|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
ВАНО, СОСО И УБИТЫЕ
(рассказ)
Иван Васильевич любил и уважал Сосо. Мысленно он разговаривал с ним и советовался, и даже после смерти Сосо.
До войны, с первой женой Иван Васильевич жил в Диди-Лило. Тогда его звали Вано, и он любил, когда женщины будили его на рассвете. Одна из них прижималась сухими губами к замочной скважине и кричала: Мацоне, мацоне! Остальные вторили ей у других домов. Софико вставала и с закрытыми глазами шла покупать мацоне; ее перламутровые ногти стучали по досчатому полу, как будто это ступала большая птица.
Они были в Тбилиси, когда у Софико начались схватки. Это были преждевременые роды, и когда Вано вышел из больницы, где он оставил свою жену, он заметил, что руки у него трясутся не оттого, что он долго нес Софико, украдкой слизывая ветхие снежинки с ее выбившихся из-под платка виноградных волос.
Вано ходил по улицам, боялся отойти от больницы слишком далеко, и каждый раз белая дверь ее подъезда казалась ему много белее уличного снега.
Мать Вано была красавицей. У нее были четыре черные родинки на лице, и эти родинки сводили мужчин с ума. Мужчины любили Кэтэвань, а те, кому она показывала пятую, тайную родинку, спрятанную между безымянным и средним пальцами правой руки, хотели жениться на ней. Кэтэвань показала ее отцу Вано и дяде Арчилу из соседней деревни, когда осталась вдовой с четырнадцатью детьми. Приданым ее были чудесные родинки и запудренные морщины, а дети оставались со столетней свекровью.
Вано был младшим, он бежал за праздничной повозкой, на которой уезжала Кэтэвань, и тянулся за разноцветными лентами, летящими за ней. Очень быстро ленты стали грязными, Вано не мог перекричать бубенчики и звон новых подков, он глотал пыль и мошкару и губы и язык у него почернели.
Мать велела остановить повозку, поймала Вано и посадила в колючий куст на обочине, как в капкан.
Окровавленного Вано вынули из куста сестры, и его рвало грязью и желчью на дороге, по которой уехала свадьба.
По улице шла пожилая женщина. Она была в черном, она оставляла черные следы на тонком подтаивающем снегу, и снег припорошил ее черный платок как первая седина. Люди здоровались с ней, и многие специально перебегали улицу, чтобы поклониться ей. Женщина отвечала с достоинством, но приветливо, кивала людям и останавливалась, отвечая на приветствия пожилых.
Вано узнал ее, хотя и не видел раньше никогда. Это была она, матерь его дорогого мысленного собeседника, друга и советника Сосо.
Вано бросился к ней, на ходу срывая шапку, упал на колени и, целуя то шерстяной, пахнущий грецкими орехами подол, то протянутую дряблую руку, запросил: - Мама! Помолись за мою жену Софико, пусть сегодня она родит мне сына и все будет хорошо! И я назову его Сосо!
- Успокойся, сынок! Я уверена, все будет хорошо, вставай, вставай, - говорила мать Сосо.
Вано поднялся и, застыдившись, бросился через дорогу. Милиционер подал ему шапку, сдув с нее снег.
Иван Васильевич просил у Бога прощения за убийство двоих человек, ибо нельзя убивать того, чье имя ты знаешь. На войне Иван Васильевич расстреливал свой безымянный надвигающийся ужас, героически побеждая его, подобно тому, как монах теснит бесов молитвой, а грудь его защищает крест. Так молитвой Ивана Васильевича была автоматная очередь, а грудь его защищала фотография Сосо.
В детстве Вано убил Зураба, княжича. У Зураба были парчовые волосы и зеленые в золотых крапинах глаза. Он играл с деревенскими мальчиками и был надменен и драчлив. Князь носил очки, хорошо говорил по-русски, и хотел, чтобы превосходство сына над ровесниками было обусловлено не только происхождением и образованием, но и силой характера. Князь дорого заплатил за свою классовую наивность.
Когда Зураб, засунув большие пальцы за свой ремень, встречался с деревенскими ребятами, крылья его носа раздувались, как крылья орла, устрашающего врага, а верхняя губа искривлялась как лоза.
Зураб правильно питался и занимался гимнастикой, и поэтому никто не мог ни догнать его, ни побороть.
