(Из истории научных взаимосвязей Москвы и Геттингена в начале XIX столетия)

Легкая рука Пушкина подарила русской литературе XIX века представление о ⌠геттингенской душе■. Мы помним, какие ⌠плоды учености■ привез из Германии Владимир Ленский √ то были ⌠вольнолюбивые мечты, дух пылкий и довольно странный, всегда возвышенная речь и кудри черные до плеч■.

Пушкинский образ, слегка ироничный, имеет, однако, вполне конкретный смысл. Он указывает на Геттингенский университет √ один из источников европейского свободомыслия, и его выпускников, между которыми были и друзья поэта. В то же время мы встречаемся здесь с забавным анахронизмом. Согласно внутреннему времени романа в стихах (по словам Пушкина, ⌠расчисленному по календарю■), прибытие Ленского из Германии относится к 1820 г. Однако, в этом году, как во всех предыдущих, начиная с 1813 г., в Геттингене практически не было русских студентов./1/ Невольно, или нарочно, Пушкин вкладывает в портрет Ленского свои впечатления от ⌠русских геттингенцев■ более раннего времени, относящегося к периоду от начала XIX века до Отечественной войны 1812 г. Поэт, скорее всего, воспоминает о своих друзьях-наставниках лицейской поры √ братьях Александре и Николае Тургеневе, Петре Каверине, Александре Куницыне.

Обмолвка Пушкина, конечно же, не случайна. ⌠Туманная Германия■ в читательском сознании немедленно ассоциировалась с романтизмом, с представлением о ⌠прекрасной душе■ (Schцne Seele), описанию которой поэт посвящает последующие строки романа. В свою очередь, романтическое движение в Германии было теснейшим образом связано с университетами. Вспомним, что и самая яркая его фигура √ Фридрих Шиллер был некоторое время профессором Иенского университета, на лекции которого по истории Европы собирались толпы студентов.

Это романтическое движение коснулось в начале XIX века и России. Так, историкам хорошо известно московское ⌠Дружеское литературное общество■, объедигнившее юных поклонников Шиллера и сыгравшее важную роль в истории нашей литературы./2/ Но гораздо шире влияния чисто литературного было воздействие, которое оказывал Геттингенский университет, и, в целом, ученая Германия, на складывание русской науки, на возникновение особого научного мировоззрения, заимствованного из Европы и не присущего прежде отечественной культуре, но давшего щедрые всходы уже в первой половине XIX века.

Первым проводником этого влияния, и количественно, и по силе воздействия, был Московский университет. К сожалению, в историографии российской науки проблема московско-геттингенских научных связей разработана недостаточно, и еще менее раскрыты те новые научные веяния, которые благодаря этим связям переходили на русскую почву и существенно влияли на развитие отечественной культурной среды. Восполнить отчасти этот пробел и призвано наше исследование ⌠геттингенской души■, поселившейся в начале XIX века в самом центре древней России.

Восемнадцатое столетие преобразило жизнь немецких университетов. Внешне это было особенно заметно в том, насколько возросла популярность и доступность университетского образования в Германии, ставшего привлекательным для людей всех сословий и состояний, от графа Священной Римской империи до простого бюргера. Казалось, что раздробленный на множество мелких княжеств и лишенный какой-либо политической власти немецкий народ воплощал свои силы в области человеческого духа и разума, сделавшись ⌠народом мыслителей и поэтов■.

Веру в несокрушимую мощь человеческого разума несла эпоха Просвещения. В противоположность Франции, где философы√просветители, в основном, блистали в светских салонах и гостиных, а их высказывания носили отпечаток политического фрондерства, на немецкой почве идеи Просвещения утверждались в неразрывной связи с образованием и наукой, излагались с университетских кафедр, о них спорили до хрипоты на студенческих диспутах. Быть мыслителем, ученым и быть университетским профессором √ по немецкой традиции, истоки которой мы видим еще со времен Реформации, это означало одно и то же.

Но застывшие формы средневекового университета не могли вместить динамичную картину познания новой эпохи. Поэтому развитие Просвещения неизбежно шло к созданию ⌠своего■ университета, образ которого, практически не претерпев серьезных изменений, существует до сегодняшнего дня. Символично, что именно два крупнейших немецких философа начала XVIII века √ Христиан Вольф и Вильгельм Лейбниц √ стояли у истоков первых образцов современного университета, которые возникли, соответственно, в Галле и Геттингене.

С другой стороны, внутренний смысл преобразований, происходивших в немецких университетах, превосходил рядовое изменение форм преподавания. Рождался не просто современный университет, но и новая немецкая модель развития современной науки. В отличие, например, от научного процесса в Англии, где большую роль могли играть ⌠кабинетные■ ученые, находившиеся в более или менее тесных отношениях с одним или несколькими учеными обществами, или Франции, которая в послереволюционное время приняла техническую систему образования, подчинив науку нуждам развития государства, в Германии к концу XVIII века сложился принцип единства научного исследования и преподавания внутри самостоятельного, хотя и пользующегося государственной поддержкой, но свободного от давления внешних сил, самоуправляющегося университета. Немецкая наука лишена одностороннего внимания к сфере теории или практики, но всегда направлена на свободный научный поиск. Если при схоластическом обучении предполагалась, что истина уже дана, а задача преподавателя √ лишь передать ее в неискаженном виде, то новый университетский профессор исходит из мысли, что истину можно и должно искать, и его цель √ побудить слушателям к этому, сделать их равными участниками процесса познания. Свобода в науке понимается прежде всего как свобода излагать свои мысли с кафедры, выбрать предмет обучения и направление научного исследования согласно своим интересам, для чего вместо прежнего, жесткого контроля и регламентации университета утверждается приоритет живого, неравнодушного общения профессоров и студентов. Принцип ⌠трех свобод■ √ преподавания, обучения и исследования √ лежит в основе статуса университетских корпораций нового времени.

Именно немецкую модель университетской науки принимает в XVIII веке и Россия. Причину этого легко объяснить давностью и прочностью ее научных контактов с Германией (вспомним, что и сама необходимость развития науки и ее польза для государства утвердились в сознании Петра I после бесед с Лейбницем). Учившийся в Марбурге у Х.Вольфа Ломоносов, представляя план для учреждения первого русского университета, имел перед глазами как образец именно немецкий тип высшего учебного заведения. Просвещенный И.И.Шувалов, переписывавшийся со многими светилами европейского ученого мира, приложил все усилия, что пригласить в Москву достойных профессоров, способных заложить прочный фундамент для будущего расцвета науки в Москве.

Однако, к концу XVIII столетия в российскую университетскую жизнь приходит кризис, наступление которого легко можно было предугадать. Проблема заключалась в отсутствии общественного статуса науки. Чуть позже, ее хорошо выразил Карамзин, говоря, что ⌠в Лейпциге, в Геттингене надобно профессору только стать на кафедру √ зал наполнится слушателями■, у нас же в России ⌠выгоды ученого состояния так еще новы, что отцы не вдруг еще решатся готовить детей своих для оного■./3/

Для того, чтобы немецкая научная модель могла усвоиться на первоначально чуждой ей русской почве, преобразоваться в собственную, русскую научную традицию нужен был двоякий процесс, затрагивавший как верхи, так и низы системы народного образования. С одной стороны, должен был утвердиться авторитет самого звания ученого√профессора, и, прежде всего, правительственными мерами, через включение ученых степеней во всеобъемлющую российскую лестницу чинов и званий. С другой, необходима была структура начального и среднего образования, способная выпускать слушателей, подготовленных к восприятию лекций. Положение студента должно было приобрести привлекательность в глазах ⌠отцов■. Надо было, наконец, продемонстрировать ценность и пользу самого предмета науки, научного познания.

