ЛЕСТНИЦА К МОРЮ

Яичница Гагарина

Я доел свою десятитысячную яичницу. Я заварил чай. «Нынче ноль на термометре», ночью писали в чат. Нынче ноль, один, два, три: «Поехали!» Солнце поднимается, опираясь на струи ТЭЦ. «Запомни, я — просто животное», — пишет Антон Кобец. Ах, если бы всё было так просто! Русская поэзия — это остров или остов броненосца Потëмкин. В наших сенях потёмки. В наших карма-нах лайки, а у меня похмелье и кит на майке. Десятитысячная яичница движется к десять тысяч первой. Мама! Не расчёсывайте мне нервы! Мама! Эта фигня всё время в моей в голове! Гипертекстовый двигатель, и всего один цилиндр. Но из него легко достаётся кролик, подъёмный кран, кизил, папиросы, море Средиземное, Чёрное, Красное, море Спокойствия и бытовой безмен. Drang nach osten! Отсюда и прямо к звёздам. Педаль в пол ...and nothing can stop the Highwayman!

ДвиЖжение

Дождь касается моих щёк.

Дождь мне шепчет: «ещё-ещё».

В жёлтом дыму карнавальных лент

Я говорю ему: «Mein herz brentt!»

Mein herz, простая история

Между шагами считать удары.

От Москвы до Мохенджо-Даро

Всюду арийская территория.

От горожан до суровых горцев —

Все мы посевы единой нации.

Все мы немножечко змееборцы,

А в полнолунье ещё — псоглавцы.

Открываю сайт, делаю заказ,

По пути дивясь округлости пиццы.

Каждую божию ночь сквозь нас

Мчатся незримые колесницы.

Исповедь Блока, огонь Есенина,

Век переломов с его коммунами.

Степь, точно бык, отягчённый семенем,

Кроет Европу метелью гунновой.

Переселение, пе-ре-ход,

Пару стоянок и в Лету канете.

Вместо логина культурный код

Я набираю в своём аккаунте.

Странная прихоть — с дождём беседовать,

Хляби небесные, сладкие воды.

Нет никаких кочевых и оседлых,

Есть лишь движение углерода.

Круговороты, миф календарный,

Прежде чем станем, как камни, немы.

От Москвы до Мохенджо-Даро

Прямо в небе и выше неба.

На километры шаги нанизывать,

Или колёсами мерить веси,

С гиперпространством режим безвизовый,

Дай мне руку — поедем вместе.

Странное чувство, такое жжение,

Словно под кожей другая кожа.

Я разделяю с тобой движение,

Движемся мы и вода тоже

Вдоль по дорогам и тропам тайным

Порознь, а лучше — плечом к плечу,

Благословлённые для скитаний...

Дождь замолкает... и я молчу...

Циферблат

Лестница к морю из вдохов и выдохов.

Персики, барсики, свежий инжир.

Мальчик-тушканчик, как же ты вымахал!

Или напротив — скукожился мир.

Сжался, бедняга, сушёной кизилиной,

Дряблую мякоть жевать не резон.

Непокорённая стынет Бразилия

Африка катится за горизонт.

В мае земля кровоточила маками.

Нынче — полыни сухой аромат.

Мальчик-тушканчик, жизнь — это маятник.

Лестница к морю и та — циферблат.

Стрелки-скрипелки, колени трескучие.

Мысли пустые, по ветру труха.

Крымские горы под низкими тучами,

Словно княгини в собольих мехах.

Лето не спето, а сумерки зимние.

Глянь-ка на время, уже «без пяти»

Полно, тушканчик, бог с ней, с Бразилией.

Нужно до моря хотя бы дойти.

Дайте!

Вот раньше было, конечно, легче,

А может, просто не замечали мы,

Как небо веско легло на плечи

Во всей своей сладости и печали,

Со всеми птицами непослушными,

И облаками меж Божьих стоп,

И мягко пульсирует столп воздушный,

Терзая мой позвоночный столб.

Вот раньше просто спокойно жили,

А нынче всё время мерцает что-то.

Да просто мне неба переложили!

Видимо, напутали с квотой.

Вот и... мыкаюсь неприкаянный

От лица к лицу, точно пёс по стройке,

А ещё спонтанно стихами икаю и

Распихиваю по карманам строки.

