В.П.Фетисов

Сколько бы ни гордился человек своим господством над природой, подлинное бытие, о котором мечтает каждый, всякий раз оказывается запредельным и недости╜жимым. Старость, болезни, смерть, социальная разобщен╜ность и несправедливость ≈ эти и другие бедствия продол╜жают омрачать наше существование так же, как и тысячи лет назад. Благодаря успехам в экономике, политике, науке, мы как-то приспосабливаемся к суровым условиям этого мира, но жизнь в нем остается хрупкой и незащищенной. Даже самые сильные и умные среди нас могут стать жертвами слабых и глупых, а уж о последних и говорить нечего ≈ они мрут как мухи то от природных катастроф, то от собственных ошибок.

Что же заставляет нас прислушиваться к разуму, воз╜можности которого так ограничены? Что позволяет нам радоваться жизни, в абсурдности и конечности которой мы убеждаемся на опыте? Ведь если бы животные осознали кратковременность и трагичность своего существования, они вряд ли смогли спокойно добывать пищу и размно╜жаться. Их естественное состояние поддерживается незна╜нием всего ужаса естественности. А люди все знают и жи╜вут- Более того, несмотря на невыносимые страдания, про╜должают ценить жизнь, зная о неотвратимой силе природ-но-исторической необходимости, считают себя свободными, готовясь к смерти, рассуждают о вечности.

Откуда это мужество, это благородное стремление к неосуществимым идеалам? Разум и опыт здесь умолкают, и только вера помогает не только переносить тяготы этой жизни, но и отыскивать скрытый за ними смысл. Вера ≈ это мостик от естественного к сверхъестественному. Это надежда на то, что какая-то высшая, совершеннейшая и благостная сила ≈ как бы она ни называлась: Бог, Судьба, Абсолютный Разум, Мировой Дух, Единый Центр и т.д. ≈ поможет если не спастись, то хотя бы упорядочить и ис╜править надломленное бытие этого мира.

Влекущие нас идеалы Истины, Добра, Красоты возвы╜шаются над эмпирической действительностью. Потому они и привлекают, что вынесены за пределы физической реаль╜ности. Иначе мы жили бы только инстинктами, приковы╜вающими нас к этому миру. Чтобы быть человеком, чело╜веку нужно выходить за собственные пределы, подражать метафизическим,══ трансцендентным образам, о которых можно только догадываться и в которые должно верить.

Верящий только в человека становится ниже челове╜ка, потому что главным в человеке как раз и является ощущение величия и святости высшего, безмерно вели╜кого и бесконечного начала. Подлинно человеческое на╜чинается со стремления к сверхчеловеческому.

Без веры в сверхъестественную и потустороннюю силу, гарантирующую окончательное торжество добра и справед╜ливости, жизнь наша сделалась бы невыносимой. Многие предпочли бы умереть, а жизнь оставшихся была бы уже не человеческой, а животной или даже растительной.

Только глупец удовлетворяется тем, что имеется в на╜личии, замечая лишь то, что мелькает перед глазами, и не чувствуя таинственной связи наличного и изменчивого бы╜тия с абсолютным и вечным. Принимая тени за подлинную реальность, неверующий человек убежден в своей правоте. Но правота эта кажущаяся. Действовать не по вере, а на╜верняка можно лишь там, где все поддается точному рас╜чету. Настоящее благородство и героизм возможны только с верой в сверхъестественную поддержку.

Само осознание естественности конца подводит нас к вере в сверхъестественную бесконечность. Верить ≈ значит бросать вызов несовершенству и ограниченности естества во имя абсолютного совершенства. Верующий человек даже убедившись, что зло неустранимо естественным путем, про╜должает бороться с ним, полагаясь на высшие силы.

Если без веры человек лишь в силе видит правду, то с верой он догадывается о сверхъестественной силе са╜мой Правды. И это наполняет жизнь смыслом, вселяет надежду даже там, где человеческих сил явно не хвата╜ет. Понимание неправды возможно лишь как ответ на зов Правды. И если бы не было этого доносящегося свыше зова, любая мерзость и несправедливость этого мира казалась бы нормой.

Вера во всемогущее доброе начало позволяет не только жить, но и испытывать высшее наслаждение от своей причастности к более совершенной сущности. Вот почему блаженными могут быть только верующие.

Общество гарантирует соблюдение некоторых прав человека. Где можно, мою правоту защитит государь, где можно ≈ друг, где можно ≈ полицейский. А где никто не может помочь, там мне помогут высшие силы или Бог. Человек не всегда прав, но у него всегда есть право пове╜рить, что и его неправда, и неправда всего мира пройдут. Без этой веры все остальные права ≈ уголовные и граж╜данские, в том числе и основное позитивное право на жизнь ≈ остаются необоснованными и относительными.

Человек не просто сознает себя (на это способна и кош╜ка), но именно соотносит себя с высшей и совершеннейшей сущностью, которая хотя и бесконечно превосходит его, но в то же время и родственна ему. Вера ≈ это духовный порыв к совершенству. В акте веры человек трансцендирует, переступает границы данной ему реальности и прорывается к абсолютному, вечному и совершеннейшему началу.

