Человек в Пути
03 декабря 2011 года

ЯБЛОКИ ОТКРЫТИЙ

Своё творчество я представляю себе в виде необычного дерева, ветви которого растут, подчиняясь какой-то собственной чудной логике. От ствола  дерева на ветках-ответвлениях рождаются разные творческие идеи - плоды живописи: арбузы вдохновения, коровьи лепёшки раздумий, цветы воспоминаний, ягоды вишни любви, огурцы сомнений, конские яблоки открытий, красные перцы недовольства.... 

___

Мое первое осознание себя связано с таким воспоминанием: я стою у деревянного, потемневшего от прошедшего дождя забора, и смотрю на яркую зеленую траву. Потом возникают, как кадры из "фильма памяти" - пыльный двор с бегающими по нему курами, деревянный дом, за штакетником забора темно-бордовые георгины. Молодая женщина переходит двор. Следующий фрагмент-вспышка: я сижу на полу в темной комнате, сзади открытая дверь с включенным светом, стул опрокинут и превращен в руль, за моей спиной стоят стулья, на них сидят пассажиры троллейбуса, моя родня. Я шофер троллейбуса, объявляю остановки и возмущаюсь, если пассажиры выходят на ходу. "Следующая остановка Покровско-Стешнево", - ..громко говорю я. Мне три с половиной - четыре года. Наш дом стоял в Москве недалеко от Волоколамского шоссе, напротив, через железную дорогу, был лес Покровское-Стрешнево. Еще короткий фрагмент. Большая полуподвальная комната, свет из окон падает сверху, по краям комнаты лежат разные игрушки, недалеко от меня на полу стоит большая, деревянная, покрашенная голубой и желтой краской грузовая машина. В центре комнаты стою я, в чулках и шортах на лямках, в глубокой тоске. Мама только что вышла из комнаты, и я остался один в чужой и незнакомой обстановке... Она привела меня на Сокол первый раз в "детский сад". Зимой меня возили на санках. Запомнилось как отец шагал по плотному снегу, а его ботинки звонко скрипели. Я сидел в санках, укутанный в шерстяной платок, и дремал под скрип ботинок отца. Мне было тепло и уютно.

В деревянном доме в Покровское - Стрешнево я прожил пять лет, затем отцу дали комнату в коммунальной квартире, и наша семья переехала в другой район.

Славик и я. Покровское-Стрешнево. 1955 г.

----

Мне 14 лет. Я иду с мамой, первый раз, в Музей Изобразительного Искусства на Волхонке. В залах голландской живописи от темных картин с золотисто-умбристым колоритом исходит какое-то тепло, будто сидишь у очага или камина. Необыкновенный, чудесный запах, аромат старого лака стоит в пространстве выставочного зала. Я интуитивно чувствую, что аура, исходящая от картин, наполняющая залы, другая, чем за окном. Здесь тепло, спокойно, хорошо; там холодно и тревожно. Запомнились натюрморты Виллема Клас Хеды, Питера Класа, "Ветчина с серебряной посудой", "Завтрак". При ходьбе по залам музея у меня тяжелеют ноги, на них будто пудовые гири, я часто присаживаюсь отдохнуть на скамейку. Позже, на протяжении нескольких лет учебы в детской художественной школе, при посещении музеев у меня всегда тяжелели ноги и я, молодой паренек, превращался на некоторое время в дряхлого старичка. Сейчас я думаю, что это происходило со мной оттого, что я, помимо своей воли, как губка, впитывал токи, исходящие от картин, а так как в музеях собраны великие живописные произведения, то и поле этих картин было великим и мощным, до такой степени подавлявшим меня, что я еле волочил ноги. Выходя из музея, спускаясь по лестнице, я попросил маму купить мне краски. За красками мы поехали с отцом, купили самое необходимое: масляные краски, картон, льняное масло, скипидар, палитру и пару кистей. По совету отца я начал срисовывать, увеличивая на картоне, открытки с разными видами. Белый пароход плывет в лазурном море, березы на берегу реки летом, дом Чайковского в Клину с клумбой цветов перед фасадом. Я был в восторге от запаха масляных красок, льняного масла и скипидара, с нетерпением ждал момента начала рисования. По окончании работы мы с отцом отставляли на несколько метров готовую картонку и обсуждали новое произведение живописи. Все нарисованные картонки я покрывал олифой, это придавало им немного золотистый оттенок и насыщенную блестящую поверхность. Таким образом за несколько месяцев я перерисовал масляными красками множество открыток с различными видами и повез эти "произведения искусства" с мамой в художественную школу, которая находилась на Кропоткинской улице. Директор художественной школы удивилась, что я начал рисовать маслом, минуя карандаш, акварель и гуашь. Для поступления в школу это не годилось. Она посоветовала мне нарисовать карандашом на плотной бумаге яблоко, разрезав его пополам, и кувшин. В общем поставить натюрморт. Рисовать масляными красками она запретила. Вечером этого же дня я нарисовал яблоко в разрезе, за неимением кувшина рядом изобразил стеклянный графин, наполовину наполненный водой. Короче, я начал заниматься "правильным" творчеством, но лишил себя удовольствия вдыхать запах льняного масла и масляной краски.

В начале лета 1966 года я пришел сдавать экзамены в художественную школу, на экзамене по композиции выбрал тему: "Как ты провел лето?". Перед этим я побывал в школьной поездке в Ленинграде. Мы ночевали на физкультурных матрасах в спортивном зале какой-то школы. Утром умывались в школьном туалете, чистили зубы болгарской пастой "Pomorin", завтракали в кафе, посещали музеи и достопримечательности. И вот на экзамене по композиции я вспомнил о своей поездке. Владел я акварелью и рисунком плохо, и из больших впечатлений о величественном городе с полноводной Невой и дворцами у меня получилась мазня из краски темно-бурого цвета. Внизу листа, в темном пятне краски угадывалась лодка. Владимир Акимович Рожков, преподаватель рисунка и завуч в художественной школе, мою композицию почему-то похвалил и сказал, что в ней есть живописность. Возможно так оно и было. Позже, ближе узнав Рожкова, я увидел в нем деликатного и интеллигентного человека. Меня приняли в художественную школу.

___

В художественной школе моими педагогами были Евгений Аскерович Измайлов и Михаил Александрович Рогинский. Как-то Рогинский задал по композиции тему "Дом". Акварелью на листе бумаги, 60х70, я написал по центру большое дерево, в ракурсе снизу вверх. Широкий ствол сужается к кроне. Дерево стоит на площади, на которую зритель смотрит сверху. Получилась своеобразная перспектива с двух противоположных точек зрения. Площадь окружена по верху композиции домами, заполнена гуляющими людьми и экипажами. Костюмы людей напоминают Францию начала 18 века и Петербург 19. В то время я часто простаивал в музее у картин Никола Ланкре и Жана Ватто.

Акварель эту писал долго, иногда на кухне в коммунальной квартире, перевозил ее с собой, свернув бумагу трубочкой, работал над ней у деда в сельском доме в Раменском. Один фрагмент, слева вверху, с изображением дамы в кринолине и господина в котелке мне особенно удался. Его написал, можно сказать с посещением вдохновения. Когда работа была закончена, я показал ее Рогинскому.

"Дерево - Дом". бум. акв. 60х67 1968

То, что тема "Дом" превратилась в "Дерево" и не была раскрыта, не вызвало вопросов, акварель понравилась. Рогинский на занятиях никогда не проявлял своих эмоций. Его отношение можно было уловить по взгляду из-под бровей, по интонации голоса. И вот он сразу заметил фрагмент слева вверху на моей акварели, и привел его, как пример нужного письма. Удивительным и замечательным педагогом был Михаил Рогинский, немногословный, он никогда не навязывал своего мнения. Обсуждение работы ученика происходило короткими репликами, которые ассоциативно выявляли мысль, так сказать, по касательной. Мне, например, при каком-то разговоре он однажды посоветовал посмотреть живопись Бориса Григорьева, русского периода, что я и сделал, посетив библиотеку при Третьяковской галерее. Под впечатлением ранних работ Б. Григорьева, во время возвращения в сумерках на мосту через канал, около кинотеатра "Ударник", проходившие мимо меня люди представлялись мне в нарядах и шляпах с перьями, как на его картинах. Работу "Дом-Дерево" повесили на отчетной выставке в художественной школе. После удачи с этой композицией, со мной беседовал Евгений Измайлов и задал мне вопрос, который меня ошарашил: "Саша, хочешь стать главным художником Большого театра?". Измайлов как художник и педагог привил мне творческую фантазию, интерес к живописной импровизации. Позже, увидев его живопись, в которой было смешано очарование театра Серебряного века с фантастической образностью Иеронима Босха, я понял каким мастером, создавшим свой, с неповторимой эстетикой стиль, является Евгений Измайлов.

___

Когда наступала весна, мы с моим другом Сережей Патрушевым после занятий в художке, шли гулять. По дороге в булочной покупали сушки с маком, шагали по наполненной весенними запахами Кропоткинской улице, грызли сушки и разговаривали о том, о сем. Так доходили до музея Изобразительных Искусств им. А.С. Пушкина. За музеем, в Малом Знаменском переулке, находится дом со скульптурной композицией из трех женских фигур на фасаде, под крышей. Мы поднимались по пахнущему кошками черному ходу, вылезали на крышу, на которой была смотровая площадка, и любовались видом весенней Москвы. Странным делом замок, висевший на двери крыши закрытым, всегда открывался в моих руках. Учеба в художественной школе, в комнатах которой, возможно, еще присутствовала тогда аура Поливановской гимназии, была для меня в то время тёплым островком в окружающей холодной и невзрачной школьной жизни подростка. Я ехал до школы в троллейбусе . 31, затем шел по Померанцеву переулку и обдумывал, как и что буду рисовать, испытывая душевный трепет перед встречей со своими учителями. Запомнился один эпизод. Во время урока Рогинский иногда выходил из класса, через какое-то время возвращался и его пиджак, край спины, был испачкан белой побелкой от штукатурки. Видимо он сидел где-то на подоконнике, прислонившись спиной к стене. Так вот, возвращался Михаил Александрович в таком виде и с очень серьезным, нетерпящим возражений выражением лица, прохаживался по классу, иногда делая замечания ученикам. Спустя много лет, в 1992 г., в Париже, при встрече с Рогинским, я рассказал ему об этом деликатном моменте из времен его учительства, благодаря которому мне открылось что-то важное о творчестве. Рогинский меня не понял и как я узнал позже из одного интервью, считал, что ничему меня тогда не научил. Вообще я думаю, что тогда меня особенно и не нужно было учить рисовать и писать красками. Мне было достаточно двух живых примеров моих учителей, больших художников. Глядя на них, я постигал, что такое настоящий живописец, каким он должен быть - а должен он быть свободным человеком!

___

После окончания общеобразовательной и детской художественной школы, я поехал показывать работы в Строгоновку. До экзамена меня не допустили. Чтобы оттянуть уход в армию - полгода проработал чертежником в НИИ им. Курчатова. Подал заявление в Полиграфический институт. На экзамене по иллюстрации получил два и, со спокойной совестью, ушел в армию. Служил сначала в учебке в Саратове, затем в Алма-Ате, радистом при штабе армии. За драку в ленинской комнате побывал на губе и, будучи уже "фазаном", военнослужащим прослужившим год, был отправлен с рядовым Колей Кудиновым в казахстанский поселок Актогай. По приезде меня - как москвича, не откладывая в долгий ящик, прописали "старики" красноярцы. Семеро на одного. Колю не тронули, он был свой, деревенский. На следующий день на разводе майор Иванов, увидев мое живописное лицо, хриплым голосом, напоминающим Высоцкого, спросил: "В чем дело, Кагоров?". Я ответил: "Рубил дрова товарищ майор и бревно, отскочив, залепило мне в лоб". Майор хмыкнул и посоветовал быть осторожней. Служба в Актогае была боевая. Житьё-бытьё с собакой по кличке Боб и двумя сослуживцами в караулке - домике в степи, который зимой засыпало снегом по крышу. Пьянство "стариков" красноярцев в поселке Жуз-агач, с погоней и перестрелкой с ментами, тоже пьяными. Катание в степи на одичавших верблюдах. Ловля рыбы сетями в озере Балхаш с инспектором рыбоохраны. Стрельба из пистолета лейтенанта Жовнира по бутылкам в песчаном карьере. Охота ночью в степи с грузовика "Урал" на зайцев, лис, других диких животных. После отбоя драки половниками на кухне. Вобщем полу-уголовная романтика в диких степях, с элементами сафари.

Вернувшись из армии, я стал посещать различные художественные студии в Москве, где за копеечную плату можно было порисовать обнаженную натуру. Одновременно я не оставлял попыток поступить в Полиграфический институт. В 1974 году подал заявление. Опоздав на пол часа, я явился с томиком "Заратустры" под мышкой на экзамен по иллюстрации. Взял тему "А слона-то я и не приметил...", по басне И.А. Крылова. На заготовленных небольшого формата листах бумаги приступил к рисованию графитным карандашом. Тему иллюстрации я раскрыл таким образом. В разных вариантах лист бумаги делился линией жопы слона с задней ногой и хвостом на два мира: Света и Тьмы. В части задницы слона был изображен мир, наполненный Светом и Солнцем, с деревьями и животными. Мир же Тьмы располагался вне этой части тела слона, в нем находились нарисованные с натуры, но обезличенные фигурки абитуриентов. Каждый из абитуриентов рисовал, глядя на мир Солнца и Света, но при этом держал в руках планшет с изображением звездного неба с луной. Получилось я раскрыл тему: "А слона-то они и не заметили...". Таким образом, резко разграничив линией карандаша два противоположных мира и, как бы раскрыв их сущность, но не раскрыв тему иллюстрации, я тем самым провел черту и разделил этой линией себя и институт, получив на экзамене символическую цифру "два".

___

В ноябре 1972 года, спустя три месяца после демобилизации из армии, я устроился работать дворником на улице Арбат. Перед этим чуть было не стал радистом на судне, уплывающем на полгода в Антарктику, но вовремя одумался. На Арбате мне дали участок от арки магазина "Овощи - фрукты", в двухстах метрах от ресторана "Прага", до магазина "Школьник". В ЖЭКе . 6, недалеко от Арбатской площади, подрабатывали дворниками студенты Гитиса, будущие актеры, режиссеры, начинающие поэты и художники. На Арбатской пл., в доме .6/2 в нашем распоряжении с Сергеем Патрушевым оказалось восемнадцать комнат.

вид из окна мастерской  на ресторан "Прага" 1973

У Сергея девять на третьем, у меня девять на втором. Это были когда-то коммунальные квартиры, жильцов выселили, теперь жилплощадью распоряжался ЖЭК. Началась моя арбатская богемная жизнь. Рано утром я подметал или скреб снег, в зависимости от времени года, в 9 часов дворники собирались в каптерке у техника-смотрителя Коли Жильцова, после 11 часов предавался творчеству. День заканчивался в теплых объятьях Бахуса. Я был молод, свободен, весел и пьян, такая была у меня и живопись.

Жизнь кипела ключом. Вечером встречи друзей студентов, застолье с портвейном, песни хором. Случалось, посиделки заканчивались драками - дверь открывалась копейкой, кто кого пригласил неизвестно. Однажды, придя вечером на Арбат, я обнаружил у себя в комнатах разные компании людей, которые пили и веселились, но мне были не знакомы. Приезжала милиция - мы гасили свет. Менты, оказываясь в комичной ситуации, доставали свои "макаровы" и, продвигаясь ощупью по длинному тёмному коридору, ловили... оранжевую кошку нашей молодости в сером пространстве служебной совести. Утром приходил участковый, молодой лейтенант, расспрашивал о вчерашнем. Мы ему наливали, если было, и он уходил.

С. Патрушев, С. Миллер, А. Кагоров Арбатская пл. д.6/2 1973

На Арбатской площади, около нового входа в метро, в кафе "Ветерок" приятно было выпить стаканчик сухого белого. Напротив кафе был фонтан с бронзовой скульптурой мальчика с рыбой в руках. Как-то раз в летнюю жару я поспорил с Патрушевым на три рубля, что влезу в фонтан и встану рядом со скульптурой, не снимая пиджака. Выиграв пари, мы отправились на Арбат в "Решётку" за портвейном. Моим соседом по бывшей коммуналке был Вириков. Он работал в "Автоэкспорте", имел машину Жигули - универсал, крутил голову женщинам (или они ему), в коридоре на батарее лежал большой бивень слона, в комнате висела пробковая шляпа, привезённая им из Африки. Когда бабы, рыдая, в слезах выбегали из его комнаты мне приходилось с ними сталкиваться, так как моя комната была рядом с выходом. Таким образом, я знакомился с впавшими в немилость соседа женщинами, приглашал их к себе в комнату, где предлагал им мне позировать. Какой же дурень я был тогда. У Вирикова была дача. Как-то он сказал, что хотел бы, в мезонине устроить комнату для игры в карты и расписать потолок. Крыша имела треугольную форму, соответственно росписи должно быть две. Я сказал, что каждая будет стоить 30 рублей, итого вся работа 60. Вот, думаю, хорошо получается, напишу в своё удовольствие, а затем уеду в Крым. В голове у меня тогда варилась романтическая каша - коктейль из песен А.Вертинского, стихов раннего В. Маяковского, живописи Б. Григорьева, Н.Сапунова, Н. Пиросмани.

Я приступил к работе над росписью, на первых четырёх листах оргалита, написал

композицию-фриз в голубой, красно-фиолетовой цветовой гамме. Затем, также на четырёх листах, написал композицию в тёплых жёлтых тонах. Работу назвал "В ночном саду распустились розы". Вириков дал мне 30 рублей, пообещав оставшуюся сумму отдать после. Мы увёзли роспись на дачу. Ну, думаю, солидный человек, имеет дачу, работает в такой конторе, выезжает заграницу...

Но денег я не получил. Рассказал об этой ситуации Сергею Миллеру, и мы решили, так как оплачена половина работы, одну композицию забрать. Кинули альпинистскую вёревку через плечо, ранним, погожим субботним утром отправились на вокзал, доехали на электричке до нужной станции, долго шли просёлочной дорогой. Подойдя к даче Вирикова, мы увидели на веранде его женщин, затем, побледнев, появился он и безропотно отдал нам одну роспись. Веревка пригодилась для крепления листов оргалита и последующей переноски. Вот такая смешная история, связанная с этой картиной.

