Галина Грановская

ФОТОГРАФИИ НА ПАМЯТЬ

( повесть)

1

На том крыльце, где когда-то они с Санькой играли в дурака и ели малину из большой эмалированной миски, сейчас сидел пожилой мужик в клетчатой байковой рубашке, с молотком в руке. Другой рукой шарил в старом посылочном ящике, звякая металлической мелочевкой. Заметив прохожего, поднял голову. Взгляды их встретились.

- Валька? Валентин? - неуверенно произнес мужик, приподнимаясь.

- Сомов? - вглядываясь в красное, заросшее седой щетиной лицо, также неуверенно откликнулся Валентин Юрьевич. Несколько мгновений они рассматривали друг друга, пытаясь свести воедино давний, живший в памяти образ с тем, что маячило в данный момент перед глазами. М-да. Время не смена явлений и состояний материи, а скорее, насмешка Создателя над своими творениями.

- Что, не похож? - растянул рот в кривой ухмылке мужик, ничего общего не имевший с ясноглазым и румяным школьным приятелем.

Спустился с крыльца, распахнул калитку, протянул крупную жесткую клешню.

- Ну, здравствуй.

Валентин Юрьевич торопливо опустил на землю сумку и протянул в ответ свою руку. Санька. Он. И не он. Торчащее пузцо, реденький седой ежик, щеки в прожилках, лоб в гармошку. Конечно, и он, Валентин Юрьевич, тоже моложе не стал, уже не "вьюноша", но, тем не менее, если зеркала не врут, выглядит он значительно моложе Саньки. Он отвел взгляд от темного обветренного лица. Но и за Санькиной спиной все те же следы безжалостного времени. Сомовский дом, когда-то лучший на улице, утратил добротность, осел, стоял серый, с облупившейся краской на оконных рамах. От большого сада осталось лишь несколько развалившихся от старости деревьев. Вместо малинника, как магнит притягивавшего мальчишек, вместо ухоженных гряд - пожухлые унылые сорняки.

- В гости, значит? Давненько в родные места не заглядывал. - Сомов поднял глаза к небу, прикидывая. - Лет тридцать, наверное?

От озвученной цифры, Валентину Юрьевичу стало как-то не по себе, хотя он и без вычислений знал, что школу они с Санькой закончили тридцать три года назад. Тридцать три года в трудах и заботах, а промелькнули как один день. Во всяком случае, так казалось сейчас. Но он, ведь, и после окончания школы в родные места возвращался. Все каникулы здесь проводил, после университета приезжал... Последний раз, когда мать хоронил.

- Может и бывал, - согласился Санька. - Только мы с тобой точно не пересекались. Я ж после армии еще на сверхсрочной пять лет отслужил. В Забайкалье в танковых войсках. Когда твою матушку хоронили, меня тут тоже не было. А насовсем вернулся, ты уже не приезжал. Да что это мы тут у ворот стоим? - спохватился. - Может, зайдешь?

- В другой раз. - От Валентина Юрьевича не укрылась та нерешительность, с какой бывший одноклассник кивнул в сторону крыльца.

Впрочем, он бы в любом случае не зашел. Нужно было, пока окончательно не стемнело, найти место для ночлега.

- Санька! - послышался из дома недовольный женский голос. - Сколько ждать-то тебя можно? Руки щас отвалятся, таку тяжесть держать!

- Иду! - крикнул в сторону окна Сомов и понизил голос. - Жена, понимаешь, покоя от нее нету. Вчера в райцентре на рынке у молдаван ковер купила, теперь помри, а срочно пришпандорь! Говорил, не бери три на четыре, у нас потолки-то всего два пятьдесят. Нет, уперлась, красивый, хочу. Ломай теперь голову, как лучше прицепить. На потолок его, что ли, заворачивать?

- На пол брось, - усмехнулся Валентин Юрьевич.

- Шутишь? Такой ковер, да на пол! Людка ж удавится... Людка! - слегка заискивающе обратился к окну. - Положи ковер, иди сюда, тут Валька Брагин приехал, помнишь его?

- Руки отваливаются, говорю! - донеслось в ответ свирепое. - Быстро гвозди неси!

- От ить, дура, коза упрямая... - виновато пробормотал Санька. - Щас! - рявкнул в ответ и снова повернулся к Валентину Юрьевичу. - А ты сейчас к кому?

Валентин Юрьевич и сам пока не знал, кто приютит его на ночь. Лучшим вариантом было бы остановиться на нейтральной территории, в гостинице, но гостиницы в деревне не водилось.

- У тети Лены, наверное.

Помимо младшей сестры его матери, тети Лены, и ее сына Анатолия, были в деревне и более дальние родичи, Самохваловы, только помнят ли его? После смерти матери, он ни с кем, кроме родной тетки, связей не поддерживал. Да и с ней переписка велась главным образом посредством открыток. Потом и эта ниточка оборвалась. Когда купил билеты на поезд, написал коротко и Самохваловым и тете Лене, так, мол, и так, отпуск у меня, хочу приехать на три дня в родные места, буду через неделю. Ответа не получил. Впрочем, и не рассчитывал.

- Ага, понял, - Санька ощерил в улыбке рот, давно требующий внимания дантиста. - Так я к тете Лене завтра вечерком забегу. Сегодня у вас там и своих целый кагал будет.

Какой кагал, спросить Валентин Юрьевич не успел. Сомов, махнув на прощанье рукой, заспешил в дом.

А Валентин Юрьевич пошагал дальше. По пути разглядывал дома, и легкая тень сомнения, тревожившая его время от времени в поезде и в автобусе, - правильно ли сделал, что поехал? - неотвратимо перерождалась в сожаление по поводу столь необдуманного поступка. В памяти жило большое и богатое село с цветущими садами, а что он видел теперь? Сгнившие заборы, заброшенные участки, и такие же заброшенные, небеленые - некрашеные годами дома. Чем ближе подходил к дому тети Лены, тем больше соглашался с женой, не стоило ехать. Никто его сюда не звал, никто не ждет. Светлана права - глупо все это.

Решение было принято внезапно, после того, как в одну жаркую августовскую ночь ему вдруг приснился яркий и подробный сон, будто купается он с мальчишками в их деревенской речке Вертушке. Под ногами мягкое песчаное дно, в лучах полуденного солнца вода вокруг искрится крошечными серебряными рыбками, а на берегу стоит мама и, улыбаясь, смотрит на него, держа над глазами ладонь козырьком. И так ему было хорошо в том сне, что проснувшись, он еще долго лежал, не открывая глаз, пытаясь удержать в сознании чудное видение. Детство заглянуло вдруг в его жестко расписанную жизнь, высветив всю ее обременительную заданность.

На следующее утро, пожалуй, впервые за многие годы он опоздал на заседание кафедры. Коллеги, как никогда, раздражали глупыми вопросами и пустыми разговорами, а расписание на новый учебный год показалось донельзя бестолковым. Даже появление лаборантки Анечки, и адресованные лично ему быстрый взгляд и незаметная для других улыбка, которые обычно приятно будоражили воображение, в тот день не могли вернуть душевного равновесия. По пути домой, стоя в пробке у переезда и глядя на проносящиеся мимо вагоны, он подумал вдруг, что такие сны не снятся просто так. Детство, мама - не есть ли это некий знак свыше, что пора сбавить обороты? Всех дел не переделаешь. Надо притормозить, перевести дух. Надо поехать. Туда, куда указывал сон. Почему бы и нет?

Вернувшись домой, сообщил жене о своем решении. Шутишь? - спросила она. А поняв, что он настроен серьезно, долго не могла понять, с чего, вот так, вдруг? Пожимала плечами, качала головой, повторяла: это более чем некстати. Более чем... Он почти сварливо поинтересовался, что значит, некстати? Очень даже кстати. Перед тем, как снова погрузиться в лекционную рутину, полезно сделать небольшую передышку. Ты уже делал этим летом передышку, напомнила она, ездил в Карловы Вары. А сроки сдачи рукописи... Рукопись никуда не убежит, прервал он, а отложишь поездку, она опять не состоится. Сколько раз уже так бывало. Мне надо поехать. Хорошо, поезжай, соглашалась Светлана, но почему именно сейчас, перед началом учебного года? Я всего на три дня, уже не наступал, а оправдывался он. Так ты и уложился в три дня, вздохнула Светлана. Это же не на дачу съездить. Три дня плюс дорога, вот уже и неделя.

А если тетя Лена не получила его письма? То-то будет сюрприз. Неизвестно только какой. Может быть, она и видеть его не захочет. Явился, скажет, с бухты-барахты, здрасьте, я ваша тетя, я приехала из Киева и буду у вас жить. И хотя под ложечкой посасывало, а сердце слегка частило в нервном ожидании встречи, он не мог сдержать улыбки - тетя Лена вполне могла сказать и такое. И даже не такое могла, остра была на язык. В деревне - раньше, во всяком случае - никто с ней не связывался, что думает, то и выложит безо всякого стеснения. Так что вполне, вполне может он услышать: езжай, родственничек туда, откедова приехал. Забыл нас, ну и мы тебя в памяти не держим. Ладно, вздохнул, отступать все равно некуда. Седьмой час, автобуса на железнодорожную станцию сегодня уже не будет. Приблизившись к знакомому старому дому, приостановился у калитки. Поежился. Как-то внезапно похолодало. Всю дорогу душно было, и в поезде и в автобусе, а здесь не успел пройти от остановки и пол-улицы, как солнце спряталось за облака, в минуту превратив летний вечер в осенний. Ничего удивительного, конец августа. Валентин Юрьевич осторожно потянул на себя деревянную ручку. И тут же быстро отступил назад и захлопнул калитку, - из-под крыльца вынырнула и залилась пронзительным лаем рыжая собачонка. Первая, и неприятная, неожиданность. Раньше собаки во дворе не водилось.

- Цыц, Мальва! - из сада спешила к нему худенькая женщина. Издали - совсем старушка.

- А никак Валя? - вглядевшись в лицо гостя, спросила неожиданно звонким, молодым голосом. И он сразу вспомнил, какой она была во времена его детства - красивой, смешливой, что не мешало быть и на руку быстрой. Отшлепать и запросто оттрепать за ухо могла. Впрочем, его редко наказывали, он рос довольно послушным, а вот ее собственному сыну Толику частенько перепадало.

- Он самый, - кивнул смущенно, снимая с плеча сумку.

- Приехал-таки! - тетя Лена зашмыгала носом, протянула для объятий руки.

- Я писал, что приеду, не получали письма? - неловко чмокая ее в щеку, спросил он.

- Да получили, получили... - Тетя Лена отстранилась и вытерла ладонью слезящиеся глаза. - Только думали, так написал, заскучал там в столицах-заграницах, вот и вспомнил о нас, деревенских. А ты и впрямь приехал. Молодец! Ну, что стоишь, проходи в дом.

И он зашагал за ней следом, по выложенной камнем дорожке, поражаясь тому, что она еще сохранилась. Явилось желание немедленно разуться, сбросить туфли, снять носки и ощутить ступнями ее приятную шероховатость. По этой дорожке он на пару с двоюродным братом, едва не с самого рождения босиком бегал.

- А где Толик? - поинтересовался, когда вошли на веранду, длинную, узкую пристройку к дому, с таким же длинным окном, и длинным столом у этого окна, на котором лежали яблоки и зеленые, дозревающие помидоры. Помидоры заполняли и подоконники. Все как когда-то, как при старой бабушке Василисе.

- Так он же здесь не живет, - оглянулась тетя Лена. - У него ж давно свой дом.

Ну да, разумеется, глупый он задал вопрос.

- Только он раньше одиннадцати и домой-то не является. Ты представь, какой у него рабочий день, с шести утра до полуночи! Совсем себя не бережет, - пожаловалась, открывая дверь, ведущую из веранды в комнаты.

- Где же он так работает? - удивился Валентин Юрьевич.

- Так ферма у него, не знал? Фермер же он у нас. Его даже по телевизору показывали...

Фермер, значит. На большее мозгов так и не хватило. Огороженный сеткой двор, где топчется с десяток овец, свинья в сарае, пара коров, теленок, и заполненный птицей двор... да, не позавидуешь... Марине.

Он переступил порог комнаты. Небольшие окна под тюлевыми занавесками, печь в четверть комнаты, домотканые половики. Он в городе уже три квартиры сменил, и столько же раз мебель, а здесь все те же вещи, что и при бабушке Василисе. Зимой эта передняя комната служила кухней. Летом борщи да каши готовили на кухне летней - в дощатой избушке в углу двора, где зимой хранили муку, зерно, и всякие иные припасы.

- Все, как в старые времена, - вырвалось у него.

- А чего тут менять? Развалюха, она развалюха и есть, тут уже ничего не переделать. Только сломать, да новый дом на этом месте построить, - засмеялась тетя Лена. - Да на мой век и этого хватит. Толик к себе жить зовет, но по мне, здесь привычнее. У них и печки нету, паровое отопление, а от него тепло совсем другое.

Из кухни дверь вела в большую комнату, за ней, паровозиком, еще одна - спаленка.

- Устраивайся, - сказала тетка. - Я летом все одно в летней кухне живу. Ох, - взглянув на ходики на стене, спохватилась, - побегу, сейчас коров гнать будут, надо Майку встречать.

- Может помочь? - крикнул вслед, но тетя Лена его уже не слышала.

Сюр какой-то. Он летал по миру, читал лекции студентам в разных странах и университетах, всегда куда-то спешил, зарабатывал, приобретал и тратил, а здесь все оставалось неизменным - ну, почти неизменным, - и все эти старые вещи, и ритм жизни.

Когда, переодевшись, Валентин Юрьевич вышел на крыльцо, тетки не было уже и во дворе. Не стала стадо у калитки ждать, понял, на улицу пошла корову встречать. Надо же, семьдесят лет, а шустрая, как в молодости, подумал не без легкой зависти. Сам он уже страдал одышкой, стоило быстрым шагом пройти пару-тройку лестничных пролетов вверх, как начинал задыхаться. Но жить иначе, чем он жил, и больше двигаться, никак не получалось. На работу и с работы на машине. В университетском корпусе тоже бегать негде, все лекции в одном крыле. Многочасовая работа над рукописями за столом, в командировках все те же лекции, встречи, заседания, перемещения из одной аудитории в другую, такое вот движение в пространстве. На спорт времени просто не оставалось. Одно время пытался ходить по лестницам пешком, но пока доберется до своего девятого этажа, устанет, по спине пот, подмышками мокро. Сразу под душ надо становиться. Плюнул, чего, в самом деле, напрягаться, когда лифт есть?

- Сейчас я тебя покормлю, - крикнула тетя Лена, загоняя во двор корову.

- Я сыт, - поспешно отозвался он. - В буфете на вокзале перекусил.

- Нашел место! - фыркнула она. - Там же все несъедобное, да и дорого. Ну, да ладно, если не голодный, с часик подожди. Я щас Толику позвоню, чтобы сегодня пораньше с работы вертался. - Вытащила из кармана мобильный телефон, нажала нужную кнопку. - Толик, ты сегодня не задерживайся! И не домой, а ко мне на ужин. Да своих по пути подбери. Всех, всех сюда! Да не кричу я, это так, от радости... Ага, приехал. А ты откуда знаешь? Наше радио сообщило? Ясно, - тетя Лена засмеялась. - Значит, и остальные уже в курсе.

- Далеко Толик живет? - поинтересовался, когда тетка упрятала телефон обратно в карман передника.

- Так на Баштанах они построились. Свой дом у них уж лет десять, - наморщила лоб. - А до этого в квартире, в двухэтажке жили, помнишь, наверное?

- Помню, - поспешно согласился он, хотя никакой квартиры в двухэтажке не помнил. Да и что он мог помнить, если в той квартире никогда не бывал и просто быть не мог, поскольку после смерти матери сюда больше не приезжал. Но если бы и приезжал, вряд ли бы пошел к Толику в гости. Они с ним, хотя и были двоюродными братьями, хотя и выросли вместе, и учились в одном классе, став постарше, тесной дружбы не водили. А уж после того, как Толик на Марине женился, между ними вообще пропасть пролегла. Но и не женись Толик на его девушке, ближе бы не стали. Разные были, и внешне, и по характеру. Никаких общих интересов.

