Проголосуйте за это произведение |
Шовская больница
(рассказ)
Особенной жары не было, просто этим летом горели стога.
То над одним двором, то над другим качался черный столб дыма. Кого-то подозревали в поджоге, но сено горело у подозреваемых, подозрение снималось.
Сено сгорело и у Аслановых.
Следуя этикету, мы с сестрой ходили смотреть на пепелище, и Зухра показала нам Юсуфа. Он лежал под сливами на ржавой панцирной кровати. Зухра сказала:
- Целыми днями так лежит. На всех орет, говорит, опять отравится, если будем его трогать. Мама боится, все таблетки в больницу забрала.
Я тайком сорвала сливу с дерева Аслановых и съела ее с клятвой. С тех пор нервная дрожь начиналась у меня уже с утра - как только я вспоминала, что предстоит мне вечером. Скоро я непроизвольно довела себя до состояния Юсуфа. Я лежала на террасе и смотрела в окно. За окном переливались березы, их шум еще больше волновал меня. Если поднимался ветер, березы ветками доставали до окна. Тень от тюлевой занавески дрожала на полу и расплывалась, как на воде. Я внимательно, не в силах прервать наблюдения, в который раз рассматривала узор пестрого ковра над кроватью, плюшевую желтую скатерть, лепестки на ней, лохматые цветы в банке и их отражение в зеркале с подставкой, раскаченные стулья, лавку, покрытую красным тканым полотном, банки, ведра, кастрюли, плакаты на беленых стенах. Я слышала, что делается на кухне, в спальнях, на улице, чувствовала запах цветов, воды, грязных огурцов в ведре, запах ведра и земли на огурцах, запах гари. Свои фантазии я принимала за видения и скрип моей кровати казался мне скрипом ржавой кровати Юсуфа. Иногда мне хотелось действовать. Я не могла не действовать - но не могла и приблизить вечер. Тогда я гадала. Обычные способы, вроде карт или арабского колеса, были мне отвратительны. Мне хотелось знамений с неба. Я решала, что сделаю вечером то, на что укажет голос, который я сейчас услышу. В напряжении я ждала, когда до меня долетит какой-нибудь обрывок разговора из дома или с улицы, и забывала, чего я жду, - кроме вечера. Когда кто-нибудь заходил ко мне, я делала вид, что читаю "Петра Первого" Алексея Толстого и что мне не стало легче. Чтобы меня "не трогали", у меня болел живот "от непривычной воды" и "тяжелой пищи". Я была мнительна - мне казалось, что меня подозревают в обмане. Я шла с книгой на улицу, и у меня действительно кружилась голова и темнело в глазах от того, что я отвыкла бывать на солнце. Я запиралась в дощатом туалете на заднем дворе и смотрела в щели, как бабушка кормит кур или тетя Вера с дядей Василием варят кашу поросятам. Куры толкали дверь, прислоняясь к теплым доскам, и кудахтали на крыше сортира.
Каждый вечер Марина спрашивала меня, пойду ли я гулять. Она одевалась на террасе, и запахи чистой, только что выглаженной одежды, косметики и духов умножали мое волнение. В такие минуты я боялась потерять сознание, но никогда не теряла. Я еле отвечала: "Не знаю... может быть попозже, если смогу", - и не притворялась - мой голос действительно был слаб. Сначала Марина хотела оставаться со мной, и я изо всех сил убеждала ее идти. Потом она стала только делать вид, что остается, и мне уже не стоило столько труда ее уговорить. Марина уходила. Несколько минут я лежала. Я пыталась заставить себя начать собираться только через полчаса - Аслановы выходили поздно - но пока я ждала, малодушие начинало охватывать меня. Чтобы не поддаться ему, я вскакивала и принималась собираться. Весь день я мечтала, что вечером произведу впечатление своей внешностью, но мне не хватало силы воли ни погладить юбку, ни почистить туфли. Кроме того, я боялась, что мои приготовления уличат меня в притворстве. Каждый вечер я уходила из дома с мыслью, что все равно Юсуф еще не будет смотреть на меня, и я привлеку его внимание чем-нибудь другим.
Я шла к Аслановым, звать Зухру. Зухра и Юсуф были еще не одеты, часто они еще помогали матери по дому. Я ждала их, сидя в их спальне, и старалась запомнить все вокруг - вытертый таджикский ковер, одежду на стульях, утюг в углу... Там был какой-то особенный, жирный свет, как будто все в комнате покрыто маслом. Там пахло рисом и сухими цветами. Это были горные цветы - когда собирались уезжать, хрупкие вещи переложили травой. Потом Зухра выбрала цветы и рассыпала их между рамами.