Однажды во время игры в пятнашки Вано погнался за Зурабом, и чем меньше горячего воздуха оставалось между мальчиками (казалось, что пот стоит в воздухе как туман), тем больше росла слепая, безадресная ярость Вано. Довольно долго расстояние между вытянутой рукой Вано и Зурабом было не больше, чем в палец, и ярость Вано достигла апогея. Но когда расстояние стало увеличиваться, а тетива ярости ослабляться, Вано, не в силах ни бежать быстрее, ни снова натянуть придающую ему силы тетиву, остановился и метнул камень в Зураба. Он увидел, как мальчик упал, и из головы его поползли черные змеи, виляя между камнями, а услышал сначала как упал спелый персик, а потом как треснул переспелый арбуз.
- Зураб разбился! - закричал Вано, не понимая, что лжет.
Даже князь поверил, что его сын споткнулся о камень, упал и ударился виском.
Когда Зураба похоронили, Вано не мог понять, что за зверь грызет его сердце, пока к нему не подошла его бабка Нино со зловонной опухолью на месте носа, не обняла его и не сказала: - Убить князя уже лучше, чем убить священника. Твой прадед, князь Чадонери, убил священника из-за бараньей ноги. Он бежал, чтобы ему не отрезали нос и уши, и стал нищим, и вы, его правнуки, живете в нищете. Ты видишь, какая болезнь созрела на носу у меня, его дочери, а мой брат родился глухим. Тебя Бог накажет меньше, все-таки у тебя плохое наследство.
Второго убитого звали Петр Кутин. Во время боя его кантузило, он бросил автомат и бежал вспять с неподвижными запыленными глазами. Он заражал ужасом как чумой, в него вселился бес, и Иван Васильевич расстрелял его, чтобы не дать ему, как врагу, приблизиться к себе.
Фотография Сосо защищала Ивана Васильевича, потому что невозможно быть защитником, если тебя ничего не защищает.
Когда комиссар Гуревич застрелился, Иван Васильевич понял, что они не в окружении, а в плену, и положил фотокарточку Сосо в карман гимнастерки Гуревича: враги могли бы надругаться над ней, а в могиле коммуниста она в безопасности.
Фашисты оказались людьми: они ели, мочились, воняли и переговаривались.
Двигаясь в колонне военнопленных, Иван Васильевич не подозревал, что выбыл из войны. Воевать - означало переносить страдания, и Иван Васильевич мужественно их переносил - за родину, за Сосо, как и монахи принимали на себя разные подвиги - кто ратные, кто в затворе, а кто мученические.
Иван Васильевич ждал, когда его начнут пытать, заставляя отречься от Сосо, и ежечасные бесцельные лишения в бараках, потом в товарных вагонах вменял ни во что, готовясь к каленому железу.
Но вместо каленого железа была деревня в Баварии и баварец с красными глазами, знающий по-русски слово батрак и по прозвищу Беломясый. Он брал Ивана Васильевича с собой на пасеку, и они, без помощи языка, учили один другого разным приемам обращения с пчелами, ни в чем другом друг другу не доверяя.
Немецкие улья были все одинаковые и стояли ровными рядами, точно как могилы на немецком кладбище.
Когда рой пролетал на солнце, казалось, что кто-то бросил горсть фасоли, и, вместо того, чтобы рассыпаться, горсть летит муравейником, будто в нее вселился дух.
Любимой книгой Ивана Васильевича была книга о Сосо с коричневыми фотографиями. Бумага в ней пахла табаком и медом.
После того, что сказал в сельсовете человек с таким серым голосом, что по голосу его невозможно было представить ни возраст, ни рост, ни черты лица говорящего человека, человека, которого Иван Васильевич так никогда и не увидел - ни за толпой в сельсовете, ни потом, Иван Васильевич потерял веру. Мир запах мышами.
Однажды ночью Вано видел ангела. Он видел его в окно, со своей постели. Ветер качал его крылья, и при каждом дуновении в сторону окна запах ладана и сахарной пудры нежной волной омывал жадный нос Вано, а звезда с ножками цапли стояла на голове у ангела, по иголочные щиколотки в черных его зыбучих волосах.
Утром ангел оказался шелковицей, посаженной отцом Вано в день его рождения, и Вано изрубил шелковицу с такой жестокостью, с которой никогда не убил бы чужое дерево, но такого предательства он не ожидал от своего.
