Андрей Голов

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Проголосуйте
за это произведение

[AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

Андрей Голов

НА БЕРЕГУ ВРЕМЕНИ

БРЕД ПАМЯТИ

...а памяти медитативный бред

Цитирует влюбленно и сурово

Петров корвет, и Моцартов спинет,

И строки Алексея Хомякова

О том, что православие - право

В истолкованьях воли Саваофа

Гораздо больше, чем аббат Прево

И лютерова гордая Голгофа;

О том, что время любит вытекать,

Как следствие неявленной причины,

И теребить аттическую прядь

На дерзких геммах Августа и Фрины,

Пока глагол врастает в лабрадор

Без помощи резца и логаэда,

И выщербленных киликов узор

Вещает, что опять близка победа

Подробности краснофигурных глин

Над сплином целомудренной морали.

Но цельбоносной дланью Дамаскин,

Кивнув на Моисеевы скрижали,

Безжалостно разжалует зрачки

Из сотворив тибулловой эклоги

В афонские послушники строки

Матфея о Триипостасном Боге,

Смежившем суемудрию уста,

От римских логий исцелившем гений

И воспарившем на крылах Креста

Превыше всех ментальных дерзновений.

ВРЕМЯ

У времени - странная привычка

Быть несвоевременным и несовременным. Так

Мотыльком или факелом притворяющаяся спичка

Лишь обжигает пальцы, не отстраняя мрак;

Так, эспаньолкой Гете кивнув, Мефистофель,

Завернувшись в гиматий и корзно русских князей,

Демонстрирует залу безупречный пробор и профиль

Эпохи Агаты Кристи и трумэновских затей

Вокруг Ямато, согласной, что время - струйка дыма,

Непричастная даже пламени, - и потому

Имеет не большую ценность, чем пепел Рима

Или курган, перед коим покоился тьму-

тараканский камень с русскими письменами

И вопросом о подлинности. Так сложение дланей над

Кришнаитскими "харе" и католическим "амен"

Означает готовность к отказу от координат,

Где сгоревшая спичка встает на котурны абсциссы,

А ординате оказывается на удивление по пути

С Меркуриевым кадуцеем - и его оплетают нарциссы,

Не спросившие вечность: пора ли им расцвести,

Ибо им скучно комментировать Гесиода

И утренней свежести свысока предлагать ничью,

Ибо их лепесткам довлеет святая свобода -

Быть параллельными времени и бытию.

ЗАБЕЛИН

Забелин. Зяблик зыбкой старины

Сидит на свитке, сны храня от сглаза.

Пустые щи легенд забелены

Беловиком монаршего указа;

Седой монашек распростерся ниц

Пред Иверской с нездешними очами,

И череда царевен и цариц

Торит сафьяновыми сапожками

Тропинку в том невиданном саду,

Где на свинцовом золоченом скате

Жасмины обнимают резеду

И льнут левкои к Золотой палате,

Где горлицы садятся напрямик

На ерихонке царской, на плече ли,

И к куполам на Троицкий семик

Взлетают тяжко Софьины качели.

А богомольцы с Соловков пришли

В двойных лучах Савватьевского чуда,

И первые Петровы корабли

К усладе мамок чертят чашу пруда.

Пещное действо к сводам тянет дым,

Гранат растет из виршей Симеона,

И против шерсти гладит Третий Рим

Двух византийских львов, что спят у трона.

Но зтот слишком благостно возлег

На горностаев у порога славы,

А тот подставил солнцу левый бок

И отдал зубы за штыки Полтавы...

РИМСКИЕ СОУСЫ

Римские соусы. Масло, чаша вина,

Горстка муки из сушеной рыбы, орехи

Да на стенке кувшина катулловы письмена,

Чтоб было чем приправить огрехи

Повара, пережарившего кабаний окорок для

Люция и Лавинии, любящих власть и оленей,

И каждый день начинающих с нуля

Священнодействие на тему формулы лени,

Ценимое аристократами эпохи упадка импе-

рии, ибо главное на этом свете - приправа,

Ибо потерю Дакии и сбой на второй стопе

Кое-как можно вынести, и древняя слава

От этого не померкнет. Но если тунец

Втуне взвалит на стол тридцать фунтов блаженства

И соус его не спасет - значит, настал конец,

И можно не спрашивать о смысле Марсова жеста

На алтаре у авгуров и в Парфии, ибо ответ

Будет еще безнадежнее и нелепей,

И даже легату придется жевать в обед

Лепешку - сухую, как эти сирийские степи,

В качестве соуса к коим можно подать Дамаск

И Пальмиру, где славно пылала главная площадь...

