Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Проголосуйте
за это произведение

Смонения и споры

Злободневное
06 декабря 2012 года

Сергей Чупин

Государь и государство

Государь и государство

(к 400-летию Дома Романовых)

В защиту конституционной монархии в России

ЕКАТЕРИНБУРГ 2012

ПРОЛОГ

400 - лет Дому Романовых ...

Что означает для нас, жителей 21 века, эта круглая историческая дата?

Вспоминаем: Москва, Кремль, изгнание поляков и самозванцев, Земский Собор 1613 г., начало нового царствования и конец тяжелой Смуте.

Россия свои следующие 300 лет будет неразрывно связана с династией Романовых (вплоть до кровавой развязки 1917 г., а другой развязки, наверное, и быть не могло - иначе, как отступиться от той вечной клятвы, которая была дана своему царю русским народом на Соборе?)

Что означает эта дата для каждого из нас? Это, наверное, зависит от того, как, вообще, относиться к истории. Если история является лишь пустым набором цифр, то она, конечно, ничего не означает. Если же мы понимаем, что наша история - это тот материал, из которого все мы удачно или неудачно вылеплены, что именно этот материал и определяет наш характер (так же, как французская или немецкая история определяет характеры французов и немцев), его особенности и менталитет, тогда мы сможем попытаться оценить себя и наши перспективы.

Тем более что Дом Романовых - это не история частной семьи (да и есть ли такая история у венценосцев?), а, собственно, и есть история России.

300-летний юбилей Дома Романовых отмечался в таких благоприятных для страны условиях (высокий экономический рост, твердый рубль, прекращение антиправительственных выступлений и т.д.), что, казалось бы, ничто не угрожает императорской семье. В то время В.И.Ленин, как известно, проклинал вовсю предателей-меньшевиков и собирался открыть в Америке адвокатскую контору. Многим казалось вполне естественным, что Россия движется от абсолютизма к конституционной монархии по английскому типу, и Николай II был явно не настроен решительно противостоять этому процессу.

Конституционная монархия - это был тот путь, на который Россия уже ступила, и которому не было альтернативы.

Все изменила неудачная война и ряд трагических обстоятельств, в которых оказалась страна накануне 17-го года.

Сбившись с пути, мы долго плутали по гибельным лабиринтам, переходя из одного исторического тупика в другой, все яснее осознавая необходимость возврата на тот путь, с которого мы когда-то сошли. То, к чему мы хотели вернуться, - это наша потерянная Родина и её народ, которым нам уже никогда, к сожалению, не стать.

Сегодня Россия вернулась в дооктябрьскую эпоху. Но Октябрь - это продолжение и следствие февральского заговора против законной власти. Именно он запустил механизм смуты, взаимной ненависти и гражданской войны, именно он создал уникальную возможность для захвата власти хорошо организованной группой политических авантюристов, готовых оправдать любые свои низости и преступления во имя достижения "великой" цели (как удивительно точно это предвидел Ф. М. Достоевский!)

Осудив Октябрь, мы точно так же должны отречься и от Февраля.

Конечно, мы никогда не вернемся в дореволюционную Россию, но мы можем попытаться вернуться на наш исторический путь. Тот истинный путь, который был нам предопределен всем ходом нашей истории, нашими принципами и традициями. И одним из важнейших является институт конституционной монархии.

Насколько далеко мы отошли от монархического принципа?

Разве он весьма своеобразным, но вполне очевидным образом не отразился на всем облике советского государства, в котором сложилась единая властная пирамида во главе с всесильным правителем и совещательной Боярской Думой - Политбюро КПСС? Ни до, ни после 17-го года наше государство, несмотря на красочные декларации, никогда не представляло собой союз свободных граждан (как в Швейцарии), каждый из которых являлся бы реальным источником власти. Напротив, как и Людовик XIV, любой из наших правителей с полной уверенностью мог бы сказать: "Государство - это я!"

И разве мы далеко ушли от той традиции, о которой писал Л. Тихомиров: "Русский по характеру своей души может быть только монархистом или анархистом. Если он почему-нибудь утратил веру в монархию, то делается или политическим индифферентистом или анархистом... Психология руководит нами независимо от нашего понимания, и русского она ведет ни к чему иному, как к монархии, по той причине, что он не способен честно и охотно подчиниться никакой другой власти, кроме единоличной". И далее: "...как прочный строй в России возможна только монархия" (24 -217).

Возможно ли восстановление конституционной монархии в России? Сама постановка этого вопроса на первый взгляд кажется надуманной и неактуальной, а поиск утвердительного ответа на этот вопрос совершенно бесперспективным.

Но так ли это?

Монархический принцип ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Когда мы говорим о перспективах развития экономики и права, то взгляд наш устремляется вдаль - там, впереди, и наша цель, и ответ на задачи, которые перед нами ставит жизнь. Для любой динамично развивающейся цивилизации - это так и есть. Мы движемся (ведь остановка - застой и гибель), мы спешим, и сами подгоняем время, словно оно не условная категория нашего сознания, а вполне реальный скоростной трамвай, на который мы так боимся не успеть. Прошедшее кажется нам навеки уснувшим каменным истуканом, зачем его будить?

Зачастую кажется, что само по себе движение и есть та цель, к которой мы стремимся: " быть в теме", быть не хуже, быть модным и современным - это и есть "быть". Всё по Льву Троцкому (революция - все, цель - ничто!)

Между тем наши предки оставили нам замечательный символ нашего бытия во временной протяженности: двуглавый орел, чей взгляд смотрит не только во все стороны необъятного государства, охраняя его границы, он одинаково направлен и в прошлое, и в будущее.

Да и чем является наше "движение" - бесконечной прямой из классической геометрии? Спиралью? Амплитудой маятника? Бегом по кругу? И что значит - "вперед и назад", "вверх и вниз", "завтра и вчера"?

Возможно, что сейчас мы переживаем совершенно особый момент нашей истории - необходимость определить себя во временной протяженности.

Совсем недавно С. Хандингтон лаконично определил это состояние знаменитым вопросом - кто мы?(30-30) Этот вопрос уже стал вполне актуален в стране (США), в которой не было и в малой степени тех политических и экономических потрясений и катастроф, выпавших на долю России. Этот вопрос стал актуален в силу слишком быстрого размывания традиционных англосаксонских принципов построения государства и в широком смысле права (системы права, его формирования, правового мышления и т.д.), необратимых демографических перемен, которые принесли изменение общественного сознания и ослабление того, что всегда с гордостью именовалось - "система американских ценностей", которая, словно "плавильный тигель" (знаменитое сравнение) переплавляло нескончаемый разноплеменной поток иммигрантов во вполне цельный продукт - американский народ.

Кто мы? Для С. Хантингтона, современного исследователя американского государства, важно, чтобы этот вопрос прозвучал для его соотечественников как тревожный сигнал о том, что Америка остро нуждается в самоидентификации, о том, что размывание традиционных ценностей и культуры, утрата интереса к своей истории (пусть, как мы знаем, и очень мифологизированной) приведет к многократному усилению центробежных тенденций в государстве и в конечном итоге - гибели США, во всяком случае, той модели государственного устройства, которое выстраивалось с середины 17 в. и существует в настоящее время.

Кто мы? Теперь мы начинаем понимать, что без внимательного отношения (и в чем-то возвращения) к прошлому, мы не сможем понять себя - сегодняшних. Мы должны, вероятно, вернуться к той точке (Февраль 17-го) на нашем историческом пути, с которой мы так далеко свернули, превратив страну в поле для воплощения бесконечной череды немыслимых фантазий и трагических экспериментов.

Какое государство мы строим? Что лежит в его основе?

Ответ на этот вопрос не является чисто юридическим, он требует усилий специалистов в области истории, культуры, политологии и религии.

Есть широко обсуждаемое мнение, что понятие государства, как объединения людей в пределах определенной территории, - это понятие 19 века. Для государства 21 века самым важным является принятая обществом национальная идея, которая становится его стержнем. Впрочем, есть мнение и о том, что государство, вообще, является постепенно отживающим элементом истории, и в современном мире появились новые основания для создания устойчивого гражданского объединения: общность культуры, расы и религии (30-30).

Что же становится основой объединения? Пассионарные (по Гумилеву), этнические и культурные (по Шпенглеру) центры?

Мы уже убедились, что полиэтнические государства недолговечны, и в 21 в. сложно представить такое государство, как Австро-Венгрия или Российская империя 19 в.

Попытка создания государства на основе идеологии - СССР, Югославия - провалилась. Так же, как американская идея "плавильного тигля", который создает единую нацию, воодушевленную идеей "американской мечты". Вновь в США, как и накануне гражданской войны, страна раскалывается надвое - англосаксонский север и испано-язычный юг (30-360).

И тогда выходит, что возвращение к своим корням (расе, нации, этнической культуре и религии) - это свидетельство естественного поступательного развития современной мировой цивилизации в соответствии с логикой исторического парадокса?

Процесс возникновения классического национального государства протекал, как известно, вместе с формированием единой нации во главе с монархом и не всегда приводил к созданию устойчивого государства.

В 19 в. (теория) и 20 в. (практика) на смену идее национального государства приходит идеология, претендующая на универсальность, которой становится тесно в узких национальных границах. Она объединяет (и разъединяет) людей в первую очередь по принципу сходства их мировоззрения. Теперь идея мира, основанного на единых и всеобщих (и вместе с тем чисто западных) демократических или коммунистических принципах, а позднее на идее создания общества потребления в мировом масштабе, оттесняет так называемые "национальные ценности".

Казалось бы, история национального государства (и соответствующей системы права) подходит к концу: мир вот-вот был готов объединиться на основе единых демократических ценностей.

С крахом коммунистической системы должен был произойти и окончательный развал системы национальных государств.

Но неожиданно центростремительные силы встретили серьезное и всевозрастающее сопротивление центробежных сил.

Кто может сейчас предсказать будущее ЕЭС, НАТО и ООН?

Почему один за другим лидеры европейских государств заявляют о провале создания гармоничного поликультурного гражданского общества в своих странах?

Возможно, мы повторяем сейчас Россию Александра III. После всех потрясений, которые выпали на время правления его отца, приходит ясное осознание необходимости спокойной и долгой работы на местах, формирования широкого слоя частных собственников, гражданских организаций и вместе с тем необходимости широкой пропаганды консервативной идеологии: патриотизма, порядка, религиозности, ассимиляции многонационального населения Российской империи (то, о чем Д. Медведев говорит как о создании единой российской нации) и т.д. Этот путь продолжил и П.Столыпин. Историческая логика подсказывает нам действовать точно так же.

Возражение либералов о том, что консервативная политика приведет к автаркии, не имеет под собой оснований. Самодостаточность - принцип феодального строя. Экономика требует открытых границ, а с открытием границ любые гражданские ограничения весьма условны.

Итак, откуда начали падать 90 лет тому назад, туда и приходится снова подниматься. И в этом заключается нормальная логика парадокса: чтобы оказаться впереди, нужно вернуться назад. Но разве историей правит какая-то другая логика?

Не менее тысячи лет Россия прожила при феодально-монархическом строе. Статус государей менялся, но не менялся источник власти - монарх. Новгородская республика пала во имя торжества монархического принципа.

Власть могла переходить из рук в руки, но только руки эти были руками монарха или ими становились.

Ни "семибоярщина", ни Верховный Тайный совет времен Анны Иоанновны не смогли сформировать твердую власть, основанную на олигархическом принципе - правлении избранных аристократических родов. И декабристское восстание оказалось громким, но, в сущности, холостым выстрелом в сторону монархического исполина.

В широком русском сознании издавна сложилось убеждение, что власть - это "царское дело", и все русские бунты ставили своей задачей поставить во главе государства не выборные органы власти, а только "доброго царя". Идея народной (мужицкой) республики всегда казалась массам утопичной и "неправильной".

Большевистский бунт и переворот не исключение, он вполне ясно доказал, что было ясно и раньше - то, что к варианту демократического устройства государственной власти массы остались равнодушны.

Главный упрек Николаю II был не в том, что он допустил "кровавое воскресенье", а в том, что он оказался в глазах общества слабым царем. Его нерешительность была непростительна, поэтому и его гибель оставила многих совершенно равнодушными.

Зато на похоронах Сталина народ рыдал, ведь ему казалось, что потеря истинного хозяина земли русской была невосполнимой.

Удивительно, но, несмотря на то, что во многих семьях, где были репрессированы и пострадали близкие, отношение к тирану осталось скорее положительное, чем негативное, так же, впрочем, как и к его "учителю" (как выразился сам вождь) - Иоанну Грозному.

Принцип важнее пролитой крови, а монархическая модель государственного устройства сакральна (не народ выбирает власть, а власть управляет народом, потому что она власть), ее право на власть заложено в ней самой и освящено Богом, священными (в т.ч. коммунистическими) текстами и традицией.

В конце концов, власть, которую мы имеем, есть отражение представления о власти в нашем сознании (Гегель - "государство есть духовная идея, проявляющаяся в форме человеческой воли и её свободы" (4-885). Действительно, мы имеем ту власть, которую мы заслуживаем.

И если современная власть в России авторитарна, закрыта и непрозрачна, если она далека и высокомерна по отношению к собственному народу, то причина ее устойчивого существования кроется не в чем ином, как в устойчивых установках нашего сознания.

Помните, как у Салтыкова - Щедрина в сказке "Медведь на воеводстве" лесные мужики в отсутствии начальства так рассуждают: "Вот ужо приедет майор, засыплет он нам - тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!" Потому как "в отсутствие майора между лесными мужиками такая "вольница" пошла, что никто в ногу маршировать не хотел.

Хоть и понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уже не могли" (21-366).

Вольница 90-х в недавнем прошлом, действительно, превратила страну в дикие джунгли, и Б.Ельцин сделал тот единственный выбор, который ему оставался.

Впрочем, догадывался ли Салтыков - Щедрин, чем может закончиться "лесная вольница" для России, не случись вовремя приехать "майору"? Скорее всего, бывший рязанский и тверской вице-губернатор, хорошо знакомый с положением дел в стране, не строил никаких иллюзий на этот счет.

Можно долго дискутировать на тему, что такое монархия, диктатура и автократия, и какие непреодолимые различия имеют эти формы власти. Но нельзя отрицать очевидный факт - все они построены на одном принципе - фактическом единовластии.

Этот принцип устойчив только благодаря нашему менталитету и будет устойчив, пока не изменятся установки нашего сознания.

Протест против власти в России редко носил в себе вызов самому принципу единовластия, а скорее принимал характер бунта против конкретного властителя. При этом его способность справиться с бунтом оценивалась как экзамен на профпригодность. Сам факт удержания и обладания властью для массового сознания - уже достаточное оправдание права на власть.

Может ли власть в России стать демократической и открытой?

Если отбросить все теории о единственном и неповторимом русском пути развития, то, конечно, может. Но не раньше, чем изменится сознание. А для того, чтобы изменилось сознание, нужны соответствующие условия (объективные предпосылки). Все же согласимся с классиками в том, что бытие определяет сознание.

Эти необходимые предпосылки хорошо известны: неукоснительное соблюдение прав личности на частную собственность, свобода открытого выражения своего мнения через СМИ, реальное народное представительство, открытость и выборность власти, защита жизни и достоинства от любых неправомерных посягательств. Создание этих условий во многом зависит от действующей власти.

Мы вновь и вновь идем по замкнутому кругу и вполне понимаем, что решение этого вопроса имеет лишь отдаленную перспективу.

Это хорошо осознавал П.Милюков, глава партии кадетов, когда он пытался направить её на сотрудничество с властями, вопреки левому крылу своей партии и бесконечно фрондирующей царскому режиму русской интеллигенции. Он писал о том, что "...российская специфика состоит в сочетании сильного государства и аморфного гражданского общества. С одной стороны, в этом таится конфликтный потенциал, но с другой - здесь находится и механизм выхода из кризиса. Отсюда вытекает и главная практическая установка политиков-либералов: поскольку государственная власть консервативна и не готова к проведению реформ, то либеральная партия должна воздействовать на власть, добиваться ее трансформации, (и) отвергая путь насильственного захвата власти, ...способствовать переходу к конституционной монархии" (2-1).

Мы должны признать, что идея единовластия (как и монархический принцип) - это исконная и стержневая русская идея, которая, благодаря нашему менталитету, определяет реальный характер власти в России. Поэтому идея монархии не является для нас чем-то чуждым или давно забытым. Скорее чуждой (и давно забытой - как новгородская республика) является идея демократии.

Кратковременные проблески демократических веяний лишь более четко освещают тот путь исторического развития, по которому мы шли и идем.

Это наш путь и наша судьба.

Дискуссия в ходе недавнего телевизионного проекта "Имя России" в достаточной мере показала, в какой степени для сознания русского обывателя имеет идеал "доброго и сильного" правителя.

И совсем не случайно, что симпатии большинства телезрителей разделялись между монархами и их палачами (большевистскими лидерами).

А, в самом деле, так ли далеки они друг от друга?

Если отбросить публичную риторику с обеих сторон, то оказывается, что сейчас монархисты и большевики представляют собой чуть ли не единственные партии, которые строят свою программу исходя из исторической практики и формулируют долгосрочную стратегию развития государства, и эти пути близки (правда, не забудем, что нынешние коммунисты строят свою программу на основе платформы патриотической сталинской, а не интернациональной ленинской ВКБ). Русские коммунисты оказались весьма далеки от марксистской интернациональной утопии. Но могло ли быть иначе? (Помните, как в "Братьях Карамазовых" Великий Инквизитор объяснял Христу недопустимость и опасность его появления среди христиан).

И это сознание (как и сейчас), оставшись равнодушным к малопонятным демократическим ценностям, требовало сильной власти (эта тавтология отражает наше почти языческое и полумистическое восприятие верховной власти), сильного государства (потерянная империя и сейчас еще жива в широком сознании) и, конечно, сильного правителя.

Мы вновь идем по одному и тому же пути, по одному и тому же кругу, и дано ли нам иное?

Итак, монархический принцип (или шире - принцип единовластия) является исконным и стержневым. Но монархическая идея является еще и вполне реальной, практической или "законченной" идеей.

Для России это очень важно, ведь сколько у нас прекрасных идей, мыслей и дел брошено и не закончено, и уже никогда не будет завершено.