Физически человек не может жить вечно, но он верит, что, кроме относительного времени, есть ╚нечто╩, похожее на вечность, и при старании ему удастся каким-то образом соприкоснуться с этим ╚нечто╩ и приобщиться к нему. Привыкший доверять только опыту и разуму может возра╜зить: ≈ ╚Что толку от такой веры, физически-то мы все равно останемся смертными╩. Но вера ≈ это не просто состояние души. Дело в том, что и наша физическая жизнь будет совсем другой, если есть вера. Можно даже сказать, что только тогда она и будет настоящей жизнью. Все пре╜красное и благородное в этом мире достигается благодаря ощущению связи с миром иным.

Можно еще долго перечислять преимущества, кото╜рые дает человеку вера, но в этом нет необходимости. Подавляющее большинство людей жило и живет с ве╜рой. Даже тот, кто критикует религию, выступает всего лишь против того или иного понимания божественной сущности, а устремленность к запредельному и вера в сверхъестественное у него остается.

Проблема сегодня не столько в отказе от веры, сколько в утрате ее чистоты. Оформляясь в историче╜ские религии, дробясь на многочисленные секты и толки, вера претерпела столько искажений, что порой так на╜зываемые ╚неверующие╩ обладают большей религиозно╜стью, чем бьющие себя в грудь религиозные фанаты.

Верить хотят все, но под влиянием многих объек╜тивных и субъективных причин качество веры и содер╜жание ее так сильно меняются, что уже не отличишь, где там Бог, где человеческие выдумки, а где черт. Сатанисты тоже не верят в абсолютное начало, которое выше наших представлений о добре и зле. Общепринятое де╜ление людей на верующих и неверующих, в зависимости от их принадлежности к той или иной религиозной об╜щине, не дает никакого представления о действительном проявлении и развитии религиозного чувства.

Богословы и священнослужители давно бьются над проблемой теодицеи, т.е. оправдания доброго и всемогу╜щего Бога перед лицом царящей на Земле несправедли╜вости. Но то, что на долю верующих выпадает больше бедствий и лишений, это еще не самый страшный вопрос для веры. Не для собственного благополучия устремля╜ется человек к Богу и не ради здоровья, богатства и славы обращается к высшим силам. Здесь для истинно верующего и проблемы-то нет. А вот почему глупым, хитрым и жестоким людям легче примкнуть к религиоз╜ной организации, чем умным и добродетельным ≈ это действительно проблема для любой религии, свидетель╜ствующая о том, что с верой у нее не все в порядке.

Как в государстве, если порядочные и законопос╜лушные граждане живут хуже преступников, значит власть сама преступна, так и в религии, если разум и совесть не позволяют человеку попасть в число ╚верую╜щих╩, значит сама религия далека от Бога и от истины.

Трудно скромному и трезвомыслящему человеку при╜соединиться к группе собравшихся вокруг ╚учителя╩ фана╜тов. Их претензия на исключительное владение истиной кажется ему наглостью, а серьезное обсуждение сказочных сюжетов и отношение к ним как к реальным событиям по╜хоже на притворство или глупость. Как растения тянутся к небу, не отрываясь от корней, а опираясь на них, так и че╜ловек, устремляясь к Богу, не отказывается от разума и природных способностей, а старается превзойти их.

Не отделиться высокомерно от всего человечества хочет верующий, а, наоборот, соединиться с ним. И не к противоестественному стремится он, а к сверхъестест╜венному. И когда ему вместо веры подсовывают нечто уродливое и нелепое, он смущенно отворачивается. Что ж это за вера, которая боится малейших проблесков ума? И что ж это за Бог, который только одному чело╜веку, и то не совсем нормальному, смог открыть истину?

Современный человек не может обойтись без веры. Среди сравнительно небольшого числа активных и органи╜зационно оформленных ╚верующих╩ он чувствует себя из╜гоем. Но и присоединиться к ним, не очистив веру от яв╜ных искажений, он тоже не в состоянии. Вот почему за╜щищать веру от верующих сегодня гораздо важнее, чем создавать новую религию и открывать новые церкви.

Первому великому искушению поддалось изначально верующее человечество, когда робкую, многого не знающую веру ему захотелось подменить твердым, не тер╜пящим возражений знанием. Испытание верой многим ока╜залось не под силу. Верящий не знает точно, освободится он от страданий или нет, достигнет ли совершенства или не достигнет. Тем более ему не известно, как конкретно про╜явится помощь и милосердие Всевышнего. Он только ве╜рит, что истина и правда должны восторжествовать, пото╜му что Бог благ и всемогущ. И несмотря на отсутствие знания о запредельном, он обращается к этому запредель╜ному, надеется на его помощь.

Трудно вот так верить в то, что не подтверждено опытом и не объяснено разумом. Дух захватывает от высоты и от отсутствия материальной опоры. Но в том-то и специфика религиозной веры ≈ я верю не в то, что камень упадет, если я его брошу (обычная житейская и научная вера) и не в то, что он повиснет в воздухе (противоречащее науке и опыту суеверие). В религиоз╜ном плане, я верю, что даже если все камни незаслу╜женно свалятся мне на голову, то божественное прови╜дение сумеет и этот несчастный случай направить для всеобщего, в том числе и моего блага. Никаких физиче╜ских и материальных подтверждений ≈ только вера.

Это состояние качественно отлично от знания. Знание спокойно и самоуверенно. Оно проблематично, только когда встречается с противоположным знанием. Вера проблематична сама по себе. В вере я всегда на вершине противоречия ≈ и ╚да╩ и ╚нет╩ столкнулись, чтобы породить превосходящее их состояние знающего незнания или незнающего знания. Я знаю, что я ничего не знаю об этой великой, управляющей вселенной духовной силе, но это незнающее знание приоб╜щает меня к ней и оправдывает всю мою жизнь.

