром.

Пирогов съежился, гадая, сколько ему сейчас на самом деле лет? - Десять, одиннадцать? Он ведь мгновенно перевоплотился в себя, - мальчика, и послушно, и преданно, и даже в меру кокетливо приготовился как можно внимательнее выслушать врача, оставляя за собой право на некоторое недопонимание отдельных аспектов, чтобы потом, в том случае, если... При этом он вполне допускает, что Кораблев вправе не сказать ему всю правду, то есть, не произнести рокового слова или определенных весьма печальных словосочетаний. Да, вправе быть, для себя он и проговорит общие определения, по которым Леонид, по разумению медика, вполне смог бы догадаться о том, что явился сюда не зря, что уже скоро он почувствует... А что он почувствует?

Вильгельмина Иосифовна рассказывала ему, что она почувствовала, когда ей сообщили о неизбежности оперативного вмешательства. Это происходило еще в начале семидесятых, тогда не пользовались лазером и химией, а работали инструментами, родственными тем, которые используют рубщики мяса, слесари и лесорубы. Она сообщала о своих ощущениях чувственно и зримо, особенно о том, как ей распилили грудную клетку и развернули в нужном (хирургам) направлении ребра. Несмотря на все муки, Вильгельмина была благодарна врачам, потому что дожила до сих пор. Правда, недавно ей сообщили о том, что метастазы у нее везде и всюду, и как она сама выражается, ее организм стал похож на листок в клетку, использованный для морского боя, когда сражение уже закончилось и, увы, проиграно...

Покинув кабинет, Леонид вспомнил о том, что Кораблев спрашивал у него направление из районной поликлиники, а он ему ответил, что... Ну, да, вот именно так! Визит Пирогова в диспансер носит не совсем официальный характер! Кто его сюда направил? - Никто! Какая в регистратуре останется бумага? - Никакая! Значит, и врач не несет за него никакой ответственности и вправе не говорить ему всего того, что должен был или, выражаясь мягче, мог бы сообщить. Наверное, поэтому Евгений и не спросил ничего о родственниках? Или он даст указание сестре позвонить по указанному в карте домашнему и телефону и сказать, что...

12+1.

Выйдя из диспансера, Леонид сразу же направился в сторону Каменно-островского моста, чтобы там без проблем пересечь проспект и все-таки зайти в церковь. Через несколько минут он уже стоял внутри небольшого храма, куда зашел впервые в жизни. Он не пытался себя оправдать, а просто констатировал тот факт, что до конца восьмидесятых эта церковь была закрыта для верующих, - здесь не проводилось служб, а что здесь было, он сейчас уже и не помнит, хотя, он этого мог никогда и не знать.

С тех пор как храм вернули епархии, Пирогов наблюдал за ним, проезжая мимо на машине, но почему-то не понимал, что храм - православный, или ему кто-то говорил, что он действительно не православный, а католический или еще что-то в этом роде, вот поэтому-то он и не... Впрочем, какое это теперь имеет значение? Вот он здесь и отныне сможет сюда приходить, когда на то будет воля Божья, если он окажется достоин, если ему будет с чем придти.

Леонид купил две свечи, - одну - за здравие, другую, - за упокой, поставил их, помолился и вернулся к церковной лавке. Он попросил продавщицу выбрать ему кольцо с надписью "Спаси и сохрани!" У Пирогова были крупные руки, и женщине потребовалось время, чтобы подобрать ему нужный размер. Леня спросил, много ли сюда заходит пациентов с Березовой? Оказалось, что в последние годы, - да, люди все чаще обращаются к Богу.

- Вы знаете, а я однажды очутился совершенно в безвыходном положении, - не удержался Пирогов от сокровенных воспоминаний. - Действительно, я не мог найти никаких вариантов. Тогда я пошел в Никольскую церковь, а там обратился к иконе Николая-Угодника. Я подошел к ней и стал мысленно просить Чудотворца помочь мне в моем тупиковом положении. Я сознавался в том, что сам во всем виноват, никто не заставлял меня совершать непростительные поступки... Я пристально смотрел на икону и вдруг заметил на ней какой-то изъян. Я продолжал вглядываться и вдруг до меня дошло, что это знак для меня, и на нем действительно было изображено то, что могло касаться только меня. Это было подтверждение моего греха...

