Нет, не зря эти блеклые левкои

Обронили задумчивый свой цвет

На камзолы твои и на покои!..

Не щадя на пирах и в битвах сил,

Вольтерьянец, поддеть готовый Бога,

Как ты жизнь эту хрупкую любил,

Как боялся последнего итога!.

Ты рядился в знамена и слова,

Кровью щечек и свежих ран алея -

Но лиловость печального вдовства

Твоей шумной душе была милее.

Спутник муз и походной суеты,

В этой вялой печали видел ты

Своей мощи усталую изнанку,

И, напенив торжественный бокал,

Взапуски за фортуною бросаясь,

В цвет левкоев ревниво облекал

Стены храмов и прелести красавиц,

Чтоб, кончая витийственную речь

Грустным вздохом о славе и о счастье,

От всевластья забвенья уберечь

Пусть хоть это души своей пристрастье...

202

Нас приглашает к плывущим менуэтам...

Ах, табакерки державинских времен,

Как вы пристали Пленирам и Лизетам!

Как они славно умели вечерком,

Сердцами милых играя, что скорлупкой,

Отщелкнуть крышку жемчужным ноготком

И в табачище уткнуть свой носик хрупкий,

И, к grandmaman подлетев на полчаса,

Ее попотчевать зельем по старинке,

Чтоб стариковские блеклые глаза

Опять омыли о юности слезинки,

Или, за случай судьбу благодаря,

Свою тавлинку, на зависть всем зевакам,

Подать вельможе, чтоб чванная ноздря

На всех чихнула с невыразимым смаком;

И по ухмылкам раскланявшихся рож

Понять - откуда сановный ветер дует,

Кто нынче к Матушке без доклада вхож,

И со светлейшим уклончиво враждует,

Кто поутру в генералы вознесен,

А чье чиханье и чтить уж перестали...

Ах, табакерки державинских времен,

Как светят ваши фарфоры и эмали!

И пусть кому-то уж близок смертный час -

Отщелкни крышку, любезная Пленира:

Давай вдохнем (может быть, в последний раз...)

Как зелье, воздух пленительного мира!

203

Или для взрослого детская игрушка:

Помнишь, как нежно бочонок-циферблат

Держит на плечиках робкая пастушка?

Помнишь, как лихо мелькают во всю прыть

Стрелки, как спицы червонной колесницы:

Этим - фортецию брать и кофий пить,

Этим - на шпажках с вчерашним другом биться...

Этот к часам своим, на интриги зол,

Марса приладит для пущего решпекту.

Этот часами увешает камзол

И - поплетется с подагрой по прешпекту.

А уж на этих, чьих стрелок и не счесть,

Цепко сцепивших просторы и народы,

Время губерний - какие ни на есть -

Встало шеренгой под питерские своды,

Чтобы узнали, к приему торопясь,

Дочка Петра и ангальтская вдовица,

Что на Дунае и в Нерчинске творится,

Да не забыли вполглаза проследить,

Словно не слыша синодских злых доносов,

Скоро ль махинами молнию ловить

Примутся Рихман и гордый Ломоносов...

...Милая муза, пора кончать наш кант.

Ножницы стрелок судьбу стригут недаром,

И обрезают, как блеклый аксельбант,

Косы - прелестницам, бороды - боярам.

Но, упорхнув от баталий и утех,

Влажным крылом обмахни пылинок бремя

С пышных курантов и ходиков - со всех

Клеток прелестных, в которых билось время.

204

Не о девах, ввергающих в смущенье -

Ну-ка, муза, споем о париках

Всероссийского века Просвещенья,

О надменных, с косой и кошельком,

Напоказ растопыренно-курчавых

И приглаженным царским кулаком

Или пивом в вакхических забавах;

И о тех, что касались нежных шей

Вместе с шарфом воздушным и заколкой,

И о тех, что зверинцами для вшей

Под капральской болтались треуголкой;

И о тех, что, насмешки не тая,

Попридумали модники премудры -

О рогатых, как старые мужья,

И обсыпанных полупудом пудры.

Как вольготно им было ниспадать

На прелестниках, в раме вставших фертом

Или в креслах присевших подремать

Перед штихелем зорким и мольбертом,

Оспой тронутый лоб прикрыть слегка,

Спрятать в букли кудлатость выше меры

И на щечке змееньем завитка

Намекнуть на нестрогие манеры,

И уверенно задержать твой взгляд

На чертах, от забвения спасенных,

Как нескладно прилаженный оклад

На суровых прадедовских иконах,

Перед коими, после всех забав

В дальней горнице охать так утешно,

Эти чертовы волосы сорвав

С молодецких кудрей и желтой плеши.

205

И не вырвутся из ножен надменные шпаги...

Но - как лихо расскакался щербатый Пегас

Вдоль по кузову старинной резной колымаги!..

Видно, мешкать не к лицу: хоть сейчас ко двору;

Всё как водится - и кони надежны и прытки,

И лакеи на запятках дрожат на ветру,

И кнутом играет кучер, промокший до нитки.

Он к заутрене везет - а заедет в кабак,

И, покуда барин дремлет за одой Петрова,

Мигом шапки посшибает с досужих зевак,

И купца заденет в лавке и крикнет: "- Здорово!"

И ухмылкою проводит скрипучий рыдван,

Хлюпко вязнущий по оси в осеннюю жижу,

На котором бывший канцлер, тоской обуян,

Отбывает - может, в ссылку, а может - в Парижи,

И в упор не замечает новейших причуд

Этих вычурных дормезов, на люльки похожих,

Что на аглицких рессорах из Вены везут

И гербами щеголяют на крашеных кожах.

