ЗАВЕТНОЕ РУССКОЕ СЛОВО

 

 

* * *

Я шагаю устало

от Москвы на восток...

 

Что-то птица сказала —

я расслышать не смог.

 

Сколько хватит мне силы,

столько буду шагать.

 

Голос неба России

я хочу разгадать.

 

Всюду прежние лица,

всюду голос родной.

 

Но о чем эта птица

говорила со мной?..

 

 

ЦВЕТОК ЗВЕЗДЫ

 

В лесной тиши, в глухом затоне

речной воды

я взял в холодные ладони

цветок звезды.

Вонзился в руку, словно жало,

ее огонь,

звезда, шипя, в затон упала —

прожгла ладонь.

Тогда, склонясь над зыбкой глубью

ночной воды,

ладони свел я и пригубил

глоток звезды...

И мне с тех пор во тьме кромешной

светло всегда,

в моей душе, земной и грешной,

горит звезда!

 

 

* * *

Ну вот, я пережил и это лето.

Теперь и осень как бы пережить...

Пусть за окном, померкшим до рассвета,

унылый дождик будет моросить.

 

Пусть ничего кругом не происходит,

дожди и ветры пусть одни шумят.

Для сердца есть покой в плохой погоде,

когда ничем не растревожен взгляд.

 

Пусть за окном дрожит и гнется ива

под хмурым небом, от дождя темна.

Над ней ворона пусть летит лениво,

и лишь не шелохнется — тишина.

 

Когда осточертеет всё на свете

и станет всё таким ненужным тут,

лишь ива за окном, лишь дождь и ветер

покинуть эту землю не дадут.

 

*  * 
 *

Вырвусь я в
 своем пророчестве

из тоски
 лихих годин.

Даже в
 полном одиночестве

я на свете
 не один.

Пусть душа,
 ни с чьей не схожая,

словно
 комната пуста,

предо мною —
 матерь Божия

и спокойный
 лик Христа.

Лампа ночью
 долго светится

над
 застывшею строкой.

Есть мне, с
 кем глазами встретиться

и к кому
 прильнуть душой…

 

*  * 
 *

Наверно,
 смешно и нелепо

в закатную
 верить зарю…

Смотрю на
 вечернее небо,

спокойно и
 долго смотрю.

Мне волосы
 ветер полощет

и полнится
 взгляд синевой,

я вижу яснее
 и проще

прошедшее
 перед собой.

Ведомый
 велением вышним,

прорвал я
 соблазны греха.

Что было
 никчемным и лишним, –

отсеялось,
 как шелуха.

Испытан
 земной маятою,

я с ней
 расквитался давно.

Всему
 пережитому мною

меня
 пережить суждено.

И вот, не
 забывший о многом,

судьбу
 разглядевший свою,

безропотно,
 как перед Богом,

под небом
 вечерним стою.

Внимаю
 сердечной надежде

на эту живую
 зарю,

с любовью,
 неведомой прежде,

в предвечное
 небо смотрю.

В РОДНОЙ
 ДЕРЕВНЕ

Вместо речки
 — ручеек,

продан
 детства дом.

И в окошке
 огонек

скрыт
 глубоким сном.

Всё чужое:
 дом не тот,

и не тот
 забор,

пес рычащий
 у ворот

и недобрый
 взор.

Здесь ли я
 играл в лапту

и гонял
 гусей?

Здесь ли
 высмотрел мечту

жизни всей
 своей?

Ухожу, и
 боль тоски

сердце
 бередит,

словно вслед
 из-под руки

бабушка
 глядит…

 

 

* * *

Что-то в мире случилось такое,

отчего защемило в груди.

Липа кроной шумит надо мною

золотых облаков посреди.

Листопад, предвечерье, прохлада…

В сонном парке тропинки темны…

Ах, душа, не кручинься, не надо,

мы еще доживём до весны.

