Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
22.I.2007
"Оставит человек отца своего и мать свою,
и прилепится к жене своей,
и будут одна плоть".
Бытие. 2, 24.
Стойкой чалдонке Тане
посвящается.
- Мешок рыбы на букет цветов? Конечно,
да!
- Видали лоха?
Весь экипаж высыпал посмотреть на редкий случай, но
"лох" уже уходил сквозь аэродромный гул, и даже по спине было
видно,
что вполне доволен
судьбой.
Гвоздики из Москвы. В
хрустящем
целлофане. Пахучие. Свежие. Нежные. Эх, довезти бы!
У себя, в рабочем общежитии,
Саша прошел в чулан и выбрал там из хлама поломанный стул. Вахтерша, тетя
Даша,
с тревогой наблюдала как молодой мужчина, оторвал от старого стула
полукруглую
дужку и запихнул ее себе под парку, так что грудь оттопырилась, как у
ядреной
бабы.
- Вот! Позальют шары с утра
и
творят незнамо чё! Ты чё делашь, чё делашь-то, охальник?
Ментовка, гля, рядом. А ну - брякну чё?
Саша, смеясь, чмокнул тетю
Дашу
в вялую щеку и выскочил во двор. Зарокотал снегоход
"Буран".
На дворе темно, на душе
светло,
на спидометре - сорок. Вот уже позади "Страна Маленьких Палок", - полоса
редколесья лесотундры, последние деревца сибирской тайги, и снегоход
выбегает в
Великую Белую Пустыню. Дальше, до самого Полюса, лишь снег и ветер.
Если держать направление на
яркую звёздочку примерно на три локтя налево от Полярной звезды, то через
триста км. попадешь на
речку
Ханка-Тарида. Там, на крутой излучине, охотничье зимовьё. Там, на пороге,
стоит
Таня и смотрит на юг. И все мысли и чувства, - там...
Дужка от стула выгнула парку
на
груди. В тепле и уюте, не придавленный, не помятый, приник к груди букет из
Москвы. Четыре красные и три белые гвоздики. "...Еду, еду, еду к ней, еду
к
любушке своей!"
Три месяца длится на этой
широте поярная ночь, сегодня двадцать второе декабря, самая середина,
двадцать
пятого Рождество, а двадцать шестого Танин день рождения.
Поженились двадцатого
сентября.
Кто сказал, что медовый месяц только один, того
остается
только пожалеть!
Через сутки Саша подъехал к зимовью старика Прокопия,
где собирался отдохнуть. Никого... Ни даже следа собачьего..!
Постоял Саша у покинутой избы, постучал ногой о пустые бочки из-под
бензина - мда-а...
Топить сейчас выстывший балок, идти на озеро колоть
лед,
греть воду, готовить ужин, а утром разогревать остывший
"Буран"?
Нет! Вон облачность натекает, звёзд не видно, как бы не
пурга.
...Цвела черёмуха, когда он начал ухаживать за своей
Таней.
Уже под утро, проводив девушку домой, Саша
возвращался
на речку и, наломав полную охапку тяжёлых полных весеннего томленья цветов,
возвращался к её дому и оставлял букет в старом кувшине у веранды.
Проснётся,-
улыбнётся...
Потом черёмуха стала осыпаться. И он любил встряхивать
ветки
над головой невесты, наблюдая, как белый цвет мешается с тёмной медью её
волос.
Милое лицо молодой жены вдруг ясно выступило из темного
неба,
и зеленый дым сияния дугой лег на рыжие волосы.
Ждёшь, Танечка? Я сейчас. Я быстро. Я
уже!
Через несколько часов, по начавшему сереть горизонту,
Саша вдруг понял, что едет на рассвет, чтo, не видя
"таниной
звёздочки", непроизвольно направляет руль снегохода в ту точку горизонта,
где
через полтора месяца встанет солнце. Вместо северо-запада едет на
юг.
Бензина хватило вернуться на правильный путь и
подняться
к водоразделу до озера, из которого вытекает Ханка-Тарида. Вдоль берега реки
стоят его капканы и ловушки на песцов, хорошие
ориентиры.
Покинув верный остывающий "Буран", Саша
шагнул
в ночь.
"...Еду, еду, еду к ней..."
Прямо в лицо дует ровный,
плотный хиус. Борода и усы, шарф на груди и опушка капюшона смерзлись в
ледяную
корку и стали одним целым. И руки... Отрезав кусок
шарфа, Саша обмотал им руки, втиснул эти култышки в рукавицы, а затем еще и
в
карманы парки. Так-то лучше!