А уж в них-то так заманчиво впрячь шестерик

И, оставивши чины и забыв политесы,

За голштинским скрипачом полететь напрямик

Или устрицы Потемкину мчать из Одессы,

Съездить Гайдена послушать сквозь пушечный дым,

Выставляя напоказ золоченые спицы,

И Фонвизина подкатывать к тушам свиным,

И возить Елисавету по лаврам поститься,

Ломоносова привезть описать фейерверк,

Удивиться, как с Суворовым дружит виктория,

И - размашисто домчать бесшабашный свой век

До шлагбаума, за коим начнется История...

206

Вписав Россию в славные скрижали, -

Но ни барон надменный, ни арцух, ни маркграф

Таких симболов сроду не видали!

В Европии Российской, чтоб не принять ущерб

И дедовскую спесь не мять в мякине,

Иметь желает каждый отменно пышный герб

И надписанье токмо по-латыни.

Ну, что б такое втиснуть в барочный завиток

Потомкам чванных конюхов царевых?

Серебряные рыбы, трубящий с неба рог

И яблоко в квадратах кумачовых?

А этому княжонку, что разве что в бадью

Да в бражный ковшик прыгал с перепоя,

Изволь на щит приладить фрегатик аль ладью

И долгий вымпел с именем ероя.

А этому бы надо козла аль кабана,

С рогами, с пятачком - всё как на деле,

Но только неотменно обидится жена:

- К чему, мол, этакие параллели?

От Питера до Вятки, от Пскова до Москвы

Разгулье геральдического срама,

А род свой именитый сии орлы да львы

Выводят поименно от Адама.

А у кого прореха - тот сразу за мошну

И, золотом поблёскивая звонко,

Велит и умоляет назначить лишь цену

За якорь, за корону, за орленка.

И надо бы уважить, да кнут всего страшней,

Хоть любит лесть сам вождь фанагорийский -

А после всех указов да выдранных ноздрей

Изволь служить в герольдии Российской!

207

Все усадьбы, протекции, манеры.

Видно, зря просветители шумят,

Сновидениям не давая веры;

И, хоть выставь Дидро в любом окне,

А Вольтера - на каждый подоконник,

Всеконечно не падает в цене

Эта книга, глаголемая - сонник.

И пока за столом и в мастерской

Неотлучно корпеет Ломоносов

И галантно-язвительной строкой

Сумароков корит дворянских россов -

Эта книжица всласть прошелестит,

Тех утешит, а этих позабавит,

И умерит постельный аппетит,

И на истинный путь и бок наставит,

И мелькающих грез цветной сезам

Пораспишет, платя должок лукавству:

- Серебро собирать во сне - к слезам,

А в грязи поизмазаться - к богатству.

Глянешь в зеркало - кончишь в нищете,

Как хоромы ни городи спесиво.

Милый мальчик приснится к маяте,

А воздушная дева - будет диво.

А коль станешь всю ночь ты путать нить

Значит, ехать Фелицу хоронить

Да и к Павлу скорее на присягу.

А уж он-то утешит честью мать,

На ее жеребцов глазенки вспучит,

И не то что там сонники листать -

Даже спать-то по-старому отучит!..

208

Облететь милой плоти оболочка!

Спи спокойно, трехлетняя княжна,

Под гранитной печалью ангелочка.

Спи, гусар, и забудь картежный пыл:

Как чувствительно скульптор именитый

Сердце юной жены твоей сравнил

С хрупкой вазой, безвременно разбитой...

Глыба мрамора - сажень в вышину -

Твою спесь ублажает здесь, купчина,

Чтоб не вылез ты больше бить жену

И наследство не отобрал у сына.

Спи, столетняя фрейлина Петра:

Твои правнучки чинно показали,

Как помпезная память их щедра

И как долго твоей кончины ждали...

Да и вы отдохните хоть теперь

От баталий, интрижек и холеры,

Вышибавшие лихо славы дверь -

Лейб-кумпанцы, пииты, кавалеры.

Отоспитесь под бронзовой плитой,

Безымянное имя громко спрятав

В эпитафии - длинной и пустой,

Словно тракт из Чернигова в Саратов.

Вей, прелестница, мраморную прядь,

Все регалии помяни, полковник:

Видно, зря эпитафии писать

Не учил вас кургановский письмовник -

А от штиля реляций и эклог

Да застольно-учтивых разговоров

Мало прока: бессмертья краткий слог

Прост, как истина:

- Здесь лежит Суворов.

209

Ну, что ж на искры тратите вы шпоры?

Два главных человека - фельдфебель и капрал

Везде и всюду в армии без спора.

Ну, кто еще научит холопью эту рать,

От флейт и розог яростно тупея,

Усы крутить на шомпол и ноги различать,

И драить палаши да портупеи?

Да что он смыслит в этом - поющий петухом

Избранник славы, корчащий паяца:

Ему ли над парадом и вздыбленным полком

И прелестьми голштинскими смеяться?

Пусть турков и поляков он бьет по простоте,

Да борется с постами и хворобой -

А уж в искусстве фрунта, в мундирной красоте

Авторитет он, право, не особый.

Сам Марс и тот завистливо косится

На эти треуголки, ботфорты, парики,

И пудреные сальные косицы.

Куда там этим грекам в хитонах и щитах!

Они бы копья побросали быстро,

Узрев за десять стадий нарядный в пух и прах

Любимый полк мальтийского магистра.