Сообразительный, внимательный Валентин у большинства учителей ходил в любимчиках. А Толик на уроках не учился - отсиживался, скучал, глядя большую часть времени за окно. Ни одного стихотворения не мог наизусть до конца запомнить. Вахлак вахлаком. Только на физкультуре и оживал. Мог часами носиться по футбольному полю, на лыжах просто летал, и кросс на дальние дистанции пробегал лучше всех. На районных и областных спортивных соревнованиях часто занимал призовые места. Потому, наверное, и переводили его из класса в класс, не смотря на то, что объяснения учителей в его крепкой голове, способной без ущерба для здоровья отбить летящий со скоростью пули мяч, не задерживались. К тому же, Толик, оставив все силы на очередной тренировке, на уроках сидел тихо и спокойно, да и по характеру невредным был. И все ему помогали. Решали за него задачи, подсказывали, а учителя, делая вид, что не слышат яростного шепота, ставили тройки. Валентин же физкультуру терпеть не мог. Он любил математику, физику. После школы, легко сдав все экзамены, поехал поступать в университет. А Толик повез документы в школу механизаторов. Куда еще ему оставалось идти с его аттестатом? Он трактор и машину водил, наверное, лет с десяти - отец научил. Это было единственное, в чем Валентин очень сильно завидовал двоюродному брату. Трактор, грузовик - это серьезно. Он тоже хотел научиться водить. Как-то вместе с Толиком залез в кабину трактора, на котором работал отец Толика. Проходившая мимо мама, увидев его там, вдруг нахмурилась и приказала быстро спуститься. Почему-то рассердилась тогда не на шутку. "Снова залезешь, выпорю!" - пригрозила. Он никак не мог понять ее негодования. В самом деле, что такого он сделал? Просто хотел прокатиться. Кому из десятилетних мальчишек не хотелось этого? Трактор немного похож на танк. Если он станет трактористом, в армии его точно посадят на танк. "Глупый ты! - объясняла уже спокойнее по пути домой мама. - Нашел о чем мечтать. Разве это нормальная работа? Весной и осенью, день и ночь в поле, то на жаре, то на холоде, и никакой защиты от грязи и пыли. Трактористы же домой черные, как негры, возвращаются! А шум, а тряска? Знаешь как это вредно? - втолковывала. - Среди трактористов ни одного здорового нет, половина туберкулезников, а другая половина - пьяницы! Тому сена привези, тому огород вспаши, и все за бутылку". Она, хотя и вела его за руку как маленького, говорила с ним как с взрослым, потому, наверное, он и запомнил этот разговор. И все недостатки работы, которая ему так нравилась, увидел. В те времена тракторы не имели никакой защиты, такой себе железный конь, открытый степной пыли, всем ветрам, да еще этот грохот мотора.

Именно от туберкулеза в молодом возрасте умер отец Толика. Но это случилось позже, когда они с Толиком в седьмой класс перешли. А тогда - второй класс это был или третий? Мама, преодолевая молчаливо-угрюмое сопротивление, повела его к учительнице пения, которая учила музыке дочку директора школы. "Могу и с ним позаниматься, - согласилась учительница. - Только Надю я в музыкальную школу готовлю, а ему это зачем?" "Он, может быть, тоже в музыкалку пойдет", - сказала мама. "И кто это его за двадцать километров три раза в неделю возить-то будет?"- недоверчиво поинтересовалась учительница. "С шофером рейсового договорюсь, - не уступала мама. - Выучится на музыканта, на свадьбах и праздниках будет подрабатывать, чем плохо?" "Тогда ему не пианино нужно, а, скорее, баян или аккордеон", - подсказала учительница. "Надо, купим, - стояла на своем мама". На его счастье, у него не оказалось музыкального слуха и дальше нескольких уроков дело не пошло.

Впрочем, с искусством Валентин окончательно не порвал. В старших классах учительница по литературе записала его в драмкружок, где катастрофически не хватало мальчиков. Думая об оценках, он не отказался, хотя никакой тяги к этому не ощущал, а сцены вообще боялся. Но страх превозмог, роль Чацкого кое-как выучил и что-то такое даже изобразил. Как оказалось, не зря старался. После спектакля девчонки-старшеклассницы внезапно решили, что он симпатичный, записки начали писать, даже свидания, случалось, назначали. Но было не до свиданий, готовился к поступлению. Да и мама гулять допоздна не позволяла, а он так и не научился ей перечить. Она умела быть убедительной. Ругала редко, но когда такое случалось, всегда находила аргументы, против которых нечего было возразить. Что посеешь - то пожнешь. Чему в молодости выучишься, то всю жизнь кормить будет. Такие, вот, прописные истины в голову ему вкладывала. Конечно, хотелось иногда побегать, поиграть вечером в игры на школьной площадке, посидеть на какой-нибудь скамейке в темных аллеях школьного сада, где собирались ребята постарше, но такие радости ему не часто перепадали. Лучше книжку почитай, твердила мама, успеешь еще набегаться по свиданиям, а сейчас надо об экзаменах думать.

Впрочем, для общения с Мариной ему и дневного времени хватало.

Писала ли Марина, с которой они все десять лет проучились в одном классе, ему записки в школе, он не помнил. Зато помнил, что письма присылала ему в университет длинные. Из них, если бы он их сохранил, целую книгу можно бы было составить. Он тоже, хотя эпистолярный жанр и давался ему с трудом, регулярно царапал что-то в ответ. Только связывали их больше не письма, а встречи. Приехав в очередной раз домой, тут же спешил к соседям, узнать, приехала ли уже из своего медучилища Марина. Его обычно усаживали пить чай. Он отвечал на вопросы Маринкиных родителей о жизни в городе, выслушивал деревенские новости, а сам, глядя на Марину, думал лишь об одном, когда же они останутся наедине в ее маленькой комнате. Главное происходило в отсутствие родителей. Иногда Марина приходила к нему, обычно днем, когда матери не было дома. Побаивалась ее, говорила, уж очень она строгая. Как будто ее родители были нестрогими! Но к нему благоволили. Дядя Федя даже подшучивал изредка, вот, мол, женишок в гости пожаловал.

Потому, узнав, что Марина и Толик поженились, он просто дар речи потерял. Вначале подумал, что мама шутит. Да какие шутки, сказала она. Свадьбу уже отгуляли. Марина и - Толик? В такое невозможно было поверить, она его в школе в упор не видела. Кто угодно мог стать ее мужем, только не он. Еще поразила быстрота, с какой это все свершилось. Зимние каникулы она провела с ним, Валентином, встречались каждый день, бегали то в кино, то на танцы, не считая их главных встреч. А приехал домой на майские - новость, как обухом по голове. "Ничего удивительного, он давно по ней сох, - выставляя на стол его любимый пирог с яблоками, сказала мама. Валентин вытаращил глаза: Толик? Сох? "А ты не замечал? - в свою очередь удивилась она и покачала головой. - Ну да, ты ведь который год уже в городе. А тут своя жизнь идет".

Он был потрясен. Бродил потерянно по двору, по саду, смотрел на цветущие яблони и все думал, как же такое могло случиться? Нет, она никогда не говорила ему: я тебя люблю или что-нибудь в этом роде, стеснялась громких слов, да и ему не по душе были эти киношные "сопливости". Когда отношения серьезные, все ясно и без слов. А у них они такими и были - серьезными. Во всяком случае, он имел повод так считать. Они были первыми друг у друга, для них тогда это кое-что значило. Он очень гордился, что у него такая красивая девушка. И удивлялся, что другие не замечают ее красоты. Может, потому не замечали, что была она тихоней, да и родители одевали ее скромно, но когда он видел ее на пляже или по его настоянию она раздевалась совсем - что случалось нечасто, - в его комнате, его охватывал какой-то щенячий восторг. И вот, приехав на майские праздники домой, он вдруг узнает, что теперь это тело, которое он считал своей собственностью, со всеми его прекрасными изгибами и нежной кожей, принадлежит другому. И кому? Толику! Обида и унижение смешались в одно труднопереносимое чувство.

Впрочем... да, был той зимой знак - что-то не так. После нового года он получил от Марины всего одно письмо. Помнил, оно показалось ему немного странным. Но ничего такого, что предвещало бы полный и окончательный разрыв, в нем не было. Просто необычно сумбурным оно было, вот и все. Он это отметил, но не придал особого значения. Мало ли что пишут люди в спешке, а она именно в спешке и писала. На почте, наверное, куда забежала на минуту. Потому что оно было написано на обороте открытки, хотя и вложенной в конверт, и почерк был торопливый, неаккуратный. Просила позвонить. Конечно, надо было ей ответить, и позвонить надо было, он и собирался это сделать, да только занят был, как никогда. Дома у Марины телефона не было, не было и у него, жил в общежитии, поэтому следовало сначала переговоры заказать, а потом снова на переговорный пункт тащиться, сидеть там и ждать, пока соединят. Туда-сюда - полдня потеряешь. А время на вес золота - дипломная работа нависала, еще он уроки начал давать, натаскивал школьников по математике. Один преподаватель, уезжая работать в Англию, предложил репетиторство, оставил ему своих учеников. Парни в тот год как раз поступали, приходилось заниматься с ними по полной, четыре раза в неделю по три часа. Не мог он ни Егорычева подвести, ни мальчишек. Он всегда был добросовестным, а тут еще и платили хорошо. Так и получилось, что занятый с восьми до восьми каждый день, он не нашел времени позвонить Марине. Но обиделась, она, скорее всего, не из-за его молчания, - знала, как он загружен работой над дипломом и репетиторством, - а от того, что уезжая после зимних каникул, он с ней не попрощался. Ну, так уж получилось. Мать в обед с работы прибежала: "Давай скорее, соседи едут на своей машине на станцию, подбросят тебя прямо к поезду, не придется сумки далеко тащить". "Да я автобусом, - пытался он возразить. - Марина проводить обещала... " "Я зайду к ней, объясню, что и как", - пообещала мама, торопливо загружая в хозяйственную сумку банки с вареньем.

Запомнились ему те майские праздники! Всю неделю дома просидел, никуда не ходил, даже в магазин, отговариваясь тем, что устал и хочет отдохнуть. Хотя истинной причиной была она, Маринка. Не желал, даже случайно, встретить ее. Не хотел, чтобы соседки пальцами тыкали, посмеивались, вот, мол, ни с чем наш студент остался. А мать, не подозревая причины его домоседства, только рада была, что он все время дома. Была на удивление разговорчивой, чего за ней раньше не водилось. Как будто чувствовала, что недолго ей жить осталось. Что-то рассказывала, что-то объясняла, как будто спешила передать и воспоминания свои и какой-то жизненный опыт. Но, занятый собственными переживаниями, он не очень-то вслушивался в ее речи. Поступок Марины был необъясним, ставил его в тупик. Как такое могло произойти? Ведь они даже не ссорились. Он был уязвлен до глубины души. Как ни крути, получалось, что она предпочла ему, студенту, уже почти инженеру, человеку с высшим образованием, Тольку-тракториста!

"Ничего странного, - сказала мама, когда он, изнывая от беспомощного возмущения, все-таки выразил мимоходом свое удивление по поводу ее скоропалительного замужества. - Ты, вон, в аспирантуру метишь, дальше учиться хочешь, а ей гнездо вить надо, детей рожать". В большинстве своем деревенские девушки выходят замуж рано. И все-таки что-то было не так во всем этом, чудилось ему, что была еще какая-то причина в этой спешке. Мама качала головой, вздыхала, как ему казалось, жалея его - ну, что тут непонятного? "Женский век короток. Это тебе спешить некуда, мужчина и в сорок лет жених. Ты же сюда возвращаться не собирался?" Стать учителем физики в деревенской школе, когда забрезжил ничтожный, но все-таки, шанс остаться работать на кафедре? Ну нет! "Чего ж ей было ждать, время попусту терять? - пожала мама плечами. - Оно и к лучшему, - сказала. - Не пара вы с ней. Ты у меня умница, а ее только на медучилище и хватило". "В школе она хорошо училась, - слабо возразил Валентин. - Ты же знаешь, она из-за родителей в институт не пошла, они старые и она у них одна". "Ты у меня тоже один, но держать детей возле себя на привязи, большой эгоизм, - не согласилась с его доводом мама. - Дети должны дальше родителей идти, а главное, не их жизнь повторять, а свою строить. А какое в нашей деревне будущее? Одно и то же из века в век. Встань ни свет, ни заря, печь истопи, есть приготовь, со скотиной управься, потом на работу беги, с работы придешь, тоже у телевизора не расслабишься, как городские, хозяйство внимания требует". Она была, как всегда, права - права во всем права. Вернуться он не мог. И взять Марину в тот момент в город не мог, некуда. Да и не знал еще, где окажется после университета. Полагался на время - время все расставит по местам. Надеялся смутно, что в нужный момент все как-то само собой устроится. Вот и устроилось. "Что случилось, то случилось, назад не воротить, - вздохнула мама. - А жить дальше надо. Ты сейчас думай, как на кафедре остаться. Ты же не Толик, чтобы в навозе до конца своих дней копаться, вон, математик наш говорит, мозги у тебя золотые. Пробивайся в люди".

В последний день за полчаса до отъезда он все-таки увидел Марину - в медпункте. Стоя у окна в белом халате она смотрела на него сквозь стекло. Но он даже махнуть ей не мог, руки, как всегда при отъезде, были сумками заняты. Да и чего было махать после того, как она с ним так поступила? Он гневно отвернулся.

Давний и, казалось, уже позабытый, тот день начал проявляться вдруг в памяти во всех своих подробностях. Помнил, как шли с мамой к клубу, где останавливался автобус, помнил даже то, что в тот день изо всей деревни он один уезжал на станцию вечерним рейсом. Помнил стылый ветер и как от влажного воздуха ныли-гудели провода. И острое чувство неприкаянности, беспокойства и глубокого одиночества, давившее его в тот приезд, припомнилось. Тоскливо в деревне в такую дождливую ветреную непогоду. На улицах ни души. Народ отходил после длинных майских праздников сидя по домам. Хотелось уехать и уехать как можно скорее. Мысли о шумных улицах, залитых светом, о том, что он скоро снова окажется в толпе, зашагает к станции метро, подчиняясь общему людскому потоку, заживет своей обычной студенческой жизнью, приносили облегчение. В автобусе устроившись у окна, махнул маме рукой: иди, мол, домой, что стоять на ветру? Но она, конечно же, не ушла, переминалась с ноги на ногу, а рядом Дружок помахивал хвостом, задрав голову, тоже смотрел на него, пребывая в недоумении, - куда опять уезжаешь? Наконец, автобус тронулся, и мать, подняв руку, перекрестила его. Сделав круг у клуба, выехали на дорогу, и он снова увидел маму, уже идущую домой, она обернулась, снова помахала ему и снова перекрестила автобус, и его в этом автобусе.

Подъезжая к городу, он начал успокаиваться. Так и раньше бывало, где-то с середины пути мысли о доме, о деревне, о Марине начинали вытесняться мыслями, связанными с его городской жизнью. В городе все было по-другому, да и сам он там становился другим. Более самостоятельным, более уверенным, более энергичным. Каким, живя с мамой, наверняка бы не стал.

Девушки уже с первого курса университета начали проявлять к нему интерес. И позже, когда он начал работать, привлекательные, умные женщины, каких всегда достаточно среди преподавательского состава, часто давали понять, что совсем не прочь познакомиться с ним поближе. Иногда он и знакомился. Но поскольку был уже женат, сразу расставлял все точки над "и", никаких лишних надежд не подавал. Решительно пресекал всякие поползновения перейти дозволенные границы. А не получалось, обрывал связи. К сорока годам он ничего не собирался менять, жизнь и без того штука нестабильная. Взять хотя бы эти заграничные поездки, чтение лекций в чужих университетах, - он ни одной возможности выехать не упускал, - они выбивали его из колеи. А что оставалось делать? Несмотря на то, что семья небольшая, денег постоянно не хватало. У него и Светланы были высокие жизненные стандарты. Хотелось поменять квартиру на большую. Нужна была машина, автомобиль хорошей, престижной марки. Вся его энергия без остатка отдавалась работе. На всякие хобби время попусту не растрачивал, а отношения с женщинами рассматривалось им исключительно как физиология, удовлетворение физических потребностей - так уж устроен человек, что поделаешь. Поэтому все его любовные истории, если таковые вдруг приключались, как правило, начинались и заканчивались довольно быстро. Хотя были и исключения. Вот Анечка - уж сколько времени рядом. Ни на что не претендует, как будто даже счастлива тем, что имеет. А несколько лет назад довольно длительное время присутствовала в его жизни студентка по имени Руся. Вот там таилась немалая угроза, что в один прекрасный день их отношения вдруг выплывут наружу и все, конец его налаженному жизненному ритму. Тогда это его и возбуждало его и угнетало одновременно. Все-таки он вздохнул с облегчением, когда Руслана получила, наконец, диплом и уехала куда-то на север.