Мужчина не выдержал и прослезился, он отвернулся от продавщицы и преданно посмотрел внутрь храма, скользя глазами по иконам.

- Николай-Чудотворец считается покровителем нашей семьи, - продолжил Леонид Сергеевич, пытаясь побыстрее настроить на привычную волну свой дрогнувший голос. - У моей прабабушки было шестнадцать детей, не все они выжили, и к тому моменту, о котором я рассказываю, их оставалось уже десять. Мой прадед страдал сердечной недостаточностью, - у нас это у всех по мужской линии, - и внезапно скончался. Представляете, в каком положение оказалась его семья? Сестра моего деда так и говорила: "Если у отца семьи брата нет, - семья погибла! Кто же будет возиться?" Ну, вот и прабабушка оказалась в крайне тяжелом материальном положении, многое ей приходилось делать самой, и однажды, когда она рубила во дворе дрова, то отсекла себе топором руку. Вот так, почти до конца! Тут к ней все, естественно, сбежались, - дети, родственники, уцелевшая прислуга, - а что делать? Руки-то, практически, нет! А один из ее сыновей был врачом. Бросились за ним, а ее почему-то оставили одну. Тогда она приставила себе руку, подняла глаза к небу и обратилась к Николаю-Угоднику с просьбой исцелить ее. Она просила не ради себя, а ради детей. Когда все вернулись, то ее рука полностью, только вот здесь, на том месте, где прошел топор, появился кантик, словно от сварки, такой, знаете, как шовчик...

Выйдя из храма, Леонид почувствовал, что не может скрыть своей прихоти добавить в никому невидимый текст еще один комментарий примерно такого содержания: "Не скрою, мне очень хочется приписать здесь еще одну фразу в качестве реплики к восторженному заключения автора: "Эта повесть была написана Петром Кожевников за... месяца... нет, лучше года, хотя, с другой стороны, тогда эта история не будет насыщена должным драматизмом... за... до его безвременной..." И вот это уже я сам, автор, нареченный Петром, но я ощущаю неловкость, - ведь я начинаю вытеснять своего героя. Ни в чем неповинный клон также испытывает дискомфорт, - он ведь еще многого не знает, в том числе и о самом себе. Наверное, я должен о нем заботится, потому что он, - плод моего досужего вымысла, уже обрел свое имя и ждет регистрации в информационном поле планеты.

14.

Леонид не мог сказать, чтобы он не поверил Кораблеву или результатам УЗИ, но он решил ради объективности или хотя бы во имя двух точек, через которые можно провести одну прямую, провести еще одно обследование в поликлинике, построенной лет тридцать тому назад недалеко от железнодорожной станции Модельная. Здесь же рядом располагалась санэпидстанция, а по другую сторону железной дороги расползлось на несколько корпусов, укрытых от посторонних глаз высоким забором и дремучими деревьями, "Скворцово-Степаново", знаменитый "Скворечник". Пирогову приходилось бывать в обоих учреждениях по поводу различных справок и телесъемок. Он обычно путал между собой санэпидстанцию и поликлинику, что вызывало его самокритичную в меру снисходительную улыбку. Леонид вообще относился к себе как к несколько рассеянному человеку.

Добравшись до поликлиники, Пирогов отдал в регистратуру направление от районного врача, на него завели карточку и записали на прием к онкологу. Он явился в срок, предстал перед мужчиной примерно пятидесяти лет с радушным лицом, напоминающим Кустодиевских купчих. Доктор был полным, и халат плотно, словно чьи-то невидимые объятия, обтягивал и ощупывал его фигуру, выявляя жировые излишки.

- Я уже был в ГОДе, - сообщил Леня с видом посвященного. - У Кораблева... Евгения Витальевича.

Хирург порадовался за Пирогова, что ему столь повезло, помял его грудь и выписал направление на рентген. Леонид тут же записал в ежедневник дату рентгена, до которой оставалось еще около двух недель, быстро покинул пределы заведения и благополучно забыл про это достаточно важное для его дальнейшей жизни число.