Лето кончалось. Я отчаивалась в исполнении клятвы.
Однажды, случайно открыв книгу, я прочитала, как женщина зашила в камзол царю тряпочку со своей кровью. Я едва дошла к Аслановым и долго стояла на крыльце - сердце билось слишком громко. Зухра уже собралась, она гладила в спальне. По ее волосам ползли тени, как будто огонь приближался к ним и удалялся от них. Отсветы от красного свитера лежали на ее щеках и запястьях. Лампочка в утюге мигала. Я сидела в оцепенении и мне показалось, что кто-то вдруг бросил мне за шиворот раскаленные угли.
- Сейчас пойдем.Зухра взяла стопку глаженого белья и вышла из спальни. Я разворошила холодную одежду Юсуфа, сваленную на стуле, вытянула полосатую рубашку и спрятала себе под кофту. Пока я сидела ссутулившись, видно не было. Я думала: "Как я встану?". Вошел Юсуф. Он принес в миске вареную пшеницу и дал мне. Миска жгла руки, и я поставила ее на одеяло. Сквозь пар, поднимающийся от горячих зерен, я видела Юсуфа. Он как дух ходил по комнате и искал рубаху. Большая черная птица пролетела за окном, как летали обугленные клоки сена.
Юсуф вышел, я слышала, как брат ругает сестру из-за пропавшей рубахи.
Я вытащила ее, принявшую тепло моего живота, из-под кофты и положила под кровать.
Иногда я могла позволить себе увидеть Юсуфа днем. Но все же не слишком часто, потому что и Юсуф, соблюдая приличия, не ходил под окнами моей сестры...
Как-то я почти случайно проходила мимо дома Аслановых и встретила Зухру и Юсуфа. Они стояли на дороге и смеялись над пекинесом Нефритом.
- Высунь язычок, Нефрит, ты мне так больше нравишься, - сказала Зухра.
Я спросила: - Что у него с зубами?
- Кости ест, поломал.
- У него и эти качаются, - сказал Юсуф.
Зубы у Нефрита остались через один. Он чему-то радовался, глядя на хозяев, и рыжий хвост обвалял в пыли.
- Он так похож сейчас на Ренату Ивановну, - сказала Зухра.
- А у него и глаза нет?
- Вытек, - сказали они мне.
Во сне мне было откровение: я ведь каждый день могу ходить к тете Гюле Аслановой на перевязки.
Два дня я проклинала себя за малодушие, а на третий нечаянно распорола себе руку ржавым гвоздем, торчащим из стены сортира. Царапина в локтевом сгибе получилась длинная и глубокая, но повода для похода к медсестре не давала. Поборов отвращение, я ткнула в нее другим гвоздем, выбрав почище. Пошла кровь, тонким, но неиссякаемым ручейком. Я хотела довести дело до воспаления, но кровь не унималась. Пришлось зажать ранку носовым платком и идти к Аслановым.
На двери был замок. Я села на горячее крыльцо и стала разглядывать ранку. Темная кровь сочилась непрерывно, вокруг царапины наметилась опухоль. Платок почти весь пропитался кровью. Сухой треск кузнечиков казался мне каким-то металлическим лязганьем. Нефрит, не вставая со своего места у сарая, вилял хвостом, и рыжее вскидывалось в траве, как пламя. Боковым зрением я увидела подсолнухи и думала, что это что-то желтое висит на бельевой веревке. Несколько раз я оглядывалась, говорила себе: "Это подсолнух", - отворачивалась, и снова забывала...
- А ребятишки Аслановы на пруд уехали, - сказала из-за забора соседка.
- Они в другое верят - видишь, и после Ильи купаются.
- Нет, я к тете Гюле, на перевязку.
- А у ней сегодня дежурство, она в Шовском. Чего с рукой-то?
- Гангрена.
- Да ты что?
- Да, уже проходит, до свиданья.
- До свиданья...
Соседка Аслановых зашумела колонкой, что-то звенело под землей и вода разбивалась о камень.
Кровь не переставала, рука болела, и я пошла в Шовскую больницу.