А впрочем - новый цезарь не ценит нёбных ласк

И с удовольствием обойдется жарким поплоше,

Да побольше. И ему, пока он храпит во рву,

Можно вместо Иберии (впрочем - о чём жалеем...)

Последний ломоть империи к идам и Рождеству

Подать с христианским соусом, сиречь - елеем.

ЛИШЬ ТОТ

Проходит дождь и вскользь целует лоно

Земли, приявшей бытие как страх;

Проходят злые боги Вавилона

На старческих негнущихся ногах;

Проходит критский Бык, на рог азарта

Насаживая печень гордеца;

Проходит ненасытная Астарта,

Дымящуюся кровь не смыв с лица;

Проходит вся египетская стая

Набросков к Абсолюту черновых;

Проходит Дионис, не воскресая

Из киликов коринфских расписных;

Проходит дуб, у коего дравиды

Майтрейю ждали, длани вознося;

Проходят даже боги Атлантиды

След в след за бодхисаттвами Тянься;

Проходят бон и Ману, как расплата

За порицанье арамейских глав;

Проходит Мухаммед, в полу халата

Чужих бессмертий иверни набрав;

Проходят смыслы эр и зодиаков,

Суфийских власяниц и хеттских стел;

Проходит даже тот, кого Иаков

На берегу потока одолел -

Лишь Плотник тот, над чьим крестом и ныне

Не гаснет Вифлеемская звезда,

С избытком дарит жизнь земной пустыне

И в сердце остается навсегда.

СКАРАБЕЙ

Помолчать над папирусом вне времени и пути,

У гусей на гробнице отнять свой пристальный взгляд

И стрелки зодиакальных созвездий перевести

На четыре эры назад

И стать фараоном шестой или двадцать седьмой

Династии, высекшей нубийскую складку у рта

Сфинкса - и к Абсолюту обращаться истово: - Мой

Ра, Озирис, Пта";

Радоваться, что диск Амона, бессмертно-пунцов,

О шеи рабов выравнивает свой изъян

И подстилать под восторги воинов и жрецов

Тень жирафов и обезьян;

В храме Анубиса созерцать целебные сны,

Исцелившись от возраста и жажды спорить с судьбой,

И захватить только чучело любимой кошки жены

В Западное царство с собой,

Дабы и там она распустила усы,

Омоченные в молоке семи священных коров,

И кончиком хвоста поторопила часы

В сторону грядущих миров,

Где лотосы распускаются, как волосы юных дев,

И голуби грудь Изиды целуют белым крылом,

И скарабей к звездам карабкается, воздев

Две лапки над Млечным Путем.

ИКОННОЕ УМОЗРЕНИЕ

Не спрашивай пробившийся левкас,

Сквозь темперу пробившийся на ране,

В каком пределе и в который час

Труба Суда архангельская грянет.

И не проси сусальный лепесток,

Над взлобьем Павла рдеющий сурово,

Назвать итог, когда настанет срок

Реченьям Иоанна Богослова...

Он знает только то, что у креста

Цветет аримафейская маслина,

И воздает Распятому в уста

Лобзание Мария Магдалина.

Цветущий неотмирный вертоград

Почти вместив в земную плоть и раму,

Три Юноши за трапезой сидят

И крылья преклоняют к Аврааму.

И Стефан чашу искупленья пьет,

Скорбящих утешает Приснодева,

И уберечь рожениц от невзгод

Пришли с Екатериной Параскева.

И Спас Нерукотворный долгий взор

Струит в простор распавшийся российский,

Которому целебный омофор

Протягивает пастырь Мирликийский,

Чьи пальцы упраздняют право зла

Врываться в мир в пурпурном ореоле

Над временем, вбирающем тела

В звенящую лампаду горней Воли.

NOTTURNO

Твой стул скрипнул и качнулся,

Утомившись пребывать на

Одном месте - и сладко потянулся,

Как котенок на излете сна.