Только на следующий день после указанного срока Пирогов спохватился о своей беспричинной неявки на рентген и решил наобум заехать в поликлинику, благо он все равно собирался прорваться в центр города, - ему нужно было на студию, на две деловые встречи и, может быть, еще куда-то, что могло определиться в течение дня.

Леонид Сергеевич не любил ездить в старый город в будние дни, потому что везде столбенели пробки, и на тот путь, который рано утром или после десяти вечера уходило полчаса, в нескончаемые часы ПИК можно было потратить и полтора и даже два. Это было невыносимо! Иногда он с вынужденным равнодушием оставлял свою машину возле станции метро или в знакомом дворе и передвигался по городу под землей, а то и вовсе пешком, что оказывалось экономней в двух отношениях, - и времени, и денег, не считая иногда очень ценных дорожных наблюдений.

У врача-рентгенолога было суровое обожженное лицо, - он встретил Пирогова неприветливо и предложил ему перезаписаться на другой день: "Вы представляете, сколько у меня работы?! Я тут - в трех лицах, да, именно так! А мне теперь с вами..."

Леонид оставался любезен и учтив, - ему очень хотелось пройти эту процедуру сегодня и потом только ждать и надеяться на... Впрочем, он ведь может узнать ответ и сегодня, - долго ли проявлять рентгеновский снимок?

- Ладно, подождите меня здесь, - смилостивился медик. - Если я успею разобраться с остальными больными, тогда мы с вами... - Он не смог договорить, потому что его атаковала молодая женщина в серебристом спортивном костюме и облысевшей головой, она плакала и что-то быстро говорила. Врач резко повернулся и начал удаляться в сторону одного из кабинетов, сопровождаемый рыдающей особой.

Пирогов сел на обтянутый дерматином топчан и приготовился к неопределенному ожиданию. Может быть, уйти? А что и кому он этим докажет? А ему что на самом деле столь насущно добиться исполнения этого рентгена? Да он же за ним сюда никогда не приедет! Уж он-то себя знает! Будет всем рассказывать о своих тревогах, вызывать чужой смех, нелепо улыбаться, но не стремиться узнать, - что же они ему там написали?

Леня извлек мобильник и начал просмотр сообщений. Его тянуло в дрему, - это было бремя, преследовавшее его с детства, - он проспал на парте и школьные годы, и оба училища, и даже институт, - что делать, так на него действовали любые объяснения, а иногда и просто чужой говор! Впрочем, с годами в сон его начала вводить обильная еда, духота и даже холод. Вот какой он особенный! А тут еще эта катавасия! Ну-ну, полегче, ты что себя жалеешь или высмеиваешь? Не пора ли определиться?

- Вы готовы? Заходите! - скомандовал мужчина в белом халате, которого Пирогов когда-то уже видел, и тут же вспомнил, что это не кто иной как рентгенолог, который вполне смог бы сыграть в его фильме обгоревшего танкиста.

Леня встал и послушно проследовал в кабинет. Здесь ему потребовалось зайти в своеобразный станок, уже знакомый ему по испытанным в его жизни рентгенам. Теперь будет приказано запрокинуть голову, а подбородок положить вот сюда. Да, еще надо убрать крест, чтобы...

И вот он уже вновь в коридоре, но на другом топчане, установленном ближе к тому кабинету, в котором врач проявляет его снимок, потому что он согласился это произвести сегодня, и сегодня же сказать Пирогову, что у него... Ну, он-то, хотя бы отважится на правду?

- У вас все в порядке, - продолжил его беспечные дни волшебник в белом халате. - Заключению я напишу позже, ну, дня через два, - вас это устроит? Я его вложу в карту, а карта будет в регистратуре.

- Да, конечно устроит, - замер Леонид, словно прислушиваясь к еле различимым нездешним звукам. - Так значит у меня нет...

- Да, вы - не наш...

15.

