Жор глубинной щуки

 

Рассказ

 

 

...Только вырвавшись на волю,

на простор воды открытой,

вдруг остановился парус,

как споткнулась в беге лодка.

И отважный Лемминкайнен

перегнулся, смотрит за борт

под недвижимое днище,

говорит слова такие:

"Не на камень села лодка

и не на топляк наткнулась,

а на щуку наскочила,

на хребет морской собаки!

 

Руны "Калевалы"

 

 

 

Ее Величество - Щука!

Именно она держит "большину" и считается полноправной хозяйкой подводного царства Карелии.

 

Уже месяц, как сошел на водоемах лед, и прошел нерест у этой рыбы.

Закончилось таинство щучьей любви, когда в угаре самки с кавалерами "теряли голову", не ведая стыда и страха, выходили шумными ватагами на отмели, для того, чтобы отметать и оплодотворить икру.

 

После этого у щуки - Большой пост.

Целый месяц рыба не притрагивается к пище, не обижает проплывающих мимо мальков. Вчерашнюю разбойницу не узнать: вместо агрессии - полное смирение, суровая схима; вместо чревоугодия и кровопролития - миросозерцание и любовь к ближнему; ей "Да, пошла ты!..", она в ответ "Будьте здоровы".

Смирение Царицы вводит чернь в заблуждение.

 

Позади цветение черемухи. Солнце стало не на шутку припекать, нагревая землю, болота, мелководье. И тут пост у нее заканчивается. Щука в начале июня выходит на охотничью тропу. За мелкорыбицей. Ближе к заросшим берегам, к тростнику, к наплавным лопухам. Выходит голодная, агрессивная и самоуверенная.

 

У нее начинается жор. Теперь, кто не спрятался - она не виновата.

 

Ранним утром и на вечерней заре, с началом сумерек и до пепельной темноты, далеко слышны по воде мощные "плюхи" - это вошедшие в раж хищники жадно заглатывают все, что шевелится.

Подводный волк вернулся к исполнению ответственной, ненормированной и, как авторитетно заверяют, необходимой всем должности - "пахана".

Самая пора для ловли на спиннинг.

 

***

 

Приобрел эту снасть я два года назад. Были куплены также и блесны, и сачок, и прочая: великия и малыя рыбацкие атрибуты.

 

На Сямозеро в Кухо-губу добрался в разгар вечерней зари.

Приготовил резиновую лодку. Переобулся. Достал снасти.

 

Погода стояла теплая, тихая, комаристая.

Корабельные сосны подступали прямо к озеру. В неподвижной воде отражались их стволы - цвета дозревающей морошки.

Стараясь не тревожить склонившуюся над заводью тишину, неторопливо оттолкнул лодку от берега. Сколько хватает глаз: безбрежные мелководные просторы, поросшие островками тростника, листьями кувшинки и белыми лилиями.

Это настоящее щучье царство.

Метрах в десяти, у кромки камышей, мощный всплеск. Уже пирует разбойница!

 

Думаю, не будь рыба немой, висел бы сейчас над озером дикий ор и проклятия.

 

Поймал двух щурят. На глаз боюсь вес занизить, но явно "дошколята".

Руки, отвыкшие за зиму, постепенно вспоминают нужные движения.

Основательно разойтись не успел. Зорька отгорела.

 

Пока я полоскал свои блесна в сямозерских губах, в мелкие сети попало в аккурат на уху. Окушки. Да в крупные - два подлещика на жареху. Не спеша погреб к берегу, к месту стоянки. Примерно с километр по воде.

 

Смотрю, на берегу свет фар. Подъехала машина. Хлопнули дверки. Голоса.

Соседи появились.

 

Минут десять прошло, не больше, у них уже костер. Быстро!

Подплываю. Вытаскиваю лодку на берег.

Успеваю заметить черную "Победу" с распахнутыми дверками.

 

Собираю по сырому скользкому дну колючих окуней в котелок. Подхожу к огню.

Пожилая пара: мужчина и женщина, лет шестидесяти. Она у костра - готовит пищу. Он таскает дрова, воду. Все, как и тысячи лет назад.

Мы познакомились. Он - Николай Иванович. Она - Клава, отчество не запомнил. Муж и жена. Она дородная, он живчик. Добродушные. Гостеприимные.

 

- Присаживайтесь к нашему костру, - предложил Николай Иванович, - Какой смысл ради трех часов свой запаливать? От нас ведь не убудет.