- Ты убил своего ангела. Иди поешь, - сказала бабка Нино.
Безликий голос все поставил на свои места. Мать бросила Вано в куст, ангел оказался деревом, Софико вышла замуж, пока Вано был в заключении за то, что не умер в плену, а узнал все премудрости научного пчеловодства, всю свою жизнь Вано считал другом своего врага.
- А я тебе - враг? - спросил Зураб. В черных, гладких как кнутовища ветках ивняка Иван Васильевич увидел прозрачное лицо надменного княжича с парчовыми волосами.
- Разве мальчик был мне врагом? - спросил себя Иван Васильевич, не решаясь разговаривать с мертвым. - Нет, мы дружили, как дружат все мальчишки, как все мальчишки, мы соревновались, и ни Зураб, ни мы не были виноваты в том, что он обреченно превосходил всех нас. И разве ярость, заставившая меня бросить камень, была обращена на Зураба? Нет, я ненавидел не Зураба, а ту, ни от меня, ни от него не зависящую силу, которая приближала его к победе, а меня удалила от нее.
- А разве я - был тебе врагом? Я дал тебе оловянную ложку, - сказал Петр Кутин из осененного тенью сугроба.
- Нет, Петр! Твоей ложкой ела моя дочка, - ответил Иван Васильевич. - Я убил не тебя, я убил свой страх.
-Как же ты судишь человека Иосифа? Он так же, как и ты, убивал тех, кто мешал его победе. Он так же, как и ты, убивал свой страх, - сказали убитые.
-Я малый человек убил вас двоих, а человек Иосиф был великий человек и убил многих.
-Не повторяй ошибок великого, - сказал Зураб.
- Будь мудрым, - сказал Петр Кутин.
- Тебя предаст жена, - сказал Зураб.
- И дети, - сказал Петр, - оставят тебя.
- Я буду мудрым, я научусь прощать, чего не умел человек Сосо. - Я больше не убью человека, клянусь вам, - сказал Иван Васильевич.
- Что тебе, Отец? Что ты хочешь? - спросила Евдокия.
Лошадь привезла сани, в которых без сознания лежал Отец в снежной паутине, и жена вторые сутки не отходила от бредящего в горячке.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
|
Реакция Дедушки Кота на произведения определенных авторов настолько стандартна, что напоминает штампик "прочитано" (хотя я не уверен в верности штампика). Ждите ответа...
|
|
Надож, взять, своего подстрелить. Кого вообще описали то тут?
Нормальные люди теперь никому не интересны?
Вобщем смаковать все это нет желания, хотя подлинная
подоплека это Сосо... Описали бы хоть какую трагедию
людскую, хоть понять что то можно было бы(как в
"Ночевала тучка золотая" Приставкина), по человечески
понять...
|
|
|
|
|
|
Этот рассказ для Горловой в какой-то мере переломный, раньше ее проза несколько напоминала картины Сальватора Дали, и мне это не очень нравилось (я не люблю Дали), хотя не признавать ее блестящий талант я не мог. Этот рассказ показывает, что Горлова не только неимоверно талантлива как литератор, но еще и умна.
|
|
Звиад Гамсахурдиа и Эдуард Шеварднадзе. Первый пытал оппонентов током. А осетин (ведь Сталин же был осетином) обстреливал по ночам в упор из зениток. Но не успел развернуться во всю ширь своего антикоммунизма. Потому что второй превзошёл его в борьбе с диктатурой. Эдуард Амброзиевич не разбирается в электромагнетизме. Поэтому, уговаривая своих оппонентов, действует хорошо себя проверенными методами. И где бы ни пытались скрыться проклятые сталинисты - в Тбилиси, Москве или Абхазии - всюду их настигало возмездие.
|
|
Не очень понравилась, несколько даже резанула фраза "Фашисты оказались людьми". Правда, дальше добавлено, что они вели себя при этом крайне неэтично: пукали, сморкались, чавкали во время еды. И всё-таки, когда верстаешь такое, следует прежде всего позаботиться не о художественности, а о том как эта фраза может быть неправильно понята незрелым читателем, как правило не поднимающимся выше среднего уровня сообразительности. На месте редактора я бы откорректировал это место следующим образом: "фашисты оказались нелюдьми". Или даже, для большей выразительности: "фашисты оказались нелюдью". А к следующему предложению добавил бы, что они также и ковыряли в носу, выпячивали нижнюю губу и пускали пузыри, когда жевали жвачку или грызли ногти и семечки.
