В глубине, в пространстве между соседними домами темнота скрыла лиственные сферы деревьев и только ветер напоминал о дворовой густой зелени, шелест которой тревожил душу ночных людей. Под старым тополем был укреплён стол. Над ним двигался оранжевый горячий огонёк, как искра - кто-то громко переговаривался и курил. Эта блуждающая человеческая точка огня раздражала точно такой же огонь на небе, но это был не огонь, а холодный блеск Звезды, самой яркой, самой древней и родной человеку.

Я мог выбирать. Я мог гадать на две звезды сразу: на земле и на небе, если бы та, которая на небе, не была прибита намертво к тёмно-синему июньскому куполу. Нужна была непременно настоящая падающая точка, только она была способна подхватить на лету человеческую мысль; нельзя было предугадать, как отнесётся к тебе неподвижная безмолвная Звезда, которая отрывисто отражала серебряный свет, и от этого становилось не по себе.

Сколько веков смотрит Звезда на человечество сверху, столько она, кажется и помнит о нём, как живая - все войны, судьбы, грехи и геройские поступки, равнодушие и смертную суетливость, доброе время и нехорошие часы. Я таращусь на чёрное небо, потираю плечи, сгоняя с тела ночной холод, и вполне осознаю, что небо это было совершенно таким же в 1949 году. Тысячи советских людей могли смотреть на него такой же вот ночью и говорить друг другу слова о будущем. И также спокойно мигала им самая заметная Звезда, на которую никто не решался загадать сокровенного желания в огромной стране, только ожившей после военных лет...

Дмитрия Мухина ссадили как безбилетного прямо на полпути от Подольска до Москвы. Вагон казался благополучным. Дмитрий проник в переход между вагонами, касаясь плечами боковых полок, роняя чужие гимнастёрки на пол: вагоны были полны военными людьми. В переходе на него накинулся раздражающий перестук колёс; было холодно. Дмитрию пришлось постоянно перемещаться из вагона в вагон - в один из таких манёвров его остановили, спросили билет и уже через минуту состав со скрежетом тронулся в Москву без Дмитрия.

За плечами болтался мешок с гостинцами для детей. Конфеты из Подольска, печенье, немного халвы. Не дождались даже станции, ссадили где-то посреди железнодорожного полотна. Дмитрий попытался сориентироваться. Было уже совсем темно, только вечернее небо ещё чуть пропускало свет. Блестел мазут на шпалах, светились гладкие рельсы. Слышались далёкие гудки поездов и иногда резкий взговор диспетчера. Московско-Курская "железка" казалась пустынной и Дмитрий пошёл прямо по шпалам, решив не сворачивать никуда. Ничего другого он не смог придумать. Нужно было двигаться, чтобы попасть домой.

За Дмитрием осталась деревня Щиброво и электростанция рядом с ней. "Щербинку проехали", - соображал Дмитрий.

Остановил его резкий звон колёс. Через секунду окрик: "Ты что же, ведь я чуть не задавил тебя!". На дрезине стоял парень, лет двадцати. Лицо вроде припухшее, узковатые глаза, взгляд - резкий, осуждающий.

Дома, на кухне у Дмитрия уже припомнил ему:

- А если бы я сшиб тебя? Прошу, ты будь осторожней.

- Ссадили меня, Вась, с поезда. Билета у меня не было. Вот и пришлось в потёмках топать...

- Хорошо, что я тебе встретился... Долго бы ещё до Москвы-то ты шёл!

Дмитрий приглядывался к парню. Не мог понять, чего он такой: вроде зажатый, скрывается, и смотрит серьёзно и всё молчит. Обычные гости Мухина при знакомстве одинаково предваряли небольшую трапезу, перед дальней дорогой - разговорами про цены, про работу, да вот ещё о Витьке выспрашивали. А этот молчит и только глядит, как он быстро готовит стол. Дмитрий подумал и достал из шкафчика вино красное. "Слесарь?" - "Работаю на Головном ремонтном... На Щербинке. Электростанцию строим." - "А сам откуда?".

