Дом

Небольшой городок под странным названием Заувея с давних пор располагался в глухих лесах европейской России, где-то между Камой и Вяткой, и был знаменит лишь тем, что на здешнем ликероводочном заводе выпускалась приличная водка с характерным названием "Вятский лес". В старинных летописях название городка не упоминалось, в памятниках культуры он не значился, зато большинство местных жителей почему-то считали себя потомками Ермака, так как носили фамилию Ермаковы.

В 1995 году в этот городок с дальнего севера приехал бывший шахтер Павел Васильевич Уткин - мужчина среднего роста, слегка полноватый и сутулый, который сразу же удивил местных жителей тем, что купил в центре города огромный деревянный особняк дореволюционной постройки с четырьмя гипсовыми колоннами по фасаду, мансардой и высоким крыльцом с чугунными перилами. После этой покупки обыкновенные жители городка стали относиться к приезжему шахтеру с уважением, памятуя о том, что дом этот принадлежал когда-то купцу Алексею Маслову, который был женат на актрисе Ольге Капилец - той самой женщине, которая когда-то была видной революционеркой, потом увлеклась журналистикой, в двадцатые годы уехала за границу и умерла в Лозанне.

Откровенно говоря, дом купца Маслова был довольно старый, имел печное отопление, высокие потолки и такие же высокие окна, из которых осенью и зимой почему-то несло жутким холодом.

В нижнем этаже купеческого дома располагались четыре комнаты, заполненные громоздкой мебелью тёмного цвета, которая казалась никуда не годной из-за своей давно устаревшей формы. В одной из комнат стоял облупившийся бильярд, в другой - дубовый секретер, в третьей - диван с тёмной кожаной обивкой, твердой как бивень мамонта. Кроме мебели в огромных комнатах было ещё три печи, украшенные синими изразцами, дубовая лестница на второй этаж и массивная кованая дверь в подвал, всегда запертая большим амбарным замком, оставшимся должно быть от прежнего владельца.

Ближе к осени в доме стало прохладно, печи пришлось затопить, и только после этого Павел Васильевич отчетливо понял, какую глупость он совершил, купив этот огромный дом. Печи купеческого дома пожирали сухие дрова с пугающим аппетитом, таинственно гудели где-то внутри, а нагревались между тем подозрительно медленно, заполняя комнаты не теплом, а какой-то сумрачной меланхолией.

Поздней осенью в старом купеческом доме Павлу Васильевичу сделалось одиноко и холодно, особенно, после того, как выпал первый снег, а потом растаял и превратился в блестящую скользкую кашицу, прилипающую к подошвам. Не скрашивал одиночества даже запущенный сад за окном, чьи корявые ветви поднимались до окон второго этажа. Чем короче, чем холоднее становились дни, тем беспросветнее и тягостнее делалось одиночество старого шахтера. Должно быть поэтому, когда однажды вечером в жилище Павла Васильевича появилась кошка - у него сразу стало теплее на душе. Хоть какое-то живое существо в сумрачном доме. "Пусть живет, - решил он, - в такой вместительной хоромине места всем хватит". И, несмотря на то, что кошка выглядела более чем невзрачно, Павел Васильевич тут же простил ей все её недостатки, даже то, что она постоянно сидела на подоконнике и сонно смотрела в сад, высунув красный кончик языка. Кошка была трехшерстная, худая и подслеповатая. Мяукать, как положено она уже не могла, только жалобно открывала рот и протяжно хрипела. Или поднималась на задние лапы возле стола, цеплялась тупыми когтями за скатерть и перебирала лапами, выпрашивая еду. Зато съесть могла удивительно много. А, наевшись, уходила в подполье и справляла там все свои кошачьи надобности с характерным звуком. К котам эта кошка была равнодушна, на мышей смотрела с брезгливостью, в общем, вела созерцательный образ жизни. Отстраненно наблюдая за всем происходящим как бы со стороны.