Чураясь Петровских политесов,

Твой полураскрывшийся том

Кротко осенил кого-то из "Бесов"

протяженным достоевским крестом.

Стрелки чопорно влачат свое бремя,

Как дерюгу через Невский проспект,

Измучившись спрягать время

Превращеньем футурума в перфект.

Прост, как никейская эпакта,

С пианино свисает, словно плед,

Разобранный до шестого такта

Моцартов мерный менуэт.

Березовых крон сквозная пряжа

Приютила звезд пчелиный рой.

В эту пору в Риме третья стража

Шла, позевывая, на смену второй.

Но день не унес моих смятений

И оставил спорить - Бог весть, о чём -

Двух ангелов, две воли, две тени

За правым и за левым плечом.

С ЭККЛЕЗИАСТОМ

Итак - Экклезиаст.

Фрондерство фразы

Исходит, словно пена изо рта,

У бесноватых

(Он на всё горазд -

Мир, этот царь в пастушеских заплатах)

А мудрость правит мессы и намазы

И горько говорит: "Всё - суета

И ловля ветра". Но "томленье духа"-

Вполне возможный

И даже непреложный перевод,

Покуда явь, к тельцам склоняя ухо,

Стезей своей божественно-безбожной

Шагает вброд, идет в водоворот

Смертей бессмертных и иссохших вод -

Туда, где воинами фараона

Хлябь Чермная обет свершила свой

Во время оно,

Запечатлев немой пустыни лоно

И разомкнув пророческие веки

Метафорою Воли неземной,

Стекающей в крови с подножья Трона,

Как всеблагой извол о человеке,

Обрезавшем о кромку бытия

Судьбы своей воскрылья и края,

И, голову заламывая ввысь

И дух переводя тревожно, часто,

С неутолимой памятью бредущим

На срезе между прошлым и грядущим,

Душою и ладонью опершись

О первые стихи Экклезиаста.

ПЕРСИДСКАЯ МИНИАТЮРА

На той миниатюре, где Хафиз

Газель ведет за рожки в Божье лето,

А минареты чтущий кипарис

Работает под деву и аскета;

На той миниатюре, где стихи

Мерцают кораническим сакралом

На каждой блестке рыбьей шелухи,

На каждой стычке изумруда с лалом;

На той миниатюре, где я сам

Прилаживаю годы, как заплаты

На свой халат, чтоб не мешать усам

Вплетаться всласть в суфийские цитаты -

На той миниатюре лепет лоз

Творит иносказание колодца,

А в счастье пролито так много слёз,

Что для любви их и не остается;

И тот объект благих метафор - Бог,

Натягивая алефы, как струны

На грифе дней, - садится на порог

И - слушает влюбленного Меджнуна...

ПРОЗРАЧНОСТЬ

Прозрачность пустоты. Дождем листвы

Омыты холодеющие дали,

И, заморозком тронута, рябина

Горчит о скорбной памяти рожденной

В день Иоанна Богослова. Свет,

Рассеянный и тихий, как склероз,

Прощально обуявший пленный дух

Серебряного голубя - летит

Сквозь зрак пространств, совлекшихся своих

Березовых и тополевых риз

И ежащихся в танце наготы

От штайнеровой эвритмии. Ветер

Зачем-то наспех комкает остатки

Воздвиженских стиллебенов. Дождю

Неловко на неделю отнимать

У луковок московского барокко

Роль доминанты в городском пейзаже.

А сам Андрей юродивый опять

Привлекся из Второго Рима в Третий,

Посозерцал Пречистенский Покров,

Воздетый высоко над русской комой,

И - снова навострил дорожный посох

К фрагментам Византии над Босфором,

И, сопричастен сразу двум мирам,

С порога, уходя, залюбовался

Резным листком, к кладбищенской стене

Прижатым, как листовка террористов

И - манифест кузминского кларизма.

ДЖОТТО

Горациевы синкопы ауфидовой струи

Стали каменной солью, словно супруга Лота.

Но - ради Распятого! - куда так спешат твои

Синие кракелюры, фреска синьора Джотто?

Кисточки лавров шепчутся ни о чём,

Жертвенную скверну стряхнув с алтарей Пергама:

Но - что же мне делать с агнцем за левым плечом

Кого-то из сынов Авраама?