Но замри и прочувствуй мгновенье,

как в распахнутых детских глазах.

Кленов красных в пруду отраженье,

ветра лиственный, шелестный взмах…

Кучевых облаков позолота,

светло-рыжая проседь берёз…

Мы не можем с тобой отчего-то

не любить эту землю до слёз.

 

 

СИРЕНЬ

 

Опадает сирень, исчезает…

И вернулись на миг холода.

Майский день, словно жизнь, угасает,

погружаясь во мглу навсегда.

 

И от сорванной ветки сирени

вечер в комнате дышит тоской.

На твои, дорогая, колени

я прилягу колючей щекой.

 

И такую почувствую нежность

в невесомой, в горячей руке!..

Всех остывших ночей безутешность

просквозит по шершавой щеке.

 

Просквозит и слезинкой истает

под теплом чуть дрожащей руки…

Отцветает сирень, облетает

в терпких волнах весенней тоски.

 

 

* * *

Как жалко летнего тепла!

Оно и коротко, и зыбко.

Июля яркая улыбка,

неторопливый плеск весла…

 

Цветы, цветы… Вечерний свет…

Высоких лип густые тени…

Влюбленных поцелуйный бред

и женщин смуглые колени…

 

Истает этот нежный день,

иссякнет трав благоуханье,

плаксивых туч немая тень

загасит озера сиянье.

 

И долгий холод, серый цвет

откроют нам свои объятья.

И клину белому вослед

с былой тоской взгляну опять я…

 

 

* * *

Снова сердце радо зареву заката

и лесной рябины перезревшим кистям.

И опять бесцельно я бреду куда-то

по опавшим листьям, по опавшим листьям.

 

Дни уходят в вечность. Где-то ждет расплата.

Кто-то вслед с ухмылкой смотрит взглядом лисьим.

Но всю жизнь с надеждой я бреду куда-то

по опавшим листьям, по опавшим листьям…

 

 

* * *

В Голицынском парке скамейки пусты,

в Голицынском парке — прохлада.

На клумбах широких сгорели цветы

в багряном огне листопада.

 

Аллеи безлюдны, качели — тихи,

устало-безмолвны деревья,

стада облаков, как немые стихи,

спешат в ледяные кочевья.

 

И вновь я простился с травой и листвой,

и лету сказал «до свиданья».

В Голицынском парке над хмурой водой —

небес и тепла угасанье.

 

Стою над водой и не холодно мне,

и прежнего нет сокрушенья.

Угрюмому сердцу спокойно вполне.

Бесслёзны души сожаленья.

 

Дорога осенняя жизни моей,

недолгие годы земные

и сумрак остывших, увядших аллей

сошлись и слились, как родные.

 

 

* * *

Желтые бабочки в сером окне

трепетно кружатся, будто во сне.

 

Кто они? Что они? Отблески чьи?

Может, сгоревшие годы мои.

 

Может, мелькнувший из снов золотых

пепел угасших надежд молодых.

 

Может, забытые в сумраке дней

лица любимые жизни моей…

 

 

* * *

Судьба нас всех по кругу гонит.

И в этой спешке — все сгорим.

В летящем под землей вагоне

глаза в глаза — вдвоем стоим.

Мы под землей летим по кругу.

Под свист и шум. Куда? Зачем?

Без слов глядим в глаза друг другу,

нигде не связаны ничем.

Летит вагон. Чужие люди,

уйдя в себя, не вспомнят нас.

Никто на свете знать не будет,

что видел я лишь только раз

ее глаза… На остановке

я через круг сойду во тьму,

с чужим плечом столкнусь неловко,

став безответным ко всему.

Среди толпящихся, галдящих

мы не расстанемся никак.

Сжигает всех, во тьму сходящих,

летящий свет, свистящий мрак.

Ждем неизбежную разлуку

мы, отраженные в стекле.

И всё еще летит по кругу

небесный взгляд в подземной мгле…

 

 

ПОЭТ

 

Бога об одной просил награде.