Ни одна из этих задач не была решена в годы правления Екатерины II. Только качественное изменение отношения к науке в обществе могло сделать возможным сознательный выбор молодыми людьми ученой карьеры, без чего воспроизводство университетской традиции невозможно. Это хорошо показывает опыт первого поколения собственно русских профессоров Московского университета, воспитанного в 1770-80 годы: в их взглядах на свою специальность, за редкими исключениями, преобладал чисто ремесленный характер; выходцы из разночинской среды, они за жалование ⌠служили в профессорах■, также как и их собратья по происхождению, чиновники из казенных мест. Стоило только правительству на время потерять интерес к высшему образованию, как это было в царствование Павла I, и уровень университета начал стремительно падать./4/

Выход из кризиса лежал в новом обращении России к помощи из родственной в научном плане Германии. Однако, по сравнению со временем основания Московского университета, такое обращение происходит на ином историческом фоне, возбуждающем интерес немецких ученых к России, делающим возможным реальное и плодотворное взаимодействие двух научных культур. В качестве основного партнера России на этой стадии университетских преобразований, происходившей в начале XIX века, выступил Геттингенский университет.

На юге Нижней Саксонии, окруженная зелеными отрогами таинственного Гарца, лежит прекрасная и обильная дарами природы долина, которой суждено было с середины XVIII столетия стать приютом ученых и школяров, стекавшихся сюда со всего света. Городок Геттинген в ее центре √ небольшой, всего лишь из трех больших улиц, пересекавшихся под прямым углом тремя или четырьмя такими же широкими улицами по правильному плану, свойственному немецким городам, отстраивавшимся на заре Нового времени. Городок омывался с двух сторон водами реки Лейне, в которых подозревали минеральные свойства. Пившие эту воду жители отличались здоровьем и долголетием. Их жизнь была тесно связана с нуждами разноязыкой студенческой братии, не без пользы для самих жителей и для украшения города. Наблюдатель начала XIX века замечал, что почти все дома в городе новые и специально предназначены для сдачи студентам в наем комнат различного размера и комфорта (включая и роскошные апартаменты, где во время учебы жили английские принцы). Вокруг города шла невысокая стена, давно утратившая оборонительное значение и ставшая излюбленным местом прогулки молодежи. Главным же украшением не только Геттингена, но и всей округи были замечательные сады (среди них и большой ботанический сад университета), простиравшиеся по долине, пронизанные нитями каналов и бассейнами, с пышными растениями, привезенными сюда со всех концов земли. Их аромат в пору цветения, по вечерам, буквально наполнял весь город.

С середины XVII века Геттинген входил во владения ганноверских курфюрстов, а к тому времени, о котором мы ведем рассказ, за их династией закрепился и английский королевский трон. Вступивший на престол в 1727 году король Англии и курфюрст Ганновера Георг II ознаменовал первое десятилетие своего правления величайшим благодеянием. В 1734 году он утвердил устав, привилегии и штат, а 17 сентября 1737 года произвел торжественную инаугурацию нового университета, прославившего не только Ганновер, но и всю Германию. Университетский проект восходил еще к великому Лейбницу, который представил его отцу курфюрста, но воплощение проекта, целиком является заслугой замечательного немецкого просветителя и покровителя науки барона Герлаха Адольфа фон Мюнхгаузена (которого нельзя путать с его известным современником и однофамильцем, прославленным литературным героем, бароном Карлом Фридрихом Иеронимом).

Разработанный Мюнхгаузеном устав Геттингенского университета наилучшим образом отвечал принципам эпохи Просвещения, о которых мы говорили выше. На первое место среди них барон ставил терпимость и взаимоуважение ученых, золотую libertas philosophandi √ свободу научного поиска. Сохраняя в качестве куратора университета высшую надзирающую власть, он помогал налаживать ученую жизнь, занимался приглашением профессоров, стремясь к укреплению самостоятельности университетской корпорации. В свою очередь, Георг II, возведенный в почетную должность ⌠великого ректора■, не отказывал университету в материальной помощи. Должности профессоров щедро оплачивались, а денежный поток из Англии позволял приобретать лучшее учебное оборудование и формировать библиотеку, которая уже через несколько десятилетий представляла собой уникальное, если не лучшее в Германии, университетское книжное собрание. Можно также отметить и последовательно проведенный в уставе светский характер университета: хотя, следуя традиции, в Геттингене существовал богословский факультет, он не занимал, как это полагалось, главенствующего положения, уступая его философскому, а также был лишен права цензуры.

Вследствие таких благоприятных для развития науки обстоятельств, Геттингенский университет быстро достиг европейской славы. В течение XVIII века здесь преподавали такие знаменитые ученые как физиолог Галлер, географ Бюшинг, астроном Майер, физик Лихтенберг, филологи Гесснер и Гейне, историк Шлецер, юрист Пюттер (последний был не только родоначальником современного государственного права, но и первым жизнеописателем Геттингенского университета). В 1751 году было основано Геттингенское научное общество √ закрытое собрание ученых, выпускавшее научные труды и объявлявшее конкурсные задачи, авторитет которого скоро сравнился с ведущими европейскими Академиями.

Немалую роль в росте популярности Геттингенского университета сыграл его ⌠благородный■, привилегированный характер. Покровительство английского королевского двора и обучение принцев, привилегии и высокие чины, которые имели профессора университета, современный характер преподаваемых наук, особенно политических, способствовали привлечению сюда студентов-дворян и даже титулованной знати. В конце XVIII века к ним присоединяются и российские дворяне. С другой стороны, славу университета поддерживают его собственные выпускники, которые разъезжаются по всему ученому миру. Попадают они и в Россию.

Так уж сложилась судьба, что в Московском университете геттингенцы появились почти с самого основания и не покидали его в течение 75 лет! За это время в университете преподавали 9 профессоров из Геттингена ≈ больше чем из любого другого города Германии. Последний их √ Фердинанд Рейсс √ покинул кафедру только в 1832 г., успев удостоиться нескольких столь же нелестных, сколь и несправедливых строк от А.И.Герцена в его знаменитых воспоминаниях ⌠Былое и думы■./5/

Трое из упомянутых геттингенцев начали свое преподавание в Москве в XVIII веке. Все трое значительно отличались по складу характеров, взглядам на свое ремесло, и реальный вклад который они внесли в преподавание и развитие университета также был различным.

Открыл эту славную череду выпускников Геттингена прибывший в 1757 году в Москву Иоганн Иоахим Рост. Его пригласили для преподавания английского языка, но вскоре из-за нехватки профессоров он занял кафедры физики и математики, читая одновременно прикладную математику или механику, военную и гражданскую архитектуру, геодезию, артиллерию, гидравлику и гидротехнику, астрономию, физику и географию. Такая эрудиция делала бы честь воспитавшему его университету, если бы на качество преподавания Роста не возникали частые нарекания, ведь профессор прикладывал много усилий в совершенно иной области и сколотил себе изрядный капитал на торговых операциях; в общем же своем поведении он занимал достойное место среди московских чудаков, слывя героем множества забавных историй. При всем этом, долговременное преподавание Роста в Москве (до 1791 года) не может не вызвать у нас уважения.