Вспомним опять Ф.Достоевского: "Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! ...хоть что-нибудь, наконец, построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из-за которого вот уже двести лет все ничего не выходит". И, продолжая (о дворянском обществе): "По крайней мере, тут все, что было у нас, хотя сколько-нибудь завершенного" (из романа "Подросток"). Автор говорит о дворянских традициях долга и чести, без которых невозможно представить себе идею служения своему государству и государю.

Известный русский правовед Б.Чичерин рассматривал конституционную монархию, подобно Гегелю, как высшую форму развития государства, где "монархия представляет - начало власти, народ или его представители - начало свободы, аристократическое собрание - постоянство закона, и все эти элементы, входя в общую организацию, должны действовать согласно для достижения общей цели" (16-540)

В той России, которую мы потеряли, монархия была действительно "законченной" идеей.

Но потеряли ли мы "ту" Россию? И разве "завершена" идея?

Монархический принцип единовластия жив, живо народное сознание, несущее его в себе, и жива Россия. Принцип жив, а монарха нет. Таков наш путь, путь создания мучительных парадоксов и их преодолений.

______________________

А пока нас можно назвать безъязыкой страной. Страной, в которой есть великая литература и ее немой народ. Хотя он вовсе не немой, а безъязыкий - все время хочет что-то сказать, но отчего-то не получается - слов ли не знает, понятия ли неопределенны. Что-то мычит - но что? Одно душевное беспокойство и тревога - так хорошо знакомые всякому русскому человеку.

Все долгие годы до ленинского переворота он томился по "новому слову", которое, казалось, вот-вот будет произнесено и освободит его от немоты. Это слово - свет и истина. И за ценой этого слова он не постоит.

И не постояли...

Октябрь 17-го - тогда многие считали, что "правда" большевиков держится не на пустых лозунгах. Так долго ждали, так хотелось верить!

Ощущение тех лет - в поэме "Двенадцать" А.Блока:

"...И идут без имени святого

Все двенадцать - вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль..."

"Ничего не жаль" за слово, за правду, за перо райской птицы (ведь оно уже почти в руке), которое укажет верный путь.

Тогда большевики и сами не могли поверить в свою победу - она так неожиданно свалилась прямо им на голову. Впрочем, как легко получили, так легко в 91-ом и потеряли.

"Объективные предпосылки"? Да нет, - просто народ отвернулся от мечтателей, и вмиг исчезла их необъяснимая, невероятная удача.

Вот уж действительно - не в силе правда, а в правде - сила.

Да вот только остались мы все тем же безъязыким народом в нашем бесконечном царстве-государстве. Надо назад возвращаться, к тому перекрестку дорог, откуда нас нелегкая так далеко в сторону завела.

Да вот только в одну и ту же реку дважды войти не удастся, и в реку истории тоже.

А была ли, вообще, какая-то русская "история", а не набор случайных фактов и цифр, которые бессистемно учат в современной школе? Есть ли в нашей истории свой неповторимый и различимый путь? В чем его особенности, и с чем он связан? Или, в самом деле, по столбовой дороженьке только и шныряют туда-сюда господа Чичиковы да березовские, окатывая грязью вечных некрасовских горемык-правдолюбцев?

Так была ли у нас история российского государства? Хочется верить, что была. Во всяком случае, она вполне определенно связана с именами наших вождей: великих князей и царей, впрочем, и партийных вождей тоже. Как и всякая история, русская история - это история имен. Но, как и всякая великая история, - это также история идей.

Монархическая идея пронизывает всю историю России и без нее немыслима.

Православие, самодержавие и народность - суть этой идеи.

Сталин это отлично понимал, освобождаясь, как и Иван Грозный, от своих ближних и опасных бояр, объявив большевистский космополитизм безродным и восстановив патриархат.

Мы уже не вернем монархию, но мы должны возродить в том или ином виде монархическую традицию. Возвращая в Россию Дом Романовых в том или ином статусе, мы сами возвращаемся к своему историческому пути, с которого сбились, проплутав долгие и страшные годы. Мы даже не столько возвращаем давнюю традицию, сколько мы возвращаемся к себе, к той точке отсчета, с которой мы вновь начнем наш путь.

Мы и вправду сейчас безъязыкие, растерянные и ожесточенные.

Но у нас есть свой путь, и его надо пройти. Вот только сначала надо на него вернуться, а иначе: "...на что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?" (Библия, Книга Иова)

Идея конституционной монархии.

Что лежит в основе этой идеи? И правы ли те, кто находит основу её зарождения в вечном стремлении аристократии ограничить власть "первого среди равных"? Является ли прообразом конституционной монархии государственное устройство Древней Спарты или Великого Новгорода?

Одно можно сказать определенно: фактическое появление конституционных монархий связано с появлением из довольно аморфных и разобщенных между собой народных масс сплоченной единой идеей нации.

Как известно, только в начале 19 вв. в Европе стали формироваться так называемые национальные государства. В их основе уже было не монархическое начало, а формирующееся национальное самосознание. Государство с определенного момента перестало быть вотчиной и делом одного лишь государя.

История Франции особенно наглядно это продемонстрировала - кредо Людовика XIV "государство - это я" в ходе Французской революции становилось внутренним убеждением миллионов французских граждан.

Формирование из народа нации и национального государства происходило одновременно и стремительно. События французской истории подтолкнули европейские государства к их перерождению в национальные государства.

Действующим государям оставалось либо стать во главе национального движения, либо уйти с исторической сцены. Судьба государства и государя стала напрямую зависеть от "мнения народного" и того пути, который определила для себя нация.

В той или иной степени таковы викторианская Англия, кайзеровская Германия, Франция времен Наполеона III.

Считается, что, вследствие неудачного восстания декабристов в 1825 г. и прихода к власти Николая I, в стране было приостановлено общественное движение, Россия стала "жандармом Европы".

Но так ли это? В России в ответ на общеевропейскую тенденцию формирования наций и на их основе национальных государств именно в это время рождается знаменитая формула "самодержавие, православие, народность", надолго определившая дальнейшее развитие русской государственности и предохраняющая от революционных потрясений вплоть до начала 20 в. Монарх во главе национально самоопределяющегося народа становится центральной фигурой, символом этого движения. Так происходит в государствах Европы, то же самое происходит и в России.

Теперь монарх определяет судьбу государства и народа (и свою судьбу), исходя из того, в какой степени он является лидером национального движения. И, как всякий лидер нации, он принимает на себя все опасности, связанные со своим положением. Судьба Вильгельма II, стремящегося всеми силами стать таким лидером, и судьба Николая II, который отчетливо понимал всю "фальшь" этой "чужой" игры, оказалась одной и той же.

В начале 20 в. уже вполне самоопределившиеся нации Европы на полных парах несутся к катастрофе 14 года, и их выбор не вольны изменить их государи.

Рождение нации означает появление главной фигуры в новейшей истории и политике, неизбежное ограничение власти монарха и, следовательно, коренное изменение в структуре государственной власти.

Так рождается конституционная монархия.

Кто является (по сути) носителем государственного суверенитета, кто, в конечном итоге, становится носителем государственной воли? - Народ, который перерождается в нацию. Монарх медленно, но неотвратимо теряет реальную политическую власть.

Так аристократическая идея ограничения власти государя получает свое подтверждение в стремительно зарождающейся нации.

Монархические правители Франции (1870), России (1917), Австрии (1918), Германии (1918), Испании (1931) и т.д. заплатили своим троном, а подчас и жизнью, став вольно или невольно заложниками своего положения национального лидера, символа нации.

Другие монархи сохранили свой трон, лишившись реальной политической власти и роли национального лидера. В Швеции, Норвегии, Дании и т.д. установился режим конституционной монархии.

Этим же путем шла и дореволюционная Россия. Получив от царя дарованные им "свободы", Россия, казалось бы, твердо встала на путь окончательного превращения государства в конституционную монархию. Тем не менее, этот путь был искусственно прерван трагическими событиями 1 Мировой войны и двумя государственными переворотами 1917 года.

Когда же возникает идея ограничения монархической власти в России?

Во времена средневековья русские князья пытались ограничить верховную власть, то же самое происходило и в других странах Европы.

Чего стоит формула, по которой феодальная знать возводила на престол арагонских королей: " Мы, которые стоим столько же, сколько и Вы, и которые можем больше, чем можете Вы, мы назначаем Вас нашим королем и сеньором, при том условии, что Вы будете соблюдать наши привилегии. А если нет, - нет!" (23-33).

Подобных же мыслей и образа действий, как известно, придерживались и наши удельные князья. Во всех этих случаях речь идет о попытках знати ограничить власть монарха в свою пользу. Они были исторически обречены на неудачу и никак не затрагивали широких слоев населения (или только в худшую сторону).

Когда же возникает идея конституционной монархии в самодержавной России?

И.Солоневич считал, что власть московских самодержцев, вообще, всегда подчинялась некоей "неписаной" конституции. Во всяком случае, в вопросах вероисповедания и престолонаследия монарх никогда не был свободен в своем выборе (немецкая правило - "каков князь, такова и вера", в России было невозможно). Автор приводит в поддержку мнение известного историка В.Ключевского: "Московский царь имел власть над людьми, но не имел власти над учреждениями" (23-45).

Тем не менее, первой попыткой законодательного ограничения власти монарха и изменения политического устройства государства, возможно, надо считать реформы Адашева и Сильвестра во времена правления И. Грозного, которые были направлены на создание сословно-представительной монархии. С этим согласен митрополит Иоанн: "Царю, в случае успеха боярских замыслов, оставалась лишь "честь председания". Русская история чуть было не свернула в накатанную западноевропейскую колею, в которой монарх выполнял роль балансира между противоречивыми интересами различных социальных групп" (8-96).

Таким "боярским" царем мог стать В. Шуйский. Вступая на престол, он поклялся ограничить свою власть в пользу боярской думы. Этот замысел был обречен на неудачу, т.к. период феодальной вольницы страна уже давно прошла.

Столетием спустя Верховный Тайный совет вынудил будущую императрицу Анну Иоанновну подписать при вступлении на трон манифест, в соответствии с которым она ограничила свою власть в пользу "верховников", правда, не надолго.

Наконец, с твердо сформулированным требованием отмены самодержавной власти царя и проектом нового конституционного строя выступили "декабристы".

Все эти попытки, тем не менее, потерпели поражение. Все они носили характер придворного переворота, и, как совершенно верно подметил В. Ленин, были "...страшно далеки от народа".

Заметим, народа, который не сформировался в нацию.

Но вот в конце 18-го и 1-ой половине 19-го века в Европе формируется новая сила, которая властно требует изменения политического устройства общества и государства.

Рождается нация и национальное государство, в котором народ - суверен готов подчиниться только одному верховному правителю - Его Величеству Закону. Ему обязаны подчиниться все без исключения граждане, включая и действующего монарха. Одним из идеологов такого государства становится Гегель. Его взгляды на формирование конституционной монархии нам интересны, прежде всего, потому, что история русского конституциализма во многом повторяет его немецкий вариант и последователями Гегеля можно назвать самых авторитетных русских правоведов.

Так, Нерсесьянц пишет: "Как высшую форму развития идеи государства Чичерин, подобно Гегелю, трактует конституционную монархию. Такую монархию Чичерин рассматривает как смешанную форму правления, где "монархия представляет начало власти, народ или его представители - начало свободы, аристократическое собрание - постоянство закона, и все эти элементы, входя в общую организацию, должны действовать согласно для достижения общей цели" (16-540).

П. Вайль так характеризует суть понимания Гегелем идеи разделения властей: "Законодательная власть выражает момент самосознания конкретного народного духа и формулирует законы, раскрывающие его глубинную сущность, правительственная власть на основании этих законов способствует согласованию особенных гражданско-правовых сфер деятельности в целостность, и княжеская власть объективирует волю целого в определенном решении" (4-261).

В "Философии права" Гегель пишет о том, что "знание того...чего хочет в себе и для себя сущая воля, разум, есть плод глубокого познания и проникновения, которое именно и не есть дело народа". Впрочем, по мнению П. Вайля, в этом вовсе не выражен снобизм философа, а только понимание того, что истина достигается в единстве внутренней и внешней рефлексии, через сложное взаимодействие правительственной и законодательной власти на всех ступенях социального организма. "При этом правительственная власть осуществляет опосредование от монарха к народу, а законодательная - в обратном направлении. Кроме того, он (монарх) стоит над схваткой, наследственность избавляет его от участия в борьбе клик" (4-263).

При совершенной организации государства и общества "...все дело только в наличии вершины формального решения; монарх должен быть лишь человеком, который говорит "да" и ставит точку над .i., ибо вершина должна быть такова, чтобы особенность характера (монарха) не имела значения". Власть монарха "... не следует понимать как независимую от остальных, а еще меньше как ...противоположную остальным, относящуюся к ним с недоверием, борющуюся с ними за влияние"

По сути, Гегель определил путь переформатирования самодержавного государства в конституционную монархию, при которой роль самого государства становится почти божественной: "Государство есть разумная, объективно себя сознающая и для себя сущая свобода. Государство есть действительность нравственной идеи... явная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает" (4-264).

Б. Рассел комментирует его взгляды следующим образом: "Интерес каждого государства есть его собственный наивысший закон, поэтому не существует контраста морали и политики, потому что государства не подчинены обыкновенным моральным законам" (20-888).

Гегель точно почувствовал суть исторических перемен: народ превратился в нацию, которая формирует национальное государство. В этом государстве роль монарха ограничивается той функцией, которое ему определяет государство. Даже в том случае, если монарх возьмет на себя роль национального лидера со всеми вытекающими отсюда рисками, он уже никогда не сможет вернуть свою прежнюю роль суверена.

Все эти мысли были живо подхвачены русскими западниками. Но любопытно то, что эти же мысли, пусть и другими словами, повторили славянофилы. Э. Попов пишет о взглядах Хомякова: "Иными словами: власть легитимна до тех пор, пока признает высшую ценность нации. В концепции славянофила народ-суверен наделяет властью монарха, который является персонифицированным выразителем духа народного. Этот вывод Хомякова вполне логичен: отвергая представление о божественном происхождении царской власти, он...вывел ее генеалогию из факта народного избрания" (19-48).

Естественно, что "истинные" монархисты в штыки встретили эти новые идеи, для них источник власти монарха имеет по-прежнему божественное происхождение.

В какой-то мере эти споры докатились и до наших дней. Некоторые представители монархических организаций и даже отдельные представители семьи Романовых считают, что царь должен получить власть из рук народа путем созыва Всероссийского Собора или референдума.

Другие, в соответствии с законом о престолонаследии Павла I и Божьей волей, считают, что народ не вправе наделять или не наделять монарха властью. Законным блюстителем трона и наследником русских императоров ими признается Глава Российского Императорского Дома Е.И.В. Государыня Великая Княгиня Мария Владимировна.

Дату рождения конституционной монархии в России принято связывать с событиями 1905 года, манифестом царя, созывом I Государственной думы и её последующей парламентской деятельностью.

Но чтобы быть точным, все же надо признать, что частично идея конституционной монархии нашла свой отзвук в государственном строительстве в течение всего 19 века, начиная с царствования Александра I. Разве его внутренним убеждениям не соответствовали слова из несостоявшейся французской конституции 1791 года о том, что "...во Франции нет власти, стоящей над законом, и что король царствует лишь в силу закона, и лишь именем закона он может требовать повиновения" (26-367).

Дореволюционная Государственная Дума, как представительная народная власть, получив в руки власть законодательную и широкие возможности влиять на состав правительства и его решения, умудрилась выпустить из рук тот исторический шанс, который, казалось бы, неминуемо превращал российское государство в законченную конституционную монархию. Сразу после окончания первой мировой войны требование Думы об "ответственном" перед нею правительстве было бы, несомненно, выполнено. Конституционная монархия, стала бы, наконец, тем фактом нашей действительности, который, по выражению Ф. Достоевского, можно было назвать "завершенной идеей".

Конституционная монархия в России в наши дни могла бы, вероятно, играть ту же роль, которую выполняют конституционные монархии в других странах: стать символом объединения нации, сохранения её традиций, а в случае обострения социальных и иных конфликтов тем резервным средством, тем авторитетным и независимым мнением, которое могло бы остудить страсти и найти необходимый компромисс.

"Я верю, что идея исторической православной легитимной наследственной монархии полезна нашей Родине даже при республиканском строе, как некая постоянно существующая духовно-нравственная альтернатива, не позволяющая полностью разорвать связь времен" (из интервью с Главой Российского Императорского Дома Марией Владимировной газете "Московские новости" 30.11.2011 г.)

Аргументы "за"

Идея конституционной монархии останется абстрактной конструкцией, изложенной на бумаге, до тех пор, пока не будут приведены убедительные аргументы в её пользу.

1.Укрепление народной демократии

Начнем с простого вопроса - какое дело демократической России до реставрации в той или иной мере монархического принципа? И разве недостаточно того, что на своем трудном пути в России демократию итак неотступно преследует тень авторитаризма? В стране, где стихийные демократические взгляды уличной толпы так легко поддаются обаянию "сильной" личности.

Но кто в современной России может возвысить свой голос против самовластительных претензий и быть услышанным? Народ, - но демократические убеждения основной массы народа слишком слабы, и только время сделает их другими (а между тем, именно внутренне свободное "непоротое поколение" дворян создало не только, по выражению Герцена, декабристов, но и русское общество и литературу). Тогда СМИ? Литература? Олигархи?... Список невелик.

И все же авторитетный и независимый от политической власти голос в России есть. Это голос церкви. И такой же голос мог бы иметь конституционный монарх.

Переимчивый глас народа в России всегда был чуток к их мнению. К тому же конституционный монарх - это и дополнительная возможность "мягкого" разрешения серьезных конфликтов во власти, в обществе и в государстве в целом.

В конце концов, доверие к монарху у простого народа рождается хотя бы потому, что они оба лишены элитой реальной власти - и в этом они, безусловно, близки друг к другу. Согласно опросам (например, дискуссия в интернет-журнале "Русский переплет" 2003 г.) довольно значительная часть в политическом отношении активного населения поддерживает идею реставрации монархии. И это значит, что демократическая система власти, исходя из своего основного принципа - принципа плюрализма мнений, должна "потесниться", чтобы дать пусть и ограниченное строгими конституционными рамками, но законное место для представителей монархических взглядов.