Я боялась ехать на попутке и сорок минут шла пешком. За это время кровь остановилась, но рука перестала сгибаться. Мимо меня проносились машины, груженые зерном. Сначала меня обдавало раскаленной пылью, потом зловонием бензинного жара, а потом град пыльных зерен хлестал меня в лицо. Я чувствовала, как грязнится моя кожа. Пальцы от жары распухли, и всегда болтающееся колечко сдавило палец. Я знала, что у поворота на Кочетовку есть заржавленная колонка, вокруг растет крапива, а в сточном желобе живут жерлянки. Я надеялась найти там воду, но колонка давно уже была мертва.
Больничные окна были распахнуты, и в палисаднике пахло лекарствами, цветами и дезинфекцией.
Я разулась в прихожей, опираясь на инвалидную коляску со спущенными шинами. Усилившийся запах дезинфекции и белые стены удручили меня. Со всем смирением желая себе здоровья, я постучалась в дверь к "Дежурной сестре".
На больничной банкетке полулежала девушка в коротком белом халате, чистом, но таком потертом, как будто он истлел на ней. Девушка оторвалась от газеты и взглянула на меня. В ее глазах умещалась и плавала вся комната. Девушка снова нашла, где читает, и спросила:
- Чего?
Я объяснила, что мне нужна тетя Гюля Асланова. Девушка ответила, что ее нет, она в Лебедяни с главврачом Иосифом. Я испугалась, что эта девушка не поможет мне.
- А вы не посмотрите мне руку?
В моем голосе была мольба, и я не устыдилась мольбы.
На раскрытом окне тикали часы.
Девушка не спешила смотреть.
- Что с рукой?
- Ржавым гвоздем проколола. Сильно.
- Кровь идет? - девушка не поднимала глаз от газеты.
- Уже нет. Но болит. Посмотрите, пожалуйста, рука не сгибается. - Зеленкой мазала?
- Нет. У меня нет ни зеленки, ни бинта, ни ваты.
Все это было у тети Веры, но не тщетно же я шла сюда.
- И тут глубокий прокол.
Девушка как будто не верила мне:
- Некогда сейчас смотреть, надо больных кормить. Пойдем, поможешь.
Она поднялась с банкетки и изогнулась, уперев руки в поясницу. Потом уронила плечи и пошла к дверям. Я угадала в ее теле боль, и эта догадка дала ей в моих глазах право вести себя так. Я пошла за ней, не спрашивая, посмотрит ли она потом, как если бы участия в кормлении больных мне было достаточно.
Девушка шествовала по палатам с таким видом, словно все больные попали сюда по ее воле. Палаты затихали, заслышав стук ее туфелек за дверью. Я, превозмогая тупую боль под локтем, вкатывала тележку с тарелками вслед за девушкой. Помощь ей не требовалась, ей просто хотелось разговаривать во время этой работы. Мы обошли девять палат, и в каждой девушка мне что-нибудь объясняла, не обращая внимания на больных. Она говорила:
- Сухорукому ложку не надо, он ест ртом с тарелки, и слепой, что интересно, тоже. А этот - зэк, тридцать лет в тюрьме, напьется и начнет парализованную руку трясти, трясет и кричит: "Я в жизни ни одной лягушки не убил, у меня на них рука не поднимается, но человека я могу душить, резать, рвать!", - слепого пугает. Стихи пишет. А эта бабка-гермафродитка, всю жизнь курила, ходила в штанах. Сует мне в прошлое дежурство пятерку: "На, - говорит,
- купи себе чего хочешь".
Девушка усмехнулась, и старуха с тарелкой на коленях поймала ее взгляд и улыбнулась ей беззубо. Так Нефрит смотрел на своих хозяев.
- А эта здорова, - продолжала девушка, - у нее сын приехал из тюрьмы, стал пить, бить, она и ушла сюда, пока место есть - держим. У нас была девяностопятилетняя девственница, очень этим гордилась. У нее борода и усы выросли, брили. Еще сектантку привозили - жила на отшибе, две бабушки ей прислуживали, как служанки. Священник приехал на праздник причащать больных, а она схватила его сзади и стала трясти: "Ну-ка, скажи мне Закон Божий! Сколько у тебя было женщин?".
- А он что?
- Ничего. Понял. "Уберите, - говорит, - больную". Тоже, наверно, была девственница, ее в Кащенко увезли. А вот эта все забыла - были у нее дети, не были, был ли муж, - только поет одну песню, и все по ночам: "Разлука ты, разлука...". А слепой каждый день выйдет в коридор после ужина и кричит: "Люди добрые!