Эти шестьдесят километров Саша шел двадцать часов. К
своей "избушке-промысловке", заледенелой палатке из старого брезента,
подошел в самый разгар полярного рассвета, когда кажется, что солнце вот-вот
появится из-за холмов.
Уф-ф! Наконец, можно прислониться к упругой стенке,
расправить плечи и снять надоевшую, вросшую в спину
двустволку.
Саша хотел было показать тундре кукиш, как делал не
раз,
уйдя от беды, но вместо этого продолжал стоять и смотреть
как позёмок вылизывает бледные щёки сугробов и, вытягиваясь на юго-восток,
растут твёрдые пальцы застругов.
Тундра дышала и двигалась
вся в
синем снежном дыму. Сто раз виденная и всегда колдовская
картина.
Так! Обогреться и спать! На припечке, в полиэтиленовом
мешочке, придавленный камешком коробок спичек.
Всего несколько минут, как снял рукавицы, а руки, и в
прежние годы уже не раз прихваченные морозом, отказываются шевелить
пальцами.
Кулечек разорвал зубами. Но пальцы...
Напрасно дул Саша на пальцы, одну за другой роняя
спички
в снег, напрасно пытался отогреть, запихивая в ледяную щель рта и прикусывая
зубами. Для застывших потерявших чувствительность пальцев, спичка - слишком
мелкий предмет... "Эх, Таня, твои бы сюда рученьки,
твои бы пальчики, твое бы дыхание..."
Поняв, что разжечь огонь не удастся, Саша опустился
на
оленьи шкуры у стены и мгновенно заснул. Минуту или час продолжалось это
забытье, но проснулся Саша от ясного сознания, что
замерзает.
Об угол печки разорвал парку на груди, так, что
вылетела
дужка, и брызнули пуговицы. Сунул руки подмышки. Сквозь лихорадочный озноб,
сотрясавший все тело, радостно почувствовал покалывание в кончиках
пальцев...
От капкана к капкану, медленно, как в воде, бредет по
тундре рослый мужчина. И, если
споткнется о заструг и упадет, то, так и быть, отдыхает, а если нет, - идет
дальше.
Так же дует в лицо безжалостный хиус, так же дымится поземок, и так же
сквозь
тонкую облачность льется сияние. Но дужка от стула уже не топорщит парку на
груди, дуло ружья не торчит над ухом, и целлофан букета давно рассыпался в
прах. Но каждый раз мужчина поднимается и проходит еще
немножко.
"...Ещё не вся черёмуха в
твоё окошко брошена...".
В тысячный,
наверное, раз за эту неделю выходила Таня на порог слушать тишину. Двадцать
пятого декабря предчувствие беды стало невыносимым.
Все
шесть собак лежали в пристройке, уткнув носы в лохматые животы.
Мороз.
Мельком глянула Таня на
термометр.
Сорок два.
Ладно.
Сорок два не пятьдесят.
Неохотно встали псы в алыки, но потом разогрелись,
ходко
пошли знакомым путем вдоль капканов.
Часа через два вожак круто развернул упряжку, так,
что
Таня чуть не выпала из саней, и завыл, вскинув голову к размытой облаками
луне.
На склоне сугроба на коленях стоял человек и
неловкими
слепыми движениями старался поднять упавшую с головы
шапку.
"Пьяный, что ли?.. Господи, да это
же..."
- Саша?
Медленно поднял он голову. Толчком вылетел пар и
белой
пылью рассыпался в воздухе.
"...Заря моя вечерняя, любовь
неугасимая..."
- Саша!!!
В ответ полувздох-полустон.
Таня уже рядом.
Руки! Что с руками у него? Где рукавицы? Шарфом
замотал... И что это? Свитер что ли разрезал..? Ни "Бурана", ни
ружья и пустая ножна на
поясе...
- Больно тебе, миленький?
Дай-ка руки сюда, дай их сюда, сейчас отогреем под моей паркой..!
Долго ждут собаки прильнувших
друг к другу посередь тундры мужчину и женщину.
- Домой! - Любимая команда. Домчали за
час.
Какая благодать, зайти с мороза и ветра в жилую избу!
Как хорошо вдохнуть запах свежеиспеченного хлеба и увидеть красные угли
сквозь
щели печной заслонки!
Первым делом - руки мужа в холодную воду. Ведерко
угля -
в печку, - чайник - на огонь.
- Ах, Саша, Саша... - медленно разламывает она
ледяную
корку на его лице, освобождая бороду от вмерзшего в нее воротника свитера от
которого, похоже, один лишь воротник и остался...
Сняла с него парку и на пол выпали гвоздики. Мятые,
ломкие, черные...
- Спасибо, милый..!