В противном случае демократия, отказываясь услышать требование значительной части населения, противоречит тому принципу, на котором основано её право на власть и оказывается неубедительной и зачастую бессильной в её вечном споре с новыми "цезарями" и "наполеонами".

В нашем определении демократии, конечно, надо сделать небольшое уточнение - речь идет о реальной демократии, т.е. той демократии, которая готова считаться с народным мнением и учитывать его в проведении реальной политики. Та демократия, которая, обслуживая крупный капитал, ловко манипулирует и "затирает" народное мнение, может носить любое название: либеральная, прогрессивная, развивающаяся и даже народная, но разве это меняет её суть? Такая демократия на самом деле построена на скрытой узурпации власти небольшой группой влиятельных бизнесменов и политиков, которые, естественно, не готовы делиться властью ни с народом, ни с конституционным монархом, ни с кем бы то ни было. Как и любая "перехваченная" власть, она имеет слишком слабое основание, чтобы решиться открыть дорогу широкому и прямому изъявлению мнения народных масс.

Поэтому процесс возвращения монархии в том или ином статусе будет успешным только в том случае, когда он опирается на широкое народное движение. В этом случае и процесс переговоров с властями будет намного эффективнее, а возвращение Дома Романовых даже в самом ограниченном виде - скажем, предоставлении, как и православной церкви, особого статуса, станет победой народной демократии в современной России. Возможно, что этот путь когда-то приведет к той форме государственного устройства, о которой мечтал И. Солоневич, - народной монархии.

2. Укрепление государства

Следующим аргументом в пользу восстановления конституционной монархии является то влияние, которое она способна оказать на процесс укрепления государства.

Ведь, во-первых, монарх - символ централизованного государства, враг регионального суверенитета (именно поэтому национальные и вообще региональные элиты, скорее всего, будут противниками реставрации).

Между тем, царь необходим для объединения многочисленных народностей РФ, готовых разбрестись по своим отдельным национальным и религиозным квартирам, для многочисленных толп мигрантов, прибывающих в нашу страну, которые должны понять, что они становятся гражданами России.

Во-вторых, монарх станет символом усиления именно светской власти в эпоху стремительного ренессанса религиозного влияния на политическую власть. При этом кровная связь русских царей с православием никогда не являлась даже в эпоху абсолютизма препятствием для терпимого отношения светской власти к остальным конфессиям. Напротив, перед царем оказывались одинаково равны и народы, и их религии (невольно вспоминаешь известные со школы строки из "Памятника" Пушкина).

Любопытен ответ Николая I иностранному аристократу, упрекавшему императора в ограничении национальностей в России: "Посмотрите же, кто вокруг меня", - и царь начал перечислять фамилии представителей высшего света, составляющих его свиту, при этом едва ли набралась и половина русских фамилий.

Но почему на протяжении столетий русские цари так спокойно относились к той проблеме, которая так остро обозначилась в последнее время и в России, и на Западе - проблеме "размывания" коренного населения и притока большого количества мигрантов, весьма разнородных в национальном, культурном и религиозном отношении?

Современная демократия до последнего времени считала, что общая приверженность населения либеральным принципам (культурная ассимиляция)- это тот стержень, который объединит разнородную массу населения в той или иной благополучной западной стране.

Русские монархи считали иначе. Основой их уверенности в прочности многонационального государства являлся патриотизм его граждан. Именно ослабление этого чувства в пользу усиления интернациональных (в том числе и либеральных) идей стало одной из причин февральской катастрофы 1917 г.

Вся мощь США (современного многоязыкого Вавилона) держится на патриотическом чувстве его граждан, а их единство - на англосаксонской культурной традиции. Воспитанию молодого поколения именно в этом ключе придается колоссальное значение.

В нынешней интернациональной Великобритании символом её единства и традиций является королевская семья. И что станет с этой страной, если исчезнет монархия, которая и существует только потому, что является залогом единства государства и прочности его традиций? Судьба английской монархии держится на её авторитете, но при этом оказывается, что её положение не менее устойчиво, чем в то время, когда она держалась на штыках верных гвардейцев.

Реставрация станет символом возрождения патриотизма в обществе, а значит, во многом будет способствовать завершению весьма противоречивого и болезненного процесса самоопределения нашего народа в современных границах РФ. Если процесс самоопределения нации не произойдет, то мы получим весьма разнородное и хрупкое государственное образование, которое не будет иметь никакой исторической перспективы кроме скорого и полного разрушения от любого случайного толчка.

Между тем тот процесс национального самоопределения, которому будет способствовать возрождение монархической традиции, никогда не превратится в процесс национального огораживания. Напротив, возвращение Романовых только укрепит связи с Европой в силу династических и культурных связей (вспомним пушкинское выражение, что правительство - наш единственный европеец). А ведь сейчас, как никогда раньше, Россия после долгих лет вражды с Западом и зачастую предвзятого и подозрительного отношения друг к другу, нуждается в авторитетном и искреннем представителе своих национальных интересов в Европе.

И кто, кроме Романовых, лучше выполнит эту миссию?

3. Укрепление религии и морали.

"Монархическому правосознанию, - отмечал И.А.Ильин, - сквозь все известные нам исторические века присуща склонность воспринимать и созерцать государственную власть как начало священное, религиозно освящаемое и придающее монарху особый, высший, религиозно осмысливаемый ранг; тогда как для республиканского правосознания характерно вполне земное, утилитарно-рассудочное восприятие и трактование государственной власти" (7/5-56).

В особенности же это характерно для православного царя: он правит, исполняя Богом данную миссию. О том же писал генерал Дитерихс: "В основах учения Христа лежат основные принципы российской государственной власти и начала идеологии исторического национально-религиозного самодержавного монархизма" (5-3).

Современный исследователь консервативной (в том числе монархической идеологии) - доктор философских наук Э.А. Попов не случайно подчеркивает, что "...монархия всегда означает восприятие самим монархом и народом миссии царской (императорской) власти как религиозного служения" (19-76). Именно поэтому убежденные монархисты чаще всего являются глубоко верующими людьми, именно поэтому идея служения, которой была проникнута вся идеология православного государства, требовала от каждого русского человека исполнения своего долга: царь отвечал перед Богом, дворянин с молодости находился на обязательной государевой службе, крестьянин кормил служивое сословие.

Православие (с его идеалом служения Христу) стало стержнем царской власти и её опорой.

"Начиная с московской эпохи, само христианство утратило присущее ему универсальное значение и превратилось в религиозный атрибут русской народности, так, естественно, и церковь перестала быть самостоятельной социальной группой, слилась в одно нераздельное целое с национальным государством, усвоила себе вполне его политическую задачу и историческое назначение" (22-200). Именно церковь принесла на Русь "... идею великого князя как Богом поставленного владыки, ...идею государства, с устранением варяжской идеи земли с народом, которую княжеский род может дробить без конца, как удельную свою собственность. Церковь утвердила единство народного самосознания, связав народ единством веры". (22-202).

Те же мысли у отцов церкви: "Святая православная вера связала русских в народное единство, подчиненное единой воле Помазанника Божия" (патриарх Никон). О самодержавии как принципе правления, предполагающем религиозно осознанное отношение к власти как к церковному служению и послушанию, говорит и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн.

Итак, именно в кровной связи монарха с церковью и его отношении к власти как религиозному служению содержится главное отличие православного царя от любого другого верховного правителя.

Современной церкви в её очень непростой миссии по воцерковлению народа приходится считаться с республиканской властью (по сути атеистической в своем основании). Тем не менее, церкви очень близка идея монархии, как идея служения своему Богу и своему народу. Она отвечает и тому нравственно-религиозному народному идеалу святой Руси, которая далека от сегодняшней политической конъюнктуры. Долг служения Богу и царю веками сливался в сознании православного верующего в единое целое.

Иоанн прямо пишет: "Долг служения Богу есть одновременно и долг служения царю. Преступление против государства и государя признаётся в ней (соборной клятве на верность Михаилу Романову - С.Ч.) равно преступлением церковным" (8- 43).

Интересен ответ греческого митрополита Паисия Лигарида патриарху Никону, который в известный момент решил возвысить свою власть, "ставя её вне и выше государства и народа" (21-203) и отступая от им же прославляемой византийской идеи "симфонии властей": "Две головы римского орла на государственном гербе, перешедшем из Царьграда в Москву, знаменуют две верховные власти, в равной мере и безраздельно принадлежащие самодержцу, а именно: власть над государством и власть над церковью, управление делами мирскими и делами духовными, откуда явствует, что православный царь один и сам по себе обладает полнотой всякой власти на земле и что над ним нет никого, кроме Бога" (22-204).

В то время как православие воспитывало в народе ощущение его единства с церковью и властью (впоследствии выраженное в знаменитой формуле - "Православие, самодержавие и народность"), в западном христианстве возобладало иное направление - на независимость католической церкви в лице папы, которая претендовала как на духовную, так и на светскую власть (в качестве единственного наместника Христа на земле). Это неизменно приводило к недоверию и непрерывным раздорам между светскими и церковными князьями, религиозным войнам, невиданном усилении инквизиции и гибели тысяч и тысяч людей. "В фаустовской культуре та же борьба двух в равной степени могущественных символов ведется в близких по духу формах,...так что мир между государством и церковью мыслится лишь как временное перемирие" (32/т.2-372) Именно поэтому западная церковь не стала и не могла стать в той же мере, как православие в России, союзницей и опорой для светской власти.

В ходе жестокой борьбы с клерикализмом рождается та форма власти, которая своим источником полагает не религиозное начало, а мирское. Так возникает республиканское правосознание и разрушается монархическое, которому "...принадлежит идея о том, что царь есть особа священная, особливо связанная с Богом, и что именно это свойство его является источником его чрезвычайных полномочий" (7/4-70).

Возможно, что в силу единства государства и церкви в России республиканская идея до сих пор не получила широкого распространения, она не принята широкими массами как свое, выстраданное в жестокой борьбе. Ведь борьбы-то и не было. Напротив, когда патриарх Никон (и это единственный заметный случай в русской истории) поднял знамя православного клерикализма, народ, прежде возносивший своего патриарха, отшатнулся от него. Ведь строительство государства в России веками велось на религиозной основе: власти Отца (царя как живого образа и наместника Христа) и доверия и любви к Нему, которые были освящены церковью и словом патриарха.

В горькую эпоху поражения в Гражданской войне и вынужденной эмиграции генерал Дитерихс был твердо уверен в том, что монархия возродится с возрождения церкви и на основе "поднятия в русском народе основ чистоты и святости законов Христа и его наставлений", так как "...ничто не удержится (в нём), что не со Христом и не от Христа" (5-4).

Возрождение монархического принципа, безусловно, усилит роль церкви в нашем обществе. Религия же дает ту необходимую нравственную основу, без которой человеческое сообщество вряд ли сможет существовать. "Стоило пошатнуться краеугольному камню веры, как всё огромное здание русской государственности обрушилось, похоронив под своими обломками неисчислимые жертвы материалистического обмана" (8-139). И разве не об этом же предупреждал Ф.Достоевский: "Раз Бога нет, значит, всё позволено!"

Как-то, говоря о представителях последнего советского поколения, В. Астафьев назвал их "архаровцами", людьми без души, без Родины, без совести и Бога, давно себя утратившими, пустоцветом, который ничего не способен родить.

"Современные люди не знают, что такое истина,- говорит патриарх Кирилл. - Многие подвергают сомнению, что где-то истина может быть. Вместо истины и правды теперь больше говорят о различных мнениях, которые имеют право на существование. Само понятие истины исторгается из жизни общества. Но церковь как носительница истины призвана свидетельствовать и ближним, и дальним, даже до смерти, что есть истина. Она вручена роду человеческому Самим Богом через его возлюбленного Сына, Господа нашего Иисуса Христа" (11-22). Говоря об истине, патриарх имел в виду, прежде всего, именно её нравственный императив, то, на чем все еще стоит и до последних своих времен будет стоять наш мир.

Н. Михалков заявляет в своем "Манифесте": "Подобно нации и личности, государство базируется не только на материальных (политических и экономических) измерениях, но и несет в себе духовный, нравственный смысл" (15-17). Добавим, что в этом случае государство не может быть совершенно и подчеркнуто независимым от церкви (а именно так заявляет о себе последовательная республиканская власть), оно должно быть тысячью живых уз связано с религией, а это возможно только в том случае, когда в государственном устройстве значимо сохраняется монархический принцип.

Но, говоря о монархии и морали, нельзя не сказать о другой, характерной для них особенности, которая заключается в идее служения и исходит от личности самого монарха, выстраивая всю пирамиду государственной власти сверху донизу.

4. Ранг и идея служения.

Идея служения, а не выгоды - разве не это воспитывалось в поколениях, в особенности "служивых" людей? К таким "служивым" людям в полной мере относил себя и последний русский царь. Известный историк профессор С.Ольденбург, создавший в эмиграции монументальный труд о его царствовании, пишет: "Вера в Бога и свой долг царского служения были основой всех взглядов императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего" (17-40).

Идея служения - идея старинная и святая. Как и всякая идея, она требует своего воплощения в символическом образе (им был призыв - "за царя и отечество").

Именно пошатнувшаяся вера в эту идею и её символ стала основной предпосылкой поражения белой гвардии в Гражданской войне. Эта идея служения своей родине была близка тем царским офицерам, которые ошибочно почувствовали ее в большевиках и вполне сознательно перешли на их сторону. Впрочем, дальнейшая их судьба незавидна - большевики хорошо понимали, что офицеров привлекала не бескрылая коммунистическая мечта о мещанском благополучии в якобы эгалитарном обществе, а возможность служить России и ее армии.

Идея служения естественным образом связана с идеей иерархии, ранга, статуса, сословия. "Неизменно существуют (причем с бесчисленными градациями) определенные круги, способные жить, чувствовать, действовать и умирать во имя народа... Пока народ является нацией, исполняет судьбу нации, в нем имеется меньшинство, которое представляет и осуществляет его историю во имя всех" (32/т.1-182). И далее: "Подлинная и древняя знать приравнивает себя государству и печется обо всех как о собственности. Это входит в ее благороднейшие и глубже всего укоренившиеся в ее сознании обязанности. Она ощущает даже преимущественное право на эту обязанность и рассматривает службу в армии и администрации как подлинное свое призвание" (32/т.1-387).

Конечно, идея ранга в определенной степени противоречит идее прогресса с его призывом к эгалитарности во всех сферах человеческой деятельности. Но, впрочем, что есть прогресс? По мнению К. Леонтьева, прогресс, борющийся против сословий, цехов и т.п., есть не что иное, как процесс разложения и гибельного упрощения: "...эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития". Заявляя, что "форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающей материи разбегаться", он подразумевает под формой закон неизбежного и необходимого неравенства, освященного самой природой. "Разрывая узы этого естественного деспотизма, явление гибнет" (12-238). И, заглядывая в будущее, спрашивает: "Россия же, вполне бессословная, не станет ли скорее, чем мы обыкновенно думаем, во главе того общереволюционного движения, которое неуклонно стремится разрушить когда-то столь великие культурно-государственные здания Запада?" (12-165).

Как известно, задолго до катастрофы 1917 г. и всех последующих бедствий К. Леонтьев предвидел в самой тенденции идейного развития русского общества ростки его гибели и не верил в реальную возможность изменить ход истории, возможно, лишь в его замедление. В победе эгалитарной идеи, которая захватывала все большие круги русского общества, он видит конец всякому развитию и разрушение культуры и неслучайно приводит слова Тьера о Наполеоне, когда великий реформатор Европы жаловался на то, что эгалитарная почва Франции - песок, на котором ничего прочного построить невозможно. (12-167).

К. Леонтьев настойчиво призывает к осмыслению огромной важности идеи сословности и ранга не только как об условии возвращения патриотической идеи служения, но более того и как об условии возвращения к истинной культуре и вообще условии выживаемости любого государства. О том же и почти теми же словами говорит Шпенглер: "Вся протекающая история большого стиля происходила в биографиях высших культур лишь постольку, поскольку сами эти культуры имеют свой творческий центр в сословиях" (32/т.2-346).

"В природе нет равенства, - заявляет Иоанн, - она бесконечно разнообразна и строго иерархична; нет и абсолютной свободы, ограниченной взаимозависимостью и закономерной упорядоченностью явлений; нет бессодержательного братства - ибо нравственное чувство человека всегда избирательно" (8-192).

О сословной организации общества и её связи с патриотической идеей служения говорили и Платон (в его идеальном государстве жрецы и войны занимают более высокое положение в иерархии), и Вл. Соловьев - он во главе нового культурно-государственного строя в России и выше всех сословий ставил "духовную иерархию", которая должна была бы исполнить свое высшее предназначение.

Любопытно, что Гегель, создавая свою модель конституционной монархии, предполагал верхнюю палату парламента формировать по принципу наследственности (земельная знать), а нижнюю палату (собственно палату депутатов) - исходя из принципа выделения депутатов из сословий ("по корпорациям, общинам, товариществам и т.д.") (4-453). При этом создается то необходимое равновесие, при котором "государство обретает действительность в патриотическом чувстве своих граждан так же, как гражданин обретает свободу, признавая в государстве конкретную свободу (на выбор) осознанных и разумных целей" (4-81).

Но готовы ли мы вновь вернуться под власть принципа сословия и ранга, и соответствует ли это демократической природе самого человека?

Но прежде надо задать другой вопрос - в чем истинная природа человека? Прислушаемся к Карлейлю: "Никакая разъеденная скептицизмом логика, никакая всеобщая пошлость, неискренность, черствость какого бы то ни было времени с его веяниями не могут разрушить той благородной прирожденной преданности, того почитания, какое присуще человеку...В груди человека нет чувства более благородного, чем это удивление перед тем, кто выше него... Почитание героя, удивление, исходящее из самого сердца и повергающее человека ниц, горячая, беспредельная покорность перед идеально-благородным, богоподобным человеком, - не таково ли именно зерно самого христианства?"(10-17). И, наконец: "Великие души всегда лояльно-покорны, почтительны к стоящим выше их. Только ничтожные, низкие души поступают иначе" (10-182).