Просыпаюсь ночью, иду в туман,

По заветам, не выходя из кокона,

Вот так залезешь утром в карман,

А в кармане — вселенная скомкана.

Звёзды, как люди в маршрутке, сбиты,

Нахохлились, и давай ругаться.

«Девушка, уступите пенсионеру орбиту!

Ишь, растопырила протуберанцы!»

Вот что значит — лишняя масса!

Любая безделица может кричать,

А я булку намазал сливочным маслом,

И жду, когда заварится чай.

И кажется мне, что ошибки не было,

Просто мыслил я косно и узко.

Нет никакого избытка неба, но

С каждым годом растёт нагрузка.

Это как на шпагат садиться,

Как в ноябре нагишом купаться,

И вас уже не тревожат лица,

Не стесняет осенняя гравитация.

И город легко на плечах нести

Прямо в зенит купола и скверы.

Здравствуйте, граждане не-ве-со-мо-сти!

Беспечные странники стратосферы!

Дайте мне неба! Дайте ещё!

Прямо до хруста, до слёз, до рвоты!

И даже если случился просчёт,

То это лучший из всех просчётов!

Дайте, пожалуйста! Что вам стоит?

Чтоб с облаками, с дождями, с солнцем и...

Хмурое, звёздное даже пустое.

Дайте мне неба двойную порцию!

Мандарины

Спят надо мною шесть этажей,

Будто танцоры застыли в позах.

Прямо под кожей узором гжель

Вены, набухшие от мороза.

Вены, заполненные зимой.

В комнатах сна по путям незримым,

Словно в персидской земле Зенон,

Странствуют запахи мандаринов.

Красная площадь — накрытый стол,

Прямо по центру костёр пылает,

И бородатый, как Лев Толстой,

Скачет вокруг и свистит в свисток

Греческий тёзка всех Николаев.

И над голгофами оливье,

Над хрусталями кремлёвских башен,

Словно младенцы в одном белье,

Стражи, волхвы и святые наши.

И мироточат в ответ дома,

И расточается серость буден.

Это щекочет седой шаман

Небо, натянутое на бубен.

Пальцы, привыкшие к холодам,

Мнут без конца тучевое тесто,

И замерзает внутри вода,

И осыпается гипертекстом.

Все, кто надежду внутри хранит,

Все, кто изведал шеломом Дона,

Падают буквами на гранит,

И на загривки собак бездомных.

Жить в интересные времена

Не выбирали, да всё без толку!

Всё перепуталось, вот те на!

Вата на улице, снег под ёлкой.

Словно бы город играет в го.

Спите, друзья, до утра далёко!

В снегопроводе шуршит фольгой

Тихий и вкрадчивый голос бога.

Волки идут по путям лесным,

Спящих русалок хранят осины,

И молоком протекает в сны

Вечность, распятая над Россией.

Вовины буки

Он живёт под кроватью, а я — в шкафу.

Мы пугаем мальчика по имени Вова.

Мама водит мальчика на кунг-фу,

Забирает из секции в полседьмого.

Мама берёт Вове маффин и колу.

Сама — прихлëбывает супчик-мисо,

А потом они идут вдоль длинного молла,

По направлению к метро Кантемировская.

А над моллом звёзды, но их не видно,

И мама говорит, что поздно уже,

Вова смотрит в ночь и думает про повидло,

И ещё — про абрикосовый джем.

Вова — сладкоежка и маньяк смартфона.

Он нас ничуточки не боится.

Только когда батарея садится,

И в комнату плещет волна городского фона...

Вова тогда лежит тихо, почти не дышит,

Страх и уют в равных долях смакуя.

Вовина суть поднимается выше, выше,

Чтобы вернуться утром с маминым поцелуем.

Этот поцелуй, он вроде маяка.

Без него и возвращаться как будто некуда,

Реять в серых волнах подобием рыбьего косяка,

Или скользить серебристой нерпою.

Вот и мы так скользим, позабыв где лежат тела,

Возвращаемся ровно в семь, я в шкаф, а он — под кровать.

Видно, мама утром забыла и не пришла.

Если бы нас найти... и может... поцеловать...

Вовина мама входит, задумчива и бледна,

Поправляет одеяло, стараясь ступать потише.

Подходит к шкафу и шепчет зачем-то: «Миша,

Я же знаю, ты здесь, это твоя тишина…»

Напрасно она... Мы не помним имён и лиц.

Заблудились в тенях, утонули в густой листве.