Помаленьку начинает она плакать. Лицо мужа до
неузнаваемости распухло. Вместо глаз - щелки, на шее толстые красные полосы
и
такие же красные вывернутые губы.
- И какой же ты стал страшненький, губошлепистый...
Прям
великий вождь Чака Зулу... Устроил праздничек, змей
шершавый!
Вождь зулусов Шершавый Змей, он же Лапушка, Касатик и
Чучундра моя ненаглядная, что-то бубнит и качает головой,
но
чай пьет сам, неуверенно держа чашку сардельками пальцев цвета перезревшей
малины.
- Будем жить, Саша!
Опять видит она его стоящим на коленях в сугробе. Все
ловит и ловит упавшую с головы шапку... И слезы
опять
капают в чашку с чаем и она садится рядом и прижимается к его красной
обмороженной щеке своей красной от печного жара щекой.
Чашка выскальзывает у него из рук и падает на
пол.
Саша заснул, и Таня укладывает его в постель. Выходит
в
сени накормить собак. Поднимает с
пола мятые черные цветы. Оглаживает их, распрямляет и ставит на стол, в
банку с
водой. Может, отойдут... Гасит лампу, и ложится
рядом
с мужем.
Уютно, тепло и тихо.
Потрескивают дрова в печи, пляшут отсветы огня на стене, да ветер скользит
по
крыше.
Медленно проводит она рукой
по
буйной головушке и замечает еще один знак внимания: короткая стрижка, чисто
выбритый' затылок. Старался. Хотел понравиться.
Лапушка...
"Господи, Царь небесный! Не умею я молиться. Не научили. не показали. не донесли... Но прими,
Господи,
бесконечную благодарность мою, что наполнил Ты мне сердце тревогой, что дал
поспеть вовремя... Продли нам, Господи, медовый месяц, продли нам его
надолго".
Пора оставить их одних. Могу лишь добавить, что один
из
цветков ожил. Нет, не красный. Белый. Мне Таня
говорила.
А Саша справляет теперь день рождения два раза в
году.
По паспорту и на Рождество.
"...Еду, еду, еду к ней, еду к любушке
своей!..."
"Poems are made by fools like
me,
but only God
("Сделать стих я тоже смог,
но сделать дерево - лишь Бог".
Джойс Килмер).
От белых
снегов мыса Челюскина, от черных скал Ая-Бырранга,
от
великого синего озера Таймыр бегут твои олени на
юг.
Все время к югу и юго-востоку, и все чего-то не хватает глазу в бурой
холмистой
тундре. Но вот снова блеснула впереди большая вода и на ней - мачты
океанских
кораблей. Это матушка Хатанга-река, каждую навигацию переносит она на своей
спине грузы для северян.
Теперь резко на юго-запад, вдоль левого берега,
пока не .упрешься лбом. в семьдесят третью параллель - границу между лесом и
тундрой. А вот и они, те, кого не хватало глазу в твоем
путешествии.
Темными группками сбегают с
холмов пушистые лиственнички с яркими стрелками
молодой хвои на концах ветвей и свежеотлакированными
красными шишечками на макушках.
Худы и тонки эти первые посланцы тайги. Не выше
человеческого роста и не толще лыжной палки. Крайние деревца сильно
повреждены:
кора лохмотьями, поломанные веточки плачут желтой
смолой.
Осенью лопается шкурка на вызревших пантах
диких
северных оленей, высвобождая молодые, гибкие, еще с
кровью рога. Рога эти чешутся, и олени трутся о деревца, причиняя им боль и
раны.
Но не дано нам слышать друг друга. Как ты не
слышишь стонов раненого тобой оленя, так и олень не слышит воплей погибающей
лиственницы... Но не все деревца засохли, не все
погибли. Если сохранился на стволе хоть кусочек неповрежденной коры,
обязательно
есть с той стороны и зеленая ветвь!
Всего месяц, только месяц
в
году, растет это чудо-дерево. И все успевает: на сантиметр вырастет вверх,
на
волосок вширь, заложит новые почки на зиму и вызреют
семена.
Спускаешься еще на полста километров к югу и
юго-западу, и вот вдоль реки, пока только вдоль реки, - у воды теплее, -
пошел
настоящий лес. Но теперь лиственнички, а это все
еще лиственнички, становятся толщиной с мужскую руку и
ростом
до семи метров. И все меньше растут они группками, а все больше разбегаются
поодиночке, людей посмотреть, себя показать. И каждая одевается на свой лад
и у
каждой свой характер.
Вот стройная красавица с густой хвоей и
симметричными ветвями. А перед ней тоненькая школьница, вся вытянулась
навстречу идеалу и согласно кивает вершинкой. Бедняжка! Так и останется на
всю
жизнь однобокой, с ветвями, повернутыми в одну
сторону...