О том, что идею служения, так же как и идею необходимости ранга, способны оценить и сознательно принять только благородные души, говорили еще с древнейших времен. Вряд ли эта мысль требует дополнительных аргументов, она давно стала одной из вечных тем человеческого бытия, отступая и вновь появляясь в "ответственные" моменты истории.

"Люди от природы и в духе - не равны друг другу, и уравнять их никогда не удастся, - утверждает И.Ильин.- Этому противостоит известный республиканский предрассудок, согласно которому люди родятся равными и от природы равноценными и равноправными существами. Напротив...люди и перед лицом Божиим, и от природы разнокачественны, разноценны и потому, естественно, должны быть не равны в своих правах" (7/5-25).

Это утверждение характерно для консервативного сознания вообще и монархического, в частности. Говоря о нем, Ильин пишет: "Характерное и устойчивое отличие монархического правосознания - это культура ранга в человеческих отношениях и в государственном строительстве..., (оно) склонно культивировать ранг в ущерб равенству, а республиканское склонно культивировать равенство в ущерб рангу" (7/5-28).

Само положение монарха в обществе предполагает не только его особый статус, но и вызывает в нашей памяти строгую иерархическую лестницу, ведущую к его трону. Вспоминаем картинку из школьного

учебника: внизу толпится многочисленный работный люд, а вверху за привилегии и милость монарха бьются "лучшие" люди.

Казалось бы, последние столетия сломали эту лестницу, троны зашатались и рухнули под натиском огромных толп, стремящихся к равным для всех возможностям распределения национального пирога.

- Кто не работает, тот не ест!

- Долой сословия и привилегии!

- Liberté, Égalité, Fraternité!

Но слова остались словами, а неравенство осталось вечным проклятием человеческого рода. Новая знать не искала милостей короля, она искала все новые и новые возможности для увеличения своего финансового капитала. Как и в дохристианскую эпоху, человечество вернулось к поклонению золотому тельцу. Новая религия, которую собой олицетворяло протестантство, стала идеологией нового времени, она сформировала новое мировоззрение.

Личный материальный успех, вообще, успешность стала важнее спасения души (впрочем, кого Бог любит, того он особо и отмечает!)

Разбогатевшим лавочникам показалось, что они уже договорились с Богом, и теперь совесть и мораль у них в кармане.

Следующим шагом нужно было сломать старую сословную систему, которая стояла на пути к власти и быстрому обогащению. Воспользовавшись призывом к установлению всеобщего равенства, буржуазия на спинах простого народа ворвалась во дворцы ненавистных аристократов. С тех пор толпу потчуют все одной и той же басней о равных возможностях и о единственно справедливой форме устройства общества - демократии.

Толпа, как известно, весьма склонна, как и в басне Крылова, к самообольщению и пошлому самообману и весьма податлива к нехитрой лжи. Как известно и то, что новая иерархия потеряла прежнюю глубину и разнообразие, оказавшись в сущности состоящей из двух сословий: богатых и бедных.

Что стало в результате гибели старой сословной системы? Возникло ли справедливое эгалитарное общество? Или все быстро закончилось тем, что пассажиры из верхних палуб вынуждены были спуститься в каюты пониже, а самые смышленые и практичные оказались на их месте (какое-то время комично щеголяя приобретенными по случаю баронскими и графскими титулами). Итак, неравенство осталось, а сословия, в которых столетиями вырабатывалась своя цеховая мораль, принципы сословной чести и ответственности перед своим королем, действительно, исчезли.

Идея общества равных возможностей, как и последовательно вслед за ней возникшая идея общества всеобщего потребления, отодвинула как необязательную и даже безнадежно устаревшую идею долга. Идею стержневую, сакральную и жизненно необходимую для общества. "Целый народ, как и отдельный человек, представляет поистине печальное зрелище, когда скептицизм, дилетантизм, неискренность разъедают его существование..., - так писал Карлейль об окружающем его мире, построенном на якобы эгалитарном принципе. - Какое другое проклятие в нашем мире, да и во всяком ином, может сравниться с этой по-своему фатальной губительностью? Сердце перестает биться, глаз перестает видеть. Весь остающийся еще ум перерождается в лисий ум" (10-218).

Между тем, что, кроме чувства долга, является, в конечном счете, залогом существования нашего народа и государства? Во всяком случае, этому нас хорошо научила собственная история. "Князю земли вашей, поучает Златая Цепь 14 века, - покоряйтесь, не речите ему зла в сердце вашем, прямите ему головой и мечем своим и всей мыслью своей, и не возмогут чужие противиться князю вашему; если хорошо служите князю, обогатеет земля ваша и соберете добрый плод" (24-124).

Возрожденная монархия пусть в малой степени, но может повлиять на возрождение сословной идеи, а стало быть, и идеи долга, напрямую с ней связанной, т.к. для монарха, даже в силу традиции ближе восприятие своих поданных не общей безликой массой, а в виде сословий (чинов, рангов и т.д.)

Идея служения и возрождения сословий, казалось бы, спорит с идеей создания гражданского общества в России. Но что такое гражданское общество? Может быть, это лишь некая абстракция? Обязательный параграф в учебнике теории государства и права? И что за диковина заморская - это гражданское общество?

На Западе оно зарождалось в ходе борьбы личности за свои права против государства. Этим наполнена вся юридическая история западноевропейских стран. Протестантские пасторы поддерживали свою паству в ее стремлении к независимости и уважению своих прав со стороны государства. Декларация равенства возможностей и отсутствия сословных привилегий привела к созданию идеи гражданского общества.

В России и церковь, и традиции поддерживали скорее некий этический идеал - идеал добра и истины, идеал единства и соборности, служения "царю и отечеству". Достоевский говорил, что русский человек, даже самый последний, так устроен, что ему важнее всего знать, что истина есть и что божья правда восторжествует, и наступит царство божье на земле. И не так важно, будет ли он сам жив к тому времени или нет - важно, чтобы в его душе была твердая вера в неизбежное торжество добра. Митя Карамазов говорит своему брату: "В тысяче мук - я есмь, в пытке корчусь - но есмь! В столпе сижу, но и я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть. А знать, что есть солнце, - это уже вся жизнь!"

Л. Тихомиров так писал о русских в начале 20 в.: "Современные русские, несомненно, крайне развращены, так что об их "этике" может казаться стыдно и говорить. Но должно вспомнить, что это состояние "греховное", а не возведенное в норму. Русский сбился с пути, потерял рамки жизни, необходимые для воспитания, и вот почему он стал так деморализован. Простую нравственную "дисциплину", "дрессировку", которую столь искренно ценят другие народы, он не уважает, и доходит до современной деморализации именно потому, что в существе своей души он "этичен", хочет непременно истинного чувства, и если его не находит, то отворачивается от всяких утилитарных подделок. Но, пока душа русского такова, он не может быть способен искренне подчиниться какой-либо верховной власти, основанной не на этическом начале, а потому он не способен признать над собою власть ни аристократии, ни демократии" (24-217).

Идея служения "царю и отечеству" вытекает из того же христианского этического идеала соборности. Кто угодно был соперником в борьбе за свои права: баре, чиновники, но только не царь.

Неслучайно, что при огромном потоке грязи, обрушившемся на царское имя как до февральского переворота, так и после, авторитет царского имени и слова был и остается силен. Именно поэтому Ленин решился на убийство всей царской семьи, включая детей, именно поэтому Троцкий признавался в том, что, если бы в Гражданскую войну был провозглашен "мужицкий царь", большевики не продержались бы и трех недель. И неслучайно, что, при всех вскрытых фактах сталинского террора, народ не хочет им верить, оправдывая Сталина - "народного царя" - их незнанием и лихоимством бояр - коммунистической верхушки.

Трудно винить в этом темноту и невежество народа. Слишком простое и готовое объяснение.

Другой народ, иные нравы и традиции, другая религия и история.

Но каким бы ни был наш русский путь - сложным, запутанным и трагичным, его надо пройти, т.к. нет для нас иного пути, чем тот, который нам от роду назначен. Уже не раз пытались отказаться от него и пойти, повторив чужой путь, шаг в шаг, след в след. Или, порядком заплутавшись, уж как-нибудь шли, лишь бы кривая вынесла. И таких кривых было достаточно. И вестернизация Петра I, и советизация России Лениным принесли с собой немало споров и крови. Обе сопровождались чрезвычайными бедствиями и гибелью множества народа.

Наверное, можно пересадить цветок или дерево с большой долей уверенности, что оно приживется. Но страну..?

Наверное, можно быть истым англоманом, но при этом отдавать себе отчет в том, что народ русский нельзя сделать народом английским.

Чего же мы ждем от себя и чего ждут от нас другие? И где тот путь, по которому мы должны пройти?

Реалистический взгляд должен учитывать, что развитие общества, как показывает весь исторический опыт, не однолинейно и зачастую противоречиво. С другой стороны, именно такой, парадоксальный по своей природе, путь - и есть единственно живой, его позитивную энергетику обеспечивает сочетание несочетаемых принципов и сближение противоположных полюсов. Именно парадокс и является единственным постоянным и неизменным условием развития человеческой истории.

Те общества и государства, в которых не остыло пассионарное начало и существует готовность к движению, обязаны это учитывать в процессе своего непрерывного переформатирования. Так, с одной стороны, мы находимся в процессе строительства открытого демократического общества, который может привести к господству эгалитарного принципа, а, значит, к стагнации и, в конечном счете, разрушению (к той всеобщей энтропии, которая в физике получила название "тепловой смерти вселенной"), с другой стороны, мы отлично знаем по нашей истории, в т.ч. и советской, как принцип ранжирования приводит к кастовости, закрытости, а впоследствии к барству и пустому высокомерию. С одной стороны, мы заявляем о приоритете личностных ценностей, с другой, - мы отчетливо осознаем, что здесь, в России, этот приоритет не может осуществляться за счет падения общественных ценностей, того самого "муравьиного" начала, о котором писал Л.Н. Толстой.

Пример поведения демократической Франции во время Второй мировой войны лишний раз это доказал. Неготовность армии защищать свою страну перед лицом врага, соглашательство властей и нежелание большей части населения замечать что-то кроме своих собственных невзгод - вот что увидел мир в той самой Франции, в которой когда-то так сильны были общественные идеалы и которую многие по старой привычке называли прекрасной и героической. В своей книге об этой войне немецкий генерал Курт фон Типпельскирх отмечал: "К началу вторжения союзников (1944 г.) в стране, особенно на юге, существовала широко разветвленная сеть Движения сопротивления...Правда, оно в определенной степени уравновешивалось антипатией большей части французского населения к возможности повторного превращения страны, вышедшей в 1940 г. из войны с относительно небольшими материальными и людскими потерями, в театр военных действий (25-241).

В нашем обществе, а значит, и в государственной жизни и устройстве должны непременно существовать источники различных и прямо противоположных идей и принципов.

Источником идеи открытости и равенства является само демократическое устройство нашего общества, источником же идеи ранга и сословности в определенной мере будет являться, в том числе, и возрожденный в общественной жизни монархический принцип.

Мы знаем, что ждем мы от возвращения монархии, как знает и монархия, что вправе требовать от нас - это то, что связано с идеей служения своей родине, той самой идеей, на которой держится все здание нашей государственности.

Вся её сила и слабость, победы и катастрофы связаны с тем, в какой мере усиливается или ослабевает эта идея.

И если монархический принцип усиливает патриотическую идею служения, значит, он, безусловно, имеет право на будущее.

5. Монархия - символ нации.

Именно этот аргумент всегда приходит в голову каждому, кто не является сознательным и последовательным противником монархического принципа.

Зададим себе простой вопрос - что всех нас, живущих в России, объединяет? И что является символом этого единства?

Мы все живем на территории такого огромного государства, что большинство из нас вряд ли когда-нибудь увидит хотя бы половину его крупных городов и областей.

Нас разделяют тысячи километров, но что нас объединяет? Что, кроме обычных житейских забот, которыми повседневно занято все человечество?

История, традиции, церковь, язык, культура? И вместе с тем признаем, что все эти понятия шире понятия "Россия" и "российское государство". Они скорее относятся к таким неопределенным и общим понятиям, как "русский мир" и "православная цивилизация", и вместе с тем, безусловно, являются нашими духовными корнями.

Но что может являться символом нации? Ведь "законы, язык и нравы существуют на протяжении столетий, но при этом меняются и потому не могут выполнять роль объединяющего нацию символа. На эту роль больше подходит семейство, род, корни которого уходит в глубину веков" (Нерс., стр.357).

Флаг, герб и гимн, бесспорно, являются государственными символами и принадлежностями уже конкретных стран, и при этом их вряд ли можно считать чисто формальными признаками. Но могут ли они выполнить в полной мере роль символа нации?

Фигура монарха является неким универсальным символом государства, сочетавшим в себе в немалой степени духовную основу нашего нравственного, патриотического чувства и его отражение в издавна сложившейся монархически-государственной символике.

В.Соловьев, мечтавший, как и Платон, о создании идеального государства, основанного, прежде всего, на нравственных принципах, приводит слова графа де Местра: "Монархия есть не что иное, как видимая и осязаемая форма патриотического чувства. Привязанность к монарху есть в то же время лишь внешняя форма привязанности к родине, такое чувство патриотизма сильно, потому что оно чуждо всякого расчета, глубоко потому, что оно чуждо всякому расчета, глубоко потому, что оно иррационально. Человек, который говорит: "мой король", - не мудрствует лукаво, не рассчитывает, не совещается, не заключает контрактов, не участвует в финансовой операции, не ссужает своего капитала с правом взять его обратно, буде не окажется дивиденда, - он так мог бы поступить с себе равным, а не со своим королем, которому он предан и душой, и телом. Ему он может только служить и ничего более. Монархия - это воплощение родины, отечества в одном человеке, излюбленном и священном в качестве носителя и представителя идеи о ней" (22-293), которое между ними возникает.

Монархия (и в особенности современная конституционная монархия) жива только благодаря единой духовной связи народа и его монарха, благодаря общему патриотическому чувству и тому доверию, которое между ними возникает.

В той системе государственного устройства общества, о котором писал Гегель (прусский вариант конституционной монархии 1 половины 19 века), именно доверие граждан - это "...главный момент политического умонастроения" и то, чем более всего должно дорожить государство. Он пишет: "Это умонастроение - есть вообще доверие, ...сознание, что мой особый интерес сохраняется в интересе и цели другого (здесь - государство)" (4-254). Так, по мнению Гегеля, доверие народа к верховной власти в лице монарха становится основой патриотического чувства.

Когда Л. Тихомиров рассуждает о причинах смены форм власти, он приходит к тому же самому выводу: "Почему же в качестве Верховной власти выдвигается то монархия, то аристократия, то демократия? Это обуславливается известным психологическим состоянием нации, которому наиближе соответствует тот или иной принцип власти. Демократия выражает доверие к силе количественной. Аристократия выражает преимущественное доверие к авторитету, проверенному опытом; это есть доверие к разумности силы. Монархия выражает доверие по преимуществу к силе нравственной. - и далее, - Если, наконец, в нации жив и силен некоторый всеобъемлющий идеал нравственности, всех во всем приводящий к готовности добровольного себе подчинения, то появляется Монархия". (24-44).

И.Ильин, задумываясь о зарождении этого чувства, говорит о некоем внутреннем "предпочтении", которое по своей глубине схоже с чувством религиозным и которое у верующих монархистов таковым и становится в силу таинства божественного освещения (помазания на царствие) монарха.

"Отсюда - отношение к российской державности как к святыне, ибо семья - "малая церковь" - получает освящение в таинстве венчания супругов, а государство - "большая семья" - в таинстве венчания Царя на царство, на самодержавную власть "во славу Божию" (но не в интересах какого-либо класса или сословной группы) (8-189).

Монархическое чувство возникает в истории тогда, когда в процессе создания государства возникает (что так свойственно человеку) потребность в его олицетворении: "Единство народа требует зрелого, очевидного, духовно-волевого воплощения: единого центра, лица, персоны, живого единоличного носителя, выражающего правовую волю и государственный дух народа. Отсюда потребность олицетворять государственное дело, - и власть, и государство, и родину-отечество, и весь народ сразу. Процесс олицетворения (персонификации) состоит в том, что неличное (в данном случае - государственная власть), или сверхличное (родина-отечество) или многоликое (народ, объединенный в государство) - переживается как личное существо" (7/5-15).

Единство русского народа и монарха, как и само существование монархического принципа, обусловлено не корыстью, не выгодой, не договором (как некий общественный договор Руссо), оно основано на нравственном (патриотическом) чувстве и, говоря словами Л.Тихомирова, обусловлено "верностью нации духу, признающему нравственный идеал за высший принцип" (24-246), и только при этом условии монархия может процветать.

Будучи революционером или будучи монархистом, Л.Тихомиров всегда ставил и перед собой, и перед политическим режимом, который он яростно защищал, предельно высокую духовную планку. Разочаровавшись в социалистических идеалах, он именно в монархизме видел возможность достичь той, почти идеальной, гармонии, которая основана на власти нравственного императива: "Монархия есть Верховная власть нравственного идеала. Единоличная власть способна быть верховной только тогда, когда нация ставит некоторый всеобъемлющий нравственный идеал над своим политическим творчеством, т.е. выше государства. Если монархия начнет работать над подчинением морали политике, подчинять нравственное начало государству, она тем самым отнимает у нравственного начала его верховенство, а стало быть, уничтожает и себя как силу верховную" (24-252).

Многие видели в Л.Тихомирове неистребимого идеалиста и теоретика, весьма далекого от реальной политики. Но вот мнение политика и совсем не идеалиста премьер-министра Великобритании Ч. Гладсона: "Монарх Англии - это символ народного единства и вершина социального здания,...источник справедливости, единственный источник всех почестей" (7/1-59).

