Не на своём месте.

В школе я учился плохо. Мне с большим трудом давались точные науки. Например, изучая математику, я не мог понять, для чего нужно несколько тетрадных страниц заполнить странными формулами, чтобы сделать вывод о том, что первоначальное утверждение верно. Я никогда не был человеком принципиальным. Если утверждение правильно, я вполне могу принять это на веру. Без доказательств. Ведь принимал же я на веру необходимость разного рода революций в нашей истории. Верю же я, что Америка наш враг, и Германия тоже враг. Что китайцы - друзья, а японцы недруги.

В лесном техникуме я тоже учился плохо. Там нужно было изучать техническую механику. А эта наука вызывала у меня моральное отторжение. Она чем-то напоминала мне математику. Вернее даже не напоминала, а как раз из этой самой математики и состояла. Я не мог понять, для чего нужна техническая механика в лесу? Ведь для того, чтобы вырастить дерево, надо просто взять лопату и это дерево посадить. Больше, кажется, ничего и не нужно.

После техникума я какое-то время работал мастером цеха ширпотреба в Ноябрьском лесничестве. Но мастер цеха из меня получился плохой. Уже на второй день после моего появления на работе, лесорубы из моей бригады стали продавать лес из казенного штабеля и пить водку. Вначале я пытался противостоять этому дружному порыву. А потом решил, что это занятие бесполезное и присоединился к ним. Они с энтузиазмом одобрили мой поступок и пожалели о том, что прежний мастер был у них с принципами. Они стали уверять меня, что продажа леса из казенного штабеля - это, в сущности, не воровство, это вполне закономерный процесс, когда оплата труда лесоруба не соответствует его тяжести.

Через какое-то время я почувствовал, что начинаю понимать чаянья тружеников леса. И когда лесничий Редькин попытался, было, нашу бригаду вразумить, я первым встал на защиту рабочего класса.

- Вы и так ничего нам не платите, - закричал я, - дайте хотя бы заработать на дровах.

- На каких ещё дровах? - не понял лесничий. - Я думал, вы на свои деньги пьете.

Члены бригады, глядя на меня, виновато заулыбались.

- Он так пошутил. Про дрова. Ну и шуточки у него!

В общем, вскоре после этого разговора я стал лесорубом. И у меня снова возникало ощущение, что я нахожусь не на своем месте. Потому что лесоруб из меня получился плохой. Мне все время казалось, что я заслуживаю большего. Хотя вполне возможно это было чисто умозрительное заключение.

Зато немного позднее я убедился, что со мной солидарны многие члены бригады. Например, Алексей Петрович, наш тракторист, когда его стали посылать на вспашку делянок под будущую посадку, сказал:

- На кой леший мне это нужно?

- Но у нас план, - начал настаивать лесничий. - Посадка леса это наша святая обязанность!

- Вот и пашите сами, если у вас план. А я не буду. Трактор и так не ворочается ладом. А на пахоте я его совсем угроблю. У меня гусянка вся распалась и пакетники в заднем мосту клинит333

Когда мы с вальщиком Федором Ивановичем отправлялись валить лес, и мне приходилось тащить на плече валочную вилку, которая по высоте была ничуть не меньше телефонного столба, - ощущение неверного выбора пути у меня усиливалось многократно. А когда однажды я не успел вовремя отскочить в сторону от увесистого сучка, который прилетел откуда-то сверху и больно ударил меня по голове, - это стало наглядным подтверждением моих прежних умозаключений. Я понимал, что настоящего помощника вальщика из меня не получится, но отступать мне было уже совершенно некуда. Дальше на этом пути была только школьная котельная, где в то время работали отпетые пьяницы и уголовники333

Но в котельную я сразу не попал. По воле случая я оказался в бухгалтерии Хлебоприемного предприятия. Это было единственное место работы, куда я мог прийти в приличном костюме. Позднее со мной такого уже не случалось.