И Божий мир предстанет, как чинный плац-парад,

Монаршего внимания достойный,

И все бы загляденье, и все б пошло на лад,

Когда бы не кампании да войны.

Повсюду дым да копоть, и черт их разберет,

Где бьются егеря, где - кирасиры!?

Ни плавности, ни строя, да и один расход:

Война ведь портит модные мундиры!..

210

До поры недоступно-сановиты,

Улыбаются из надменных рам

Всероссийской Минервы фавориты.

Улыбаются, матушку увлечь

Хоть на месяц сумевшие отлично

Кто - кудрями, кто - скифской ширью плеч

И почти полифемовским обличьем.

Каждый молод и кажется - навек,

Но и он знает с самого начала,

Что Фелица по-разному на всех

Свой пасьянс деловито загадала...

Этот в ломбер подладит ловко. Тот,

В менуэте расшаркнувшись так мило,

Из капралов в сенаторы махнет

Или ляжет до времени в могилу.

А кому за недельный пылкий труд

В деревеньку - награду и отставку -

Воз сервизов серебряных пришлют

И на галстух портретик и булавку,

Чтобы, стоя в гробу одной ногой

И пропивши и кудри, и манеры,

Вспомнить юность, веселый случай свой

И беззубые прелести Минервы...

211

Твое - в литеры втиснутое - имя!

Лицедейство - отнюдь не суета,

Хоть за грех почитается иными.

И так славно - царей и богачей

Представлять церемонно или шало

И - забыть, что досель в мошне твоей

Сроду больше полтины не бывало;

По-монаршьи задрать повыше шею,

Изрекая под томный клавесин

Роль вельможи и слезную рацею;

И на сцене, похожей на альков,

Для плезира раскланиваясь пуще,

Ждать метанья червонных кошельков

Из руки временщичьей всемогущей.

Вот бы ей угодить! И не беда,

Что, готовя привычный град упреков,

За кулисой взопреет от стыда

Господин знаменитый Сумароков.

Слава Богу, наш Питер - не Версаль,

И дотошных смотрельщиков немного,

Что подметят, что сапоги да шаль

Не подходят для эллинского бога.

Но, наверно, не втуне он - твой труд,

Раз тебя рукобитьем привечают,

И в солдаты за пьянку не сдают,

И всерьез от холопа отличают.

И пока о разящий свист свинца

Рвутся судьбы, державы и просторы,

Мы свой век доиграем до конца:

Мы недаром - российские актеры!

212

И на Тавриду светлейший пучит веко -

Не пожалейте размашистых чернил,

Мемуаристы осьмнадцатого века!

Над чванной одой остыв и подустав,

С полуусмешкой отменно фамильярной

Письмо в столицы черкните для забав

И покуситесь на слог эпистолярный,

И на четвертке скрипучего листа

Из сонной вотчины отпишите другу:

- Сколь сельских нравов приятна простота!

Откушав кофей, иду гулять по лугу,

Пою на клиросе, дух горе воздев,

Над "Элоизой" томлюсь слезою сладкой,

И на купанье роскошных сельских дев,

Очки надевши, любуюся украдкой...

Они (а впрочем, об этом - тет-а-тет:

Вскрывают письма подьяческие рожи)

А там и гости, глядишь - поспел обед,

А после в карточки, а назавтра - то же.

Здесь все услады для тела и души:

Права и в этом чувствительна Европа...

...Но - непременно немедля отпиши,

Как только свалят надменного циклопа.

Оно конечно, в деревне - благодать,

Но все красоты пастушеского рая

Куда как слаще на Мойке вспоминать,

Спеша в куртаг да Фелицу забавляя.

А тут со скуки согреешь штофом грудь

Да сочиняешь мемории в абшиде.

Чем чёрт не шутит - пиши, не позабудь:

Уж я б со всеми сквитался в лучшем виде!

213

Не про вас - фейерверки и петарды:

Вам иную стезю сулит судьба,

Именитых проказников бастарды.

Ваших братьев надменно осенит

И наследство, и графские короны,

А для вас про запас - лишь липкий стыд,

Да подачки от некоей персоны,

Будто вам отвечать весь век за тех,

Кто, в масоны сыграв и кончив пьянку,

После бала зазвали для утех

Гувернантку, холопку да турчанку,

А потом, словно кошке, крикнув: "Брысь!"

В деревеньку подальше отослали,

Из которой потом и разбрелись

Ваши трудные тропы и печали...

И так горько - порою до седин

Величаться по титулярным спискам:

Горделивого имени огрызком.

Но всерьез саблей, кистью и пером

Ту фортуны оказию исправить

И судить о достоинстве своем

По трудам, а не званию заставить.

И, в уклончивой жизненной борьбе

Одолев и презрение, и жалость,

Краем уха услышать о себе:

И в ответ на чертах своих явить

Сановитости горькое подобье -

Но цветов никогда не приносить

На отцовское гордое надгробье...

214

Заполнили карьера и невеста!

Любя нас, недостойных, предусмотрел Господь

Меж мозгом и душой иное место.

Еще покуда зубы прилежны и остры -

Не мни язык о студни и паштеты:

Не зря плескались в кадках форель и осетры,

И кайзерские жарились омлеты.

Сколь сладок звон бокалов и ложек плеск знаком!

Ведь Божий мир приятней постигаем

За сочным поросенком и тучным индюком,

И за ухой с румяным расстегаем.

А там уж честь воздайте лесным дарам земли,

И устерсам - и прочим, чего понавезли

В усладу стомаху, в разор карману.