|
|
|
|
|
Всем доброго здоровья и долгих лет жизни в связи с днем рожденья Будды.
|
|
Непосредственно к обызру, - вы правы, рассказ сделанный из, но к кому претензии? Это же все ваше, - монументальное искусство.
|
Юлий Борисович! Какой-же переломный, интересно, у меня педаль не едет читать это. Недавно показывали человек и закон, яб сказал "террористы" снимали свои вылазки для отчета, вобщем снимали они расстрелы. Показали там минут 10, конечно, авторов ЧЗ тоже надобы за такое посадить, но тем не менее проза Н.Горловой чем-то напоминает это кино... Зачем механику знать? Механик много разных, так чтож, теперь их всех знать надо? Нравится писать - пусть пишет, тем более так пишет, мое дело сторона... "Так писать очень, очень непросто" почему непросто, просто, дай волю и все... чегож тут сложного. Сложно так НЕ ПИСАТЬ, вот это действительно сложно. Потому, что про одно она подумала, а про сотни других вещей нет(да еще такой акцент). Пусть идет фронтовым корреспондентом, очень даже достойная работа. Непойдет ведь. Прямолинейная, но не там где надо.
|
Но дело все в том, что ничего нового тут не сказано, да и старое сказано так, что второй раз не откроешь.
|
Аналогично - не смог пропедалировать и сквозь другие. Может, это морская болезнь?
|
p.s. только с 4-го раза понял, что там к чему...
|
|
Не кажется ли Вам, что слишком много внимания уделено рассказику, того не стоящему? Дедушка Кот выдал дежурное "хорошо...", Yuli отметился со своим "переломным моментом", еще пара постоянных пажей припадут к ручке + фанатка Кошка Катя. Вот и достаточно. Люди вдумчивые и по-настоящему любящие литературу на этом эссе своего внимания не задержат. Пошли дальше.
|
Да потому что рассказ на самом деле написан отлично, еслиб не его тема... хехе. Прошу прощения у Надежды, если ненароком задел. Готов принести публичные извинение. Извините пожалуйста. И вообще извините все, я иногда могу высказать(потому как без этого высказать неинтересно)...
|
Полагаю, вы выскажете свое просвещенное и, главное. подробное и обоснованное мнение, я же ограничусь несколькими короткими замечаниями. Горлова - как обычно в таких случаях говорится, "не мой автор", но есть какие-то общие критерии, которые можно применить к писателю, независимо от того, нравятся тебе его произведения или нет. Так вот, во-первых, я, увы, не замечаю у уважаемой Надежды, которую читаю уже год, ну решительно никакого заметного профессионального роста. По-прежнему море стилистических погрешностей, некоторые из коих чреваты даже смысловыми ляпсусами. В-вторых, если уж я заговорил смысле, я, честно говоря, вообще не понимаю, для чего написано все это. Ну, как говорится в народе, ни уму ни сердцу. В-третьих, если раньше я думал, что полное нежелание попытаться заинтересовать читателя дочитать ее расказы до конца у Горловой - детская писательская болезнь, то теперь вижу, что это осознанная позиция "примы". А это заставляет меня уже говорить и вещи неприятные - я решительно не вижу никакого (естественного для молодого писателя) прогресса за последний почти год, более того, погрешности стали еще резче. Немало этому поспособствовали и Юлий Борисович с Сергеем Сергеевичем, безудержно расхваливавшими (первый - в силу некомпетентности, второй - по доброте душевной) молодое дарование... ПС Но есть в рассказе и одна замечательная фраза:"Милиционер подал ему шапку, сдув с нее снег."
|
Литература - одно из самых недемократичных искусств. И если вы не понимаете, о чем и для чего пишут писатели, то это навсегда. Читателем тоже нужно родиться. Что касается Ваших и господина Морозова попыток показать себя литературными критиками, так в этом есть нечто от детской игры в "паравозики", когда дети абсолютно уверены, что перевернутые стулья и есть пассажирский поезд. Ваше "ту-ту" звучит до предела комично, но в этом Вас превосходит господин Морозов. Он еще и раскачивает стулья, изображая стук колес, а Вы принимаете это за "литературный анализ".