Интересно, а был ли кто-нибудь у Светланы? Возможно, да, но думать о таком она повода не давала. Впрочем, и далеко-глубоко в свою жизнь не посвящала. Мельком упоминались какие-то имена и фамилии людей, окружавших ее на работе, но он никогда их и в глаза не видел. Она никого в гости не приглашала, оберегала - так ему, во всяком случае, казалось, - его покой. Он много работал, писал статьи, книги, готовился к лекциям и не любил, когда в процессе работы его беспокоили, особенно дома, особенно незнакомые люди, пусть даже и коллеги его жены. Он ценил свое время и не желал тратить его впустую на какие-то посиделки. Нет, вначале, когда он только окончил университет, а Светлана еще училась, какие-то застолья, конечно же, случались. Но уже после первой заграничной командировки, карьера его резко пошла вверх, чем большинство приятелей студенческих лет похвастаться не могли, и старые дружеские отношения начали угасать, а новых близких друзей, находясь то в отъезде, то в постоянном труде, труде, требующем сосредоточенности и уединения, он не завел. Так уж сложилось, что поделаешь. Впрочем, нельзя сказать, что он стал таким себе человеком в футляре. Общения вполне хватало - с коллегами на работе. В том числе, и с женщинами. Да, женским вниманием он не был обделен. Но был всегда предельно осторожен, отношений своих напоказ, как некоторые другие, не выставлял. Достаточно было осознавать себя полноценным мужчиной, а хвастовство - оно никого до добра не доводило. Он был женат, преподавал в серьезном вузе, это тоже к чему-то обязывало. Ну, и помимо всего прочего, все-таки Светлану он любил и меньше всего хотел бы испортить их ровные отношения недостойными подозрениями и глупой ревностью. Ей совсем необязательно было знать, что и Анечку он тоже любил - за ее покорность и молчаливую преданность. И к недалекой Русе, неведомо какими путями попавшей в их серьезный вуз, какое-то время тоже испытывал определенные и очень волнующие, чувства. Но, слава Богу, головы никогда не терял. Как человек умный, он девиц, подобных Русе, даже слегка презирал. Как преподаватель таких не замечал, на зачетах и экзаменах редко выслушивал их ответы до конца. А уж вопросов дополнительных и вообще не задавал. Убедившись, что ничего путного не услышит, поднимал руку: достаточно. После чего выводил в зачетке каллиграфическим почерком: "удовлетворительно". Не потому, что их ответы на самом деле удовлетворяли его, а чтобы поскорее отделаться от присутствия вопиющей тупости рядом. Не желал тратить драгоценное время на идиотов, не желал повторно втолковывать им заведомо непостижимые для них вещи. На экзаменах он давал полную возможность высказаться, блеснуть знаниями, только умникам и умницам. За такую политику его все студенты любили - и плохие и хорошие. Руся стала невероятным исключением из правил - он ее заметил. Как-то, расхаживая от двери к окну, от окна к двери, он звучным выразительным голосом, но как всегда, почти на автопилоте, читал лекцию. "Бинарной операцией или двуместной операцией на множестве называется отображение..." И вдруг наткнулся на восторженный взгляд. Большие глаза, полуоткрытые губки. В перерыве она подошла к нему с каким-то дурацким вопросом. И он - впервые в жизни - начал что-то объяснять очевидной тупице. В ту знаменательную сессию она явилась сдавать экзамен последней. Разумеется, ничего не знала, но он почему-то был настроен необычно снисходительно. В самом деле, ее ли в том вина, что ее мозг не годился для понимания математических абстракций? Не каждому дано. Полепетав с минуту что-то невразумительное, она замолчала, а потом попросилась на пересдачу. Давайте зачетку, вздохнул он, "удовлетворительно". Мне не нужно... "удовлетворительно", помотала она головой. Можно я пересдам? Тебе и неуда много, хотел возмутиться он, но в глазах Русланы блестели слезы. Это неожиданно сделало ее совершенно неотразимой. Он согласился. Когда она пришла к нему в кабинет на пересдачу, в ее зачетке лежала записка. Я вас люблю. В глазах снова слезы. Вся как на ладони в своей коротенькой юбчонке. И лифчика не было под тонкой трикотажной кофточкой. Он не устоял. Но это все было после, после.

А в самом начале была Марина, как это называется, его первая школьная любовь. Казалось, все очень серьезно и так по-настоящему... Вспомнилось вдруг, как перед экзаменом по литературе она пришла к нему домой за конспектами. У него всегда были прекрасные конспекты, что в школе, что в университете, почерк четкий, все правила и определения выделены красным цветом, по бокам широкие поля для дополнений и заметок. Когда Маринка постучала в дверь, он как раз занимался. В большой комнате на круглом столе были разложены тетради и книги, и он, улегшись на стоящий рядом диван, просматривал то одно, то другое произведение, перечитывал, чтобы освежить в памяти, некоторые страницы. Конечно же, с появлением Марины он уже не читал. Сел рядом, потянул ее к себе, коснулся губами щеки. Она с готовностью подставила лицо. После долгого поцелуя он вдруг начал непослушными пальцами расстегивать верхние пуговицы ее кофточки. Потом снимал еще что-то... И хотя сто раз до этого видел Маринку на берегу речки в купальнике, ничего подобного еще не испытывал. Молочная белизна нежной кожи ударила в глаза, показалась просто ослепительной, а глядя на розовые соски, похожие на две маленькие землянички, он окончательно потерял голову. Ты что, ты что, испуганно зашептала Марина, одновременно и отстраняясь, и повинуясь ему. Дальше все происходило как будто не с ним. Только чужие - не его - руки могли действовать так решительно и смело. Стоял май, все цвело за окнами, солнце светило ярко и празднично, дробясь радужным семицветьем на хрустальных бокалах в низком серванте. Марина пришла и на следующий день - "готовиться к экзаменам". Какая уж там была подготовка...

Но экзамены все-таки были сданы, за ними последовало поступление, потом отъезд.

Она уехала в районный центр, учиться на медсестру, он - в далекий чужой город. Поначалу оба ждали каникул, как манны небесной, приехав, использовали любой предлог, любую возможность остаться наедине. К концу учебы он немного поостыл, уже не считал ее своею единственной до конца дней, появились на горизонте и другие девушки, но его уверенность в том, что Марина принадлежит ему и только ему, была почти абсолютной. Пока вдруг, приехав однажды на майские праздники, он не узнал, что она замужем. Предательство - вот как это называлось. Необъяснимое, и от того еще более подлое.

Потом и он женился. Тоже - вдруг, неожиданно даже для себя. Свадьбы не устраивали, просто расписались в районном загсе в присутствии свидетелей, Ваньки Шестова - с его стороны, и тощей дылды Альбины - с ее. Случилось это в июне, сразу после госэкзаменов. "Как же так, без свадьбы? - опешила мама, когда он позвонил ей накануне, сообщить о том, что завтра они со Светланой идут регистрировать свой брак. - Я деньги столько лет собирала..." Ей хотелось, чтобы все у него было как надо, самым лучшим образом. "Позже отпразднуем, - попытался он ее успокоить. - Сразу все и отметим, и окончание института и все такое прочее. И ты приедешь...". "Да какое там "приедешь", - вздохнула мама. - Хозяйство на кого оставишь?" "Тетя Лена присмотрит". "Не сможет она. Только что из больницы, катаракту оперировала. Ну ладно, там видно будет. Я что хочу спросить, - переключилась на другое мама. - Девушка та самая, что на фотографии?" "На какой фотографии?" - не понял он. "На той, которую ты дома оставил, - объяснила мама. - В снегу вы там обнимаетесь. Она?" - Валентин уже и думать забыл про этот снимок. Думал, потерял где-то. Оказывается, дома забыл. "Она. Света. Студентка, на четвертый курс перешла". "Славная девушка! - мама тихонько засмеялась. - Представить себе не можешь сынок, как я рада!" "Света, и в самом деле, очень хорошая", - согласился он. "А жить-то, жить где будете? - последовал новый вопрос. - Если снимать комнату будете, я помогу". Она всегда готова была прийти ему на помощь, отдать последнее. "Да нет, мама, не будем снимать ничего. У нее своя квартира, от бабушки осталась". "Ой, как хорошо-то! - снова радостно выдохнула мама. - Ну, дай Бог вам счастья... Жаль, конечно, что без свадьбы... ну да ты прав, потом отпразднуем". Еще какие-то вопросы задавала. Вот только про любовь не спросила, понимала, тут проза жизни, а не романтические чувства - слишком внезапно решился этот вопрос. Он о Светлане и словом не обмолвился в свой последний, майский, приезд. Потому что тогда и сам еще не знал, что так все сложится. Наилучшим для него образом, как считала мама. Она к концу учебы постоянно намекала, что лучший выход в его положении - жениться на городской девушке. Только решив вопрос с пропиской, он мог остаться в университете, на кафедре. Знакомых девушек к концу учебы было много, но попробуй, найди среди них такую, чтобы и нравилась, и прописку могла устроить. "Ты умница, вот господь Бог и послал тебе Свету, - радовалась мама. - Значит, достоин занять то место, о котором говорил". Он не спорил. Конечно, достоин, все годы вон как напрягался. И со Светланой повезло, она оказалась такой же, как и он сам, честолюбивая, мечтающая о карьере. А главное - главное, у нее была своя квартира.

В круговерти событий того лета мысли о Марине отступили, обида притупилась. Права мама, все, что ни делается - к лучшему. Марина была частью его старой, школьной жизни, а он, поступив в университет, активно осваивал новую реальность, в которую его сельское увлечение, как ни трудно было в этом признаваться, как-то не вписывалась. Возвращаться он не собирался, а Марина не могла - или не хотела - бросить родителей. Тупиковая ситуация. Он об этом не раз задумывался, но никак не мог отыскать решения, которое казалось бы ему правильным. Да, Марина все годы учебы стояла у него на первом месте, но - на первом месте там, дома, куда он ездил на каникулы. Там он и дня без нее прожить не мог. В городе же угол зрения странным образом менялся. Образ Марины начинал бледнеть, когда рядом оказывались другие девушки. Более современные. Не такие закомплексованные. С ним училась мурманчанка Людмила, которой он явно нравился. Он тоже не смог остаться равнодушным к ее белой коже, и голубым глазам. Да и все остальное у нее было на месте. Один недостаток - так же, как и он, Людмила жила в общежитии. (Впрочем, позже этот недостаток превратился в большое достоинство - не надо было далеко ходить). А то, что и она не рассматривала его как окончательный вариант, делало ее еще более привлекательной. Людмила, хотя и была в него влюблена, как и он, головы не теряла, и не скрывала, что любовь - любовью, а семейное счастье лучше строить на трезвом расчете. Талант математика ее не подвел, уже на третьем курсе она переехала жить в другой конец города, став женой и помощницей городского депутата. После чего перевелась на заочное отделение. Потом были свидания с взбалмошной Катей из педагогического, а после того, как и Катя вышла замуж за парня из Ирана, он некоторое время встречался с Олесей из Киева.

Со Светой Валентин познакомился лишь на пятом курсе. В начале декабря Ванька Шестов, с которым они жили в одной комнате, предложил поехать в лес с группой из городского туристического клуба. Народу собралось много. Сойдя ранним утром с электрички на крошечной станции, они на лыжах отправились к базовому домику, где собирались оставить вещи и передохнуть. Когда домик уже был в поле зрения, идущая впереди Валентина девушка вдруг начала падать - на небольшом склоне тяжелый рюкзак потянул ее назад, и она, потеряв равновесие, свалилась на спину, неловко вывернув лыжи. Он бросился на помощь, помог подняться. "Не ушиблась? С ногами все в порядке?". К счастью, обошлось без травм и ушибов. Пока он ее поднимал, Ванька Шестов радостно клацал затвором фотоаппарата, с которым никогда не расставался. Кто знал тогда, что фотография станет его профессией! Это сейчас Шестов знаменитость, выставки устраивает, а тогда он просто изводил Валентина своим постоянным клацаньем.

Девушка показалась ему симпатичной. Розовые от морозца щеки, русые волосы, выбивающиеся из-под серой, в тон глазам, шапочки... милая мордашка. У самого домика она сообщила, что у нее в термосе кофе. Он достал из рюкзака кружку, с чего отказываться? Потом весь день они то и дело оказывались рядом. Он узнал, что ее зовут Светлана, и что она тоже студентка, учится на третьем курсе и очень любит кататься на лыжах. По возвращению в город, при выходе из электрички, сунула ему в руку бумажку с номером своего телефона. Он спрятал ее в карман, не особо надеясь на продолжение знакомства. Может быть, никогда бы и не позвонил, если бы Шестов не сделал фотографии того похода. "Ну, просто любовная сцена из фильма, - хмыкнул, разглядывая снимок, на котором Валентин поднимал (а казалось, ласково обнимал), запорошенную снегом Светлану. - Голову на отсечение, подаришь ей этот снимок, и она - по крайней мере, на одну ночь, - твоя". "Проверим", - смущенно усмехнулся Валентин. Спустился вниз к телефону-автомату и позвонил. Светлана с неожиданной готовностью откликнулась на его предложение пойти в кино. И фотографии ей очень понравилась. "Можно я возьму вот эту себе?" - показала пальцем на снимок, где они пили кофе, стоя у сосны. Снимок удачный, в профиль Светлана казалась почти красивой. Да хоть все, кивнул он великодушно. Надо будет, Ванька еще напечатает. Сошлись на том, что он оставит себе одну, ту самую, где у него, по словам Шестова, вид "героя-любовника, сжимающего в своих объятиях очередную жертву", а она возьмет остальные. После кино Валентин отправился ее провожать, и тут, по дороге, выяснилось, что Света живет в престижном краснокирпичном доме. С родителями и младшей сестрой. Но это временно, объяснила туманно, пока учится. Как и все, надеется найти мужа с квартирой, усмехнулся он про себя, никто не хочет жить с родителями. Таким было их первое и последнее, той зимой, свидание. На Новый год он, как всегда, поехал домой, и зимние каникулы, как всегда, провел с Мариной. Снова вспомнил о "серой шапочке" лишь после майских праздников, когда страстно захотелось развеяться, хотелось забыть о том, как подло с ним поступила Марина. Вот так взять и одним махом перечеркнуть все, что между ними было! Хотелось отомстить ей таким же пренебрежением, показать, - может быть, не столько ей, сколько себе, - что на ней свет клином не сошелся, что у него тоже имеется запасной вариант, и даже не один... многие девушки просто мечтают о том, чтобы он обратил на них внимание! Вот... вот, например, Светлана. Он позвонил ей и предложил встретиться. Они погуляли по городу, благо погода стояла теплая, даже жарковато для мая. Ели мороженое в каком-то кафе. Пытаясь заглушить неприятное сосущее чувство, он рассказывал о своих планах, намекал на то, что у него есть возможность остаться в университете, говорил, что собирается писать кандидатскую диссертацию, даже знает тему... Света внимательно слушала, кивала серьезно, соглашаясь, да, да, пока молодой, пока ничего не забыто, надо идти дальше, нельзя останавливаться на достигнутом. Она не говорила о деньгах, о том, что нужно мужчине нужно зарабатывать, чтобы содержать семью, о том, что нужно как-то добывать квартиру, как многие другие девушки, нет, она его действительно понимала и поддерживала. Сколько еще встреч было, прежде чем он сделал ей предложение? Очень немного. Перед госэкзаменами он пригласил ее в кино и там, перед началом сеанса, в фойе, слегка охрипшим, неестественным голосом сказал: а давай поженимся. Он ожидал смеха, удивления, презрительной гримасы - чего угодно, только не согласия. Но Светлана, внимательно посмотрев на него - не шутит ли? - вдруг улыбнулась и ответила: давай. И уже в следующее воскресенье он, с букетом сирени, шел к ней домой делать официальное предложение. Родители встретили его благосклонно. Он был не самым плохим вариантом. Да, конечно, придется прописывать, но с другой стороны, без пяти минут молодой специалист, и такой симпатичный, положительный, а дочь у них, что скрывать, хотя и умная девочка, но совсем не красавица.

Получив диплом, Валентин на несколько дней вырвался к матери в деревню. Нельзя было не порадовать маму. Все-таки она столько сделала, чтобы он получил эти корочки. Светлана осталась в городе, у нее как раз была практика, начало которой никак нельзя было пропустить. Решили, что вдвоем съездят в деревню в конце лета. Оказавшись дома, он понял, что приехал не зря. Сам радовался, глядя, с каким трепетом держит мама в руках его диплом. Обычно никому не звонившая, она в те дни то и дело подходила к телефону. Ближним и дальним родичам, и всяким знакомым сообщала, поговорив предварительно минуту-две о разных мелочах, вот, мол, закончил. С отличием. За деланным безразличием таилась гордость. Потом, после паузы, следовала вторая, не менее важная новость - женился. Когда-когда! Счастливый взгляд в сторону сына - они, молодые, сейчас все успевают! Да есть, есть, где жить, с квартирой взял. Конечно, это важно! Еще как важно - теперь его на кафедре оставляют. Вот так, аспирант. А потом она, как всегда, провожала его на автобусную остановку, и он, приобняв ее за плечи, торопливо чмокнул на прощанье в щеку, не зная еще, что видит свою мать живой в последний раз.

Ее не стало в августе того же года. Хрупка человеческая жизнь.

Вместе с другими она допоздна ворошила зерно на току. Одуревший от уборочной, от жары, пыли и круговых рейсов, шофер грузовика не заметил работающих позади машины женщин, и вывалил на них сверху кузов пшеницы. Засыпанных тут же раскопали и вытащили, троих привели в чувство, но мать пробыла в завале дольше других, и ее спасти не удалось. Валентин действительно, как и обещал матери, приехал в то лето еще раз - проститься. Один. Свету брать на похороны не захотел.

Валентин Юрьевич огляделся. Вот здесь, в этом просторном дворе у старого дома были поминки. На этом же дворе он и с Толиком виделся в последний раз. Тот тоже - и на похоронах, и на поминках был один, без жены. Не обижайся, пробубнил, Марина в больнице, лежит на сохранении. Но Валентину было не до обид. Похороны, с вещами старыми разбирался, ездил в район, какие-то справки оформлял. Голова шла кругом. Домик, в котором они с матерью столько лет прожили, принадлежал совхозу, и надо было его срочно освобождать. Надо было что-то делать с хозяйством, куда-то вывозить вещи... просто непосильная задача для молодого, убитого горем человека. Если бы не тетя Лена, и не Толик, что бы он делал? Да и дальняя родня в стороне не осталась. Каждый помог, чем мог. Кто-то что-то купил из их немудреного имущества, а кто-то и так денег дал.