А чтоб сухая ложка не обдирала рот,

Хозяюшка твоя (любуйтесь, люди)

И ренских, и мадеры с токаем припасет,

И седмитрав монаший не забудет.

А чтоб колом в утробе не встал гостям обед -

Вели из звуков сплесть подобье рая,

И пусть тебе холопы сыграют винегрет

Из Телемана, Глюка и Арайя.

И даже панагийный седой архиерей,

На гречках и груздочках не бледнея,

Всем грех чревоугодья отпустит поскорей

И вновь усы отпустит в романею.

Он, точно - строгий постник, а пить куда горазд,

А всем оплывшим скажет в назиданье:

- Ты помнишь, что об этом писал Экклезиаст?

Вот мы и чтим Священное писанье...

215

Дочь тражедий и хлюпких эклог;

Ученица прилежная Буало длинноносого,

Сумарокову давшая слог;

Церемонная Душенька со страниц Богдановича,

Приспустившая мантию с плеч;

Изуверка-монахиня, что звала Прокоповича

Ноздри рвать и раскольников жечь;

Дочь фортуны, с которою вслед брели за победами

Сам Державин и громкий Петров;

Хохотушка бесстыжая, чьи проказы проведали

Шумный Майков и жаркий Барков;

Та горбатая карлица, беспокойное чучело,

Что, задернув иконы в углу,

Наставляла Поповского, Тредьяковского мучала,

Зазывала Хвостова к столу;

Миловзорная умница, Львову певшая ласково,

И болтушка, что, дамам под стать,

Глазки строила Ржевскому, приглашала Хераскова

Брать Казань и в масонов сыграть...

Ах, прелестницы ветхие, ах, всезнайки летучие,

Не спешите к себе на Парнас!

Погодите вы прятаться в фолианты скрипучие -

Дайте полюбоваться на вас.

Оброните хоть перышко с крыльев, славе приверженных,

Чтоб не слушали мы по ночам

Тех угодниц редакторских, тех прелестниц подержанных,

Что порой залетают и к нам...

216

Чье-то мздоимство и непоклонный нрав.

Даже Фелица и то не утерпела,

Ворох лукавых комедий намарав.

Значит, и прочим нисколько не досада

Складывать акты и с рифмами чудить.

Слезной тражедии к празднику не надо -

Лучше комедией кума подкузьмить.

Пусть там светлейший сажает на запятки

Важных арапов столицам напоказ -

Ты ж представлением свеженьким на святки

Нос всемогущий утрешь ему как раз.

Нет, с Сумароковым спорить не годится,

Но ведь приятно: в блаженном забытьи

Слушать, хлебая ботвинью и ушицу,

В собственном доме творения свои.

Дворню актерскую выряди сначала

В модный камзольчик, в роброны да скуфью.

Мудрых речений почтенное мочало

Благонамеренность выкажет твою.

А под конец, дабы гости не зевали,

Девкам-плясуньям догадливым шепнешь,

Чтобы повыше подолы задирали

Перед лорнетами ахнувших вельмож.

Впрочем, и так всем понравится отменно

Сей винегрет, где всего - как раз чуть-чуть.

Ужин и занавес ждут - и непременно

Надо еще поучение ввернуть.

Надо забыть про мошну свою пустую,

Хмель и чернила мешая в три ручья,

И на прощанье вписать хоть запятую

В эту забавную пьеску бытия.

217

Топорща ветки, как мужики в кружале -

А ты поправь их по строчке Боало

И по размеренным выкладкам Паскаля.

Пусть эти розы и млеющий жасмин,

Как кавалеры и дамы в менуэте,

Сомкнутся в звёзды затейливых куртин

И распахнутся в торжественном боскете.

А эти липы взметнутся, как редут,

И пики елей в шеренги подравняют,

И, заглядевшись в семисаженный пруд,

Себя и сами в нём больше не узнают.

...Садовник мудрый, трудов не пожалей -

И парадиз рукотворный сотворится

Из завитушек петляющих аллей,

Из сонных флоксов и бусин барбариса.

Взметни фонтанчик из Вакховой руки,

Устрой пространство к уюту и усладе,

Чтоб тропки вышли легки и широки,

И шлейф не драли шиповники в ограде.

А для плезира вдоль главных анфилад

В немецкой лавке аль в Генуе достанешь

Ученых антиков мраморный парад

(Пройдешься рядом - и сам мудрее станешь).

А там, где сладко не думать о тщете,

Поставь трех граций в скоромной красоте,

Чтоб лоб зарделся и мысль амур попутал.

И мимоездом вдоль здешних першпектив

Вельможа в случае и пиит витийский

Расславят всюду, сколь знатен и красив

Твой околоток Европии российской...

218

Не зря свинец истрачен на водосток -

Смотри, какой нездешний, какой блестящий

В садах Елисаветы расцвел цветок!

Пусть кони-годы прытко несутся мимо,

А здесь, в благоуханной тени палат,

Дневные фейерверки неутомимо

Без пламени и дыма пленяют взгляд...

Смахнувши с плеч туники и пыль с ботфортов,

Столицам и уездам подав пример,

Богини и герои сошли с офортов,

Русалки соскользнули с витых шпалер.

И грации забыли о поцелуях,

И рыцари готовы сразить врага,

И плещутся наяды в звенящих струях,

И хитрые сатиры трубят в рога.

И на соседней горке дракон ярится,

Как шинуаз - любимый китайский сон,

И всепобедной мышцей пришел сразиться

Со свейским львом коварным герой Сампсон...