Ждал одной любви до седины.

Всё отдал, со всем расстался ради

высоты духовной глубины.

 

Этот свет сберёг в себе до гроба.

Были вопли недругов смешны —

не слышна была чужая злоба

в небесах духовной глубины.

 

Должен был и смог не оступиться,

встав на самом гребне крутизны,

чтобы не упасть и не разбиться

с высоты той самой глубины.

 

 

* * *

Покуда мать жива —

ты не один на свете

и есть тебе к кому

приникнуть в горький час.

Пускай верны тебе

друзья, жена и дети,

но в жизни только мать

одна лишь не предаст.

 

Когда уходит мать,

душевного разлада

и с миром, и с собой

уже не избежать.

Слабеет свет в пути

и рушится преграда

меж смертью и тобой,

когда уходит мать.

 

 

* * *

Любовь несчастная моя…

Другой не будет.

В сетях земного бытия

кто нас рассудит?

 

Моя любовь казалась мне

тоской поэта.

И все ж в душевной глубине

я ждал ответа.

 

«Нет, со своей тоской души

ты просто скучен.

Во мраке хохота и лжи

кому ты нужен? —

Себе внушал я, говоря: —

Не жди признанья.

Ты отдаешь себя зазря

ей на закланье.

И безответны будут вновь

слова живые…»

 

Моя несчастная любовь…

Любовь к России.

 

 

ГОЛОС МОИХ ПРЕДКОВ

 

Это ж сколько ушло поколений

и сожглось отстрадавших сердец,

чтоб для ясных души озарений

я пришел в этот мир, наконец!

Чтобы эти души озаренья

воспылали из тьмы вековой,

чтоб убитые мраком забвенья

наконец встали рядом со мной.

Чтоб отважно, спокойно, сурово

голос предков из праха восстал,

чтоб заветное русское слово

я жестокому свету сказал.

Да, трудились они не напрасно

до меня на российской земле.

И страдали они не безгласно,

и не сгинули глухо во мгле.

 

 

ПУШКИН

 

Летящий сквозь громады лет,

огнём небес отмечен,

поэт в России, он — п о э т,

не больше и не меньше.

 

Он и творец, он и боец,

певец, гонец победный,

а выше — только лишь Отец

и Сын, и Дух Заветный.

 

Есть слово-символ, как пароль

для всех в России, — Пушкин.

За вечную любовь и боль

нальём по полной кружке.

 

Когда земные времена

погрязнут в общем блуде,

его строка, хотя б одна,

но в русском сердце — будет.

 

И пусть во власти высших сил

течёт веков громада, —

останется: «Я вас любил…»,

и большего — не надо.

 

 

* * *

Свободу завоёвывают кровью.

Не признаёт она иных щедрот.

Она своей безжалостной любовью

на пьедестал ведёт и эшафот.

 

Свободу завоёвывают кровью.

Глуха к словам без жертвы и борьбы,

она, как смерть, не поведёт и бровью

на уговоры, просьбы и мольбы.

 

Свободу завоёвывают кровью.

Подкожный страх пред нею изживи.

Цхинвал, Донецк, Луганск и Приднестровье

познали яд и мёд её любви.

 

Свободу завоёвывают кровью.

Когда остры глаза, сердца и слух,

ни жалам пуль, ни чёрному злословью

не победить в крови свободный дух.

 

Жестокий мир овеян русской новью.

За русский новый мир идёт война.

Свободу завоёвывают кровью —

и лишь тогда навек она верна.

 

 

МЕЧ И КАМЕНЬ

 

Тротил джихада и Дары волхвов…

Две веры, две надежды, две стихии.

Явленья духа этих двух миров

слились в пространстве и в судьбе России.

 

Сошлись непримиримые миры,

как жизнь и ложь, как Истина и нежить.