Именно о моральном авторитете и нравственной составляющей монархического принципа неожиданно заявляет в одном из своих интервью даже такой последовательный либерал, как Г. Явлинский. По его мнению, Россия сегодня - это автократия, и монархией она, к сожалению, стать не может: монарха нет. Тем не менее, было бы хорошо, если бы в стране была современная конституционная монархия, и в политической жизни России возник столь необходимый общенациональный моральный авторитет, как в Испании, Великобритании, Нидерландах, Швеции. Г. Явлинский считает действительно важным найти исторически оправданную консолидирующую фигуру, и этой особой фигурой, принятой всем обществом, мог бы стать конституционный монарх (интервью Газете.ru)

Нынешний премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон отмечает: "С тем опытом, достоинством и тихим авторитетом, которыми она (Елизавета II) обладает, она вела и объединяла нашу нацию и все Содружество на протяжении шести непохожих друг на друга десятилетий". (Риа "Новости")

Итак, когда мы говорим о монархии как о символе нации, мы подразумеваем нечто большее: монархия - как залог единства нации и в значительной степени ее нравственного (и, конечно, патриотического) потенциала. Этот залог основан на идее служения монарха своему отечеству, на его единой вере со своим народом. И нет большего единения, чем та близость, "...которая возникает из совместной и искренней молитвы, восходящей к единому Господу; и нет ничего важнее для устроения монархии, как уверенность верующего народа в подлинной вере своего Государя" (7/4-31).

В силу своего статуса монарху предназначена исключительная роль - он объединяет нацию, состоящую из разных народов, классов, сословий и самых разнородных групп. При этом он не может открыто высказывать свои предпочтения, ведь перед царским престолом, как и перед церковным, все равны. Монарх является живым символом духовного (а не географического) единства нации - в этом весь смысл монархизма с древнейших времен и до сегодняшнего дня.

Для многонациональных стран с различными культурами и верованиями, такими как наша страна, сама фигура монарха является фактором стабильности и терпимости друг к другу.

Когда-то оратор Аристид с полным правом мог сказать во времена правления императора Марка Аврелия: "Рим свел весь этот мир воедино во имя одного города. Где бы в мире ни родился человек, он все же обитает в его центре" (32/т.2-406).

В современных конституционных монархиях таким центром может стать монарх, особенно во времена народных бедствий и суровых испытаний (Георг VI в Англии во время II мировой войны, Хуан Карлос I в дни попытки военного переворота в Испании в 1981 году).

В наши дни, когда устоявшийся политический мир трещит по линиям межнациональных разломов, когда резко возросшие центробежные силы угрожают единству многонациональных стран, именно фигура монарха является объединяющей центростремительной силой. И поэтому так важно, чтобы в современной демократической государственной системе нашлось место монархической традиции.

"Монархическому правосознанию присуще тяготение к единению и единству, к интеграции и соответственно к сосредоточению национальной энергии в едином лице, к которому направлены все волевые лучи, создающие его силу и укрепляющие его действие. Этот процесс аккумуляции, т.е. собирания духовных сил в одном, их сосредоточение, усиление, укрепление...составляет самую сущность истинной монархии ", - так писал И.Ильин (7/5-54) о том, что лежит в основе "особого права" монарха и, главное, нашего внутреннего "признания" этого права, несмотря на различные политические привязанности.

Когда-то И. Аксаков говорил о том, что в Московской Руси царская власть была только одним из слагаемых единой "системы учреждений", при этом царю принадлежала сила власти, а народу сила мнения. В настоящее время в демократических странах, сохранивших монархию, эти составляющие поменялись местами: сила власти - народу, сила мнения - монарху. Перемена слагаемых, однако, не нарушило главное - единство нации.

Социальная роль монарха, таким образом, выражена в том, что он является, по выражению К. Леонтьева, "регулирующей и примиряющей общественной силой" (13-158). Еще в середине 19 в. Карлейль предупреждал о том, что мир ждут колоссальные социальные потрясения, когда "голод и дендизм (богатство, роскошь) станут лицом к лицу", и тогда, в отсутствии монархии, уже не будет третьей силы, способной найти "решение этой страшной тяжбы, при том, что религия стала играть второстепенную служебную роль" (13-159). Так, в результате гибели монархии в России и Германии возникли ужасные политические химеры коммунизма и национал-социализма. В Австро-Венгрии вся отрицательная антагонистическая энергия вылилась в межнациональную борьбу, которая не утихает на территории бывшей Дунайской империи до сих пор.

Современное протестное движение, которое охватило уже многие страны (под общим лозунгом - "против богатых") возникло в силу того, что демократические институты власти не в состоянии противостоять частным интересам отдельных и очень узких социальных групп в ущерб общим интересам. Аристотель называл такое государство "неправильным", т.е. не отвечающим своей социальной задаче и, значит, недолговечным. Вместе с тем "общечеловеческая сущность государства состоит в обеспечении социального согласия, смягчения и преодоления противоречий, поиске сотрудничества различных слоев населения" (27-40).

Безусловно, что в современном капиталистическом обществе, в том числе и в России, интересы господствующего класса обслуживаются государством в первую очередь и нередко вопреки интересам всего общества. Известный русский юрист Г.Ф.Шершеневич говорил в свое время, что в таком государстве сами нормы права и практика их применения наклонена далеко не пользу достижения социальной справедливости (27-610).

При этом надо понимать, что это социальное явление неизбежно ведет к разрушению единства нации и ее гибели. Вся история наполнена подобными примерами. И современное демократическое общество вряд ли застраховано от такого сценария. "Знати как сословию редко доводится мыслить всемирно-исторически, буржуазии как сословию - никогда: вопросом о том, сможет ли государство удержаться на плаву, не задается никто; главное для всех и каждого - обеспечить свои "права" (32/2-425).

Инструментов, с помощью которых можно контролировать здоровое состояние социального строя, не так много, и к ним, бесспорно, относится и монархическая традиция. "Забота о социальном строе характеризует все эпохи процветания монархий, которые всегда относятся к нему крайне бережно, стараются не ломать его, а именно на нем воздвигать свои государственные построения. По этому поводу и говорят о природной сословности монархических наций. Она характеризовала и Россию", - пишет Л. Тихомиров и подчеркивает, что монархия в силу своей природы объединяет "нацию на общих обязательных всему народу нормах" (24-269).

Логика исторического парадокса, которая неизменно направляет весь ход нашей жизни, причудливо сближает, казалось бы, два непримиримых принципа построения государства: демократический и монархический, в общем стремлении решить одну и ту же социальную задачу - построение социально справедливого и правового общества. Впрочем, серьезные исследователи всегда отмечали, что истинным антогонистом монархии является вовсе не демократия, а либерализм с его неизменной готовностью оправдать именно частные интересы в противовес общим. Именно при либеральном строе простой народ и монарх удивительно близки друг к другу в том, что оба они лишены реальной власти, которую контролирует та или иная элита.

6. Сохранение традиций.

Зачастую в нашем сознании образ современного монарха связан лишь с традиционным исполнением придворного этикета, какими-то милыми и безобидными дворцовыми обычаями, при этом вся жизнь его заранее подчинена соблюдению раз и навсегда заведенного обряда. Наверное, монарх - это единственный в стране человек, чьи стремления, желания и сама жизнь с самого рождения так жестко ограничены традицией.

Вместе с тем, монарх сам - хранитель традиций. И речь здесь идет не только о соблюдении дворцового этикета, но и о той роли, которую он традиционно играет в духовной жизни нации.

Между тем само значение слова "традиция", на мой взгляд, требует некоторого разъяснения.

Мы живем в век технического прогресса, и внешне наша жизнь меняется на глазах. Внутренние же изменения происходят значительно медленнее (при этом они могут быть и вовсе регрессивны). Влияние прогресса на нематериальную составляющую человеческой жизни явно не оправдало ожиданий тех, кто строил на этом предположении свои эволюционные теории.

Природа человека, социальные отношения, стереотипы поведения и мораль оказались более устойчивы, консервативны и традиционны, чем это представлялось прогрессистам всех направлений.

Попытка непримиримых с человеческой природой социалистов создать нового, "лучшего" человека и выбросить на свалку истории "старый мир" с его обитателями привели к таким неисчислимым жертвам, что сама ценность человеческой жизни была поставлена под угрозу ("Единица! - кому она нужна?! Единица - ноль, единица - вздор!" - с упоением провозглашал В. Маяковский в поэме "В.И. Ленин").

Так же точно бесславно закончился нацистский эксперимент по созданию людей новой расы, преступивших христианскую мораль.

Сегодняшние антиглобалисты стихийно бунтуют против универсальных либеральных стереотипов, которые разрушают традиционный национальный и культурный уклад жизни.

Люди выходят на улицы, протестуя против угрозы существованию самой основы (матрицы) их духовной жизни.

Консервативные течения усиливаются во всем мире - и это, с одной стороны, обратная реакция на наступление деструктивных сил (в наше время - неолиберальных), с другой стороны, свидетельствуют о том, что внутренний духовный стержень по-прежнему гибок, упруг и способен выдержать враждебный напор.

При всей широте взглядов современного европейца, тем не менее, англичанин остается англичанином, немец немцем и т.д. С этой точки зрения современный кризис Еврозоны - это не столько экономический кризис, сколько кризис самой иллюзорной с самого начала идеи - создания Соединенных Штатов Европы, т.к. стирание национальных границ не привело и не могло привести к "стиранию" национальных характеров и особенностей (этим бредил еще Троцкий, который наряду с современными либералами яростно отстаивал универсальный подход в решении всех задач человечества).

Чисто американская идея о США как о "плавильном тигле наций" могла успешно претвориться только в эмигрантской стране, где все начиналось с чистого листа: новая нация, культура и новая земля, к которой прирастали уже до конца дней своими корнями.

По мнению Осборна: "Конституция Соединенных Штатов не могла родиться в Венеции, Лондоне, Эдинбурге, Вене или Мадриде; ее авторы должны были верить, пусть и ошибочно, что у их общества нет прошлого, на которое нужно озираться, а только принципы, которыми нужно руководствоваться в настоящем. Вслед за Томасом Пейном они были убеждены, что их не могут ограничивать законы предков" (18-491).

Ничего подобного в Европе не могло быть: не было такой масштабной идеи, не было яростного желания сжечь за собой все мосты и построить новый мир, не было внутренней мотивации.

Люди остались на своей почве, их внутренний мир остался всё тем же пропущенным через себя многовековым опытом предков, из которого и формируются нации с их особенностями воспитания, образа мысли и образа жизни, культуры, религии, традиций. Тысячи важных и малозаметных нитей связывают в единое целое нацию, т.е. череду уходящих и заново рожденных поколений, объединенных одним социальным, культурным и религиозным опытом и традициями. В этом одном и заключается залог жизнестойкости нации.

Нарушение этой исторической преемственности, напротив, грозит гибелью, и это один из действительно универсальных законов, касающихся всего человечества. Митрополит Иоанн говорит: "Наше будущее зависти от того, сумеем ли мы ныне восстановить историческую преемственность русской жизни, осознать себя продолжателями великого русского дела, хранителями и защитниками духовных сокровищ тысячелетней российской истории" (8-3)

Именно поэтому так важна миссия монарха, который уже в силу своего положения является приверженцем и хранителем традиций. И. Ильин писал: "Монархическому правосознанию свойственен известный консервативный уклон, монархия как строй имеет свои определенные традиции, на которых она покоится, которыми она дорожит и от которых неохотно отступает. Монархической правосознание не склонно к скорому и легкому новаторству; напротив, оно склонно к выжиданию, к блюдению наличных законов; оно неохотно решается на радикальные реформы и, во всяком случае, берется за них только тогда, когда они назрели" (7/4-29).

Монарх, таким образом, является не только хранителем определенных традиций, а последовательным защитником традиции в самом широком смысле этого слова как политического принципа и мировоззрения. Он является, таким образом, хранителем традиции традиций.

И в этом его большое значение как необходимого противовеса сторонникам радикальных и скорых на руку решений.

В представленном в России политическом спектре партий и направлений должна быть представлена константа, отстаивающая во все времена консерватизм как "мягкий" вариант развития (без разрыва с прошлым), чтобы, по выражению Н. Бердяева, будущее не истребляло прошедшего, а продолжало его развивать.

Призывы к созданию сильной партии правого толка раздаются непрерывно. Такие партии возникают и бесславно исчезают, потому что в России не создано соответствующей консервативной идеологии. Зачастую за неё пытаются выдать какую-то невыразительную смесь из собственных амбиций, наскоро усвоенных либеральных лозунгов и призывов к созданию "сильной" России (партия Прохорова).

Вместе с тем, консерватизм - это вполне определенное и последовательное политическое учение, которое создается на основе национального опыта и культуры (ведь и французский, и немецкий консерватизм весьма различаются между собой, они вышли из национальной почвы и продолжают существовать только благодаря ей).

Правая идеология в России должна вернуться (и уже возвращается) к своим дореволюционным истокам, в том числе и к идее конституционной монархии. Эта идея, имеющая хорошо разработанное теоретическое обоснование и исторический, пусть и кратковременный опыт, должна стать одним из тех "камней", на которых будет построена и воссоздана идея русского правого движения.

Консерватизм как политическая идея весь строится на бережном отношении к опыту предков и на внимательном, но вовсе не безусловном принятии новаторских тенденций. В общем плане важны как те, так и другие тенденции. Во все времена борьба между ними определяет тот вектор движения, который близок к единственно правильному и равносильному.

Таким образом, монархический принцип является тем необходимым принципом сохранения традиций, традицией традиций, который является необходимой частью политического спектра и который, наряду с консервативным течением в целом, предохраняет нас от узости демократических взглядов.

7. Гармония писаного и неписаного права.

Важность сохранения традиций имеет помимо всего и другое серьёзное значение. Это касается, в частности, отношения к писаному праву и т.н. "неписаному праву". В основе любого писаного права лежит, как известно, право неписаное. Оно основано на единственном кодексе - и это кодекс нашей совести. Этот кодекс возник в глубине веков и по-своему также является традицией. Он не зависит от смены государственного строя, политических убеждений, един для всех и как будто дан нам уже при рождении.

Вся наша повседневная частная жизнь построена на соблюдении этих "вечных" ценностей. И что стало бы со всеми нами, если бы мы их забыли и стали отстаивать свои частные интересы любыми дозволенными законом способами? Мы все знаем, что искусное владение нормами права чаще всего означает лишь известную ловкость для получения выгоды. Неслучайно в народе адвокатов издавна окрестили "нанятой совестью". Вместе с тем, основание нашего жизнеустройства должно быть таким же твердым, как скала. Во все времена в сохранении незыблемости этого фундамента видела свою главную задачу церковь. Но с ростом секуляризации общества и соответственно ослабления влияния церкви началось медленное его размывание.

Патриарх Кирилл, выступая в Великом Новгороде перед Софийским собором, заявляет: "Нам нужно задуматься, что означает эта сопричастность времен. Наверное, ядром этой сопричастности является не столько даже внешняя культура, хотя она имеет огромное значение, сколько сам дух, система нравственных ценностей, система идеалов, которая и формировалась на протяжении всей истории нашего человека, формировала лик России" (11-105). Он, так же, как и Платон, утверждает, что есть только одна иерархия ценностей и одна истина, и она имеет божественное происхождение.

Известная мысль Ф.М. Достоевского о том, что "раз Бога нет, то, значит, все позволено" говорит, по сути, о том же самом: это значит, что каждый имеет право на свою собственную истину, на такое мировоззрение, которое исходит исключительно своего личного интереса. Уже не нужно никакого "оправдания", скептической или циничной позы, мысль о том, что истина (под ней мы и понимаем вечные нравственные ценности) или вовсе не существует, или ей противостоят, как стало принято говорить, альтернативные "истины", становится неотъемлемой частью нашего сознания. Она успешно находит свое философское обоснование (Ницше, Штирнер, современная релятивистская философия) и становится одним из важнейших принципов формирования общественно-правовой системы.

Однако наш мир не может существовать на столь зыбких основаниях: отход от вечных и традиционных требований неписаного права принес в первой половине 20 века колоссальные по своей разрушительной силе последствия. Различные "теории" и "измы", которые и привели к ним, имели главной своей задачей разрушение "обычного" нравственного императива и замену на иную, "лучшую" писаную мораль и право.

Монархический принцип, основанный на следовании традиции и внутреннему нравственному чувству (идея служения), вступает в неизбежное противоречие с демократическим принципом авторитарного следования писаному праву.

Напротив, тот внутренний закон, вечный и справедливый, данный нам с рождения и хранящийся в глубине каждого из нас, не находит в демократии своего места в системе права.

Так монархия при этом неизбежно становится защитницей этого закона, и в этом одном она может найти оправдание своему существованию в нашем переменчивом мире. Как известно, в Англии наряду с общим судом долгое время действовал т.н. Канцлерский суд, который рассматривал прошения к королю. По своему замыслу он должен был руководствоваться только чувством справедливости судей. В. Мединский считает, что "право Канцлерского суда оправдывало свое название "права справедливости". Он опирался на обычай, на здравый смысл, на установившиеся традиции" (14-237).

Актами о судопроизводстве Великобритании 1873-75 гг. Канцлерский суд претерпел изменения, однако исторически сложившееся деление суда на общее право и право справедливости является в современный период характерной чертой английского права.

Именно поэтому сохранение монархии, опирающейся на традиционное "справедливое" право, на опыт предков, на внутренний нравственный закон даёт возможность для нас всех продолжить очень важный для нас спор между неписаным правом совести и формально принятым законом. Тот спор, который, возможно, никогда не должен окончиться победой одной из сторон, но который необходим для поддержания гармоничной картины мира: как ночь и день, белое и черное, духовное и материальное и т.д. (в сущности, не спор вовсе, а неизбежная парадигма).

Был ли виновен или не виновен Дмитрий Карамазов? И если виновен, то разве в том, в чем его обвиняет формальный закон? Подчинив всю нашу жизнь этому закону, мы впали в состояние мнимой самоуспокоенности, доверив ему то, что он никогда в полной мере не способен решить.

В свое время древние греки, пытаясь разрешить этот спор, объявляли добро и истину единым понятием. Б.Рассел пишет: "Для Сократа и Платона характерно утверждение тесной связи между добродетелью и знанием. В некоторой степени это характерно для всей греческой философии в противоположность философии христианства" (20-126) С этим утверждением согласен и В.Нерсесьянц: "Платон разделяет естественно-правовое положение Сократа, сформировавшееся в споре с софистами, о том, что законное и справедливое - одно и то же, поскольку в их основе лежит божественное (у Платона, кроме того, идеальное) начало" (16-73)

В Китае всегда считалось, что мир уже совершенен и гармоничен, поэтому важно не нарушить эту гармонию, совершенствуя не мир, а самого себя и внимательно изучая опыт предков. Конфуций говорил: "Если руководить народом посредством законов и поддерживать порядок при помощи наказаний, народ будет стремиться уклониться от наказаний и не будет испытывать стыда. Если же руководить народом посредством добродетели и поддерживать порядок при помощи ритуала, народ будет знать стыд, и он исправится" (27-238). Поэтому европейское право и либеральная философия внутренне чуждо для этой страны, и поэтому здесь нет такого резкого водораздела между писаным и неписаным правом.