Я с удовольствием согласился, предложив для общего котла рыбу. Пока он чистил окуней, хозяйка мыла и крошила картошку, колдовала над ухой, я поставил на угли емкую, чугунную сковороду. Накалил ее и крупными кусками уложил подлещиков.

 

Иваныч мелко засеменил к машине.

Назад идет довольный. Улыбается. Чувствую - выпил.

 

Подлещики в кипящем подсолнечном масле весело заскворчали. Посолил их. Поперчил. Посыпал с краю лучку. Повернул рыбу с боку на бок. Одна половинка уже в рыжей блестящей твердой корочке.

Ровно отпиленные чурбаки двинули ближе к костру. Посередке - огромный сосновый спил - стол. Расставили на него миски. Достали деревянные расписные ложки, ржаной хлеб, соль, зеленый лучок.

Такого в ресторане не подадут...

Пока ухи не наелись, лишь аппетитно сопели. А вот когда "атака" захлебнулась, да хозяйка выставила на центр пня еще и сковороду с румяными подлещиками и предложила рыбки "поелошить" - разговор пошел.

 

Я не утерпел:

. Видели в лодке щурят? Огромная сошла!

Николай Иванович криво ухмыльнулся.

- Не зря говорят, что честный человек не может быть хорошим рыбаком. Сорвавшаяся-то рыба всегда больше пойманных...

Он поддел с длинных ребер леща кусочек, отдающий дымком костра, дополнительно прошелся над ним щепотью соли, отправил в рот и смачно облизал маслянистые пальцы:

- Заядлые щукари знают, что жор у молодых и взрослых хищников в разное время. В эту пору жорится мелкая щука - "травянка". Она и светлее, и ярче окрашена. Вся, будто золотом брызнули. "Глубинка" еще не подошла. Та заметно крупнее. Донная щука живет в глубоких ямах. И спина у нее под окрас темного омута - цвета чернозема, бока серые, брюхо белое с крапинками. Вот где чудище! Такая если и сорвется, слава Богу! Жалеть не надо.

Старик бросил на меня загадочный взгляд, нагнулся к костру и подправил поленья.

 

Я молчал, озадаченный.

Мне пришло на память, что щуке приписывают близкое знакомство с нечистью. Если рыбарь заметит, как она плеснет возле борта хвостом, то скорая погибель не за горами. Щука охраняет царство Водяного. Окуни и судаки - в ее подчинении.

Если вдруг она срывается с крючка, принято не ругаться, не клясть судьбу, лишь тихо произнести: "Плыви щука за водой, мое счастье - будь со мной".

По народному поверью: "В щучьей голове, что в холопской клети - и пусто, и темно, и злых намерений предостаточно". Недаром "щукой" называют злого, лукавого и пронырливого человека.

А карелы подметили: "хауги куолоу, хамбахат яттäу" - щука и мертвая кусает.

 

- Клав, - окликнул он супругу, - у нас выпить-то ничего нет?

- Почем я знаю?! Буду я еще тебе водку, наготово, как маленькому, брать.

- Ну, ладно. Костер-то у нас замолкает. Надо в топку маленько того... подкинуть.

Он вразвалочку пошел в серую ночь. Похрустел валежником. Хлопнул дверкой машины и, вернувшись с охапкой сушняка, вывалил его подле костра.

Глаза его заговорщицки блестели. Сам заметно оживился:

- Рыбалкой давно занимаюсь. Так вдвоем с хозяйкой и ездим. Каждые выходные, считай, на озере. Здесь, кроме нас, редко кто бывает. Вот в прошлый год подвалили. Строев Федор... Петрович. Тоже с женой. Прямо на это место. Клав, помнишь, сидим спокойно у костра, а он ни с того ни с сего стихами заговорил?

- Как же не помнить... Я их даже записала тогда:

 

...Настанет день, судьба не сбережет.
Увы, надежды суетны и жалки.
И я уйду, но этот мой уход
Пускай со мной случится на рыбалке.

 

А люди, что ж, поднимут и снесут,
Придут к столам, помянут кое-как,
Плитой придавят и напишут: "Тут
Лежит такой-то - грешник и рыбак".

 

- Ему лет пятьдесят было. Недавно на пенсию вышел. Заядлый рыбак. Бывший военный. Майор. Все для внучки старался - рыбкой хотел порадовать.

 

Старик растерянно улыбнулся, обнажив блестящие металлические фиксы.