В какой-то момент Павел Васильевич решил, что она, должно быть, тоже пенсионерка, тоже в годах и полюбил её ещё больше, потому что почувствовал в ней родственную душу. Вместе они дожили до весны. А весной в доме появилась собака. Тоже пришла неизвестно откуда. Надо сказать, что эта приблудная псина тоже была невзрачная и немолодая. Не гончар, не овчарка, а какая-то странная помесь между этими двумя благородными породами. В первый момент Павел Васильевич решил было собаку прогнать. Ну, для чего ему старая беспородная псина, на самом деле? Но потом неопределённо махнул рукой и неожиданно для себя решил: "Пусть живет, дом большой - места всем хватит". Тем более что собака оказалась безобидная и понятливая. На прохожих без нужды не лаяла, ни на кого просто так не кидалась. Только неспешно разгуливала по саду и с унылой задумчивостью смотрела по сторонам, как будто хотела что-то важное вспомнить, но не могла... Постепенно Павел Васильевич пристрастился к прогулкам по саду вместе с ней. Пообедает, наведет какой-нибудь еды в пластиковом ведерке и выходит в сад прогуляться. А собака уже бежит к нему, радостно размахивая хвостом, вертится под ногами, пока он шагает до собачьей миски. Терпеливо ждет, пока он выливает еду, а потом принимается есть и забывает обо всем. Самозабвенно ест, аппетитно, как Павел Васильевич ел в далекой юности. И в саду с собакой Павлу Васильевичу стало нескучно. Она всегда чем-нибудь занята. Всё видит, всё замечает, на всё обращает внимание. Не ускользнет от неё ни легкий падающий с яблони лист, ни сутуло сидящая на заборе ленивая местная ворона.

С кошкой и собакой в доме стало веселее. Потом, правда, оказалось, что собака когда-то имела хозяина, но старый хозяин после смерти жены жутко запил, промотал всё вместе с домом и проживал сейчас, где придется. Большей частью - в шалаше из тростника возле болота, в старой бане возле реки. Он несколько раз приходил к собаке, гладил её по крупной голове, говорил, что завидует ей. Она нашла дом, а ему вот некуда приткнуться.

Первое время Павел Васильевич старался быть с деревенским бродягой построже. Грубо с ним разговаривал, не подпускал слишком близко к душе. Думал, что он станет на пиво просить или на ночь пристроится где-нибудь в дровянике, но к счастью ошибся. Бродяга оказался совершенно безобидным. Павел Васильевич смотрел - смотрел, как он без своего угла мается, и не выдержал. Пригласил его к себе на жительство, а про себя подумал: "Дом большой, места всем хватит".

Теперь теплыми летними вечерами Павел Васильевич и деревенский бродяга подолгу задерживались на просторной веранде. Пили чай и беседовали. Хотя, если честно сказать, собеседник из пришлого мужика был неважнецкий. Он только слушал да вздыхал, а Павел Васильевич говорил, радостными глазами поглядывая на пышную зелень за окном. Причем, чем мудрее была его речь - тем вдохновеннее. В бывшем шахтере под старость лет вдруг проснулось нечто философское. Это бросалось в глаза. И наличие внимательного слушателя было для него очень кстати.

Иногда на веранде собиралось сейчас всё семейство Павла Васильевича: кошка, собака и беспризорный мужик Иван. Кошка, как всегда, сидела на подоконнике, высунув кончик языка. Собака лежала на полу возле порога, положив флегматичную морду на перекрестье лап. Иван располагался в старинном кресле напротив.

Если честно признаться, Иван был мужик невзрачный, худой, глуховатый, слишком рано состарившийся. Половину лица у него занимала рыжая с проседью борода, а другая половина была землистого цвета с тёмными крапинками. Над маленькими светлыми глазами Ивана нависали пышные брови. Эти брови создавали густую тень, так, что взгляд у Ивана всегда казался немного хитроватым. Хотя, скорее всего, иронии в нём не было никакой. Так - сплошная созерцательность. Слушая Павла Васильевича, Иван иногда кивал, иногда негромко мычал, выражая недоумение. А когда Павел Васильевич громко повторял для него свою главную мысль - Иван снова кивал или мычал, но сейчас уже с одобрением.