|
|
"Что касается Ваших и господина Морозова попыток показать себя литературными критиками, так в этом есть нечто от детской игры в "паравозики", когда дети абсолютно уверены, что перевернутые стулья и есть пассажирский поезд." Морозов ответит за себя сам, что касается меня, то я, среди прочих занятий, зарабатываю этим "катанием паравозиков" на хлеб насущный с 1974 года.
|
|
Г-н главный сантехник, вы дошли до полного бреда - судить о положении дел в области (литературная критика), о которой понятия не имеете. Я бы на месте ВМ уволил вас с места "чистильщика" ДК по причине полной профнепригодности. Но у него, очевидно, нет замены...
|
В литературном мире процент бездарностей и невежд намного выше, чем в точных науках, так как критерии в искусстве куда менее жесткие. Деятельностть местных господ, Шиншина и Морозова, яркий тому пример. Господа, не умеющие связать двух слов и уже во второй фразе забывающие, о чем они говорили в первой, объявляют себя литературными критиками, и все тут. Мало того, они требуют, чтобы с ними спорили "аргументированно". Как можно аргументированно спорить с ниспровергателем Эйнштейна, который не знает его теорий, какой же в этом смысл?
|
|
"Мало того, они требуют, чтобы с ними спорили "аргументированно". Мне нравится, что, будучи уличенным в невежестве, вы начинаете нервничать и врать. Я никогда не мог от вас требовать ничего подобного, так как давно убедился в вашей удручающей некомпетентности в литературном деле.
|
Батенька, а вы - дурак. Для вас это новость или вам это уже говорили?
|
Какая разница, в футбол или в хоккей собирается играть человек с деревянной ногой?
|
|
Все, Юлий, с вами скучно. Закончили. Морозову Тут вот Иоселиани упомянули. Помните ли вы свое первое впечатление от его "Пасторали"? Это был, кажется, год 1976-78. Четкая драматургическая основа "Листопада" и "Певчего дрозда" вдруг исчезла, и мы увидели совершенно "другое кино". Впечатление было тем сильнее, что я был едва ли не на первом просмотре ленты, которую Иоселиани показывал в Доме Кино...
|
Да, кстати, ваше сравнение текстов Горловой с фильмами Иоселиани крайне неудачно и, с точки зрения киношника, профессионально беспомощно. Если уж проводить какие-то аналогии с кино, я бы говорил, скорее о режиссерах-участниках "Догмы".
|
В Петергофе рядом со мной живут изумительные люди: супружеская пара и маманя (не знаю - свекровь или теща). Эти господа выпивают неимоверно и скандалят неописуемо, виртуозно матерясь. Чистая музыка Шнитке, ей-Богу. Однако, когда дело доходит до рукоприкладства, раздается тверезый голос мамани: Дети, не надо ссориться (это я про полемику по поводу рассказа мадмуазель Горловой). Кстати, осмелюсь предложить высокой публике прочитать известный очерк С.К.Маковского о Блоке из известной мемуарной книги издателя "Аполлона" "На Парнасе Серебряного века". Мемуарист фиксирует ошибку на ошибке (и не только стилистические погрешности). Ну, и что. А - ничего...
|
Уважаемый Сергей Сергеевич, достаточно взять хотя бы "Анну Каренину", чтобы убедиться, что не далеко не каждая страница Льва Николаевича безукоризненна. Но Льву Николаевичу наши мнения ни к чему, а "мадемуазель Горловой", я думаю, не помешают.
|
Вообще, уажаемый Сергей Сергеевич, проза Горловой - тот редкий случай. когда я вас не понимаю. ладно, Юлий, он ничего в этом деле не смыслит, но вы-то навидались литераторов и понимаете, что писание по инерции - профессиональная смерть... А Горлова написала обсуждаемый рассказ по инерции, неужели не видно? Добавлю, если кто жаждет политкорректности, "как мне представляется"...
|
Согласен, мой дорогой высокий друг! Правда, оппоненты от анализа текста постоянно переходят к "заушаниям" друг друга,что, как говорится, не есть хорошо. Не соблаговолите ли в частной записочке ко мне снять маску? Это я про "паровозики", которые Вы изволите катать с 1974 года. Желаю Вам милостей Фортуны и козы Амалтеи (Амалфеи).