Смерть матери поставила последнюю точку. Он не хотел больше возвращаться в свою прежнюю жизнь, и - не возвращался. До сих пор. Лишь четверть века спустя он снова здесь. Бродит по старому саду, смотрит, как когда-то давно, на вечерние пламенеющие облака над речкой и снова превращается в того маленького мальчика, который летел с верхушки старой, занимающей целый угол сада, яблони. Он потрогал уголок рта, где до сих пор сохранился едва заметный шрам. Здорово он тогда навернулся. А там, у сарая, закапывая умершего котенка, случайно разрубил себе лопатой ногу. Крови-то было! Он верещал, как испуганный кролик, пока тетя Лена тащила его к бочке с водой, обмывала керосином и бинтовала рану. За садом начинался огород, где он когда-то помогал бабушке Василисе сажать и выкапывать картошку. Как же он ненавидел тогда эту работу!

Внезапно хлопнула калитка, послышались чьи-то голоса, и Валентин Юрьевич поспешил вернуться во двор, готовясь к встрече с двоюродным братом. Но это был не Толик. Два здоровых парня в рабочей одежде и крепко сбитая девушка в кофточке поверх летнего сарафана, увидев его, поздоровались и притормозили у ворот, с любопытством оглядывая гостя. Он стоял у крыльца, тоже не зная, что сказать.

- А где бабушка? - спросила, наконец, девушка.

- Бабушка? - не сразу понял он. А, это к тете Лене. - Она в сарае, - добавил поспешно.

- Бабушка! - позвала девушка, решительно обходя его. - Мы уже здесь!

Дочь Толика, с некоторым запозданием сообразил Валентин Юрьевич. Ну да, на него и похожа. Он открыл рот, но представиться племяннице не успел, к воротам подъехала машина. Это уже наверняка Толик. И в самом деле, он Поседевший, покрупневший, но не узнать его было невозможно. Та же улыбка, те же яркие глаза на загорелом лице. Вот только поведением своим он уже мало походил на молчаливого парня времен их юности.

- Ну, и где тут гости? - поинтересовался басом, по-хозяйски широко распахивая калитку. Валентин Юрьевич шагнул навстречу. Обнялись.

- Вот, парни, это и есть ваш двоюродный дядька, - обернулся Толик к стоящим у крыльца парням. - Это сыны мои, Колян и Иван, в этом году армию отслужили. Близнюки, хоть и не похожи. Разнояйцевые, говорят.

- Сыновья? - не смог скрыть удивления Валентин, оглядывая парней. - А я думал, у тебя одна дочь. Тетя Лена писала когда-то...

- Это у тебя одна дочь, - усмехнулся двоюродный брат. - А у меня две дочки и два сына.

- Четверо? - Едва поверил пораженный невероятной новостью Валентин Юрьевич.

- Четверо, - кивнул довольный произведенным эффектом Анатолий. - Сам знаю, что мало, но больше Бог не дал.

- А Марина где? - спросила тетя Лена, подходя ближе и вытирая руки висевшим через плечо вафельным полотенцем.

- Будет, - успокоил мать Толик. - Задержится чуток. А Варя не приедет. Она в Логунцах живет, - объяснил Валентину, - далековато отсюда. Да и детей вечером не оставишь. Замужем она, двое детей уже. Обещала завтра подъехать.

Варя - вторая дочь, понял Валентин Юрьевич. Да. Удивил его Толик, удивил. Вырастить четверых... И стыдно, стыдно, что он не знал. И подарков никаких не привез.

- Давайте на веранду, - взглянув на небо, сказала тетя Лена. - Дождь накрапывает. Что за лето такое, что ни день, то дождь.

- Так это же хорошо, бабушка, поливать не надо, - откликнулась Настя. - И трава не выгорела, еще зеленая на выпасе. Экономия корма.

- Разумница ты наша, все-то знаешь. Только о лошадях да овечках своих и заботишься, а мне каково будет картошку с моим радикулитом по грязи копать? - вздохнула тетя Лена.

- Ой, баб, да выкопаем мы твою картошку, - отмахнулась Настя. - Каждый год копаем.

Столько лет прошло с тех пор, как он уехал, а здесь те же разговоры - картошка, огород, овечки... средневековое хозяйство. Нет, хорошо, что он в город перебрался, подумал Валентин Юрьевич, с некоторой жалостью взглянув на тетю Лену, которая в свои семьдесят вынуждена держать скотину и работать на огороде. Тем же занят и Толик, и так же будут жить его дети, если ума дальше учиться не хватит. А не хватит, если дети в отца. Невозможно даже представить, чтобы Светлана копалась в земле. Не говоря уж о дочери. Слава Богу, он сумел обеспечить им достойное существование. Они и пол-то редко моют - два раза в неделю приходит женщина со странным именем Пася и делает уборку.

- Ну-ка, парни, быстро раздвигайте стол, - распорядилась тетя Лена. - У меня все готово, и салат и картошка. Знала бы, что гости будут, курицу бы отварила. Ваня, неси-ка колбасу из холодильника, да не ту, что отец из города привез, а домашнюю. Коля, хлеб режь.

- А мы пока покурим, - сказал Анатолий.

- Какие перекуры, - рассердилась тетя Лена. - Если руки свободны, поправь забор около сарая, вчера соседская коза в сад лезла под сеткой, хорошо, Мальва прогнала, навела б она мне порядок в огороде. А ты, Валентин, садись, рассказывай про свою жизнь столичную.

- Про столичную жизнь и я хочу послушать. Забор подождет, - тут же опустился на деревянный диванчик и Анатолий и закинул нога на ногу.

Валентин Юрьевич помолчал, подыскивал слова. Скрывать свои достижения не хотелось, да что там, так и подмывало похвастаться - и большой квартирой, и новой машиной, работами своими... Но с другой стороны, хвастовство в данной ситуации, пожалуй, ни к чему хорошему не приведет. Зная о том, что он работает в престижном вузе, сколько всяких знакомых и знакомых знакомых пыталось пристроить своих детей в университет. А здесь не просто знакомые - родственники. Двое парней после армии, плюс заканчивающая школу племянница. Вполне вероятно, что кто-то из них, узнав о возможностях дяди, захочет переместиться из деревни в город...

- Да, вроде бы, нормально, - начал осторожно. - Лекции читаю, студентов учу.

- Видали, парни? Дядька у вас знаменитый профессор, а вы на ферме быкам хвосты крутите! - шутливым тоном произнес Анатолий.

Вот, начинается. Явно, закидывает удочку.

- Да какой из меня профессор, - улыбнулся. - Да еще знаменитый...

- Не скромничай, - хлопнул его по плечу брат. - Слыхали про твои достижения, знаем.

- Откуда? - изумился он.

- В интернете, брат, сейчас обо всем и обо всех пишут. И разведки не надо, без того все тайны известны. Теперь вместо старых кэгэбистов журналисты работают. Как только писулю от тебя получили, Колька мигом в сеть залез и всю информацию о тебе собрал.

- У вас есть интернет? - еще больше изумился Валентин Юрьевич.

Племянники с ухмылкой переглянулись. Фу-ты, в самом деле, глупый вопрос. Ну, интернет. Что тут такого? Сейчас и на Северном полюсе может быть интернет, достаточно иметь спутниковую антенну. Но - как-то не вязались полуфеодальная жизнь, а главное, туповатые лица парней, с новейшими технологиями.

- А семья как? - раскладывая вилки, выручила его новым вопросом тетя Лена. - Ты про семью-то больше расскажи.

- Жена работает, а Лиля учится, студентка еще.

- Где учится? - спросила Настя, вываливая из кастрюли на большое блюдо исходящую паром картошку.

- В художественном училище.

- Здорово! - восхитилась племянница. - Наверное, хорошо рисует? Художником будет.

Вообще-то он не знал, станет ли его дочь художником. Хотя способности, несомненно, присутствуют, ориентиры не те. Лиля с ним не очень-то откровенничает, но к ней часто приходят друзья и, сидя в своем кабинете, сквозь тонкую стенку он слышит их разговоры, так что более-менее в курсе жизни дочери. Об искусстве они почти не говорят, все крутится у них, главным образом, вокруг парней, и всяких тусовок-презентаций. Перемывают кости знакомым и подругам, кто с кем и почему. Тот женился, этот развелся. Но этого он, естественно, Насте рассказывать не стал. Сказал: поживем - увидим.

- Вот, Настена, - кивнул в сторону брата Анатолий. - Бери пример. Надо женскую профессию приобретать, а не с кроликами да лошадьми возиться.

- Чем тебе ветеринарный техникум не нравится? - Настя бросила на отца сердитый взгляд.

Ага, девочка уже определилась. По тону ясно - упрямая, как сказала, так и сделает. Уже легче. Одно дело, отказывать чужим людям и совсем другое - родственникам.

- Женскую работу подбирать надо, - повторил Анатолий, но уже не так уверенно. - Ветеринаром быть и мужику нелегко. Опасная профессия. Вон, Таньку Боброву бык на рога поднял, зубы передние выбил, живот пропорол. Еле спасли. Ты этого хочешь?

- А чего она, дура, к нему в загон полезла? - уперла руки в бока Настя. - В цепи он, видите ли, запутался. Как запутался, так бы и распутался. Это ж элементарная техника безопасности - не суйся туда, где и без тебя управятся.

- Упертая, - с плохо скрытым восхищением покачал головой Анатолий. - Объясни, хоть ты ей, что значит хорошее образование.

- Ты слушай, слушай отца, - стала на сторону сына тетя Лена.

- Сказала же, в ветеринарный поступать буду, - отрезала Настя и повернулась к гостю. - А, правда, что вы с папой и мамой в одном классе учились?

- Вроде того, - улыбнулся Валентин Юрьевич. Настя начинала ему все больше нравиться. Своей неугомонностью и умением добиваться своего. Он и студентов больше таких, вот, любил, шустрых, сообразительных, а не старательных тугодумов, чугунной задницей высиживающих высокий балл.

- Ну и как он учился? С первого класса в институт готовился?

Естественно, хотел было пошутить Валентин Юрьевич, но ответить не успела - на фоне тихого шелеста дождя послышался стук каблуков.

- Вот и Марина, - сказала тетя Лена.

Валентин Юрьевич оглянулся, чувствуя, как чуть сильнее забилось у него сердце. Он, сам того не осознавая, давно уже поглядывал на распахнутую настежь дверь, и, отвечая на вопросы, постоянно прислушивался к шуму на улице. Узнает его Марина или нет? А он Марину после стольких лет? Деревенские женщины стареют быстрее, чем городские. От солнца, ветра, от работы в саду и огороде. Если при этом еще и выносить, родить и вырастить четверых, пройти через все эти бессонные ночи, детские болезни... такое не может не отразиться на внешности женщины. Но ему почему-то очень не хотелось, чтобы Марина превратилась в крепкую деревенскую тетку в застиранном халате, хотя, если вдуматься, ему-то какое до этого дело? Особенно сейчас, после стольких лет. То, что связывало их когда-то, давным-давно кануло в лету.

Женщина, вошедшая на веранду, молодости, конечно, не сохранила, но выглядела совсем неплохо. Марина поправилась, но немного. Длинные раньше, темные волосы теперь были ровно подстрижены чуть ниже ушей. Похоже, она совсем недавно побывала у парикмахера. Может быть, даже сегодня - уж слишком ухоженной казалась ее прическа. Из-за этой прически она чем-то смахивала на Мирей Матье в возрасте. А может быть, ему все это только казалось, при вечернем освещении. Но одета была в белую футболку и джинсы, а не в какой-то там халат. Лишь загорелые руки, особенно кисти рук с коротко остриженными ногтями, выдавали близкое знакомство с физическим трудом. Он приподнялся, не зная, как поступить, что и как сказать, чтобы все выглядело непринужденно и естественно, и нужно ли обниматься-целоваться. Но ничего такого от него не потребовалось. "Здравствуй", - спокойно кивнула ему Марина, поставила в угол раскрытый зонт, после чего уселась на пустой стул рядом с мужем и, оглядев стол, стала накладывать на свою тарелку всего понемногу. Ее спокойствие почему-то задело Валентина Юрьевича. Нет, он совсем не хотел видеть фальшивой радостной улыбки на ее лице, но и такого полного равнодушия к собственной персоне не ожидал. Она вела себя так, словно он был чужой, малознакомый человек, случайно оказавшийся с ними за одним столом. Впрочем - впрочем, так оно и было.

- Ну, кроме Варьки с Серегой, кажись, теперь все в сборе, - Анатолий, поднял бутылку и наполнил рюмки. - За встречу!

Обычно Валентин Юрьевич водки не пил, предпочитал хорошие вина, мог себе позволить, но здесь отказаться не решился. От одной рюмки ему, пожалуй, ничего не сделается. Только бы это был не самопал какой-нибудь...

Марина, едва пригубив, поставила рюмку на стол. Но ела с аппетитом. Он, обычно раскованный, умевший говорить в любой компании на любые темы - годы работы среди студентов научили, - чувствовал внутреннее напряжение, и никак не находил повода к ней обратиться. Наконец, спросил об одноклассниках, кто где, кто и чем занимается. Она подняла на него взгляд, но ответить не успела.

- Да не так уж много здесь наших и осталось, - сказал Анатолий. - Ярошенко в Логунцах завхозом в районной поликлинике работает, Зойка Борщова там же, глазным врачом. Семенов милиционером. Ну, Сомова ты видел... Лялина здесь, нигде не работает. Дома сидит. Только ты к ней лучше не ходи, - поднял предостерегающе палец. - Спилась баба.

- Не может быть! - вырвалось у Валентина Юрьевича помимо воли.

Невозможно было поверить, что Лялина, которая играла Софью в "Горе от ума" и Белоснежку в школьных спектаклях, симпатичная смешливая девчонка с длинной косой, душа компании вдруг непостижимым образом превратилась в опойку, алкоголичку.

- Вот именно, - кивнула тетя Лена, - компании эти ее и сгубили. Вышла замуж за парня, с которым в педучилище училась, только бросил ее муж из-за пьянки этой. Вернулась сюда.

- Остальные поразъехались, кое-кто и умер уже, - помолчав, продолжил Анатолий. - Помнишь, Лыкова? Зимой схоронили. Давление, давление, а потом раз - инфаркт. Пошел в баню, хотел попариться. Ну, и... Пока "скорая" из Логунцов доползла, умер.

Все снова примолкли на какое-то время, они - вспоминая того Лыкова, какой все эти годы топтал землю рядом, какого знали всю жизнь, он - толстого рыжего парня, с которым не раз ходил на рыбалку. В младших классах они даже дружили, на великах ездили купаться, и за ягодами в Дальнюю рощу. И вот - не увидит его больше никогда. Как и многих других, кого знал когда-то. От этой мысли почему-то неприятно сжалось сердце. И Лыкова было жаль, и себя почему-то. У него ведь тоже давление. Впрочем, кто сейчас абсолютно здоров? Особенно, из живущих в больших городах с их загазованностью. Опять же питание, консерванты эти, всякие вредоносные Е-добавки... Ну, нечего раньше времени себя хоронить, одернул себя мысленно. Как раз у него-то все хорошо, несмотря на небольшие проблемы со здоровьем. Он еще сделает кое-что. Жизнь его пока еще продолжает набирать обороты, разве нет? Вот, опять приглашают в Штаты лекции читать. Письма шлют отовсюду, торопят с учебником, которого ждут. Он очень даже востребован. Ему еще очень многое нужно сделать.

- О чем это ты так задумался? Никак, задачу математическую решаешь? - услышал он насмешливый голос тети Лены. - Я тебя уж второй раз спрашиваю, жену-то чего не привез? Стесняешься нас, деревенских, что ли?

Тут следовало бы отшутиться, сказать что-нибудь вроде того, что ему стесняться нечего, поскольку он и сам деревенский. Девяносто процентов населения этой страны, если поскрести, окажется того же происхождения, но он никак не мог взять верного тона среди этой, самой родной ему по крови, и в то же время, совершенно незнакомой, - ну, за исключением разве что тети Лены, - совершенно чужой семьи с ее чужой жизнью.

- Да нет, - пробормотал неловко. - Просто не получилось как-то...

Обычно он за словом в карман не лез, умел поговорить, и пошутить, особенно красноречив бывал в компании женщин, а сегодня его словно выключили.

От водки все это, подумал он. Вино бодрит и радует, водка же всегда действовала на него угнетающе. Потому он ее даже в компаниях никогда не пил. Лучше ничего, чем сивуху.

- Какие планы на завтра? - поинтересовался Анатолий.

- Какие у него планы могут быть? - с упреком взглянула на сына тетя Лена. - Это у тебя день и ночь всякие планы. Человек в гости приехал, не на работу.

2

На следующий день сразу после завтрака Валентин Юрьевич засобирался на кладбище.

- Попутно на наш старый дом посмотрю. Кто там сейчас живет?