Шахидки пояс и волхвов Дары…

И лишь одно из двух должно утешить…

 

Несовместимы пламя и вода.

Нас вновь столкнули и легко и быстро.

Остра их вера, но у нас — тверда.

И меч о камень высекает искры...

 

 

* * *

И ныне Божий Сын унижен и распят.

«Что истина?» — спросил с усмешкою Пилат.

 

Философ, он не знал: она не «что», а «Кто».

Его глазам прозреть не помогло ничто.

 

Был в слепоте своей Пилат неумолим.

А Истина живьем стояла перед ним.

 

 

ПОБЕДИТЕЛЬ

 

…Дрожали языки огня,

и ночь застыла глухо.

«…Один из вас предаст Меня,

но вы крепитесь духом».

 

И было ждать совсем чуть-чуть

Земле, чтоб стать иною…

«…Я истина, и жизнь, и путь,

идите вслед за Мною».

 

Свет на лице. Чело в венце.

Веков минувших стержень.

«…Отец во Мне и Я в Отце,

и Мною мир повержен».

 

Была святая ночь тиха.

Предатель время выждал.

Еще до крика петуха

Пётр отречётся трижды.

 

Нет больше в мире ничего

до крайнего предела,

весь этот мир — лишь Крест Его,

лишь Кровь Его и Тело.

 

 

СЕТИ

 

Да, уже случилось это —

как в капкан, попались в сети

в лабиринтах Интернета

потерявшиеся дети.

Жалко их, в экран глядящих,

отшвырнувших все препоны,

по мобильнику галдящих

и уткнувшихся в айфоны,

их, из жизни многоцветной

в виртуальный мир ушедших,

под рекламой несусветной

в гости к дьяволу забредших.

Там их главные заботы,

там их чувства и признанья,

и соблазны, и полёты

в звездный хаос мирозданья.

Этот век огнём окрашен,

век злословный, лжеобманный.

И уходят дети наши

в сон бездонно-заэкранный…

 

 

ЖИЗНЬ

 

Я жил на белом свете

во времена лихие,

родившийся для смерти,

как многие другие.

 

Пускай счастливым не был,

но был храним судьбою.

Что я искал под небом?

О чём мечтал с тоскою?

 

Искал любви высокой,

мечтал о русской силе

и с горечью глубокой

я думал о России.

 

В стихи, в дела и в мысли

уйдут земные годы,

на звёздном коромысле

души сомкнутся своды.

 

С бытийной круговерти

сойду без шумной тризны.

Родившийся для смерти,

умру для вечной жизни.

 

 

БЕСЫ

 

Бесконечны, безобразны…

А.С. Пушкин

 

Неотступно, неустанно

травит нас эфирный яд,

и, гнусавые, с экрана

смачно бесы голосят.

 

Словно вырвавшись из бездны

в превкушенье барыша,

воют бесы, стонут бесы,

извиваясь и дрожа.

 

Ржут, свободные, ликуют,

в лики скорбные плюют,

то Чубайса коронуют,

то детей распродают…

 

Свет померк от воплей рока.

Скотский блеск у них в глазах…

И антихристово око

в голубых парит лучах…

 

 

ТАНК ПОД ИМЕНЕМ «СТАЛИН»*

 

Укры бьют по больницам,

мрази долбят по школам…

Ополченские лица —

под святым ореолом…

 

От снарядного шквала

дети плакать устали…

И сошёл с пьедестала

танк под именем «Сталин».

 

В грудах дымных окалин,

в волнах воя и свиста

танк под именем «Сталин»

снова бьет по фашистам.

 

Брызжут яд в истерии

все скоты и уроды.

Но стоит за Россию

остров русской свободы.

 

В дни донбасского ада

в этих заревах грозных

кто-то видел солдата

в гимнастерке из бронзы…

 

 

* * *

…Ангелы вышли из огненной пыли

и растворились бесследно во мраке…

…Два самолёта свой груз отцепили

над Хиросимой и над Нагасаки.