 

- Посидели, вот как сейчас, у костра. Я на берегу остался сети перебирать. Его жена ушла в машину спать. Моя, с удочкой, на дюральке отправилась. Петрович на своей лодке со спиннингом по губкам. У травянки основной жор как раз закончился, а у глубинной только начинался...

 

***

 

...Петрович выбрал из своего рыбацкого набора финскую блесну-воблер (друзья привезли неделю назад в подарок на день рожденья.) Это была крупная рыбка с двумя острыми тройниками, на брюшке и хвостике, с черной спинкой, пятнистыми блестящими боками. Потянешь в воде - словно раненная плотичка на ходу.

Поменял в катушке леску на крепкий плетеный шнур.

Щука - противник достойный, и тут основательность нужна.

 

Перед забросом Строев встал. Двухместная лодка с надувным дном это позволяла. На озере ранним утром спокойно. А закидывать спиннинг стоя - одно удовольствие, каждый подтвердит.

Солнце еще не коснулось горизонта. Седые сумерки на короткое время хозяйничали в этом уголке природы, окунувшемся с головой в сладкую пору белых северных ночей.

 

Федор Петрович взял спиннинг в правую руку, левой перекинул фиксирующую дужку в свободное положение. Короткий боковой взмах и... блесна летит точно в чистое окошко среди высокого тростника.

В том месте, куда только что приводнилась рыбка, по водной глади пошли круги.

Он стал плавно вращать рукоятку катушки, как вдруг шнур натянулся и застыл.

Зацеп!

 

Не было никаких сомнений, что это крупный топляк или коряга. Когда случается настоящая поклевка или крючок задевает за траву, всегда чувствуется: шнур ходит. А тут - намертво встал.

Не беда. Придется подгрести на лодке и отцепить тройник. Двух минут не пройдет. Можно даже для интереса время засечь ...

"Командирские" показывали два часа ночи.

 

Неожиданно удилище согнулось крутой дугой, катушка пискляво затрещала тормозом... Что-то, остановившее в глубине блесну, ожило и настойчиво потянуло за собой шнур.

 

Щука. Огромная...

Попалась!

 

Плетенка продолжала уходить в темную предрассветную воду.

Остановилась.

Майор сделал потуже тормоз катушки с тем, чтобы рыбине требовалось большее усилие на перетягивание.

"Ничего. Если нормально заглотила блесну - никуда не уйдет. Эту плетенку буксиром не порвать. Главное - успокоиться и не торопиться".

"Не спешить!" - как заклинание повторял он.

Измотать ее.

Утомить.

Перемудрить.

 

Он принялся подкручивать катушку. Рывок - шнур заскользил прочь.

Выждал минуты три. Дал рыбе успокоиться. Опять сделал несколько витков. Рывок! Еще несколько метров ушло в глубь.

Мельком глянул на часы: половина третьего. Полчаса таинственная рыбина в ответ на попытку вымотать лесу стравливала ее десятками метров в свою пользу.

Пока все получалось не как в сказке: "по щучьему велению", да не "по Емелиному хотению".

 

Майор еще туже затянул тормоз.

Попробовал мотать. Подалось. Один метр выбрал. Три. Четыре.

Глядь, в семидесяти метрах на поверхности образовалось волнение, словно какой-то чудовищный зверь выталкивал воду из глубины. Но ничего так и не появилось. Вместо этого лесу опять сильно дернули и отвоеванные метры стравили с излишком.

 

Между тем рыба стала утомляться. Это чувствовалось по всему.

Она еще не показывалась, но выдергивать помногу шнур на себя уже не могла.

 

Федор Петрович потихоньку, настойчиво, выбирал слабину сразу, как только возможность представлялась. С каждым витком зеленого шнура, с каждым метром его, неизвестное чудище приближалось к своему концу.

Метрах в пятнадцати от лодки краем скользнула черная спина с гигантским плавником. Толком не видно было, где эта спина начиналась, где заканчивалась.

Так вот ты какое - Сямозерское чудовище!

 

Петрович поправил очки на вспотевшем носу.

Пока со щукой тягался, легкий незаметный ветерок отогнал лодку от берега. До рыбины оставалось метров десять, но ее по-прежнему не было видно. Она шла глубиной.

 

Строев не узнавал себя. Не было азарта. Не испытывал он и обычной радости от хорошей поклевки. Он лишь машинально выбирал и выбирал слабину.

По телу плыл холодок.

 

Предрассветные сумерки. Резиновая лодчонка, давно отслужившая свой век. Метров триста до берега. Приличная глубина под ногами. На себе неповоротливая, под зябкое утро, рыбацкая одежда. И щука. Огромная щука размером с мореный топляк, для которой озеро - родная стихия.