Календарь представал в уме Пирогова как некая замкнутая цепь с напоминанием в рисунке о несимметричном эллипсе или снятом с подшипников шкиве, в вытянутых частях которого располагалось две точки отсчета, - одна предельно четкая, - граница между тридцать первым декабря и первым января, иначе говоря, Новый год, и вторая, достаточно расплывчатая, где растянулся сентябрь. Леонид Сергеевич иногда задумывался о том, почему эта кривая линия не поделена в его мозгу на две равные части, но не находил определенного ответа, а саму схему года воспринимал как нечто присущее его памяти чуть ли не с рождения, во всяком случае с самого раннего детства (или даже до него!), когда старшие позволили себе объяснять ему о временах года.

Новогодняя точка отсчета зиждилась на небольшом закруглении, иногда больше похожем в воображении Пирогова на угол, а радиус осеннего сезона оказывался гораздо обширней.

На годовой кривой, будто на кольцевой линии метрополитена, были отмечены основные праздники, среди которых не потеряли свои очертания 1 мая и 7 ноября. Леонид не мог вменить их наличие верности советским традициям, просто так складывалась основная часть его жизни, - от праздника - до праздника, от выходных - до выходных, от зарплаты - до зарплаты. Это были вехи, которые тоже присутствовали на мысленном календаре, куда вписывались и суммы его гонораров, и чьи-то долги, и насущные обязательства, и чьи-то смерти, - пожалуй, это был уже не просто календарь, а нечто более сложное. При обращении Пирогова на схеме высвечивались дни рождения его родни и друзей. Да, это было очень удобно, иметь в голове такой деловой календарь.

Телефоны и адреса хранились в другом формате, - это был своеобразный алфавит с фамилиями и портретами абонентов. Среди этих архивов были обезличенные номера и утерявшие сопутствовавший им долгие годы цифровой ряд персоны. В памяти Леонида сохранился самый первый телефонный номер в его жизни, - номер установленного в их квартире телефона, когда ему было... Сколько же ему было? Десять, одиннадцать? Меньше? Это еще можно кое у кого уточнить, и это его уже радует, - живы те, кто был значительно старше его тогда, в начале шестидесятых...

Леонид Сергеевич начал перебирать в памяти тех, кто когда-то мог звонить им по их первому номеру, потом подумал о том, что было бы интересно набрать этот номер сейчас, хотя, что уж тут интересного, - наверное, у него из этой затеи ничего не получится, потому что такое могло бы получиться только в фантастическом фильме. Он ощутимо представил себе, как прокручивает шесть раз на разное расстояние пластмассовый диск и...

Пирогов посмотрел на группу шоферов, мявшихся возле ведомственных машин с красными крестами и различными надписями на стеклах и бортах. Он все-таки доехал. Сейчас он зайдет в дверь, приблизится к застекленной стойке и...

А что водители, они, скорее всего, все те же? Эти мужики ему уже чем-то близки, и от них, вполне возможно, уже что-то зависит в решении его судьбы. Также, впрочем, могут иметь отношение к его окончательному диагнозу и эти воробьи, чирикающие на ломких городских ветках, и эти сосульки... А чего он боится? Он встревожен? Кажется, нет. Что это - все еще игра или уже жизнь? Или так у него будет всегда до самой... Нет, он все еще не готов, хотя, если подумать, это ведь настолько просто и часто совершенно неожиданно.

Нора Борисовна, редактор одной из его программ, - она умерла, стоя в лифте. Врач сказал, что она - счастливый человек, - она ведь даже не поняла того, что умирает, просто ничего не успела заметить!

Нора не была замужем, не имела детей, пила, сожительствовала с весьма неинтересными активно пьющими мужчинами, в меру интриговала, скорее всего, была в свое время связана с КГБ... Что еще? Иногда она выглядела несколько по-клоунски, повторяла одни и те же, очевидно, заворожившие ее выражения...

А как умерла студийный гример, Виктория? Начала мыть посуду и упала. Смерть накрыла ее своей непроницаемой мантией мгновенно. Вика много пила, ездила в Финляндию за дешевыми вещами и распространяла их на студии. Ее муж тоже пил, скандалил и бил Вику за то, что она пьет. Но она была больна. Безусловно, это был настоящий алкоголизм. У нее осталась дочь...

Как жалко, что он не властен продолжить о них рассказ! Что стало с ними потом, где они оказались, что от них потребовалось там, откуда никто не возвращается, и что скажет там он, то есть, я, все тот же автор и герой?