И кисти струй колючих, взлетев над прахом,

Выводят неустанно, то лик, то стих.

А если длань забвенья косматым взмахом

Легко и беспощадно обломит их -

Их через миг пополнит судьба людская

Слезами, кровью, хмелем сердечных ран.

Былое воскрешая, не иссякая,

Как колокольчик рока, звени, фонтан!..

219

Да кидаясь со шпажками на пушки -

Жизнь нетрудно с приятностью провесть

И в своей родовитой деревушке.

Пооткушав вечерние чаи,

Крикнуть кучеру, чтобы взял поводья,

И - поехать, любуясь на свои

Перелески и прочие угодья.

Подремать в Божьем храме полчаса

И встряхнуться от ладанного дыма,

Погрузивши сметанны телеса

В сонный прудик - и вытянув налима.

И, спустивши борзых во всю их прыть,

Поскакать где овсами, где - гречихой,

И полдюжины зайцев затравить,

И смигаться с покладистой дьячихой.

А под ужин устать от суеты,

И, придвинувшись к печке поуютней,

Заглянуть в неразрезанны листы

"Пересмешников", "Зрителей" да "Трутней".

А отужинав, поиграть с котом

И представить себе столичных граций

Да припомнить с усмешкой, как о том

Трактовали Барков или Гораций.

А как только жена в тиши ночной

Сон увидит про аглицкую моду -

Поразмяться с холопкой молодой,

Умножая дворовую породу,

Чтобы дочкам, взрослеющим в глуши,

И сынкам - мастерам в застольном деле -

Приходилось не полторы души,

А хотя бы десяток при разделе...

220

На горькой редьке да на бобах говея,

А просвещенным всё это не с руки:

Для них плодами щедра оранжерея.

Пусть под размахом метельных белых грив

К хоромам барским причудно притулится,

Жасмин и розы от снега заслонив

Стеклянной дланью, отменная теплица.

И граф бывалый, и чванный бакалавр,

Очки напялив, пусть глянут благосклонно

На георгины и непоклонный лавр,

На померанцы и влажные лимоны...

...Пусть офицеры на шпагу ловят честь,

Пускай пииты настраивают струны -

Пусть: ты ведь знаешь, что из теплицы есть

Иная дверца в приемную фортуны,

И непременно поймаешь крест и куш

Или в министры махнешь счастливым часом,

Послав Фелице на святки блюдо груш

Да поклонившись циклопу ананасом.

И, сквозь застольно-улыбчивую дрожь

В свой день грядущий заглядывая в щелку,

Пунцовых вишенок в Гатчину свезешь

Со все решпектом и всё же втихомолку.

А можно просто слепить свой хрупкий рай

И подружиться с благословенной ленью,

И на Крещенье войти в тюльпанный май

И подышать земляникой и сиренью.

Холоп за пальмой засвищет соловьем,

Руссо с Делилем прошелестят лукаво...

Душа спокойна, спокоен тихий дом -

И что пред этим земная чья-то слава?

221

Не видишь - дама в восторге побелела?

Не зря червонцы из барина тянул

Отменный мастер гротического дела.

Не зря к гишпанцам ходили корабли

И по веселой цене свинца и стали

Причуды эти из Индии везли

И скатный жемчуг в Архангельске скупали.

Зато со сводов торчат со всех сторон,

Змея и рыба, дракончик и фортуна,

И каждый угол глядит как странный сон,

А то и прямо приемная Нептуна!

Гляди и помни, как дерзко и легко

Русалка эта на хрустале промокла

И в шалой раме резного рококо

Луга сияют сквозь дымчатые стёкла.

А там, где прежде по вишням вился хмель

Да бреднем раков ловили у обрыва -

Коринфской статью взметнулась капитель

И хрупкий мостик распался так учтиво.

И гость почтенный просадит вист не в масть,

И обернется, и вздрогнет, как от пушки,

Оскалит к ночи свои клыки-ракушки.

...Нет, рано, рано постом поганить рот

И путь свой ладить к последнему порогу,

Покуда блещет и тешит душу грот,

Как табакерка, протянутая Богу,

Чтоб тот, отведав щепотку красоты,

Чихнул дождями на изразцовый глянец,

И поворчал себе громом с высоты,

И - усмехнулся, как старый вольтерьянец.

222

От лукавой фортуны наконец-то дождалась:

Как призывно взлетела торжествующая арка

Над штандартами шведов, лихо втоптанными в грязь.

Скоро сядут на колья сераскиры гордой Порты

И насупятся в гневе венский кесарь и Версаль:

Не напрасно взметнулись эти праздничные порты,

Словно ратей российских победительная сталь!

Пусть портал засверкает, как оклады на иконах,

И орлы на знаменах позовут с собой в полет,

И Афина присядет на раскрашенных колоннах,

И пузатому Марсу щит подаст и подмигнет.

И амуры на крышах (презабавные ребята)

Ленту долгую спустят до земли ероям в честь,

Где с отменным учтивством величального вивата

Перечислено точно: всё как было, всё как есть.

И, напомнив, сколь славны семинарские таланты,

Сколь к державному штилю прилежанием горят,

Громовые приветства и витийственные канты

Под развалистым сводом трехоктавно прогремят.

Усачи гренадеры, чарку пенную отведав,

Проведут по указу ради славы и причуд,

Как цыгане медведя, на веревке пленных шведов,

И трофейные пушки на санях проволокут.