Тетя Лена, изучавшая инструкцию удобрения для овощей, которое привез ей вчера Анатолий, бросила на него удивленный взгляд поверх больших старомодных очков.

- Так давным-давно уже нету вашего дома, снесли.

- Как снесли? - застыл он. Новость показалась удивительно неприятной.

- Так все ж финские домики снесли. Они же ремонту не подлежат. Не каменные. Дерево, опилки... сгнили. Там же речка близко, сыро.

- И что там теперь?

- Да в тот же год и распахали все, сад там заложили, яблони посадили. А потом, в девяностых, землю распаёвывали, сад этот тоже на части поделили.

- Частная собственность, теперь, значит? И кому принадлежит?

Тетя Лена махнула рукой:

- Да как было ничье, так ничье и осталось. Кое-какие участки дачники купили, а остальное позаброшено, запущено, все травой заросло. - Сняла очки. - Хочешь, с тобой на кладбище пойду?

- Да нет, я лучше один...

Она покивала головой, соглашаясь. Спросила только:

- Найдешь? Мы там оградку сделали, скамейку поставили. Сирень посадили, белую. Мать твоя очень ее любила. Большой такой куст, с центральной дорожки сразу увидишь.

Валентин Юрьевич опустил глаза. Кольнуло чувство вины. Все эти вещи должен был сделать он. Сделать оградку и скамейку, посадить цветы. Но не сделал, хотя и собирался, действительно думал это сделать. Не сразу, но - обязательно. Но даже на сорок дней приехать не смог. Той осенью его, молодого специалиста, сразу же отправили на стажировку в Европейский университет. Нужно было срочно оформлять документы, а потом так же срочно выезжать. Он горько сожалел о том, что мама уже никогда не узнает об этом. Как бы порадовалась за него.

- Цветов нарви, - уже вслед подсказала тетя Лена. - Там, в палисаднике, какие понравятся.

Ну да, верно, здесь букет в цветочном магазине не купишь. Валентин Юрьевич сорвал несколько крупных астр и вышел на улицу. Теплое серое утро было под стать его тихо- грустному настроению. Он снова шагал по знакомым улицам и, странное дело, сегодня они уже не казались ему пустыми и заброшенными. Здесь шла своя жизнь. По дороге встретились две женщины с тяжелыми сумками - шли то ли из магазина, то ли с автобусной остановки. Поравнявшись, примолкли, окинули любопытным взглядом. В деревне с каждым принято здороваться, но он чувствовал себя здесь чужаком, а потому, опустив голову, молча, проследовал мимо.

Сельское кладбище стало больше. Валентин Юрьевич долго бродил по дорожкам, всматриваясь в кресты и плиты, прежде чем нашел могилу матери. Она была почти в центре - значит, кладбище с той поры увеличилось вдвое. Деревня пустела, кладбище росло. Но здесь, во всяком случае, еще хоронят, а не кремируют, подумалось. Почему-то не нравилась ему мысль о кремации. Когда прах человека развеивается над землей, куда, вот так придешь, чтобы побеседовать - пусть мысленно - с дорогим тебе человеком? Слава Богу, здесь есть еще кому ухаживать за старыми могилами. Он мысленно поздоровался с мамой и извинился за свое долгое отсутствие. Собирался произнести свои слова вслух, но, даже откашлявшись, не смог избавиться от жесткого кома в горле. Положив на могилу цветы, присел на скамейку и вгляделся в маленькую фотографию. Мама на ней была совсем молодой. Намного моложе, чем он сейчас. И вот ее нет. Давно нет. Ушла внезапно, не простившись, так и не увидев ни жены его, ни своей внучки. А может, она все-таки видит их, знает, как они живут? Сейчас он жалел, что не может считать себя верующим человеком. Верующему куда легче переживать такие вот минуты. Легче жить и, наверное, легче умирать. Прочитать бы сейчас какую-нибудь молитву, вот только он не знал ни одной. Никто не учил его молиться. К тому же, его математический склад ума всегда плохо воспринимал то, чего нельзя было подтвердить доказательством. Но сейчас ему внезапно, как никогда, остро захотелось верить, просто верить, безо всяких доказательств, что покинув этот мир, дорогие нам люди, не исчезают бесследно. Что, отбыв земную повинность, лишь тело превращается в прах, а энергетический сгусток, именуемый душой, летит куда-то ввысь, и присоединившись к сонму себе подобных, наблюдает оттуда, из синей сини, за мельтешением оставшихся внизу. Верить, что возможно, когда-нибудь они снова будут вместе, рядом, в одном пространстве, в одном измерении. Он взглянул вверх. Слышишь ли ты меня, мама?

Небо снова затягивало тучами, несколько капель, словно предупреждая о надвигающемся дожде, упало ему на лицо, и Валентин Юрьевич поднялся.

На обратном пути он решил зайти в школу.

Рядом со школой располагался небольшой домик - сельский медпункт. Здесь, на скамейке перед крылечком он провел немало минут, да что там, минут - часов, ожидая, пока закончит работу Марина. Он еще учился, еще был студентом, а она уже работала. Вернулась после учебы домой, здесь требовалась медсестра, кроме того, не захотела своих старых родителей одних оставлять. С этим домиком было связано достаточно много воспоминаний. Больше - приятных. Впрочем, были и не очень приятные... их последняя встреча, например. За день до отъезда он пришел к Марине в медпункт. На улице была холодрыга, мело, зима в разгаре. Поэтому он и решил подождать внутри, хотя и не любил находиться среди больных людей. Да и вопросов идиотских, не любил. Если народу было много, обязательно находилась какая-нибудь сердобольная душа, которая спрашивала, не заболел ли он, часом? Но в тот раз у кабинета Марины никого не было, хотя до конца рабочего дня оставался еще много времени. И в кабинете пациентов не оказалось. Тети Паши, уборщицы и санитарки в одном лице, тоже не было. Обедать пошла, объяснила Марина. Он уже знал, если тетя Паша ушла "обедать", то вернется не скоро. Хозяйство у нее, внуки. Может только перед концом рабочего дня заглянуть, чтобы медпункт запереть. И правильно, чего часы зря отсиживать, когда вся работа с раннего утра переделана? Никто ее упрекнуть не сможет, в медпункте всегда чистота и порядок. Он обнял Марину. После нескольких жарких поцелуев захотелось большего. Он расстегнул пуговицу халата, потом вторую.

- Перестань, - сказала, отстраняясь, Марина. - Я на работе. Да и нельзя сейчас.

- И вчера было нельзя, и позавчера, - обиженно произнес он, прижимаясь все теснее.

- Период такой... опасный. И тетя Паша вот-вот придет с обеда. Или еще кто заглянет... бывает, люди к концу работы идут... нельзя.

- Да ладно тебе, - настаивал он. - Я завтра уезжаю, увидимся теперь только в мае... или даже летом, а ты - нельзя, - бубнил тихо, жарко дыша ей в нежную шею.

- Нельзя сейчас, - беспомощно повторила Марина, пытаясь выскользнуть из его рук.

Но он уже не владел собой. Повалил ее на кушетку и, преодолев Маринкино сопротивление, все-таки получил свое. И едва успел застегнуть брюки, как из коридора кто-то подергал ручку, а потом в дверь решительно постучали.

- Тетя Паша! - испуганно прошептала Марина, торопливо поправляя халат. - Быстро открой дверь.

Он повернул ключ в замке. Это и в самом деле была тетя Паша.

- Марина, срочный вызов. Кузьмичеву плохо, - быстро сообщила, неодобрительно глянув в сторону Валентина. Чего, мол, народ от работы отвлекаешь? - жена его сюда бежала, да меня встретила. Велела передать, что б ты быстрее шла, говорит, лежит, уже еле дышит.

- Астма у него, приступ, наверное, - пробормотала Марина, быстро доставая из стеклянного шкафчика какие-то лекарства.

- Я завтра загляну, - сказал Валентин, быстро отступая к двери. - Завтра забегу. Попрощаться, - объяснил зачем-то тете Паше.

Но как-то так вышло, что не забежал.

Когда-то здание школы казалось ему большим - два этажа, и еще пристройка с мастерскими и спортивным залом. Позади сад, в котором росли и несколько деревьев, посаженных его руками, спортплощадка и стадион, там вечерами и по воскресеньям они до темноты гоняли мяч. Валентин Юрьевич поднялся по ступеням и вошел в вестибюль.

- Вы к кому? - подняв голову от книжки, поинтересовалась сидящая за столом женщина. Она была примерно его возраста, но он ее не знал, точно не знал.

- Я здесь учился, - сказал Валентин Юрьевич. - Просто зашел, посмотреть. В класс заглянуть.

Женщина слегка пожала плечами.

- А чё тут смотреть? Никого в классах нет. Да и закрыты они, сегодня все у директора, на педсовете.

- Тогда я просто по коридору пройдусь, - сердито произнес он.

В его времена, ни стола, ни охранников (или дежурных?), сидящих у входной двери, не водилось. Каждый мог свободно войти и погулять по коридорам школы. И то, что теперь ему, ученому, приходилось объясняться, униженно просить о такой мелочи, возмущало.

Дежурная еще раз изучающее оглядела незнакомца и, не найдя ничего подозрительного в его внешности, снова пожала плечами, что можно было истолковать и как запрещение, и как разрешение. Он предпочел последнее и двинулся дальше. Тем более, идти было недалеко, нужно было всего лишь свернуть направо. Ему внезапно захотелось проверить одну вещь. Напротив кабинета директора был небольшой холл, где на стенах висели доски с объявлениями и расписанием уроков, а также стенд с фотографиями выпускников. Сохранился ли он? И висит ли еще там его портрет? Вряд ли, усмехнулся, если вывешивать портреты всех достойных людей, которые учились когда-то в этой школе, стен не хватит. Так и оказалось. Стенд был, его обновили и расширили, только на нем - незнакомые, главным образом, молодые лица успешных людей.

Школьником он вот также останавливался перед этим стендом - примерял профессии тех, кто, покинув деревню, чего-то добился. Чаще всего смотрел на мужчину в темном костюме с галстуком. Он не помнил уже ни лица, ни фамилии, только подпись под фотографией хорошо помнилась: астроном такой-то.

Тогда это его потрясало. Вот учился в их деревне парень, а кем стал! Астрономом. Смотрит на звезды сквозь какой-нибудь огромный телескоп. Он тоже мог бы стать астрономом, с физикой-математикой у него всегда было хорошо, но, поразмыслив, остановился на инженерной специальности. Сколько их нужно стране, этих астрономов? Не больше сотни, ну, в крайнем случае, несколько сотен. А инженеров - десятки тысяч. Инженеры - это класс, несущий в массы научно-технический прогресс. Везде и всюду нужны. Мама поддержала и это его решение. Ей было все равно, куда поступить сын. Главное, чтобы в деревне не оставался и в армию, как соседские лоботрясы, не загремел.

- Вы кого-то ищете?

Валентин Юрьевич оглянулся. Полная женщина средних лет, с короткой стрижкой, с черной папкой в руках смотрела сурово - кто такой? Это уж точно не дежурная. Тон другой, начальственный. Он снова, теперь уже слегка раздраженно - почему он должен оправдываться? Почему нельзя сюда зайти просто так? Это, что, какой-то секретный объект? - начал объяснять, что приехал к родственникам в гости, вот и зашел в школу, в которой когда-то учился. И к кому же он приехал, если не секрет? Женщина искала и не находила повода поскорее его выпроводить. Прогнать прямо тоже не решалась, вид у него был слишком интеллигентный. Он назвал фамилию тети Лены. И мгновенно, словно он назвал пароль доступа, лицо женщины преобразилось.

- Так, значит, Анатолий Иванович ваш брат? - буквально засияв, спросила она.

- Двоюродный, - буркнул он, удивляясь про себя столь быстрой и необычной перемене.

- Он очень, очень отзывчивый человек, - все сияла и глазами и улыбкой толстушка. - Столько сделал для нас... Я директор школы, - представилась запоздало. - Вы уж извините, что я вас задержала. Подумала, кто-то из района. Сейчас каждый день какие-то проверяющие, все ходят, высматривают, к чему бы придраться. Денег на ремонт не дают, а требований - выше головы. Вы, конечно, конечно, пройдитесь, посмотрите...

Услышав гулкие удары мяча, заглянул в спортивный зал. Двое мальчишек по очереди бросали мяч в баскетбольную сетку. Оглянулись на него, увидели, что чужой, вернулись к своему занятию. А он еще чуть-чуть постоял у двери, наблюдая за ними. Любимое место Анатолия. Валентин Юрьевич почти увидел, как ловко обходя соперников, брат азартно ведет мяч, мгновение - и вот мяч в корзине. Здесь же когда-то проходили и школьные дискотеки - специального актового зала в школе не было. Маленькие праздники на фоне скучной деревенской жизни... Когда Валентин Юрьевич вышел из школы, шел дождь. Хорошо, идти было недалеко.

У ворот тети Лениного двора стоял газик.

- Ну, и загулял ты! - с упреком произнес Анатолий, выбираясь из машины. - Жду-жду... Мать уже отвез, она там обед готовит. Договорились же вчера, обедаем у нас.

В самом деле, как он мог позабыть? Вчера Толик обещал показать ему свои владения.

- Дождь, - объяснил виновато Валентин Юрьевич. - Вот и задержался в школе.

- Давай быстро в машину, - кивнул Анатолий, запирая калитку.

Баштаны располагались километрах в семи от деревни. Когда-то там и в самом деле были арбузные поля, но им давно пришел конец. Теперь эти земли бывшего совхозного отделения принадлежали Анатолию. Также как и овцеферма, ферма с лошадьми, яблочные сады и пасека, проезжая мимо которых, Анатолий мимоходом сообщал: это я тоже купил. И это мое. Чем все больше и больше удивлял Валентина Юрьевича. Брат усмехнулся.

- Да все тут, - взмахнул рукой, - даже то, что еще не купил пока, оно ведь тоже мое... ну, наше с тобой, - поправил себя.

- Все вокруг колхозное, все вокруг мое? - улыбнулся Валентин Юрьевич.

Ответом был сердитый взгляд.

- Половина земель по эту сторону речки до революции семье деда принадлежала...

- Шутишь? - не поверил Валентин Юрьевич.

- Какие шутки?

Валентин припомнил, да, случалось, что-то такое проскальзывало - но редко, очень редко - в разговорах взрослых, слышал он, что дед их был из богатой семьи. Но он деда не знал, тот еще до войны умер, оставив бабушку Василису с двумя маленькими дочками.

- Умер? - Анатолий негодующе потряс головой. - Если бы умер! У бабушки Василисы было не двое, а пятеро детей. Только троих, старших сыновей вместе с дедом подняли как-то среди ночи и увели. Ну, не их одних, многих тогда арестовали. Сказали, в область повезут, на допрос. Да только не довезли, ублюдки, расстреляли где-то по дороге, и закопали. А где - никто не знает. Чужие, не местные, арестовывать приходили...

- Я слышал только, что деда, вроде бы, в тридцатых раскулачили... - пробормотал Валентин Юрьевич, чувствуя себя отчего-то виноватым за то, что не знал этой трагической семейной истории.

- До революции земли было много, - через некоторое время уже более спокойным тоном повторил Анатолий. - Лошадей держали, овец разводили, пшеницу выращивали. Будет желание, загляни, - усмехнулся, как бы говоря, знаю, что не заглянешь, но вдруг? - загляни как-нибудь в наш областной музей, там кой-чего и про наших есть. Про земли эти, и чем на них до революции занимались. Да и потом, сложа руки, не сидели...

Валентин Юрьевич, смотрел потрясенно на летящую под колеса дорогу, не находя слов. Бабушка Василиса никогда, никогда ни о чем таком не говорила. Суровая была женщина, неразговорчивая. Теперь ясно, почему. Но мама, почему она молчала?

- В те годы болтать не принято было, - на большой скорости пролетев над выбоиной, сказал Анатолий. - Мне мать тоже не сразу все это рассказала, ну, может, лет десять назад. О таком не то, что говорить, вспоминать страшно. Тут где-то, - кивнул за окно, - на этой земле кости их и лежат. Только вот не знаешь где крест поставить.

Дальше ехали молча. Ошеломленный Валентин Юрьевич переваривал услышанное, Анатолий сосредоточенно смотрел на дорогу. Когда выехали на взгорок, на горизонте обозначился небольшой лесок. Или рощица, которой раньше на Баштанах точно не было.

3

- Он, что, и в самом деле такой большой, как кажется? - Валентин Юрьевич напряженно всматривался и не верил глазам своим. В самом деле, странно было видеть здесь, на Баштанах, и эту внезапно появившуюся рощу и коричневато-красную черепичную крышу с высокими башенками. Словно мираж в степи.

- Большой. Если бы сейчас строился, один бы этаж делал. На хрен мне три? - с недоумением спросил сам себя Анатолий. - Земли хватает, чего в гору было лезть, лестницы эти громоздить? Теперь в спальню каждый вечер по этим ступеням карабкайся...

- Зачем же строил такой?