Трудно идти по острию ножа. Так и хочется спрыг╜нуть вниз и спокойно ступать по ровной земле, доверив╜шись только органам чувств и рассудку. Но тогда за ве╜щами видимого мира никогда не догадаешься о существо╜вании мира иного, невидимого и идеального. И уже ника╜кой надежды на спасение. Полное подчинение природной необходимости без всякого стремления подняться над ней.

Религиозные люди не выдержали проблематичности и остроты веры. Они о запредельном и трансцендентном стали говорить как о повседневном и преходящем. Это создавало иллюзию крепости веры. На самом деле от прежней напряженности ничего не осталось. Вера заме╜нилась обширными знаниями. Все стало известно про Бога и про пророков. О сотворении мира Богом стали писать и рассказывать как о деятельности плотника или каменщика. Вся история человечества как во времени, так до и после исторического времени стала такой про╜стой, что могла изучаться детьми в школах.

Любой прихожанин теперь точно знал, что ожидает людей после смерти, когда и куда девается душа, что будет с телом и т.д. Точно так же людям известны ос╜новные, продиктованные, якобы, Богом правила, кото╜рыми следует руководствоваться в жизни. Особенно по╜ражает абсолютная уверенность верующих в правильно╜сти совершаемых обрядов и приносимых жертв. Кажет╜ся, о том, что нравится Богу,, они знают лучше самого Бога. Переданные через пророков сведения составляют ╚учения╩, соответственно сами пророки и посланники Бога называются учителями. А любое учение можно вы╜учить. Вере стали ╚обучать╩.

Постепенно набор точно известных сведений стал выдаваться за содержание веры, а степень их усвоения говорила о ее качестве. Соблазн подменить веру знанием оказался роковым для религий. Он приковал свободную, устремленную к Небу веру к приземленным рассудоч╜ным способностям человека. Не мысль поднялась до ме╜тафизических проблем, а метафизика опустилась до обы╜денных рассуждении.

Однако ╚знания╩, которыми так гордились верую╜щие, только казались знаниями. Непостижимое остава╜лось непостижимым. Желание перевести трансцендент╜ное на обычный язык приводило всего лишь к приписы╜ванию Богу собственных атрибутов. Разговор о своем, по-своему и на собственном языке стал выдаваться за знание божественного и запредельного. А чтобы подчеркнуть возвышенный характер сокровенных знаний, их начали противопоставлять обычным, особенно научным, всячески принижая последние.

Так возник конфликт между разумом и верой. Прими╜тивные рассказы о Боге и о святых стали нарочно сопрово╜ждать противоречащими разуму чудесами, а закономерное развитие наук осуждалось как посягательство на веру. Но вера, уподобившаяся знанию, никогда не выдержит конку╜ренции с настоящим знанием. Ей остается только одно ≈ всякими недозволенными приемами дискредитировать науку, вплоть до запрета ее и физического уничтожения ученых.

Закономерным следствием такой трансформации возвышенной и благородной веры в скудоумное подобие знанию является отторжение от нее миллионов нормаль╜ных, трезвомыслящих людей. Зато ряды верующих с легкостью пополняются другими миллионами ≈ невеже╜ственных, а то и вовсе умственно отсталых. Ну никак не может грамотный, привыкший следовать определенным законам логики человек отказаться вдруг от выработан╜ной веками дисциплины ума и заучивать абсурдные ве╜щи. Он чувствует за пышной обрядностью и фантасти╜ческими рассказами великую тайну, но говорить о неиз╜реченном, да еще и с логическими ошибками, не может.

Верующий еще не знает, знающий уже не верит. Как только ты сказал: ╚Знаю╩, так и кончилась твоя вера. Вера, обращенная в знание, есть ложь. Люди жа╜ждут скорее узнать, не понимая, что узнать непостижи╜мое ≈ значит променять веру на ложные выдумки.

Ничто так не противно для веры, как ложь. Молчи, но не лги. Но нигде нет столько лжи, как в религиях. Можно даже сказать, что все современные религии, как только свели веру к знаниям, начали безудержно лгать, придумывая одно за другим объяснения для необъясни╜мого, придавая вразумительный и естественный характер сверхъестественному и сверхразумному.

Внутри самих религий все время возникали протесты против определенных, чисто человеческих способов выра╜жения и передачи божественной воли. Создавались целые ответвления в рамках одной религии, образовывались но╜вые церкви, формировались секты и т.д. Но реформы ка╜сались лишь некоторых злоупотреблений ортодоксальных богословов и иерархов. Само стремление перевести веру в точное знание сохранялось у всех. Мистики выступали против рациональных форм такого перевода, зато достига╜ли абсолютного знания в процессе непосредственного слия╜ния души с Богом. Протестанты в Европе сделали еще хуже: отказавшись от многих нелепых, с их точки зрения, форм культа, в которых было хоть что-то таинственное и непонятное, они к трансцендентному подошли как к доку╜ментальному и на собраниях стали обсуждать и заучивать письменные тексты.