Бабулечки-красуточки! Дай Бог вам здоровья на долгие-долгие годы! И еще ходят к нам бандиты деда слепого убивать!", - это он про зэка.
Говорит: "Я поздравлю, и мне легче станет".
Одни больные сидели на кроватях, других девушка быстро приподнимала на подушках и ставила тарелку не на тумбочку, а на одеяло. В открытые окна ветром заносило пыльцу из палисадника, и девушке приходилось ее стряхивать с некоторых кроватей, стоящих у окна. Девушка все делала не глядя, только мелькали ее руки, затянутые в белые рукава халата, и розовые коленки.
- Одна бабка вообразила, что она - моя мать, - сказала девушка, - сейчас увидишь.
Мы вошли в девятую палату. Там стоял сладкий запах, и уличный воздух из раскрытого окна только немного заглушал его. Девушка громко объявила:
- Я пришла!
- Дочка, ты? - детским голосом отозвалась маленькая старуха с кровати у окна.
- Я!
- Пойди же ко мне, хоть посмотрю на тебя. Девушка не отвечала - она раздавала тарелки другим больным, по очереди.
- Говорить не хочешь? Осерчала? А ведь ты моя кровь! А это я серчаю на тебя! Где была? Давно не приходишь, забыла мать, и конфеты не ты принесла - чужие люди!
- Где была? На огороде! И конфеты я тебе купила-а кто ж? Передала только через других. На, поешь.
Девушка взяла с тумбочки карамельку и вложила ее старухе в руку.
- Моя мать даже ревнует, - сказала она мне, - вернусь с дежурства - обязательно спросит, как там бабка Земкина.
Старуха стала послушно сосать карамельку, и легкий ветер из окна остужал ее кашу.
Собирать посуду было еще рано, и девушка перевязала мне руку. Она опять устроилась на банкетке и велела мне промыть ранку под краном, а потом открыть шкаф и достать оттуда перекись, йод, вату и бинт. Она сказала:
- Спина болит, не могу ни сидеть, ни стоять. Ну ничего - скоро ремонт, больных развезут, а я в отпуск в санаторий поеду. Чтобы поддержать разговор, я спросила, привезут ли больных обратно?
- Нет, - ответила она. - Новых наберут. Стариков - в дома престарелых, "мать" мою - в Елец, например. С новыми больными легче будет, хотя меня и эти любят.
Я тоже любила ее, соизволившую показать мне разнообразие.
Проголосуйте за это произведение |
|
Теперь по поводу Надежды Горловой: у себя на даче к печной трубе я пристроил дополнительный змеевик-теплообменник, в мансарде, с принудительной тягой за счёт электромотора с центробежним насосом, поскольку обычной тяги оказалось недостаточно. Так вот КПД печки составляет 85-90 % - проверял термопарой, против прежних 50-60%. А это значит, что использование электромотора мощностью 150 Вт. для принудительной тяги позволяет сэкономить 7-8 КВт тепла, это значит, поленница дров во дворе как минимум в 1.5 раза меньше, чем у соседа, это значит, что дым из печной трубы лишь на 10-15 % обогревает утреннее зимнее небо.
|
|
Но одно можно считать бесспорным, - это нюх Yuli-я Борисовича или, другими словами, талант автора "Шовской больницы". Остаётся лишь надеяться на позитивные метаморфозы этого таланта.
|
Гипнотическое воздействие на Ваше сознание прозы Надежды Горловой есть яркое подтверждение ее литературного таланта.
|
|
Еще скажу: у Гегеля есть термин "несчастное сознание". Так вот, талант Горловой - "несчастный талант". Объяснять своего умозаключения не стану из-за некоторой его деликатности. Перечитаем,короче говоря, еще раз "Шовскую больницу" и станем писать Наде жизнерадостные поддерживающие письма. No comments.
|
|
Сквозь пар, поднимающийся от горячих зерен, я видела Юсуфа. Он как дух ходил по комнате и искал рубаху. Душман. Читателю внушается: уже самое обыкновенное дело, что чечены проживают в центральной России (в рассказе упоминается Елец) как люди. Между тем, как любому ясно, что чечены - не люди: в первых числах октября они ворвались в абхазское село Георгиевское, вспороли животы, отрезали уши о носы четырём жителям. Но такова сверхзадача этой "прозы". Аналогичная тенденция прослеживается и в других сочинениях автора. Вот типичный оборот, цель которого сделать привычным мелькание нерусских имён среди русского антуража. Я объяснила, что мне нужна тетя Гюля Асланова. Девушка ответила, что ее нет, она в Лебедяни с главврачом Иосифом. Мнимая "болезненность" этих писаний также носит национальный характер.