Гораздо более теплую память оставило столь же долголетнее пребывание в Москве другого геттингенца, Бергарда Андреаса (Ивана Андреевича) Гейма. Гейм приехал в Россию в 1779 году, в качестве домашнего учителя семьи Лопухиных. В 1781 году он поступил на службу в Московский университет, где прошел путь от скромного преподавателя немецкого языка до профессора, любимого и уважаемого несколькими поколениями студентов. Фигура Гейма долгое время олицетворяла живую связь между двумя высшими учебными заведениями: среди его друзей в Геттингене оставались известные профессора А.Л.Шлецер и Х.Г.Гейне, между ними не прекращалась переписка, и многие последующие контакты Москвы и Геттингена завязываются через посредничество Гейма./6/ За долгое время, проведенное в России, Гейм ⌠обрусел■, и не только по языку и привычкам, но и благодаря характеру своей работы: более тридцати лет он был профессором истории, статистики и географии Российского государства, из них последние тринадцать лет в должности ректора университета. Россия действительно стала второй родиной ученого, что он доказал самоотверженным поведением во время спасения руководимого им университета в 1812 году./7/

К сожалению, карьера третьего по времени из приехавших в Москву геттингенцев сложилась трагически. Иоганн Вильгельм Мельманн был вызван в университет в 1786 г., когда здесь возникла необходимость в замещении профессора древних языков. В выборе новой кандидатуры принимал участие выдающийся геттингенский антиковед, профессор Гейне. По отзывам современников, ⌠Мельманн был настоящий немецкий молодой ученый, преданный своим занятиям, жил одиноко, большей частью был молчалив и углублен в себя, знал свой кабинет, конференцию и классы, других развлечений не искал и не любил■./8/ Однако, этот представитель наиболее чистого типа западного ученого, с которым столкнулось тогда русское образование, пострадал из-за единственного своего неосторожного разговора в атмосфере сгущающейся неприязни и подозрения к науке, вскоре после событий Французской революции. Молодой приверженец идей Канта слишком упорно настаивал на всеобщности применения его философского критического метода, в том числе и в вопросах религии, за что немедленно поплатился исключением из университета. В январе 1795 года он должен был покинуть Россию и в дороге, недалеко от Кенигсберга, ⌠в глубочайшей меланхолии■ застрелился.

Здесь уместно сказать, что уже первые российские контакты с Геттингеном вскоре стали обоюдными. Наши студенты, хоть нерегулярно, но посещали Геттинген в течение XVIII века. Начало этому положил упоминавшийся выше знаменитый историк, Август Людвиг Шлецер (1735√1809). Семь лет он находился на службе в Петербурге, в должности адъюнкта Академии наук, и, возвращаясь в 1765 г. в Геттинген, взял с собой четырех академических студентов./9/ Погруженный в изучение русской истории и готовивший первое комментированное издание Повести Временных Лет, Шлецер был неизменным центром притяжения всех русских, попадавших в XVIII веке в Геттингенский университет. Самым известных из них был, пожалуй, Максим Иванович Невзоров, друг и помощник Новикова, геттингенский студент 1780-х гг. Вернувшись в Россию и пережив время гонений на мартинистов, Невзоров сохранил близость к Московскому университету (благодаря тому, что его директором с 1797 г. был назначен другой единомышленник Новикова Иван Петрович Тургенев), а позднее долгое время заведовал университетской типографией. Личность Невзорова, ревностного масона, известного в Москве своим редким бескорыстием, независимыми и честными суждениями, оказывала сильное влияние на общавшихся с ним молодых людей.

В конце XVIII века, из-за жесткой политики Павла I, фактически запретившего все контакты с заграницей, возможность для развития научных связей у Московского университета на некоторое время исчезает. Однако, на рубеже веков постепенно вновь складывается ситуация, благоприятная для возобновления контактов с Геттингеном. С помощью Гейма и Невзорова И.П.Тургенев вступает в переписку с Шлецером, результатом которой было, с одной стороны, приглашение в 1801 г. его сына, Христиана Августа Шлецера, в Москву для преподавания всеобщей истории и политики, а с другой √ договоренность о большой образовательной поездке наших студентов в Геттингенский университет.

Эта поездка открывает новый этап в общении между двумя научными центрами, а впечатления первых ее участников от увиденного в Германии послужат основой для восприятия Геттингена в русской культуре начала XIX века. Слегка варьируясь и уточняясь у следующих путешественников, без изменений останется главное √ портрет университета, вобравшего в себя лучшие достижения своего времени, и окружающей его уникальной атмосферы научного творчества.

Долгая дорога привела в 1802 году из России в Геттинген 9 молодых людей. Пятеро из них были москвичами √ особую заботу об их посылке проявил сам Иван Петрович Тургенев, включив в их число своего сына Александра и нескольких воспитанников Московского университета и Благородного пансиона. Двоих √ Александра Тупгенева и Андрея Кайсарова √ связывала особенно тесная дружба. Участники упоминавшегося нами ⌠Дружеского литературного общества■, они грезили о Германии образами своих любимых немецких поэтов. К москвичам позже присоединились трое малороссов, вызодцев из-под Могилева, и юный чиновник Фрейганг из Петербурга.

Молодых людей могли объединять не только романтические грезы. Все они получили в ходе воспитания то или иное представление об идеях Просвещения, на встречу с которыми ехали теперь. И мы не можем оставить без внимания часто затрагивающийся вопрос о влиянии Геттингенского университета на формирование либеральных взглядов воспитанников, а конкретнее (и это было основой либерализма в русских условиях того времени) √ на необходимость отмены крепостного права. Из участников первой поездки сочинения и даже диссертации против системы ⌠рабства■ в России писали во время обучения Андрей Кайсаров и Вильгельм Фрейганг. Известным либералом и действительно крупной фигурой в русской общественной жизни станет Александр Иванович Тургенев. Но было бы неверно, как это иногда делали в историографии, сводить все значение пребывания наших студентов в Геттингене только к усвоению ими европейского свободомыслия. Задавшись целью осветить именно научные стороны их общения с профессорами, мы находим для этого не меньшие основания, подкрепленные солидными источниковыми материалами.

Основным источником о жизни наших студентов в Геттингене традиционно считаются замечательные дневники и письма Александра Тургенева./10/ Помимо них, определенные свидетельства накоплены в исторических трудах и о пребывании здесь его друга, рано погибшего на войне с Наполеоном талантливого филолога, публициста и поэта, Андрея Сергеевича Кайсарова./11/ Однако, глубже и живее проникнуть именно в учебную часть поездки, отношения геттингенских ученых и русских студентов позволяют ранее неизвестные историкам и недавно обнаруженные нами в фондах Российской Госувдарственной библиотеки письма другого спутника Тургенева, Алексея Михайловича Гусятникова. (К сожалению, его письма в Москву к профессору И.А.Гейму являются практически единственными биографическими данными о его жизни, слабо отразившейся в других документах).