Подмена веры знанием разрушает саму модальность веры. Вместо гипотетической она становится категориче╜ской. Вера, превращенная в знание, уже не мыслит в кате╜гориях возможного. Она способна только утверждать и по╜вторять кажущееся ей правильным и отрицать все, что не вписывается в сформулированные ею положения.

От этого меняется стиль мышления верующего, его характер. Из мягкого, скромного, вдохновленного воз╜можной помощью Сверху он становится жестким, нетер╜пимым, самоуверенным. Фактически ему не нужен Бог, раз он уже все знает и про него, и про себя. Бог может исчезнуть ≈ от этого ничего не изменится. Одна сек╜тантка на вопрос: ╚Что случится, если ваш Христос (╚учитель╩, который выдает себя за Христа) умрет, уе╜дет в Израиль или еще куда?╩ ≈ спокойно ответила: ╚Ничего не случится, он уже сказал, написал, объяснил, как нам жить и что делать╩. Такому ╚верующему╩ дос╜таточно прослушать несколько аудиокассет с разъясне╜нием своего ╚учителя╩ и он уже все знает ≈ о себе, о мире, о Боге и даже о межпланетном разуме.

Подобная вера лицемерит дважды. Во-первых, она произвольно и необоснованно хвалится знанием того, что познать невозможно. Во-вторых, она всячески противится настоящему знанию, которое не только возможно, но и не╜обходимо, знанию, которое дают нам чувства и разум. Ее раздражает любое упоминание о разуме и науке. Она пе╜реполнена знаниями, доставшимися ей без ума. Безумная вера, безмозглые знания. Как прекрасно сказал Иван Ильин, ╚вера, восстающая против разума, не вера, а блудливое и пугливое суеверие╩. А разум, по его словам, раз╜рушающий веру, не разум, а плоский рассудок.

Между разумом и настоящей верой нет никакой вражды. Они отличаются друг от друга и гармонично дополняют друг друга. Научная истина о мире открыва╜ется лишь тому, кто верит в высшее разумное начало. В неупорядоченном и совершенно бестолковом мире нельзя было бы отыскать никаких закономерностей. А религи╜озная вера не возникает без определенного запаса зна╜ний. Только убедившись, что даже обширных знаний не хватает для ответа на самые важные вопросы, человек начинает верить в возможность решения проблем с по╜мощью благодатной высшей силы.

К метафизике готов лишь тот, кто знает хотя бы эле╜ментарные законы физики. И метафизика сердца доступна лишь тому, кто убедился, что сердцевина (сущность) человека не раскрывается изучением сердца как анатомического органа. Религиозная вера предполагает развитую культуру мышления. Глупец может поверить в любую глупость, но не в Бога. Он не чувствует в этом потребности, не может даже представить, для чего нужен Бог. Как вообще может почувствовать ограниченность разума тот, у кого его нет? Надо поэтому отличать веру от недостатка ума и веру от осознания его недостаточности.

╚Не умен, потому что верит в Бога, а верит в Бога, потому что умен╩. С этой простой истиной никогда не со╜гласится тот, кто считает мудрость мира сего безумием, а свои безумные фантазии ≈ божественной мудростью. Только очень хитрые люди могли придумать веру без ра╜зума, чтобы соблазнять этой верой дураков. Как должны быть противны Богу слепая вера и тупые верующие!

Еще одним критерием чистоты религиозной веры яв╜ляется способность верующего сомневаться. Кто свел веру к знанию готовых текстов и истин, тот отказался от сомнений. Сохранить в вере свою свободу ≈ это зна╜чит оставить за собой право сомневаться. Вера ≈ это и есть сомнение с надеждой на успех или надежда на ус╜пех, несмотря на постоянное сомнение. Кто знает точно, что и когда сделает Бог, тот полностью отдал себя в подчинение высшим инстанциям, и ему остается только ждать, когда все произойдет без его воли.

Настоящая вера открыта для многих возможностей. Я верю, что с божьей помощью восторжествует одна из по╜ложительных, но какая ≈ не знаю. Да и в торжестве же╜лаемой я не уверен на сто процентов. А может, мое жела╜ние сформулировано неправильно, и все должно произойти совсем по-другому, а может, я не то принимаю за божест╜венный знак и т.д. Я и в вере не утрачиваю способности мыслить, а значит и сомневаться. Как раз в вере наше мышление проявляет себя в высшей степени. В поиске возможных связей с Абсолютом оно само достигает абсо╜лютных пределов. Вот почему религиозные произведения Отцов церкви поражают глубиной мысли.

Как боятся современные верующие сомнения! Еще больше, чем научных опровержений своих фантазий. Скепсис, по их мнению, убивает веру. И в самом деле, он подрывает корни догматического знания, которое они выдают за веру. Зато он позволяет уберечься от фана╜тизма. Самый упрямый фанатизм не в неограниченной силе веры, а в подмене проблематичной веры твердым знанием. Когда видишь толпы верующих, убежденных в истинности выкрикиваемых ими фраз, невольно хочется спросить: ╚Не слишком ли много убежденности в вашей вере и не пора ли вам усомниться хоть в чем-то?╩

Самим понятием истины нужно пользоваться осто╜рожно в применении к вере. Религиозную веру нельзя назвать ╚истинной╩ в буквальном смысле, т.е. считать ее содержание соответствующим действительности. Пред╜мет веры тем и хорош, что выходит за пределы реально╜сти и потому к разговору о нем не применимы гносеоло╜гические критерии. Мы верим как раз в то, что нере╜ально, что превосходит эмпирическую действительность.