Помнится, в бухгалтерии Хлебоприемного предприятия все мы были как родственники: бухгалтер по учету зерна, бухгалтер по движению хлебопродуктов, главный бухгалтер, помощник бухгалтера. Чувствуете? Это даже звучит благородно.

Все эти люди были хорошо одеты, приятно пахли и, что особенно непривычно, при разговоре они не употребляли матерных слов.

Первое время в бухгалтерии я занимал должность нормировщика. Моя работа заключалась в написании нарядов на определённые виды работ. Причем все наряды можно было писать по одному и тому же сценарию, по одному и тому же образцу. Расценки в ту пору не менялись несколько лет кряду и носили чисто формальный характер. Но даже эти наряды, надо честно признаться, мало меня интересовали.

Меня занимала внутренняя жизнь бухгалтерии. Климат того общества, к которому я сейчас принадлежал. А эта внутренняя жизнь характеризовалась частыми перерывами на чаепитие с пряниками и печеньем, изобиловала обменом новостями и анекдотами. В ней присутствовало обсуждение прочитанных газет и увиденных кинофильмов. Внутренняя жизнь бухгалтерии была гораздо интереснее и насыщеннее той работы, к которой я имел отношение. Она обогащала меня столкновениями разного рода взглядов и противоречий.

Но это продолжалось ровно до той поры, пока мне были интересны люди меня окружающие. Через какое-то время я к ним привык. Я их изучил. И теперь я уже заранее знал, что ответит Антонина Петровна на реплику Вероники Борисовны о том, что её муж, главный экономист предприятия, не появляется на работе второй месяц. Что можно было сказать о человеке, который пьет по две недели кряду? Хотя я его понимал. Посудите сами, что делать главному экономисту на предприятии, где нормы выработки и расценки за час рабочего времени не меняются несколько десятилетий? Только искать способ убить время. Вот Николай Михайлович его и находил вполне привычным для России способом.

Короче говоря, в конце первого года работы в бухгалтерии я уже не знал, как мне досидеть до конца рабочего дня. Вначале время стало притормаживать, потом - тянуться. С каждым днем оно продвигалось всё медленнее, а иногда вообще останавливалось. Обычно это происходило после обеда. Я то и дело глядел на часы. Там было без четверти три. Я что-то чертил на бумаге, рисовал фигурки людей, силуэты, завитки. Снова смотрел на часы. Там было без четверти три. Я переводил взгляд на окно. За окном шелестела листвой невысокая, но раскидистая береза. За березой матово отсвечивал забор. За забором, что-то пронзительно блестело. Нето лист железа, нето лужа. Я отворачивался от окна и смотрел на часы. Там было без четверти три333

В конце концов, наступил такой момент, когда время окончательно остановилось. День начинался и никак не мог закончиться. Тогда я решил положить этому конец. Я перешел на работу в школьную котельную кочегаром.

Вместо костюма мне пришлось надеть фуфайку. Фуфайка не красила меня. Вскоре дочь сказала, что я стал походить на бомжа. Но фуфайки быстро изнашивались и когда я покупал себе новую, мои знакомые на полном серьёзе стали спрашивать:

- Куда ты поехал?

- Никуда, - отвечал я.

- А чего нарядился?

И я понимал, что кирзовые сапоги и старая фуфайка стали составной частью моего нынешнего образа. Поэтому новая фуфайка воспринимается окружающими как некая солидная обнова. Это удручало меня больше всего. Ведь в душе-то я был породистым интеллигентом. Этаким Полем де Леруа333 Хотя, я не знаю, кто это такой. И существовал ли этот человек на самом деле. Просто мне очень хочется быть похожим на человека с таким изысканным именем.