Звездную плащаницу ночь напролет до утра

По-эллински умащают маслины-Голиафы,

А одному из двух гефсиманских мечей Петра

Есть дело до уха дерзкого раба Каиафы.

К Данииловым дланям ласково льнут львы,

В ангельских трубах томится генделевская тема

И ради Ирода странствующие волхвы

Рогами корон задевают звезду Вифлеема.

А Тому, кого не вмещают ни небеса, ни земля,

Еще слишком просторны вертеп и ясли -

И Он, в ладонях Марии ножками шевеля,

Спит, пока еще не погасли

Лампады ветхозаветные в Соломоновом храме, пока

Благодатно и необоримо

Медью Вульгаты Исаиина строка

Будет греметь посреди пантеонов Рима

И укротит кротостью Юпитеров и Венер,

И разъятым зрачкам поведает что-то,

Чего не помнят ни боги, ни ветхий веер вер,

А только любовь - и Джотто.

АФОН

Афон. Исход крылатых горных кряжей

Из плоскости античных аксиом

Нетороплив, как проповедь бессмертья,

И, четки валунов перебирая,

Готовые вспорхнуть, как птичья стая,

Рассказывает всем, что исихазм -

Обряд эсхатологии исхода

Излишнего - из тела и души,

И подлинного знания - из мира,

Вконец запутавшегося в своих

Империях и эмпиреях. Вера

Одна возносит к Логосу свои

Онтологические вертикали,

Седую твердь у моря превращая

В суровый благовещенский подсвечник,

Зажженный пред стопами Приснодевы

В знак благодарности за дар безмолвья

И подвиг умолчания о том,

Что, в явь врываясь бденьем и крестом,

У неземного на земном пороге,

Ты можешь обрести в себе самом

Светящееся веденье о Боге

И перестать дробиться на слова,

Скитанья, жесты скорби и блаженства,

И досягнуть за гранью естества

Недосягаемое совершенство -

Прозрачное, как знание икон

О том, что смертный взор не прозревает,

Как небеса, в которые Афон

Моления и нимбы упирает.

У НОСТРАДАМУСА

У Нострадамуса долы стоят, как ступки,

Где пестики башен толкут отраженья небес,

И воля числа освобождает поступки

От пеленок заветов и чудес.

У Нострадамуса тьма города покрыла,

Чума навстречу танкам раскрывает львиную пасть,

И люди летают, обращая свиные рыла

В сторону лилий, коим негоже прясть.

Грозный кавказец не спеша шевелит усами,

Намереваясь взять следом за Веной Берлин,

И стальные корветы плавают под парусами

Из детских лопаток и ландышевых долин.

У Нострадамуса призма надмирного света

Из всех цветов избирает киноварь и сурьму,

А Тот, чьим попущеньем он говорит всё это,

Почти запрещает причастность к имени своему,

Ибо явь, обнимаясь с изменчивым постоянством,

Избирает отсутствие из всех хронотопов и троп,

И время, свободное от долга перед пространством,

Вправе течь и стоять, и распахивать гроб,

Словно дверь и окно в те непреложные сроки,

На которые, сопрягая минус и плюс,

Вместе с Мишелем глядят Иоанн и пророки,

И пригвожденную длань протягивает Иисус.

ПАТРИАРХ НИКОН

Душою в иерусалимских росах,

А сердцем к анзерским лесам приник он.

О чём он опирается на посох -

Великолепный Никон?

О том ли, что недаром воссияла

Звезда Москвы из греческого мрака,

А чаду, Богом взысканному, мало

Аскезы, митры, брака,

Как мало быть борцом необоримым

И ноги мыть убогим и юродам,

И править самовластно Третьим Римом,

Как бы своим приходом,

И простирать над плачущей столицей,

Запомнившей суровую науку,

Свою, не раз царями и царицей

Целованную, руку,

И в горний Иерусалим, как дети,

Играть, творя трехперстное сложенье,

И расстилать апостольские сети

На берегу гоненья,

Чтоб вновь в виссон облечься, умирая,

И двинуться страдальцем и тираном

К бессчетнокупольной иконе рая

Над Истрой-Иорданом,

И там, где долы благостью согреты,

Всех искренних встречая благодатью,

С Романовых не снять хвостом кометы

Пророчество-заклятье.