И развернувшись, ушли на Бермуды,

скрылись в безумии позавчерашнем,

чтобы в наш век, прилетев ниоткуда,

точно вписаться в нью-йоркские башни…

 

 

СВЕТ ВО ТЬМЕ

 

Стоит хранимый Богом Дом

времён на переломе…

Чем меньше света за окном,

тем больше света в Доме.

 

Где холодней ночная мгла,

там ласка звёзд теплее…

Чем в подлом мире больше зла,

тем мы добром сильнее.

 

А где раздор, там и разор —

бездомная дорога…

Но чем бесовский громче ор,

тем в сердце больше Бога.

 

И мы очнёмся от своей

душевной летаргии.

Чем тьма всемирная плотней,

тем ярче свет России.

 

 

ВИНО И ХЛЕБ

 

Как много лет, мой друг, поверь,

В потёмках я блуждал.

Христос в мою стучался дверь,

но я не открывал.

 

Я оставался глух и слеп,

мне было знать смешно,

чьим телом был мой чёрный хлеб

и кровью чьей — вино.

 

Себя изжил я, как беду.

Открыта настежь дверь.

Я нашей скорой встречи жду.

И горько мне теперь…

 

Я знаю, кто спасал меня —

чья кровь и тело чьё.

И отсвет горнего огня

изжёг лицо моё…

 

Как много, друг, больших потерь,

как сердцем я устал…

…Христос в мою стучался дверь,

и я — не открывал…

 

 

* * *

На Рождество — крещенские морозы,

а на Крещенье — оттепель и дождь.

Такие вот у нас метаморфозы,

такое вот несовпаденье сплошь…

 

И в жизни тоже — сплошь несовпаденье

с мечтой, с надеждой, с песней, со страной…

И только снега сонное круженье

с моей совпало сердца сединой…

 

 

* * *

Голос мне слышался птицы ночной.

Ангел мой плакать устал надо мной.

 

Жил я в азарте бездумных утех.

Ангел отмаливал каждый мой грех.

 

Счастья искал я, невзгоды кляня.

Ангел прощенья просил за меня.

 

Сердце рвалось и скулило в крови.

Ангел шептал мне во сне о любви.

 

Часто встречал я то рык, то оскал.

Ангел в погибельных дебрях — спасал.

 

Птица ночная всё чаще кричит.

Ангел мой горько и слёзно молчит…

 

 

* * *

Непривычно холодное лето,

то ли снег, то ли пух с тополей…

И от ярких цветов бересклета

хоть немного, а как-то теплей.

 

Хоть немного, а как-то светлее

под ненастьем блуждающих туч…

В тёмном парке беззвучны аллеи,

а ведь был он несметно певуч…

 

И почудилось мне, будто лето

стороной мимо нас протекло,

незаметно развеялось где-то,

растеряв безвозвратно тепло.

 

На аллеях безлюдно-безгласных

ранней осени столько примет…

И как отсвет предчувствий неясных

краснолистный цветёт бересклет…

 

 

ПУТЬ

 

То, что было, то, что стало, —

смутно светится в стихах…

Кто-то вновь начнёт сначала

этот путь судьбе на страх.

Да, пройдет его иначе.

Что ж, у каждого он свой.

И в слезах — не раз поплачет

над судьбой и над собой.

Жизнь над ним лишь посмеётся,

вспять заставит повернуть…

От поэта остаётся

грустный свет и горький путь.

А стихи — почти как птицы —

просвистят и улетят…

Книг беззвучные страницы

в мир людской с тоской глядят.

Но они — всех благ превыше

и милей всех книг иных,

я от них дыханье слышу,

близкий взгляд я вижу в них,

чую голос осторожный

возле самого лица…

Это значит, путь острожный

пройден мной не до конца.

Мне еще на белом свете

дорога душа одна,

и еще в окно мне светит

полноясная луна…