"В ночном саду распустились розы" орг. тем. 85х492 1973

В это время в нашем доме побывало множество людей. Часто приходил мой школьный друг Сережа Миллер, Саша Кузьмин, Юра Шестаков, Володя Исурин, Сережа Нечетайло, Катя Шиндель, Таня Самохина, заходил Григорий Перченков. Посмотрев мою композицию "В ночном саду распустились розы", он высказал свое впечатление фразой из известной песни: "На далекой Амазонке не бывал я никогда". Заходил Евгений Измайлов, Михаил Рогинский, который в это времени работал в маленькой полуподвальной мастерской около музея Изобразительных Искусств им. А.С. Пушкина. Он писал в своем подвале очень хорошие вещи. Это были работы маленького размера на дереве или оргалите с левкасом, выполненные казеиново-масляной темперой: серии "Трамваи", "Окраины Москвы". Картины очень необычные и красивые по живописи, иногда почти миниатюры. Рогинский писал долго и серьезно переживал их, я в них видел музыку Баха. Считаю, что это лучшие работы, которые написал Михаил Рогинский. К таковым можно отнести еще ранние работы, выполненные маслом в 60-х годах: кухонные натюрморты, серии "Штаны", "Примусы", "Дома с трамваями". В 1974 году я уволился из ЖЭКа . 6 и поступил работать художником-декоратором в Московский Театр Оперетты, проработал в этом учреждении около года, но ничего интересного для меня там не было. Я продолжал использовать жилье на Арбатской пл. как свою мастерскую.

В 1973 году помимо композиции темперой на оргалите "В ночном саду распустились розы", написал там большую работу, состоящую из шести листов ДВП, которую назвал "Апофеоз". В 1974 году создал композицию "Осенний вихрь".

   "Осенний вихрь"  орг. тем. 137 х 120  май 1974 

С этой работой у меня в памяти связана история ее создания. Писал я ее весной, в апреле-мае 1974 года, во время работы ставил одну и ту же пластинку Боба Дилана, которую мне подарила тогдашняя моя подружка француженка Мари (люблю работать под музыку). Сергей Патрушев дружил с Клер, Александр Кузьмин с Натали. Откуда приходили и куда уходили эти мадмуазель, для меня было загадкой. Мари постоянно динамила меня. Я начал писать на листе оргалита казеиново-масляной темперой, импровизируя и размазывая цветовые пятна без всякой цели. Ближе к центру листа возникло голубое пятно, слева и справа - оранжевое, красное, желтое, фиолетовое. Смеркалось. Цветовые пятна стали еле различимы в полумраке, но внизу листа отчетливо возникла женская фигурка в белом платье, стоящая под осенними деревьями, за стволом одного из них угадывалась мужская фигурка в шляпе. Когда я включил свет, эти образы исчезли, были только яркие пятна цвета. Выключил свет - они стоят. И вот как-то изловчившись (кажется, даже свечку на шляпу прикреплял) эти две фигурки под осенними деревьями я всё-таки наметил. Эта деталь картины была другого колорита, вообще это был фрагмент другой композиции, написанный на фоне живописи резко отличавшейся от него по цвету и стилю. Так постепенно работая над этой вещью, фрагмент у меня с двумя фигурками расширялся в пространстве, и возникла другая картина. Назвал я ее "Осенний вихрь". Сейчас, анализируя свой творческий опыт, считаю, что смысл занятия живописью, заключается в процессе ее создания. Важен не результат, а процесс сотворения картины. Эта мысль пришла ко мне намного позже, а тогда писал особенно не задумываясь, интуитивно постигая смысл живописи. Конечно, это касается только меня. С картиной "Осенний вихрь" связан еще один эпизод из моей арбатской жизни. Я писал эту вещь, в этот процесс громко ввинчивался космический звук блюза в исполнении Боба Дилана; периодически, чтобы заменить воду в банке, мотался по длинному коммунальному коридору, окурки "Беломора" швырял за ванну. Через какое-то время, я услышал беготню в коридоре, дверь приоткрылась и Саша Кузьмин, в это время живший у нас, крикнул: "Пожар!". Выскочив за дверь, я увидел в конце коридора пылающую огнем ванную комнату. Каким-то образом Сережа Патрушев, Саша Кузьмин и я смогли потушить это возгорание до приезда пожарных, мы быстро свалили из квартиры.

Яркие воспоминания в памяти оставили наши похождения с Сергеем Миллером по арбатским задворкам и выселенным, обреченным на слом домам. Летом 1974 года во дворе на улице Фрунзе я увидел тележку с большими металлическими колесами и укатил ее к себе в дворницкую. Сварщик в театре Оперетты сварил по моему чертежу каркас из толстой проволоки, его я обтянул плотной тканью, покрасил её полосами разного цвета, а колеса красной краской. Получилась телега-арба, с ярким цветным азиатским тентом и громыхающими при езде по асфальту колесами. В эту телегу-арбу я погрузил свои холсты, живопись темперой на оргалите, красный патефон, пластинки, веревку. Утром 25 августа, предварительно пригласив своих друзей и знакомых на предстоящую выставку, я покатил эту громыхавшую колесницу по Комсомольскому проспекту в сторону центра Москвы.

        Везу  арбу по Метростроевской ул.   фото С. Миллер 

Сопровождал меня и был фотографом мой друг Серёжа Миллер. Машин почти не было, погода была солнечная. По ходу движения Сергей Миллер фотографировал мой московский заезд. Прохожие воспринимали это зрелище, как нечто из цирковой бродячей жизни, некоторые улыбались. Переехав Крымский мост, затем, проехав по Метростроевской улице, я вкатил арбу с картинами на Гоголевский бульвар. На бульваре мы с Сергеем быстро натянули веревку между деревьями на уровне человеческого роста, повесили на нее холсты, листы оргалита просто прислонили к веревке, патефон поставили на траву газона и подкрутили: Утесов с пластинки запел "Дорогие мои москвичи".

 У патефона. Фото С. Миллер.

В экспозиции были представлены около семнадцати работ 1973-1974 годов. Композиции: "Осенний вихрь", "Апофеоз", "В ночном саду распустились розы", "Птичий рынок", другие, выполненные темперой. Были картины маслом на холсте и графика. Постепенно гуляющий по бульвару народ, привлекаемый звуками патефона, стал собираться к месту уличного вернисажа. В своей пустой телеге-арбе я катал по бульвару пятилетнюю девочку, которая сразу после выгрузки картин залезла под тент повозки. Арбатские жители, отдыхающие на бульваре, собирались в кружки около картин. Возникали споры и обсуждения. Зрители сами подкручивали ослабевшую пружину патефона и меняли пластинки. Звучала популярная в 50-х годах музыка: вальсы "На сопках Манчжурии", "Амурские волны", песенка "Мишка, Мишка"... Я переходил от одной группы людей к другой и, в приподнятом настроении, прислушивался к спорам и разговорам.

Развеска картин на бульваре. Фото С. Миллер

 Арбатские зрители на Гоголевском бульваре. Фото С.Миллер  

Споры и обсуждения.

Композиция "В ночном саду распустились розы" вызвала вопросы, так как был коллаж из игральных карт. Живо проходило обсуждение картины "Осенний вихрь". Два подвыпивших мужика, недоуменно уставившись на работу с надписью "Вино", хотели, было, опрокинуть ее, но обошлось. По окончании моей уличной выставки, погрузив в телегу картины, я с друзьями повез ее по Гоголевскому бульвару в сторону Арбатской площади. В каморке дворника, новом жилье Сергея Патрушева, в Нижнем Кисловском переулке с компанией друзей я устроил скромный выпивон.

Друзья после выставки   фото  А. Кагоров 25.08.1974 г.

Я не сообщал о своем намерении провести уличную выставку властям. О ней кроме моих друзей и знакомых никто не знал. Видимо поэтому она благополучно завершилась. Через три недели, 15 сентября А. Глезер подхватил идею проведения выставки на улице и организовал выставку на пустыре в Беляево. Он пошел другим путём: законопослушно подал заявление о проведении, сообщив при этом место и время вернисажа властям, оповестил иностранные посольства, обзвонил западных журналистов. Это было бы нормально и естественно в любой демократической, но не в нашей тоталитарной стране. Учитывая маразматическое тупоумие тогдашней власти, Глезер выбрал и искусно запрограммировал давно опробованный в мире искусства скандал. В 1995 году издан каталог "Три московские выставки" со статьей Сергея Кускова и фотографиями Сергея Миллера.

___

Арбатские типы.

Катилась шляпа по Арбату колесом, поддаваемая ветром, тёмно-зелёная, Догнал её, примерил, она была почти новая. С тех пор я подметал Арбат в длинной синей рабочей блузе и зелёной шляпе. Территория моего участка была от магазина "Овощи-фрукты" до магазина "Школьник", недалеко от ресторана "Прага". Летним утром, сметая кучу окурков, увидел сидящих на приступке окна магазина "Овощи-фрукты" двух бомжей - бабу с опухшими, в язвах, ногами и мужика. Вид они имели драматический, одеты были в живописные лохмотья: "как на офортах Рембрандта", - промелькнуло в голове. В советское время бездомные бродяги встречались редко, их быстро отлавливали. Задрав, подтянув к коленям тряпьё, с одутловатым сизым лицом, баба грела ноги, обутые в засаленные обноски "прощай молодость", на тёплом утреннем солнце. Работая метлой, я передвигал кучу окурков мимо этой пары. Бомжиха попросила выбрать ей бычок с тротуара. Я подал ей чинарик, зажёг спичку, она закурила. С тех пор, несколько дней подряд, у меня с бомжами проходила эта церемония, которая превратилась в некий ритуал - без слов, одними глазами мне давали понять, где находится выбранный окурок. Я выступал в роли тротуарного бармена. Делал это, скорее из любви к искусству, к офортам Рембрандта, чем из христианского милосердия. Но возможно присутствовало и то и другое. Бомжам же, видимо, нравилось, что молодой мужчина в шляпе подыскивает им в куче мусора подходящий окурок, даёт прикурить, тешили своё, уязвлённоё мраком жизни, самолюбие. В это время я нарисовал темперой на оргалите работу, изобразив жанровую сцену с бомжами у магазина "Овощи-Фрукты".

Иногда приходилось, работая дворником, выполнять административную работу. Техник-смотритель Коля, с подходящей для должности фамилией, Жильцов, дал задание обойти на моём участке квартиры должников по квартплате. Длинным тёмным коридором, с выкрашенными зелёной краской стенами, я прошёл на кухню коммунальной квартиры. Собрались немногочисленные жильцы. Я зачитал по бумажке фамилии коммунальных должников. При упоминании одной из фамилий передо мной из мрака кухни возникла костлявая, жилистая, востроносая старуха. Ворча и матерно ругаясь, она стала спорить со мной, доказывая, что вовремя погасила долг. Из кармана грязного фартука мегера достала пачку "Беломора", закурила папиросу, пуская клубы едкого дыма мне в лицо, размахивая руками, стала надвигаться, вытесняя из кухни. Стали слезиться глаза. Папиросные гильзы эта арбатская ведьма набила ватой. Я позорно был вытеснен в коридор и бежал.

Люди бывают разные. Мне запомнилась одна миловидная арбатская старушка, которая в похожей ситуации, при обходе коммунальных должников, видя, что я интересуюсь, сняла со стены в коридоре старый рисунок в изящной рамке и подарила его мне. Рисунок с купидонами, принадлежал к школе Буше, был датирован 1774 годом. Я отнёс его в скупку антиквариата, возле метро Октябрьская, оценили в сорок пять рублей. На вопрос, почему так дёшево, ответили, что рисунки, дороже сорока пяти рублей не оцениваются. На следующий день рисунок был продан. Деньги я сразу прокутил.

Зимой мостовые Арбата обрастали льдом. Около водосточных труб поднимались ледяные торосы. Если тротуар вовремя не посыпался песком, граждане падали. Соли часто не было, приходилось долбить лёд, модернизированным для этой цели, топором, приваренным к лому. Эту нудную работу я не любил, больше нравилось убирать свежевыпавший снег. Зимой во дворе, при уборке снега, в промежутках отдыха я часто слышал из окна флигеля на втором этаже пение. Профессионально поставленный мужской голос, исполнял басом оперные арии. Против этого окна я прекращал работу и некоторое время прислушивался к пению. Но однажды, видимо увлёкся работой, продолжал скрежетать лопатой, и поплатился - в десяти сантиметрах от головы пролетела бутылка из-под портвейна, разбилась об лёд. В сердцах я выразительно выругался, но предусмотрительно переместился вглубь двора. Таким образом состоялось моё заочное знакомство с оперным певцом, спившимся солистом Большого театра. Солист был оригиналом, его статную фигуру знала вся округа. Зимой, с похмелья, в байковых тапочках с помпоном, на босу ногу, накинув на голое тело цветастый махровый халат, в норковой шапке, он солидно выходил из подъезда во двор, как на сцену, шёл по снегу с авоськой за портвейном в "Решётку". Среди алкашей так прозвали магазин "Продукты" на противоположной стороне от "Школьника". Чаще портвейн можно было достать, просунув руку с деньгами между прутьев металлической решетки, со двора, с чёрного хода.

У Саши Сазоненко, обладавшего пивным брюшком, была огненно-рыжая борода, зелёные глаза. Он был техником-смотрителем соседнего участка. На утреннем разводе в его конторе собиралась дворницкая интеллигенция: студенты ГИТИСа, поэты, художники. Разговор шёл не о работе, а на высокие темы, касающиеся искусства. Сазоненко меценатствовал, промышлял антиквариатом, всё это имело авантюрный оттенок. Его служебная квартира, на втором этаже, окнами выходила на улицу Фрунзе, которая была правительственной трассой. Здесь был участок дворника, ветерана войны, Алексея. Хромой ветеран по праздникам надевал белый фартук, дворницкую бляху с номером, которой я восхищался, и выходил с метлой встречать правительственный кортеж. Лёшу гоняли, ругали, но ничего не могли поделать с его верноподданнической преданностью, она была в крови. Как праздник, так поддатый Лёша, с метлой, как с ружьём, навытяжку стоял на тротуаре.

- Зайди ко мне, - сказал Сазоненко. В большой квадратной комнате, с тремя окнами, неубранной кроватью, разбросанной одеждой, меня встретили, виляя хвостом, две белых болонки.

- Взгляни, там, на гардеробе, пара листов раннего Шагала. - Вчера купил, - . подчёркнуто небрежно, сказал, снимая ботинки, Сазоненко. Пошарив рукой на гардеробе, я достал два небольших пожелтевших листа, изображавших мужиков в ватниках, летящих над серым забором, зелёной травой. Я посмотрел и понял, что это фальшак. - Надо же, Шагал, не ожидал, поздравляю, - сказал я. Сазоненко, хитро прищурясь, улыбнулся.

Как-то в конторе я застал такую сцену: за столом сидит Сазоненко, напротив, на продавленном кожаном диване, положив ногу на ногу, по-американски, в брюках в полоску, франтоватого вида, с налётом одесского шика в одежде, мужчина, похожий, в моём воображении, на Остапа Бендера. Саша Созоненко в большое увеличительное стекло, сопя, рассматривает крышку серебряных часов с гравировкой "За отличную стрельбу".

- Да, герб Ростова, олень, но столько дать не могу, - пыхтя, заявляет Сазоненко.

- Посмотри перстень: камень рубин, золото, фамильная вещь, скручивая с пальца кольцо, говорит Бендер.

Сазоненко заинтересовался, стал торговаться, в конце концов, купил. Остап легко покинул контору. После его ухода, Сазоненко, в возбуждении от удачной сделки, предложил пройти с ним прогуляться в скупку драгметалла на Арбат. Арбатский ювелир разочаровал его, золота в перстне было меньше двадцати процентов, рубин был фальшивым. Не подавая виду, что расстроен, Сазоненко заторопился в ЖЭК. Я подумал, что лучше бы он часы купил у новоявленного Бендера, так как теперь вряд ли его встретит на Арбате.

В ноябрьские праздники 1974 года я гудел с одним слесарем-водопроводчиком. Расстаться не получалось никак. Выпивали в бойлерной, потом его вызывали на аварию. Где-нибудь прорвало трубу, нужен был срочный ремонт. Я тащился за ним, ждал пока он, стоя по колено в воде, героически, как моряк-подводник, боролся с хлеставшей из трубы водой. Потом мы опять где-то занимали деньги, брали портвейн, шли в бойлерную. Смоленский гастроном работал до двадцати двух часов, это был дежурный вариант взять выпивку, когда обычные магазины закрывались. Мы успели, взяли в давке, без очереди, на последние деньги пару бомб. Он пригласил зайти к его корешам-слесарям в общежитие. Дом находился на противоположной стороне Садового кольца, напротив Смоленского гастронома, сейчас там Смоленский Пассаж. Поднялись пешком на последний этаж. Общага была бывшей коммунальной квартирой с холостятцким бытом. В большой квадратной комнате, выходящей окнами на Садовое кольцо, было штук семь железных солдатских коек, на которых сидели или лежали арбатские слесаря. Другой мебели не было. По центру, напротив двери, у стены на тумбочке стоял старый телевизор КВН с увеличительной линзой, заполненной зацветшей водой, в которой плавала одинокая красная рыбка. Генсек, Леонид Ильич, читал доклад, говорил о достижениях народного хозяйства, увеличении надоев на душу населения, рыбка плавала мимо его физиономии, вызывая зрительный стереоэффект. Мы разлили по стаканам портвейн, выпили. Молча уставились на генсека и красную рыбку. Подмывало сказать - "хорошо сидим". Все, кроме нас двоих, были вполне трезвые. Обратил на себя внимание худой, маленького роста мужчина средних лет. Он стал копошиться, полез под койку, достал небольшой чемоданчик и вдруг... забив ладонями по чемодану, громко запел: "Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали..."
Никто особо не обратил на него внимание. Кто это, спросил я своего собутыльника.

- Это Федя Шаляпин, ему надо двести грамм и он делается бухой полностью, сейчас он вырубится. Точно, Шаляпин не допел куплета и после слов: "Напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут, она зарыдает..." - посидел полминуты, как загипнотизированный, смотря перед собой, и повалился вместе с чемоданом на койку.

- Пиздец, сказал кто-то из слесарей, - концерт окончен!