Бывший московский студент Алексей Гусятников приехал в Геттинген несколько раньше остальной группы москвичей, 1 июля (по новому стилю) 1802 года. В отличие от многих своих товарищей, он прибыл сюда с уже определившимися научными пристрастиями. Дело в том, что большинство из молодых людей (в том числе и Тургенев, и Кайсаров) оправляясь в Германию, не имели перед собой очерченной учебной программы, не ставя перед своими занятиями какой-либо ясной цели. В этом было существенное отличие поездки от образовательных путешествий XVIII века. Если прежние студенты командировались Московским университетом, который, надеясь, что по возвращении те станут профессорами, указывал им строгую программу изучаемых предметов, то наши юноши не были связаны таким обязательством, и прежде всего √благодаря своей принадлежности к дворянскому сословию. Для Александра Тургенева, например, побудительной причиной была воля батюшки, желание набраться знаний, посмотреть людей, а также прикоснуться к любимому им миру немецкого романтизма. Трое малороссиян также были отправлены на средства отца одного из них, богатого откупщика, а петербуржец Вильгельм Фрейганг следовал воле князя Куракина, в канцелярии которого он служил. Потом, впрочем, настроения юношей изменялись: атмосфера Геттингена невольно пристрастила многих к учебе, и тот же Тургенев через год начал всерьез задумываться о научной карьере.

Интерес же Гусятникова определился сразу: он приехал изучать древние языки под руководством знаменитого Гейне. В том, как объяснял Гусятников цель своих занятий, видится отпечаток более общего суждения, своего рода культурного манифеста, с которым происходила новая научная встреча России и западного просвещения: мы должны иметь европейское образование, чтобы лучше понимать собственную страну. Гусятников хочет получить классическое образование, освоить греческую словесность, но движимый именно ⌠уважением к своему родному языку■, поскольку, как он считал, ⌠вся первоначальная культура России произошла из греческих земель■./12/ Немецкие профессора, конечно, одобрили его намерения.

Как же принимают Гусятникова в ученой среде Геттингена? Письма содержат множество бытовых подробностей его обустройства в этом городке. В первый же день приезда он нашел квартиру из двух комнат во втором этаже дома на одной из центральных улиц и трактир, где условился каждый день обедать за умеренную плату. Предоставивший комнаты владелец дома снабжал студентов сахаром, кофе и прочими необходжимыми вещами, и вообще ⌠был известен как самый дешевый и услужливый купец■, так что университетские профессора немало обрадовались, узнав, что Гусятников смог у него поселиться.

Елва приведя себя в порядок, наш студент отправился делать визиты. Благодаря рекомендациям, которыми снабдил юношу в Москве И.А.Гейм, его ласково приняли почти все влиятельные геттингенские профессора, и прежде всего Христиан Готтлиб Гейне.

О личности этого профессора, незаслуженно забытого в нашей историографии, необходимо сказать несколько слов. В связи с новыми веяниями в немецкой науке, о которыхи мы говорили, классическая филология переживала в XVIII веке свое возрождение. Была найдена новая точка зрения на обработку античных авторов, вполне соответствующая новой эстетике эпохи Просвещения. Именно Гейне вместе с его предшественником И.М.Гесснером первыми поставили в своих трудах и преподавании на первый план не мертвую ученость, подражание, а живое, творческое общение с классическими писателями как высшими образцами искусства, развивающими понимание и вкус к прекрасному в литературе./13/ Вместо лекционных толкований канонических текстов Гейне впервые ввел филологические семинары √ прообраз нынешних занятий древними яхыками.

Известность Гейне как университетского профессора и знатока античной культуры к началу XIX века была поистине европейской. По словам того же Гусятникова, с тех пор, как Гейне избран членом Парижской Академии наук, даже во Франции ⌠разрешены вкус и пристрастие к Геттингену■. ⌠Во всех остальных науках у них самих есть знаменитые ученые, учебой у которых они пользуются, но что касается классической литературы и эстетических красот науки о древностях, то здесь и для них Гейне единственный, особенно из√за приложения его исследований к произведениям искусства, вывезенным из Италии■./14/ Как пылко замечал Александр Тургенев: ⌠Отечество Гейне не Германия, а вся просвещенная Европа. Он гражданин мира, а не одного Геттингена.■./15/

После встреч с Гейне Гусятников оставил интересное описание его внешности: ⌠Я нашел его, √ пишет он Гейму, √ довольно живым, и по крайней мере не таким безобразным, как Вы мне говорили. Может быть, это произошло потому, что я привык связывать представление о безобразии с чем-то зловещим, а в нем же напротив заметил искреннее добродушие. Особенно очень он мил, когда в своем круглом парике и белом фраке легкой походкой прохаживается сквозь ряды слушателей, собравшихся у его кафедры■./16/ Добавим к этому, что многие годы Гейне был бессменным секретарем Геттингенского ученого общества и издателем его трудов, а также служил директором университетской библиотеки (его помощником там перед отъездом в Россию был И.А.Гейм). По общему мнению, устройство этой библиотеки, как внутреннее, так и внешнее ⌠превзойти было невозможно■, и в этом изрядная заслуга немецкого ученого.

Гейне во время учебы Гусятникова был как бы его куратором, составлял учебный план, рекомендовал профессоров. Его отношения с русским студентом были очень теплыми. Такой же отклик юноша нашел и у другого профессора, Иоганна Готтлиба Буле, с которым условился частным образом заниматься греческим языком. Буле расспрашивал его о Гейме, о жизни в Москве, а однажды повел его гулять вокруг города по валу, чтобы показать ботанический сад и прочие зеленые уголки. Вообще, Гусятников ⌠нашел в нем очень приятного человека, в высшей степени скромного, умного и предусмотрительного в разговоре■. Интерес же Буле к Москве, как показали дальнейшие события, оказался далеко не праздным.

Наиболее любопытные, на наш взгляд, строки писем из Геттингена свидетельствуют не просто о гостеприимном отношении к русским студентам в начале XIX. века, но о присутствии здесь своего рода ⌠русской партии■ профессоров, испытывавших пламенные симпатии к России и приветствовавших ее уроженцев, которые приезжали сюда за европейской ученостью. Возникает естественный вопрос: какие причины определяли такое отношение ученых, и почему оно так ярко проявлялось именно в это время?

В 1802 году, когда с подписанием ⌠всеобщего мира■ Европа, наконец, вздохнула свободно после десятилетия непрерывной войны, для Геттингенского университета наступила золотая пора. Сюда устремились студенты со всей Германии. Особенно много среди них было дворян: даже из таких старых университетских городов, как например, Лейпциг, титулованные родители предпочитали посылать сыновей именно в Геттинген, (Александр Тургенев вспоминал о пребывании здесь даже баварского принца). В университете было много датчан, шведов, венгров, приезжали студенты с английских земель (⌠чудаки с карманами полными гиней■), был и один англичанин с недавно завоеванной Мальты. Приезжие французы также пользовались здесь почетом, в их число входили сыновья известных деятелей Революции (например, у Гейне учился сын исторического живописца и революционера Давида). С территории Российской империи университет наполняли, прежде всего, лифляндские и курляндские бароны. (Наши студенты, хотя и дружили с ними, но предпочитали жить отдельно, своей русской колонией.)

С другой стороны, ощущения прочности мира не было. Рядом с притихшим на время хищником √ наполеоновской Францией √ раздробленные немецкие княжества чувствовали себя беззащитными, и неудивительно, что взоры многих обращались в сторону могучего северного соседа. Особенно привлекала их в России личность молодого императора Александра I и провозглашенная им политика либеральных реформ. Симпатии к современной России у немецких ученых сочетались при этом с интересом к изучением ее истории, природы, населения, торговли и т.д.