- Сдуру, - вздохнул Анатолий. - Поехал в район с архитектором посоветоваться, тот мне мозги и запудрил, сует проекты под нос, один лучше другого. Вот и купился я на башенки эти. Это сейчас соображаю, что к чему, а тогда...Ты ж помнишь, как мы жили. Бабушка, мать с отцом и я - в халупе с сортиром в огороде. Потом в двухкомнатной хрущобе - с четырьмя детьми! Счастья полные штаны, когда переезжали, думали, ну вот, наконец-то, будет и у нас квартира с удобствами. А первый мороз прижал, чуть ли не в пальто спать ложились. Батареи холодные, кочегарка гоняет воду только для того, чтобы система дуба не дала. А летом солнце бьет в окна, дышать нечем. Дети все вместе, и мальчишки и девчонки в одной комнатушке, на двухъярусных кроватях. Зайду к ним утром - дышать нечем. Думаю, подрастут ведь скоро, нельзя ж им вместе! Короче, кончилось мое терпение. В сам деле, хер чего дождешься от чужого дяди, от этого совхоза, да и от государства вообще. Но, блин, с другой стороны, мне ведь никто ничего и не должен! Руки есть, силы есть, пока молодой. Ну, и сказал себе, мои дети в такой нищете дальше жить не будут. Построю дом, чтобы всем по комнате, и игровая, и ванные, и сауна, камин, как в кино, все как положено. Своими руками и построю. Я одно время строителем работал в райцентре, навык кое-какой имелся. Успел взять ссуду до всего этого бардака, завез материалы, парней позвал, выгнали за одну осень коробку в три этажа. А на крышу, на отделку денег уже нет. И взять негде. Мать говорит, пасеку заведи, мед хорошо раскупается. Тут гречку тогда выращивали... липы, опять же. Купил несколько семей пчел. Поросят завел, свиньи быстро растут. Думаю, если кормить будет нечем, зарежу, не продам, так сами с мясом в зиму будем. Но в тот год на все хороший урожай был, выстояла моя свиноферма. Ну, и начал дальше свиней разводить, уже не как попало, а по правилам. Даже к немцам в Германию ездил опыт перенимать.

-В Германию? - не сдержал удивления Валентин Юрьевич.

- А чего тут особенного? - пожал плечами Анатолий. - Хотел посмотреть в натуре, как они там хозяйство ведут, и почему у них такие результаты?

- Посмотрел?

- Посмотрел. По-королевски свиньи у них живут. Везде автоматика. Они, когда к свиньям заходят, даже обувь меняют.

- И как же ты там общался? Курсы немецкого перед поездкой закончил? - пошутил Валентин Юрьевич. В голове не укладывалось - Толик вдруг стал настолько передовым животноводом, что поехал за границу свиноводство изучать!

- Зачем? - пожал плечами Анатолий. - Я не по этой части, да и времени на учебу нету. Я с Варварой ездил. Она учительницей в Логунцовской школе работает. По-немецки шпарит, только держись. Еще французский знает, правда, не так хорошо. А муж ее, Серега, английский преподает. Так что, когда отдыхать за границу ездим, проблем никогда и никаких. Ну так вот, про дом-то, - вернулся к основной теме разговора. - Дом этот меня, можно сказать, фермером и сделал. Сначала просто мясом с Маринкой торговали, потом стали свиную тушенку закручивать, а потом, когда инфляция деньги сжирала не по дням, а по часам, купил по дешевке овец в овцесовхозе, пусть, думаю, будут. Оказалось, выгодно их держать, почти весь год на траве, а травы полно, поля вокруг стояли заброшенные. А лошади - это уже не моя затея, а Ваньки с Колькой. Из армии вернулись, пристали, давай купим. Ну, купили. Хотя, скажу я, дорого нам эти лошадки обходятся...

- Зачем же их держать? - спросил Валентин Юрьевич.

- Это пока невыгодно, - уточнил Анатолий. - Но кто знает, что завтра будет? Я когда начинал, пальцами в меня тыкали, вот, мол, тоже еще, американец выискался. Фермер. Все в один голос, ничего, мол, не получится, и техники у нас специальной нет, и народ не тот... Но, как-то ж кручусь. И у пацанов все получится. У них и сейчас уже неплохие конячки. Недавно по дешевке купили производителя, чистопородного ахалтекинского жеребца, и гнедую кобылу украинской верховой породы. Хотят к ним еще пару английских лошадок прикупить. Мечтают жокей-клуб сделать.

- Жокей-клуб?! Здесь? Для кого? - снова не смог сдержать изумления Валентин Юрьевич.

Анатолий усмехнулся.

- Есть народ, интерес проявляет. Даже в пайщики некоторые набиваются. Сейчас же не то, что раньше. Сейчас все, кто мало-мальски зарабатывает, хотят заработанные деньги сохранить. Банки штука ненадежная, лучше в какое-нибудь стоящее дело вложить. А лошади того стоят. Ну, вот, и приехали. Баштаны.

По обе стороны дороги замелькали сосны, потом они въехали в распахнутые настежь ворота, и, метров через сто, развернулись перед широким крыльцом, напоминавшим террасу. Валентин Юрьевич вышел из машины и огляделся. Ну и ну! Там, где когда-то было чистое поле с длинным унылым сараем, сейчас росли кусты и деревья, у крыльца огромный цветник, а позади дома вообще сплошные заросли. Прямо лес.

- Не лес, а парк, - поправил Анатолий. - Сами сажали. "Белорусом" ям нарыл, а дети саженцев навтыкали. Пока дом до ума доводили, поднялся и парк. Мы же почти десять лет строились. Были деньги, строителей нанимал, а не было, сами и штукатурили, и шпаклевали, и красили, даже плитку клали. А что до леса - лес тоже будет. Помнишь Старую Пустошь? Там сроду ничего не росло. А мои тут увидели фильм по телевизору про мужика, который живет на Кипре и уже который год осенью семена собирает, в бетономешалке прокручивает, покрывает питательной смесью, а потом их по гористым местам, значит, раскидывает, вот и загорелись. Решили свой лес посадить, чтобы было, значит, куда за грибами ходить.

- Посадили? - поинтересовался Валентин Юрьевич.

Странными казались ему эти рассуждения. Слышать такое из уст Толика? Анатолия... Сады, леса... Тот уловил легкую насмешку в голосе двоюродного брата, взглянул чуть исподлобья, тоже усмехнулся.

- Идем в дом, заждались нас уже, - переменил тему. - Варя приехала, - кивнул в сторону "запорожца" в кустах сирени.

Поднимаясь на широкое крыльцо, Валентин Юрьевич заметил с левой стороны дома длинное сооружение с большими окнами.

- Теплица?

- Бассейн с подогревом. Еще не все достроили, но купаться уже можно.

Черт возьми, прямо Голливуд! Тут уже было не до насмешек. "А что ты думал? - сердито спросил сам себя Валентин Юрьевич, не в силах справится с нарастающим чувством уважения и легкой зависти. - Один ты шел вперед? Другие тоже на месте не стояли". Хотя странно, странно это было - Толик и такое! Не вязалось с тем Толиком, которого он когда-то знал. Ну, что ж, выходит, не знал он своего брата.

У самых дверей их встретила огромная овчарка, молча, внимательно изучала гостя.

- Лежать! - крикнула, появляясь в распахнутом окне над ними, Настя.

- Дрессировщица, - поднял к окну голову Анатолий. - А то мы сами не управимся...

Пройдя через холл, они попали в просторную гостиную, один угол которой занимал домашний кинотеатр. На противоположной стене были полки с книгами. Неужели тут и книги читают? Валентин Юрьевич подошел ближе. Книги были хорошие. Классика, серия "Жизнь замечательных людей". Конечно, и детективы, и женские романы - куда же без них! А сколько художественных альбомов! - целая полка.

- Варька с Настей накупили. Куда поедут, обязательно чемодан книг обратно тащат. А Сашка с Колькой полки сделали, - словно отвечая на его вопрос, хмыкнул Анатолий. - Только ни кино смотреть, ни читать мне лично некогда. Как сяду на диван, сразу засыпаю.

- Что это вы так поздно? - спросила Марина, выглядывая из кухни.

Следом появилась и тетя Лена.

- Давайте скорее за стол, все стынет уже.

- Да, вот, в школу он, понимаешь, ходил! - кивнул в сторону брата Анатолий. - Соскучился! Только чего ходить? Там никого из старых учителей давно уже нет.

Ванная, куда они зашли вымыть руки, была размером больше, чем кабинет Валентина Юрьевича. Метров двадцать-двадцать пять, с душевой кабиной, и джакузи. Ну, неразумно же это! Это же все нужно обогревать, а сколько уборки - мыть все эти пространства! Он, разумеется, бывал в больших пригородных домах своих знакомых, и все, как один, жаловались на дороговизну их содержания. Может быть, Анатолий и научился зарабатывать деньги, но считать он их не умеет. А вдруг лопнет его хозяйство, что тогда? Это не город, такой дом тут никто никогда не купит, он даже и не в деревне, а вообще, на выселках... неразумно, очень неразумно... почему-то сердился Валентин Юрьевич.

Кухня-столовая блистала кафелем и никелем, была набита импортной кухонной техникой. И по тому, как деловито нажимала кнопку миксера в дальнем углу Настя, как заглядывала в окошечко духовки тетя Лена, как быстро, не глядя, выставляла посуду из посудомоечной машины Марина, ясно было, что всеми этими вещами пользуются. А если вдруг отключат электричество? В глубинке такое вполне возможно. Хотя, наверное, на этот случай у них генератор имеется. Впрочем, он уже нисколько не удивится, обнаружив за домом какой-нибудь ветряк. Или солнечные батареи на крыше.

За раздвинутым и накрытым белой скатертью столом, сидела молодая женщина, а рядом на высоком детском стульчике, как принц на троне, восседал малыш с белыми кудряшками на голове.

- Вот это и есть Варя, - сказал Анатолий. Как будто они о ней только что говорили!

Девушка приподнялась из-за стола, и Валентин Юрьевич немного удивился - настолько не похожа была она ни на братьев, ни на младшую сестру. Скорее, в тетю Лену, светлоглазая, тонкая, хрупкая даже в светлых брюках и бледно-розовой кофточке.

- Очень рад, - дружелюбно улыбнулся он племяннице. - Как я понимаю, мы в каком-то смысле коллеги? Я имею в виду преподавательскую деятельность.

- Я школьный учитель, - откликнулась она без улыбки. От ее, как показалось, слишком внимательного, слишком оценивающего взгляда Валентину Юрьевичу стало немного неловко. Неприветливая. Институт закончила, а простой вежливости так и не научилась. Гости у них, что ли, в диковинку?

- Давай, садись, - кивнул на стул Анатолий. - Вот тут, возле Ваньки. Как тебе Ванька, а? Хорош парень? - спросил, подходя к внуку. - Что это у тебя, Ванька, трактор?

Малыш покачал головой.

- Комбайн?

Ваня с укоризной взглянул на деда - не видит, что ли, что это машина?

- Ага, понял. Шоферишь, значит? - восхищенно произнес Анатолий. - Ну, молодец! Еще чуть-чуть подрастешь, свой грузовик подарю, овечек будешь возить... А ты, че ж это, Варя, без своих приехала? - повернулся к дочери. - Где Серега? И чего Толика, Толика чего не привезла?

- Зашла за ним в детский сад, а он уже спит. Не стала будить. А Сергей занят, сегодня же во всех школах района педсоветы перед новым учебным годом. Обоим нам никак уехать не получалось, тем более, он теперь завуч.

Анатолий снова занялся внуком.

- Ну-ка, Ванька, поздоровайся с дядькой. Покажи, как здороваются мужики, дай руку.

- Сколько ему? - поинтересовался, скорее из вежливости, Валентин Юрьевич, осторожно пожимая протянутую пухлую ручку.

- Год и три месяца, - как о великом достижении с гордостью сообщил Анатолий.

Валентин Юрьевич никогда не знал, как обходиться с маленькими детьми. Не знал, что говорить, и что делать. Он и дочь-то свою, Лилю, толком не видел в таком возрасте. Как раз на тот период пришлась его самая длинная командировка - в Торонто, куда Светлана ехать с маленьким ребенком не захотела. Он растянул губы в улыбке, стараясь придать своему лицу ласковое выражение. Впрочем, малыш, похоже, не нуждался в общении со своим дальним родичем. Наклонившись, схватил ложку и начал стучать ею по столу.

- Обедать пора! - прокомментировал Анатолий действия внука. - Где там ваш обещанный кролик в сметане? Давайте его сюда!

- Не кролик, а гусь, - поправила тетя Лена, открывая дверцу духовки. - Будет вам лапчатый...

- Сюда! Сюда! - залился смехом Ванечка и еще громче застучал ложкой.

Валентин Юрьевич, натянуто улыбаясь, думал о том, что он, пожалуй, к такой шумной жизни еще не готов. Разумеется, маленькие дети - источник самых положительных эмоций, - вон, каким довольным выглядит Анатолий в роли деда. Но он лично пока не готов. Не чувствовал ни малейшей потребности в возне с детьми, пусть даже славными и милыми. Впрочем, бывают и не славные, а очень даже вредные. Ночами спать не дают, болеют, капризничают... а какая работа после бессонной ночи? Нет, с внуками спешить не стоит. Впрочем, такое ему пока, вроде бы, не грозит. Лиля у них со Светланой поздний ребенок. Ей еще нет двадцати, и замуж еще рановато, не то что детей рожать.

Тетя Лена водрузила посреди стола блюдо с гусем и оглядела стол.

- Можно и приступать. Настя, зови мальчишек, где они там?

Через минуту в столовую явились и близнецы. Поздоровавшись, заняли свои места.

За обедом Валентин Юрьевич исподтишка рассматривал Марину, ревниво сравнивал ее со Светланой. При дневном свете более заметны были морщинки у глаз и в уголках губ, но выглядела она не хуже, чем вчера, при вечернем освещении, а когда улыбалась, то даже и лучше. А улыбалась она всякий раз, когда взгляд ее падал на Ванечку, который снова занял свое место на высоком стульчике и, деловито орудуя ложкой, раскидывал вокруг себя пюре и мясные ошметки. Сама Марина почти не ела. Правда, ей и некогда было, вставала без конца, то поставить на стол хлебницу, то принести сок для Ванечки, то что-то убрать. Все это как бы, между прочим, изредка перекидываясь словом то со свекровью, то с детьми, то с мужем каких-то хозяйственных делах. Только к Валентину так и не обратилась ни разу, ни вчера, ни сегодня ни единого вопроса не задала. Пару раз взгляды их случайно пересекались, но она, хотя и улыбалась, смотрела куда-то сквозь него. В упор не видит, потому что не хочет видеть, нервно отметил Валентин Юрьевич. Явно, не рада его появлению в своем доме. Хотя, с чего, в самом деле, ей радоваться? С чего занимать его, нежданного гостя, светской беседой, как сделала бы это Светлана? В деревне это и не принято. Особенно если является кто-то непрошено, вклиниваясь в обычное течение дел. Заставил их всех суетиться, готовить обед, накрывать праздничный стол - ну, в самом деле, не каждый же день все они вот так обедают, с белой скатертью, с розами в вазах, с ножами и вилками... Чем дальше, тем неуютнее себя он чувствовал. Что с ним стряслось? Обычно такой предусмотрительный, приехал к тете Лене без подарков. И сейчас явился в дом брата с пустыми руками. Ничего не принес с собою. Надо было хотя бы вина какого-нибудь купить в магазине. И конфет для Ванечки. Его вон как угощают, гуся специально приготовили.

- Очень вкусно. Давно такого блюда не ел, - поблагодарил Марину, сделал еще одну попытку сближения. - Спасибо.

Марина кивнула рассеянно.

- Гуся бабушка готовила, она же у нас повар, - откликнулась вместо нее Настя.

Ему ли не знать, что тетя Лена всю жизнь проработала поваром в совхозной столовой!

- Ну, не всю, - поправила тетя Лена и потянулась к блюду в центре стола. - Давай-ка я тебе еще положу.

Он отказывался, уже был сыт под завязку, но она все-таки положила еще кусок гуся на его тарелку. И он принялся его ковырять, делая вид, что занят едой. Анатолий тоже не отрывался от тарелки, ел много и жадно, одновременно расспрашивая сыновей, что утром было сделано на ферме, давал какие-то указания. Парни отвечали немногословно, они вообще говорили мало. Но Валентин Юрьевич видел, как они переглядываются. Близнецы. Говорят, чтобы понимать друг друга, им не нужен язык. Варя, занятая сыном, лишь изредка вставляла в общий разговор словечко. Только тетя Лена поддерживала непосредственный разговор с гостем, да еще Настя проявляла к нему какой-то интерес. То о работе расспрашивала, то вдруг начинала рассказывать ему о своих кроликах, у которых, оказывается, нет мышц в желудке, из-за чего им нужно есть ни три раза в сутки, как человеку, а чуть ли не все двадцать четыре часа подряд. Что они и делают, прожоры.

- Похоже, у Коли такой же желудок, - кивнула Варя в сторону брата. - Всю дорогу жует.

- Да нет, желудок у него нормальный, у него в кишечнике солитер, - прыснула Настя.

- И свиной цепень в пять метров длиной, - меланхолично заметил Иван, и близнецы снова понимающе переглянулись.