СТАРООБРЯДЦЫ

Их Павел направил, их Спаситель прославил

За губы, сожженные в никоновых кострах,

За кнуты, как парафы из синодальных правил,

Выжигающие на спинах никео-царьградский догмат,

За горчичное зернышко веры, что явь - прах

И в Первопрестольной, и на Керженце диком,

За непоклонные души и плечи,

Простертые перед Пречистым ликом

Приснодевы, пред коим судьбы и свечи

Средь скверны немецкой по-византийски горят.

Их Никола избрал претворить гоненье во благо,

Освятить кровью языческие места

И в богоносное царствование Александра Втораго,

Восемь концов креста умножая на два перста,

Получить семь миллионов, из коих целых двенадцать

Целковиков уделить томлению плоти бренной,

Тюремным страдальцам протягивать кошельки,

А остальное отпустить по банкам скитаться,

Дабы в дедовской, траченой страхом, моленной

Встали в тябло иконы писем евангелиста Луки,

Как оправдание этой отступнической вселенной.

А их бритые дети будут учиться в Ницце

И петь тропарь на голос "франком франк поправ",

Пока архиереи, ставленные в Белой Кринице,

Над пеплом народнического спора

Отрешенно цитируют макариевский Стоглав

И строгие правила Пято-Шестого собора,

Дабы их паства не смела к Оптинскому порогу

Прикоснуться и, блаженно шествуя мимо

Кафе-шантана и Маркса, привела к Распятому Богу

Всё, что осталось от соборной души Третья Рима.

МОТИВ МАЛЫХ ГОЛЛАНДЦЕВ

Как хорошо, что ландыши - цветут

И хлеб грустит по пыльному мешку,

И золотистый вермут, как батут,

Подбрасывает блики к потолку.

Чеканная серебряная лань

Диане улыбается из тьмы

И веры снисходительная длань

Поглаживает дряблые умы.

Наперерез усталому мечу

Евангельская тянется строка

И гасят одинокую свечу

Вечерние спирали мотылька.

И сетуют тяжелые ковры,

Что сырный дух исходит от ножа,

Без Бухары и вкрадчивой жары

От амстердамской сырости дрожа.

Камин в золе и трубка на столе

Исходят аскетическим дымком

И вымпелы спускаются во мгле

На завтрак с ежевичным пирогом.

Куранты с десяти и до восьми

Отсчитывают формулы любви,

И жизнь - блаженна, чёрт ее возьми

И Галилеянин благослови!..

ШИЛЛЕР

Торжественный Шиллер в мастерском переплете,

Похожем на шелест сентиментальных аллей,

Напоминает мальчишку, с рукой на отлете

Читающего что-то из "Ивиковых журавлей"

Или "Разбойников". Синкопы вальса свободы

Или мазурки (всё же - осьмнадцатый век)

Волнуют вздремнувшие народы,

Словно пристальный взор из-под опущенных век

Верховного Существа, о коем столько таланта

И крови истратила якобинствующая рать,

Вместо того, чтобы портретик Канта

Чинным багетом надкаминно окантовать

И - успокоиться, отпив из чаши лазури

Глоток мудрости с зельтерской, ибо звёзды - горят,

А мнение тевтонских дубрав о буре

И натиске - обстоятельно, как парад

Голубоватых плутонгов непобедимого Фрица,

Русскими гренадерами загнанного в боло-

то, откуда пудреная косица

Торчит элегическим дистихом, цитирующим Буало,

Как заздравная драма, увязившая в русской репе

Три зуба Лже-Дмитрия или осколки плинф,

Покуда при факелах в нищенском склепе

Гете язычествует, покинув Олимп,

Чтобы прозреть аттически-чистое лето

В желтом зиянье Йориковых глазниц

И чинно постичь иномирную мистику Света

В готической восьмерице, к переплёту приникшей ниц.

