Двор педучилища, когда я впервые вошел туда, гудел потревоженным осиным роем. Среди сгрудившихся ребятстаршеклассников стоял улыбающийся китаец, возраст которого мне трудно было определить. Когда, какими ветрами занесло его в наш тихий, малоизвестный городок, одному Богу известно. Китаец был невысокий, худощавый одет в просторную рубаху и широкие брюки. Черные волосы его, прикрытые тюбетейкой, косичкой спускались на тонкую,.с ложбинкой шею. На моих глазах, под одобрительные возгласы ребят, он искусно демонстрировал походку то богатого китайца, то бедного, после чего набил табаком небольшую трубочку и, блаженно жмурясь, раскурил. Звали его Ван Лином, но все окликали по-русски - Ваней. Работал он в педучилище истопником и дворником... Ван Лин хотел еще что-то показать, но тут прозвенел звонок, радостно известивший меня о том, что я - слушатель первого класса педучилища. Мечта моих родителей сбылась! Я сразу представил себе, как через три года, в такой вот день, встану перед первоклассниками и скажу:

"Здравствуйте, мальчики и девочки. Будем, знакомиться: меня зовут Алексеем Павловичем, фамилия - Егармин"...

Утро было свежее, золотистое, все сияло и купалось в лучах сентябрьского солнца, такого же ясного, как начинающаяся моя новая жизнь. .

Ван Лин с доброй улыбкой просеменил за нами до дверей училища.

С ним я сблизился вскоре. Еще с пятого класса пристрастился я к рисованию. Никто не наставлял меня - все шло от души. В педучилище этот предмет считается одним из ведущих и преподается с первых дней. Однажды мы всем классом вышли во двор - рисовать с натуры. Я приметил молодой клен, на ветвях которого оставались золотистые, с красными прожилками листья. Рисовал карандашом, собираясь потом раскрасить этюд акварелью. Я уже заканчивал, когда услышал вдруг за спиной голос Ван Лина:

- Харасо, малчик. Дюзе харасо. Ван тозэ это мозэт, но Ван резэт - кость, рог, груса. Если хоцес - Ван показэт.

' Тогда мне не совсем был понятен его торопливый говорок, похожий на журчанье воды в каменистом броду.

Жил Ван Лин во флигеле педучилища. В этот же день я зашел в его- каморку. Кроме железной койки и кухонного стола с примусом, в ней находился небольшой верстак с тисочками, долотцами, резачками и разными другими приспособлениями. Ван Лин что-то реэал из кусочка рога, но, увидев меня, прикрыл поделку тряпочкой. На стене, у койки, висели самодельный коврик и две миниатюры на китайские темы. Я показал Ван Лину свои рисунки, а он мне - крошечную, в пятнадцать миллиметров обезьянку. Изображена она сидящей, передние лапки ее подпирали округлые щечки. Это было удивительно тонкое, филигранное изделие из рога. Несколько заготовок я увидел на полочке у верстака.

С тех пор я часто навещал Ван Лина. Принимал он меня радушно, иногда оставлял ужинать. Блюда готовил вегетарианские, с травками и соусами, толку в которых я не понимал. Но самым удивительным у него был чай с "розовым" вареньем, которое он готовил из цветов шиповника. Когда пил чай, клал в рот по капельке...

. Ван настолько проникся доверием ко мне, что вскоре открылся в любви к Нюше, нашей уборщице. Анна Тимофеевна, невысокая,

- Нет, Алеша, не лежит у меня к нему душа. Не нашей веры он и одевается как-то по-чудному; Коса к тому же ...

- Да развес-дело в одежде и косе? - возразил я; - Это исправимо! :- Ну-да, все потом будут пальцем показывать, за китайца, скажут. вышла, будто русских мужиков нет. - Анна Тимофеевна сухо всхлипнула и вытерла передником нос. - Бог знает, что у него на уме. А то еще и в Китай позовет - куда я в такую даль поеду с двумя детьми?!

- Если бы вы знали, какое он ожерелье делает для вас! - выкинул я последний козырь, но и это не повлияло на нее.

предложение Ван Лина так и не приняла.

Нелегко мне было передавать этот разговор Вану. Выслушав, он

- Мой дядя Ин-фу резал такой из слоновой кость. Долго-долго резал. Лупа к глазу приставлял, когда сеть резал. Я учился у него... Это, - Ван постучал по миниатюре, - стоило много, деньга. Ин-фу продал американцу за золото - вес на вес...

Отложив миниатюру, Ван взглянул на меня темными печальными глазами, сказал:

Я учил его правильно произносить русские слова, читать по букварю. Это была первая моя практика. Летом, когда работы в училище было мало, Ван чинил учителям обувь, собирал разные травы и цветы шиповника, торговал мороженым от городского ресторана. "Кто с деньой - па-дхади! Без деньга - нос пощипну!" - весело и призывно покрикивал он на бойком месте возле рынка. Мороженное у него из сливок, на яичных желтках, было отменное и расходилось быстро...