До него дошло, что никакого ветерка не было вовсе. Все это время лодку в открытое озеро тащила за собой рыбина. Федор ухватился за шнур и крутанул несколько витков вокруг рукава фуфайки. Пытаться удержать такого черта удилищем из хрупкого стекловолокна было безумством.

 

Вдруг хрустальная зеленоватая вода заклокотала, и, совсем рядом, смиренно всплыла, будто малая подводная лодка, старая щука длиной под два метра. Из приоткрытой зубастой пасти ее торчала наружу половинка блесны.

Такую громадину сачком не возьмешь. Как грузить ее в лодку?

 

Лениво шевеля хвостом и плавниками, щука внимательно разглядывала Петровича. Ее черные немигающие глаза, с ярким желтым ободком по краю, смотрели тяжело и угрюмо. Верхняя челюсть напоминала блестящий черный капот от "Победы". На хребте грязно-зеленым бархатом рос мох.

 

Щука давала себя рассмотреть и при этом наслаждалась смятением врага. Дыхание ее было спокойным. Движения плавными, упруго-размеренными. Что-то не чувствовалось ее усталости...

 

Майор парализованно стоял на полусогнутых ногах.

Левой дрожащей рукой он придерживал, словно протез, правую руку с намотанным шнуром. Широко раскрытые глаза его в ужасе глядели в медленно открывающуюся пасть северного крокодила.

Он догадался, что произойдет в следующий момент. Он все понял. И знал, что уже исправить ничего нельзя...

 

Эти мысли пронеслись вперемежку с воздушными пузырьками кипящей воды после того, как хищник тяжелой торпедой двинулся вперед, занырнул под лодку играючи перевернул ее и увлек в свою стихию Строева.

 

***

 

Постреливали редкие еловые угольки из костра.

 

Старик продолжал:

- Я пока с одной сеткой возился, пока с другой - время-то шло. Причаливает моя, вся испуганная: "Федор утонул". Я ей: "Че ты мелешь, дура? Какой утонул?"

Клава, перебила:

- Главное, я сама слышала, как он звал меня. А плавать-то не умею. Да и далеко. Темно. Страшно.

- Мы с ней стали обшаривать губы, кричать. Нашли его лодку - перевернутая. Самого нет. Что с ним случилось - не понятно. Такой спортивный. И до берега не так далеко. Попробовали блесну кидать, может, зацепим. Тоже никак. Жену разбудили, Валентину. Ей сказали... Ой, в общем, такое дело...

 

Клава теребила в пальцах матерчатую тесьму и сосредоточенно слушала мужа, всматриваясь в сполохи пламени.

 

- Что делать? Я на машину, в Эссойлу, это ближайшее село, - к участковому. Дни выходные. Он поддатый. Но все равно, делать-то что-то нужно. Я: "Так, мол, и так... Помогите найти". А он: "Это озеро в наш район не входит. Тебе нужно заявлять в Суоярвский райотдел". Говорю: "Так позвоните туда!" - "А мне зачем?" Я и уговаривал... И денег на бутылку давал. Нет и все. Говорю: "Вы хоть запишите..." Ни в какую.

Николай Иванович достал алюминиевый портсигар. Поддел пальцем беломорину. Вытащил из костра горящий сучок. Прикурил.

- Делать нечего. Думаю, нужно "кошкой" попробовать... Нашел у мужиков в совхозном гараже проволоки, пятерки и назад к бабам. Сделали крюк, веревку к нему покрепче, и давай с его женой кидать по кругу в том месте, где лодку нашли. В одну сторону, в другую. Слышу - есть. Подтягиваю. Он как на корточках сидит. Спина прямая, руки вперед, будто обнял кого.

 

Иванович, не докурив, смял папиросину, поднялся и слегка пригнув ноги в коленях, показал позу утопленника.

 

- Даже очочки не слетели. Видно, сразу затих... Может, сердце? Мы его в лодку - куда там... Пришлось зацепить покрепче и на буксире до берега. Мотор завел и на малых. Жена его в лодке воет. Моя - тут ревет. К берегу-то стал править, здесь мелко. Мотор заглушил. Веревку, сколько мог, размотал, подгреб к берегу. Все. Дальше нужно тащить. Вылез по пояс в воду. Валентина лодку сама причалила. Попробовал тянуть: не смогаю. Тяжелый, черт! Бабы ко мне на помощь. Втроем его, вот сюда...