___

Я начал рисовать лубки в 1973 году. Резал оргалит, грунтовал его темперными белилами прямо рукой и разрисовывал темперными красками. Тогда в Москве продавалась прекрасная краска, казеиново-масляная темпера. Стоила она дешево, в 1970г. на рубль я покупал десять тюбиков; во-вторых, ей можно было писать пастозно, как маслом. Слой краски быстро высыхал и - делай лессировки, поверхность при высыхании становилась фресково-матовой. Я рисовал картинки-лубки с забавными текстами, дарил их друзьям. Денег как всегда нехватало, пришла мысль - а не попробовать ли мне продавать свои лубки? Три рубля за лубок - оптимальная цена. Нарисовав десять штук, я мог иметь тридцать рублей дополнительного заработка в месяц. Задумано-сделано. Вместе с Сергеем Миллером в один из воскресных дней сентября 1974 года мы поехали на Птичий рынок. С собой я взял дюжину лубков.

Лубок. "За честь жены" орг. тем. 23х77

Под оживленный лай, мы развесили мои веселые картинки на деревянном заборе собачьей площадки. Это зрелище привлекло зевак, но, узнав, что каждая дощечка стоит аж три рубля, граждане уходили. И вот к концу этой импровизированной выставки-продажи подбежал странного вида человек. Чудак купил, не поторговавшись, лубок и сразу убежал. На этом лубке был изображен пятиэтажный дом-барак с окнами нараспашку. В окнах нарисованы бытовые сцены с участием жителей дома. Надпись гласила: "В этом доме творится - примус говорит с пьяницей, друг друга любят, вешаются, кушают, рожают, думают, спорят и живут". Стояла подпись: "трудился Рданаскела Арбатский", - это мой псевдоним.

На эти честно заработанные три рубля мы взяли с Серегой бутылку портвейна. В ближайшем к рынку кафе сели за столик и культурно ее выпили.

Позже, в 1980 году я решил создать серию лубков на тему: "Московские происшествия". Для сбора материала - текстов каждый день, в течение двух недель, ездил в филиал Ленинской библиотеки в г. Химки, там находился газетный отдел, выписывал тексты происшествий 20-30х годов из московских газет: "Рабочая Москва", "Красная газета", "Рабочая газета". Работая над газетным материалом, понял, что Даниилу Хармсу он тоже послужил толчком для создания его праздничных абсурдных писаний*. В своих лубках я также использовал поговорки и приметы из Толкового словаря В.И. Даля. В 80-х я создал несколько рисовальных книг "Московские происшествия".

* - девиз Д. Хармса: "Пиши всегда с интересом и смотри на писание, как на праздник"

___

С театром я встречался в своей творческой биографии несколько раз, но теплых взаимных чувств не возникало.

Как-то, это было в 1974 году, я повез композицию "В ночном саду распустились розы" в детский музыкальный театр им. К.С. Станиславского, показывать главному художнику для устройства на работу художником-декоратором. Этот деятель искусств, увидев на ней изображение женщины с длинной шеей и открытой грудью, спросил: "А с этой женщиной ты хотел бы переспать?".

В Московский Театр Оперетты на должность художника-декоратора мне помог устроиться муж моей двоюродной сестры Валерий. У него была деловая связь с влиятельным в театральном мире человеком, тот дал рекомендацию. На самом деле в театре я работал подмастерьем: помогал делать грунт для декораций, красил бронзовкой витые лестницы спектакля "Фиалки Монмартра", написал в фовистком стиле портрет для этого спектакля, на бутафорских бутылках шампанского рисовал этикетки. Театрально-декорационная мастерская находилась в парке, в бывшем здании церкви на Сущевском валу. В обеденный перерыв, за чаем, я молча слушал бесконечные театральные сплетни, которые, со знанием дела, пересказывали муж с женой, мои руководители художники-декораторы. Эта супружеская пара и не интересная работа театрального подмастерья мне, в конце концов, надоели. Проработав около года, я уволился из театра.

Мое душевное состояние балансировало между эйфорией утреннего похмелья и бесперспективностью дальнейшей жизни. При встрече с Михаилом Рогинским я рассказал ему, что нахожусь в депрессии и все, что пишу, никому не нужно. Помолчав, Рогинский ответил, что сейчас есть возможность мне попробовать сделать эскизы к спектаклю Владимира Маяковского "Клоп". Без дополнительных согласований, я взялся делать эскизы костюмов и макет. Спектакль "Клоп", по замыслу режиссера, должен был быть поставлен на арене цирка в городе Енисейске. Идея поставить спектакль на арене цирка мне сразу понравилась, открывалось много возможностей для фантазии в работе над декорациями. Мой макет спектакля был размером с винный ящик. По центру ящика-цирка располагалась круглая арена, к ней были протянуты от стен и углов зала веревки-тросы. По тросам должны были спускаться на арену цирка различные, огромного размера, бутафорские предметы быта: старый башмак, бутылка водки, кровать Присыпкина, банная мочалка, штаны и другие предметы. По стенам цирка я хотел развесить большие плакаты: о вреде алкоголя и курения, о борьбе с мухами, тараканами и мышами. Я принес эскизы и макет спектакля к Рогинскому. Он сказал, чтобы я оставил все это у него, и что он покажет их режиссеру спектакля. Вобщем ничего потом у меня не вышло с этим проектом оформления спектакля "Клоп". Рогинский вернул мне проект.

Видимо, у режиссера что-то сорвалось, а может быть, Рогинский просто помог мне пережить трудное время, и, учитывая мое душевное состояние, ненадолго стать востребованным как художнику для общества.

Однажды, узнав о том, что в театре на Таганке состоится премьера спектакля "Гамлет" с Владимиром Высоцким в главной роли, мы с Сергеем Миллером решили пойти на спектакль. Вечером в день премьеры договорились встретиться в метро Таганская, на верху у эскалатора. Поднимаясь, я увидел ожидавшего меня Сергея. Приехав раньше меня, он успел узнать, что билетов в кассе нет, что есть только два способа попасть в здание театра, а, следовательно, и на премьеру: первый вариант, через высокие ворота; второй, по крыше. "Какой выбираешь?" - спросил Миллер. Посмотрев на высокие железные ворота, я выбрал второй. Мы полезли по сложенным штабелями ящикам, вылезли на заснеженную крышу пристройки, затем спрыгнули во внутреннее пространство театра. Это был двор-подсобка, по сторонам которого стояли декорации, различная театральная бутафория. Двор театра замыкали высокие ворота. Спрятавшись между низким окном в стене и макетом какого-то фантастического аппарата, мы увидели в щель, как мимо нас к воротам прошли рабочие сцены с милиционером. Тихо переговариваясь, они обсуждали возможные способы проникновения в театр. Через некоторое время послышалась возня, пыхтение, трение ботинок о металл, на воротах темным силуэтом обозначились две фигуры, повисев на руках, они спрыгнули на землю. Тут же их схватили и увели. За окном в стене театра, намного ниже нашего уровня, было подвальное помещение. Тихо вынув стекло, мы с Серёгой пролезли в образовавшееся отверстие. Спрыгнув на кучу опилок, увидели стоявшую рядом позолоченную карету, в ней мы оставили одежду, наши пальто и шапки. Затем прошли несколько комнат и оказались за темно-бордовыми кулисами сцены. В нескольких шагах от нас стояли и разговаривали между собой актеры Б. Хмельницкий и В. Высоцкий. Я тихо сказал Миллеру, давай подойдем к ним и все расскажем. В это время к нам подбежал театральный администратор и, задыхаясь от бега, сообщил, что нас давно (заканчивался первый акт спектакля) разыскивает, и уже подключил к этому милицию. Но, расспросив подробнее о нашем театральном приключении, о горячем желании попасть на премьеру, он поменял решение отдать нас органам правопорядка. Восхитившись нашей отвагой и посоветовав отряхнуть с головы опилки, администратор посадил нас на два свободных места в ложу амфитеатра. И вот идет представление, на сцену выезжает позолоченная карета. Борис Хмельницкий, в роли бродячего актера, по действию спектакля с громкой тирадой распахивает дверцы... в карете лежат наши пальто и шапки. Возникла короткая пауза, и Хмельницкий, что-то рявкнув, захлопнул дверцы. После спектакля, забрав из кареты одежду и выйдя из театра, мы шли с Миллером по заснеженной Таганке и громко обсуждали нашу авантюру. Пожалуй, эта встреча с театром оказалась для меня самой приятной из всех.

___

В каком году в Одессе состоялась первая советская официальная юморина 1 апреля? Не помню. Узнав об этом мероприятии, мы с Сергеем Патрушевым решили поехать на него, так сказать, почетными гостями из столицы. Подготовился я к этой поездке основательно, сделал сувениры из красной керамической глины, слепил этакие монеты в виде рублей. С одной стороны керамического рубля были процарапаны по глине ржаные колосья и номинал 1 рубль, с оборота шутливые надписи: "Без гроша в кармане", "30 лет без денег". Сторону этого изделия, где "1 рубль", я покрыл коричневой глазурью, обжег в печи. У меня получилось штук двадцать таких монет. В дорогу упаковал с собой материалы для работы; акварель, бумагу. Мы поехали в Крым. Поезд прибыл в Одессу ранним утром. Перекинув через плечо дорожный мешок, я шел по перрону одесского вокзала. Везущий навстречу тележку, носильщик спокойным голосом, с мягким южным выговором, сказал: "Где мешок спиздил?". Услышав эти слова, поздравил Патрушева: "С приездом, мы в Одессе!". У нас с собой было все необходимое для автономной жизни: спальные мешки, примус, котелки, супы-концентраты. Мы нашли заброшенный дом, расположились там и приготовили себе на примусе обед. Вечером решили найти место для ночлега в другом месте. В каком-то дворе, около Дерибасовской улицы, полезли по пожарной лестнице, с мешками через плечо, мимо горящих огнями кухонь на крышу. На пыльном чердаке мы переночевали. Теплый луч солнца, коснувшись моего лица, разбудил меня. Опять с мешками мы спускались по пожарной лестнице мимо кухонь вниз. Если кто и видел нас, то отнеслись к этому по-философски. Одесситы - люди с пониманием. Вечером мы с Сергеем купили вина и отправились на Дерибасовскую. Идя по улице я заметил, что почти в каждой арке дома, в глубине, стоит моряк в клешах и, как горнист играя на трубе, пьет прямо из бутылки, подперев рукой торс. К ночи я был пьян и пытался разрулить конфликтную ситуацию между морячками и одесской шпаной. Патрушев исчез с горизонта. Помню высокий серый забор на площади Советской армии, рядом с которой это происходило. Затем яркая картина: шпана под руки ведет меня прямо по клумбам с тюльпанами. Между собой они говорят: "Повесим его в клубе Ильича и баста". Я сразу врубился, сделал какие-то телодвижения и побежал, давя ботинками цветы... Здесь мне вспомнилась фраза из протокола допроса, составленного при задержании художника Караваджо: "Меня схватили на площади Навона в Риме, не знаю за что, ремесло моё живопись...". Незабываема ночная Одесса. Возвращался я через Молдаванку. Когда пришел к старушке-дворничихе, у которой мы остановились на ночлег в полуподвале дома на улице Августа Бебеля, то обнаружил поддатого Патрушева мирно спавшим на кровати с периной. В те дни все крыши Одессы были наши, мы писали акварелью с крыш одесскую весну. В дымовой трубе, чтобы огонь не задуло, стоял примус с котелком, в нем готовился наш обед.

И вот наступило 1 апреля. Мы ответственно отнеслись к выбору костюма. Я был в шляпе, арбатской дворницкой блузе синего цвета, с тростью в руке, которую нашел в каком-то дворе. Кстати, вполне приличная была трость, с набалдашником из белой резной кости. В кармане у меня был гвоздь "двадцатка". Серёга накинул на голову капюшон плаща и прикрепил себе на лицо длинный нос, скрученный из газеты. Мы прошли в таком виде по Приморской набережной и направились к центру события, площади, где должен был состояться праздник юморины. По пути к нам подъехал "козел" с ментами. Дальше команда: "Руки на капот!", но я успел выбросить из кармана гвоздь. Затем вопросы: "Кто, зачем в таком виде, откуда?" Бумажный нос у Патрушева оторвали, у меня забрали трость и пытались, крутя набалдашник, обнаружить в ней стилет. Эти "пинкертоны", не найдя криминала, уехали, а мы отправились дальше к месту торжества. На площади оказалось несколько тоскливо танцующих пар с транспарантом над ними: "Первая Одесская Юморина"...

На следующий день мы купили билеты в двухместную каюту на судно, которое отправлялось в плаванье по маршруту Одесса - Новороссийск. Оказалось, это было открытие навигации на Черном море. Мы были единственными пассажирами на судне, не считая команды. Когда спустились в бар, то увидели за барменской стойкой великолепный набор советских портвейнов: ".33, .777", "Массандра", другие крымские вина. Началось плаванье под алкогольный аккомпанемент. Как-то, когда в каюте из динамика прозвучал хриплый голос: "Вахтенной команде занять места по швартовому расписанию", я отправился в бар. К этому времени мы разминулись с Патрушевым: когда я спал, он гудел в баре; когда спал он, гудел я. Сидя на высоком стуле за стойкой, я пил портвейн, ощущая себя вольным человеком в свободном плавании. Меня уважительно обслуживал корабельный бармен. Сказал себе, как только не смогу прочитать мелкий шрифт на бутылочной этикетке, отправляюсь спать в каюту. Через какое-то время этот момент наступил. Я решил пошутить и расплатиться с барменом керамическими рублями, глухо позвякивающими у меня в кармане. Несколько таких рублей широким жестом, ритмично отправил ему по гладкой, блестящей поверхности стойки. Бармен подхватывал их, прихлопывая рукой. Он внимательно рассмотрел мою плату, подкидывая на ладони. Затем небрежно достал из кармана черного пиджака сдачу и молча, грациозно отправил ее мне. Это были франки, доллары, фунты, марки - мелкой монетой. Я ловил рукой каждую монету, как муху, и был рад умному одесскому юмору.

___

Это было в 1974-1975 годах. Я работал дворником в районе Кропоткинской улицы (сейчас Пречистинка), убирал Сеченовский и Барыковский переулки. Во дворе на Кропоткинской улице в двухэтажном доме, напротив художественной школы, у меня была комната, которую я использовал как мастерскую. Сначала была комната на первом этаже, затем на втором. Моим соседом был Евгений Турунцев, мы были с ним в дружеских отношениях - работали в одном ЖЭКе, он тоже был дворником. В комнате на первом этаже я в это время написал серию работ темперой на оргалите "Смерть кота". Меня тогда занимала мысль, что все люди на земле сумасшедшие, а я, разумеется, в порядке. Поэтому, считал я, если люди с приветом, то и изображать их нужно вверхтормашки. Так и писал, постоянно переворачивая лист оргалита. Работал над этими картинами в пустой комнате, которая имела небольшой наклон пола, в ней у меня стояла нижняя железная часть от детской коляски с колесами на плавном ходу. Лист оргалита, на котором писал, был прибит внизу стены. Я садился в коляску в скрюченном положении и, держа в руках кисти, отталкивался ногами от стены, у которой висела моя картина, меня откатывало к противоположной стене. Здесь была тарелка-палитра с выдавленной на нее темперой, рядом стояла бутылка сухого вина. Отхлебнув вина, я подхватывал кистью краску с палитры и, легко оттолкнувшись рукой от стены, ехал в коляске, ввиду наклона пола, к картине. Пока тележка катила меня, оценивал ситуацию и, прицелившись, делал молниеносный мазок. Опять отталкивался от стены ногами, меня откатывало к палитре и бутылке, у противоположной стены. Так я динамично, с применением допинга, играючи живописал. Использовал еще такой метод работы: прибив гвоздем лист оргалита по центру к стене, я писал одновременно подкручивая его рукой. Видимо мысль о сумасшествии человечества, подсказывала мне нужный способ выражения.

Как-то я нашел во дворе небольшой такой моторчик, высотой, шириной и длиной 12х10х16 см. Скорость вращения вала у него была 10000 оборотов в минуту. Я принес его в мастерскую, это было уже в комнате на втором этаже. В этот день я продал Турунцеву за три рубля свою композицию "Смерть кота", сходил за бутылкой сухого белого и начал исследовать мотор. Я включал и выключал его, втыкая штекер в розетку. Моторчик басовито жужжал, как жук-дровосек в полете и, под действием вибрации, ползал кругами по полу. Я выдавил небольшое количество масляной краски из туба на вал мотора, подложил под него лист бумаги, и воткнул штекер в розетку. Краска слетела и легла на бумагу мелкими, причудливой формы кляксами. Тогда я выдавил на вал мотора краску нескольких цветов, включил ток. При разбрызгивании получилось абстрактное вытянутое пятно, чем-то напоминающее, если увеличить в 100-200 раз, живопись Джексона Полака, но руками такой "космос" не создать. Я позвал Турунцева и попросил помочь мне. Он должен был втыкать и вынимать штекер из розетки. А чтобы такое занятие не показалось ему скучным, поставил рядом бутылку с вином. Положив холст (95х87см.) на пол, держа мотор в руке, я стал направлять вал с краской под разным углом на холст, иногда поворачивая его в стороны. Краска летела не только на холст, она попадала, разбрызгиваясь по кругу, на потолок, стены, одежду, наши раскрасневшиеся физиономии. Творческий процесс меня захватил. Турунцев только успевал втыкать и вынимать штекер. Дело в том, что нужно было подловить момент, чтобы мотор не набрал слишком большие обороты, вовремя выдернуть штекер. Ха-ха. Я еще раз сбегал в магазин за вином и успел там испачкать кого-то из покупателей в очереди. В конце работы мы с Женей Турунцевым предстали друг пред другом с перепачканными краской лицами, как языческие боги на маскараде Жизни. Это было наше сотворение мира, с использованием краски и мотора, который вращал свой вал со скоростью 10000 оборотов в минуту. Картину я так и назвал: "Сотворение Мира".

 "Сотворение Мира" х.м. 95х85 1974

Хотел бы сделать выставку этой одной картины... Зал, площадью 10000 квадратных метров, с пятидесятиметровым потолком-экраном и хорошей акустикой. На полу коврики-лежаки, чтобы удобней было созерцать, играет орган, звучат фуги И.С. Баха. В темноте включается проектор, его луч, направленный на потолок, являет зрителю увеличенную в 8500 раз картину "Сотворение Мира"...