А уж сам Алексеич на виват ответит рьяно

И укажет боярам непроспавшимся своим:

- А ей-богу, не хуже, чем у Тита и Траяна:

Вы же сами шумели, что Москва-де - Третий Рим!

223

Лишней пышности - Боже упаси.

Как их много - птенцов гнезда Петрова -

Разлетелось по матушке-Руси!

Кто, храня государеву забаву,

Скотьих монстров отыскивал. Иной

Обмерял и устраивал державу

И за мачтовый лес стоял стеной.

Кто с царем наводил, срываясь с галса,

Русских пушек победоносный гром,

Строил форты, вконец заворовался,

Взят в опеку и умер под судом,

А иной, к вящей славе Третья Рима

Не жалея ни крови, ни чернил,

Двоеперстников жег неумолимо

И Российской Европии служил.

А кого из Болоньи и Гааги

Озорство, мастерство и ремесло

Испытать чертежи свои и шпаги

На российские стройки привело.

И они - кто за радость созиданья,

Кто - за щедрую рухлядь соболей,

Даровали свой труд и дарованья

Славе названной родины своей.

Но не каждый шагнул в чины крутые

И не каждый представлен к орденам -

И сегодня в трудах своих Россия

Вряд ли вспомнит их всех по именам.

Что с того? Не страшась свинца и пыли,

Командору великому под стать,

Они все, как могли, ее учили

Плавать, строить и крылья расправлять!...

224

С лампадкой на фрегаты да фейерверки!

Пускай, обнявшись, спляшут по потолкам

Амуры с Посейдонами да Венерки.

Бояре всё по святцам, по старине:

На что им красота-срамота такая?

А ты и на войне послужи казне,

Свою мошну и славу не упуская.

Кто пред царем не грешен? Такая стать:

Целковики - с мортир, пятачки - с мундиров,

А этакий-то куш не дерзнут сорвать

И будет недолетом шипеть свинец,

И хлеб гнилой с мякиной жевать холопу,

Пока растут и Питер, и твой дворец -

Заздравный твой наличник окна в Европу.

Покуда царь храпит в терему своем -

Тебе ль бояться сплетен и дня лихого?

И пусть Нарышкин вазы прожжет зрачком

И хищно облизнется родня царева.

А ты смолчи да спину поприслони

К тем изразцам, затейливым, как медали,

Что царь себе выписывал - а они

К Данилычу ошибкой, видать, попали.

Ведь ты один умеешь под смех Петра

Играть и богомольца, и святотатца,

И, век бродя по лезвию топора,

До кровушки ни разу не оступаться.

Ну, а когда за гордость накажет Бог

И враг за косы словит судьбу-растрепу -

Он все-таки останется - твой чертог,

Заздравный твой наличник окна в Европу!..

225

Править кнут на подьяческих воронах,

Брать Азов, лить мортиры и шрифты,

Слать в Европию отроков смышленых.

А пока багинеты точит рать

Да раскол Ромодановский изводит -

Так утешно в Голландия сыграть

По пленительной и любезной моде.

Сонно вспомнить о роще и о стаде,

Словно взором задеть почтенный труд

Славных мейстеров Стена и Остаде.

Рыбью кость для парсуны поточить,

И, охрипнув от брани и виватов,

Прытким пенником горло промочить

В "Аустерии четырех фрегатов".

...Пусть Версалем спесивится Париж -

Сердце жаркое искренней пристало

К шпицам башен и черепицам крыш,

Опрокинутым в золото канала;

И, опять выводя кареи в бой,

Сладко - вспомнить кундштюки и тюльпаны,

Подымая из топей над Невой

Равелины, коллегии, фонтаны.

И, завидев, как пляшет, чуть жива,

Дурь-боярыня (нынешняя дама),

Усмехнуться, припомнив вдруг слова,

Что услышал на верфи Амстердама,

А потом их в урок или в упрек

Переладить по нраву и по праву:

- Верно, русскую землю создал Бог -

А уж я из нее создам державу.

226

Не по рекруту надрывно плачет мать -

Великий шкипер своим боярам зубы

По медицине изволит ныне рвать.

Увы, прощайте, каленые орехи,

Да вятский груздь, да архангельский снеток:

Плати зубами за царские утехи,

А нет - он быстро завяжет в узелок.

Всё драть... А нет бы - испить святой водицы,

К щеке приладить подушку аль скуфью,

Свечу затеплить, Варваре помолиться,

А станет худо - позвать ворожею.

Хоть этак бейся, хоть так - царю всё мало.

Теперь, от шутки немецкой окосев,

Он лихо лезет клещами коновала

К потомкам Рюрика в оробевший зев.

Понадышавшись в Голландии недаром

Когда квасным и чесночным перегаром

Нутро боярское на него дохнёт.

Ему такая работа не впервые:

Он - добрый мастер, и смолоду привык

Лень, тьму и дикость с корнями драть в России,

Как этот сгнивший тысячелетний клык.

И как там ветошь отжившая ни бьется,

Как ни петляет, что змей под каблуком,

Его железная хватка не сорвется -

Сей зуб он вырвет с язвительным смешком

И сам протянет размашистой рукою

Его, как память о дедовской Руси:

- Держи, боярин! Положишь в гроб с собою,

А только лучше - в Куншткамору снеси!..

227

Словно вор-Данилыч, побитый за что-то.

Токарь этот грозен и ждать не привык:

Ну-ка, наддавай обороты!

Некогда! А надо на верфи поспеть,

Скитников пытать, да еще в одночасье

Люстровую кость да застольную медь

Хитростью токарной украсить.