Вот пышная барыня средних лет, высокая и
надменная. Важно, с достоинством качает она тяжелыми ветвями под
восторженный
шепот соседок, но сивый старческий мох уже прошил ее
юбку...
Вот согбенная старушка...
Извините,
не старушка, а просто досталось девушке квартира на склоне оврага. Зимой
заносят ее сугробы, а тяжелые весенние снега согнули ствол в колесо.
Отвернулись от нее подружки, презирая за уродство, но она молчит и знает,
что
придет к ней долгожданный принц в образе пастуха-оленевода. Глянет и ахнет
неожиданной удаче и сделает из ее согнутого тела, необычайно прочного от
постоянных лишений, отличные полозья для нарт. И увидит она кочевые стойбища
и
костры, услышит смех детей и лай собак. Блеснет перед ней игла огня из дула
карабина, и наедут полозья на свежую оленью кровь. А товарки разве что на
дрова
пригодятся...
Вот еще одна с поломанной
вершиной. Так густо разрослась - хоть шалаш устраивай.
Вот другая,
раскидистая,
как тот дуб у Лукоморья. Под ней пастушок-долганин
читал Пушкина, и дерево наслушалось сказок.
Вот под кроной зеленой мамы
рассыпались лиственнята в новых костюмчиках, вот
молодой боец держит упавшего товарища, вот вповалку лежат поваленные
жестоким хиусом, но все они зеленеют уцелевшими ветвями, и все
тянутся вверх, к свету!
А вот еще печальней картина: растут три
подружки
над берегом ручья, и одна из них наклонилась в падении. Но нижний сук
ближайшей
подруги делает отстраняющий жест. Что ж. У людей тоже так. Падающего
толкни...
Чем ближе к поселку, тем больше больных,
искалеченных тракторами деревьев. Но если у такой калеки кора ободрана не
вкруговую, обязательно есть на здоровой стороне и свежая зеленая
ветвь.
А это что за странное деревце? Одна половина у
него зеленая, - другая - черная.
Определяешь страны света. Так и есть: высохшая
кора и почерневшие ветви указывают на север.
В одну из особенно суровых зим мороз и ветер
сожгли, уничтожили северную сторону дерева и его вершину. Но корень, укрытый
снегом, уцелел, южная, подветренная сторона выжила и весной оградила
погибшую
часть от здоровой широким пухлым
рубцом.
И - не гниет лиственница! Через несколко лет выгнало деревце новую вершину, выросли на
ней
крепкие шишечки и посыпались в багровый мох новые семена. И вот уже кругом
полно детей, и зеленые внучата проклюнулись между черными отмершими ветками.
У него, у него учиться тебе мужеству и
стойкости,
у маленького тонкого деревца!
Подходишь к месту катастрофы: от сильного дождя
обвалился большой участок глинистого берега. Деревья, большие и малые, лежат
на
песке. Наклоняешься посмотреть. Да, корни оборваны, но песок влажный, и хвоя
в
последний раз зеленеет. И жизнь продолжается. Один корень облюбовал себе для
убежища заяц, под другим свила гнездо трясогузка, под третьим отдыхают
куропатки. Под поникшими кронами видишь вдруг синие ягоды голубики и брызги
красной смородины. Конечно, тела этих обреченных унесет весной в океан, в
Лету,
беспощадный паводок. Но пока они живы, они стойко выполняют свое назначение
-
расти и зеленеть, давать приют усталым путникам и укрывать собою малых сих.
Дальше на юг не стоит спускаться. Там уже
настоящая тайга. Там появляются ель и берёза. Там такие лиственницы - шапка
падает! Но тебе всех милее эти стойкие, крепкие деревца Страны Маленьких
Палок,
бескрайней лесотундры Таймыра. Нигде в мире, только здесь, сомкнувшись в
плотные семьи-куртины, вклиниваются они в Арктику до семьдесят третьей
параллели. И в полярную ночь и мороз, первыми принимают на себя удар хиуса, злого северного ветра.
Всего месяц, только месяц в году растет твоя лиственничка. И все
успевает.
Вызреют шишки, нальются силой почки, на сантиметр вырастет она вверх, на
волосок вширь и никому света не застит. А ты все ли успел, что наметил на
день,
на год, на жизнь?
"...Прости, - сказала она, - я полюбила
другого".
И ушла, уехала, исчезла. Из твоего дня, ночи,
жизни. И дочь тебе оставила...