Это не значит, что вера абсурдна, а тем более нель╜зя верить только потому, что что-то кажется абсурдным. Вера не алогична, а сверхлогична. Она не отвергает до╜воды разума, но пытается превзойти их. Она сверхра╜циональна, так же как и сверхчувственна. И в этой сверхрациональности и сверхчувственности содержатся в снятом виде все наши мысли и все наши чувства. Разу╜мом не кончается наша мудрость. Только поняв недостаточность наших знании и преклонившись перед высшей премудростью, мы становимся мудрыми.

Положения веры не могут быть истинны, потому что они выше истины. Положения веры не могут быть доказуе╜мы, потому что их доказуемость свидетельствовала бы всего лишь о том, что речь идет об этом мире, а не о горней сфе╜ре. Отождествление веры со знанием как раз и порождает стремление использовать доказательства, объявлять веру ис╜тинной, т.е. применять обычный для теории познания инст╜рументарий. ╚Истинно верю╩, ╚истинная вера╩ ≈ все это от смешения веры со знанием. Доказывать можно только принципиальную недоказуемость положений веры.

Интересны в связи с этим попытки разума доказать существование Бога. Стремление вполне понятное. Оно то╜же объясняется претензиями превратить неопределенное со╜держание веры в точное знание. При этом люди чувствова╜ли, что берутся за непосильную задачу. Ансельм Кентерберийский долго не решался приступить к изложению своего знаменитого онтологического доказательства бытия Бога.

Но дерзкий разум все же пытается укротить трепетную веру и заключить ее в неумолимые рамки силлогизмов. Кант, прекрасно чувствуя разницу между физикой и метафизикой, показал ограниченность опыта и разума при решении метафи╜зических проблем. Он отверг все существовавшие рациональ╜ные доказательства бытия Бога и обратился к воле.

На критику Канта мало кто из богословов обратил внимание. Уже тогда теологам надо было задуматься, на╜сколько оправданы их претензии превратить содержание веры в набор не подвергаемых сомнению истин. Что каса╜ется бытия Бога, то не только доказательства его не дос╜тупны человеку, но и само представление о божественном бытии должно отличаться от общепринятого. Ведь когда мы говорим, что Бог ╚есть╩, мы отождествляем его бытие с бытием камня, дерева и т.д. Но если Бог ╚есть╩, как вот это облако, вот этот сарай, то Бога уже нет как Бога. Мы приравняли его воображаемую сущность к тем реалиям, про которые можно сказать, что они ╚есть╩, и тем самым лишили эту сущность божественности.

Таким образом, ни сказать, что Бог есть, ни тем бо╜лее, доказать это, мы не можем. Но в таком случае, что же остается верующему, во что ему верить? И вот здесь проходит грань, отличающая чистую веру в Бога от иска╜женной. Знающий Бога как свои пять пальцев не только убежден, что он есть, но и в курсе всех его замыслов. Верящий в Бога не знает точно, есть ли Он и каков, но верит, что Бог как творец и гарант добра и справедли╜вости должен быть. Это и есть другая (гипотети╜ческая) модальность, в которой только и может выра╜жаться религиозная вера, в отличие от точного знания. На смену онтологическим доказательствам бытия Бога приходит деонтологическое[1]- Бог должен быть. Вот во что можно и нужно верить; вот что можно и нужно доказывать. Это под силу и чувству и разуму.

Рациональное деонтологическое доказательство выгля╜дит следующим образом: оправдать свое существование разум и любое разумное существо могут только обнаруже╜нием смысла. Ничто в этой жизни не может служить оп╜равданием и смыслом разумной деятельности ≈ все тлен╜но, преходяще и бессмысленно. Но поскольку разум уже есть, остается предположить, что смысл и назначение его связаны с другим миром, который выше и совершеннее нашего. (Раз разум уже есть, а смысла в естественной ре╜альности нет, значит он должен быть в реальности сверхъ╜естественной, то есть в Боге). Таким образом, уже своим возникновением и существованием в бессмысленном мире разум доказывает, что Бог должен быть.

Пример деонтологического доказательства бытия Бо╜га не через разум, а через нравственное чувство мы на╜ходим у Канта в ╚Критике практического разума╩. (Раз в этой жизни соблюдение нравственного закона не га╜рантирует достижения счастья, значит должен существо╜вать другой мир, в котором Бог воздает каждому по за╜слугам). Всю метафизику Канта можно выразить одним предложением: мы не знаем, есть Бог или нет, зато мы убеждены, что Он должен быть.

Для человека бытие Бога открывается через долженст╜вование и как долженствование. И это модальное бытие на╜много важнее реального, эмпирического. А те боги, которые ╚есть╩ ≈ это человеческие выдумки. Общаться с Богом можно лишь опосредованно ≈ через долженствование. При этом и дистанция сохраняется, и связь возможна. ╚Должен быть╩ ≈ значит ╚есть╩, но над человеком, настолько ╚над╩, что и ╚есть╩ уже нельзя сказать, 'чтобы не поставить Его рядом с собой. Богословы чувствуют дистанцию, но не до конца, все время сбиваются, не выдерживают ее и начинают придумывать богочеловека, пророка и т.д.