Николай Иванович повернулся к берегу, припоминая подробности. После некоторой паузы, поднял правую руку вверх и отрубил по воздуху.

- Вот здесь вытаскивали... Да, мать?

- Ты про блесну-то расскажи, - напомнила супруга.

- Да, точно, вытаскиваем, смотрим, у него на правой руке шнур рыболовный намотан. Начал выбирать: вертлюжок, кольцо - все на месте. А блесна наполовину перекушена, как кто клещами ее пополам... Ну, вот значит: усадили его в их машину, я за руль - он рядом. Бабы - на нашей. Моя - за рулем. Еду, самого оторопь берет. На улице жарища, градусов тридцать, а рядом-то... И холодом от него веет таким нехорошим. Приехали в морг, в райцентр. Не берут. Документы требуют. Ты же знаешь, сейчас не до людей. Подаю паспорт. - "О... так у него прописка не наша. Не возьмем". - Е-май-ор!!! "Мне что, - говорю, - у себя его прописать? Идите и сами с ним договаривайтесь". Выскочил в сердцах. Сам Валентине: "Тебя зовут!" Та, знай, голосит, не смолкая. Вся на корвалоле. Моя хотела проводить. "Сиди, - говорю. - Без тебя управятся". Дождался, пока за Валентиной дверь закрылась, сел в машину - и ходу.

Николай Иванович довольно рассмеялся.

- Буду я еще с ними спорить.

 

Он встал, размял затекшие суставы. Посмотрел на озерную гладь. Над озером ровной дымкой стелился туман.

 

- Летняя ночь, как заячий хрен - короткая.

- Ну, вот при людях-то... - упрекнула Клава, - другого сравнения у тебя нету.

- С каких это пор "заяц" - матерное слово?

 

В тростнике раздался всплеск. Кольцами по воде пошли, затихая, круги.

- Вон - уже щука жорится. Она хватает ту рыбешку, что помельче, а мы ее и друг друга.

 

Над лесом, где подтягивалось к горизонту солнце, ярко заалело. Воздух становился светлым и прозрачным. Туман над водой рассеивался.

Все вокруг, умытое росой, заискрилось, засверкало. Солнце, выглянув из-за дальнего леса, бросило на зеркальную поверхность яркий золотой мазок. Какая-то птица завела возню в камышах. Потеплело.

Недружно затянули песни лесные птахи, выражая свое восхищение новым днем, восхваляя трелями дивное устройство жизни.

 

Им неведом иной мир.

Они поют - потому что любят мир этот.

Любят таким, какой он есть, и делают своим пением его краше.

 

 

Карелия, 2007 год

 

 

Александр Костюнин

 

 

 

Примечание:

В рассказе процитированы строки из стихотворения Дмитрия Горбова "Когда бы знать..."

 

 

 

 

 

 

Танина ламба

 

рассказ

 

 

...С целью создания семьи желаю познакомиться с доброй, отзывчивой девушкой, любящей природу и рыбалку, имеющей лодку.

Фотография лодки обязательна.

 

Из брачных объявлений

 

 

Мой сосед Коля Ефимов, или попросту Ефим, работал тогда в автоколонне. Много лет ездил он на рыбалку своей компанией. Звал и меня.

Сам я больше охотник, потому и мало трогают все эти байки про "сумасшедший" клев, про "оживший" поплавок, про "во-о-от такого" леща.

Хотя после длинной вьюжной поры уху на костерке, под солнышком - люблю.

 

К тому же погода...

Еще третьего дня крутила поземка. Сухая холодная крупа обжигала лицо. Казалось, зима по второму кругу пошла. И вдруг солнце, словно устав заигрывать с метелью, наклонилось гигантским рефлектором к земле: дохнуло жаром на спящих в дуплах деревьев насекомых, пробуждая их ото сна; на деревенских кошек, заставив их нежиться на крыльце; на людей, укутавшихся в зимние шубы с глухими воротниками, предлагая высунуть нос наружу и вдохнуть полной грудью запахи ошалевшей природы.

Такой оттяг после зимы!

 

В народном календаре конец апреля обозначен так: "Пришел Федул - теплом подул". Начался снеготай. Появились первые лужицы, принимая в себя голубое небо. У воробьишек наступили "банные дни". Они порой так накупаются, что не могут ни взлететь, ни чирикнуть: сидят у края лужи, осовело поглядывают на плывущие кучевые облака, говеют.