- Про глисты забыли, - добавил, не переставая работать вилкой Коля.

- Как не стыдно, такие разговоры да за едой! - сердито прекратила этот обмен медицинскими познаниями тетя Лена.

Потом пили чай.

У него одна Лиля, а здесь четверо, не считая Вариного мужа и внуков. Четверо. А когда все переженятся, да детей нарожают, это сколько же народу будет собираться за этим столом! Считал Валентин Юрьевич быстро. Если у каждого будет, как у родителей, по четверо детей... Двадцать шесть, с Анатолием и Мариной, получается. Хороша семейка. Ему захотелось озвучить свои мысли, неплохой комплимент хозяевам, но, поймав холодный взгляд Вари, сдержался. Варе гость явно не по душе. Наверное, пришлось оторваться от каких-то своих дел, приехать сюда из-за какого-то дальнего родственника.

Странно, но дома они редко обедали все вместе, каждый являлся на кухню, ел и пил, когда вздумается и что вздумается. Это было нормально, учитывая тот факт, что у каждого был свой распорядок дня. Да Светлана и не любила готовить. Поначалу, когда они только поженились, были какие-то порывы, но они скоро сошли на нет. Если он, подписав очередной договор, уезжал читать лекции за границу, и Светлана не ехала с ним, она переселялась с дочерью к матери. Ей так было удобнее. Она работала, а бабушка приглядывала за внучкой, ну, и готовила, естественно. Если бывали за границей вместе, часто заказывали еду на дом по телефону, а по выходным обычно обедали в ресторане. Потом и дома стали делать также. Могли себе позволить и пиццу на дом, и хороший ресторан по субботам-воскресеньям. Если же дома случалось какое-то застолье, обычно приглашали тещу, она умела все организовать самым достойным образом.

Нет, пожаловаться на жену он не мог. Всегда считал, что с ней ему повезло. Да так оно и было. Светлана была на редкость спокойной. Ему казалось, она его хорошо понимала, потому что сама была такой же, как он, - всегда занята, вся в работе, в каких-то своих проектах. Он даже пошутил однажды в компании, что столкнувшись с ним в ванной, жена его не узнала, настолько была погружена в свои мысли. Вон, у Анатолия даже здесь, на кухне, на стене плазменный экран. А у них со Светланой телевизор был старый, допотопный, лишь недавно купили второй, да и то, по настоянию дочери, ей же в комнату его и поставили. Сами телевизор смотрели мало, новости в основном. Он предпочитал тишину. И одиночество. Одиночество его не напрягало, как некоторых других. Он даже любил его, свое одиночество, считая необходимой составляющей жизни ученого. В стремлении "уйти от мира" (по выражению Светланы), виделось ему отличие человека творческого, думающего от тех, кто мог существовать только в стаде, мыслить шаблонами, и питать бедное воображение жуткой смесью дешевых сериалов и страшилок из жизни преступников и экстрасенсов, что потоком льется в каждое жилище с экранов.

- Смотрим все сюда!

Валентин Юрьевич поднял голову. В руках у Насти появился фотоаппарат. Она заходила то с одной, то с другой стороны, нажимая кнопку.

Валентин Юрьевич ощутил легкое недовольство. Фотографироваться в последние годы он не любил. С чувством неловкости разглядывал себя, как правило, окруженного молодыми лицами, и мысленно вопрошал: неужели этот усталый пожилой мужчина с глубокими залысинами - он и есть? Как и когда он заменил собой стройного молодой человек с обаятельной улыбкой и высоким лбом интеллектуала? Варя, похоже, внезапной фотосессии тоже не обрадовалась. Предупреждать надо, сказала, я хотя бы накрасилась.

- Ты у нас и без косметики красивая, - не согласилась Настя.

- Ладно тебе, Варя, - поддержала младшую внучку тетя Лена. - Пусть сделает пару фотографий на память. Валентин жене и дочке покажет, какие у него родичи в деревне.

- Очень надо меня показывать! - фыркнула, отворачиваясь, Варя.

- Не тебя одну, всех. И, вот что, - поднялась решительно тетя Лена, - давайте в комнату перейдем. Пусть Настя сфотографирует нас не за столом с грязными тарелками, а на диване под фикусом.

Пришлось перебазироваться в комнату. Настя взялась за дело как профессионал, усадила на диван тетю Лену с Ванечкой на руках - в центре, Валентина Юрьевича разместила справа, отца и Марину слева, за диваном, ворча, стали в ряд Ваня, Варя и Николай. После нескольких кадров сестры поменялись местами. Настя, прежде чем занять свое место между братьями, побежала переодеваться. "Фотосессию", прервал звонок мобильника.

- Павлюченко, - озабоченно объяснил Анатолий, переговорив по телефону. - Просит, в поле подъехать.

Варя взглянула на циферблат больших часов на стене и тоже заторопилась домой. Близнецам надо было на ферму.

- И мне пора, - сказала тетя Лена. - Кто меня отвезет?

- Я и подброшу, кто ж еще, - сказал Анатолий.

Валентин Юрьевич тоже поднялся с дивана.

- Нет, ты оставайся, - брат решительно поднял руку. - Переночуешь сегодня у нас. Вечером пивка выпьем, шашлычок сделаем. Я постараюсь по-быстрому управиться и сразу домой. А ты пока отдохни. В бассейне, что ли, поплавай. Книги, если хочешь, посмотри или фильм какой. Настя все покажет.

Валентин Юрьевич нерешительно взглянул в сторону Марины. Но она уже ушла на кухню и, по-видимому, слов мужа не услышала, сквозь дверной проем видно было, как что-то ласково приговаривая, она вытирала Ванечке салфеткой руки.

- Нет, - Валентин Юрьевич потряс головой. - Я лучше у тети Лены. По деревне еще пройдусь, посмотрю, какие тут изменения. И с Сомовым договорились встретиться вечером, - вспомнил.

- Да ему бы только выпить и желательно за чужой счет, - хмыкнул Анатолий. - Ладно, как хочешь.

Это быстрое согласие - не хочешь, ну, и не надо, - вызвало легкую досаду. Валентину Юрьевичу как раз очень хотелось остаться, хотелось еще раз, не впопыхах, осмотреть дом и двор, а вечером поговорить с братом, вспомнить школьные годы, да и в бассейне неплохо бы искупаться. Было бы, о чем дома рассказать. Но, в тоже время, он понимал, что поступает правильно, уезжая вместе с тетей Леной. Здесь все заняты, рабочий день, как-никак, не до него. Да и приглашения от хозяйки так и не последовало.

- Мы уезжаем домой, - сказала Варя Ванечке, беря его на руки. - Помаши всем до свидания. Скажи: пока-пока.

- Пока-пока, - послушно повторил Ванечка и зевнул.

- Пока-пока, - пробормотал Валентин Юрьевич, глядя на малыша и чувствуя, как отчего-то неприятно заныло под ложечкой.

4

Давным-давно уехав отсюда, он редко думал о своем детстве, да и о юности тоже. В городе своя жизнь текла, плотная, насыщенная, требующая сосредоточенности. Не вспоминал, но, оказывается, всегда помнил, носил в себе великое множество деталей из своей прошлой жизни. И сейчас детали эти стали подниматься на поверхность сознания, подсовывая то одну, то другую картинку из того, давнего, времени. И он вдруг так разволновался от нахлынувших воспоминаний, что никак не мог уснуть. А может быть, так водка подействовала. Знал же, что нельзя ему мешать водку с крепким чаем. Теперь бессонница обеспечена. И, как назло, снотворное с собой не прихватил. Лежал, глядя широко раскрытыми глазами в обрамленный занавесками квадрат окна, сквозь которое заглядывал в комнату круглый, желтоватый глаз луны.

Кто мог тогда подумать, что Анатолий станет таким... таким уверенным в жизни? Совсем другой человек. И Марина другая. Он так и не понял, какой она стала, но, несомненно, эта спокойная молчаливая женщина ничем не напоминала ту, застенчивую и немного неловкую от этой застенчивости девушку. Его девушку. Тогда ее легко было ввести в состояние крайнего смущения, она краснела, замирала, слова не могла вымолвить из-за этого смущения. Иногда это ему нравилось, иногда раздражало. Еще - тогда - ей не хватало вкуса и умения одеваться. Сейчас же на ней, и вчера и сегодня, были удобные, но довольно дорогие вещи. Впрочем, чему удивляться - имея такие деньги, глупо носить мешковатые, собственноручно сшитые платья.

Анатолий и Марина были не только частью той старой жизни, они были частью его самого в той жизни. До школы, да и в младших классах, бабушка Василиса присматривала за обоими внуками, пока обе ее дочери и зять, отец Толика, были на работе. Маринка жила по соседству, и они часто все вместе играли около Маринкиного дома. У них был большой, огороженный штакетником, заросший мягкой травой двор, по которому можно было бегать босиком, не боясь наколоть ногу. В один год все трое пошли в школу. Учились в одном классе. Где-то лет в десять, он вдруг обнаружил, что Маринка ему нравится - из-за косы. Ни у кого в классе не было такой длинной косы, как у нее, и Маринкина мать каждый день вплетала в эту косу красивую ленту. Он ей тоже нравился, она сама это сказала, когда они как-то шли вдоль высокого и длинного сомовского забора, то и дело приостанавливаясь и заглядывая в щели. Там за забором росла на редкость крупная и сладкая малина. Одна из досок была выломана и Валик, расхрабрившись неожиданно даже для себя, засунулся наполовину в сомовский малинник и, замирая от страха, быстро-быстро нарвал пригоршню ягод. Выбравшись наружу, протянул их Маринке. "Ты такой смелый, - шепотом восхитилась она. - Там же собака, как волк!" Съев малину, добавила: ты вообще самый лучший. "В классе или в школе?" - поинтересовался он, стараясь говорить равнодушным тоном, в то время как его маленькое сердце отчаянно стучало. Нет, помотала она головой, ты самый лучший... везде.

Дружба их длилась все школьные годы, хотя это не мешало ему в старших классах видеть и других симпатичных девчонок. Некоторые кокетничали с ним напропалую, и случалось, Маринка ревновала, хотя и старалась этого не показывать. Впрочем, ему тоже пришлось немного попереживать, когда в девятом классе к ним пришел новенький. Игорь сразу же выделил Марину среди других девчонок. Только зря старался. Марина его словно не видела, а когда донимал шутками, только пожимала плечами и, краснея, отворачивалась.

Господи, как же давно это было! Давно, а как будто вчера. Как будто вчера возвращались, взявшись за руки, из кино длинной пустынной улицей. Деревья стояли все в хрустальных сосульках. После оттепели к ночи крепчал мороз. И они, почти оледенев, как висящие над ними сосульки, дрожа от холода, все целовались и целовались под окнами Маринкиного дома, не в силах оторваться друг от друга. Но вот раскрывалась форточка, это означало, что их засекли, и сейчас послышится голос Маринкиной матери: Мари-и-нка, домой! Предупреждая этот крик, они размыкали, наконец, свои объятия, и Марина, простучав каблучками по стылым деревянным ступеням, исчезала за скрипучей дверью старого дома. Дальше поцелуев дело долго не шло. Так был воспитан. Да и она была пугливой и застенчивой, и родителей боялась, они у нее были старые и очень строгие. В кино ходить, правда, не запрещали. Ему доверяли.

Такие, вот, у них были отношения. Даже тогда - несовременные. Некоторые парни из их класса к окончанию школы уже имели кое-какой сексуальный опыт, и, случалось, покуривая за школой, делились впечатлениями. Сомов, например, не стесняясь, в подробностях рассказывал, чем они занимаются с Людкой, когда родителей нет дома. И на сеновале тем же. Валентин и восхищался Сомовым, и завидовал ему - тот уже знал и умел делать вещи пока недоступные Валентину. В то же время, он Саньку презирал. Гадко это было, отвратительно - так грубо, цинично говорить о своей девушке. Так говорить мог только последний хам и придурок, каким Валентин никогда не был и не будет.

Отмалчивался при таких разговорах и Толик, хотя уж ему-то точно было о чем порассказать - не раз и не два видели его около сельского общежития, он ходил в гости к Даше - штукатурщице. Той уже двадцать пять стукнуло, старуха, шептались мальчишки, но говорят, о-опытная в этих самых делах. Толика подначивали, хихикали над ним, пока он, разозлившись, не давал пару подзатыльников тем из насмешников, кто ближе сидел.

Время шло, близились выпускные экзамены. Погода стояла - только гулять. Но, обложившись книгами, Валентин скрупулезно учил билет за билетом. Чтобы поступить в хороший вуз, нужен был хороший аттестат. Он не мог обмануть ожиданий матери и не поступить. Не было у них в семье лишних денег, чтобы можно было их попусту прокатать. Тяжело они матери доставались. Опять же, в случае провала в армию загребут, а он совсем не горел желанием наращивать себе мышцы в ущерб мозгам. Марина тоже старательно готовилась и иногда брала у него тетрадки. А может быть, предлог искала лишний раз прийти. Также, как и он. Он постоянно думал об одном - когда они снова смогут остаться вот так наедине... Но экзамены оба сдали хорошо.

Возбужденные, разодетые, выпускники толпились у стен перед сценой, с которой один за другим напутствовали их учителя. Стулья занимали, в основном, родители. То ли от волнения, то ли от духоты, стоящая рядом с Валентином Шлемова вдруг хлопнулась в обморок. Все вокруг засуетились, физрук спрыгнул со сцены, поднял ее на руки и понес во двор. Это маленькое происшествие смяло речь математички и, на радость всем присутствующим, резко сократило затянувшуюся торжественную часть.

После выпускного вечера всем классом отправился гулять. Прошлись по центральной улице, потом вышли к реке. Санька Сомов спрятал под лодочным причалом, купленное на заранее собранные деньги, спиртное - девчонкам вино, парням водку. Бутылки в сетке, сетка в воде - для охлаждения. И катание на лодках, кажется, тоже была его идея. Сначала все согласились, девчонкам казалось это романтичным, такое на всю жизнь запомнится, но на подходе к берегу желающих испачкать нарядное платье становилось все меньше и меньше. Мальчишки тоже сомневались, как-никак были в новых костюмах. Кончилось тем, что глотнув на берегу, - кто вина, кто водки, - рассвет пошли встречать на горку. "Мне не хочется, - тихо сказала Маринка, ловя его руку. - Я ногу натерла, туфли новые... Давай лучше тут посидим". Ему хотелось пойти со всеми, но он уступил. Прижавшись друг к другу, долго сидели на берегу на скамейке. "Может, все-таки, покатаемся?" - кивнул он на сомовскую лодку, она была чище других. Предложил, впрочем, без особого энтузиазма. "Давай", - неожиданно согласилась Марина. Он приналег на весла, но через несколько минут перестал грести. На какое-то мгновение потерял ориентиры, не мог понять, где они находятся, - в предутреннем сумраке посреди реки над водой поднимался туман. Казалось, они были одни в целом мире. Только он и сидящая напротив Марина, которая, поеживаясь от холода, обнимала себя за плечи руками. Он снял пиджак, протянул ей. Он и кожу был готов в тот момент снять с себя, только бы согреть ее, укрыть и защитить, такую тоненькую и беззащитную...

Первый год в университете показался трудным. С учебой все было в порядке, донимала острая тоска. Раньше он никогда и никуда надолго не уезжал из деревни, а потому очень скучал - и по дому и по Маринке. При всякой возможности садился в поезд и не ехал - летел домой, благо цены на проезд тогда были доступными, а по студенческому билету и вообще стоили вполовину меньше. Он проводил дома октябрьские, новогодние и майские праздники. Ну, и, конечно же, зимние и летние каникулы. До половины дороги думал о своих студенческих делах, а подъезжая ближе, уже только о ней, о Марине.

5

Следующий день выдался теплым и солнечным. Валентин Юрьевич встал рано и, выйдя в сад, отыскал место, сквозь которое в сад забиралась соседская коза. Отыскав кусок проволоки в сарае, крепко привязал болтающуюся сетку к столбикам. После завтрака помог тете Лене выкопать лук, и перенес его в сарай на просушку, а когда она занялась обедом, еще раз прошелся по деревне. Дома, вроде бы те, но уже и не те. Какие-то вообще исчезли, на их месте - где разросшиеся деревья, где новые постройки. Нет, не узнавал он места, где родился. И редких прохожих, бросавших в его сторону любопытные взгляды, не узнавал. Это как-то подавляло его. Ну, может быть, и не подавляло, но однозначно, не радовало. Почему-то ему казалось, что он обязательно встретит кого-то из одноклассников, кого-то из старых соседей. Но не было ни того домика, в котором он жил с матерью, ни знакомых лиц. Спустился к речке, но и здесь все выглядело по-другому. Обмелела Вертушка, там, где обычно купались, уже вброд можно было ее перейти. А по берегам густо разросся колючий кустарник.

Уже возвращаясь, на обратном пути встретился-таки с Санькой Сомовым.

Опираясь на лопату, тот стоял у своих ворот в майке и в растоптанных тапочках.

- Так и не посидели, - с упреком произнес, поздоровавшись.