На вопрос ╚Есть Бог или нет?╩ можно ответить только то, что вопрос никуда не годится. Я не могу ох╜ватить бытие Бога моим категорическим суждением и включить бесконечное бытие Абсолюта в мое конечное ╚есть╩. Зато можно спрашивать: ╚Должен быть Бог или нет?╩ И каждый нормальный человек ответит: ╚Конеч╜но, должен╩. Он не знает, но верит. А кто знает, тот, доказывая, что Бог есть, на самом деле утверждает, что Его нет, и подменяет обоснованную разумом веру ничем не обоснованным знанием.

Свести Бога к наличному бытию ≈ это уже неверие. Истина не факт, а идеал. Бог не в фактическом бытии, а в должном, идеальном.

Второй соблазн, перед которым также не устояли верующие, исходил от желания превратить свою, обусловленную многими субъективными факторами веру в единственно верную и обязательную для всего челове╜чества. Претензии на всеобщность настолько сильны у каждого вероисповедания, что общение между предста╜вителями разных конфессий просто невозможно. До сих пор, например, каждый верующий убежден, что к его учению о Боге, апостолах и т.д. рано или поздно долж╜ны прийти все. И когда его спрашивают: ╚Ты что, в самом деле, думаешь, что любой человек, чтобы умило╜стивить Бога, должен принести в жертву барана?╩ ≈ он с удивлением восклицает: ╚А как же, это же истина!╩

В абсолютное, бесконечное, совершенное верят конкрет╜ные люди. Их относительные и конечные признаки обяза╜тельно накладывают отпечаток на имеющийся у них божест╜венный образ. Поэтому, кроме общности, которая пронизы╜вает все вероисповедания, вера еще и субъективна: зависит как от истории и культуры данного народа, так и от харак╜тера и уровня развития отдельной личности.

Трансцендентное соединяется в религии с имманентным. Но если представления о трансцендентном имеют тенденцию к обобщению и централизации вплоть до идеи единого Бога, то имманентное дробится все больше и больше в зависимо╜сти от конкретно-исторических условий. Назначение любой религии ≈ дать выход религиозному чувству и закрепить в подходящих для данной группы людей формах предполагае╜мую связь божественного и человеческого.

Нужно научиться уважать как общее стремление людей соприкоснуться с таинственным и сверхъестественным миром, так и особенности отражения этого мира в жизненной прак╜тике каждого народа. Многообразие религиозного опыта не подрывает чистоты веры. Но уважать и поддерживать раз╜личные проявления религиозного культа следует до опреде╜ленного предела. Как только верующие начинают думать, что их путь единственно истинный, и хотят навязать его людям с другой культурой, а тем, кто не послушает их и их учителей, угрожают гибелью и мучениями, так сразу из миролюбивых агнцев они превращаются в агрессивных хищников. Их на╜вязчивая идея распространить свою веру на все человечество порождает религиозные войны и преследования.

Связь с Богом может быть только символической. Даже тот, кто, по его словам, видит Бога, видит всегда лишь какой-то образ. И то, что Бог явился ему именно в этом образе, обусловлено уровнем интеллекта и состоянием психики данного человека. У китайца Бог всегда имеет что-то китайское, если не во внешности, то в стиле мыш╜ления, а боги африканцев вряд ли будут белыми.

Если я поклоняюсь камню как символу божества, то для меня, действительно, в этом камне есть что-то от Бога. По крайней мере, я верю, что именно через этот камень возможна какая-то связь с Богом. И может быть, действительно, для меня и для моих соплеменни╜ков эта связь будет единственно возможной.

Но как только я воображу, что и для человека, вы╜росшего не среди камней, а в лесу, и молящегося како╜му-то деревянному символу, мой камень имеет такую же силу, я преувеличу роль субъективного, человеческого фактора. Заставить и его поклоняться моему камню ≈ все равно, что ударить его камнем по голове. Точно так же и другой человек, чтобы навязать мне священное де╜рево в качестве божественного символа, будет вынужден пустить в ход дубинку. Сколько сейчас верующих с камнями за пазухой и с дубинами в руках!

Это не значит, что, в каких бы нелепых и порой ди╜ких формах ни проявлялась религиозная вера, она всегда прекрасна. Прекрасной ее может сделать только искрен╜нее стремление даже ничтожного и злого человека стать лучше, благодаря приобщению к более совершенной бо╜жественной сущности. И если это стремление есть. Бог не допустит уродливого проявления веры.

Удивительнее всего то, что необыкновенная претен╜зия на всеобщую значимость своих религиозных убежде╜ний не мешает таким верующим говорить о всеобщей любви и даже объявлять любовь в качестве высшей бо╜жественной заповеди. Что иноверцев не могут любить те, которые считают свою религию единственно верной, это ясно. Любовь здесь может означать только одно ≈ скорее приобщить его к своей вере. А пока он не при╜общается, в лучшем случае можно говорить лишь о тер╜пении к нему. Терпим же мы обычно то, что ненавидим, но устранить пока не можем. Поэтому все разговоры о любви тут ≈ сплошное лицемерие.

Но и друг друга такие исключительные обладатели истины любить не в состоянии. В ╚братьях╩ и ╚сестрах╩ они видят и любят только себя и только свое. В случае с иноверцами есть другие, но нет любви. А здесь есть любовь, но нет другого. Остается нечто вроде расши╜ренного эгоизма. Любить ≈ значит хотеть и уметь жить с другим и другим. Где нет другого, иного, где не ощущается трепета соприкосновения моего, отличного от вашего, но жаждущего соединиться с вашим, стремления к абсолютному и вечному, там любовь невозможна.