А когда рука пообвыкнет верней -

Можно для потреб государства без спешки

Прямо из боярских слонов да ладей

Выточить отменные пешки.

И, уже освоив затейливый вкус,

Плетью и штыками, и Марсовым пиром

Прытко обточить бородатую Русь

Точно по немецким копирам.

Что там рыбий клык да моржовая кость?

Здесь уж под напором монаршего нрава

Вкривь пойдет крошиться, растреснется вкось

Ветхая болванка-держава.

Тут придется кстати заморский урок.

Бороды - сгодятся козлам на заплаты,

И глядишь - растет Питербурх-городок,

Строятся дворцы и фрегаты.

Спорится работа! И что вспоминать,

Как гниёт в болотах и лезет на пушки

Тысяч крепостных безымянная рать -

Ворох человеческой стружки.

Всю ее смахнуть со станка - и конец!

Ведь в токарне этой беда небольшая,

Если по живому сорвется резец,

Судьбы и сердца прорезая.

Слава не поставит в суровый упрек

Мастеру огрехи кровавые эти:

Нартов виноват - не наладил станок.

Токарь за него не в ответе...

228

Отрока печально тетки растят,

В меру забавляясь и в пору говея,

И, захлопнув святцы у зыбкой свечи,

В стены монастырские бьется в ночи

Мать царевича Алексея.

Господи, скорей бы прошла полоса

Меншикова-пса, Ягужинского-пса,

Чтоб топор прошелся по гордой их шее.

Каждому зачтётся и честь, и вина,

Да и иноземцы узнают сполна

Нрав царевича Алексея.

Только вот бояре ворчать мастера,

А боятся шагу ступить со двора.

Цесарь или шведы помогут вернее.

Вдоль по колеям европейских дорог

От дворца к дворцу потаенно пролег

Путь царевича Алексея.

Но не зря посулы и дождь золотой

Сыплет соглядатаям хитрый Толстой:

Всё сболтнет холоп, на дыбе костенея -

А господ сенаторов льстивая прыть

Смертью лишь одной повелит искупить

Грех царевича Алексея.

Кровушка в застенках прольется рекой.

Батюшка обнимет да дернет щекой.

Походя вздохнет о страдальце Расея.

Но ужасен будет недолгий расчет:

Всех сынков Скавронской в могилу сведет

Кровь царевича Алексея.

229

Пустяки для любимца муз, пиит:

Разве слава российского Расина

Блеск фельдмаршальских жезлов не затмит?

Пусть феатры охрипнут от восторга

И фортуны расправится крыло:

Для него можно перьев понадергать

Из Корнеля, Мольера, Буало.

Да и кто упрекнет за это славу

Твоего непоклонного пера,

Если томно похлопает "Синаву"

С Лешкой Розумом рядом Дщерь Петра?!

Пусть себе наряжается дебело,

Фейерверком любуется опять -

Лишь бы только кумпанцам не велела

С перепоя пиита задевать.

Он и с ними не станет гнуть колени

И управится вкрадчивым стихом

И с бурсацким поклонником Ролленя,

И с крутым холмогорским рыбаком.

О, не зря он не знает славе меры,

И себя не смущается ничуть

И в Вергилии прочить, и в Вольтеры,

И из чаши Эзопа отхлебнуть.

И покуда голштинские потемки

Разгоняют Потемкин и Орлов,

Он прилежно готовит вам, потомки,

Пышный ворох эпистол и стихов.

Так ужель вы сегодня не согласны,

Что крылатыми брызгами чернил

Мельпомене служил он не напрасно

И пиитом себя недаром мнил?!

230

Праведная ложь или истина грешная.

"Быть или не быть"- это дело актеров;

Нет, не быть, но быть - вот судьбина кромешная.

А пока так сладко посасывать пряник,

Важных пузырей умножая количество,

Слыша в забытьи от робеющих нянек

Не "агу-агу!", а лишь "Ваше величество".

А потом на койке солдатской проснуться

В стылом каземате, в решетчатой темени,

И тянуть тоску из щербатого блюдца

Отроком сутулым без роду и племени,

В стену биться до изъязвления пальцев

И, спасая душу от мрака и хмурости,

Помнить наизусть всех сирот и страдальцев

В Прологе и прочей библейской премудрости.

И - от смерти странной не сделать ни шага,

Так и не узнав свое имя опальное

И за что теперь офицерская шпага

Дней твоих прервет безысходство печальное.

Пушки равелинов поднимутся круче,

Тайного указа веленье исполнится

И расклад судьбы на Фелициной ручке

Рдеющим пятном мимолетно пополнится.

А глухое имя сквозь годы и своды

Тихо упорхнет на свободу из крепости

Выдранным листом ломоносовской оды

Или почерневшим целковиком редкостным...

231

Погоди наряжаться с похмельною натугой,

С петиметрами драться, за ломбером зевать

И размашисто лаяться с прислугой:

Вон опять мимо ваших чинов и островков,

При лихом холмогорце негаданно возвысясь,

В дерзкой барке барокко катается Барков -

Именитый российский срамописец.

У него уж, наверно, опять про вас готов,

С переводом ученым запрятанный в кармане

Винегретец из рымских и эллинских богов

Под заправкой соленой русской брани.

Да, уж он порасскажет, упрятав хлесткий срам

То в кивок на хоромы, то в прыткую усмешку,

Как Диана с Минервой вечор зашли к псарям,

И как сладко спалось им вперемежку.