___

В Московское Художественное Училище памяти 1905 года я поступил для своего возраста поздно и то только со второго раза. До этого закончил четырёхгодичные вечерние классы живописи и рисунка при Суриковском институте, посещал разные художественные студии. Два раза поступал и проваливал экзамены в Полиграфический институт на факультет "художественное оформление печатной продукции". Как мне казалось, я делал всё правильно, но меня не принимали, я не вписывался в это учебное заведение. Около года я брал уроки у замечательного живописца и педагога Владимира Михайловича Добросердова в его мастерской на Верхней Масловке. Выпускник Вхутемаса, ученик А. Осмеркина, А. Шевченко и Д. Штеренберга, Владимир Добросердов был в то время человеком преклонного возраста. Он ставил для меня простой натюрморт и, пока я писал на холсте, сидел и дремал рядом, иногда делая нужные замечания. Добросердов показывал мне в мастерской свои ранние натюрморты 30-х - 40-х годов, они были живописны, с аурой того времени. В живопись ведь навсегда впечатывается время и от картин исходит его очарование. В первое моё поступление в МХУ, в 1975 году, я получил пару по композиции, нарисовал на тему "Лето" сбор яблок. На следующий год я никуда не собирался поступать, но однажды раздался звонок от Владимира Михайловича. Он спросил, собираюсь ли я поступать в училище. Я ответил, что подумаю. В 1976 я подал заявление на факультет реставрации, успешно сдал экзамены и поступил в училище. Для усиления группы первого курса, год проучился на педагогическом отделении, но затем меня все-таки перевели на реставрацию.

В училище моими педагогами были: по рисунку - Владимир Исакович Пастухов, по живописи - Дмитрий Андреевич Воронцов, по реставрации Галина Михайловна Клокова. В группе я был один из старших учеников, с творческим опытом. Мне все давалось легко. Владимир Пастухов вызывал во мне особую симпатию, он был хороший педагог, интересный собеседник и научил меня понимать рисунок. Как пример гениальности рисовальщика, приводил теорию рисунка японца Хокусая: все в мире можно нарисовать, используя шар, цилиндр, конус. Мне нравилось учиться в старом здании училища на Сретенке. Иногда я задерживался в классе, заканчивая рисунок. Ко мне подходил Владимир Пастухов, давал совет или брал карандаш и показывал сам, уточняя рисунок. Потом мы скидывались по рублю, я шёл в магазин, покупал бутылку портвейна со скромной закуской и мы, пропустив по-стаканчику, говорили об искусстве. Пастухов заезжал ко мне в Коробейников переулок, где я имел комнату-мастерскую, работая дворником. Я показывал ему свои натюрморты "Орудия труда", "Консервные банки", "Камни". Однажды, засидевшись допоздна, остался ночевать и утром мы вместе поехали в училище. Дмитрий Воронцов, талантливый живописец-колорист, раскрыл мне основы техники акварели, работы с цветом. Он был требовательным и принципиальным педагогом и, как оказалось впоследствии, хорошим, отзывчивым человеком. После окончания училища, когда у меня в жизни наступила тяжёлая полоса безденежья, Дмитрий Андреевич присылал ко мне учеников, которым я давал уроки, подготавливая их к поступлению в училище. Основы мастерства реставрации, раскрытые мне Галиной Клоковой, до сих пор помогают мне в жизни и творчестве.

Сейчас, когда я пишу эти строки, сидя напротив окна мастерской, на дворе смеркается. За окном в Нескучном саду лежит синий с ультрамариновым оттенком снег, зажглись фонари, отражаясь в чёрной воде Москва-реки. Мне вспоминается похожий зимний вечер... Я пришёл в больницу на Красной Пресне навестить Владимира Михайловича Добросердова. Он лежал, сильно похудевший, около больничного окна и, в конце нашего разговора, сказал: "Какой зимний вечер, какой синий цвет, это обязательно нужно писать, Саша". На следующий день В.М. Добросердов умер. У меня на мольберте стоит вечерний, зимний этюд с синим снегом и зажжёнными фонарями, написанный мной недавно.

___

К зиме в Москве место дворника всегда можно было найти. В сентябре я садился на велосипед и объезжал ЖЭКи, выбирая симпатичные мне районы и улицы. Таким образом я устроился в 1976 году в ЖЭК в Коробейниковом переулке. Техник-смотритель участка Витя показал мне будущее мое жилье. Комната на втором этаже, в доме .20 по Коробейникову пер. (дом до октябрьского переворота принадлежал купцу Потапову), площадью 12 кв. м., с маленьким окном, печкой, кухней и туалетом, оказалась однокомнатной квартирой с отдельным входом, деревянной лестницей, которая вела на веранду.

Коробейников пер. д. 20, дом купца Потапова (в центре)

Соседи давно выехали, и мне предстояло жить одному. Но я стал жить не один, подобрав в одном из дворов молодого рыжего кота, прописал его у себя. Кот оказался смышленым и жизнерадостным, я назвал его Тишкой. Старый пол комнаты был покрашен суриком, стены я побелил. Обстановка моей комнаты была простая: дубовая табуретка, раскладной столик, около печки на полу лежала циновка, на которой я спал. На печке я записывал свои мимолетные мысли. Впоследствии, когда дом ломали и обнажились стены, грустно было смотреть на исписанную моей рукой печку.

комната - мастерская фото 1979 г.

Потом я сделал две маленькие рисовальные рукописные книжки и назвал их "Записки на печке". Приведу для примера некоторые строчки из них. 2.05.77 "Жара. Молодые листья тополя выросли за три дня до огромных размеров, липкие и жирные, они шевелятся под солнцем... Вдруг мне стало страшно. 23.04.78 Этот куст, в углу этих мрачных подворотен...опять ведь зеленеет. Пойду куплю себе вина. 24.04.78 Вижу листья, свет сквозь дырки друшлака. Веревка протянута от гвоздя к трубе. Слышу, как кот грызет рыбу. 6.02.78 Нужно следовать поведению кота или не нужно? 5.04.78 Я думаю об удивительном вокруг...миг...по стене ползет таракан. 17.05.78 Имеет ли таракан какую-либо цену? 7.12.80 Искусство: листья красят деревья, но снег их украшает. 1.01.78 Этот снег все падает и падает...и хочет нас укрыть, чтобы мы беспокоились".

Участок, который я убирал, был в Молочном переулке. Как-то утром пришла грузовая машина, нужно было грузить мусор, скопившийся под окнами общежития ткацкой фабрики. С бабами-дворниками я стал грузить мусор в машину. Такое количество использованных консервных банок я не видел никогда, оно скопилось за годы. Мне пришла мысль написать натюрморт с консервными банками.

"Банки". 83х110 х.м. 1979

Отложив в сторону штук двадцать банок, я затем отнес их к себе. Для естественности в построении натюрморта разбрасывал банки из ведра на пол веранды. Услышав раскаты странного грохота, прибежал сосед с первого этажа. Писать было неудобно, не было отхода. Натюрморт находился на полу веранды, а я сидел, поджав ноги в позе японского борца, в кухне. Болели щиколотки, но это мне нравилось, не давало успокоиться. На веранде был светло-серый старый пол из широких, с отполированными временем сучками, досок. Я написал серию натюрмортов на этом полу: "Консервные банки", "Камни", "Орудия труда". Однажды после уборки улицы, принес подметочную пыль в ведре, высыпал ее на пол, опрокинул ведро, рядом положил совок и веник. Это были мои дворницкие орудия труда, простые вещи, связанные с моей жизнью. Каждый день я держал их в руках, они меня кормили, одевали и понимали.

"Орудия труда" 72х100 х.м 1979

Натюрморт я написал хорошо, до сих пор смотрю на него с удовлетворением. Михаил Рогинский научил меня видеть в самых простых вещах предмет достойный живописи. Вещь, редко писанная художниками, давала свежесть взгляда, освобождала от штампа, приносила творческую свободу. В это время сильное влияние на меня оказала живопись Александра Морозова, выставку которого я увидел в зале на ул. Вавилова. Поразили его работы: "Буксир в Химках", мартовские пейзажи Масловки 30-х годов. На выставке я встретил и самого художника. Стоя у картины он рассказывал, по волжски окая, как писал: "Холст клоду на землю. По углам клоду кирпичи, чтобы ветром не перевернуло. Выливаю на холст лак. Пишу большими кистями, ножом-мастихином, ладонью, кулаком". Обладая мощным темпераментом, Морозов мог написать трёхметровый холст в один приём.

Рядом с моим домом, через два соседних, в Коробейниковом пер. находилась пивная, лучше сказать советский паб.

Пивная "Шаляповка" в Коробейниковом пер.(после закрытия) 1980-81 гг.

Это было независимое место встреч и общения местных жителей, московской интеллигенции, оригинальных и интересных людей. Исторический центр Москвы в застойные брежневские времена еще не был окончательно изуродован и сломан, а бедные коренные москвичи не были безжалостно выселены на окраины города нуворишами. Я проводил свободное от учебы в художественном училище и работы дворником время в этой пивной. В ней кипела жизнь с утра и до закрытия. Как водится, распивалось не только пиво; портвейн и водка приносились с собой, разливались из-под полы. Тогда я пил в основном портвейн. В пивной гремела посуда, стоял особый гул, в котором сливалась речь десятков мужчин, разогретые алкоголем они душевно беседовали между собой. Так, за пивом, я познакомился с двумя людьми. Рядом со мной, у стойки бара стояли два арбатских типа. Одному, помоложе, на вид можно было дать лет двадцать; выше среднего роста, в очках, он был узкоплеч, сутулился, разговаривая, немного картавил. Второму было лет пятьдесят, он был тоже высокого роста, худ, в очках, в сером плаще и широкополой шляпе. Первый представился Сергеем Кусковым. Рядом с ним стоял его отец, художник-график, иллюстратор исторических романов Мигеля Сервантеса, Чарльза Диккенса, Александра Дюма - Иван Кусков. После знакомства с Сергеем и Иваном я стал бывать у них в гостях, встречались у меня, пили портвейн, говорили о живописи. Оба они жили в прилегающих к Метростроевской улице переулках, в разных коммунальных квартирах. Сергей обитал в коммунальной квартире, в маленькой темноватой комнате, окном во двор, на втором этаже в Пожарском пер. (современное название). В этой же квартире, в другой комнате, проживала его полуглухая, подслеповатая бабка, которая, когда мы приходили с портвейном, гоняла меня, ворчала, почему-то называя "бандитом". Кусков предлагал мне спрятаться от бабки в большом гардеробе, в его комнате, что я и делал.

Сергей Кусков.

Прокуренная комната, в которой жил и творил художник Иван Кусков, отличалась необычным убранством, особым колоритом, арбатской аурой. Иван называл свое жилье каютой. В небольшой, 13 кв.м., комнате, справа от двери стояла кровать, рядом старый книжный шкаф, по центру комнаты - круглый стол, с висевшим над ним абажуром, около окна находилась небольшая конторка красного дерева. Все стены, потолок, стол, абажур, вещи на столе, даже подставка под чайник имели прикосновение рук художника хозяина. Потолок был разрисован умброй и марсом коричневым, цвета увядшей листвы, вязью осенних листьев. На стене висели скрещенные старые рапиры. Подставка на пробках под чайник сделана из ткани, имитирующей кожу; с надписью: "Де Артаньян, Портос, Атос, Арамис". Портреты Дон Кихота, французских мушкетеров, иллюстрация к Чарльзу Диккенсу и другая графика, украшали стены кусковской каюты. Иван был в душе романтик, жил в мире образов героев своих иллюстраций. Его отец Сергей Кусков (к сожалению не знаю отчества), потомственный московский интеллигент, был врачом, писал стихи. Вот несколько поэтических строк Сергея Кускова - старшего:

"Встретим огненною влагой

Бурный день и ночь невзгод,

И гортань смочив малагой,

Смело кинемся вперёд!

Пусть над бездной мировою

Наши души веселя,

Разноцветною игрою

Грань сверкает хрусталя!" 24.05.1941 г.

Сын Ивана Кускова Сергей был талантливым искусствоведом. Светлая голова, с энциклопедическими знаниями, одарённый, он нашел свой особенный поэтический стиль изложения. Жизнь художника Ивана Кускова закончилась трагически. Во времена "перестройки", когда в продаже не было спиртного, он, с каким-то бывшим капитаном дальнего плаванья (я подозреваю, что это был бес в образе капитана) купил и выпил левый спирт. На девять лет, до самой смерти, ослепший Иван Кусков был прикован к постели. Искусствоведа Сергея Кускова вынудили обменять жильё на "золотом километре" Остоженки на Рязанский проспект. После смерти отца он оказался в Краснодарском крае и умер от рака поджелудочной железы в возрасте 53 лет.

___

В 1987 году у меня состоялась совместная с Андреем Медведевым выставка "Живопись". Она прошла в зале творческого объединения "Вернисаж", в доме культуры где-то на окраине Москвы. На выставке были представлены картины, написанные мной в период с 1979 - 1986 годы. Я выставил серию натюрмортов: "Консервные банки", "Орудия труда", "Патефон", "Камни", "Бездомные вещи"; серию из четырех картин: "Загон для свиней", лубки. В день открытия выставки я приехал за два часа до вернисажа и привёз с собой легендарный красный патефон с несколькими пластинками, сохранившимися у меня со времени проведения уличной выставки в 1974 году на Гоголевском бульваре. Я поставил патефон на сцену, которая была в зале, подкрутил его черную ручку. Как сквозь помехи времени, шипя и щёлкая, зазвучала знакомая мелодия старинного танго, с художественным свистом в завершении. Эта мелодия во мне что-то зацепила, стало грустно, на душе повисла такая тоска. Я вдруг ощутил полное одиночество, свою ненужность в мире, в пустом выставочном зале, среди картин с изображением бездомных вещей и камней. Я составил стулья и лег на них, закрыв глаза. Однажды у меня уже была такая тоска.

Это было 13 августа 1969 года. После окончания средней школы, я гостил у Сергея Миллера на даче, на станции Совхоз, под Загорском. Мы с Сергеем готовились к поездке на дорожных велосипедах по городам "Золотого кольца". Вечером катались и, когда стало смеркаться, зачем-то остановились на пустынном шоссе, слезли с велосипедов. Перед нами было большое поле, уходящее под наклоном к железной дороге. По ней от Загорска к Москве, с горящим светом в окнах, с перестуком колес, мчалась электричка. Я глядел на электричку, и в грудь откуда-то пролилась черная тоска, перехватило дыхание, стало трудно дышать. У меня появилось сильное желание уехать в Москву. На следующее утро к нам на дачу приехала однокашница Ирина Ишкова и сказала, что мне надо ехать домой. Ничего у неё не спросив, я понял, что случилось что-то непредвиденное и непоправимое. За всю дорогу к Москве, сидя напротив друг друга в вагоне электрички, мы с Ирой не сказали ни слова...

Я поднялся на лифте, зашел в квартиру, сделал два шага по комнате к окну..., на встречу мне шёл дед Сидор с нелепо расставленными в стороны руками и плакал. Вчера вечером умер мой отец, у него случился инфаркт. Как объяснить, что находясь за шестьдесят километров от Москвы, я чувствовал смерть отца? С тех пор мысль о том, что невидимые волны окружают земной шар, наматываясь на него, как нитки на клубок, не покидает меня. Пример тому звуковые и радиоволны, но есть наверно десятки других волн, с другими свойствами, параметрами, возможностями, информацией.

___

Весной, в конце мая, когда на деревьях появляется зеленая молодая листва, а дни становятся непривычно длинными, тёплыми и солнечными, хорошо в Москве. Особенно хорошо ближе к вечеру, гулять в районе старого Арбата, Никитских ворот или Замоскворечья. Взять с другом пару бутылок вина, найти укромный, тихий дворик с зелёной травкой и, за душевной беседой, курить и попивать вино. В этом случае, правда, подстерегала опасность, - могли явиться "менты" и возникнуть проблемы. С этими борцами правопорядка нужно держать ухо востро, а нос по ветру. Лучше, прихватив с собой бутылки, влезть на крышу какого-нибудь выселенного старого дома, расположиться на теплой кровельной жести, между печных труб, и, посматривая на молодые листья, потягивая вино, говорить о живописи. Хорошо за разговором, хмелея, чувствовать где-то внутри себя щемящую быстротечность времени, но, зная, что вечер длинный, а до закрытия магазина есть время и можно сходить взять ещё, испытывать душевную гармонию от присутствия жизненных перспектив. Хорошо гулять под хмельком. Бродить без дела весенним вечером по арбатским переулкам, вглядываться в горящие желтым, красноватым светом окна и фантазировать, что там за занавеской в окне с оранжевым абажуром? Видимо под впечатлением таких прогулок по Москве у меня к 1989 году стал вызревать замысел выставки: создать в пространстве выставочного зала инсталляцию с аурой вечерней московской улицы. Это была внутренняя потребность выразить пережитое в себе.

Я стал писать серию картин "Московские окна", холсты в натуральную величину настоящего окна.

х.м.80х130,1988 х.м.80х130,1988

Написал окна кухонь с горящим в них светом, красно-оранжевое окно, пыльные окна выселенных домов, окна с решётками, картину "Дверь", прообразом которой мне послужила дверь старого дома в Зачатьевском переулке. Вырезал из оргалита и расписал маслом объекты-муляжи: вывески, водосточные трубы, мусорные урны, фигуры граждан, милиционеров, котов. Следом я нарисовал серию картин "Винные этикетки": "Портвейн Кавказ", "Портвейн 777", "Портвейн Приморский", "Водка-каленвал", "Водка Сибирская", "Экстра", "Московская особая"; "табачные этикетки" : "Казбек", "Север", "Беломор".

Кстати, на этикетке папирос "Беломор", реки дальше красной черты, границы нашей Родины не текут, ну и правильно, что им там делать. Фотограф Сергей Пархомовский предложил сделать для выставки фотографии московских улиц и дворов. По моему замыслу, фотограф должен просто идти и фиксировать фотоаппаратом прогулку по улице: головы прохожих, витрины, проезжающие машины и троллейбусы, не заботясь о выборе композиции кадра фотоснимка. Фотографии должны были привнести в выставку элемент документальности. Я ходил по Москве со старым магнитофоном "Panasonic" и записывал шумы города: перестук и лязгающие звуки колес трамваев, гудки машин. Шумы города нужны, чтобы быть звуковым фоном выставки, подчеркнуть его движение, суету. Выставку мы назвали "Улица". Её проведение было запланировано в ЦДХ на Крымском валу. На зеленоватых обоях отпечатали приглашение. Стоимость билета на выставку была рубль. В организации выставки нам с Пархомовским помог Владимир Михайлович Цельтнер, работавший в ЦДХ искусствоведом. Перевозя картины на грузовой машине, по дороге я загрузил со двора деревянные ящики, которые служили тогда тарой для овощей и фруктов, прихватил с клумбы парка гипсовую вазу, а с проспекта подобрал большую лавочку с литыми из чугуна ножками. Эти предметы-объекты поставили в выставочном зале. Мы где-то достали медицинские весы для взвешивания граждан, которые часто можно было видеть около метро, Сергей раздобыл настоящий светофор. Его мигающий оранжевым цветом глаз, создавал интригу: при входе на выставку, гипнотизировал и завлекал зрителя. Через территорию выставочного зала, стены которого я разрисовал заборными надписями, над головами зрителей мы протянули гирлянду лампочек- фонарей.