Самым пламенным геттингенским ⌠поклонником■ России был, конечно, Август Людвиг Шлецер. Удивительно, при этом, как долго могло бытовать в нашей историографии совершенно несправедливое мнение о нем, лишь как о ненавистнике Ломоносова и враге русских традиций, искажавшем русскую историю ради создания пресловутой ⌠норманнской■ теории! Так получилось, что именно в 1802 году Шлецер завершает главное дело своей жизни: выходят в свет первые тома ⌠Нестора■ √ прекрасно откомментированного, критического издания Повести Временных Лет, первого памятника российского источниковедения. Шлецер посвятил свой труд Александру I, и в ответ был удостоен высочайшего рескрипта, составленного в очень лестных выражениях, и ордена. Окрыленный таким поощрением, Шлецер на своих лекциях совершенно искренне превозносил императора Александра, видя в нем именно продолжателя той просвещенной политики, которая воссоединяла Россию с другими европейскими странами. Тургенев так вспоминает об одной из его лекций: ⌠Шлецер, говоря о ходе просвещения в Европе, упомянул и о России. Давно ли, говорил он, она начала озарятся лучами его? Давно ли Петр I сорвал завесу, закрывающую Север от южной Европы? и давно ли Елизавета, недостойная дщерь его, предрассудками своими, бездейственностью угрожала снова изгнанием скромных Муз из областей своих? И теперь, напротив √ какая деятельность в Государе рассаждать Науки, какое рвение в дворянах соответствовать его благодетельным намерениям! ⌠Смотрите■! вскричал Шлецер, указывая на усаженную Русскими лавку: ⌠вот тому доказательство■!/17/

Эти высказывания Шлецера тем более льстили самолюбию наших студентов, поскольку отношение профессора к германским государствам было весьма критическим. Касаясь современных политических предметов, он часто мог остро обличать какого-нибудь немецкого властителя √ корыстолюбца, предающего интересы собственого княжества ради своего обогащения. Можно сделать вывод, что Шлецера увлекала Россия именно как великая европейская держава. Сравнивая ее с наполеоновской Францией, он говорил: ⌠Между тем, как необузданная Франция предписывает законы почти всей Европе, пусть осмелится она хоть малейшую нанести обиду всемогущей, но не употребляющей во зло своего могущества России и нарушительница всеобщего покоя претерпит должное наказание... Они одни только держат равновесие в Европе. Та и другая сильны; но могущество одной благословляют, а другой проклинают.■/18/ (Опасения ученого вполне оправдались, когда летом 1803 года французы без боя заняли ганноверские владения и Геттинген, к счастью, не нарушив жизнь университета.)

Русские студенты замечали, как особенно расцветал Шлецер в домашнем общении: о его России профессор мог говорить часами. Семи лет, проведенных в Петербурге, ему хватило, чтобы каждого нового русского встречать словами: ⌠Вы наполовину мой земляк!■. Вскоре после знакомства с Александром Тургеневым Шлецер прислал ему неизвестно откуда взявшуюся русскую икру, а свидетельство о прослушанных лекциях, составлявшееся обычно по-латыни в строгой форме, написал для него по-русски. Количество раз, когда он приглашал к себе домой Тургенева, судя по дневнику последнего, не поддается счету. Чуть реже, но также регулярно посещал Шлецера и Гусятников.

Судя по письмам, Гусятникова столь же радушно принимали и в другом доме, у профессора Кристофа Мейнерса. Как и Шлецер, Мейнерс принадлежал к высшему геттингенскому обществу, давал обеды и званые вечера, присутствием на которых Гусятников не замедлил похвастаться. И здесь он нашел искреннюю симпатию к его родной стране. ⌠Мейнерс √ также один из тех ученых, которые увлеченно изучают Россию в географическом и этнографическом отношении, √ писал Гусятников в Москву. √ Он проявлял величайший интерес, когда я ему рассказывал о нашем образе жизни, продовольствии, способах его подвоза, богатстве и изобилии всего в России■/19/.

Чувство национальной гордости, которое часто испытывали русские студенты в Геттингене, подкреплялось и упоминаниями о недавних военных успехах России. Так, профессор всеобщей истории Геерен, рассказывая о победах Суворова в Италии, назвал его ⌠русским Ганнибалом■. ⌠Товарищи оглянулись на меня, √ пишет Александр Тургенев, √ русское мое сердце трепетало от радости, и я гордился именем Русского■. Как и многие в Европе того времени, Геерен был страстным поклонником русского полководца: в его научной коллекции редкостей находился кошелек Суворова, бывший с ним под Измаилом, и профессор охотно демонстрировал его на лекциях студентам. В кабинете Геерена, по рассказу Тургенева, среди немногих портретов было изображение Петра I./20/

Рассказ о радушном приеме, который нашли русские студенты в Геттингене, уместно закончить упоминанием события, которое поистине было достойным их ответом на гостеприимство ученых. Весной 1805 года четверо молодых людей, среди которых были Гусятников и Кайсаров, решили отправиться в поездку по южной Германии. Их маршрут лежал через Франкфурт и Нюрнберг на Мюнхен, но дорогой друзья ⌠почли за священный долг■ заехать в Кирхберг, совершая паломничество ⌠на родину почтенного Шлецера■.

⌠Место прекрасное┘ √ вспоминал Гусятников. √ Замок лежит на прекрутом берегу реки, за которой превысокая гора отделана Англинским садом. Мы туда пошли пить Шампанское и при всходе на вершину встретили хоровод прекрасных девушек. Казалось, что все обстоятельства так состроились, чтоб сей вечер сделать для нас Романическим. Возвратившись домой, мы отыскали в городе пастора той деревушки, где Шлецеров отец был его предшественником и где Шлецер сам родился. Он нас повел к себе за город, показал нам свой старинный дом, который с тех пор еще не перестроен, и мы выписали из церковной книги отметку о рождении нашего историка■./21/

Следы этого паломничества долго сохранялись на одной из колонн дома, где их обнаружил и привел в биографии ученого его сын. То была надпись по-французски: ⌠Здесь четверо добрых Русских пили за здоровье Шлецера, который родился в Кирхберге, вот уже шестьдесят лет тому назад, и прославлен анналами историческими, в особенности же √ для Россиян■./22/

Посещая в 1802 г. своих геттингенских наставников, наши студенты не подозревали, что им еще предстоят новые встречи, но на этот раз в Москве.

Молодые люди покинули Отечество не в самую блестящую пору для высшего образования, однако за время их отсутствия здесь произошли серьезные изменения. ⌠В России заводят новые университеты■, √ эту поразительную новость первым объявил друзьям, кажется, сам Шлецер. Не менее удивительно было для них узнать, что многие геттингенские профессора получили из недавно образованного российского министерства народного просвещения приглашение преподавать в Москве. Такой вызов пришел, например, к уже знакомому нам, высоко почитаемому всеми русскими студентами профессору Буле. ⌠Гусятников сказывал мне, √ взволнованно пишет Тургенев в дневнике, √ что Буле получил от гр.Завадовского письмо, где он зовет его в Московский университет профессором спекулятивной Философии с весьма выгодными предложениями. Не понимаю, как Завадовский узнал о Буле. Может быть, Муравьев, по совету Батюшки, сказал о нем Завадовскому. Что если я буду причиною, что Университет наш получит такого славного Профессора?■/23/

Новый попечитель Московского университета Михаил Никитич Муравьев (поэт, обучавший юного Александра I русскому языку и истории, и в то же время отец двух будущих декабристов), упомянутый выше Тургеневым, на самом деле узнал об ученых достоинствах Буле не от девятнадцатилетнего студента, хотя и его письма, и разговоры с Иваном Петровичем Тургеневым, давним приятелем Муравьева, могли играть в выборе профессоров определенную роль. Деятельность Муравьева в Московском университете и предпринятые им реформы вполне сопоставимы с ролью другого просвещенного попечителя, геттингенского основателя, барона фон Мюнхгаузена, и такое сравнение легко приходило на ум современникам, называвшим эти реформы вторым основанием Московского ⌠храма науки■.