|
А инерция в нашем деле вещь совсем недурственная, право.
|
Написать развёрнутую и сбалансированную рецензию на что-либо - творческий труд, за который платят деньги и в приличных сообществах (например, в старой России) - немалые. И вообще говоря, никто не обязан здесь проделывать это задаром. Но вот Шиншин взялся. Причём, заметьте, первый из многочисленных подписантов книги отзывов. Оговорился, что "ограничусь несколькими короткими замечаниями". А на самом деле составил очень даже разумный конспект-план будущей рецензии. И как же должны мы, читатели и почитатели Надежды Горловой отнестись к такому его поступку. Наверное, прежде всего с благодарностью. Так нет же, является некто гегемон, вырывает из контекста и начинает тыкать в лицо автору, уличая его в элементарной неразвитости. Видите, ли Юлий Борисович, если бы мы не знали других посланий Шиншина, то можно было бы и принять ваши выпады к сведению. А так, своей очередной низкой выходкой, вы более разоблачаете себя, нежели оппонента. Видимо, для вас сравнительно новое достижение - мысль о том, что произведение искусства не обязано иметь каких-либо посторонних целей кроме самоё себя т.е. кроме художественности. И поэтому вы с таким задором набрасываетесь на того, для кого она настолько само собой разумеется, что он не считает нужным оговаривать её особо. И по рассеянности и небрежности не выполнил всех пунктов устава, позабыв при этом, что из-за забора может вылететь шавка, чтобы начать рвать его за неаккуратно заправленную в сапог штанину. Абзац.
|
Уважаемый Сергей Сергеевич, позвольте мне не нарушать самим же придуманных правил. Я как раз вчера читал у Гаспарова насчет того, что редко кто из литературоведов-профессионалов соглашается оценить несколько стихотворных строк, не узнав предварительно, кто их автор. Что касается литературной критики, то, честно говоря, я в своем поколении не могу вот так сразу назвать ни одной фамилии среди своего поколения (то есть следующего за Кожиновым, Золотусским, Аннинским, Деминым и т.д.), которой можно было бы с гордостью назваться. Согласны?
|
Дорогой Сергей! На все Ваша благая воля.
|
Уважаемый Обзиратель, спасибо за крайне тактичную (это от Обзирателя-то...)и необходимую поправку. Я действительно не упомянул, что Надежда Горлова - уже, по сути дела, состоявшийся писатель и потому спрос с нее должен быть как с писателя, а не новичка, пославшего в РП свой первый перл. Это, опять же, во-первых. А во-вторых - как на мой личный вкус, форма рассказа вообще исключает стилистическую неряшливость, вполне допустимую в рассказе или повести.
|
Дорогой Сергей! Конечно, барышня Горлова - состоявшийся писатель. Есть и интересные "критики" после Аннинского-Золотусского, к примеру, Басинский-Немзер и другие, дай им, Бог, удачи и здоровья.
|
Вы достаточно взвешено оценили текст, действительно, стилистических (бесконечные "как" и "словно" и так далее) и композиционных огрехов хватает, но я полагаю, Н.Горлова все же понимает свои проблемы и пытается их решить. Как получается - другой вопрос. Я, так же, как и вы отметил "снег", - это, пожалуй, единственное попадание в деталь. Вспомнилось - я иду по Калининскому, мимо сидящего всероссийского старосты, расположившегося рядом с Военторгом. Плечи, колени и голову памятнику припорошило снегом, и заботливые мужики в спецовках и ватниках сдувают снег при помощи компрессора и грязного шланга. Снег на черном мраморе напоминает, то ли перхоть, то ли муку, смолотую из пшеницы, добытой продотрядами в обреченных на голодную смерть деревнях, а дедушка, словно предмет мебели - стул, в пустой и гулкой городской квартире, из которой уехали на дачу веселые и радостные обитатели дома на Грановского, или Дома на набережной. Дедушка сидит неестественно прямо, прижимаясь спиной к высокой спинке стула-кресла, и в его позе заморожено напряжение, ожидание выстрела в затылок... Горлова находится в том состоянии, когда способна вычленять запоминающиеся детали, но не может использовать их функционально, это детали ради деталей, красивости. Почему я думаю, что Горлова пытается что-то сделать? Обратите внимание, вспомните приснопамятных коранических бабочек. И в этом рассказе также имеет место попытка "загрузить" дополнительный смысл (на мой взгляд, неуклюжая), сознательно или нет, - "Отец" с заглавной буквы, Иосиф, Петр. " - И дети, - сказал Петр, - оставят тебя. " Ни к чему это. Все всуе. Должен признаться, есть и моя вина. Довольно давно, прогуливаясь с уважаемым ВМ под мраморными колоннами астрономического института, покуривая гаванские сигары суперлайтс и ведя неспешную приятную беседу, ВМ посетовал, что, де, маловато достойного материала. Я напомнил ВМ о Н.Горловой, и заметил, что Горлова - интересный автор. Кто же мог знать, что венский инженер сотворит себе кумира! ЗЫ Об Иоселиани, в другой раз.