Иван ложился спать рано, рано и поднимался. Шаркая подошвами, выходил на крыльцо, садился там и смотрел на восток. Любил тот момент, когда из-за леса на горизонте появляется солнце. Рядом с Иваном иногда устраивался пес с охряными глазами, иногда приходила кошка с высунутым языком, а кое-когда появлялся и сам хозяин дома с озабоченным видом. Он любил поспать по утрам и не понимал людей, готовых пожертвовать сном ради зрелища. Хотя в середине лета даже запущенный сад перед домом мог показаться великолепным, настолько много в нем было всего: и густой серебристый малинник, и пахучая смородина, и высоченная крапива вдоль забора, и одинокий большелапый репей возле бани. Вся эта растительность в душе Павла Васильевича рождала умиление...

Потом Павел Васильевич заметил, что на чердаке его дома поселились ласточки, в бане - небольшая лягушка, которая перед дождем громко квакала и ловко скрывалась за печью при случайном появлении хозяина. А во дворе между домом и огородом стал хозяйничать крот, возводя тут и там аккуратные земляные холмики...

И всё было прекрасно до той поры, пока однажды в конце сада не появилась женщина - такая же невзрачная, как пришлый мужик Иван, такая же скуластая и такая же немолодая. Иван пояснил, что это его сестра идет, хотя Павел Васильевич уже и так догадался.

Женщина подошла и села рядом. Сказала, что проходила мимо и решила заглянуть просто так. Ей ничего не нужно, только с братом немного поговорить. Вот сейчас поговорит и уйдет.

Но Павел Васильевич сразу догадался, что она пришла неспроста, что у неё есть какой-то свой план, свой скрытый замысел. Вот только стоит ли этого плана опасаться, не мог для себя решить. На всякий случай пригляделся к ней получше. Собственно, ничего особенного. Баба как баба, только слегка полноватая. Русая или рыжеволосая - сразу не поймешь. Зад узкий, плечи широкие, очень короткая шея. Вот только глаза совсем не такие, как у Ивана. Синие глаза и довольно большие, с загадочной русской грустинкой где-то внутри.

Женщину звали Зинаидой. Она стала приходить всё чаще. Мыла полы, протирала мокрой тряпкой громоздкую мебель, что-то переставляла, поливала, облагораживала.

Потом задержалась на весь день и приготовила сытный, хотя и немного простоватый обед. Потом собрала для всех ужин. После ужина осталась пить чай на просторной веранде, слушала умные разговоры Павла Васильевича и смотрела в запущенный сад с загадочной полуулыбкой на скуластом лице.

В общем, так получилось, что однажды утром Павел Васильевич обнаружил Зинаиду рядом с собой на просторной постели. Вспомнил вчерашний вечер во всех подробностях и ощутил внизу живота приятную ноющую пустоту, как когда-то в далекой юности. Подумал, что он ещё нестар, и женщина, лежащая рядом с ним в постели выглядит не такой уж массивной, как ему показалось в первый момент. Ну, конечно, она немолода, да и плечи у неё излишне широкие, и пальцы на руках огрубели от тяжелой работы, но не смотря ни на что, осталось в ней что-то манящее, теплое и родное, без чего настоящему здоровому мужчине сложно обойтись...