Выставка "Улица" открылась в ЦДХ 18 февраля 1989 года. На вернисаж один из знакомых Сергея Пархомовского пришел со своим другом, собакой-дворняжкой. Пёс, походив по выставке, улегся у ног картонной фигуры гражданина в пальто и кепке, державшего сетку-авоську с кефиром в руке. Раньше у него был другой хозяин, пьяница-забулдыга. Бедная псина вспомнила прошлую жизнь. При следующих посещениях выставки, собака неизменно ложилась у фигуры гражданина с авоськой. Ну, действительно, не у сапог же сержантов-милиционеров, придут тёплые воспоминания. На выставке "Улица" зрители, попадая в созданную инсталляцию вечерней московской улицы-двора, с шумом города, лампочками-фонарями, мигающим светофором, сразу естественным образом принимали правила, навязанной и созданной нами игры в "настоящую" улицу. Как на городском бульваре, они играли в шахматы на лавочке, бросали мусор в плоскую картонную урну-муляж, взвешивали друг друга на весах, гуляли, рассматривая вывески, окна, картины-этикетки.

Зрители, обманки на выставке "Улица".

Шахматы, как на бульваре.

Экспозиция выставки "Улица".

Присевший рядом со мной на лавочку гражданин, тихим голосом предложил мне выпить. Мы поставили на ящик бутылку коньяку, два стакана, разрезали яблоко и, беседуя о том, что ментам из картона нас здесь не взять, выпили и покурили, как в арбатском дворе. Каждый выставочный день я старался, что-нибудь придумать для поддержания на выставке ситуации: "игры в улицу". Я разбрасывал мусор: обрывки газет, консервные банки, бычки папирос, после этого, надев дворницкий халат, брал метлу и подметал тротуар. Немного выпив портвейна на лавочке, я располагался около ящиков из-под тары и, лёжа в своём дворницком халате, в окружении картонных обманок котов, отдыхал после работы. На "Улице" я познакомился с художником Борисом Турецким, который, глядя на фотографии Сергея Пархомовского, высказал своё мнение, что они должны быть большего размера. Я с ним согласился. Художник Владимир Немухин пригласил на выставку французов, мы подружились с Жоржем Мачаре. Через год я устроил однодневную выставку в торговом помещении магазина "Гастроном". На этой выставке я продолжил поиск в области сближения искусства и реальности в рамках "уличного искусства". Жорж принимал активное участие в организации моей персональной выставки "Гастроном" в Париже.

___

Как-то у меня закончились масляные краски. Это было 1989 году. Безрезультатно я пытался их купить, но в продаже не было. На дворе была "перестройка", чиновничий саботаж. И вот в безделье, валяясь на диване, я смотрел по ящику сериал "Мертвые души". Роль Чичикова исполнял актер Александр Калягин. Меня осенила мысль. Я встал с дивана, взял лист бумаги и составил список масляных красок и материалов, которые мне были необходимы для работы. Список получился большой, туб красок каждого цвета было штук по десять. Я взял этот список и поехал на такси на Старосадский переулок. На Старосадском в то время находился склад красок и материалов для художников, членов МОСХа. Такси я подогнал к дверям склада и попросил шофера подождать. Зайдя на склад, увидел там заведующего и, передав список, сказал спокойно и уверенно, что я от Эдуарда Браговского. Он в то время возглавлял правление живописной секции, его имя имело вес. Завскладом, помолчав, сказал, что такое количество красок он отпустить не может, потом ушел звонить. Понятно кому он звонил и, вернувшись, сказал, что тубов по семь каждого цвета он мне продаст. Цены на складе оставались прежние, доперестроечные, советские. Упаковав в коробки краски, пинен, кисти, я загрузил это богатство в багажник такси "Волга", деловито хлопнул дверью и уехал с территории склада. Используя купленные таким "чичиковским" способом краски, я написал серию живописных работ "Консервные банки" для выставки "Гастроном", которая состоялась 20 октября 1990 года в торговом зале гастронома .72 по Комсомольскому проспекту, дом 27.

В1992 году выставка "Гастроном" была представлена галереей "La trace" в рамках "Decouvertes 9"2 в Grand Palais в Париже. Во время проведения выставки, вечером, гуляя по Парижу, я зашел в книжный магазин на rue Beaubourg. В торговом зале был только один покупатель, он листал какую-то книгу, это был актер Александр Калягин. Я подошел, представился и рассказал ему, как его роль Чичикова в телесериале "Мертвые души" подтолкнул меня на не очень благовидный поступок, благодаря которому я воплотил в жизнь идею выставки "Гастроном", представленной сейчас в Гранд Пале. Калягин сказал мне, что доволен тем, что его работа, роль в сериале "Мертвые души", была не напрасна. Дал свой телефон, предложил позвонить ему в Москве, сказав голосом кота Леопольда: "Может что-нибудь куплю".

Здесь я хотел бы выразить благодарность Н.В.Гоголю, за его бессмертный, гениальный роман "Мертвые души", актеру Калягину, удачно сыгравшему роль Чичикова, художнику Эдуарду Браговскому за положительный ответ заведующему складом, завскладу МОСХа за добросовестную работу.

___

Использованные консервные банки идеально пригодны для живописи. Во-первых, вскрытые консервные банки имеют разнообразную, интересную форму и пропорции, во-вторых, их цветные этикетки оживляют и отличают каждую банку, в-третьих, консервные банки блестят жестью, как рыбы своей чешуёй. Первую серию натюрмортов с советскими консервными банками я написал в 1979 году, затем в 1990 году писал банки к выставке "Гастроном". Эти банки в основном были импортного производства. В 2000 году я писал опять отечественные банки. Для того, чтобы более выразительно осветить их, я сконструировал из гофрированного картона большой метровый ящик - театр. На одной стороне ящика вырезал прямоугольное отверстие размером ~ 40х60 см., это был проём сцены натюрморта . Со стороны окна, откуда падал свет, в верхней части одной из сторон ящика вырезал в картоне небольшие отверстия - окошки, это были прожектора. Их я мог открывать и закрывать, в зависимости то того, куда во внутреннем пространстве ящика хотел послать свет. В этот ящик-театр я ставил консервные банки и писал, освещая их по своему усмотрению, иногда меняя цвет задника. Темное пространство ящика скрадывало, убирало ненужные детали, а свет, падающий сверху, выхватывал из темноты главное, поэтому банки сверкали в ящике драгоценными вспышками света на жести. Серию натюрмортов из консервных банок в основном я писал на картоне с красноватым грунтом, при этом использовал как связующее для красок стандоль, которую варил сам.

Сейчас хочу рассказать о том, как я написал серию картин "Консервные банки" к выставке "Гастроном", а также о самой выставке. В советское время, в 70 - 80 годы, в московских продуктовых магазинах, принято было оформлять витрины, используя для этого консервы. Продавцы видимо сами занимались оформлением витрин и некоторые из них достигали в таком своеобразном творчестве выдающихся результатов. Гуляя по Москве, невозможно было не обратить внимания на замысловато построенные в витринах магазинов разноцветные пирамиды, башни и соборы из консервных банок.

Московские витрины в гастрономе 1989  фото А. Кагоров

Московские торговые витрины послужили мне толчком написать серию натюрмортов - конструкций из консервных банок. В это время на блошином рынке в Измайлово я стал покупать, по рублю за штуку, использованные банки из под импортного пива. Пацаны-подростки делали свой скромный бизнес, подбирали банки у магазинов "Березка", иностранных торговых представительств в Москве и продавали их на рынке. Пивные банки были яркого цвета, с выразительным шрифтом, видна бала работа художника-промграфика. Из пивных банок вперемешку с другими консервами я сооружал у себя в комнате конструкции в виде соборов, пирамид и башен. Затем брал холст и писал натюрморт мастихином масляной краской, с крутым пастозным замесом, фактурно, с песком. В мастерской у меня во время работы звучала не флейта, а труба Луи Армстронга. Помните его знаменитую вещь "Мекки-Нож"? Пронзительные звуки трубы подстёгивали мою живопись, как нельзя лучше гармонировали с ярким цветом, блеском жести консервных банок.

х.м. 95х150 1990 г

.

Написав серию картин "Консервные банки", я стал думать, как и где их выставить. На дворе наступило прекрасное время : "...мяса нет, а полно гуталина...", но это было не важно, страх вдруг исчез. Чиновники-бюрократы попрятались на время. Редко залетающий в страну, чистый воздух свободы пьянил и холодил. Как быстро все это у нас кончается!

Мне в голову пришла идея сделать выставку в торговом помещении магазина. Бюрократы попрятались в свои складские щели, но с собой эти вредоносные крысы прихватили и продукты, - полки магазинов были пусты. Пустые торговые помещения представляли для организации художественной выставки нужный вариант. Я стал заходить в магазины и разговаривать с начальством, чтобы договориться о проведении однодневной выставки своих картин, но нигде взаимопонимания не получал. Как-то, проходя по Комсомольскому проспекту, зашел в большой гастроном. Директор гастронома . 72, Альберт Арташесович Марданян оказался культурным человеком, любителем изящных искусств, его мать работала в Третьяковской галерее научным сотрудником. Со своими друзьями по воскресеньям в бане, после парилки, Альберт Арташесович любил поговорить об искусстве, обсудить новейшие течения живописи, понравившиеся картины. Он согласился предоставить мне стены своего гастронома для проведения художественной выставки. Мы договорились, что 19 октября будет развеска картин, а 20 октября открытие выставки. Я обзвонил своих друзей, пригласил знакомых французов, 19 октября завез картины и объекты в гастроном. В развеске картин мне помогал Борис Хасин, знакомый моей жены. В торговом помещении гастронома было несколько отделов: "вино", "овощи-фрукты", "консервы", "сыры", "молоко", "мясо". В винном отделе я повесил по стенам натюрморты "Хрусталь 05", "Хрусталь 07", картины из серии "винные этикетки", рядом висели картины из серии "табак".

Выставка "Гастроном". Винный отдел.

Здесь же были расставлены обманки граждан, вырезанные из оргалита и раскрашенные мною: фигуры мужчин и женщин, оставшиеся у меня после проведения выставки "Улица". В разных углах винного отдела стояли обманки милиционеров - сержантов, по моему замыслу, обязанных контролировать порядок в гастрономе. В отделе "молоко", "сыры", "колбасы", на белоснежных стенах из кафельной плитки, я развесил серию, больше двадцати картин, "Консервные банки".

Выставка "Гастроном".Очередь за сыром. Фото А. Кагоров

В пустую витрину холодильника поставил муляж, вырезанный из оргалита и выкрашенный в цвет хаки, ящик для патронов автомата Калашникова. В отделе "Мясо", на белом кафеле которого красовались схемы разделки свинины, говядины, баранины и козлятины, я повесил картины из серии "Загон для свиней" 1982 года. В пустой витрине холодильника отдела "мясо" лежал картонный муляж, фигура лобастого гражданина в черном костюме, белой рубашке с галстуком. 20 октября, в 8 часов утра с открытием гастронома открылась и моя выставка. Я был в костюме, в белой рубашке, галстуке-бабочке и разгуливал с огромным, нарисованным на картоне, куском любительской колбасы, или с огромной костью, держа муляж под мышкой. Иногда я залезал в таком виде в витрину гастронома, и, стоя среди картонных муляжей-обманок граждан, замирал, представляя собой некий живой манекен. Прохожие останавливались и глазели на меня в витрине.

Инсталляция в витрине. Комсомольский пр-т, Гастроном . 72 20.10. 1990 г.

Пришедший за пивом мужик, испугавшись с похмелья, смачно выругался, столкнувшись при входе в винный отдел с обманкой милиционера. Два лейтенанта-артиллериста, пришедшие купить колбаски, долго рассматривали картонный муляж, ящик для патронов к автомату Калашникова, стоявший в витрине холодильника. Вопрос вызывал калибр патронов - 9 мм., а не отсутствие колбасы.

Обманка. "Ящик для патронов" ,орг.м.1990.

Пива в продаже не было, колбасы, сыра, молока, мяса и овощей также. Вообще продуктов в продаже не было. В отделе "овощи-фрукты" над пустыми полками одиноко стояли три стеклянных банки баклажанной икры, "заморской". В гастрономе витал лишь свободный дух искусства. Хотите свободы? Получите, но полки будут пусты. В стране был чиновничий саботаж. Покупателей в гастрономе почти не было, а те, которые заходили, на живопись не обращали внимания, они искали продукты. По магазину одиноко ходили приглашённые мной на выставку друзья и знакомые французы, с любопытством рассматривая картины. Я провёл перформанс: торжественно вытащил картонную фигуру лобастого гражданина из витрины холодильника.

Постепенно, ближе к обеду, к моему удивлению, витрины отделов гастронома стали заполняться продуктами. Появилось молоко в пакетах, сыр, колбаса, селедка, мясо. И началось! В мясном отделе мясник на деревянном пне стал рубить мясо, а в винном отделе было просто столпотворение народа, так как привезли водку и пиво. Кассы торговых отделов безудержно стрекотали, пробивая чеки. Выстроились очереди за молоком, сыром, колбасой, селедкой и мясом. Гастроном был битком набит народом. Наблюдая за покупателями, я видел, что моя выставка их не особенно интересует. Публика пришла в гастроном по делу, купить продукты, ну что же, тем лучше. Народ стал не зрителем, а художественным объектом, непосредственным участником выставки. Я протискивался между покупателями и фотографировал этот "хепенинг", высоко держа фотоаппарат над головой. Оказывается, продукты в Москве были, но они лежали на складе. Ввиду присутствия на выставке иностранцев, по звонку сверху, продукты срочно завезли в гастроном. Я обратил внимание, что по торговому залу бодро вышагивали подтянутые, с офицерской выправкой мужчины. Стоя в очередях, кое-кто из них говорил, стараясь быть не замеченным, по портативной рации, похожей на современный мобильный телефон. Ха, подумал я, контора приехала. Когда сейчас художники проводят свои выставки в пустых залах галерей и называют это "актуальным искусством" мне становится смешно. Это также нелепо, как плясать вприсядку перед зеркалом. Моя выставка была по-настоящему актуальной, в ней все работало, в ней кипела жизнь. Силой художественного замысла я вызвал столпотворение людей, и это была не избранная публика, пришедшая на вернисаж, это был народ, который я привлёк в гастроном, превратил в живой объект выставки и затоварил. Я дал народу то, что он жаждет всегда : хлеба и зрелищ. Моя однодневная выставка "Гастроном" так понравилась моим знакомым французам, что они помогли мне организовать ее проведение в 1992 году в Гранд Пале в Париже, но это уже другая история.

В 1993 году я как-то зашел в гастроном . 72 на Комсомольском проспекте за продуктами. Стоя в очереди в кассу, я увидел перед собой знакомую мужскую фигуру в потрепанном пальто. Это был директор гастронома Марданян. Я напомнил ему о себе и об однодневной художественной выставке в его гастрономе в 1990 году. Альберт Арташесович как-то заторопился и, заплатив в кассе за бутылку "боржоми", быстро ретировался в толпе покупателей магазина. Позднее выяснилось, что Марданян был уволен с должности директора гастронома, отдан под суд за какие-то торговые дела. Мне не хочется думать, что поводом для проверки торговой деятельности гастронома . 72 послужила художественная выставка. Это подло. Я благодарен Альберту Арташесовичу Марданяну за его смелость и свободный дух.

___

6 марта 2009 г. В Москве солнечный день, золотые блики на снегу, ультрамариновые тени от деревьев, температура два градуса мороза. Скоро весна. В этих числах, семнадцать лет назад, я был в Париже. Галерея "La trace" организовывала в Гранд Пале мою персональную выставку "Гастроном". Я привёз в Париж пятьдесят картин и объектов, договорился в Москве, через Жоржа Мачаре, с владельцем галереи Клодом Лаландром, что по приезде получу за картины деньги.

Из дневника: 25.01.1992 г. "Поздно вечером Надя, Федя и я прилетели в аэропорт Сh. de Gaulle. Нас встретили: Клод, Жорж, Марина Стирн со своим другом адвокатом. Клод за рулём, поездка по ночному Парижу. Приезд в квартиру Николая на rue Meslay. 26.01. Днём гуляли с Жоржем по Парижу. Федя катался на карусели. Посещение культурного центра S. Pompidou, обед у Жоржа. Вечером ужин у Клода Лаландра".

6 марта 2009 г. За ужином я напомнил Клоду Лаландру о деньгах за картины и получил ответ: "Какие деньги, я ничего не понимаю?" - Ничего себе, прокатился до Парижа, ведь я прилетел не один, а с женой и четырёхлетним сыном... - У меня пропал аппетит, внутри закипала злость. Возвращаясь после ужина на rue Meslay, сказал провожающему нас Жоржу,- если Клод не даст денег, я завтра с семьёй улетаю в Москву, а все картины оставляю Клоду. Пусть он открывает выставку в Гран Пале без меня. Так как Жорж днём потратил 150 франков, я решил отдать ему долг. В кармане у меня оказалось три купюры по 50 франков. Жорж наотрез отказался от денег. Лёгким движением руки я кинул пятидесятифранковую купюру через плечо, купюра улетела, её сразу подхватил идущий следом за нами чернокожий парень. Я опять вежливо попросил Жоржа взять деньги, он отказался,- купюра полетела на асфальт и очутилась в кармане чернокожего. Третью купюру постигла та же участь. Так, получив на званом ужине к столу гостеприимный "парижский апперкот", я завершил его благотворительным "московским перформансом". Поздно вечером после, 23 часов, приехал Жорж и передал от Клода Лаландра пакет, в нём был мой аванс за картины.