Минутное молчание.

- Из Рязани направили учиться... Экзамен не сдал и вот здесь пока остался на железке.

Скрипнула дверь. Зашёл Витька, старший сын Дмитрия. Зыркнул через щель в двери на кухню, увидал незнакомца; хотел шмыгнуть по-тихому, да и в комнату, к брату младшему. В этот день он со школы смотался на фабрику спичечную. И вот с чего. В школе у них появился новенький - подсадили к Витьке. И шибко этот новенький его подивил в первый день.

- Где ты живёшь? - спрашивал Витька на перемене.

- Да на фабрике. Спичечная, знаешь?

- Что, прямо на фабрике?

- Ну да.

- А как? Разве так можно?

Балаболка Шмаринов шепнул ему, что новенький - сирота. Родителей убило в войну, попали под бомбёжку и он остался один. Витька после уроков пошёл с ним.

- Ну, вот так и живу... Поди-ка сюда.

Он протянул Витьке книгу. Алексей Толстой "Хождение по мукам".

- Я видел, ты быстро читаешь. И губами не шевелишь. Поэтому я даю тебе эту книгу, но знай: если ты мне её не вернёшь... я тебе морду сразу набью. Моментально... я с тобой очень жестоко поступлю.

Это было грозное предупреждение, но Витька обещал книгу вернуть вовремя и отправился домой. Время уже было совсем позднее и отец мог приехать, поэтому он поспешил.

Темноту прихожей резала узенькая полоска света - дверь на кухню была приоткрыта. Доносились глухие голоса, что-то неразборчиво говорил отец. У отца редко бывали гости. "Вот так...". Шипели котлеты. На столе стояла бутылка вина. "Чужие... Вот, сидит". Нужно было идти через кухню. Витька тронул штаны рукой, сбивая с них пыль и немного оттягивая момент встречи с незнакомцем. Книга не помещалась в ладони и он её положил на пол.

- Ну вот, это Витька там. Старший сын...

Гость молчал. Витька скользнул за спиной и хотел уж, буркнув "Здрасте", пройти в свою комнатушку, но незнакомец схватил его за руку. Взял со стола кусок хлеба, положил на него котлету и отдал Витьке.

- На-ка вот...

Витька промолчал, не зная как поступить. Отец распрямил и откинул руку за спинку стула. Смотрел на сына.

- Какие же он книги у тебя толстые читает.

- А это он всё время. Как выучился читать, так и только и таскается с книгами. Чтец настоящий.

- Ну ничего... Ты его не ругай - пусть. Это нужно. Не ругай его...

Темно в комнате и брат чуть сопит - спит. Витька высунул голову в окно, взглянув на небо. Куча звёзд раздражала. "Врёт, Шмаринов. Не огромная комета это, а просто звезда. Комета движется и у неё есть хвост... Обыкновенная звезда". Котлету голодный Витька проглотил в два счёта.

Уезжать нужно было ночью через день. Условность предстоящей жизни казалась очевидной. Город оказался даже не равнодушным (так это было бы лучше), а упорным, недружелюбным и раздражающим, как ржавая входная дверь на пружинах, тугая и громкая. Приходилось работать плечом, чтобы войти. Москва летним днём раскачивалась из стороны в сторону, на одной стальной оси вместе со всеми её жителями, не в силах противостоять желанию людей к налаживанию порушенной жизни, а ночью где-то тихо светилась новыми зданиями, где-то взрывалась от звуков оркестра, которые доносились из выложенного светским материалом на меху и искуственной замше столичного ресторана.