Для любви должны встретиться разные проявления религиозного чувства, но без претензий на собственную исключительность и открытые друг другу. ╚Одинаковые, как блохи╩ единоверцы, которые подогревают друг друга ложью о своей избранности, вместо любви могут проде╜монстрировать лишь любезность. Фальшивое сюсюка╜нье, вымученный обмен услугами и стерильная любез╜ность ≈ вот что характерно для сожительства одной общины, претендующей на обладание обязательной для всех истиной. Их даже от секса со своими должно тош╜нить, а секс с чужими им противен, как изнасилование.

На самом деле, любовь, конечно же, возможна и в рамках одной конфессии, и между представителями разных религиозных течений. В первом случае верующие должны оставлять друг другу возможность для самостоятельного размышления, сомнений и дальнейшей индивидуализации религиозной жизни. Через общее служение Богу раскрыва╜ется неповторимость каждой личности. Во втором случае им необходимо признать условность и относительность многих придуманных людьми способов выражения своей связи с божеством. Если привнесенное человеком не ото╜ждествляется с божественным, что может помешать дру╜жеским отношениям? Даже атеиста сможет полюбить ве╜рующий, если обнаружит за кажущимся отрицанием Бога поиск более глубокого понимания его.

Стремление выдать свое понимание Бога за единствен╜но верное у большинства верующих заканчивается гордым ощущением избранности и подозрительным отношением к другой вере. Однако у некоторых индивидов подобный со╜блазн разрастается до невероятных масштабов. Они объяв╜ляют себя пророками, посланниками Бога, а то и самим Богом. Больше всего надо бояться безумцев, которые ис╜ступленно кричат: ╚Я один знаю истину. Мне Бог открыл истину. Кто не пойдет за мной, погибнет!╩

Жалкие обманщики. Не имея своего авторитета, кото╜рый надо было заслужить перед людьми земными делами, они прикрываются авторитетом Бога. ╚Почему именно те╜бя послал Бог, почему только тебе открылся?╩, ≈ спросим мы. И если ему после этого не станет стыдно, с ним нече╜го вообще разговаривать. Пусть остается один со своей верой и со своим Богом, рад он такой ╚исключительный╩. Исключим и мы этих людей из общения. А еще лучше за╜ключать их в сумасшедшие дома или тюрьмы в зависимо╜сти от степени убежденности в этой лжи. В делах религи╜озных нет пророков и пет учителей. Есть только служите╜ли, исполняющие обряды.

В принципе, любого верующего, настаивающего на все╜общей значимости своего учения и своей обрядности, следует считать сектантом. Сектой та или иная община становится не оттого, что в чем-то обособилась, отделилась от своей конфессии (это естественно и закономерно), а по╜тому что выдает собой придуманную и привнесенную часть за целое. Но если целая конфессия настаивает на своей ис╜ключительной правоте и уверена, что спасутся лишь те, кто в ее рядах, она тоже является сектой. То же самое и с ре╜лигией. Так какая же религия не является сегодня сектой?

Самая большая ересь не в искажении образа божества или слова его (они всегда более или менее искажены для человека), а в претензии на всеобщую значимость собст╜венной трактовки этого образа или слова. Единственно возможный атеизм не в отрицании Бога (такое невозмож╜но для нормального человека), а в обожествлении челове╜ка, т.е. в придании чисто человеческим символам абсолют╜ного значения. Но отождествление человеческого с боже╜ственным так далеко зашло, что нора уже все религии об╜винять в атеизме. Кришна, Будда, Моисей, Иисус, Маго╜мет ≈ в этих образах человеческое обожествилось, а боже╜ственное очеловечилось настолько, что верующий уже не понимает, во что верит. А придав Богу человеческие чер╜ты, можно смело придумывать любые истории, где безум╜ное и противоестественное выдается за божественное и сверхъестественное.

╚Бог сына единородного принес в жертву╩, ╚Хри╜стос дал распять себя на кресте, чтобы спасти человече╜ство╩. Что в этих рассказах божественного, а что чело╜веческого? Сам вопрос для христиан является кощунст╜венным. У них все божественно ≈ любое слово, любой обряд ≈ все только от Бога. Не признавая ничего ус╜ловного и относительного, они и свое субъективное счи╜тают всеобщим и обязательным для всех.

╚Бог есть любовь!╩, ≈ с мазохистским трепетом вос╜клицают верующие, приписывая Богу свою неспособность противостоять силам зла. Ну что ж, если вы так трусливы и так бесчувственны, что не в состоянии отделять добро от зла и презирать то, что достойно презрения, что ж, любите всех подряд, целуйтесь с насильником, и тогда насильник тут же превратится в вашего любовника. Но не втягивайте всех в этот маразм. Зачем кричать, что только у вас истина. Это всего лишь ваш путь, пройдя который, вы убеди╜тесь, что Бог не только Любовь, но еще и Справедли╜вость, и Сила, и многое другое, скрытое пока от вас.

От накопленного предками позитивного и негативно╜го опыта, от социальных условий и индивидуальных особенностей идет восхождение человека к Абсолюту, проявляется его духовность. Дух ≈ это то, что связыва╜ет нас с высшей сферой, что преодолевает ограничен╜ность физического пространственно-временного бытия. Не устремляясь к свету, корни так и останутся в земле, не дав всходов. И нисхождение Абсолюта возможно лишь на конкретную национальную и личностную почву. Иначе свет, не находя разрыхленной почвы с семенами, проскользнет мимо, в бесконечность.