Из дневника: 27.01.1992 г. "Прогулки по магазинам с Надей и Федей. Во всех магазинах нас вежливо встречают, улыбаясь, говорят: "bonjour". Вечером ушёл гулять один. Бродил по набережной Сены до Tour Eiffel. 29.01. Федя называет башню Эйфеля Эльфовой башней, ему очень нравится подниматься на эскалаторе центра S. Pompidou. 30.01. Музей d Orsay. Курбе, соборы Клода Моне, Монтичелли, комната Ван-Гога. Прекрасная квартира Николая Шибаева на rue Meslay. Минуя консьержку, крутая, винтообразная, деревянная лестница ведет на четвёртый этаж. Две комнаты: большая гостиная, с электрическими жалюзи, спальная, маленькая, уютная кухня,- удобно, функционально. 31.01. Клод выдал аванс. Покупки в магазинах: купил фотоаппарат-мыльницу "Nikon", плащ, свитер, брюки и кепку в "Marks and Spenser", Надя купила себе чёрное модное пальто, красивые итальянские ботинки, Феде в "Monopriх" пожарную машинку, он очень рад. 01.02-03.02. Солнечный день. Гуляли, фотографировались на Сене. Мы объедаемся с Федей апельсинами и бананами, кушали ананасы. С утра по boulevard Magenta, дальше все вместе, place Blanshe, Le Molulin Rouge. Устали. Я нёс Фёдю на плечах. 06.02. Холодный солнечный день. В воздухе запах камина, смешанный с влажным воздухом Средиземного моря. Гуляли, фотографировались на мостах Сены. В 19 ч. вернисаж в галерее "La trace" выставка Анатолия Слепышева. Много людей, в основном русская эмиграция. Знакомство с Оскаром Рабиным. Пришёл Михаил Рогинский. После вернисажа сидели с ним в кафе у Сены, пили кофе, тёплый душевный разговор. Миша рассказывал об Америке, о художнике Михаиле Одноралове, который работает в Нью-Йорке таксистом. Рогинский высоко ставил личные качества Одноралова, который смог дать образование двум своим дочерям. "Хорошо, что я живу не в Америке, а то там можно скурвиться", - слова Рогинского. Пешком дошли до rue Meslay, я достал водку привезённую из Москвы, Надя поставила на стол закуску. Весь вечер разговоры, почти до закрытия метро. Проводил Рогинского до метро. 10.02. "Утром звонил Анатолий Слепышев, спрашивал, платит ли мне Клод за картины и сколько? Днём гуляли. На улицах лежат нищие с собаками, держат записки, просят подаяния. Стены домов, металлические жалюзи магазинов разрисованы трайгерами из балончиков. Стал срисовывать надписи. На станциях метро поют негры. На парапетах из кафельной плитки спят бездомные, их никто не трогает. Цыганские или индейские девочки жалобно поют песни в вагонах метро. Азия проникла в Париж. 12.02.- 13.02. 9 ч. звонок от Слепышева, расспрашивал о моих делах с Клодом. Монтаж экспозиции в Grand Palais. Размечал клетку гастронома на стенах. Развеска картин (25 картин, 9 объектов). Помогает Марина Стирн, Клод. Объект консервный нож, сделан хорошо. Несколько раз приходил Рогинский, у него тоже монтаж в Гран Пале. Знакомство с Игорем Шелковским. 14.02. 8 ч.- 30 м. звонок Слепышева, опять насчёт денег. Назойливые распросы. С 10 ч. до обеда на выставке. С 19 ч. до 23 ч. Вернисаж "Decouvertes 9"2.

   Михаил Рогинский, Анатолий Слепышев, Марина Стирн, Жорж Мачаре, А. Кагоров

фото Н. Вихровой

Марина Стирн, Клод Лаландр, Эдуард Булатов, А. Кагоров фото Н. Вихровой  
                                                                            

Знакомство с Булатовым, Штенбергом, Есаяном, Ракузиным. Ужин в ресторане "La Coupole" на boulevard du Montparnasse, рыбная кухня, устрицы. До 4 утра. 15.02.- 22.02. Grand Palais, "Гастроном", Pierre Durand в 1810 г. изобрёл консервную банку. Выставка посвящается ему. 15.02. Надя, Федя и я ходили в Лувр. Шарден, Коро. После через Iardin Tuileries нёс Федю на плечах до Grand Palais. Необычно, после Пушкинского музея, видеть под открытым небом, среди деревьев прекрасные скульптуры Майоля. Оказалось, это так естественно. Place de la Concorde самая красивая площадь Парижа. 23.02. Зыкрытие "Decouvertes 9"2. Девять картин куплено. Клод доволен, успех... Обед в ресторане Гран Пале. Марина Стирн, Клод, Булатов, Штенберг с жёнами. Выставку "Гастроном" посетил министр экологии Франции, фотографировались. 24.02. Надя бегает по магазинам. У Феди небольшая температура. Приходил Гриша Забельшанский, принёс весы. Без работы, даёт уроки, в "совок" возвращаться не хочет, говорит: "там пахнет керосином". 25.02. Сборы в дорогу. Проводил Надю и Федю на такси в аэропорт Ch. De Gaulle. Рейс Air France 15 ч.- 20 м. Возвратился и лёг спать. Вечером звонок, долетели нормально". 26.02. Гулял по Парижу. Вечером поехал в гости к Рогинскому. Метро Creteil-Universite. 4, allee du dr Dureyroux, 94000 Creteile".

7 марта 2009 г. В то время Михаил Рогинский с Наной жил и работал в небольшой, съёмной, трёхкомнатной квартире.

В мастерской. Нана и Рогинский. Аllee du dr Dureyroux, 94000 Creteile . фото А. Кагоров

Обстановка была такая. Большая комната использовалась как мастерская. Холсты без подрамников и гофра, прибивались и писались на стене, которая была в подтёках краски по периметру различного формата работ. Ковровый пол-паласс в грудах засохшей краски, как лесной мох, пружинил под ногами. Телевизор на двух кирпичах, стол, развалившееся кресло, два стула. В малой комнате-спальне кушетка с телогрейкой вместо одеяла. В кухне горелые кастрюли. После реального, благополучного Парижа попадаешь в сюр: комнаты заброшенного "вокзала жизни" из фильма Тарковского "Сталкер". Рогинскому такой суровый жизненный быт был нужен, чтобы держать себя в форме, духовно не расслабляться, "не скурвиться". Нана молодец, терпела и понимала это. Слова Рогинского: "Я живу в себе, вот мой дом (показал на грудь) и он переезжает со мной везде, где бы я ни оказался. Сейчас мой дом находится в Париже, завтра в Москве". В комнате Наны, висели два его холста без подрамников с текстом на французском языке. Я сказал Михаилу - мне кажется, органичнее и естественнее будет смотреться на его картинах русский текст. Во Франции, подумал я, эти картины вряд-ли кто сможет понять, они чужды буржуа, так какая разница на каком языке текст на них? Рогинский был мужественным человеком, он рассказывал, что первый год жизни в Париже его материальное положение было тяжёлым. Тогда мастерская была в другом районе. Он ходил каждый день пешком из квартиры, которую снимал, в мастерскую, так как не было денег на метро. Сблизиться во Франции по-настоящему ему ни с кем из русских художников не удалось. Когда приехал Булатов, он думал, что будут контакты, но этого не получилось. Слова Рогинского: "Почему у Штенберга покупают его картины? В них ничего нет, это "банковская" живопись - предмет для вложения денег, украшения интерьера".

Из дневника: 27.02.1992 г. "12 ч. С Жоржем на вернисаже в Grand Palais. Открытие юбилейной выставки картин Тулуз Лотрека. Большое количество людей. 28.02. Клод показал мне мою мастерскую. Мастерская находится по адресу: boulevard Montparnasse 50-48, в глубине двора, налево, летний сарай с зелёной крышей. Вход через арку во двор, между cafe Pacifico и restaurant Semafore. Газовая печка, верхний свет. Очень понравилась. На Монмартре купили с Клодом 12 холстов, краски, кисти и др. материалы, на 7700 франков. Купили баллончики с краской-аэрозолью разного цвета. Клод недоумевает. Завезли в мастерскую. 29.02.- 01.03. Работа в мастерской, приводил её в порядок". 02.03. С утра гулял по Парижу. Везде на асфальте собачье дерьмо. Собирал, как клошар, у урн консервные банки. Нужны для натюрмортов. Погода прекрасная, весна, солнце. Montmartre, basiligue du Sacre-Coeur. Вечером ужин в ресторане (английская кухня) напротив национальной библиотеки. Наташа Шибаева, её подруга, Жорж".

8 марта 2009 г. Наташа Шибаева, дочь русского эмигранта полковника Шибаева, мать Николая, в квартире которого я с семьёй жил на rue Mesley, оказалась на редкость порядочным, справедливым человеком. Все неприятности, которые у меня возникали в моём парижском житье-бытье она пыталась уладить, была моим добрым покровителем, старалась не дать меня в обиду. Она сочувственно выслушивала меня и поддерживала. Квартира Натали находилась на rue Frochote, это элитная парижская улица с калиткой. Я много раз приходил к ней, когда нужен был совет. Наташа Шибаева любила живопись, на стенах у неё висели картины современных русских художников-нонкомформистов. На rue Frochote находиться последняя квартира Огюста Ренуара, мастерская Тулуз Лотрека, рядом стоит дом, где жил Ги де Мопассан.

Из дневника: 03.03-04.03 1992 г. "Работа в мастерской. 05.03. С утра в мастерской. Вечером вернисаж в галерее "La trace" 15, rue de Seinne. Продолжение моей выставки "Гастроном". 15 работ, в основном на картоне. После сидели в кафе "Pallete".

Кафе находится на rue de Seinne, в доме где жил и умер Михаил Ларионов, всё увешано палитрами художников и пейзажами Парижа. Жорж, Светлана, Миша Рогинский. Весь вечер с Рогинским у меня на rue Meslay вспоминали Москву, допили водку".

8 марта 2009 г. В этот вечер Рогинский в разговоре со мной вспоминал, как он служил в армии под Мурманском. Рассказывал про тяжёлые марш-броски - несколько дней подряд, в крутой мороз; говорил, что был тогда здоровый и крепкий, так как выдерживал всё это. После шести лет жизни в провинции и работы в провинциальных театрах он вернулся в Москву. Слова Рогинского: "Меня поразила Москва, открылась настоящая правда, красота жизни. Я стал писать стены кухонь с розетками, кафель, простые кухонные вещи, примуса, вводил в работы матерные слова. Эту простую реальность жизни никто из коллег художников, ни Немухин, ни Кабаков, ни Крапивницкий, следовавшие западным направлениям, не хотели видеть. Меня тогда не понимали в этих кругах, им это казалось грубым, ненужным. Физики из института Курчатова хотели устроить мою выставку, но, посмотрев картины, отказались от этой идеи. Им это было не понятно, они считали себя людьми образованными". В разговоре я спросил Рогинского, помнит ли он, как в последний вечер перед его отъездом за границу, на Шаболовке, я говорил: зачем уезжаешь, ведь ты московский живописец? Жизнь в Москве, московский быт, подразумевал я, были почвой, из которой росли корни его творчества. Рогинский ответил, что, возможно, он бы и остался в России, если б состоялся обмен его квартиры на Соколе на дом в Кратово, но по законам того времени это сделать было нельзя, а в Москве он уже находиться не мог - дышать было нечем. В конце нашей встречи Миша вспомнил о брате. С братом у него закончились отношения, потому что брат обвинил его в том, что он испортил ему служебную карьеру своим отъездом за рубеж.

Из дневника: 06.03. 1992 г. "С утра работа в мастерской над большим натюрмортом. После пешком на place Republigue. Солнце, тепло. Маршрут: rue de Rennos - rue de Vaugirard - boulevard St-Michel - place du Chatele - boulevard de Sebastopol - rue Meslay". 07.03. "Утром пешком на rue Frochote к Натали Шибаевой, советоваться о финансовых делах с Клодом. 13 ч.- 30 м. до 18ч.- 30 м. работа в мастерской. 08.03. С утра поездка на рынок Porte de Montrevil. Вечером выставка Жоржа Руо в центре S. Pompidou. Знакомство в книжном магазине на rue Beaubourg с актёром Александром Калягиным. 09.03. 92 г. В мастерской до 16 ч.- 30 м. К 19 ч. пешком на rue Frochote к Натали Шибаевой. Возвращался на rue Mesley не торопясь, тихим шагом. Девочки на rue St. Denis улыбаются, предлагают. 11.03. С 10 ч. в мастерской. Повесил картины на стены. 6 работ. Написал французский флаг из консервных банок. Закончил в 18 ч. В 19-30 пошёл к Булатову, 15 ru Geoffroy LАshies, был до 21 ч. Скучно. Булатов дал телефоны двух галерей в Кёльне. Крикс Эрнст, Алекс Лахманн. 12.03. К 10 ч. в мастерской. Ничего не делал. Пешком в музей DArt Modern. Холодно, моросит дождь. Три работы Сутина, Дюфи. На метро домой. Читал Булгакова. Вечером в центре S. Pompidou долго рассматривал альбом Монтичелли. Это что-то поразительное. 800 F 13.03. С 10 ч.- 16-30 работа в мастерской. Под вечер всё-таки занесло в центр S. Pompidou, разорился на 800 F, купил альбом Skira - Монтичелли. Бесподобная живопись, какой-то золотой, живописный пожар. 14.03. 10 ч.-16 ч. в мастерской. Писал большой холст краской-аэророзолью и маслом, использовал уличные надписи трайгеров. Кончился газ, холодно. С 22 ч. до 2 ч. гулял по ночному Парижу. Ile St-Louis. Проплывающие по Сене речные трамваи-баржи на короткое время освещают прожекторами дома, превращают город в большой театр под открытым небом. 15.03. 11 ч.- 16 ч. В мастерской заканчивал большой холст. Клод заменил газовый баллон. Во дворе мастерской, как трайгер на стене, рисовал на холсте краской-аэрозолью. Из окна на третьего этажа дома напротив, высунулся мужик и, будто футбольный болельщик, стал размахивать руками, поддерживая меня. Может, он был подшофе? 16 ч.- 40 м. Музей DOrsay. Сислей, Писсаро, Моне, Ван-Гог. 21 ч.-30 м. до 0 ч.-30 м. Гулял - Ile St- Louis. Золотые фонари отражаются в Сене. Люди сидят в ресторанах, кафе, пьют вино, танцуют. Ведут себя, как у себя дома. Тёплый дождь. Вспоминал свою юродивую, сумасшедшую родину. 17.03. 11 ч. В галерее "La trace" получил аванс. Клод предлагает подписать контракт с эксклюзивным правом галереи на мои картины, обещает выплатить деньги за картины, написанные в Париже ( 9 tableau). Пешком на boul. Montparnasse. Погода плохая. Заканчивал картину, недоволен. С 18 ч.-30 м. у Натали Шибаевой на rue Frochote. 19.03. Утром звонил М. Рогинский, говорили о моём контракте с Клодом. Днём был на кладбище Pere Lachaise. Фотографировал могилы: Пруст, Делакруа, Шопен, Коро, Модильяни, Писсаро не нашёл. 20.03. С утра в мастерской. 19 ч. 30 м. - 24 ч. у М. Рогинского в Кретеле. Миша помог с переводом условий контракта с Клодом. 21.03. С 11 ч. в мастерской. Приехал Жорж по поводу своих чёртовых конвертов. Гулял и фотографировал Montmartre. 22.03. Утром позвонил Жоржу, попросил его сделать перевод моего письма Клоду. Он быстро сделал и мы встретились на углу doul. St-Germain и rue de Rennes. Идёт мелкий дождь, распускаются листья. 23.03. К 11 ч. поехал в галерею с письмом для Клода. Галерея закрыта. Пошёл в Лувр, потом домой. Спал, читал Булгакова. Весь день дождь, град. Холодно. 24.03. В 11 ч. в галерее отдал Клоду письмо. Договорились, что он расплатится 26 марта. В мастерской делал для Жоржа и Николая краской-аэрозолью картон: "Трайгер-1", "Трайгер-"2. Пешком на rue Meslay, забыл выключить газ в мастерской, вернулся на Монпарнасс. Купил в Monoprix еды на 268 F. Холодно. 26.03. Погода плохая, идёт дождь. Пришёл к 11 ч. в галерею. Клода нет! Целый час секретарь Элен предлагала мне вернуть ей ключи от мастерской. Клод видимо не собирается расплачиваться со мной за картины. Ключи не отдал. Пешком на Монпарнасс, потом на rue Meslay, злой и бодрый. Вечером звонил Жоржу, Натали. Нервы, ругался. Контракт не подписал. 27.03. Утром с 7 ч. в мастерской. Включил печку и дремал. Холодно. 11 ч. пришла Одетт, фотографировала меня в обстановке мастерской. К 12 ч. в галерею "La trace". Клод злой, но деньги отдал. 13 ч. В мастерской подписал картины (12 штук). В 14 ч. Филипп фотографировал меня на рынке rue de Seine. Я корчил рожи, делая вид, что пожираю продукты. 19 ч. Пришёл Жорж, мы долго говорили обо всём. 28.03. Утром пошёл искать галерею Клода Бернара, там выставка Моранди. Галерею не нашёл. На улице встретил Клода, хотел показать слайды с картин, он не понял и убежал. Расстроен, что надуть не удалось". 29.03. Чемоданное настроение. Погода - тучи, мелкий дождь. Сомнения по поводу таможни. Фотографировал мосты Парижа. 30.03. До 12 ч. в постели, настроение плохое. В 12 ч. Позвонил Миша Рогинский, пригласил к 14 ч. на обед. Приехал к двум. Разговаривали. Прошли с ним в районе Кретеля, по его обычному маршруту 12 км. Ужинали втроём с Наной. Дождь. Сборы в дорогу, завтра в 5 ч. утра приедет Жорж, отвезёт меня в аэропорт. Чартерный рейс British Airways. Париж-Лондон-Москва. 7-50, 9-20, 16-05".

9 марта 2009 г. В тот день мы встретились с Рогинским у метро Creteil-Universite. Сначала пришли к нему домой, немного посидели, поговорили. Когда зашёл разговор о живописи, Рогинский сказал, что он не видит, например, за окном неба, домов и деревьев, а видит количество и пропорции пятен. "Сейчас не могу ничего писать, кроме пиджаков, мне нужен предмет, чтобы оттолкнуться от него к живописи. Всегда тщательно выбираю такой предмет - ботинки, чайник... Однажды на концерте увидел за фортепьяно с исполнителем - полки. Стал писать серию картин "Полки". Рогинский проходил пешком, раз или два в неделю, по 12 км. в окрестностях Кретеля. В этот раз я составил ему компанию. По дороге останавливались, наблюдали за виртуозной работой расклейщика афиш на фасаде дома. Миша восхищался мастерством рабочего делать своё дело. Затем прошли берегом реки мимо металлических конструкций доков, краем автострады. Когда подошли к свалке, с удовольствием наблюдали за работой мусорщиков. Говорили о художнике Раушенберге, Джозефе Бойсе...