В ЭТОМ ЯНТАРЕ

...а в этом янтаре я помолчу,

Затеплю невечернюю свечу,

И, продлевая к правому плечу

Жест ставрофорных пальцев, отрешенно

Почувствую, как третий глаз во лбу

Заглядывает искоса в судьбу,

Чураясь и гордыни, и поклона,

И видит лишь текучий сон во сне,

Не оскверненный милостыней яви,

И сей янтарь, причастный тишине

До разделенья тьмы и света, ибо

Он лишь о ней поведать духу вправе,

А о сиянье умолчать, как рыба

Молчит о тайне Чермноморской хля-

би, кротко плавниками шевеля

По эту сторону запретной меры,

Чтоб смертью через миг начать с нуля

Преображение и подвиг веры,

И, ускользнув от ночи на заре,

Прощально отразиться в янтаре,

Чтобы запомнил он и сохранил,

Как голограмма, пышущая славой,

Надменный мрак египетских могил

И колесницы под волной лукавой,

И лики Рока, вплавленные в ил

И ставшие мистической оправой

Для знанья, что янтарь из года в год,

Вскользь задевая крылья и копыта,

Ладошкой детской к бытию несет,

Роняя блики на ступени быта.

РОМАНС ЛИЗЫ И ПОЛИНЫ

...Полина и Лиза благоговейно поют

Строфы Жуковского для дряхлой Пиковой Дамы,

И рейнской романтики прохладный уют

Стекает на русские хоромы и храмы

И - напоминает, что время любить - пришло,

Как приходит весна и письмо от друга, чей кивер

На Военно-Грузинской покачивается тяжело,

Или там, где остзейский сивер

Располагает к аскезе и чтенью лённротовых рун

За созерцательной кружкой английского грога,

Пока в карамзинских волюмах кровавозубый Перун,

Оглядываясь с порога на византийского Бога,

Плывет - и не выдыбает во вневременных волнах,

Заслушавшись возле готического карниза,

Как поют, приютив лунные блики в кудрях,

Скромницы Полина и Лиза,

Чьим пальцам есть дело только до струн да пера,

Чтобы ответить другу, забытому в сельском сплине,

И поднести табакерку из версальского серебра

К правой ноздре просыпающейся графини,

Пока ее левая, осьмой десяток верна

Томным кельнским последствиям диалога

Жасминов с левкоями, спросонок чихает на

Добрую половину Просвещенья и Декалога.

АПУХТИН

Лёля Апухтин. Серый уютный пустырь

Духа - желанен, как парк - усталым монадам,

И пешком с посошком шествует в монастырь

Юноша, коему не суждено стать монахом.

Ибо судьба непостижимо слепа

И глуха к возмечтавшим о безгреховной неге,

И в Мариинском, выронив ствол Лепа-

жа, жалкий свой жребий вверяет бельканто Онегин.

А любимый его арап, закатив глаза,

Хохочет пылко и сладостно, как все полукровки,

И каждый зуб в оскале подает безусловно за,

Словно белый шар в баллотировке,

В пользу примата эроса, плоти, страстей,

Вписанных наискось в рокайли Брюллова и Греза.

А размашистый век военно-амурных затей

Обезножел, обрюзг и оставил всего лишь позы

Для заполнения салонов и канапе

Крепостной меланхолией, культуртрегерской комой,

Дабы в крыловских ямбах ближе к шестой стопе

Не спотыкались избранные, особенно - некто Обломов.

ИЗБРАННИК

Старушка-чиновница, коей Вл. Соловьев

Посылал коробочку фиников

Всякий раз по приезде в столицу,

Давно уж отслушала канареек и соловьев,

Избавив досужих циников

От удобного повода самоудовлетвориться

Хлыстиком мистики. Оптина оптом прощает грехи,

Прогрессисты потрясают идеями,

Как векселями о банкротстве России,

А истый философ с разбрызгом пишет стихи,

Католичествует и любуется арамеями,

Медитируя о вечной Софии

В тени пирамид и гностиков, за Шеллингом или Шил-

лером беседуя с панмонголистской Японией,

Броненосцы подтягивающей к русским порогам,

И не думает каяться, что всегда и всюду спешил

И чуть-чуть переборщил с иронией

В своем идиллическом и пылком романе с Богом,

Не прошедшем бесследно, ибо старец из тонкого сна,

Знанья печать преломляя с горними силами,

Об Антихристе пишет - и избраннику надо

Лишь обвести его незримые письмена

На листе своем то ли рифмованными чернилами,

То ли хохотом, вспорхнувшем из ада.