Прошел месяц, а, может быть, полтора после рентгена в поликлинике возле Модельной, прежде чем Леонид смог сюда добраться. За это время он несколько раз проезжал мимо, но все как-то не удосуживался завернуть в сторону четырехэтажного здания. Он не торопился сюда, потому что ощущал определенную запрограммированность своей, по крайней мере, жизни. Он уже давно догадался о том, что определенные силы неустанно следят за ним и знают о его возможном будущем гораздо больше, чем он сам. Это были разные силы, - светлые и темные, добра и зла, Рая и Ада. Они боролись за него, за его душу, и он чувствовал это, и, конечно, мечтал о победе ангелов.

Леонид вышел из машины, прикрыл дверь, нажал на кнопку сигнализации и начал подниматься по ступенькам. Через несколько шагов он прочитал на застекленных дверях надпись о том, что в поликлинике производится ремонт, поэтому регистратура не работает, а вход временно практикуется со двора.

Пирогов обошел здание. Во дворе ржавели бочки и пухли мешки со строительным мусором, бурый пушистый кот с бельмом на левом глазе деликатно обследовал новую припорошенную свежим снегом свалку.

Леонид Сергеевич начал спускаться в полуподвал, где располагался гардероб. Внутри строения пахло гарью и скипидаром. Раздавалось мужское пение. Исполнителем оказался гардеробщик лет семидесяти с газетным колпаком в виде кораблика на голове и лоснящимся, изъеденным язвами лицом, - он исполнял что-то тягучее на непонятном Пирогову языке, может быть, на татарском, потому что нечто подобное он уже слышал когда-то на телевидение, когда... Впрочем, все это не имело сейчас никакого значения. Главное ждало его впереди, на втором этаже, где, согласно очередному лаконичному объявлению, временно разместилась регистратура.

- У нас - просто регистратура, вы понимаете, - для простых больных? - разочаровала Леонида пенсионерка с лицом, цвет которого напоминал древесину, протравленную морилкой, и с серебряно-лиловыми волосами на маленькой, но идеально шарообразной голове, в гамме которых угадывалась седина и дешевая краска, может быть, даже чернила. - А вам, насколько я поняла, нужна регистратура онкологического отделения. Это - там! - она указала пациенту в конец холла, где была открыта дверь, и в обезличенной расстоянием палитре, виднелась голова в светлом колпаке.

С воспоминаниями об учительнице географии из их средней школы, которая, как они считали, красила волосы чернилами, Пирогов пересек холл и оказался перед искомой регистратурой, в которой ему могли выдать окончательный вердикт.

Небольшой кабинет был завален разноцветными самодельными тетрадями различной степени пухлости. Они заполонили стеллажи, столы и даже уместные участки пола. За столом сидела старая женщина с лицом пепельного цвета, напоминающем сушеный гриб, и очках с необычно толстыми стеклами, крохотные зрачки за которыми ассоциировались с наклейками с указанием фирмы-производителя предъявленной оптики. Старушка покорно сортировала истории болезней и шевелила бескровными губами, возможно, прочитывая фамилии больных. Сквозь вырез на груди угадывалось ее сморщенное тело, обремененное целым музеем болезней и проблем. Леонид подумал, что на своем рабочем месте пенсионерка имеет возможность экранироваться от внешнего мира статусом регистратора, белым халатом, колпачком и властным голосом, но это только здесь и сейчас, а позже, облачившись в уличную одежду, она возвращается в реальный мир, никогда не дающий никому никаких гарантий даже на одно мгновение.

Пирогов представился старушке и объяснил ей причину своего появления. Вначале она ничего не поняла и предложила записать его на следующую неделю на рентген. Леонид успокоил ее тем, что он уже все прошел и ему потребно лишь получить результаты своего обследования, которые он не смог до сих пор по разным причинам получить, а именно потому что... Нет, это ей, конечно, оказалось не столь важно.

- Вы видите, что у нас сейчас творится? - беспомощно развела руками регистратор, очевидно имея в виду их недавний переезд в новое, очевидно, временное помещение и полную неразбериху. - Загляните к нам на следующей недельке, и мы вам все обязательно найдем. Вы сможете?..

Copyright (c) "Русский переплет"