После обскурантного состояния, в котором наш университет находился в конце XVIII в., ему просто необходимы были талантливые, энергичные профессора, владевшие современными научными методами, как для привлечения студентов, так и для подготовки новых русских преподавателей. Понимая это, Муравьев задумывает новый призыв иностранных ученых, перед кандидатурами которых им ставится ряд требований, как то: знание основ и новейших достижений своего предмета, искусность в речи и письме, в том числе по латыни (по прежнему остававшейся пока единственно возможным языком научного общения России и Европы), и, также, что немаловажно, ⌠либеральное, образованное обхождение и нравственный характер■/24/.

Принципиальным был сам выбор попечителем Геттингена как главного источника приглашенных. Дело в том, что одна из центральных задач реформ Муравьева состояла в возбуждении интереса к высшему образованию в широких кругах российского дворянства. Поэтому, сложившийся, благодаря Мюнхгаузену, дворянский характер Геттингенского университета как нельзя лучше отвечал устремлениям попечителя.

Для успеха задуманного приглашения Муравьев решил выбрать посредника из среды самих гетингенских ученых. По совету вице-куратора Дерпт ского университета барона Унгерн√Штернберга попечитель обратился к Кристофу Мейнерсу, тому самому гостеприимному профессору и ⌠сочувственнику России■, которого, как мы помним, навещал Гусятников, и который был известен далеко за пределами Геттингена благодаря своим книгам по эстетике и теории изящных искусств, а также знаменитой ⌠Историей немецких университетов■./25/ Последняя книга, в которой Мейнерс подробно раскрывал принципы организации и задачи университетов с точки зрения эпохи Просвещения, значительно повлияла на содержание реформ Муравьева.

Мейнерс добровольно согласился взять на себя основную часть переговоров. По собственным словам, он готов был ⌠отдать все силы ради того, чтобы улучшить ученые учреждения и распространить полезные знания в столь великой империи■. В одном из первых писем Муравьев писал профессору: ⌠Московский университет, особенное попечение о котором поручил мне Его Величество, будет обязан Вам своим возрождением. В нем были с момента основания в 1755 г. несколько хороших профессоров, которые привнесли в него из немецких университетов просвещение и превосходные методы преподавания. Их труды были плодотворными. Множество молодых людей получили здесь полезные знания. Наша литература приобрела от этого свои выгоды. Но из√за особых обстоятельств, в результате несовершенной организации, первые успехи были остановлены. Потери, понесенные университетом, не восстанавливались, на их место всходили посредственности. Все эти злоупотребления сейчас устраняют... Нам остается только желать надежного проводника, чтобы вызвать из-за границы подходящих людей для распространения Просвещения■./26/

Из обширной переписки Мейнерса с Муравьевым мы узнаем о непростом ходе переговоров с немецкими профессорами, выдвигаемых ими условиях, (среди которых были: возможность в любой момент беспрепятственно покинуть Россию, выплата пенсий их семьям, деньги на переезд и пр.). По представлениям Муравьева Московский университет заранее включил в свой состав несколько десятков (!) ученых из Германии, надеясь на их прибытие √ это позволило бы тем, кто действительно приедет, сразу же получить накопившееся жалование и использовать деньги для устройства в Москве. Однако, многие профессора отклоняли предложения, а бывало, что и достигнутая уже договоренность срывалась в последний момент, прибытие же иных затягивалось на несколько лет. Тем не менее, успех приглашения немецких профессоров в Россию был официально зафиксирован √ ⌠Геттингенские ученые ведомости■ поместили в 1804 г. заметку об этом, где в частности говорилось: ⌠Нашему Отечеству делает честь приглашение такого количества немецких ученых; еще более почетно то, что наша родина может отдать столько подающих надежды или уже заслуженных ученых, без особого ущерба для своего образования■/27/.

Впрочем, неправильно было бы думать, что рекомендации Мейнерса были единственными источниками сведений Муравьева о геттингенских ученых. Многие подробности о жизни германских университетов попечитель мог узнать из писем студентов, обучающихся в Геттингене, и здесь Александр Тургенев не далек от истины. Так, например, в 1803 г. другой студент из России, упомянутый нами Вильгельм Фрейганг прислал Н.М.Карамзину для опубликования в ⌠Вестнике Европы■ большую статью, посвященную Геттингенскому университету. В ней давались характеристики всем его профессорам, в т.ч. и приглашенным в Россию./28/ Кроме того, почти все ученые, выбранные Муравьевым, имели опубликованные труды, и попечитель мог непосредственно оценить их научные возможности.

Среди приглашенных геттингецев были подлинные энтузиасты, искренне желавшие распространять ученость, в высоком смысле ⌠просвещать■ Россию. Едва получив предложение Муравьева, и самым первым дав на него положительный ответ, этой идеей загорелся профессор всеобщей статистики Гейнрих Грелльман. Своим энтузиазмом он заразил первоначально колебавшихся товарищей Буле и Гофмана и убедил их отправиться вместе в Москву. Тургенев с восторгом писал домой: ⌠Никому я так не рад, как Грелльману, потому что он вместе с большой ученостью и с дарованием соединяет и благородный характер. Он хочет совершенно посвятить себя России, выучиться по-русски и написать жизнь Петра Великого. Но что более служит к похвале его, есть то, что он едет в Россию не в намерении обогатиться там, но точно из любви к своей Науке и желая принести ей и России пользу■./29/ Грелльман действительно ехал в Москву с обширными планами научной работы, но не мог предвидеть, что преждевременная смерть, в самом начале семестра, где он едва успел прочитать несколько лекций, не даст им осуществиться./30/

Особый интерес питал Муравьев к работам профессора Буле, одного из ведущих геттингенских ученых, товарища Грелльмана, Шлецера, Геерена. Иоганн Теофил Буле вырос в семье придворного хирурга Брауншвейгского герцога, получил прекрасное воспитание в придворном гимназическом Коллегиуме, с 16 лет писал стихи, в 19 лет опубликовал свою первую научную статью. Молодому человеку с превосходными манерами, умом и талантом доверили обучение юных принцев Англии и Ганновера. (М.Н.Муравьев мог найти здесь параллель со своей биографией). Но больше, чем придворная жизнь, молодого Буле привлекала наука и литература. Он изучает труды античных философов и классиков нового времени. В период некоторого упадка интереса к античности своими работами он стремился к его возрождению: в результате многолетней работы Буле опубликовал полное собрание сочинений Аристотеля. С 1787 г. он на полтора десятилетия становится профессором философии в Геттингене, активно издает научные работы, участвует в различных журналах. Из-под его пера здесь выходит получивший широкую известность у современников курс истории философии. Опыт Буле и его научные интересы как нельзя лучше соответствовали желаниям Муравьева ввести широкое изучение античного наследия в России, развить у московской читающей публики художественный и научный вкус.