Отпусти же ее из мыслей и сердца. Пожелай им
многая лета и здоровых детишек. Смотри - твоя лиственничка залечила рану смолкой, там
рядом набухли крупные почки, а весной появится новая
веточка.
Остановись возле зеленой дикарки, положи руку
на
темную шершавую кору, ощути движение древних соков и неукротимую волю к
жизни,
вложенную Создателем в это чудо-деревце. Пожми колючую зеленую лапку. Есть
на
свете лиственница, нет повода для отчаяния!
Проголосуйте за это произведение |
|
Второй рассказ чудный! Живой и удивительный! Правда встречается повтор: "но если... кора ободрана не вкруговую, обязательно есть на здоровой стороне и свежая зеленая ветвь". Этого наверное можно избежать.
"У него, у него учиться тебе мужеству и стойкости, у маленького тонкого деревца!"
Поздравляю с удачей!
|
|
|
|
|
|
Чего ж так оскорбительно по отношению к Сергею и Светлане? Добрые рассказы - тем вам и неприятны? Для вас проза - это произведения социальной значимости, а для них - исследование человеческой души. Сергей - литератор тонкий, обратите внимание на то, что он в текстах своих идет по грани: чуть влево-вправо - и может скатиться до пошлости или сентиментальной слюнтявости. ан не падает. Вам бы поучиться у Копылова на старости лет умению писать о Человеке, а не о себе. Валерий
|
Да, про Эйснера забыл сказать. Вы просто не понимаете его. Он - мужчина, вы - нет. Только и всего
|
|
|
|
|
* * * Цветы. Зеленый, тонкий стебель И красные, тяжелые бутоны. Резные, с острыми узорными краями. Еще роняют тонкий слабый запах. Все красные, а между ними белый. Как в красной стае белая ворона. Зачем тут белый, снежный и холодный? Когда любовь, то нужен только красный! А белый это смерть, смиренье, саван Сугробы снега, холода и мрака, Закрывшего собой дорогу к дому, Что, как маяк, среди снегов сияет. Скорей домой, где аромат знакомый Прелестной, тонкой, лебединой шеи, И теплых рук легчайшее волненье, Убеждены, что смерть простая глупость. Но игры со стихией не проходят Для смертных так обыденно и просто. И вот уже все красные бутоны Чернее черной сажи оказались Лишь белый, тот, что был похож на саван, Сродни смертельной вечности холодной, Лишь он остался цел. И сохранилась В нем искорка любви и вечной жизни.
|
|
|
|
|
|
|
Приношу Вам свои извинения за то, что не откликнулся на Ваш отзыв последнее время частенько был в разъездах и редко заглядывал в Интернет, и на своей страничке в ╚Переплете╩ не был с июня. Благодарю за высокую оценку рассказа, но самому мне он не очень нравится, поэтому и хотел услышать людские суждения, а их долго не было, пока Вы не высказали свое мнение. Я, к сожалению, отозвался только вчера, там есть и ответ на Ваш вопрос. Я так же жду Ваших новых произведений. С уважением, Алексей
|
Очень рад, что Вы откликнулись, Алексей! Северянину мой привет и моё почтение! На днях загляну на Ваш сайт, поговорим подробнее. А пока могу лишь сказать, что "СеверА" продолжают уничтожать жадные до прибылей олигархи. Я видел их немало на своём веку, и все они были люди без совести, озабоченные лишь сиюминутным. И это очень плохо для страны в целом. С уважением, В. Эйснер.
|
|
Теперь о Вашем рассказе. Я так обрадовалась, что Вы узнали стих. Хотела даже посвятить его Вам, но постеснялась. За указание на ошибки большое спасибо. Сама, когда писала, сомневалась именно в этих случаях, но из глупого упрямства самой себе написала безграмотно.
|
|
Привет норильчанину! Владимир, я очень рад, что ты нашёлся. Спасибо на добром слове. Сразу вспомнились твои блестящие очерки и "альпийские баллады". Почему бы тебе и не выставить что-нито в "Переплёте?" С уважением, В. Э.
|
|
Сертификат соответствия ╧ 36 Награждается Владимир Эйснер(Arminius)(г. Ветцлар, Германия) за переводы сказок. УРА! Владимир Иванович, ПОЗДРАВЛЯЕМ!!! Желаем новых творческих успехов. Спасибо за КИТА!
|
Сёдни - говоля бо-бо, в зыркалах мельтешенье, а в грудях некоторая даже сиплая кочерыжесть. До "китов" ли тута? "Ох, где был я вчера, не пойму, хоть убей! Только помню, что стены с обоями..." Собралси, кстати, в Мск на врученье, тама и покажу, как правильно кита разделывать и с чем яго ядять.
|