Ехать предстояло домой, на Алтай. Там была далёкая и в то же время родная жизнь. Рабочая, сельская, вечная. Было непонятно, зачем нужен был этот короткий период, в который он жил около Москвы. Смотри прямо в себя - ты видишь, что это обман? Что литература только зовёт, а человек слабый. Ему кажется, что упусти момент встречи с этой загадочной женщиной - и ты навсегда лишишься шанса попасть в круг её друзей... Хотя ведь он ехал не за ней. Он ехал за обыкновенным городом, где: другие люди, образование и, главное - равнодушие и безразличие к любой деятельности человека. А может быть, всё это и не так. Может быть, это была просто авантюра, а любая авантюра - ошибка, просто иногда ошибка со счастливым концом...

Ночевать было негде. Предстояла ночь, а за нею ещё день в Москве. Он решил переночевать на бульваре на скамейке, рядом с Котельнической набережной...

По набережной шёл человек. Он уже был немолод. Высокий, худощавый, он медленно двигался. В руках у человека была палка. Это был режиссёр Иван Александрович Пырьев. Иван Пырьев оказался в немилости из-за кляузы. За ругань на съёмочной площадке, за свой характер. То есть ни за что. И в такой день ему хотелось выпить. Противно было, что вот так вот просто давят, жмут враги, которых и врагами-то не назовёшь - подлые и умеренно-вредные, как мыши в подполе.

Он увидел, что на скамейке спал молодой парень. Пырьев подошёл поближе и разбудил его. Парень, видимо, приняв его за сторожа, испугался и резко, с оглядом, посмотрел.

- Чего спишь здесь? - спросил Пырьев.

- Негде ночевать, - ответил парень, спуская ноги на землю.

Пырьев откинул палкой оставленную кем-то бутылку от ножки скамейки. Бутылка покатилась с набережной, со звоном натыкаясь на мелкие камни.

- Пойдём ко мне, переночуешь, - сказал Иван Александрович.

Пырьев привёл парня домой. Они выпили дорогого коньяку и закусили. Иван Александрович всё смотрел на парня и отмечал, что он осторожно отвечает на вопросы, и сам больше молчит.

Они проговорили всю ночь, а утром парень ушёл. Перед уходом он ещё раз подумал, что этот мужчина живёт очень и очень хорошо. И зря он жалуется, вот что.

Те года прошли и как-то, уже в 60-ом, Дмитрий Мухин спросил у сына:

- Вить, а ты помнишь Васю-то Шукшина?

- Какого Васю?

- Ну моего Васю, который у меня останавливался, тогда меня ещё ссадили с поезда... Писателя!

- Да не помню я папань. Вот как убей, не помню...

И сын, уже взрослый, отслуживший в армии, ушёл. Ему на занятия сегодня надо было, в Театральное училище - сегодня сложный грим проходили.

Дмитрий Мухин щёлкнул радиоточкой и задремал.

В это же время Василий Шукшин учился во ВГИКе. Ему показали издали режиссёра Пырьева. Шукшин узнал в нём человека, у которого он провёл ночь. Много лет спустя Шукшин спросил в разговоре с Пырьевым:

- А Вы помните, Иван Александрович, я у Вас ночевал однажды?

- Нет, - ответил Пырьев. - У меня много кто ночевал.

В редакцию на радио пришёл вопрос. "Уважаемая редакция! Есть мнение, что во времена античности и древности Полярная звезда не была видна. Так говорит наш историк, который работает в школе. Разъясните, пожалуйста, правда это или нет. С уважением, постоянные слушатели астрономической передачи...". Отвечал автор учебника по астрономии Воронцов. Перебивая своего коллегу Вельяминова, он привёл цифры роста яркости звезды, обрисовал сценарий разгорания и озвучил график блеска. С удовольствием он защищал вечный безмолвный символ постоянства на небе...

А на земной орбите постепенно становилось всё теснее. Уже не один советский спутник кружил по своему замкнутому пути, а множество искусственных небесных тел работало на благо людям. Ступенчатые ракеты и современные шаттлы появлялись в космосе, по проложенным путям преодолевая притяжение Земли; выполняли свои задачи космические станции, населённые людьми.