В соответствии с формальным законом был казнен Сократ. "Судебное преследование было основано на обвинении в том, что "Сократ преступает закон и попусту усердствует, испытуя то, что под землей, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же" (20-117) Закон выше всего, даже выше истины. Dura lex sed lex! Так говорил Великий Инквизитор, так говорили сталинские палачи, истребляя собственный народ и ссылаясь на слова Аристотеля о том, что "тот, кто основал государство, был величайшим из благодетелей, ибо без закона человек - худшее из животных, а закон своим существованием обязан государству" (20-237).

Между тем, как известно, любая власть и обслуживающий её закон объективно стремится к неограниченному расширению за счет интересов личности. Только другая власть или бесспорный авторитет может повернуть развитие этого негативного процесса вспять. И в этом монархическая традиция является союзницей идеи создания правового государства. Впрочем, ее сторонники стараются опереться только на писаное право, усиливая приоритет института частного права и с сожалением констатируя, что формальный закон вновь и вновь попирает элементарную справедливость.

Именно поэтому современный западный исследователь права Й.Кохен пишет, в частности, о том, что "французское общество не слишком доверяет принципу "господства права" и вовсе не верит в то, что серьезные политические, экономические и социальные конфликты, возникающие между его членами, могут быть решены правовым путем. Отношение француза к праву зачастую "сочетает в себе элементы безразличия и цинизма" (27-238).

В давнем европейском споре между законом и справедливостью Запад скорее отдает предпочтение первому, Восток - второму. И оба, к сожалению, очень далеки от государства философов Платона, где закон и справедливость одно и то же, а его знаменитым "стражам" не позволено даже прикасаться к золоту и серебру.

Ценность монархической традиции как раз и состоит в том, что она, хоть и опосредованным образом, вновь и вновь напоминает о неизбежной ограниченности писаного права, чтобы нам не впасть иллюзию его абсолютизации. Она вновь обращает нас к "праву справедливости", тому внутреннему чувству совести, которое, в конечном счете, и должно лежать в основе любого закона. Шпенглер утверждал: "Всякая реальная конституция, рассмотренная сама по себе и как система, записанная на бумаге, неполна. Перевес здесь - на стороне всего неписаного, неописуемого, привычного, воспринимаемого чувством, самоочевидного, причем перевес столь безоговорочный, что описание государства или конституционный первоисточник никогда не воспроизводят даже тени того, что лежит в основе живой действительности государства" (32/т.2-379).

Механистическая картина мира и рациональное мировоззрение, которые с 18 века определяют европейское сознание, разрушение традиционных ценностей во имя Высшей ценности - максимальной экономической эффективности (формальный закон является лишь одним из её инструментов) - в 20 веке стали подвергаться серьёзному сомнению и философскому переосмыслению. Осборн подводит неутешительный итог: " Семейным привязанностям, местным обычаям, человеческой взаимовыручке, скрепляющим общество внеэкономическим связям, - всему этому суждено было в лучшем случае отступить на второй план, а в худшем - исчезнуть во имя экономической эффективности" (18-730). Абсолютизация одного этого приоритета в развитии общества (автор говорит о США) в конечном итоге ведет к его неспособности справиться с возникающими социальными проблемами и постепенно разрушает его.

В торжестве писаного права и полном ущемлении неписаного права Л.Тихомиров, один из самых известных теоретиков монархизма, видел величайшую опасность: "Дело в том, что величайшее обеспечение справедливых межчеловеческих отношений, величайшее обеспечение общества от поступков и преступлений составляет не закон, не кара, не власть наблюдающая, а всенародная вера в правду, её святость и всемогущество. Если бы эти чувства были достаточно горячи в людях, общество могло бы жить даже при отсутствии закона и власти" (24-290). Любопытно, что мощное течение анархизма в России возникло именно на этом чувстве и получило не только теоретическое обоснование (как и в Германии), но и широкое народную поддержку. Именно на эти стихийные массы поверивших, что за большевиками "правда", анархистов опирался Ленин в 17-ом году, обещая то, во что сам никогда не верил.

Слова Л.Тихомирова как будто написаны для нас: "Совершенно немыслимо с точки зрения государственной пользы заменить в людях чувство правды чувством законности. Народ, в котором произошла бы эта метаморфоза, можно считать совершенно безнравственным. Он станет жить по правилу "воруй, да не попадайся". Такие люди без малейшего стеснения будут совершать все мошенничества, все обиды, все притеснения, если для этого возможно скомбинировать законные недосмотры. Для замены действия угасшей совести приходится все больше развивать силы государства, да и то бесплодно, потому что общая бессовестность охватывает одинаково и самих агентов власти" (24-291). Именно поэтому автор считает, что истинный ученый в законотворческом процессе должен "...не находя в писаном законодательстве достаточно ясных формул или же находя формулы очевидно случайные и ошибочные, должен ...смотреть на жизнь, на факты истории страны, психологии народа и из них извлекать познание внутреннего закона государственной жизни" (24-291). Почти теми же словами говорит и Гумплович, считая, что нравственный дух народа стоит выше права и является его источником: "Что теперь является правом, то некогда было лишь нравственностью, и всякая нравственность имеет тенденцию стать правом". При создании новых норм права и устранении пробелов в законодательстве нужно руководствоваться именно этим приоритетом (27-457).

О живой связи между правом и обычаем писал и Дюги - свое "первое проявление" норма права должна найти в совести людей, Лебон выводил само понятие права из "постоянно существующего у каждого народа, расы и нации своего душевного настроя, своей души" (27-89).

Для Карлейля неизменное превосходство "внутренней" правды над "законом" является совершенно очевидным: "Внешнее принадлежит минуте, находится во власти моды. Внутреннее же всегда остается одним и тем же - вчера, сегодня и вечно.... (Между тем) людям необходимо знать, во что они должны верить относительно этой вселенной; по какому пути должны идти; на что могут рассчитывать и чего должны бояться в этой таинственной жизни; что они должны делать и чего не делать" (10-12).

Рациональное мировоззрение и "закон" не отвечает на эти вопросы, и поэтому мы вновь обращаемся к голосу той "внутренней" правды, голос которой то тише, то сильнее звучит в душе каждого из нас. Даже в самый момент зарождения и стремительного распространения рационального мировоззрения в конце 18 в. Бёрк иронично замечал в ответ на романтическое возбуждение, охватившее образованное общество: "Законы достигают совсем немногого. Даже польза и потенция законов всецело зависят от благоразумия и честности государственных министров. Без них ваша Республика (речь идет о Франции 1790 г.) значит не больше чернового наброска на бумаге".

И, наконец, Гегель, который определил приоритеты следующим образом (4-54): праву предшествует мораль, а формальной морали - конкретная нравственность жизни в общине, живая традиция и что эта последняя предшествует государству с его законами и является его действительностью. При этом их возникновение вовсе не означает, что государство могло бы или должно было бы упразднить право и мораль человеческой личности или бороться с ними - напротив, как всегда у Гегеля, то, что, казалось бы, упраздняется, также диалектически сохраняется, возвышается и полностью осуществляется посредством акта Aufheben (нем.- поднятие, сохранение)

Итак, по Гегелю, ничто не исчезает, находясь в вечном движении и стремясь к своему Абсолюту (в поэтической форме это прекрасно выразил Гёте в прологе "Фауста". По его словам, природа - это вечная жизнь, становление и движение).

Гегель предвидел, что разрыв живой связи с традицией и полное господство государства и закона превратит общество в то, что мы сейчас называем "обществом отчуждения", которое порождает "человека без морали, без веры, без чувства достоинства, человека, который перестает быть свободным человеком и гражданином" (4-183).

В. Астафьев называл таких людей, которых стало в последнее время особенно много, более жёстко - "архаровцы".

Итак, означает ли возвышение и гибель монархий конец их истории?

Или же, согласно диалектике, предвещает их возвращение вновь и вновь уже в ином качестве, подчиняясь одной лишь божественной логике движения к истине.

Возвращение интереса к монархии в наши дни и усиление консервативных течений в целом является частью более обширного процесса, который нашел свое отражение в современной гносеологии. Речь идет об убедительности тех научных оснований, на которых покоится весь процесс научного познания. Доверие к рационализму и эмпирическому методу познания значительно ослабло, т.к. они не только не решили т.н. "проблему оснований", но в итоге, в качестве "последнего" аргумента" в обоснование своих предпосылок, обращаются к вере. (28-377).

Все дело в том, что "достоверность знаний невозможно не только обосновать, но и опровергнуть. "Внешний мир, может быть, существует, а может быть, и нет; "а если и существует, то он, может быть, совершенно не таков, каким он нам представляется, у нас нет возможности сказать на этот счет что-либо определенное" (28-377). Т.Рид полагал, что наша убежденность в его существовании основана на нашем доверии, которое имеет естественную, инстинктивную природу. Полани пишет: "В поддержку других сомнений, которые мы сейчас отстаиваем как разумные...мы опять-таки не можем привести ничего, кроме нашей веры в правильность этого взгляда" (28-377).

Вера, здравый смысл и даже моральные принципы - вот то, что остается современному ученому для обоснования достоверности своих взглядов. Гносеологию охватила волна сомнений и релятивистских теорий, но на самом деле мы вновь признали важность внутреннего чувства, с помощью которого мы сверяем самих себя на соответствие окружающему миру. В свое время Юм говорил: "Не только в поэзии и музыке, но и в философии мы должны следовать своему вкусу и чувству. Когда я убежден в каком-либо принципе, это значит только, что известная идея особенно сильно действует на меня; когда я отдаю преимущество одной цепи аргументов перед другой, я только решаю на основании чувства, которая из них имеет более сильное влияние на меня" (20-806). Скептицизм Юма по отношению к доводам сторонников эмпирического знания, конечно, не остудил их романтический пыл в свое время, но время течет, и все встает на свои места.

Вместе с тем, ослабление веры в истину рационального знания вовсе не должна означать крушение самой Истины и релятивистскому подходу человека к восприятию мира и даже отрицанию Истины. Свобода от неё приведет к нравственной пустоте и раскрепощению самых темных инстинктов.

В настоящее время формальное право также точно, как и другие отрасли знания, испытывает на себе последствия этого релятивистского подхода. Еще И.Ильин замечал: "Убеждение в том, что право есть нечто "относительное" - и по содержанию, и по обязательности...идет навстречу своекорыстному и близорукому интересу, питается им и, в свою очередь, обслуживает его. Возникает порочный жизненный круг: темнота порождает зло, а зло поддерживает темноту" (6-190).

По его мнению, в основе современной философии права "должно лежать и действительно лежит нечто объективно священное, некая безусловная и высшая ценность. Верное понимание права есть понимание его духовной природы и его духовного назначения". И далее: "Право по своей глубочайшей сущности есть необходимый атрибут духа: его притязание, его сфера свободы его полномочие, его предел, его правило, его свободное повиновение" (6-383).

Логика современного консервативного мышления приводит нас к мысли о том, что на самом деле не должно быть спора между позитивным

"естественным" правом. Истина заключается в их гармоничном соединении.

В своем "Манифесте просвященного консерватизма" Н.Михалков пишет: "Внутренняя свобода, или ПРАВДА, - дар Божий. Она сопряжена с нравственной ответственностью и требует от человека жизни "по совести". Внешняя свобода, или ПРАВО, - не только способность человека поступать так, как ему заблагорассудится, но и публичная обязанность отвечать за свои поступки в границах установленных обществом и поддерживаемых государством обычаев и норм. Мы убеждены, что только справедливая форма сочетания свободы и власти, основанная на соединении заповедей и идеалов ПРАВДЫ с принципами и нормами ПРАВА, может и должна обеспечить всем нам "нормальную человеческую жизнь в нормальной человеческой логике - без революций и контрреволюций" (15-3).

То, что в основе писаного права лежит нравственное чувство, неизменный "внутренний закон", является залогом сохранения самого существования человеческого общества, сохранения живой цепи поколений, когда традиционные ценности, которые определяют бесконечное множество человеческих взаимоотношений, переходят от отца к сыну и вместе составляют то, что мы называем внутренним голосом совести.

Хранителем этой традиции, или точнее, самого принципа безусловного уважения к традиции, как нравственному опыту предшествующих поколений, является монархическое начало, чье значение в общественном и политическом устройстве государства может только усилиться в условиях возрастания тенденции релятивистского отношения к закону, морали и самой истине.

Именно поэтому, судя по опросам общественного мнения, усиливается интерес к консервативным течениям в целом и к идее возрождения конституционной монархии, в частности.

Аргументы "против"

В качестве обыкновенного аргумента "против" приводят мнение о том, что монарх при стечении неблагоприятных факторов может превратиться в тирана.

Ещё Аристотель в своей известной классификации политических режимов резко разграничивал монархию как форму власти, имеющую бесспорное право на существование, от "тирании", той формы власти, в которую может превратиться монархия при стечении неблагоприятных обстоятельствах.

Обыкновенно говорят, что нет лучшего правителя, чем справедливый монарх с сильным характером. Он обеспечит процветание страны на долгие годы, не заискивая перед толпой и не угождая ей, как приходится делать демократическим лидерам. И. Солоневич, впрочем, считает, что и это не имеет существенного значения, когда мы говорим о монархии. Важен сам монархический принцип, при котором влияние и выдающегося, и посредственного монарха всегда имеет благотворное значение. Последний даже предпочтительней, по мнению автора, т. к. он избавит страну от тех амбиций (и их последствий), которые неизбежно присущи выдающемуся монарху.

Тем не менее, возможность, что монархия может породить тиранию, оказывается серьёзным аргументом "против" в глазах противников монархии. Нерон, Калигула, Генрих XIII, Иван Грозный... Этот список можно продолжить, он далеко не полон.

Но разве демократия не привела на историческую сцену ужасных злодеев? Демократическим путем к власти пришел А.Гитлер; опираясь на плечи восторженной толпы, её получили и Цезарь, и Муссолини, и Каддафи, и прочие, и прочие.

Свергнуть их оказалось возможным, только развязав войну против

народа, который их и выдвинул. Если вспомнить, что по-гречески "демос" и означает "народ", то, значит, путь освобождения от тирана есть путь против народа, или, другими словами, - путь антидемократический.

При этом вразумить неразумный народ пушками и танками, не придавая значения его мнению, - разве это не то, в чём демократы упрекают сторонников единовластия?

Между тем, мы говорим о возрождении конституционной монархии, тем самым, снимая все предыдущие возражения, которые могли бы вызвать дискуссию.

Говорить же о том, что содержание двора ложится непосильным бременем на плечи народа, не представляется серьёзным аргументом, т.к. те несколько миллионов евро в год, которые идут на его содержание, являются скромной данью нашей истории, традициям и тому независимому и авторитетному слову монарха, который так важен для нас в нашей, пока еще далеко не свободной стране.

Два принципа построения государства и общества

(консерваторы и космополиты).

Идея возвращения конституционной монархии является частью более общей идеи - идеи мировоззренческой, идеи о том, каким должно быть государство или, точнее, на каком принципе оно должно быть основано.

В мире существуют только две партии, только два взгляда на то, на основании какого принципа должно быть построено государство:

1. консерваторы (они же патриоты, националисты, почвенники и т.д.), которые строят государственную жизнь на основе уважения к истории своей страны и её традициям, и

2. космополиты, которые строят её на основе универсальных теорий и соответственно отказа от значительной, если не определяющей, роли в построении государства национальных особенностей и культуры.

При этом консерваторы вовсе не отвергают общемировых тенденций и общечеловеческих принципов, но ведут себя подобно опытному садовнику, который прививает новые саженцы, не вырубая существующие деревья и бережно сохраняя почву.

Космополиты же могут исповедовать самые широкие политические взгляды - от радикально левых до крайне правых. При этом они все равно будут ближе друг к другу, чем патриоты и консерваторы. Разве мы не знаем, что даже среди членов одной партии существуют нередко непреодолимые противоречия (даже, казалось бы, в монолитной партии большевиков патриот Сталин бесконечно далек от создателя III Интернационала Троцкого. А, по сути, он оказался ближе к монархистам, чем к его мнимым товарищам по партии).

Либерал и один из создателей концепции современного американского государства (США) С. Хандингтон на самом деле защищает и оправдывает взгляды славянофилов на создание особой славянской цивилизации (не являющейся Европой в типично западном понимании) во главе со стержневым государством (Россией), при этом оставляя далеко позади не столь радикального Данилевского с его серединной "почвеннической" позицией.

К кому оказывается ближе С. Хандингтон - к братьям Аксаковым или к тем послевоенным японским либералам, которые призывали во имя неизбежного и глобального торжества либерализма как можно быстрее отказаться от национальных японских особенностей (то самое поколение, которое воспитало Ф. Фукуяму, одного из архитекторов "нового мирового порядка"). На его взгляд, этому порядку нет и не может быть серьезной альтернативы, история строительства национальных государств закончена. "Конец истории и последний человек" - так называется самое известное и культовое для либералов сочинение Ф. Фукуямы. Его "сильное государство" построено на универсальных либеральных ценностях. "Триумф Запада, западной идеи очевиден, прежде всего, потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив.... Экономический успех других стран Азии, вставших, по примеру Японии, на путь индустриализации, сегодня всем известен. С гегельянской точки зрения важно то, что политический либерализм идет вслед за либерализмом экономическим, - медленнее, чем многие надеялись, однако, по-видимому, неотвратимо. И здесь мы снова видим победу идеи общечеловеческого государства" (29-15).

Напротив, любая модель государственного устройства, по мнению С. Хандингтона, нежизненноспособна без сохранения и опоры на национальные особенности или, точнее, национальную культуру (в том самом широком значении этого слова, которое придает ему автор). "Мы становимся свидетелями "конца прогрессивной эры", когда доминировала западная идеология, и вступаем в эру, в которой многочисленные и разнообразные цивилизации будут взаимодействовать, конкурировать, сосуществовать и

приспосабливаться друг к другу" (31-245).