|
Гипнотическое воздействие на Ваше сознание прозы Надежды Горловой есть яркое подтверждение ее литературного таланта.
|
Литературу Надежды Горловой можно считать некоей лакмусовой бумажкой, выявляющей в данном случае и вашу собственную болезнь. Вы можете заподозрить в сионизме сейчас даже меня, но уверяю вас, что это будет нелепо.
|
|
И надумано все к тому же.
|
И надумано все к тому же.
|
Однажды мой друг поделился со мной впечатлениями от платоновского ╚Котлована╩, сказав, что написано замечательно, но дочитать он не смог, т.к. от чернухи очень скверно на душе стало. Я же, наоборот, смакуя каждую фразу, заводился все больше и больше и к концу книжки ощущал покой и радость. Энергетика текста, резонансы словесных гармоний назовите как хотите. Суть в том, что талантливый писатель, вдохновенно располагая слова в определенной последовательности, в большей мере заставляет читателя - достаточно восприимчивого читателя - чувствовать свою душу, нежели размышлять о смысле словосочетаний. Ругайте меня за мистицизм, сколько душе угодно но это ТАК. А с этой субстанцией у Платонова все в порядке. И у Горловой тоже. Вот и чувствуешь радость, читая их, а не уныние, которое частенько возникает от бойких ╚жизнеутверждающих╩ текстов амбиционных бездарей. Или от настоящей чернухи, в основе которой коренится ЗЛОрадство
|
И не обратив должного внимания(а девушке кажется, что врач увидела за этой рукой все, что привело к её приходу в больницу) она как бы сняла с девушки все её внутреннее напряжение. Чужая жизнь врача(выразившаяся в легком пренебрежении к тому, зачем было 40 минут пешком, зачем сидела запершись в туалете, зачем стащила рубашку) вдруг на миг стала опорой для девушки. основное ударение в рассказе когда девушка шла пешком с пораненной рукой, и его разрешение проскользнуло во фразе про Нефрита. Может быть это абсурдно, но в медсестре присутствовала какая-то сила(не суть в том, какая), которой девушка невольно подчинилась, т.к. хотела этого подчинения, это возможно другой вариант текста. Есть некоторая вещь(неизбежная двойственность что-ли), которая лишает посредством этого подчинения независимости человека, а значит внутри он будет забитым(или зависимым) и никогда не будет изнутри играть подобно бриллианту, как иногда видишь за женщиной...
Простите за возможную вульгарность и бестактность, я просто не знаю, как к этому относится.
|
|
А ведь в этом "соизволившую" и есть ключ развязки рассказа.
|
|
Да я вообще-то Петрушевскую упомянул, не знаю насколько она "приятна". Рассказ Горловой действит-но надуман - придуман в худшем смысле слова: вариация на тему Ромео-Джульетты плюс чернуха в духе конца 80-х. Не понимаю, при чем здесь Фолкнер и Платонов, любимейшие мои писатели. Ни метафизики экзистенциальной ни потока сознания такогo, завораживающего нет здесь.
|
|
По-моему, Надежда пишет очень своеобразно. Как-то никаких ассоциаций не возникает, когда читаю. Разве что Фолкнер. Да и то чисто по территориальному признаку:) Она в Штатах живет, что ли -"по территориальному признаку"?
|
На это ей было сказано: "Ты дура, а я - Шкловский!" Вот и Вы вмешались, В.Л. Надо заметить, гораздо мягче. Вежливый Вы у нас. Дело, конечно, Ваше.
|
|
Таджики сейчас по всей России живут, т.к. у них на родине несколько лет уж как война идет. А Вы незнали?! На ст. Щербинка что около Подольска они цыган выжали. Критерии какие-то тупые у вас к рассказу... Ну не Фолкнер.
|
|
Да, всё верно, в Щербинке теперь таджики, цыгане на Силикатной, ну а в самом Подольске пока евреи.
|
|
Это уже не первое высказывание такого типа. Почему-то каждый считает себя вправе высказать компетентное мнение о литературном произведении. Ну не понимаешь - молчи, молчание - золото. Так нет же, непременно нужно прокричать во всеуслышание о своей дремучести. Ну умница, эта Надежда Горлова, умница. И ты ей не ровня galina, чтобы так вот безапелляционно выражать "суждение".
|
|
ВМ, вот Вы говорите смайликами шутки не метить, - но ведь даже помеченные приходится разъяснять.