 

Ефим второй день сам не свой:

- Сань, поехали. Вот-вот нерест у щуки. Мы завтра выезжаем. Даже плохой день на рыбалке лучше, чем хороший день на работе, а тут, гляди, как погода разошлась.

- Где ночуем?

- У костра. В "Москвич" все не влезут. Мы с тобой в спальниках, у Славки Кочнева свой способ. Помнишь Славку-то? Мой напарник. Длинный такой, тощий, гибкий. Все люди, когда сидят - нога на ногу. А у него не просто нога на ногу, она еще и два оборота делает, как змеевик. Со стороны посмотреть - эмблема аптеки. Так вот он берет два больших камня, размером, чтобы только смогал трелевать. Закатывает оба в костер. Камни нагреются, он вынимает один из костра, обвивается вокруг, прижимается животом, и на полчаса тепла хватает. Потом остывший камень закатывает в костер, горячий достает. И всю ночь он эти камни: туда - сюда, туда - сюда, как Сизиф, ворочает.

 

Все. Еду. Нельзя в такую пору дома сидеть. Уже тепло, и комаров еще нет. Длится этот период рыбацкого счастья не больше недели.

 

Поехали на стареньком "Москвиче" втроем: Ефим, Слава Кочнев и я.

Едем мимо Сяпси. Голосуют две девицы: "Довезите до Курмойлы". Мы их берем. По дороге одна спрашивает, Таня:

- Вы куда едете?

- На рыбалку.

- Возьмите нас с собой.

- Поехали.

Едем, едем. Доезжаем до отворотки на Курмойлу. Танина подружка говорит:

- Остановите. Мне ни на какую рыбалку не надо. Я сойду здесь.

Мужики хором:

- Ну, чего ты? Поехали.

Она на ходу стала выскакивать из машины. Остановились сразу. А эта сидит.

- Нет, я поеду с вами.

Чуть постарше меня: лет двадцать пять будет. В черной фуфайке, в красных литых блестящих сапожках. На лицо интересная. Темно-русый волос короткой прической. Ямочки на щеках. Бесинка в глазах.

С основной дороги свернули на грунтовку, затем - на лесную. Сколько могли, юзили по расквашенной колее. На полянке машину пришлось бросить. Озеро в километре. Дальше пешком. За всю зиму никто не ездил туда.

Собрали шарабаны, рюкзаки, острогу, резиновую лодку - пошли.

- У меня дома такая же лодка, - на ходу обронила Таня.

Она взяла в руки два ватных спальника и отправилась за Ефимом след в след, высоко и грациозно перешагивая снежные тающие комья.

Надо же: "Лодка есть". Бойкая девчонка. Мне до этого больше книжные барышни встречались. С ними о рыбалке и не заикайся...

 

Было раннее утро. Наст еще только стал отдавать. Прямо на наших глазах по целине то и дело пробегала трещинка, раздавалось глухое "ух!", и снег оседал. Верхняя корка, усыпанная хвойными иголками, словно рыжая щетина недельной давности, местами сменялась зеленым ковром брусничника и мха.

 

Мы вышли к лесному озеру.

Мелкий закоряженный залив, насквозь пробиваемый солнцем, свободен, а дальше темно-синим покрывалом еще лежит слоистый лед. Этот северный берег надежно укрыт от холодных ветров, потому и отходит быстрее.

По закрайкам, слева и справа от стоянки, узкая полоса воды вдоль берега.

Шелестит высокий камыш.

 

Пока доставали из шарабана посуду, Ефим рассказал анекдот:

- Ловил старик неводом рыбу, и попалась ему золотая рыбка. Взмолилась рыбка человеческим голосом: "Отпусти меня, старче, я тебе три желания исполню". Стал старик думать, чего бы попросить. "Желаю, чтобы море-окиян стало из чистой водки". Рыбка хвостиком махнула, и стало море-окиян из водки. Старик зачерпнул кружку, пьет - не нарадуется. Рыбка уже задыхается на суше: "Скорее говори два других желания!" - "Ну, ладно. Сделай, чтобы вот эта речка тоже стала из чистой водки". - Махнула рыбка хвостиком, и стала речка из водки. Пошел старик, зачерпнул кружку, пьет - не нарадуется. А рыбка пузыри пускает: "Старик, через две секунды я сдохну. Скорей говори последнее желание и выбрось меня в море!" Старик и не знает, что захотеть еще. Махнул он рукой и говорит: "Ладно, дай на пол-литра и ступай себе с Богом!"

- Много текста, - упрекнул Славка.