Говоря о США, он раз за разом утверждает, что разрушение англосаксонского стержня в многонациональной Америке ведет к разрушению и гибели государства.

Удивительно, но немецкий фашизм, несмотря на приставку "национал" (национал-социализм) и нетерпимостью его вождей к "неполноценным" народам, давно превратился в унифицированную и по сути лишенную определенных национальных корней теорию. Приверженцы (и полноценные, и неполноценные) фюрера единодушно отмечают его день рождения, легко преодолевая "неудобные" противоречия.

Фашизм из фантазии о мировом господстве германского третьего рейха превратился в универсальный метод строительства одноименного государства с одними и теми же универсальными принципами: безраздельной властью вождя, опирающегося на преданную (и единственную) партию, ничем не ограниченное идейное мифотворчество, яростное подавление инакомыслия, а также утвержденная законом власть титульной нации по отношению к некоренному населению. Как же близки оказались взгляды фюрера вождям любого тоталитарного режима (в особенности, если в их стране возникает национальный вопрос!)

Фашисты с легкостью разделяют культуру на "свою" и "чуждую". При этом, в отличие от патриотов, они вовсе не опираются на национальную культуру в процессе строительства государства, она нужна им фрагментарно для произвольного толкования истории в пользу своих догматов в процессе масштабного мифотворчества.

Но разве космополиты всех партий и направлений не делают зачастую то же самое?

Итак, существуют только две партии, только два взгляда на то, что является принципом построения государства: консерваторы и космополиты. Но что скрывается за этими определениями, какое семантическое значение они в себе несут?

Мы, конечно же, понимаем, что эти определения несут такой невообразимый груз разнородных и зачастую весьма эмоциональных, вольных и односторонних толкований, что они лишь провоцируют нас на ненужную и непродуктивную полемику.

В одном лексическом ряду стоят слова - патриоты, националисты, традиционалисты, консерваторы, почвенники, с некоторыми оговорками - "правые" и т.д. В другом ряду слов месте с космополитизмом стоят многочисленные "измы", например, универсализм, интернационализм, коммунизм, либерализм и т.д. Однако, и эти слова, в свою, очередь, эмоционально и семантически перегружены.

Может быть, партию консерваторов следовало бы назвать партией садовников, а партию космополитов - партией "все начинаем с чистого листа"?

Каким же путем должно пойти российское государство?

Таким же, как и прочие страны, если они хотят продолжить свое существование - с теми, кто предлагает продолжать строительство государства с учетом его истории и культуры. И если принято называть сторонников данного подхода консерваторами, то что означает русский консерватизм?

1. Широкое признание необходимости "сильной власти". В России в неё верят, она сакральна сама по себе и, в общем-то, не нуждается в ином источнике власти, кроме самой себя. Впрочем, принцип беспрекословного подчинения власти и порядку (.Ordnung muss sein!.) в той же Германии разве имеет, в конечном счете, другое объяснение?

2. Сильная власть сосредоточена в одном лице, аристократические кланы раздавлены или превращены в придворную свиту. В этом сказались уроки нашей тяжелейшей истории. Самовластье стало принципом выживаемости. В российской истории не было "Хартии вольностей" для английских баронов, не было фронды французских аристократов, не было заносчивых испанских грандов, требовавших от короля обязательного признания своего равенства с ними. Во всяком случае боярская смута на Руси не оставила столь заметный исторический след.

В России была держава, а не кукольная декорация т.н. Священной Римской империи немецкой нации с независимыми и полновластными князьями и епископами.

Неслучайно, в середине 18 века, после проведения небесспорных петровских реформ и отхода от национальных традиций, во многом космополитическая русская дворянская верхушка, густо разбавленная представителями западного дворянства, вновь возродила влияние аристократических кланов.

3. Терпимость коренных народов России по отношению друг к другу и их верованиям. Конечно, русская история знает многочисленные примеры национальных столкновений, притеснений и обид. Но для сравнения возьмем только два примера. В свите русских царей едва ли набралась бы и половина русских фамилий (это отражает и нынешний список высших дворянских титулов). Второй пример - присоединение к Испании ее южноамериканских владений и тотальное истребление индейцев, а заодно их цивилизации, культуры и религии. Но разве иначе действовали французы или англичане? "Столетиями белокожие европейцы христианского вероисповедания воспринимали себя как расу, превосходящую все прочие и наделенную правом уничтожать других во имя своей цивилизации" (18-683).

Итак, главное отличие консерваторов от космополитов состоит в том, что первые убеждены - все изменения в жизни страны должны быть согласованы с ее прежним историческим опытом, с фундаментальными основами ее жизни: культурой, традициями, образом жизни и мышления, религиозными особенностями и т.д., вторые, космополиты (либералы, глобалисты, марксисты и т. д.), напротив, убеждены в том, что нужно как можно быстрее стремиться к созданию единого мира без границ, единой культуре, образу жизни и мировоззрению.

В наше время этот мир уже создан - это мир т.н. массовой культуры и потребления, который не нуждается (и даже враждебен) любой национальной культуре.

Движение антиглобалистов кажется со стороны выходками вечно бунтующей и бездельной молодежи. Во всяком случае, так оно подается средствами массовой информации. Однако это движение ширится, как резко усиливаются и национальные, и религиозные партии. Люди не готовы терять свою идентичность в мире наступающей глобальной массовой культуры, и сопротивление ему нарастает.

Когда возникло это разделение на консерваторов (патриотов, националистов) и космополитов, и возникло ли оно только в новейшей истории?

Вспомним, что в Древнем Риме времен империи была предпринята попытка создания универсального супергосударства, в котором "не было бы ни эллина, ни иудея", так как всем им, при выполнении определенных условий, предоставлялся одинаковый статус римского гражданина. Эта вынужденная мера была предназначена для того, чтобы спасти Рим от распада на множество этнических осколков. Метрополия более уже не способна была ни расширяться далее, ни удержаться на достигнутых рубежах, требуя покорности от колоний. Принятие христианства в качестве государственной религии также не смогло надолго отсрочить гибель античного сверхгосударства, основанного на универсальных принципах. Народы бывшей Римской империи, принимая единую веру, разбежались по своим национальным квартирам.

В 20 веке картина в точности повторилась: большевики предотвратили на некоторое время неизбежный распад огромной Российской империи, предоставив единый гражданский статус населению, действуя огнем, мечом и обращая многочисленные народы, проживающие в стране, в новую универсальную веру. Партия (знаменитый "орден меченосцев", по выражению Сталина), несмотря на титанические усилия, не смогла надолго развернуть вспять течение истории. С концом политической истории компартии закончилась и история последней "универсальной империи". Закончилась, на удивление, быстро и относительно бескровно. Наверное, потому что все устали от ожидания ее затянувшегося финала.

Возвращаясь к истории Древнего Рима, вспомним, что восточная ее часть - Византия, тем не менее, просуществовала еще одну тысячу лет (вполне достойный срок для жизни любой страны). Но Византию неслучайно сравнивают с Россией - это многонациональная страна была основана на стержневом, коренном народе (греки) и его культуре. Словно куски старой штукатурки, от греческой части Византийской империи отваливались одна за другой страны и города, оставляя нетронутой её монолитную греческую основу.

Таким образом, принцип государственного устройства в Византии был иным, чем в западной части Римской империи, к тому же именно здесь была воплощена идея "симфонии" светской и духовной власти, которая затем пришла в Россию.

Создание единого человечества на базе единой культуры, мировоззрения и принципов построения государства - это давняя, бесплотная и, наверное, самая дорогостоящая наша мечта, оплаченная кровью миллионов и миллионов людей. Впрочем, история всегда писалась кровью, в особенности же история практического воплощения разнообразных универсальных идей.

Но пока живо человечество, оно будет вновь и вновь пытаться найти некий "всеобщий знаменатель", единый принцип построения государства и общества. Мечта о философском камне, который один может дать свет и истину, жива до сих пор, она лишь приняла другие формы. И так же вечно продолжится спор между консерваторами и космополитами, зародившийся в тот момент, когда возникло самое первое человеческое общество.

Конституционная монархия в России

и её союзники.

Кто они - естественные союзники монархии? Какова их собственная судьба? Что ждет их в исторической перспективе? И смогут ли они сформировать благоприятную среду для возрождения конституционной монархии в России?

В первую очередь, таким союзником является, конечно, православная церковь. Её усиление очевидно и в духовной (идеологической) сфере, и в материальной (церковь становится вновь одним из крупнейших и в финансовом отношении независимых владельцев недвижимого и прочего имущества).

Между тем, каким является её традиционный взгляд на историю государственного устройства России и свои взаимоотношения с политической властью?

Православная церковь являлась союзницей и опорой монархии на протяжении всех лет существования русского государства. В отличие от западного христианства она не претендовала на политическую власть в стране (за исключением претензий на двоевластие патриарха Никона), ограничиваясь властью духовной. Но именно церковь освящала сам принцип единоначалия монархической власти, благословляя все важнейшие события в жизни царской семьи.

Не вмешиваясь в текущую политическую жизнь, церковь, тем не менее, внимательно следила за "общим направлением" этой политики, на соответствие ее традиционным православным ценностям. Невозможно представить себе в России неправославного царя, и немецкое кредо - "cujus regio, ejus religio" (лат. Чья власть, того и вера) у нас совершенно неприемлемо. И. Ильин писал о том, что "...нет ничего важнее для устроения монархии, как уверенность верующего народа в подлинной вере своего Государя. Если народ знает, что его Государь имеет такой же акт веры, что он живет тем же актом совести и осуществляет сходный акт правосознания, то доверие его к Государю может считаться обеспеченным (7/5-31).

В какой-то уродливой форме эту претензию на духовную (идеологическую) власть повторили большевистские комиссары. Вся текущая практическая жизнь должна была быть выстроена в соответствии с принципами марксистско-ленинского учения. Рядом с директором завода и командиром воинской части обязательно находился жрец новой веры, который оценивал действия своего руководителя на их соответствие догматам новой религии. И, конечно, руководитель не мог быть беспартийным, как не мог быть неправославным русский царь, члены его семьи и его ближайшее окружение.

Возможно ли подобное сравнение? Между тем согласимся, что пришедшая к нам с Запада совершенно фантастическая идея построения коммунистического общества могла расцвести и пустить свои корни на русской почве только на основе её полного преображения в соответствии с местным менталитетом, обычаями и традициями.

Сталин хорошо это понял. Ему, в отличие от многих прожектеров из старой ленинской гвардии, нужна была не мировая революция, а реальная и долгосрочная власть в стране. И как любая реальная власть, она не могла долго держаться на власти штыков и наспех написанных декретов. Новая власть, так же как и старая, должна была опираться на существующее сознание и традиции или - погибнуть.

Бесчисленная армия политработников - от секретарей партячеек до высших кардинальских чинов (весь "орден меченосцев" - по любимому выражению Сталина) каким-то уродливым и страшным образом вписалась в древнюю русскую традицию распределения властных полномочий: "Богу - богову, кесарю - кесарево", традицию, которая стала краеугольным камнем в отношениях светской и духовной власти в России и определила линию на их сотрудничество и взаимопомощь в общем деле строительства государства.

Напротив, попытка Никона руководить государством не встретила понимания ни в церкви, ни в народе и в какой-то степени привела к трагическому расколу. Так же, впрочем, как и церковная реформа Петра I, с другой стороны, направленная на прямое подчинение церкви светской власти (проведенная в полном соответствии с протестантским шаблоном) привела в конечном итоге к ослаблению и гибели самого государства.

Итак, русская традиция воспринимает принцип разделения властей как, прежде всего, разделения власти светской и духовной.

Западная традиция вполне допускала их смешивание: вспомним претензии Рима на политическую власть (папоцесаризм, "стояние в Каноссе") и т.д., реальную политическую власть в руках французских, итальянских кардиналов и немецких архиепископов. Именно в процессе борьбы против католических церковных правителей и возникло нынешнее западное понимание "свободы" - как, прежде всего, личной свободы и той формы государственной власти, которая должна была обеспечить эту личную свободу. "В фаустовской (по определению О. Шпенглера - западной - С.Ч.) культуре та же борьба двух в равной степени могущественных символов ведется в близких по духу формах, однако с куда большей страстностью, так что, начиная с наиболее ранней готики, мир между государством и церковью мыслится лишь как временное перемирие" (32-372).

Западному сознанию трудно было объяснить, что означало понятие "симфония властей", изложенное в VI новелле Кодекса Юстиниана Великого в 534 году и принятое за основу взаимоотношений между государством и церковью в Византии, а затем в Московской Руси. "На гармоничном сочетании и взаимном равновесии этих властных начал - державного и соборного, царского и пастырского, будут в дальнейшем строиться отношения светской и церковной власти в России. Эта "симфония властей" станет идеалом их взаимоотношений, твердо запечатлившимся в народном сознании, несмотря на все искушения и соблазны (8-57).

В западном сознании, напротив, вполне закономерно возникает идея разделения политической власти (Монтескье) на три ветви, каждая из которых контролировала и "сторожила" бы другую, идея создания демократических институтов власти и глубокое недоверие к монархии и к церкви (Кальвин, Лютер).

С этого момента граница между Западом и Востоком стала принимать вполне определенный контур, хотя, конечно, прежде всего, она возникла в сознании людей, которые исповедовали единую христианскую религию, вкладывая в свою веру различное содержание и создавая разное мировоззрение, идеологию, государство и, в конечном итоге, и церковь.

Эти различия хорошо известны.

Восток признал следующие принципы:

1. Строгое разделение светской и духовной власти.

2. Единовластие в государственной сфере.

3. Сакральный характер власти.

4. Опора на традиционные ценности и патриотизм, идеал служения царю и отечеству.

Запад (и особенно в протестантской его части):

1. Недоверие к власти, отсюда и популярность теории разделения государственной власти на три составляющих, каждая из которых не даёт возвыситься другой.

2. Суверенитет власти принадлежит независимым (и, прежде всего, конечно, финансово независимым) гражданам. Поэтому государственная власть не сакральна, избираема равным голосованием, подлежит разделению и обязательному контролю.

3. Традиционные ценности, из которых многие себя дискредитировали, принадлежат скорее истории, предпочтение отдается всему новому.

4. Независимая и равноправная личность строит свои взаимоотношения с государством, обществом и окружающими людьми на основе законов, "писаного права". Деятельность церкви точно так же подлежит регламентации со стороны своих граждан в лице государственной власти, которую они избирают. (Поэтому, когда Петр I подобным же образом поступил в России, то, как часто у нас бывает, когда мы копируем Запад, он это сделал совершенно механическим образом. Ведь в основе действий царя лежало вовсе не стремление к созданию демократического государства западного типа, в котором безусловным приоритетом был бы принцип незыблемости гражданских прав).

Церковь, а точнее отношение к её роли в обществе и государстве, стало тем фактором, который и предопределил во многом раскол в европейском сознании.

Неслучайно западные институты власти не нуждаются в церковном благословлении. Российские же власти (как прежние, так и нынешние) осознают эту необходимость и нуждаются в ней. Одновременно при благосклонном отношении светской власти в современной России к церкви усиливается и её духовная власть (и не только православной церкви). Она становится сильной, вполне независимой и способной заявить о своём особом мнении по важнейшим вопросам жизни общества.

И все же симпатии православной церкви, её внутренняя кровная связь относятся, прежде всего, к монархии.

Во-первых, может ли состояться "симфония властей" при республиканской власти? Нет, эта власть всегда будет смотреть на церковь как на соперника в процессе влияния на народные массы, и это противоречие может быть снято полностью только при монархическом строе и в определенной мере при конституционной монархии.

Во-вторых, церковь освящает монархическую власть.

В-третьих, само устройство церкви близко устройству монархической власти.

В-четвертых, в церкви служат, а не работают. Сам принцип служения Богу, идеалу, Родине, монарху - один и тот же. Неслучайно монархист воспринимает свою жизнь, как и православный священник, как служение и готов жертвовать собой во имя служения. И. Ильин отмечал, что "...религиозно укорененное правосознание будет скорее склоняться к монархической форме, а секуляризованное и безрелигиозное правосознание - к республиканской". И далее: "Для республиканского правосознания характерна вера в нестесненное человеческое изволение (выделено автором) которое осмысливается как начало, стоящее выше "судьбы" и выше "природы", и которое не связано ни с каким религиозным поклонением" (6-124).

В-пятых, монархия представляет собой символ страны, олицетворение её истории, её идеи, самой "судьбы". И это убеждение в заданности и неслучайности пути является также общим и глубоким ощущением и для верующего, и для монархиста, что чаще всего бывает соединено (и закономерно) в одном и том же человеке.

И христианин, и убежденный монархист чувствуют одно и то же. Об этом писал Карлейль, говоря о трансцендентальной философии Фихте: "...весь видимый, вещественный мир, в котором мы совершаем свое жизненное дело на этой земле (в особенности мы сами и все люди) представляет как бы известного рода деяние, чувственную внешность. Под всем этим, как сущность всего, лежит то, что он (Фихте) называет "божественной идеей мира". (10-160).

Материалист никогда не сможет ощутить присутствие этой божественной идеи, демократ (даже истово верующий) исключит её для выбранной им самим власти.

Христианин и монархист, напротив, верят в предопределенность своей судьбы и судьбы родины. Шпенглер: "Что бы мы ни желали и ни делали, то, что в действительности следует за всеми решениями и из них вытекает - внезапно, ошеломляюще, непредвиденно для кого угодно на свете - все это служит более глубокой необходимости и для понимающего взгляда...укладывается в некий великий порядок. Само случайное событие ...может быть представлено другими соответствующими случайностями, эпоха (выделено автором) же необходима и предопределена заранее" (32/т.2-183).

Шпенглер вслед за Гегелем говорит о некой матрице, в которую встроена и наша жизнь, и наша судьба.

Наконец, для православной церкви особенно важно отношение политической власти к сохранению христианских нравственных идеалов и этических принципов. Именно на это претендует и монархия. Так Тихомиров, сравнивая формы власти, отмечал именно эту особенность монархии: "Монархия выражает доверие по преимущественно к силе нравственной. Если в нации жив и силен некоторый всеобъемлющий идеал нравственности, всех во всем приводящий к готовности добровольного себе подчинения, то появляется Монархия, ибо при этом для Верховного господства нравственного идеала не требуется действия силы физической..." (24-44).