Шервуд Андерсон, ╚старший товарищ╩, сказал как-то юному Уильяму: "Ты - мальчик провинциальный. Пиши о своем клочке земли размером с почтовую марку". Тот, как известно, совету последовал.
|
|
|
|
Правильно: бешеный
|
|
Против LOMа нет приёма.
|
Часто язык сохраняется среди эмигрантов лучше, чем в той стране которую они покинули. Пожалуйста, не копируйте "итальянских" интонаций. У южных итальянцев они от арабов, а в Москве - от засилия кавказских криминальных группировок. Такие извращения как "зачем так говоришь"? "почем цена", "дорогой, иди сюда" и сотни других уродуют язык и лишают его той тонкости, появление которой в русском языке стоило напряженных усилий многих поколений. Будем верить в лучшие времена, когда можно будет вернуться в страну и привезти туда достойный язык. Это, между прочим, не так-то просто сделать. Живое правильное русское слово почти перестало существовать "в сободном доступе". Я бы порекомендовал старые постановки русской классики в кино, если предварительно объяснить, что там соответствует действительности, а что выдумали злобные большевики для того, чтобы обманвать народ. Живых носителей правильного русского языка так мало, что погоды пока они не сделают. Было бы неплохо учреждать что-то вроде клубов русской культуры, где люди учились бы общаться правильно, но это требует некоторого аристократизма, против которого немедленно ополчатся ленивые и глупые поклонники демократии. Сохранить язык исключительно важно. Когда пропадает язык, пропадают и люди. Они мельчают и становятся животными.
|
|
И еще: по-моему, за "метранпажем" скрывается оч-чень грамотный мужик.
|
Некоторые авторы, добившись начального успеха, решают, что нашли свой ╚штиль╩ и энергично травят им читателя, забывая о том, что читатель имеет право на увлекательность книги. Невдалеке от меня - небольшая кучка людей. У каждого на груди надпись: ╚Герменевт╩, ╚Ворожитель╩, ╚Сталкер╩, ╚Художник╩. Они заняты тем, что надевают лавровый венок на голову автора. Слышны крики: ╚Гениально!╩, ╚Одухотворенно!╩, ╚Территориально!╩. Я робко подаю голос: - Извините, а где в этой книге завязка, кульминация, портреты главных героев? Нас в школе учили Мой лепет заглушает громкий смех. Вперед выходит ВТ: - Послушай, милая, ты, наверно Майн Ридом увлекаешься? А в сумочке у тебя не Маринина ли спрятана? Смех переходит в хохот. Я мучительно краснею: как они догадались? ВТ поворачивается к остальным. В его голосе патетика и неистребимый пафос: - Как же я устал от от бойких ╚жизнеутверждающих╩ текстов амбиционных бездарей! Все ему наперебой сочувствуют. Я все еще пытаюсь что-то сказать: - Я ведь не требую непременно шекспировских страстей. Ну где здесь хоть какая-нибудь интрига, где хоть что-то, что может вызвать интерес нормального человека, не герменевта? Зачем мне эти подробные описания жизни микроцефалов? Выбегает Дедух: - Это уже не первое высказывание такого типа. Почему-то каждый считает себя вправе высказать компетентное мнение о литературном произведении. Ну не понимаешь - молчи, молчание - золото. Так нет же, непременно нужно прокричать во всеуслышание о своей дремучести. Ну умница, эта Надежда Горлова, умница. И ты ей не ровня, чтобы так вот безапелляционно выражать "суждение". Все одобрительно кивают. Я разворачиваюсь и ухожу. Меня душат слезы обиды. Эти люди величают себя интеллигентами, считают себя знатоками литературы, а не способны на элементарную тактичность. Да что с них взять? Они уже поставили себе идола в красный угол и молятся на него. Тем же, кто посмеет выразить отличное мнение, будет объявлен беспощадный джихад. Все на чтение баек про мальчика Юсуфа!
|
То, что вы изобразили, действительно, очень похоже на Горлову. Может быть, после Вашего отзыва кто-то решит, что и читать ее не стоит. Завязки нет.
|
|
|
|
|