МОДЕРН

Дианы брат, как пылко завязал ты

Мистические бантики модерна

На властных шеях Фордов и Уайльдов!

Смятение готических свечей

Не распугает кобр на витражах

В овалах окон. Локоны Плевицкой,

Карсавиной и Иды Рубинштейн

Воспроизводят линию судьбы

Гетер упадка Аттики. Генезис

Кинжальных вертикалей и картушей

Стекает с пирамид Аменхотепов.

Власть линии, избавленной от тела,

Порхать и благодушно обтекать

Остатки форм в Помпеях духа, впрочем,

Порой заходит слишком далеко,

Но скоро возвращается обратно,

Из созерцательной Ниппон и Бирмы

С собою прихватив дремоту Будды

И гусеницу хобота слона,

Который обречен, как знамя, реять

Над рыцарями Круглого Стола,

Когда они встречаются с Кун-цзы,

Как равный с равным. Битые кетоны

Пунцово источают ностальгию

По черным танцам нимф. Истома бреда

Сгущается, как варево колдуньи,

В пророческом котле - и мятый пар

Маховики вращает. Заратустра

Пытается проснувшегося Ницше

Избавить от реальности - но тот

Отдергивает руку и уходит.

МОСКВА НАЧАЛА ВЕКА

А. В. Малюгину

Мальчишка кувшином лимонада

Ловит Троицкий свет (осторожнее, не разбей...),

А старенькой богомолке от купцов ничего не надо,

Разве что - моченого горошка для голубей.

Первые клубы автомобильного пара

Пополняют кремлевский доромановский алфавит,

И главками своей церкви мученица Варвара

Масленичное варварство кротко благословит.

Арбуз дразнит будочника. Бритый татарин

К немцам спиной деловито творит намаз,

И к матушке Иверской вчистую прожившийся барин

Шествует по обету в двадцать четвертый раз.

Вдоль по Ильинке телесами плывет мамона,

Лихач в евдокииных лужах спешит искупать седока,

И на Никольской часовня целителя Пантелеймона

Исцеляет от хвори и тоски в уголке зрачка.

Преображенцы проносят знамя петровского дара,

Нанизывая рассвет на скобелевские штыки,

И Русь к рубежу подходит, как выстоявшаяся опара:

Добавь пару фунтов местечковой муки - и пеки,

Ибо недаром мачеха от крови не прополощет

Пеленки, в коих спит до срока безгрешным сном

Тот, кто первым опустит лом на колокольни и мощи

В Чудовом и Страстном.

НА КРАЮ ВРЕМЕН

Османы, в уменьшительном от Павла

На слог вперед перемещая арсис,

Агонию Второго Рима за-

ключили эвтаназией ислама -

Суровой, как реванш монотеизма

Пред ликом Троицы. Но минареты

Над чистой чашей купола Софии

Четверократно проницают явь

И к Абсолюту тянутся, как свечи,

Просящие простить детей Аллаха

За слепоту и дерзость. Голоса

Прилежных рецитаторов Корана,

Сочась пучком семитских интонаций,

Являют миру их стремленье стать

Козлами отпущенья. Но Аллах,

Одну стопу поставив на Европу,

Сметает с рубища азийский прах

И не велит иссохшему иссопу

Пространной благодатью окропить

Сухой ломоть сакрального пространства,

Мистической преемственности нить

Перерубив секирою гордыни,

Испитой, словно чаша арианства,

Среди безбожной жаждущей пустыни,

Где череда племен и патриархов

Творит молитву на краю времен,

И, стоя на пути, пути не видит,

И, заслонясь от солнца рукавом,

Напрасно смотрит в сторону, куда

Ушел с апостолами Назарянин.

Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

221864	2000-04-01 17:29:31
Zinovii Kiselev

- Поэт обронил: У времени - странная привычка Быть несвоевременным и несовременным. Так Мотыльком или факелом притворяющаяся спичка Лишь обжигает пальцы, не отстраняя мрак; ... Я тут тоже хочу высказать заветное: Все мои действия - неуместны Все - несвоевременны: Где мне найти для действий место И для жизни - время?

284248	2008-10-11 14:23:20

- Упокой, Господи, душу раба твоего Андрея! Сороковины сегодня.