С этого дня в старом купеческом доме воцарился порядок. То есть у каждого жителя в нем появились свои конкретные обязанности и свои права. Зинаида как-то очень быстро вошла в роль хозяйки дома, и уже довольно скоро все его постояльцы это почувствовали. И одной из первых, естественно, - кошка. Досталось ей и за лень, и за старость, и за сонный вид. Сначала её миска перекочевала в сени, потом - на улицу, а потом и сама кошка куда-то запропастилась. Павел Васильевич хватился её не сразу, так как целыми днями сейчас работал в саду. Перекапывал междурядья под яблонями, возил на скрипучей тележке коровий навоз от соседей на будущие гряды, менял гнилые доски в заборе, окружающем сад. К вечеру сильно уставал и не чувствовал в душе ничего, кроме странной апатии. О философских беседах на просторной веранде сейчас даже речи не было. Да и былая созерцательность исчезла куда-то.

Павел Васильевич стол замечать, что Зинаида подолгу задерживается возле кованой двери в подвал, проверяет на прочность замок, всем видом своим давая понять, что ей очень хочется заглянуть туда хотя бы одним глазком.

Немного погодя приблудную псину Зинаида посоветовала посадить на цепь возле калитки. Пусть собака своим делом занимается - дом сторожит. Несколько дней Павел Васильевич решению пришлой женщины в роли жены противился, а потом купил цепь, смастерил из брючного ремня подходящий ошейник и приковал собаку к забору. Чего уж теперь. Не ссорится же из-за собаки с бабой. Как-то неудобно. Правда, после этого некрасивая псина стала жалобно выть по ночам и плохо ела, но порядок есть порядок. К тому же, гулять по саду летними вечерами после трудового дня у Павла Васильевича просто не было сил, а сидеть на веранде можно и без собаки. Было бы с кем поговорить на отвлечённую тему, было бы кому пожаловаться на свою беспросветную жизнь.

В последнее время Павел Васильевич стал замечать, что Иван слушает его речи с каким-то странным сочувствием, с тревожной настороженностью в глазах.

Однажды Иван не выдержал и сказал, что сестра у него, вообще-то, стерва и нечего обращать на неё внимание, надо просто прогнать её поскорее, да и дело с концом. А то, не ровен час, она их всех из этого дома выселит. Такой у неё характер. Она уже двух мужей угробила. И Павла тоже угробит.

Павел Васильевич удивленно посмотрел на Ивана, даже согласился с ним в душе, но ничего ему не ответил. Решил, что не по-христиански это, не по-человечески. Так нельзя. Сначала приласкал бабу - потом выгнал. Сначала наобещал три короба - потом ничего не исполнил.

И всё было бы хорошо, если б новая жена об этом разговоре ничего не узнала. Но Павел Васильевич почему-то ей всё рассказал. Не привык ничего от любимых женщин скрывать. Посчитал, что это неудобно. Нехорошо. Они же теперь - одна семья, одно целое...

А на следующий день был неприятно удивлен странной тишиной в доме. И на крыльце утром никого не нашел, и за завтраком Ивана не приметил, и возле пруда, на заросшем осокой берегу, его не докричался...

Иван как сквозь землю провалился. Павел Васильевич походил, поискал его в саду под яблонями. Может, копает чего по приказу сестры. Но напрасно. Нигде Ивана не было.

Потом решил, что Иван ушёл куда-нибудь по своим делам и к обеду непременно вернётся. До вечера ни о чем не спрашивал у жены, всё ждал, что она сама ему обо всем расскажет. Но не дождался. Ничего она ему объяснять не захотела.

Вечером на веранде Павел Васильевич сидел мрачный, как туча. И впервые за последние дни странное ощущение возникло у него в душе, будто он в этом огромном доме чужой. Будто у него здесь нет ничего своего. И сам он тут никому не нужен. Тоже чужой. И такая тоска, такая досада овладела им, что он, толком не понимая, что делает, пошел собирать чемодан. "Уезжать отсюда надо, пока не поздно, - вертелось в его голове, - уезжать как можно скорее". И когда уже вещи собрал - вдруг спохватился. Зачем уезжать? Куда? Ведь это его дом. Он тут хозяин. А его нынешней жене, этой коварной женщине, здесь ничего не принадлежит. Пусть она уходит.