Буле не сразу согласился на приглашение Муравьева, но, прибыв в Москву, стал одним из самых активных его помощников. Настроения Буле в это время хорошо выражает письмо, посланное им Мейнерсу вскоре после приезда в Москву, в конце 1804 г.: ⌠Когда я сравню свое нынешнее положение с геттингенским, то мне кажется, что до сих пор я был связан по рукам и ногам. Теперь чувствую я себя свободно. Каждую неделю подвигаемся мы вперед, и от того, что мы делаем, иногда даже и от одного письма, зависят в будущем большие свершения этой великой нации.■/31/

Действительно, его деятельность в Москве поражает насыщенностью и разнообразием. Занимая сразу две университетские кафедры, Буле читал лекции по истории философии, естественному праву, философским системам Канта, Фихте и Шеллинга, логике и опытной психологии на нравственно√политическом отделении; истории и теории изящных искусств, греческой и римской литературе на словесном отделении. В связи с последним из преподаваемых предметов в 1807 г. он начал издавать ⌠Журнал изящных искусств■, где мы находим как статьи по истории искусства, так и теоретические работы, например, обосновывающие восприятие в искусстве исторических сюжетов сквозь призму античности, характерное для русского ампира (статья о проекте памятника Минину и Пожарскому работы Мартоса).

К особым заслугам Буле перед русской наукой следует отнести выпуск им в течение трех лет еженедельной газеты ⌠Московские ученые ведомости■ √ первого научного периодического издания в Москве. Требование о непременном выходе такой газеты попечитель Муравьев хотел даже внести университетский устав, записав в нем, что ⌠при университете издаются два раза в неделю ученые ведомости, содержащие рассмотрение всех новых книг и отправлений почты как в наших, так и в чужих краях■./32/ Первый ее номер вышел 7 января 1805 г. Образцом для создания газеты послужили имевшие уже полувековую историю ⌠Геттингенские ученые ведомости■, опыт участия в которых уже имелся у Буле. Основные материалы представляли собой критические разборы книг, статей или ученых выступлений, располагавшиеся по научным разделам. Большая их часть была написана самим Буле в одиночку. К сожалению, профессор не видел заметного отклика на свой труд. Число читателей было невелико, а главное, русские профессора оставались практически безучастными к изданию, хотя Буле неоднократно поднимал вопрос о назначении редактором газеты именно русского ученого. После смерти Муравьева в 1807 г., лишившись его поддержки, Буле вынужден был прекратить издание ⌠Ученых ведомостей■.

Усилия Муравьева увенчались тем, что в 1803-05 гг. преподавать в Москву приехали одиннадцать ученых из разных уголков Германии, среди которых были и настоящие знаменитости европейской величины. Пятеро геттингенцев (Г.Грелльман, И.Т.Буле, Г.Ф.Гофман, И.А.Иде, Ф.Рейсс) занимали в этой плеяде далеко не последние места.

Нам представляется, что, в целом, выбор попечителем иностранных профессоров для Московского университета нельзя назвать неудачным. Другое дело, насколько полно были реализованы их возможности, какой реальный вклад они внесли в университетскую науку. Судьбы немецких профессоров в России сложились по-разному. Не успев начать преподавание, умер Грелльман; прослужив чуть больше года, скончался математик Иде, оставивший очень благоприятные впечатления от своего преподавания (еще в Геттингене частные уроки по рекомендации Буле у него брал Гусятников). Муравьев писал после смерти Иде: ⌠Заслуги, которые имел покойный перед наукой и университетом, его неутомимое стремление приносить пользу, его во всех отношениях прекрасный характер делают эту потерю для всех его друзей и для меня особенно невыразимо горькой; и будет тяжело ее когда√нибудь восполнить.■/33/

Для многих ученых, освоившихся в Москве, пик научной деятельности падает на 1805√1810 гг. Большой успех имеют их публичные лекции, которые посещают, в том числе, многие московские литераторы, светская публика. В Москве действуют образованные по примеру Геттингена университетские ученые общества, выходят научные статьи. На некоторое время наука и немецкие профессора ⌠входят в моду■. Богатые дворянские семьи спешат пригласить немецких ученых в качестве учителей. (Так, под руководством нашего знакомого Буле одновременно постигали основы наук Александр Грибоедов и Петр Чаадаев). Но после смерти Муравьева публичные лекции постепенно прекращаются, журналы исчезают. Устойчивым покровительством пользуются лишь ученые√натуралисты, знатоки ботаники, садоводства ≈ наук, относящихся к традиционным дворянским интересам. Так, например, граф А.К.Разумовский приглашает профессора Гофмана и еще нескольких ученых для работы в своем обширном саду в Горенках, где составляется как бы отдельное от университета ⌠горенское■ научное общество.

Поскольку немецкая наука вообще, и особено геттингенская, тесно зависела от государственной поддержки и меценатов, мы видим, что и в Москве ее представители теснее, чем прежние отечественные профессора, сближаются с дворянским обществом. Благодаря большому количеству учеников немецкие ученые уже не так удалены от светской жизни, как их русские коллеги старшего поколения. Многие из них были вхожи в салоны московских литераторов (например, Буле впоследствии сблизится с кружком Карамзина). Пользуясь знакомством с немецкими учеными, аристократы приглашали их как специалистов для описания своих библиотек (каталог библиотеки А.К.Разумовского издает профессор Гейм). Нужно отметить и ⌠благородное происхождение■ некоторых профессоров (Рейсс, Буле), немаловажное для восприятия их русским дворянством.

С другой стороны, маленькая корпорация немецких профессоров сохраняла свою замкнутость. Внутри ее оставались дружеские связи, родившиеся еще в Германии. Между собой дружили все геттингенцы Буле, Гофман, Рейсс, Иде, Грелльман. Профессора Иде, Рейсс, а также философ Рейнгард из Кельна и австриец-хирург Керестури породнились семьями. Многих ученых объединяла любовь к музыке: так, например, дома у Гофмана устраивались частые концерты, звучали произведения Гайдна, Моцарта, Бетховена. Живя в Москве, геттингенские профессора не переставали переписываться с родным университетом: их постоянным корреспондентом был все тот же Кристоф Мейнерс.

Благодаря этим непрекращающимся контактам, между Москвой и Геттингеном продолжалась ⌠обратная связь■ √ на учебу туда направлялись новые русские студенты. Не успели еще утихнуть в Геттингене воспоминания от первой большой образовательной поездки 1802-05 гг., как по настоянию попечителя Муравьева, туда уезжают сначала два университетских магистра Алексей Болдырев и Роман Тимковский. Затем к ним прибавились еще несколько молодых людей, включая большую группу студентов Петербугского Педагогического института, в которой были будущие лицейские учителя Пушкина Куницын, Карцев и Кайданов. Время с 1807 по 1812 г., когда в Геттингене учились 15 русских студентов, окажется для нас самым ярким по числу талантов и замечательных имен.