- Я...

- Еще короче!

- Наливай!

- Не убавить, не прибавить. Литая проза!

Выпили.

Таня с нами на равных. Лицо зарделось.

Налили по второй.

Она поправила мальчишескую прическу, сняла фуфайку, игриво накинула ее на плечи и расстегнула молнию спортивной кофточки. Весеннему солнцу и нашему взору открылись ее белые упругие груди.

Солнце, чувствую, ахнуло!

 

Таня взяла в левую руку граненый стакан с водкой, в правую - пачку сметаны. Молча улыбнулась. Промурлыкала что-то себе по-кошачьи. Прикрыла веки. (Длинные ресницы, казалось, коснулись меня.) Запрокинула голову и выплеснула холодный горький напиток в горло. Едва поморщившись, припала к сметане, и было видно, как перебирая нижней губой, она сглатывала ее.

Крепкая высокая грудь при каждом глотке восторженно вздымалась. Таня сладострастно постанывала, поднимая коробку все круче и круче.

 

Мы не отрываясь, приоткрыв рот, следили.

Она неловко повела рукой, и белый жирный сгусток шлепком упал ей в глубокую ложбинку груди. Не отвлекаясь, продолжала смачно есть.

- Ты так все добро растеряешь, - возмутился Ефим и, сорвавшись с места, жадно припал ртом к густо-разлапистой холодной белой розочке. Он стал шумно слизывать кисломолочный диетический продукт с Таниной груди. Несколько капель угодило на горделиво набухший сосок. Ефим принялся сначала облизывать, а затем и посасывать его.

Они, в унисон, застонали.

Таня приоткрыла счастливые глаза. Встала. Посмотрела призывно на меня.

- Ну, может, пойдем, глянем на весну. А?

Я отвел глаза.

- Давай, иде-ом! - нетерпеливо подгонял Ефим. - Пойдем смотреть! Ради чего и приехали...

Чуть задержавшись, она запахнула грудь, подправила на плечах стеганку, резко повернулась и, не оборачиваясь, зашагала к лесу. От ладной фигурки ее нельзя было отвести взор. Не пойму: что удерживало меня?

Ефим, суетясь и приплясывая, плеснул в стакан водки, скосил глаза на уходящую подругу, сглотнул спиртное и бросился в след.

Славка ерзал на месте.

Он то вскидывался бежать следом, то на миг присаживался и, будто ожегшись, подпрыгивал опять. Все. Вижу, терпежа у него нету.

- Меня тоже на "мясо" потянуло!.. - глухо пробормотал он и рывком бросился догонять. Из-под сапог полетели комья сырого снега.

 

***

 

Солнце пекло совсем по-летнему.

У самого берега, на мелководье, то и дело раздавались шумные всплески.

Щука пошла на нерест.

 

Было далеко за полдень, а наши сети так и лежали в мешках.

Из леса доносился пьяный смех. Похотливые стоны. Треск валежника. Обрывки слов. Свой "нерест" завсегда ближе к телу!

 

Я взял острогу, раскатал голенища болотных сапог и направился к ламбе. Крадучись, зашел в воду. Всего в каких-то десяти метрах от берега я увидел щук: сначала они косыми стрелами проносились по мелководью, затем самцы, те, что поменьше, по три-четыре, выстраивались вслед одной крупной самки.

Икрянка плывет впереди, а кавалеры или прижимаются к ней с боков, или стараются держаться над спиной. Время от времени появляются их плавники. Возбужденные самцы нет-нет, да и выскочат из воды.

 

В том месте, где щука начала тереться о ветви затопленного ивового куста, вода, словно живая, забурлила.

Я, как Нептун, замахнулся зубчатой острогой и воткнул ее в центр кипящего рыбьего гнезда. Придавил длинный шест ко дну. Он задергался, закачался из стороны в сторону, вырываясь из моих рук. Я налег всем телом. Сильнее прижал.

На поверхности появились алые разводы.

 

Трепыхание стало слабеть. Вытащил многозубец. На острых стальных стрелах извивались три рыбины: два небольших щупака и самка весом под два килограмма.

Крупная слабоклейкая оранжевая икра стекала из матки ручьем в воду.

 

Я уложил рыбу в заплечный рюкзак, перехватил поудобнее острогу и пошел краем берега дальше.

Солнце топило снег.

Весенние ручейки на глазах превращались в бурные потоки. Целые речушки несли талые воды к ламбе.