|
Возможно - не хочет.
|
Возможно - не хочет.
|
Какие-то мелкие незначащие слова, пустые фразы... Беда и Шиншина и Морозова в том, что они не могут воспринимать предельно образное, эмоциональное мышление Горловой, они пытаются все свести к своему уровню, к тем примитивным ассоциациям, которые посетили господина Морозова, например, возле военторга. Они не чувствуют настоящего горя, которое проступает сквозь частокол слов и образов, горя от того, что простые герои ее рассказов именно такие, какие есть, а не такие, каких она хотела бы видеть. Горлова уже поняла то, чего ни Шиншин, ни Морозов с их убогим "профессионализмом" не поймут никогда - неизбывный трагизм человеческих отношений, который мелодически подчеркивается у нее хаосом и бессмыслицей природы, плачем по красоте и смыслу. Впрочем, не хочется мне больше ставить рядом имя талантливой писательницы и имена наших заурядных переплетовских господ.
|
И правильно делает! Слава Богу.
|
|
Вам наверняка знакома книжка американской писательницы Фланнери О,Коннор "На вершине все тропы сходятся". Жесткая,бескомпромиссная, экстремальная и к тому же очень заидеологизированная (О,Коннор - ныне покойная - была южанкой, католичкой и калекой)проза, все герои которой обретают прозрение лишь на грани своей или чужой смерти. Но какое при этом филигранное мастерство - а ведь О,Коннор, когда она писала эти рассказы, была ровесницей Горловой.
|
|
|
|
|
Да, о главном, о сталинизме. Нельзя же строить анализ на том, что какой-то дрянной мальчишка угодил в сверстника камнем. Создаётся ощущение, что ради этой детали был затеян рассказ, а несчастного Кутина, зловещего Сосо просто приплели. Гурам
|
Грузинские женщины - сплошь фригидны, если не сказать - асексуальны. Грузинские мужчины очень рано становятся импотентами, столь же рано, как и лысеют. Поэтому моделирование африканских страстей на грузинском материале уж и вовсе выглядит неправдоподобно. Как и всё остальное в этом талантливом рассказе талантливого автора. Кстати, а сама Горлова - не грузинка ли?