Мы в болотных огнях и в шорохе крыльев птиц...

Только серые волны и бледный далёкий свет.

Маяк

Я видел море с крыши маяка,

Который был водонапорной башней,

А море было отдалённой пашней

В кузнечиковой пене ивняка.

Я сознавал, конечно, сознавал

Абстрактность неоформленной идеи,

Но чувство моря было неподдельным,

Естественным, как небо и трава.

Во мне воспоминание текло,

Невольное, на коже и под кожей.

Так сохраняет брошенное ложе

Ушедшего телесное тепло.

Так паруса грустят по облакам,

До времени упрятанные в кофры.

И ветер свеж, и солью пахнет кофе,

И солнцем пахнет крыша маяка.

Мы там мечтали, лёжа на спине,

Забыв о прозе, думали стихами,

А нынче ты в сердцах швырнула камень,

Швырнула камень ты под ноги мне.

Ты говорила о пустых словах,

О том, что важно и неиллюзорно.

И между нами ширились зазоры,

И от клише болела голова.

И ты ушла, а я стоял один,

И оседал осенней паутиной

Несовременный, не интерактивный,

Мой хрупкий мир несозданных картин.

Во мне вскипала чёрная вода,

Ещё не достигая сердцевины,

Я наклонился завязать ботинок,

И лишь тогда внезапно увидал,

Что от удара раскололся камень...

Внутри была ракушка-аммонит,

И море, заключённое в гранит,

Дышало и шепталось под ногами.

Кривоколенный

Здесь фонари слегка наклонены,

Здесь линии домов не параллельны,

И кошкой трётся о Кривоколенный

Изогнутая ось моей страны.

И тишина такая, что потом

Подобную отметить не смогли б вы,

Где запах сдобы сохраняют липы,

А запах лип укрылся под зонтом.

И поцелуев влажная хурма,

Которая уже почти не вяжет,

Застрявшая в пространстве межэтажном,

Заплывшая в парковочный карман,

Где мальчуган рисует не спеша

Ракету на асфальтовой бумаге,

И тихо дремлет старенький фольксваген,

С рождения не знавший гаража.

Где горожане поутру спешат,

К троллейбусам рывок быстрее серны!

А помнишь, здесь когда-то был консервный?

И в конусе томат и оранжад.

Здесь не чужак любой фасон и стиль,

И всё: от первомая до пейсаха.

Здесь в чай всегда кладут лимон и сахар,

А кофе пьют, обычно, до шести.

Куда бы не вели мои пути

В распахнутой и ветреной вселенной,

Я, всё равно, вернусь в Кривоколенный,

Чтоб сквозь асфальт стихами прорасти.

Ковчег

(из подборки «Бронза»)

Где странствуешь, старик Утнапиштим?

В каких краях завариваешь кофе?

О чем молчит твой диссидентский профиль?

Давай с тобою вместе погрустим.

О городах, проглоченных водой,

О тех углях, что гаснут без заботы.

Ты будешь там, где смоква пахнет мёдом,

Цедить вино, твердя: «не то, не то».

И я не тот в земле бетонных зим,

Я в тело февраля вбиваю зёрна.

Я знаю драмы с запахом попкорна,

И монологи с реплики: «Вези!»

А ты лежишь на высохшей земле

Готов уйти, но нет тебе ухода,

Лишь магазины больше год от года,

Лишь женщины красивее и злей.

И путь до моря вечно под уклон,

Обманное спокойствие стихии.

Не слушай одуванчики, секи их,

Чтоб по рукам предчувствие текло.

И распускалось огненным цветком

Под рёбрами стремленье к переменам,

И нет престола, преклонить колена,

И тень смоковниц слишком далеко.

Путь по ступеням прямо от ворот

Журчит вода, кота гоняют дети.

В ладонях Тиамат гуляет ветер,

Кому в кабак, кому на эшафот.

Круговорот — движение вотще.

Как роспись на колонне, век за веком.

Все языки повенчаны ковчегом.

Никто из нас не покидал ковчег.

Флаер

Южное Бутово, ржавые гаражи

Несокрушимые, вечные, как закат,

Ты не взлетишь, даже не пробуй. Лежит

Скомканный флаер в бездонности рюкзака.

Флаер свободы, прямо до неба. Fly!

Эта земля отравлена отреченьем.

Зол ли добряк, познавший природу зла?