Я хотел познакомиться с Бернаром Вебером и Фредериком Бегбедером, а вместо этого в котельной местной школы мне пришлось познакомился с Васей Рашпилем. Вася был худой седовласый мужик, который десять лет отсидел за убийство. Когда я принимал у него рабочую смену, то всегда с опаской посматривал на его правую руку. Нет ли там чего? А когда он нарезал при мне хлеб или сало своим обычным тесаком, который чем-то напоминал небольшую хорошо заточенную саблю, у меня тоскливо замирала душа. Хотя Вася Рашпиль оказался вполне приличным человеком. Он своими руками построил дом из бруса и зарезал соседского поросенка, который случайно забрел к нему во двор.

Возле дома Вася возвел обширные хлевы, а потом с большим энтузиазмом принялся копать колодец. Но до воды докопать его не успел. Это Васю и спасло333

А произошло вот что. Как-то в одну из темных осенних ночей, когда в дальнем конце Пентюхино страшным голосом выла собака местного ветеринара, Вася проходил мимо недокопанного колодца слегка пьяный. Его немного повело, потом ещё повело и вдруг куда-то опрокинуло333

Очнулся он уже на дне колодца на следующий день после злополучного происшествия. Было ещё темно. Вася стал ощупью определять свое местонахождение. И в какой-то момент его охватил ужас. Ему показалось, что он на кладбище - в могиле333 Как он сюда попал, и почему его не закопали, как всех других нормальных людей, он понять не мог. Вася стал громко сетовать на судьбу, кричать и ругаться.

В конце концов его из колодца вытащили333

Другим моим напарником по работе был Коля Витлинский. Небольшой коренастый мужик с рыжими усами. Отличительной чертой его было то, что он приходил на работу в костюме немецкого полицая. Когда я сказал ему об этом, он очень удивился. Посерьёзнел и стал оправдываться. Уверял, что ничего об этом не знал.

Оказывается, его мать ездила когда-то в гости на Украину и там по дешевке приобрела хороший суконный костюм с накладными карманами. Ничего не подозревающий Коля этот костюм носил, относился к нему бережно и аккуратно, как к вещи сравнительно дорогой.

Однажды мы с Колей немного выпили и костюм полицая спалили в топке угольного котла, чтобы не мозолил глаза. Горел он плохо, но когда окончательно превратился в золу, Коля огорченно произнес:

- А может быть, не надо было его сжигать? Перешить, да носить. Сукно-то на нем хорошее.

- Нацизм не перелицуешь! - многозначительно изрек я.

- А может ты и прав, - согласился Коля. - Туда ему и дорога333

Когда закончился отопительный сезон, мы с Колей на всё лето остались без работы. Стали искать разного рода шабашки. И как это ни странно, быстро их находили. Мы красили в школе полы и белили стены, ремонтировали заборы и убирали строительный мусор, кололи дрова и перекапывали гряды333

И тут вдруг я почувствовал, что нахожусь не на своем месте. Я настолько остро это почувствовал, что пошел к диктору школы и написал заявление на увольнение.

Позднее я узнал, что Коля Витлинский после моего ухода сильно запил. Он имел глубокое и пагубное пристрастие к самогоноварению. Вместе со своим новым другом они пили ужасный вонючий самогон. На третий день беспробудной пьяники Коля в раздумье почесал за ухом. С его головы что-то упало. Коля посмотрел на стол перед собой и увидел там мертвого клеща. Клещ напился Колиной крови и погиб, а Коля пьянствовал ещё три дня и рассказывал всем, что его организм перерабатывает всё, что горит.

Сейчас я работаю лесником. Когда из лесничества мне никто не звонит, никто ни о чем меня не просит и ничего не приказывает - я чувствую, что нахожусь на своем месте. А когда в лесхозе начинается посадка леса или очистка делянок, когда моя спина в поту, а руки гудят от напряжения - я остро ощущаю, что эта работа не для меня. Во мне просыпается подзабытый породистый интеллигент Поль де Леруа. И я не знаю, куда мне направить свои стопы. Где оно, мое место?

Проголосуйте
за это произведение