Прошли годы, я несколько раз встречался с Рогинским в Москве. Помогал ему с монтажом его выставок, натягивал на подрамники холсты. Он приходил к нам с Надей в гости. Мне хотелось показать ему свои картины раннего периода: "Консервные банки", "Орудия труда", "Камни", "Бездомные вещи", но как-то не получалось. И вот пришла весть - он тяжело заболел. Когда я позвонил в Париж, Нана сказала, что он лежит без сознания, рак лимфатических узлов, возможно, потребуется операция. При втором звонке Рогинский подошёл к телефону. Я был поддатый, спросил его, почему он не нашёл время посмотреть мою живопись... и заплакал. "Промашку дал" - ответил Миша. Через день он умер.

___

"У художника кожа нежная", - говорил живописец Анатолий Зверев, поэтому носил рубашки наизнанку. Думаю, под словом кожа он имел в виду душу. По возвращении из Парижа весной 1992 года настроение у меня было неважное. Владелец галереи "Ля Трас" Пьер Лаландр, который устроил мне выставку "Гастроном" в Гран Пале, вёл дела мерзко, постоянно пытался меня надуть, не платил денег. Впрочем, он так поступал не только со мной. Каждое утро мне звонил А. Слепышев и пытался выведать: заплатил мне Клод или нет? И когда я сказал, что часть денег получил, Слепышев решил забрать картины у Клода. После такой "парижской встряски" на душе было гадко. Как-то написал на картоне слово "говно", затем "la merde", "shit". Хотелось выразить себя, но без злобы. Продолжал рисовать это слово, у меня получилась серия работ "Говно".

Теплым августовским днем я прогуливался по набережной Нескучного сада и думал: кому теперь нужны эти "картины", этот "сортир", что с ним делать? Светило Солнце. Настроение было совсем говёное. "Просвети меня, Гелиос, дай мне понимание, вразуми", - шептал я. Я шел и смотрел себе под ноги. На асфальте лежало Оно, - еще теплые конские яблоки. Недавно проехал милицейский патруль. Немного подумав, я собрал это "богатство" в валявшийся рядом пакет. Дома вынул и, размяв руками, положил сушиться на солнечный подоконник. Знаете ли вы, какой изысканный аромат осенних трав имеет запах высушенного на Солнце конского навоза? Вдыхайте этот чистый запах земных полей полной грудью! Может, тогда вы образумитесь и Земля обретет гармонию (в чем сомневаюсь). Может, вас посетит озарение, как оно посетило меня в тот солнечный день...

Далее события стали развиваться стремительно. Из досок от ящиков, штабелями валявшихся во дворе, в которых перевозили овощи и фрукты, я стал делать квадратные подрамники, 60х60 см., натягивать на них холст. Замешивал из масляной краски колер, похожий на сухой конский навоз, цвет земли, накладывал эту краску на холст и сверху присыпал душистым, высушенным на Солнце, конским дерьмом. Одновременно составлял колер черной сажи, который посыпал песком и перемешивал на холсте мастихином - плугом, как пахотную землю. Эту иссиня черную краску Неба я засеивал, бросая в нее белоснежные зерна риса. Смешивал сухой конский навоз с краской: подготавливал Землю к весеннему посеву; бросал в черную краску белое зерно: на Небе вспыхивали Звезды. В этой работе я был пахарем, сеятелем, жнецом и богом.

Перформанс "Посев" ЦДХ, 24.10. 1995

Материал, зерно: жизнь - конец. Материал, сухой навоз: смерть - начало. И наоборот. Соответственно первооснове, у меня возникли и образы, древние сакральные знаки: квадрат, круг, крест, треугольник, яйцо, спираль, фалл и др. При желании, более подробно об этом можно узнать в статье Сергея Кускова: "Путь естества", Москва 1995 год. В то время моя семья, Надя и семилетний сын Федя, жили летом в Загорянке. Я часто навещал их. Однажды мы пошли с сыном купаться на Клязьму. Вижу, по течению реки плывет цветной мяч, его окраска в разводах напоминала вид Земли из космоса. Я достал мяч из воды. Впоследствии провел с ним некоторые действия; "курс лечения" планеты Земля: забинтовал его медицинским бинтом, покрыл краской, удобрил ее конским сухим навозом. В древности считалось: конский навоз останавливает кровь. Когда я работал с материалом, сухим конским навозом и зерном, идеи сыпались в голову, как из рога изобилия. Я восклицал: "Слава тебе, Гелиос! Кони Твои, запряженные в огненную колесницу Неба, с громоподобным звуком щедро высыпают мне на голову, дымящиеся жаром Твоей любви, золотые яблоки творческого вдохновения!"

Объекты: "Песочные часы", "Куб Гераклита", "Лечение Земли", "Жизнь - ьтремС", "Смерть - ьнзиЖ", "Окно", "Колесо-спираль" и др., создавались один за другим. Когда проект выставки был готов, я показал его искусствоведу Сергею Кускову, договорились о статье. Открытие выставки "Путь естества" состоялось 24 октября 1995 года. На вернисаже я засеял белым зерном травы темную землю, высыпанную в виде круга, в центре зала, и поливал ее ежедневно из лейки. Трава взошла. Ярко-зеленый круг травы был цветовой доминантой в умбристо-коричневом колорите зала.

Перформанс "Посев". Трава взошла.

Над этим зеленым кругом Жизни (ведь смерти нет!) висела игральная кость, "Куб Гераклита", с изображениями возможных ипостасей будущего рождения. На следующий день я узнал,что в день открытия выставки на Земле произошло солнечное затмение. А вы говорите, Говно!

А. Кагоров, С. Кусков. Выставка "Путь естества" 24.10. 1995 г.

___

Первая встреча с Бахусом у меня состоялась летом 1964 или 1965 года, точно не помню, в пионерском лагере в Непецино. В субботу вечером в лагере устроили танцы, в воскресенье должны были приехать родители. После танцев ко мне подошёл долговязый белобрысый парень и ломающимся голосом, с нотками баритона, сказал: "Давай завтра поддадим, возьми у матери рубль". Утром в воскресенье на автобусе приехали родители. Пионеры разбрелись с ними по укромным местам лагеря. Мама достала крафтовый бумажный пакет, в нём было угощение: конфеты, пряники, пара яблок и несколько абрикосов. Мы побродили по полю, поговорили. Перед отъездом я попросил у родителей рубль. После обеда, игнорировав тихий час, мы с белобрысым пролезли через дыру в заборе, вышли с территории лагеря. На пыльной дороге у дверей сельского магазина мой товарищ подошёл к трактористу и попросил его купить бутылку лимонного ликёра. С моим собутыльником я сел в тени лопухов в придорожной канаве. Белобрысый зубами сковырнул пробку-бескозырку, профессионально поставил палец, отмечая половину бутылки, и стал пить из горла. Потом выпил я. Какое-то время мы посидели в канаве, потом встали и пошли. На тропе у меня возникло ощущение лёгкости и необычного чуда оттого, что поле с васильками ходило под ногами, как палуба корабля. Под солнцем меня немного разморило, когда подошли к реке, увидели купающихся пионеров. Наверно по-дурацки улыбаясь, я стал смотреть за их плесканием в воде. Так состоялось моё пионерское знакомство с богом виноделия.

В 1968 году в Москве во многих местах города появились точки разлива молдавского вина. Как правило, это были автоматы, где за двадцать копеек в стакан наливалось сто грамм. Вино в них разливалось креплёное, паршивое, впрочем выбора не было. Когда были деньги, я заходил в эти забегаловки, выпивал стакан, потом гулял по окрестности. В то время переулки Замоскворечья были моим любимым местом прогулок. Запомнился полуподвал по разливу вина на Водоотводном канале, рядом с Ордынкой. В этом месте я воображал себя в Петербурге середины девятнадцатого века, вероятно из-за того, что недавно прочитал Ф. М. Достоевского. Тогда вино у меня не было связано с актом творчества, с живописью, но алкоголь уже подстёгивал фантазию.

Я попробовал творить вместе с Бахусом весной 1978 года. Сознательно решил выпить для того чтобы высвободить сознание, открыть неизведанное, избавиться от комплексов ученичества, страха связанного с творческим процессом. Я хотел узнать, как смогу писать в таком состоянии. Купив с дворницкой получки несколько бутылок белого Цинандали, я принёс вино в мастерскую в Коробейниковом переулке. Закрепил на противоположных стенах комнаты два больших холста без подрамников, размером ~ 140х200 см., выдавил из туб на палитру краски, откупорил бутылки с вином, - короче подготовился к творчеству. Для начала выпил стакан, посидел на террасе, повторил, полюбовался цветущей вишней и приступил к живописи... Очнулся я, лёжа на полу, на двери, которую неуклюжим движением плеча выбил, возвращаясь из туалета. Одежда и руки были испачканы в краске. В комнате горел свет. За окном была ночь. Поднявшись с пола, увидел на стенах яркую живопись в стиле абстрактного экспрессионизма. Самое интересное, что первое время я не понимал, кто всё это сделал. Манера письма была необычная, по-видимому, писал не я. Потом вернувшиеся обрывки памяти подсказали мне - один холст писал я, но кто другой? Наверно, Юра Шестаков, подумал я, мы выпили и устроили творческое соревнование. В бутылке оставалось немного кислятины. Детали обстановки, бытовые подробности, характерный беспорядок, прояснили мне память - второй холст написал тоже я. Абстракция получилась классная, лихо написанные цветовые пятна напоминали ковёр Земли, увиденный с борта самолёта, в центре было чёрное пятно, напоминающее лежащую собаку. Я вспомнил, как начал писать первый холст, а весь процесс работы над вторым абсолютно вылетел из головы, начисто стёрся из памяти. Эта абстракция, как положено, была создана "на автопилоте". Я сделал в творческом полёте "мёртвую петлю" и благополучно приземлился, смягчив посадку, на дверь. Вывод из этого творческого опыта следует такой: живопись, как небо, если ты пилот!

"На автопилоте" можно писать не только картины, например, управлять трактором по бескрайним полям нашей Родины... Расскажу один жизненный эпизод. Летом 1981 года я поехал прокатиться на дорожном велосипеде вдоль реки Оки. Проехал Серпухов, Калугу, Тарусу, Алексин, Боровск, - днём крутил педали, ночевал в стогах.

Проснулся ночью на стоге и какое-то время не мог понять, где я? Вместо привычного потолка в городской квартире на меня смотрела чёрная бездна с миллионами ярких звёзд и я в неё летел... Днём прошёл короткий дождь. Проезжая по шоссе, я остановился у остановки, чтобы спросить ожидавших автобус женщин о направлении пути. Пока расспрашивал, вдалеке на мокром шоссе появилась фигура, зигзагами продвигавшаяся к нам по разделительной полосе. Приблизившись, фигура предстала в виде пьяного вдрабадан мужика, небольшого роста, в промасленной телогрейке. Запинаясь он стал расспрашивать у женщин про какой-то дизельный агрегат С-70. С трудом я понял, что он ищет гусеничный трактор. Мне удалось выяснить следующее: втроём - тракторист и два собутыльника подъехали на С-70 к сельмагу, взяли водки и отъехали в поле. Проснулся тракторист ранним утром, лежащим на пахоте, под дождём. Трактора не было. Мужик недоумевал, куда он мог подеваться, по его заверению собутыльники водить трактор не умели. Он отправился его искать, по пути в садовом товариществе, страдающий похмельем "садовод", выслушав его горе, налил ему двести грамм. Поделившись с нами своим несчастьем, тракторист вышел на разделительную полосу шоссе и пошёл дальше искать свой С-70, выписывая кренделя по мокрому асфальту. Автопилот в данном случае ему не помог, может не включился.

Бывало, дружеские попойки заканчивались и у меня удивительно. Однажды, это было 1977 году, ко мне в гости пришёл Турунцев со своим знакомым, машинистом дизель-электровоза. Его дизель таскал товарняки из Таллина в Москву и обратно. Взяли пару бомб портвейна калибра 0.8 л. Не хватило. Турунцев растворился в летних московских сумерках. Я с машинистом оказался на Арбатской площади. Около здания Федерации футбола СССР, поддерживая друг друга для равновесия, мы направились к цветущим кустам сирени. В темноте подступили к стене, чтобы отлить... и ... полетели в пропасть. Промелькнула мысль: "это наказание за всё", поэтому я не сопротивлялся. Как известно, пьяному - море по колено, тем более глубокий подвальный приямок. Пролетев три метра, я удачно приземлился, ничего не сломав. Мой товарищ видимо был не совсем согласен с судьбой, в полёте проявил непокорность року, и за это пролетел на уровень ниже, выбив на дне приямка, чёрт знает откуда взявшееся окно в подвал. Сначала мне пришлось вытягивать моего друга из подвала, он прихватил оттуда доску, используя её, я залез с третьей попытки ему на плечи, вылез на верх и вытянул с помощью доски его. Машинист переночевал у меня в Коробейниковом. Утром, взглянув на его физиономию, я расхохотался. Точно по центру, как у индийского Брахмы, на его лбу красовалась сантиметровая черная, чёткой овальной формы родинка. Она не смывалась ни водой, ни мылом. "Как же я появлюсь на работе в таком виде?" - спросил он, разглядывая себя в зеркале. "Скажешь, что принял посвящение, только не говори где", - сказал я.

Машинист электровоза, А. Кагоров, Ирина и Евгений Турунцевы  1977 г.

Из последнего опыта использования вина в качестве творческого горючего для освобождения сознания, расскажу такой эпизод. В этом случае я применил французское красное сухое вино, три бутылки которого купил по случаю в "Ашане". Думал, что смогу растянуть удовольствие, пить по пол-стакана в день, как француз, но русские гены взяли своё. На картон ~ 90х105 см., я выдавил из туб белила, немного умбры, сажи, охры и приступил к импровизации, стал размазывать краску пальцами, мастихином. Периодически я ходил на кухню, подшпоривал алкоголем коня живописи: выпивал вина.. Зачем-то зашёл в ванную комнату и, наверно, в порыве вдохновения, взвесился на электронных весах. Продолжал писать и курсировать на кухню и обратно к картону. Писать я люблю пастозно, поэтому расход краски у меня большой. В данном случае на картоне образовалось плотное месиво краски, но импровизация не приносила результатов, образы не рождались, а без этого у меня пропадал интерес. И вот, почти отчаявшись, в серое месиво краски я кинул бирюзовое пятно - вдруг оно стало лазурным морем. Неожиданно на фоне моря возникла толпа людей в туниках, слева колонны храма, из-под которых выезжали конные всадницы в длинных платьях, над морем белила с индийской жёлтой краской превратились в золотое пятно закатного солнца. Возникла Греция.

Хочу заметить, импровизация не всегда получается, но сейчас она состоялась. Живопись меня удовлетворила. Машинально я зашёл в ванную и опять взвесился на весах. Оказалось, за три часа работы я похудел на два килограмма. Сделаем вывод: труд живописца, если он не спит за работой, дружит с Бахусом и при этом вдохновенно пишет, можно приравнять к труду греческого шахтёра.

___

"ergo bibamus" или "итак выпьем"

Весной чувства обостряются до предела. Вокруг всё цветет, а на душе букет неосознанных желаний - драма с элементами водевиля. Я выпил. Мир расширился, тёплый вечер позвал на улицу. Прошагав по Комсомольскому проспекту, я оказался у метро "Парк культуры". Немного притормозив, подошёл к подземному переходу через Садовое кольцо и увидел впереди стройную женщину в короткой юбке, с гривой волос. Она красиво шла - каштановые волосы при резком повороте головы волной перекатывались по плечам, ложились с замедлением в сторону. На расстоянии десяти шагов я пошёл за ней. На Остоженке, немного отдалившись от меня, мне показалось, она меня заметила. Зажглись фонари. Так в непонятном для себя преследовании, я оказался на небольшой площади у метро "Кропоткинская". Здесь я остановился. Женщина оглянулась, затем пошла по Гоголевскому бульвару, как бы приглашая меня продолжить игру. Теперь я понял - она знает о моём присутствии. Ход событий прояснился: нужно было что-то говорить, знакомиться. Это не входило в мои планы. Я повернул на Остоженку. С этой улицей многое связано в моей жизни. У метро "Кропоткинская" я назначал подругам свидания. В этих переулках работал дворником. Здесь жили друзья.

В 1986 году в церкви во втором Обыденском переулке отпевали моего друга художника Евгения Поливанова. Он умер в 37 лет. Мне запомнились его крупные руки в гробу. С Поливановым я познакомился на Арбатской пл. 6/2. Живопись Жени была близка сюрреализму, творческие пути и интересы у нас были разные, но мы по-человечески симпатизировали друг другу. За несколько лет до смерти, в январе, я пришёл к нему в гости на Шаболовку, купили водку, я сделал рыбный лососевый салат с луком и майонезом, как учил меня мой дядя Вася, шеф-повар поезда Москва - Владивосток. Яркое солнце осветило табуретку с белой тряпицей - нашу скромную трапезу. Затем была душевная беседа, не помню о чём; жёлтое, морозное, январское солнце запомнилось. За день до смерти Жени, я принёс ему несколько беличьих кистей . 2, он давно просил их достать. Провожая, стоя в дверном проёме с бутылкой портвейна в руке, он как бы хотел меня удержать, ещё поговорить. Я куда-то торопился. Через день позвонила его подруга Лори, сказала, что Женя умер в больнице от острого приступа панкреатита.

Пройдя 2-ой Обыденский переулок, я остановился у магазина "Продукты", вспомнил одну историю, связанную с этим местом. Таким же теплым апрельским вечером, но во времена, когда улица называлась Метростроевской, здесь у меня произошло интересное знакомство. Хотелось выпить, но в кармане только рубль - нужно было что-то придумать. Подошёл арбатский тип в потрёпанном пальто. На двоих взяли бутылку портвейна и, чтобы не искушать судьбу, по приглашению типа, я отправился к нему "на хату". Он жил в Малом Левшинском переулке. Странная оказался квартира. Мой собутыльник был писателем. Пол тёмной прихожей, две комнаты, столы - всё было завалено по-щиколотку исписанной бумагой, рукописями его произведений. На диване и гардеробе также лежала груда машинописных листов. Шелестя бумагой его романов, я ходил по квартире. Забавно то, что в любой момент можно было взять лист с текстом и прочитать литературный фрагмент. Похоже, писатель и спал на диване, зарываясь в листы своих творений, как кот. Мы устроились в этом бумажном царстве, прямо на полу, и распили портвейн.