|
Матушка изменяет четырнадцать раз, по разу на каждого брошенного ребёнка, а одного из них - Вано приказывает посадить на колючий куст: дескать, мешает счастливому и чинному свадебному кортежу. Что интересно, нашлись люди, это садистское распоряжение выполнившее... По поводу садистского распоряжения, ведь есть же русские народные "И за борт её бросает, в набежавшую волну"... тоже садист, но никто его садистом не. Как-то не привычно. А вот она садистка, А вот он не садист. Ну да ладно... Вообще как-то непривычно наблюдать мнение о садизме и её(али Стеньки Разина)... причем мнение о стеньке - лихой удалой, а она садистка. Или ребенок ценне женщины? Я конечно понимаю, вопрос странный, но так, подумалось... Да, о главном, о сталинизме. Нельзя же строить анализ на том, что какой-то дрянной мальчишка угодил в сверстника камнем. Создаётся ощущение, что ради этой детали был затеян рассказ, а несчастного Кутина, зловещего Сосо просто приплели. Тут надо бы как Приставкин, написать про эшелоны, про блаженный завод, где боялись всадников(или что-то в этом духе), оно у Приставкина опосредованно, а всадники откуда, а это почему, а почему братика убили... Вот красиво написано. А тут все влоб... Зря тут Приставкина то, у него лучше вышло, да и персонажи выписаны не с точки зрения опосредованной мысли, а как они есть обычные люди, попавшие в это время в это место. А тут и главный персонаж ничуть не лучше, и ему вторит для польшей логичности вставленное вперед сосо. Потом еще совершенно дико звучит "классовая наивность" или как там это было сказано. У Приставкина жизнь людей, и рядом выше головы не прыгнешь, которое эту жизнь определяет. А рассказ как лозунг. А у Приставкина совсем другое, "Ночевала тучка золотая" оставлет запах гор, ощущение некоторого страха как бы с небес, очень верно переданного рабочей с консервного завода, где ребята работали. Именно какой-то страх, а тут что, а тут этого ощущения горных вершин и объема, людского "мы живые", когда двоих колонисты привязали в чем мать родила к столбу. Нет тут этого. Тут базовое, и на это базовое нанизана жизнь преступника. Это то проще понять, логика страха, мое и т.д. А того солдата, который подглядывал за бассейном, сложнее описать, у него мысли по другому сложены. Слишком грубо все, слишком явно, из того что вкус, а глубинные копания в психологии злости на вперед бегущего - ну и что, так все завидуют, когда рядом у кого-то работа спорится, возвести это в максиму вложив камень в руку - нехитро, оттого и не интересно. Этот герой, может, женился, развелся, может, его крик новорожденного сына или дочери заставил бы очнуться, не убивать испугавшегося, это уже был бы ход простив внутреннего сосо, лучше бы выглядело. Еслиб действительно, вспомнил, зашевелилось бы что-то. А так пошла научная фантастика, гадание на кофейной гуще и разговоры с приведениями о том, что такое хорошо и плохо. И для подчеркивания этих разговоров героя еще в бредвое состояние загнали. Приставкин дает это ощущение воздуха, объем гор, тучки какие-то("ночевала тучка золотая") и на фоне всего мира - эшелоны. И ребята, видящие как им тянут руки: "пить, пить". И потом какой-то мир ребячий, он оттого и ясный, что ребячий, и на вдруг моцартовские провалы в виде воспоминаний "рук, просящих пить". Понимаете, Приставкин так пишет, что ты веришь в это(тут тоже веришь, но в такое...). Там как будто невидимой угрозой стена возникает, среди их пацанячьего радостного мира(ребятам непонятной, они отмечают, что так и так ведут себя взрослые, кому-то холодит внутри и пр.), сначала намек вагоны, потом почему-то страшно, куда-то делась вся колония, потом ужас видеть со вспоротым животом, причем неосознанный ужас, "Ночевало тучку" в 13-15 лет читал, до сих пор помню эту картинку... А тут спертая душонка, потому как её телодвижения, этой душонки во всей красе, и еще описаны с большим воодушевлением и нужно мне это его раскаяние "большее зло или меньшее" как козе баян... А Приставкинский обычный солдат имеет больше шансов задуматься в воображении читателя от всей круговерти... Не заставить читателя задуматься(литература ради читателя, обычный императив, побужедение автора заставить задуматься читателя), а герой может задуматься(литература ради литературы, категорический императив, автор хочет дать персонажу возможность жить в воображении читателя самостоятельно), автор дает солдату(приставкинскому конечно) право(быть живым, забыл, но это там как-то провляется, не помню в чем)... Уж извините, коряво написал, да думайте как хотите... Не стоит уходить в эту логику построений, в ней нет жизни, или она должна быть так вплетена в жизнь, как вот у рыб фонарики или у святлячков, где свет это не переходы определенные квантовые(NO там важно), это логика. Но когда рыб пишешь, о переходах не говоришь, просто пишешь одно 0слово "святлячки" и всем сразу все видно, и темень и плохлада вечера, и восхищение роем фонариков. Логикой это механистической... Ну не взять меня, читателя, этим, да и еще тем более психологией почему он камень бросил. Она, может, логика эта, блестяща, изумительна, идеальна, да слишком колченога. Ну как, с однойц стороны злоба, он меня обогнал, и тут убил. Да правда, да злость. Да, убил. Но убил то зачем? Мораль (в)сей басни - максима для мотива убийства. И для этого надо было вдумываться, анализировать... ...спать надо вобщем...
|
