Велика тяга людей к родным местам, а с возрастом она захватывает неизбежно, как старческая хворь, и излечить ее невозможно никакими средствами. Это чувство однажды пришло и ко мне. Затосковал я вдруг по родине, по своей голубой родниковой речушке, где в тихих затонах, заросших ивами и камышом, селились некогда серые цапли и радужные зимородки, где желтые иволги выводили точно на флейтах призывные свои мелодии.

Захотелось мне побывать в родных местах. Откладывать не стал, да и не мог. Жена, порывавшаяся было ехать со мной, в последний момент отказалась - не на кого оставить младшую дочь, студентку последнего курса мединститута.

"Малые детки спать не дают, а с большими и сама не уснешь, - ответила она пословицей. - Но ты съезди на родину. Поведай друзей, обязательно".

С душевным волнением сошел я на станции, где не бывал лет двадцать. Все здесь изменилось: вместо низенького, крашеного суриком вокзальчика вырос современный из стекла и бетона; не стало дуплистого тополя, на котором с весны и до осени горланили грачи; не было коновязей, где когда-то позванивали уздечками мохнатые буланки и пегашки.

Недалеко светлели дома нового города. Но зато осталась родная земля, старый Данков, крепостью возвышавшийся на крутом мысу в слиянии Дона и Вязовни. Его история, как рассказывал нам в свое время учитель-краевед, начинается со времен нашествия на Русь татаро-монгольских орд. По одному дошедшему до нас преданию, здесь, на каменистых берегах был "дан ков" небольшому отряду темника Мамая, ускользнувшему от русских ратников с Куликова поля.

Гляжу дальше, за город, до синего горизонта, и будто вижу Липецк, Лебедянь, Елец, другие русские нетитулованные города.

"Не с этой ли стороны заходили на Москву вражеские полчища? - вспоминаю я, и отвечаю сам себе: - Да. И не раз..."

Прежде, чем пойти к товарищу, с которым списался, и который, наверное, уже ждал меня, я долго бродил по тихим данковским улочкам, где по-соседству с новыми зданиями стояли все те же приземистые домики с русскими окошками и крылечками, где вдоль тротуаров росли тополя и клены, а у фундаментов пучками пробивались подорожник, чайная ромашка да пряничник. И хотя я родился и вырос поблизости от этого города, мне милы были небольшие дворики за каменными оградами, стертые временем плитки на тротуарах. Встречая людей, я старался найти сходство с Новиковыми, Протасовыми, Ковешниковыми, с которыми учился, дружил, а потом ушел на войну. Я примечал знакомые черты и они, казалось, узнавали меня, некоторые здоровались. Добрый обычай приветствовать незнакомого человека издавна существовал в этих местах.

Незаметно для себя подошел я к дому, где в сорок первом году размещался райком комсомола. 23 июня мы, молодые ребята, нацепив на рубашки все спортивные значки, заполнили райкомовский двор и дружно выкрикивали: "На фронт!.. На фронт!.. На фронт!.." Нас сдерживали, уговаривали, а мы - свое.

- Товарищи комсомольцы, понимаю вас, благодарю за патриотизм! - горячо говорил секретарь райкома. - Но всему свое время. Подождите, пока вы нужны здесь. Сегодня наш девиз: "Каждый комсомолец - за работу!" Сразу же, отсюда!..

И мы разошлись - по селам, по колхозам. Косили траву, стоговали сено, оберегали от огня созревающие хлеба, работали на токах от зари до зари. А военкомат, между тем, по одному и партиями выбирал комсомольцев - кого на фронт, кого в военные училища. В середине августа дошла очередь и до меня...

Окольным путем вышел я на берег тихой в этом месте реки, которую все в округе называют ласково - Вязовенка. Небольшая, извилистая, с говорливыми перекатами, речка зарождалась из холодных чистых родников. По ее зеркальной глади медленно плыли листья и похожие на купеческие ладьи гусиные перья. У самой воды, на мягких берегах, высились кудрявые лозины.

Пройдя вверх по течению, я увидел обложенный камнями родник. Подошел, сложил ковшиком ладони, зачерпнул хрустально-чистой воды, окунул в нее лицо, выпил. Зачерпнул еще, пил, не дыша, как путник в жаркой пустыне. И сразу ощутил прилив сил, может, от сознания того, что родниковая вода когда-то дала мне жизнь.

Вглядываясь в ее переливы, я будто увидел знакомое лицо юноши. Пригнулся даже. И не услышал, а скорее почувствовал его голос: "Здравствуй, друг. Иль не узнаешь? Я же Васек Миронов. А это - Ванек, мой сосед. Хочешь, и Мишку Горохова позову?.. Мы все тут собрались, рассказываем, кто где погиб. Мишка - в сорок первом, под Волоколамском - фашистский танк останавливал, а Ванек - под Нальчиком, сразил его из пулемета немецкий горный егерь. Я - при взятии вражеского дота на Зееловских высотах. Самую малость не дополз до его амбразуры. Фаустник, гад, узрел..." Вспомнил Васек и о других ребятах из нашей деревни. Все они мои годки, с ними я стоял в райкомовском дворе 23 июня, а вечером мы отбивали косы...

Долго я не мог оторваться от этого места, стоял, словно примагниченный. Ребят, которые только что являлись мне, давно уж нет, не вышли они из мрака войны, а я вроде бы рядом с ними, разговариваю, живо вспоминаю, как мы играли в лапту, кидали через сетку купленный в складчину волейбольный мяч или напрочь разбивали одной битой городошную "пушку".

Да, их нет, а я сижу у прохладного родника, на хрусткой, обожженной августовским солнцем траве, и чувствую себя счастливым, но не от того, что пережил их. Нет. Я счастлив тем, что могу написать о тех, кто ушел на войну и не вернулся в родной край, а ведь каждый из них мечтал об этом...

Перед тем, как уйти, снова я склонился к голубой, тихо переливающейся воде. Вспомнил Женьку Зайцева, школьного друга. Любил он когда-то стоять у вязовенских родников. Слушая нежное журчание воды, улавливал какие-то слова, начал было сочинять рассказ о родниках, но так и не закончил - началась война. Сложив свою голову он в Сталинграде. И вот за него это сделал я...

Copyright (c) "Русский переплет"