- А чего же ты вечером вчера не зашел? - спросил Валентин Юрьевич.

- В район ездил по делам, вернулся поздно, - туманно объяснил Санька, - жена и не пустила. Куда, говорит, попрешь, на ночь глядя. А сегодня с утра опять запрягла, - объяснил, оглядываясь на дом, - огород у нас в поле, вот, только вернулся. А ты откуда?

- На речке был, - Валентин Юрьевич почему-то рад был этой встрече. - Обмелела.

- Так это к осени всегда так, - кивнул Сомов. - Ты бы на эту Вертушку весной поглядел!

- На рыбалку ходишь?

Когда-то Санька был страстным рыбаком.

- Само собой. Правда, такой рыбы, как раньше, уже не попадается. Так, мелочь одна, - вздохнул. - А пляж братец твой захапал, забор до самой воды поставил, - добавил с обидой. - Считает, видно, что раз он на его земле, значит, ему только и принадлежит.

- Что, никого не пускает? - не поверил Валентин Юрьевич.

- Да пускает, - неохотно признал Санька. - Только кто ж пойдет, когда у него там собаки здоровенные бегают.

- Он у реки лошадей выпасает, собаки их стерегут, - вспомнил Валентин Юрьевич. - Был я у него вчера, он рассказывал.

- Видал, значит, какой дворец себе отгрохал? - оживился Санька. - Ну, скажи, зачем простому, нормальному человеку такие хоромы? Собак завел. Зверюги! Тут один пришлый около его овцефермы гулял, да и полез, ясное дело, из любопытства, посмотреть, что там у него, за забором. Так ведь всю одежду на нем порвали! Знаешь, как его сейчас все у нас зовут? Фермер! И слово-то, какое-то не наше, - сплюнул Сомов. - И злой стал, донельзя. Что деньги с народом делают, а? - покачал головой.

Валентин Юрьевич опустил глаза, промолчал. Здесь у них своя жизнь, кто он такой, чтобы эту чужую жизнь оценивать, вмешиваться в нее, принимать чью-то сторону?

- Я к нему, как к человеку, в одном же классе учились, возьми, говорю, трактористом. Я ж в танковых частях служил, во всякой технике разбираюсь. А он мне - от тебя говорит, будет больше убытку, чем пользы. Нет, ну ты слышал такое? - продолжил Сомов. - Ну и родичи у тебя!

Валентин Юрьевич пожал плечами, - я, мол, тут причем? Посмотрел на часы, чувствуя, что пора завершать разговор.

- Варьку видел? - внезапно сменил тон Санька, бросив на него странный взгляд.

- Да, приезжала, - кивнул Валентин Юрьевич. - С младшим сыном.

- Жаль, мамка твоя так внука и не увидела.

Внучку, хотел поправить Валентин Юрьевич, удивляясь внезапному скачку мыслей Сомова, дочь у меня, а не сын. Но скажи Саньке слово, он в ответ скажет десять, увязнешь в разговоре. А Валентину Юрьевичу было уже не до разговоров. Время поджимало.

- Побегу я, Саня, - извинился. - Анатолий на станцию обещал подбросить. Вот-вот подъедет, а я еще вещи не собрал. Счастливо оставаться.

- И тебе не болеть! - протянул заскорузлую руку Сомов. - Может, свидимся еще.

- Время покажет, - улыбнулся Валентин Юрьевич. Хотя совсем в этом не был уверен.

Анатолий был точен и через час они уже подъезжали к железнодорожной станции.

- Возьми на заднем сиденье конверт, там Настя фотографии положила, те, что у нас делали, - сказал Анатолий, открывая багажник и доставая объемистую парусиновую сумку. За ней на асфальт опустилась вторая. - Здесь фрукты, Марина собрала.

- Куда мне столько! - возмущенно запротестовал Валентин Юрьевич, засовывая конверт с фотографиями в боковой карман куртки.

- А это мать в дорогу дала, - не обратив ни малейшего внимания на протест, Анатолий достал из багажника еще один пакет, поменьше. - Пирожки, курица, что ли.

- Ну, зачем все это? - снова, уже беспомощно, вопросил Валентин Юрьевич, оглядывая неожиданный багаж. - И как же я со всем этим поеду?

- Справишься. Здесь я помогу, а там такси возьмешь. Деньги-то на такси есть?

Противиться не было ни сил, ни времени. Гул локомотива и замедляющийся перестук колес возвестили, что скорый уже на подходе к станции.

Анатолий взял сумки потяжелее, а Валентину Юрьевичу ничего не оставалось делать, как прихватить последний оставленный пакет, и поспешить следом к тормозящему составу. Стоянка была всего пять минут. К счастью, далеко бежать не пришлось, его вагон остановился почти напротив них. Быстро внесли вещи.

- Да, вот, - когда снова вышли на перрон, спохватился Анатолий. Достав бумажник, как-то суетливо раскрыл его и вынул оттуда еще один снимок. - Вот, возьми. На память. Ты уж извини Варю, за то, что Толика не привезла. Ты ж, наверное, хотел его увидеть...

- Значит, есть повод приехать еще раз, - почти радуясь, что уезжает, наконец, отшутился Валентин Юрьевич. Похоже, что старший внук у Анатолия в любимцах, но ему-то с какой стати желать встречи Толей-младшим? Сейчас он желал только одного - поскорее оказаться дома. Еще в туалет хотелось. - В следующий раз обязательно...

- Он парень боевой, - обрадовано продолжал о внуке Анатолий,- И очень...

- Все, хватит прощаний, - высовываясь из тамбура, грубовато вмешалась в их беседу толстая проводница. - Кто тут из вас едет? Быстро в вагон, отправляемся.

Словно подтверждая ее слова, состав дернулся.

Валентин Юрьевич сунул снимок, который дал ему Анатолий, в тот же карман, где лежал конверт, протянул брату руку.

- Ну все. До свидания.

- Приезжай, - глядя уже снизу на поднявшегося в тамбур Валентина, пригласил Анатолий. - Лучше летом. Всем семейством приезжайте!

- Да-да, как-нибудь обязательно! - торопливо откликнулся Валентин Юрьевич из-за спины проводницы. Поезд тронулся.

Ему повезло - пассажиров в вагоне было немного, а в купе он вообще оказался один. Вот и славно, подумал, можно будет отоспаться. Устал он от этой поездки. Хорошо, конечно, что съездил, на могиле матери побывал, родных повидал, но - устал. Он занял свою нижнюю полку, выложил на стол продукты, собранные тетей Леной в дорогу, переоделся, сходил в туалет. Посидел некоторое время, размышляя, самому ли идти за чаем или же подождать, пока принесут. Остановился на последнем. Сунул руку в карман за мелочью и наткнулся на конверт. Фотографии. Он-то думал, будет два-три снимка - за столом и в гостиной, всем семейством на диване, а оказалось, Настя их много нащелкала. В столовой, в гостиной, во дворе... когда только успела? Валентин Юрьевич разложил фотографии на столике. На диване он не очень хорошо вышел. У камина - ничего, можно даже сказать, импозантно выглядит. В столовой за столом тоже неплохо. А вот Марина, Варя, Ванечка. Снова Ванечка, на коленях у деда. Где же его второй-то внук? Валентин Юрьевич достал из кармана последнюю фотографию. Внезапно сердце у него дернулось и замерло. Потому что с фотографии, которую дал ему напоследок Анатолий, на него смотрел... он сам. Пятилетний. Почти точная копия пожелтевшего снимка, который бережно хранила в старом альбоме его мама. Он попытался унять легкую дрожь в руках. С чего это так вдруг заволновался? Ничего удивительного, что мальчик похож на него, Валентина, его мать и тетя Лена, как-никак, родные сестры. И он, Валентин, получается, двоюродный дед этих мальчишек. А может быть... не двоюродный? Он снова вгляделся в фотографию Вариного старшего сына. Толик. Толик-младший. Да нет же, пробормотал, глупость какая. Но его трезвый ум математика уже знал, нет, не глупость. Очень большая вероятность, очень. Лицо у него внезапно запылало - поднялось давление. Он отложил снимки и, чувствуя легкое головокружение, откинулся к стенке, прикрыл глаза. Обычно предусмотрительный, на этот раз он отправился в поездку, не прихватив с собой никаких лекарств. Точно, давление поднимается... Нужно выпить воды. Перед глазами плыли цветные круги, сквозь которое проступало замкнутое, равнодушное лицо Марины.

Но - почему он никогда не думал об этом раньше? Ведь это так легко было проверить, так легко просчитать. И математиком для этого не надо быть. Да мне такое и в голову не приходило! - едва не крикнул он неизвестно кому. Никогда. Не приходило и все.

- Чай, кофе? - голос проводницы заставил его вздрогнуть.

- Чай... - отозвался, поднимая к дверному проему свое красное лицо. - А вода есть?

Через минуту проводница вернулась с подносом.

Валентин Юрьевич открыл бутылку воды. Чушь, чушь все это, снова попытался уверить себя. Завтра, в трезвом свете дня, все эти мысли покажутся ему просто глупыми. Тут темно, при таком свете чего только не примерещится. Выпив воды, он снова взял в руки фотографии, снова напряженно вглядывался в лица Вари и ее сыновей. Нет, не воображение разгулялось. Вот оно, тому подтверждение, все, как говорится, налицо...

С опозданием больше, чем в четверть века, он вдруг узнал то, о чем давно было всем известно. Об этом знала тетя Лена. Знал Анатолий. И мама... мама знала? Что за вопрос, вся деревня знала! Не город, в толпе не спрячешься. Валентин с Маринкой были у всех как на ладони. Им только казалось, что они надежно спрятаны, укрыты толстыми стенами бывшего поповского дома, в котором жила Маринкина семья. Что никто ничего не заподозрит. Они же с детства дружат, одноклассники, соседи. И оба всегда были такими положительными.

Валентин Юрьевич горько рассмеялся. Он-то, он сегодня чего только не перебрал в голове, пытаясь объяснить себе нынешнее поведение Марины. Мелькала даже мысль, что, возможно, до сих пор к нему не совсем равнодушна, если жива в ней старая обида, из-за которой смотрела на него, как на пустое место, ни единого вопроса не задала, молчала, не пригласила переночевать у себя в доме. А с чего, она должна была это делать, спрашивается? Приехал и сел с ними за стол чужой, незнакомый человек, что же, встречать его с распростертыми объятиями? Облизывать? Того Валентина, которого она знала и, может быть, любила, давно не было. Если вообще существовал когда-либо...

А до этого чужака ей, действительно, и дела не было. Да и не только ей, никому из этой большой семьи не было до него никакого дела. Никто из молодежи его не знал, а старшие едва помнили. Его вина - слишком долго отсутствовал. Чужой. А где он свой? Если смотреть правде в глаза, то он везде чужой. В университете, занятый то диссертацией, то книгой, так и не смог найти настоящих друзей. В командировках это сделать еще труднее, если вообще возможно. И надо признать, при всем внешнем семейном благополучии, не было у него душевной близости ни с родной дочерью, ни с женой, не говоря уж о ее родственниках.

Валентин Юрьевич уставился невидящим взглядом за окно.

Ему, вполне успешному и уважаемому человеку, на мгновение показалось вдруг, что он прожил не свою жизнь. Что его настоящая жизнь должна была протекать здесь, где он родился. Не у Толика, а у него должен был быть большой, наполненный веселым шумом и возней, дом. Не у Толика, а у него должно было быть четверо детей. Ванечка, заливаясь счастливым смехом, должен был карабкаться не к Анатолию на колени, а к нему. Ведь это он его настоящий дед! А в просторной спальне, на широкой деревянной кровати рядом с ним должна лежать не холодная Светлана, всегда неохотно исполняющая супружеские обязанности, а та, рядом с которой вырос и которую он когда-то так любил.

Это такая минута, минута слабости, одернул сам себя с горькой насмешкой. Вернусь домой, и все эти мысли покажутся просто смешными. Кем он мог здесь быть? Конюхом? Свинопасом? Нет, ему грех жаловаться на свою жизнь. Он делал все насколько мог хорошо и результаты его работы очевидны. Но, отчего этот колючий ком в горле?

Как он тогда пылал праведным гневом! Как недоумевал! Удивлялся ее выбору. А оказалось, что не Маринка предала его тогда, выйдя замуж за Толика. Это он ее предал, покинув в самый трудный момент жизни. А вахлак Толик, потевший над простейшим уравнением, не колеблясь, подставил ей свое крепкое плечо. И стала Марина женой его двоюродного брата, которого он всегда слегка презирал. Будущий тракторист, как и его отец. Но что мы имеем в итоге? Не знавший высшей математики Толик успешно ведет свой бизнес, который, похоже, приносит немалый доход. Построил дом, о каком Валентин, и мечтать не мог. Что ж, что далеко от города. Счастливым можно быть и на необитаемом острове. Толик не мог уберечь Марину от деревенских пересудов, но сумел дать то, что не смог умница Валентин, сумел создать с ней крепкую и дружную семью. И за границей он тоже бывает, но ездит туда не работать, как Валентин, а возит отдыхать жену, детей и внуков. "Эту книгу мы в Лувре купили", сказала мимоходом Настена, увидев, что он рассматривает богато иллюстрированное издание "Дворцы Парижа". Таким тоном произнесла, как будто в соседнем селе на ярмарке купила.

Стыл принесенный проводницей чай, а Валентин Юрьевич снова и снова перебирал снимки. Как много могут они рассказать, эти фотографии "на память".

Ах, мама, мама! Не устроив свою судьбу, привезя из города, куда поехала работать на швейную фабрику, ребенка, вела ты себя в дальнейшем осторожно и осмотрительно. Замуж не вышла, хотя, случалось, присылали и к ней сватов. Все силы свои душевные вкладывала в сына. Все свои скупые накопления берегла для него. Мечтала в город уехать, учиться, но не смогла. Ребенок маленький, к тому же, дочь раскулаченного, на что она могла рассчитывать в своей бедной юности? А вот для сына дороги уже были открыты. И он должен был этим воспользоваться, поучиться, пожить, мир посмотреть и за нее и за себя. Все сделала, чтобы направить его на путь истинный. Самым ценным, что могло бы радовать в старости - если бы дожила до старости, - пожертвовала. Не пропала та фотография, на которой он поднимает Светлану из сугроба. Оставила ее мама себе, чтобы в подходящий момент показать деревенским кумушкам. Те донесли все, что полагалось, до нужных ушей. Вот какие девушки у моего Валентина в городе, не чета нашим, деревенским! Примерно так могла она сказать, показывая соседкам фотографию.

Но кто он такой, чтобы осуждать свою мать? Она отдала ему все, что могла и что имела, чтобы он смог стать тем, кем стал. Сколько помнил, всегда работала, то бежала на совхозные поля, то в сады, а в остальное время не вылезала из своего огорода - выращивала овощи на продажу. Никуда не ездила. Редко что-то себе покупала, всегда - только самое необходимое. Можно ли осуждать ее за то, что она хотела ему лучшей - в ее понимании - доли? Оберегала его, как могла. Не нагружала работой, не тревожила рассказами о прошлом своей семьи. Он так и не узнал, кто, и кем был его отец. "Что о нем говорить? Он того не стоит", - уронила с горькой усмешкой, когда Валентин - один-единственный раз - решился задать матери так мучивший его вопрос.

Если на кого и стоило сейчас сердиться, так только на себя - за то, что поехал. Нельзя, нельзя возвращаться туда, где когда-то был счастлив. Это, все равно что на пепелище приехать, сколько ни броди, ничего уже не найти, сгорело все дотла, превратилось в дым. В быстро исчезающий, тающий дым воспоминаний. И еще бывает, такие вот, неприятные сюрпризы случаются... а главное, ведь ничего - ничего - невозможно изменить. Ни событий, случившихся много лет назад, ни даже мнения о себе, любимом. Его уважали на работе, студенты - так ему, во всяком случае, казалось - даже любили. Но, вот ведь, парадокс, для родных людей - для Анатолия, Марины, Вари - он был и навсегда останется нехорошим человеком, негодяем. Наверное, таким же был и его отец, сделавший ребенка и оставивший девушку в трудном положении. И не объяснишь им, не докажешь, что не знал ничего, просто не знал...

Ну, а если бы знал? Вернулся бы? Вряд ли. Как вряд ли Марина куда-то отсюда поехала...

Но, рассердился он, почему он должен обо всем этом думать? Пусть мысленно, но оправдываться перед людьми, которые, наверное, уже и позабыли, что он к ним приезжал? А зачем приезжал, и себе не объяснить... Ему вдруг захотелось порвать лежащие перед ним фотографии, вычеркнуть эту поездку из своей памяти.

За окном на темнеющем небе уже зажигались первые звезды, когда, вытерев лицо вагонным полотенцем, так и не выпив чаю, не съев и кусочка из собранного тетей Леной пакета, Валентин Юрьевич, наконец, улегся. Натянув одеяло под самый подбородок, он повернулся на правый бок и закрыл глаза. И через несколько минут уже спал, - а думал до утра глаз не сомкнуть! - и поезд, несущийся сквозь холодную августовскую ночь, увозил его все дальше от прошлого, в его обычную, четко выстроенную жизнь.

Copyright (c) "Русский переплет"