Начало этой поездки было сложным. В Германии недавно закончились боевые действия, и Болдырев и Тимковский с большим трудом, пешком по разоренной стране, добрались в Геттинген. В 1808 г. вместе с петербургскими студентами к ним присоединился брат Александра Тургенева Николай, будущий декабрист и друг Пушкина, а пока еще только выпускник благородного пансиона при университете. Николай Тургенев учился в Геттингене глубоко и вдумчиво, страстно увлекся политэкономией, написал собственный ⌠Опыт теории налогов■. Другой замечательный студент, ставший близким товарищем Тургенева √ А.И.Михайловский-Данилевский, в 1812 г. будет адъютантом Кутузова, а впоследствии известным военным историком, автором одной из первых капитальных историй Отечественной войны.

Одновременно с Николаем Тургеневым в Геттингене учились еще два человека, которым суждено было создать облик ⌠русского геттингенца■ в глазах Пушкина, о чем мы говорили в начале статьи. Это были П.П.Каверин и А.П.Куницын, совсем разные, почти противоположные между собой характеры, в формировании которых, однако, участвовала немецкая ученая среда, передавшее им общее стремление к творчеству и свободе. У Каверина недюжинный ум, обширные интересы и круг чтения совершенно затмились внешним поведением гуляки-гусара, созданием собственной поэтической личности, которую и воспел Пушкин, хотя поэту было дорого в друге именно то, ⌠что дружно можно жить // с Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом; // что ум высокий можно скрыть // безумной шалости под легким покрывалом■, как пишет он в лицейском послании./34/ С другой стороны, Куницын, преподававший Пушкину естественное право, вложивший в него многие гражданские идеи эпохи Просвещения, был для юного поэта олицетворением свободного мыслителя, лучшим представителем того общественного типа, который передала России немецкая наука.

Итак, период активного общения Московского и Геттингенского университета в начале XIX века, с наступлением Отечественной войны подошел к концу и длился, таким образом, не более десятилетия, Новые русские студенты больше не направлялись в знакомую обитель учености (за все последующие полтора десятилетия их набралось не более пяти человек). Постепенно и в Москве исчезает поколение немецких профессоров: большая их часть не переступает рубеж 1812 г., некоторые умирают, иные (как наш И.Т.Буле) возвращаются на родину. Прекраснодушной мечте ⌠выучиться по-русски и написать историю Петра Великого■, с которой многие отправлялись в Россию, так и не суждено было воплотиться.

И все же главная цель, ради которой тратили силы организаторы контактов, Гейм, Шлецер, Мейнерс, Муравьев, была достигнута √ произошла первая подлинная встреча русского высшего образования с европейской наукой. Понимая всю меру преувеличения, которую допускают некоторые историки, говоря, что Московский университет в первом десятилетии XIX века был ⌠своего рода копией Геттингена■/35/, мы находим в этом суждении изрядную долю истины. Действительно, лучшие традиции западной научной мысли некоторое время жили в Москве, и сам этот факт имеет огромное значение для первого русского университета. С другой стороны, Геттинген не только внес вклад в образование четырех будущих русских профессоров (Воинова, Двигубского, Болдырева и Тимковского), он заразил посещавших его молодых людей атмосферой научного творчества (и, как следствие, свободомыслия), которые постепенно органично войдут в русскую культуру пушкинской поры. Процесс усвоения прошел также быстро, как легко забылись и его зачинатели: это позволило позже Герцену, как мы помним, вволю смеяться над пережившим свое время Рейссом, или над собственным дядей-⌠химиком■, ставившему нескончаемые научные опыты, которыми тот увлекся с университетских времен. Но насмешки оказались возможны лишь благодаря подлинным достижениям русской университетской науки первой половины XIX века. А их появлением мы во многом обязаны существованию у Московского университета ⌠геттингенской души■.

1. Тарасов Е.И. Русские ⌠геттингенцы■ первой четверти XIX века и влияние их на развитие либерализма в России // Голос минувшего. 1914. ╧7. С.204.

2. См., напр., новейшую работу: Зорин А.Л. У истоков русского германофильства. (Андрей Тургенев и Дружеское литературное общество) // Новые безделки. М., 1996. С.7-35.

3. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С.66.

4. Андреев А.Ю. Профессора Московского университета в XVIII веке // Университет для России. М., 1997. С.213-218.

5. См. Герцен А.И. Былое и думы. М., 1969. С.115. (Часть 1, глава 6)

6. Письма Гейне и Шлецера к И.А.Гейму хранятся в Отделе Рукописей РГБ.

7. Петров Ф.А. Немецкие профессора в Московском университете. М., 1997. С 56.

8. Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Московского университета. М., 1855. Т.2. С.46.

9. Тарасов Е.И. Указ.соч. С.197.

10. См. Истрин В.М. Русские студенты в Геттингене в 1802-04 гг. (по материалам архива братьев Туршеневых) // ЖМНП. 1910. ╧7. С.80-144.

11. Лотман Ю.М. А.С.Кайсаров и литературно-общественная больба его времени // Ученые записки Тартуского Государственного университета. Вып.63. Тарту, 1958.; Lauer R. An. S. Kaisarov in Gцttingen. Zu den russischen Beziehungen der Universitдt Gцttingen am Anfang des 19. Jahrhunderts // Gцttunger Jahrbuch, 1973. S.131-149.

12. ОР РГБ. Ф.406. К.1. Ед.хр.3. Л.166. (в оригинале по-немецки). Здесь и далее все цитаты с немецкого языка приводятся в нашем переводе.

13. Паульсен Ф. Германские университеты. СПб. 1904. С.40.

14. ОР РГБ. Ф.406. К.1. Ед.хр.3. Л.169.

15. Тургенев А.И. Письма и дневник геттингенского периода (1802-1804) // Архив братьев Тургеневых. Вып.2. СПб, 1911. С.219.

16. ОР РГБ. Ф.406. К.1. Ед.хр.3. Л.166.

17. Тургенев А.И. Указ.соч. С.234-235.

18. Там же. С.237.

19. ОР РГБ. Ф.406. К.1. Ед.хр.3. Л.167.

20. Тургенев А.И. Указ.соч. С.191, 198, 246.

21. ОР РГБ. Ф.406. К.2. Ед.хр.1. Л.161.

22. A.L.v.Schlцzers Offentliches und Privatleben. Leipzig, 1828. Bd.2. S.205.

23. Тургенев А.И. Указ.соч. С.200.

24. Письма Муравьева к Мейнерсу, хранящиеся в Геттингене, опубликованы в изд.: Stieda W. Deutsche Gelehrte als Professoren an der Universitд t Moskau. Leipzig, 1930. S.57

25. Meiners Ch. Ueber die Verfassung und Verwaltung deutcher Universitд ten, Gц ttingen, 1801.

27. Gц ttingische Gelehrte Anzeigen, 1804, S.689.

28. Вестник Европы. 1803. ╧ 23√24. С.180

29. Тургенев А.И. Указ.соч. С.133.

30. Биографический словарь профессоров и преподавателей┘ Т.1. С.120. Действительно, Буле сперва отклонил приглашение, и лишь после его повторения дал согласие, также долго колебался и Гофман ≈см. Stieda W. Op.cit., S.54√80.

32. ГАРФ. Ф.1153. Оп.1. Ед.хр.5. Л.12.

34. Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 томах. М, 1974. Т.1. С.32.

35. Wischnitzer M. Die Universitдt Gцttingen und die Entwiklung der liberalen Ideen in RuЯland im ersten Viertel des 19. Jh. Berlin, 1907. S.56.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"