Анна Тимофеевна после того разговора старалась обходить Ван Лина и меня заодно. Я замечал, что в ее доброй стеснительной душе пррисходило настоящее смятение...

Так, почти без изменений, прошел ещё один год. Третий класс педучилища окончить мне не удалось - осенью сорокового года его расформировали. Я заболел, после выздоровления перешёл в среднюю школу. Наша школа вскоре была переведена в здание бывшего педучилища, так что для меня ничего не изменилось. В мае, когда я заканчивал десятый класс, Ван Лин доделал ожерелье. Двадцать семь крохотных обезьянок с озорными мордочками стояли в рядок на полке. Осталось ему изготовить еще одну, покрупнее, в середину ожерелья. Ван, понимая, что мы скоро расстанемся, задумал сделать дарственную надпись - по букве на каждой обезьяне. Сам справиться не мог, позвал меня. Я предлагал разные варианты, но Вану они не нравились. "Давай опять", -говорил он, то есть заново. Наконец, я подобрал: "Сердцем и любовью всегда с тобой".

- Харасо, Алеса, - одобрил Ван и, прикрыв глаза, повторил: - "Сердцем и любовью всегда си табою". Совсем харасо. Сипасиба...

Когда Ван Лин принялся за последнюю обезьянку, разразилась война. Я подал заявление в военкомат зачислить меня добровольцем в армию или в ополчение (мой год не призывной). Узнав об этом, Ван стал проситься со мной. Как я ни отговаривал его, как ни объяснял, что сам не знаю, что будет со мной, до него не доходило. Я взял в военкомате свое заявление и написал новое, от имени двоих. Мне казалось,'что Ван Лин привык ко мне и не хотел остаться один в трудное время. Он же рассуждал иначе: "Ван японза будет бить, немца бить. Сидеть тут не мозет"

Нас отправили в Богоявленск, где формировалась стрелковая дивизия. Меня назначили писарем в штаб полка, Ван Лина - в хозроту сапожником. Вскоре судьба распорядилась им иначе; Будучи раз в наряде на кухне, Ван помог повару Петьке Мурзикову приготовить такой суп, что все ахнули. Обычно, Мурзиков свалит в котёл с кипящей водой всю раскладку, посолит, растолчет потом поварешкой и -" Налетай, братва! За вкус не ручаюсь, а горячо сделано"... Этот случай дошёл до командования. Комиссар полка поговорил с Ваном, и вскоре он был назначен старшим поваром.

Ван Лин не отходил от кухни, что-то придумывал, колдовал над разными подливками и приправами. Я бывал у него, сочинял под его диктовку письма Нюше, видел, как на досуге он резал из рога последнюю обезьянку.

Бойцы полюбили нового повара, оберегали, когда наша дивизия вступила в бой с немцами. Ван Лин ухитрялся накормить бойцов даже в самых трудных условиях. Укрывался он где-нибудь в овражке, или за кустам и, но винтовку держал под рукой и две ПТГ, обернутые тряпками, хранил в передке полевой кухни. В бою наши захватили у немцев

Здоровенного, как бронетранспортер, першерона, привели к Ван Лину. Теперь он мог отвозить кухню в любое место...

Воевали мы недалеко от родных мест. В октябре сорок первого года,

...Долго я еще мотался по фронтовым дорогам. В конце войны, после второго ранения, меня комиссовали. Проезжая через Данков, захотел повидаться с Анной Тимофеевной. Встретила она меня как родного. Призналась, что ждала Вана с фронта.

- Зазря я тогда отказала ему, - слезливо моргая, проговорила она. - Никто не любил меня так, как Ваня.

Я показал ей обезьянку, которую вынул из кармана убитого Ван Лина. Доделал её всё же он. Анна Тимофеевна охнула. Ожерелье она сохранила. Рассказывала, что в голодное время, когда приходилось кормить детей похлебкой из лебеды, церковный староста предлагал ей за ожерелье два пуда пшена - хотел преподнести к свадьбе своей дочери. Но не рассталась с подарком Анна Тимофеевна, сохранила память о Ван Лине. Вместе с ней,я по-новому нанизал обезьянок на шелковую нитку от парашютной стропы.

- Возьмите себе это, ожерелье, Алексей Павлович, 'может, невесте своей подарите, - сказала Анна Тимофеевна.

Л не согласился. Тогда она предложила разделить ожерелье пополам - если нанизать обезьянок вперемежку с бусами, получится хорошо. И от этого я отказался.

- Ожерелье-то можно разделить, а слова? - сказал я, и тихо, как бы про себя, прочитал дарственную надпись: "Сердцем и любовью всегда с тобой..."

Это теперь, звучало как заклинанье.