 

Все активнее вели себя щуки. Они оставили ямы под крутыми берегами, глубокие впадины под корягами и пошли путешествовать по широкому паводку. В самых припекаемых, укрытых от студеного ветра уголках озера, на отмелях, самки метали икру, чтобы дать жизнь новому поколению.

Нет препятствий для рыбы, стремящейся на нерест.

Впереди щука выбросилась на завал из веток, проползла по нему несколько метров, извиваясь змеей, и ушла в ручей, выше по течению.

Не успел подбежать...

 

Весна поднимала голову.

В пойменных лугах белые пятна снега исчезли раньше и уступили место земле с бледно-желтыми травами.

Над лесными полянками появились живые цветы - бабочки: черные с белой каймой - траурницы; ярко-желтые, небольшие - лимонницы.

Начинают посвистывать кулики.

Гудят бекасы. У них главный музыкальный инструмент - кончики крыльев да расправленный веером хвост. Чтобы дальше слышались его трели, бекас взлетает метров на семьдесят вверх и оттуда круто бросается вниз, наполняя воздух жужжанием, похожим на блеяние овцы. За это он и получил название - "поднебесный барашек".

Под вечер зачуфыкали голосистые тетерева. За несколько километров слышен их токовой хор. Временами причудливые звуки косачей сливаются с лягушачьим свадебным бульканьем. Эти песни похожи между собой и оттого трудноразличимы.

 

Разные песнопения слышны в лесу, но все они - гимн соитию.

 

Я вышел из-за мыска: глухой тупичок. Шумно ступил ногой - из-под берега поднялась пара чирков. Впереди летит уточка, чуть позади селезень.

Ну, что тут скажешь: на каждом шагу "нерест". Один я не участвую.

 

Солнце скрылось. Почернели сумерки, еще не вступившие в пору седых летних ночей.

 

Я далеко прошел направо от стоянки вдоль берега. Осмотрел загубин десять.

Вернулся назад. Поравнялся с костром. Пошел влево. Слышу, сзади хлюпанье по воде. Поворачиваю голову: в болотных Славкиных сапогах, зябко засунув руки в рукава, как в муфту, с непокрытой головой ко мне шла Татьяна.

 

- Тебе не холодно? - поинтересовался я.

- Нет.

- А где мужики?

- Упились и храпят во всю.

Она, осторожно ступая по затопленному песчаному дну, как черная пантера, вплотную приблизилась ко мне. Не вынимая рук, жарко прижалась грудью к моей спине. Сильно задышала.

- Тань, - не своим голосом произнес я, - у нас с тобой все равно ничего не получится...

Рядом шевельнулся клубок щук.

- Смотри, весна кругом... - дивным шепотом, будто древнегреческая покровительница рек Наяда, произнесла она.

А, может, мне уже слышалось?

 

Таня вытащила руки из "муфточки" и нежно коснулась меня...

...Лишь с рассветом мы вернулись к костру. Дрова прогорели. Серые хлопья пепла почти целиком прикрывали алые угли.

Ефим безмятежно храпел в спальнике. Славки не видно.

Ба! Да вот и он.

В этот раз, видно, камней для "правильной" ночевки не нашлось. Он с кострового шеста снял чайник, босые ноги калачиком подогнул и спит себе на березине. Ладони под щекой. Знай, пускает слюну.

- Славк, ты так в костер рухнешь! Слазь.

В ответ раздалось мирное посапывание.

Таня взяла меня ласково за руку:

- Зайка, он спросонья не понимает ничего. Снизу тепло идет. Ему хорошо.

Я решил Кочнева поддержать за телогрейку, он отмахнулся и прямо с шеста в костер. В небо искры, столб золы.

Тащу его из костра, из углей, а он на четвереньках, ногами и руками вкапывается, назад рвется. Здесь-то холоднее.

Волосы у него длинные. Переплелись с пеплом, со щепочками - как воронье гнездо.

- Не тормоши. Пускай досыпает. Недолго осталось. Светает уж.

 

***

 

В этот раз мы так и не намочили сети.

Ефим заметил:

- За время поездки никто из животных не пострадал.

Ему не жаль было упущенной добычи. Это он так. К слову пришлось.

 

Нашу случайную знакомую мы довезли прямо до дома, в Курмойлу.

А это озеро мы с тех самых пор называем между собой "Танина ламба".

 

Пора весеннего хмельного буйства закончилась.

Капли сладкого березового сока загустели и высохли.

До новой весны.

 

 

Карелия, 2007 год

 

 

Александр Костюнин