Но когда вечером он, собравшись с духом, попросил её оставить его одного, мирно покинуть его жилище, - она закатила ему такую сцену, такую истерику, от которой он долго не мог опомниться.

- Значит, теперь я стала тебе не нужна, - закричала она обиженно, - когда все дела в доме приделала, всё промыла, прочистила, промела. Когда все овощи на гряды высадила, ополола, окучила. После этого ты решил меня на улицу выкинуть, как паршивую собаку. Избавиться от меня решил. Молодец! Так мне и надо! Я сама во всем виновата. Пожалела тебя, дурака, решила, что ты человек серьёзный. Так мне и надо!

- Дело не в этом, - перебил её Павел Васильевич.

- А в чем же тогда?

- Просто у нас с тобой интересы разные. Я хочу жить как прежде, а ты мне не позволяешь. Свободу мою ограничиваешь.

- А ты хочешь лежать на печи, ничего по хозяйству не делать? Чтобы в доме псарня была, грязь и беспорядок? Этого ты хочешь?

- Нет. Я хочу жить, как раньше жил. Больше ничего.

- Но сейчас-то чего тебе не хватает, никак не пойму?

- Гармонии, - вдруг нашел подходящее слово Павел Васильевич. - Вот не было тебя в нашем доме, и был я тут настоящим хозяином. Кошек и собак привечал. Хорошему человеку с жильем помог. Все мне были рады, и все меня понимали. И от этого в душе моей был порядок. А сейчас я каждый день должен чем-то доказывать, что ем свой хлеб не напрасно.

- Значит, жить на земле - и огород не копать, картошку не садить, смотреть, как земля сорняками зарастает? Так что ли? Это же глупо. Как ты не понимаешь?

- Может и глупо. Только я так хочу. Никуда не торопиться, ничего не планировать. Просто жить и всё, и больше ничего.

- Ну и живи, как хочешь. Леший с тобой!

- А ты?

- А я так жить не могу. У меня сердце кровью обливается, когда я такое запустение вижу. Такой беспорядок. Это ж надо - держать в доме кошку без зубов, собаку, которая от старости ничего не видит, старика, от которого мочой пахнет. Нет, я так не могу. У меня сердце кровью обливается. Я лучше уйду.

И ушла.

А после этого, буквально через день, вернулся домой сильно пьяный, но очень довольный Иван. Он где-то нашел кошку Муську. Кошка уселась между гераней на подоконнике, высунула кончик языка и просидела так до самого вечера, глядя вдаль стеклянными глазами. А когда Павел Васильевич погладил её по голове, она сонно посмотрела на него, промурлыкала что-то ласковое, и от избытка благодарности выгнула спину коромыслом.

В тот же вечер Павел Васильевич отвязал от забора исхудавшую псину. Псина завертелась юлой, признательно заскулила, метнулась куда-то в кусты одичавшей вишни и принесла оттуда дохлую крысу в знак благодарности.

Потом, когда Павел Васильевич, удобно разместившись у телевизора, смотрел кино, по серой стене рядом с ним сверху вниз прошелся какой-то мохнатый, огромных размеров паук, так что Павлу Васильевичу пришлось немного посторониться, чтобы дать ему дорогу. Он по инерции поднял было руку, чтобы прихлопнуть противного паука, но в последний момент решил этого не делать. А вдруг это и не паук вовсе? Вдруг это душа его дедушки? Дедушка в старости был такой же сухой, волосатый и неразговорчивый.

На следующее утро все постояльцы большого барского дома встречали солнце на ступеньках крыльца. Сбоку, возле чугунной ограды сидел Павел Васильевич в синей футболке и белых кальсонах. Рядом с ним разместился, пропахший мочой и чесноком Иван. Рядом с Иваном - подслеповатая беспородная псина, а дальше - беззубая кошка, от которой, если честно признаться, тоже слегка наносило чем-то тухленьким.

Проголосуйте
за это произведение