Я зашёл в "Продукты", купил бутылку вина. В соседнем подъезде пару раз ударил по дну бутылки кулаком, продавил пальцем пробку. Выпил. Постоял. Сверху по лестнице спускалась вдрабадан пьяная девка, проходя мимо, вдруг схватилась за мою бутылку. Я ёё оттолкнул. Выругавшись, она вышла из подъезда. Я допил вино. На дворе была ночь. Прямо напротив подъезда стояла гнедая лошадь с сидящей на ней молодой наездницей, как с акварели Артура Фонвизина. Люблю лошадей - их глаза, теплые губы, ноздри, их запах. Я привязался к лошади, стал гладить, спрашивать как зовут. Можете не верить, но девушка на лошади, это был жеребец, каким-то образом затерялась в Москве. Ей нужно было быть на Ленинградском шоссе, у метро Аэропорт была конюшня. Я взял коня под уздцы с намерением показать дорогу. На Гоголевском бульваре у меня появилось твёрдое желание ехать верхом. Сесть на коня мне никак не удавалось, пришлось подвести его к лавочке. Здесь я сделал последнюю, роковую для себя попытку, попасть в стремена... и упал, оказавшись у него под брюхом. Жеребец с испугу переступил и задним копытом попал мне на икру левой ноги. Моя спутница разразилась трёхэтажным матом, что от нёё я никак не ожидал. Этой девке было лет семнадцать, но ругалась она как бывалая потаскуха. Ведя лошадь под уздцы, мы пошли дальше - мои романтические чары развеялись. Её матерщина меня, в конце концов, достала и, не дойдя до Никитских ворот, похлопав коня по шее, я отправился прихрамывая домой. Утром нога посинела и распухла, я прикладывал к гематоме лёд из холодильника. Мне надо было не заниматься самолечением, а пойти в травмпункт. В итоге, я оказался через несколько дней в шестидесятой клинической больнице на операционном столе. В палате на пять коек у всех были проблемы с ногами. У соседа по фамилии Гранат в молодости, когда он ехал на футбол, трамваем срезало пол-ступни. Колоритный мужик, лидер по натуре, он держался бодро, травил анекдоты. После моей истории падения с лошади, им был рассказан смешной анекдот про Василия Ивановича, свалившегося с коня.

Выписавшись из больницы, я попал в полосу запоя. Депрессия сменялась эйфорией и наоборот. Как-то утром, в выходной день, принял душ, надел белую рубашку и поехал на Ваганьковское кладбище навестить родственников, прибрать могилу. При выходе из метро, около эскалатора на станции "1905 года", в толчее народа, видимо от духоты мне стало дурно. Справившись с приступом тошноты, обрёл другую напасть - лица в толпе стали приобретать зеленовато-фиолетоватый оттенок, шагающие мимо не люди, а упыри и вурдалаки - касались меня скользкими плечами. Обитатели кладбища возвращались к себе в подземные квартиры. Дома появились другие симптомы болезни : при разговоре по телефону, отчётливо стал слышать в ушах морзянку - звучали цифры. Как учили в армейской саратовской учебке, для лучшего запоминания, в напеве, цифра один - это "куда ты пошла?", цифра два - "я на гору пошла", цифра три - " иди ты на хуй"... Короче, у меня ехала крыша. Просто я не обратил внимания, что электросчётчик, под которым я сидел в коридоре издавал слабое попискивание, а в моём, разогретом алкоголем, мозгу оно превращалось в азбуку Морзе. Приехала жена. Я, смеясь, рассказал ей о своих галлюцинациях. Она отнеслась к этому серьёзно - позвонила знакомому врачу, договорилась о встрече. Заехал Миша Рогинский, трогательно остался ночевать. Наутро, долбанув на кухне шампанского, стал писать его портрет. Писал на полу, маслом на холсте с использованием сухого конского навоза и зерна. В это время я работал над cерией картин к выставке "Путь естества". Рогинский разглядел, что я подшофе, удивился моей оперативности: "Когда же ты успел?". Через пару дней я сидел в кабинете врача в неврологическом отделении городской больницы .67 на Хорошёвском шоссе. В общем, время тогда было перестроечное, за триста долларов меня положили в отдельную палату. Рядом была палата, куда привозили алкоголиков с белой горячкой. Я попросил жену, чтобы она захватила карандаши и бумагу, стал заходить к соседям и рисовать больных.

"Белая горячка" бум. гр. кар. 30х18  1995

бум. гр. кар. 30х18  1995

бум. гр. кар. 30х18  1995

Здоровье у этих ребят было совсем подорвано "нарзаном" - некоторые голыми были привязаны простынями за руки и за ноги к кроватям, бредили, головы были запрокинуты. Другие в подавленном состоянии духа сидели на кроватях. Их рассказы, жизненные истории алкоголиков, запомнились своей комической нелепостью, абсурдностью. Лечащий врач скептически, с недовольством отнёсся к тому, что я стал рисовать и беседовать с больными: "Зачем это, какие цели?". Я пообещал, что эти рисунки в ближайшее время никто не увидит. Это было в начале мая 1995 года. С грустью наблюдал я, как за окном появлялись бледные весенние зелёные листья, а пациенты соседней палаты, один за другим, немного помучившись, отправлялись в мир иной, их тела в больничный морг...

____

Разговор с другом поэтом

Дорогой друг, слово "живопись" я понимаю буквально: живо писать красками. Занимаясь живописью, я стараюсь находиться в свободном, приподнятом и бодром состоянии духа и тела, впрочем, как и ты, когда пишешь стихи. Это фундамент, основа, так как главное в живописи - процесс сотворения, а не результат - остановка : "готовая" картина. Сам по себе результат уже вторичен, как вторична Смерть - остановка, по отношению к Жизни - процессу. Разумеется Смерть - остановка и Жизнь - процесс, это Единое. Отбросив временное, Смерть - остановку, получим Единое - метаморфозы Жизни. Вывод : Смерти нет, есть лишь метаморфозы Жизни. Живопись должна походить на Жизнь своими метаморфозами. Смерть в Жизни - обновление, поэтому в процессе создания живописи цветовые пятна, линии и образы также должны рождаться и умирать - обновляться. Большая проблема для живописца - завершить сотворение картины, то есть во время закончить писать, так как важна недосказанность. Здесь проявляются человеческие качества художника, его талант, вкус, чувство меры, живописная культура. Живописец должен постоянно ставить себе формальные задачи, искать новый метод и стиль письма, изменять свою живопись, так же, как ежедневно меняет нас жизнь. Я убежден, что большинство живописцев пишет всю свою жизнь только одну картину, лишь меняя местами детали изображения, пропорции, цветовые пятна и линии. В искусствоведении это называется творческим лицом художника. В идеале каждый день нужно находить своё новое творческое лицо, писать картину в корне не похожую на прежнюю. Учитывая выше сказанное, хочу рассказать тебе, мой великодушный друг, об одном своём живописном опыте.

Я поставил себе не простую задачу: главное, это процесс, значит я должен создавать и уничтожать написанное на холсте, импровизируя кистью и краской. При этом я решил фиксировать каждый этап рождения и обновления живописных форм изображения с помощью фотоаппарата. Я считаю, что импровизация - это высший пилотаж творчества, в котором начало не определено, а итог неизвестен. В импровизации главное, чтобы движение руки с кистью опережало мысль, потому что, как только я подумал что делать, сразу становится не интересно писать, мысленно я уже завершил акт творения и все дело во времени... а времени нет, вот мой довод. Бросайте будильники в мусоропровод. И ещё, безумия и иррациональности - вот чего не хватает живописцам, слишком они расчетливы и тщеславны, им важно благополучное, успешное завершение картины, а в живописи нельзя рассчитывать на благополучие, скорее нужно стремиться к обратному.

Для решения живописной задачи я взял холст размером ~ 180 х 270 см. Случайно переставляя его для лучшего осмотра, поставил его в коридоре и, глядя на него из освещённой комнаты, увидел на нём свою фигуру-тень. Я наметил контур тени и заполнил эту форму сероватым цветом подмалевка. Создалась картина-образ "Тень". Первый живописный этап был завершен, я сделал фотографию. Постепенно в процессе живописи, нанесения весьма сдержанных, близких к гризайли, цветовых пятен и линий на холст, моя "тень" стала распадаться и исчезла. Во время работы я постоянно переворачивал холст. Как только на какой-то из его сторон возникали и угадывались образы, я делал фотографию. Процесс письма был трудным, продолжительным по времени, иногда мучительным для меня. Я постоянно сознательно находился на грани возникновения и уничтожения едва намечавшихся образов. Это требовало усилий. На каждой из четырех сторон холста постепенно возникала оригинальная картина, в пятнах и линиях которой можно было усмотреть всё, на что способен зритель с фантазией. Метаморфозы процесса письма постоянно видоизменяли холст. Картина стала существовать в четырех живописных измерениях. Главное, у меня не было цели что-либо создать, выразить; основным творческим методом был сам процесс письма. В древнекитайской философии есть термин "недеяние". Видимо интуитивно я творил недеяние в живописи. Мой метод письма привел к неожиданным результатам. На одной из сторон холста я вертикальным движением руки бесцельно выдавил из тюбика белила. Едва возникли образы зажжённых фонарей, я сделал фото и перевернул холст. На другой стороне холста я легко и небрежно мастихином размазал белила. Зыбко, едва уловимо, стали угадываться образы людей, мужчины в цилиндрах, дамы в платьях, кони на фоне предвечернего пейзажа незнакомого города. Немного уточнив детали, я зафиксировал этот призрачный мир на фотопленку и перевернул холст. В процессе письма некоторые образы-призраки, оставленные мной на одной из сторон плоскости холста без изменения, совершали метаморфозы, превращались на другой стороне, перевёрнутой на 90 или 180 градусов, в другие образы. Возникшее изображение корабля-парусника, с отражением огромных звезд в воде, в перевёрнутом виде предстало мостом-акведуком с зажжёнными фонарями и экипажем с лошадьми на нём. Дерево с остатком пожелтевшей листвы, при повороте картины на 180 градусов, превратилось в группу людей в карнавальных потрепанных, изорванных костюмах. Через какое-то время я понял, что работая над одной картиной, получил четыре. Интересно, что по верхнему краю двух сторон холста стал отчетливо возникать горизонт, переходящий от золотистого закатного к ночному звездному на одной стороне, затем к светлеющему предрассветному небу - на другой. Анализируя истоки, я прихожу к выводу, что метод такого живописания получил у меня импульс еще в 1973 году. Тогда я написал работу "Апофеоз", композиция которой была построена в круге.

"Апофеоз" орг тем. 245х415 1973

В 74 г. писал, прибив лист оргалита гвоздем к стене, одновременно подкручивая его рукой, творил с помощью вала мотора... Новую живописную задачу я решал, вручную переворачивая холст и рисуя на нём с четырех сторон. Этот метод развился у меня далее в создании бесконечно изменяющихся картин, знаков-символов, с использованием сухого конского навоза и зерна, представленных на выставке "Путь естества" в 1995 году.

Возвращаясь, мой дорогой друг, к картине написанной мной с четырех сторон, расскажу тебе, как я её завершил. Я сделал десятки фотографий в процессе работы. Продолжать писать таким образом можно было очень долго, но на каком-то этапе меня что-то не удовлетворило, может, я устал создавать и уничтожать написанное. Я разрезал этот большой холст на части, которые затем натянул на подрамники меньшего размера. Так завершился живописный эксперимент. Картина была уничтожена, распалась на части. Главное, что я получил интересный творческий опыт, а процесс сотворения живописи нёс правильную основу - идею: живопись похожа на Жизнь своими метаморфозами.

___

Своё творчество я представляю себе в виде необычного дерева, ветви которого растут, подчиняясь какой-то собственной чудной логике. Дерево называется Дар. От ствола дерева на ветках-ответвлениях рождаются разные творческие идеи - плоды живописи: арбузы вдохновения, коровьи лепёшки раздумий, цветы воспоминаний, ягоды вишни любви, огурцы сомнений, конские яблоки открытий, красные перцы недовольства... В течение жизни моё творческое древо пускает всё новые побеги, некоторые из них развиваются в мощные ветви, другие, едва появившись, останавливаются в росте. Они подрастают с разной скоростью и ритмом - какие-то с определённым периодом, рывками, другие, медленно и постоянно. Есть потаённые ветви. Где же корни этого "Дар-дерева"? Корни - талант, а питательная почва - жизнь. Одна из крепких ветвей развивается постоянно - это натюрморт. Ветвь композиции растёт рывками, периодами разной продолжительности и силы, от неё отходят ростки метода: импровизация, живописный эксперимент. На Даре-дереве есть ветвь пейзажа, портрета, жанровой живописи, лубка. В направлении одной из веток видна увлечённость инсталляцией, в другой - перформансом, в третьей - хепенингом. Концептуальная ветвь дала мощный рост, затем плод - выставка "Путь естества". Пока этот диковинный плод висит на ветке один.

Анализируя своё творчество, я прихожу к выводу, что плоды-картины на ветвях Дар-дерева не похожи друг на друга, они разные по стилю, манере исполнения. Может показаться, что их создавали разные авторы. Я какое-то время комплексовал из-за этого. На фоне заурядных деятелей искусств "цехового братства" представлял себя "белым вороном", не нашедшим своё творческое лицо. Потом пришёл к выводу, что я просто не вписываюсь ни в какие рамки. В тексте "Разговор с другом поэтом" я уже писал о том, что, по моему убеждению, живописцы, каждый из них, за редким исключением, пишут в течение своей жизни лишь одну картину, меняя в ней местами детали изображения, пропорции, цветовые пятна и линии. Так называемое в искусствоведении "творческое лицо художника", не что иное, как невозможность менять свой взгляд на мир, нечуткость к внутренним глубинам своего "я", душевная лень ставить себе формальные задачи, искать новый метод и стиль письма, изменять свою живопись так же, как ежедневно меняет нас жизнь. Следствием такого творчества, является закамуфлированная закостенелость ремесленника в выбранной манере письма, пример: Поль Сезанн. Это парадокс: Сезанн безусловно великий живописец, в то же время он "средневековый" ремесленник. Если всю жизнь делать табуретки, можно достичь большого мастерства, появится даже свой стиль изготовления. Цеховая средневековая система производства была создана заказчиком-покупателем - городской знатью, купцами, священниками. Возникли цеха ремесленников: столяров-краснодеревщиков, ткачей, стекольщиков, кузнецов, живописцев, музыкантов. "Кто платит, тот заказывает музыку". Какой вывод из вышесказанного? Вся эта "средневековая" система процветает и теперь. Только между заказчиком-покупателем искусства и художником появился посредник - галерея. Образовался, так называемый "рынок искусства". На современном рынке живописи, построенном на "чего изволите", можно купить любую картину на вкус и цвет, но по-прежнему, как и в Средние века, живопись разделена по жанрам-направлениям и служит украшением интерьера. Востребована картина, скульптура с выраженным дизайнерским решением, под стиль интерьера. Нужен художник, отвечающий таким "средневековым" параметрам. Могу с гордостью сказать: меня пока не смог поймать на крючок рынок искусства. Плевать я хотел на этот рынок. Я счастливый человек, свободен в творчестве, занимаюсь только тем, что мне интересно в данный момент.

Теперь расскажу об одной необычной ветке на дереве моего творчества. Её молодой росток появился на стволе неожиданно, в 1985 году. За двадцать пять лет ветка превратилась в красивую крепкую ветвь, родившую сотню плодов-картин. Их стиль, манера исполнения, отличались от всего, что я писал раньше. Эти картины могли бы стать творческим венцом и наследием яркого, талантливого живописца. Было так - у меня наступил творческий кризис, я не понимал что делать дальше. Бесцельно размазывал пальцами масло на картоне (29х42см.), как бы сами собой, возникли три женские фигуры в платьях до пят. В руках одна фигура держала веер, другая - цветок, третья - корзинку.   

из серии "Три фигуры"  к.м. 30х43  1985

Они стояли на фоне сероватого неба, которое занимало большую часть листа, внизу одну пятую часть, по высоте картона, составляло поле земли. По цвету живопись получилась сдержанная, с изысканным колоритом. На следующий день я написал картон в другой цветовой гамме, ещё три фигуры, пропорции фона были те же, но в руках женщин поменял атрибуты: цветок, корзинку и веер. Я не собирался продолжать эту серию. Прошло пол-года. Опять в момент творческого междувременья у меня написались три женские фигуры. Так с различными интервалами во времени, в течение четверти века, по какой-то внутренней необходимости, создалась большая серия работ. Я назвал её "Три фигуры". В 2003 году, рисуя очередной картон, поставил около каждой женской фигуры буквы. У фигуры с веером букву "В", с корзинкой "Н", с цветком "Л". Таким образом, написав за эти годы больше ста работ, в сущности я писал одну картину, лишь меняя в ней колористическую гамму и детали.

Зимой 1996 года организовал совместную с сыном Федей выставку под открытым небом: "Три фигуры в Нескучном саду". Так же, как в августе 1974 года, на Гоголевском бульваре, но только зимой - на заснеженных деревьях я натянул верёвку, на ней развесил свои картины и работы сына (выставка работ сына прошла на второй день). Позвал близких друзей и знакомых, сделал на обоях рисованное приглашение с надписью: "Листья красят деревья, снег их украшает. Будем гулять среди деревьев - скрипеть ботинками. Однодневная выставка живописи в Нескучном саду. 20 января 1996 г." На выставочной площадке, окружённой деревьями, по центру снежной поляны стоял стол покрытый белой скатертью. На столе стояла водка, стаканы, рядом тарелка с клюквой (любимой закуской художника Алексея Саврасова). Евгений Турунцев по дороге на вернисаж пригласил уличного трубача. На морозе труба звенела, звучала моя любимая вещь Луи Армстронга - "Мекки-Нож". "Три фигуры" висели на снежных ветках, как птички на ветвях моего творчества.

Выставка  "Три фигуры в Нескучном саду".    21.01. 1996

В 2008 году я отправил репродукции с картин своему другу поэту Александру Кузьмину (творческий псевдоним Илья Александр) в Ессентуки. Саша написал прекрасную поэму впечатлений о моих "Трёх фигурах".

Как-то, прогуливаясь около музея Изобразительных Искусств им. А. С. Пушкина, забрёл в Малый Знаменский переулок - место моих юношеских похождений. У дома . 8 я остановился и, рассматривая скульптурную композицию из трех женских фигур на фасаде, под крышей, задумался, вспоминая минувшее...

Москва. 2006 г.

Copyright (c) "Русский переплет"