Бутово тонет в синих doom-ах вечерних.

Зол ли добряк, пронзённый насквозь пургой?

Изморозь дней моих, соль океана слёз.

Но знаешь, мой друг, когда мы молчим с тобой

Отсюда рукой подать до самых зелёных звёзд.

Зрелость молчания звонкая, как хрусталь,

Бутово будто бы — нового мира кузня,

Пей мои воды, пей до конца листа.

Прочь из хитиновой башни чужих иллюзий!

Боком, по-крабьи, в небыль фонарь, аптека.

Между стволов струится сырая мгла.

Видишь, безумец, как утлая суть человека

Становится сутью крыла?

Зензухт (песенка)

Что у двери стоять, что за дверью, с нагим пистолетом,

Всё одно — маета с непонятным названьем «зензухт».

У меня в чемодане живёт черноморское лето.

Три парсека до мая, а дальше меня подвезут.

На павлиньем пере, на блестящей спине кашалота,

Или может троллейбус? А, впрочем, сойдёт и такси.

И ни ка и ни ба, но искали в потёмках кого-то,

И ни «бэ» и ни «мэ», только диск над Разливом висит.

И кривится бессмысленно, тихо стремясь к перигею,

И шалаш задевает, и строки статьи Ильича.

А столетние сосны вздымают свои капители,

И атланты всё те же, и небо лежит на плечах.

Только я-то другой. Я, как ложка, что лучше к обеду.

А они утверждают, что ложки, как будто и нет.

Нет так нет, но, ты знаешь, я всё же приеду... приеду.

На хвосте самолёта, на чёрной китовой спине.

Седина в бороде, как сказали: во-первых — красива.

Это соль моих дней и трава, что ловила слезу.

Я расту из себя, как из пепла растёт Хиросима,

И свербит, и щекочет волшебное слово «зензухт».

Я прибуду с рассветом. Звенят в ожиданье перроны,

Телефоны, причалы, бокалы в серванте звенят.

Одевайся в зелёное, в косы вплетай махаонов,

Ну а если не веришь, то просто придумай меня.

Лодка

Я лодка, идущая против теченья слов,

И с каждым глаголом становится всё трудней,

А кормчий смеётся, он держит в руках весло,

А кормчий бесстрашен, а кормчим всегда видней.

Я полон сомнений, а он никогда не лжёт.

Я шлю телеграммы — он всюду приходит сам.

В сравнении с ним, я бледен и искажён.

Мы даже молчим на разные голоса.

Он свеж и подтянут, и делает всё бегом,

Он спит, как убитый, хотя и не верит в сны,

Но эта среда беременна четвергом,

И тень на закате пьяна от своей длины.

И я одолею любую пучину слов,

Поскольку не верю линейности бытия,

И бездна глаголов, и кормчий с его веслом,

Всего лишь химера и грань, и игра моя.

И вкус апельсина, и сумрачный вальс светил,

И шум автострады, и свет, и ночная тьма,

И узкая эта ладонь на моей груди,

И шёпот признаний — плоды моего ума.

Но я не страшусь безумия, потому,

Что в этот же миг ты мне создаёшь в ответ,

И влажность дождя, и свист, и ночную тьму,

Лишь вкус апельсина тебе не даётся — нет.

И шторы пространства, вспорхнув, хрусталём звеня,

Застынут на взлёте, как скованный льдом прибой,

А небо смеётся и тихо журит меня

За странную прихоть на время побыть собой.

Пижма

Вызрела пижма жёлтая, как яйцо,

Стрелы Перуна чешут макушку лета.

Это земля чистит своё лицо

От гордецов, циников и поэтов.

Это скрипит старый подъёмный кран.

Я разделяю с краном усталость ржавую.

В телике врут: «Вся наша жизнь-икра!»

Чтобы спихнуть заморскую, баклажанную.

Быть непохожим, значит не быть любым.

Редким изюбром в толще сурковой массы.

В ночь на субботу славно растут грибы.

Новый поэт родится всегда авансом.

Не заслужили, да и не служим мы.

Просто такая наша планида странная,

Если идти в дальний конец зимы,

Нужно стихов, точно воды из крана.

Оптом доставленных прямо со склада дней.

Грузчики с крыльями курят и смотрят в бездну.

Я ощущаю — слово живёт во мне.

Пижму сорву, вроде от мух полезно.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"