А потом, свистнув в ухо духовному лицу

И платком помахавши девицам и стесненью,

Преехидную "Оду кулашному бойцу"

Понесет предавать всерьез тисненью.

И пускай Тредьяковский вздыхает тяжело,

Господин Сумароков нахохлится, как кочет,

А Михайло Васильич махнет пером в стекло

И взахлеб по-мужицки захохочет.

Ибо, если Европа - нам истинный пример,

Отчего не припомнить подробно и скоромно,

Как резвились со смаком ваганты и Вольтер,

И друзья Кребийона и Скаррона?

И пускай тебе славу с Пиндаром не делить,

А твой стих не подпустят к печатне даже близко -

Не беда: и при внуках будет писарей кормить

Твоих пылких страничек переписка.

232

Чтобы турок ярящуюся рать

На штыки нашампурить при Кагуле

И у Фридриха замки посчитать!

А ведь можно бы, посулив в столице

Громкий чин да призывный звон монет,

На Петровом престоле притулиться,

Потеснивши саму Елисавет.

И бастарда уклончивому праву

Беззаветно и лихо послужить...

Но достойней - отцовскую державу

Тщетной смутой и в мыслях не томить,

И отринуть легко и непреклонно

Таракановской дерзости пример,

Простирая российские знамена

На сумятицей языков и вер,

И, о славе возвышенные речи

Заводя у дунайских берегов,

К ней спокойно шагать сквозь свист картечи,

А не через блистательный альков.

Ведь на свете, листающем устало

Пестрых хроник разноголосый хор,

Самозванцев и смут всегда хватало,

И лишь воинов - вечный недобор.

233

И горек кофе из затхлых желудей.

А Питербурх иноземцы оболгали:

Здесь нет в помине косматых медведей,

Зато подставлены троны и скрижали

Тебе, галантный и льстивый кознодей.

Да, самозванка... Зато как прытко славить

Спешат пииты знамен ее размах,

Зато так сладко с Вольтерами лукавить

И в этих скифских чертогах лесах

Служить Приапу, Минерве свечки ставить

И с Аполлоном встречаться впопыхах.

Что слушать вопли голодного холопа

И казначейские домыслы, когда

По мановенью любезного циклопа

Расту в Тавриде стада и города,

И сановитая бабушка-Европа

Едва не плачет от злости и стыда?

И долго в память скоромного курьеза

Краснеть останется строчка дневника,

И о тома августейше-милой прозы

Затупят перья секретари, пока

Перекусихина, дама-эпрувёза,

Очередного конфузит паренька.

И будут ночи томительно-бессонны,

Но не от свары Орловых и Ланских:

Коварный Панин, туманные масоны -

Куда деваться на старости от них,

Когда ботфорты уже нацелил к трону

Сынок безносый, что до поры притих?

Пускай Шешковский кнутами распалится -

Ты будь мудрей и прибитого - пригрей,

Чтоб в умиленье заахали столицы

И одописцы плеснули свой елей.

Так улыбайся, счастливая Фелица:

Здесь всё подвластно беззубости твоей.

234

А сами, католики, окольных путей в ней алкали.

А ты изломи соболиную бровь

Над старческим скепсисом Ларошфуко и Паскаля

И лишний раз убедись, что Исайся и венец

Вовсе не гроб, а храм для истой любови,

Даже если бусурманский свинец

Из сердца любимого вместе с капелькой крови

Извлечет жизнь. Слава Богу, останется сын,

Что выучится галантно звенеть полуштофом и шпорой,

И благополучно дослужится до орденов и седин,

Но не станет ни другом, ни опорой.

Внучек Петра пропьет свою скрипку. Старик Катон

Вываляет империю в республиканском навозе,

И торжествующая Минерва, то бишь Като,

Возымеет нужду в жеребчиках и эпрувёзе

Более, чем в новиковских циркулях и мастерках,

Радеющих об исправлении человечьей природы,

Ибо бархатный бантик на пудреных париках

С помощью гильотины успешно вышел из моды,

Оставив лишь лысины академиков сразу в обе-

их столицах, не приносящие ни славы, ни проку,

И тихую ссылку в старость, как укоризну судьбе,

Слишком похожую на благодарность року,

Да еще одиночества протестантствующие дожди

И жест отставных аншефов подобострастно-бывалый

Пред портретом Екатерины Великия на груди

Екатерины Малой.

235

Губы-слизни (погибель сельских дев...)

Как стоит он, гусар, принявший вахту,

Локти колкие в раму уперев!

Как спокоен он, праздничным камзолом

Обтянув разворот нехилых плеч

И прищуром внимательно-тяжелым

Собираясь кого-нибудь обжечь.

Может - этих угодников, в апломбе

Прытко рвущихся в царскую кровать,

С кем бы выпить, прокинуть талью в ломбер,

А к рассвету до нитки обобрать.

А потом бы - за шиворот да в шею...

А поди ж ты: плети им в рифму лесть,

Воспевай их регальи да ливрею

И подать табачку считай за честь.

Пусть спесивятся, уши поразвеся,

Но уж скоро, потешив буйный нрав,

Их дубинкой попотчует Елеся,

Мимоездом за ямщиков приняв.

Пусть тогда, как побитые собаки,

За Минервин подол бегут скорей.

А уж коль и она увязнет в драке -

Зуботычин достанется и ей.

Он со всеми сумеет поквитаться,

Эпиграмм расстеливши гранпасьянс.

Поскорей бы с портретом развязаться:

Что-то Рокотов затянул сеанс...