Всеобщая и единая божественная сущность прелом╜ляется через единичные признаки и черты. В религиоз╜ной вере абсолютное, бесконечное, вечное как бы сопри╜касается с частным, конкретным, историческим. Чтобы обозначить возможные точки соприкосновения и зафик╜сировать их в каждодневной практике, верующие объе╜диняются в религиозные организации, назначают слу╜жащих, создают сложную культовую и обрядовую сис╜тему. Но как только они начинают абсолютизировать созданные ими символы и выдавать их за всеобщие и обязательные для всего человечества, так человеческое начинает вытеснять божественное.

Помня о наличии трансцендентного и имманентного в вере, мы готовы к общению с представителями разных вероисповеданий, если они тоже чувствуют разницу ме╜жду объективным и субъективным и не пытаются навя╜зать нам то, что приемлемо только для них. Каждый че╜ловек открывает истину для себя сам, в соответствии с собственной судьбой и характером. Каждый народ дви╜гается к истине своим путем, в соответствии со своими традициями и своей исторической миссией.

Диалектика всеобщего и единичного позволяет сде╜лать еще один интересный вывод. Нельзя верить ╚ми╜мо╩ своего народа, пытаясь ╚выскочить╩ к запредельно╜му, противопоставляя себя народу, среди которого ро╜дился, на языке которого говоришь, культуру которого впитываешь и развиваешь. И как наивны попытки со╜единиться с Богом, минуя родной язык, опыт предков, не разделяя страданий своего народа, трусливо убегая в чужую, не тобою созданную и выстраданную культуру, в тайное теософское общество или в закрытую от непо╜священных секту. Но еще более наивен тот, кто религию своего народа навязывает всему миру.

Например, вера молодых людей из Вологодской об╜ласти, членов общества сознания Кришны, кажется вы╜мученной и уродливой. Конечно, к этому можно и нуж╜но отнестись снисходительно. Они, может быть, ничего, кроме ╚Бхагавадгиты╩, не читали, ни с кем, кроме за╜летного миссионера, на духовные темы не беседовали. Что ж, пусть ищут, где могут. Но если при этом они только себя из всей области считают просветленными и убеждены, что все русские должны следовать за ними, то вера этих сельских парней просто смешна. А миссио╜нер-иностранец, распространяющий подобную религию в России, скорее всего, не о Боге в образе Кришны дума╜ет, а о каком-то своем интересе.

Все естественные блага и преимущества достигнуты человечеством за счет стремления к сверхъестест╜венному. Люди сильны поиском Бога. Но не ищет Бога тот, кто уже все нашел и успокоился, кто подменил тре╜петную и проблематичную веру поверхностным и застыв╜шим знанием. Все знают современные верующие и потому уже не способны верить. От разума отказались, а желание знать довели до абсурда. Вера закостенела в жестких рам╜ках догматического мышления и потихоньку умирает.

В разных формах проявляется религиозное чувство. Многообразие форм не нарушает чистоты веры до тех пор, пока частное и относительное не выдается за всеобщее и абсолютное. Не в Бога верит тот, кто в исторически обу╜словленных способах соприкосновения с Абсолютом видит основное и обязательное для всех содержание веры. Чело╜веческое, слишком человеческое подменило у него божест╜венное, и религиозная вера умирает.

Вера каждого человека рождается изнутри, а не прив╜носится насильно извне ≈ организацией, апостолом, тек╜стом. Не церковь, собрание, учитель ведут меня к вере, а моя вера ведет меня в соответствующую и подходящую для меня по языку, культуре, обычаям церковь, на собра╜ние, к учителю. Кто от══ имени══ Бога══ ведет за собой, тот всего лишь ведет══ за══ собой═ от имени Бога. Человек, знающий Истину и навязывающий ее всему человечеству, убивает религиозную веру.

Вот почему нужно ╚защищать веру от верующих╩. Вера нормального человека не боится трудных философ╜ских вопросов и сомнений. Она не мешает любить лю╜дей с разными религиозными взглядами. Именно такой веры больше всего ждут и хотят люди. Они устали от тяжкого бремени повседневных забот. Их души тянутся к божественному свету и совершенству, но что-то оста╜навливает их от полного воцерковления и приобщения к конкретным религиозным организациям. Они хотят ве╜рить, сохраняя напряженную и возвышенную модаль╜ность веры, не упрощая ее до иллюзорного знания того, что невозможно узнать. Они хотят верить, не забывая, что многое в вере обусловлено субъективным фактором и придумано людьми, а потому не должно считаться божественным и навязываться всему миру.

Насколько увеличилось бы число верующих от со╜блюдения этих требований, и как укрепились бы в вере те, кто уже считает себя ╚верующими╩.

[1] деонтология (от греч. deon, родительный падеж deonios ≈ должное и═ ┘ логия), раздел этики, рассматривающий проблемы долга и должного. Термин введен Бентамом (1834) для обозначения теории нравственности в целом.

Трактат о вере. (Во что верить современ╜ному человеку). - Воронеж: МОУ ВЭПИ, 2002, - 28 с.

Проголосуйте
за это произведение