Итак, и отношение к церкви, и отношение к монарху целиком строится на доверии. И.Ильин: "Монархическое правосознание, религиозно укоренненое... и строющееся на началах семьи, ранга и традиции, естественно, усваивает себе в отношении к главе государства настроение доверия" (6-130) Именно поэтому "...право в России никогда не имело достаточной ценности и самоценности, ...гражданам свойственно было искать высшую справедливость в монархе, верховном правителе и т. д." (27-422).

К февралю 17-го года путем создания невиданного объема провокаций, обмана и самой невероятной лжи революционеры и авантюристы всех мастей сумели отчасти подорвать в народе доверие к царю. Этого оказалось достаточно для его падения и гибели всей семьи императора (если бы утрата доверия к республиканскому правителю грозила бы ему чем-то большим, чем падение рейтинга?!)

Именно церковь создала российское государство по образцу Византии, а не варяжскую дружину, готовую только на разбои и грабительские походы. Впрочем, разве только наше государство было создано христианской церковью?

Но в истории взаимоотношений государства и церкви на Западе и Востоке есть одна принципиальная разница, которая заключается в противостоянии светской и духовной власти на Западе, возникшей на основе непрерывных взаимных притязаний, которых мы почти не видим на Востоке.

Отсутствие этих притязаний, вековая традиция разделения светской и церковной власти, принцип невмешательства в текущие дела друг друга или то, что вкратце называется "симфонией властей", во многом сформировал и характер самодержавного русского государства, основанного на идее сотрудничества, православии или того, что назовут идеей "соборности".

Именно этот идеал единства православного народа со своим царем и церковью на протяжении долгого времени и был опорой монархии.

Абсолютизм (Петра I), отбросив эту идею (и Собор как институт представительства) в конечном итоге исчерпал сам себя, но не саму идею монархии, которая может возродиться только на основе все той же давней соборной традиции, о которой говорит митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн: "В этом стремлении к христианской святыне как к национальному идеалу - истоки русской соборности, "собранности" вокруг Церкви, сознания духовной общности народа, коренящейся в общем служении, в общем долге. Соборность - это единство народа в исполнении христианского долга и самопожертвовании, в стремлении посильно приблизиться к Богу, "обожиться", "освятиться", воплотить в себе нравственный идеал Православия". (8-16) И далее: "Принятое на себя русским народом служение требует соответственной организации Церкви, общества и государства. Богоучрежденной формой существования православного народа является самодержавие. Долг служения Богу есть одновременно и долг служения царю, олицетворяющему в себе православную государственность - эта мысль прочно укоренилась в сознании русского человека" (8-27).

Эта же мысль является основой знаменитого "Политического завещания" генерала М.К. Дитерихса: "Основы веры Христовой определяют и сами принципы благодатной и истинной формы государственного правления в идеологии русского народа: единство власти во главе церкви, единство власти во главе правления и коллегиальность власти во главе управления: Патриарх, Царь и Земский Собор - три начала" (5-8).

В деле восстановления монархической традиции церковь призвана сыграть и еще одну, исключительную роль - сформировать с точки зрения религии, христианского долга и морали идею и цель возрождающегося государства. Ведь неслучайно вновь и вновь в годы духовной пустоты мы повторяем: "Подобно нации и личности, государство базируется не только на материальных (политических и экономических) измерениях, но и несет в себе духовный, нравственный смысл" (15-3).

Но кто же, как не церковь, определит этот смысл? И неизбежно шире - саму идею и цель государства? Может быть, государственные чины и политики, беспокойно наблюдающие только за одним - за движением государственного флюгера? Или притравленная интеллигенция на службе у капитала? Так кто же? Или, быть может, у нас снова появился достаточно широкий слой образованных и финансово независимых людей и к тому же небезразличных к своему отечеству? Тот слой, который формирует общественное мнение (и шире мировоззрение) и выдвигает из своей среды духовных лидеров?

К тому же сила, формирующая государственную идею, должна быть мощной, единой и внутренне непротиворечивой. Может ли быть ею (при отсутствии гражданского общества в России) интеллигенция или фрондирующая политическая среда? Влияние интеллигенции (за исключением гламурной) на общество значительно снизилось, значение политики, науки, искусства и образования определяется, прежде всего, их рентабельностью. И этот процесс неизбежен, когда власть находится не в руках элиты, а "третьего" сословия. Никакой иной идеи, за исключением личного обогащения, это сословие предложить не может (иначе оно переродилось бы в элиту), а для фарватера, по которому держит свой путь наш корабль-государство, такой глубины явно не хватает.

Так и плывем, влекомые всеми ветрами, от одной отмели до другой, не решаясь выйти на глубину, на свой истинный фарватер.

Для этого требуется решимость,... но разве её нет в каждом из нас?

Когда-то Карлейль говорил о том, что в нас есть стремления более сильные, чем даже стремление к счастью: "Не отведать какой-либо сладости, а совершить благородное и высокое дело, оправдать себя перед небом, как человек, созданный по подобию Божьему, - вот чего действительно желает самый последний из сынов Адама. Тот сильно оскорбляет человека, кто говорит, что его привлекает лёгкость...Трудность, самоотверженье, мученичество, смерть - вот приманки, действующие на человеческое сердце. Нет, не счастье, а нечто большее манит к себе человека..."

Или мы забыли о высоком?

Или мы вместе со своим царством-государством, которое прошло свой тысячелетний путь (а 1000-летний путь - естественный срок жизни и смерти самодостаточного государства, по мнению ряда исследователей) клонимся к своему финалу?

Когда-то, 150 лет тому назад, славянофилы ставили совершенно немыслимую задачу для русского народа - всеобъемлющее осуществление христианского начала любви. "Для России, - писал А.Хомяков, - возможна только одна задача: быть обществом, основанным на самых высших нравственных началах; или иначе - все, что благородно и возвышенно, все, что исполнено любви и сочувствия к ближнему, все, что основывается на самоотречении и самопожертвовании, все это заключается в одном слове: христианство" (22-310).

Да мы и попытались спустя недолгое время осуществить этот христианский идеал любви. Вот только получилось... ненависти - идеал Антихриста. "Попытка создать рай на земле неизбежно приводит к созданию преисподней. Она вызывает нетерпимость. Она вызывает религиозные войны и спасение душ посредством инквизиции" (28-329). Не правда ли, все это о нас.

И все же, К. Леонтьев, который прославился своим предвидением будущего России, считал, что путь русской диалектики приведет нас неизбежно к новому витку возрождения влияния церкви: "За скептицизмом и реализмом обыкновенно следует возрождение: одни люди переходят к новым идеальным системам, у других является пламенный поворот к религии" (12-237). И это происходит потому, что "...метафизика и религия остаются реальными силами, действительными, несокрушимыми потребностями человечества. Реализм (же) очень прост, ибо он даже не система, а только метод, способ: он есть смерть предыдущих систем" (12-237).

Любопытно, что современные практические исследования подтверждают эту тенденцию: "В 1990-е годы религиозные идеи пережили серьёзное возрождение, прежние конфессиональные группы заметно укрепились, появились группы новые, в результате чего присутствие религии в обществе стало ощущаться гораздо более сильно, нежели когда-либо ранее в двадцатом столетии" (30-530).

Возрастание роли религии во всем мире означает лишь одно - маятник, определяющий направление духовного развития в душе каждого из нас, дошел в своем движении до крайней точки практицизма и реализма и начал движение в обратную сторону. И эта тенденция уже сейчас требует вполне конкретных политических решений. А.Тойнби так формулирует глобальные мировые задачи: в области экономики - найти работающие компромиссы между свободным предпринимательством и социализмом, в области духовной - вернуть светские суперструктуры на религиозное основание (27-197).

И пускай тенденция к оценке своей деятельности не только с практически-утилитарной точки зрения в наше время проявляется очень робким, слабым и часто прерывающимся штрихом, но разве настолько безнадежным? "Нет, не нужно (следовать) увещеваниям "человеку разуметь человеческое" и "смертному - смертное"; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она всё далеко превосходит" (20-221).

От того, насколько сильной окажется эта тенденция, объективно зависит положение и роль церкви в обществе. Её усиление должно привести к усилению духовного начала в обществе, консервативных тенденций, возрождению традиционных ценностей, оно способствует самоидентификации нации и в определенный момент - неизбежной постановке вопроса о возрождении монархической традиции в России в том или ином статусе.

При этом именно церковь способна дать жизнь этой традиции. И этой жизнью может и должна стать идея, вложенная в эту традицию. Идея, которая станет, возможно, главным аргументом в пользу возрождающейся монархии. Эта идея должна напрямую быть связана с жизненно важными проблемами, касающимися всего общества и, значит, каждого из нас.

И в первую очередь - это проблема выживаемости страны, сохранения её территории в неизменном виде силами того народа, который получил её от своих предков. Но народ этот уже немногочислен и, главное, внутренне ожесточен и разобщен. Как-то очень быстро выветрились старинные общинные традиции, которые пусть в искаженном виде пытались поддерживать идеологи советского строя: железные двери и решетки на окнах вполне очевидно показывают степень нашего "доверия" друг к другу. Тем не менее, задачу по сохранению своего отечества не решить только экономическими мерами, это, прежде всего, задача идеологическая.

Какая же идея может возникнуть на стыке монархической и церковной традиций? Возрождения империи (Москва - Третий Рим, и Четвертому не бывать)? Россия - во главе славянского братства? Вряд ли - империю нам уже не потянуть, а братья - славяне давно спрятались от нас за щитом НАТО. Может быть, были правы те, кто верил вовсе не в материальную и военную силу нашей страны, а в духовную? И именно с ней связывали её судьбу?

И что такое судьба? Случайное течение материальных событий? Или, как считал Гегель, в ней есть предопределенность, связанная с воплощением мирового Духа (Гёте говорил о ней уже как о законе)?

"В рамках всякой эпохи существует неограниченное множество поразительных и непредсказуемых возможностей запутаться в частных деталях, сама же эпоха необходима, потому что в ней присутствует жизненное единство. То, что её внутренняя форма именно такова - это её предопределение (выд. автором). Новые случайности могут внести в её развитие величия или убожества, счастья или горести, однако изменить его они не в состоянии", - утверждал О.Шпенглер (32/т.1-189). Основная мысль, вокруг которой автор строил свои бесчисленные доказательства, используя материал точных и гуманитарных наук, - это мысль о том, что всякая великая культура "...должна обладать своей собственной (выд. автором) идеей судьбы...и является ни чем иным, как осуществлением и образом одной-единственной, неповторимой судьбы. То, что мы зовем роком, случаем, провидением, судьбой, что человек античности называл...Фатумом" (32/т.1-171).

Теория линейного поступательного развития человечества от древности через Средневековье к Новому времени привлекает лишь поверхностную последовательность событий, лишая нас возможности видеть истинную историю высших культур. Шпенглер полагал, что в этой схеме понимания истории, предназначенной к тому, чтобы "любой ценой наполниться фактами", отсутствуют такие глубинные понятия, как цель, судьба (а не причинность), даже то, что он называл "вечным страхом перед неизбежным, достигнутым, окончательным, перед преходящестью, перед самим миром как воплощенным, в котором одновременно с гранью рождения оказывается заданной и грань смерти, страх перед мгновением, в которое осуществляется возможное, внутренне исполняется жизнь, где сознание приходит к цели (выд. автором)" (32/т.1-119).

Между тем современная философия научного познания уже отходит от механистического и рационального метода, понимая, что жизнь не вписывается в ту самую "схему", против которой так бунтовал О.Шпенглер, что жизнь сложнее, глубже и её развитие связано с глубинным духовным началом. И разве это не то же самое, что утверждал еще двести лет тому назад Д.Юм: достоверность нашего знания не может получить свое обоснование в эмпирическом опыте, она может быть достигнута лишь актом веры.

Итак, если мы попытаемся для себя уяснить, в чем же состоит наш исторический путь, то сможем ли мы это сделать, не полагаясь на такие понятия, как цель, судьба, предопределенность? То есть те понятия, которые и постигаются, прежде всего, актом веры?

Между тем современный человек, прежде чем принять что-либо на веру, должен убедиться и доказать себе, что иного, "последнего" аргумента не существует, что он держит в руках последнее звено логической цепочки, что дальше иное измерение, ему недоступное. Но разве от этого что-то меняется? И разве не чувствуем все мы жгучую боль от той внутренней пустоты, которая возникла в нас, в нашем отчужденном сознании и разорванном обществе?

"Я пуст, я стандартен, себя я утратил.

Создатель! Создатель! Создатель!"

(А. Вознесенский "Ностальгия по настоящему")

Маятник нашей духовной жизни, действительно, дошел до своей крайней точки, и, надо верить, уже начал своё движение в обратном направлении. Приходит новое время, и это время требует новых идей.

Идея, которую может предложить церковь и которая отвечает её коренной сути, - это идея волонтерского (добровольческого) движения: идея взаимопомощи, взаимовыручки, безвозмездного и добровольного труда на благо общества. Именно общества, потому что идеи, ставящие превыше всего личный интерес, давно уже и безраздельно господствуют в нашем сознании, создавая губительный перекос в корневой связке: человек и окружающая социальная среда. Сможет ли бесконечно долго разрастаться крона дерева, если не укрепляется его корень, если вся влага поступает только его листьям?

Именно об этом и говорит сейчас церковь: "Современные люди не знают, что такое истина. Многие подвергают сомнению, что где-то истина может быть. Вместо истины и правды теперь больше говорят о различных мнениях, которые имеют право на существование. Само понятие истины исторгается из жизни человеческого общества. Но Церковь как носительница истины призвана свидетельствовать и ближним, и дальним, даже до смерти, что есть истина (11-22). Перекос в пользу частного, личного, индивидуального в ущерб общему, единому и центростремительному является причиной современного системного кризиса, который Патриарх Кирилл назвал кризисом человеческой личности, нравственного чувства и потери ценностей (11-194).

Безусловно, человек должен быть открыт "к восприятию того, что несет ему современный мир", но "... одновременно быть способным защищать самые сокровенные глубины своей жизни, сохраняя свою национальную, духовную, религиозную, культурную самобытность, а вместе с этой самобытностью сохраняя нравственную систему ценностей". (11-237). В данном случае речь идет о той самобытности, которая является антиподом индивидуализму и разобщенностью, которая, напротив, сплачивает и формирует нацию и её культуру.

Развитие добровольческого движения, в основе которого лежит идея бескорыстного патриотического служения, обернется для возрождающейся церкви и увеличением её социальной базы и усилением её духовного влияния на общество.

Современная церковь прекрасно понимает, что пришло время решения действительно великих задач по возрождению духовной жизни общества, и развитие идеи добровольческого движения может стать одной из них.

Со светской стороны это движение могло бы находиться под патронажем монарха и его семьи. Таким образом, была бы сформирована социальная база для монархического движения, и было бы обосновано (на первом этапе) предоставление особого статуса Дому Романовых. Это соответствовало бы исторической традиции - ведь хорошо известно, какое участие в добровольческом движении принимали сами Романовы, особенно в годы I Мировой войны. Остались фотографии, воспоминания, дневники и другие документальные свидетельства - все это могло быть использовано для возрождения благородной традиции. Известный историк и свидетель царствования Николая II С. Ольденбург пишет: "С самого начала войны императрица Александра Феодоровна и великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна, пройдя курс сестер милосердия, работали в качестве таковых в лазарете государыни в Царском Селе. Великая княжна Ольга Николаевна была поставлена во главе комитета помощи семьям запасных. Когда же с 1915 г. появились в значительном числе беженцы, то по высочайшему повелению для заведованию ими был образован особый комитет во главе с великой княжной Татьяной Николаевной (17-631)

Само возрождение монархии может начаться только с возникновения достаточно широкого народного движения, которое и должно было бы возродить идею единства (соборности) русского народа и коренных народов России, оно способствовало бы и возрождению церкви (воцерковлению народа).

Именно это народное добровольческое движение и могло бы стать еще одним союзником и верной опорой возрождающегося монархизма.

В широком смысле его союзниками являются и все те, кто разделяет консервативные взгляды и представляют себе развитие государства как процесс непрерывный, устремленный в будущее и в то же время сберегающий (от лат. conservator - охранитель) бесценный опыт и уроки прошлого.

Когда-то Вл. Соловьев писал о том, что "...для всякого народа есть только два исторических пути: языческий путь самодовольства, коснения и смерти - и христианский путь самосознания, совершенствования и жизни". (22-216). Первый путь пройден нами почти до конца, сможем ли мы вернуться на другой путь? На тот путь, который не связан, по мысли философа, ни "...с консервативным, ни с либеральным, ни политическим, ни эстетическим, ни даже формально-этическим (идеалом), а идеалом нравственно-религиозным" (22-71).

Предвижу тысячу возражений о том, что это путь не вперед, а назад, в обратном направлении. Но разве история не знает этому подтверждений? Да и кто может поручиться за тот компас, который определял всю нашу дорогу на протяжении вот уже почти 100 лет?

И к тому же разве сама история не является бесконечным разнообразием вариантов развития одних и тех же заданных тем? Тем, что Гегель называл этапами самопознания мирового духа: "Это освобождение духа, в котором он стремится прийти к самому себе и осуществить свою истину...Самопознание отдельного народа является носителем данной ступени развития всеобщего духа. История духа есть его деяние, и его деяние состоит в том, ... чтобы постигнуть себя. Это постижение есть его бытие и начало, и завершение постижения есть ...переход. Вновь постигающий (дух) ...есть дух более высокой ступени. И поскольку (прежняя) форма завершена, поскольку она уже воплощена в реальности, она должна уступить свое место, и разум в своей бессознательной подземной работе устремляется к новой Wirklichkeit (действительности) " (4-194). Ничто не вечно, все находится в бесконечном движении, возвращаясь и переходя на новые ступени самопознания мирового духа - или, как точно выразил суть гегелевской диалектики Э.Вайль: "...как всегда у Гегеля, то, что диалектически упраздняется, также сохраняется, возвышается и полностью осуществляется лишь посредством этого акта Aufheben (подъём)" (4-54).

Вернуться к прежней форме конституционной монархии в России, видимо, невозможно, но жива её идея, которая только ждет своего урочного часа, чтобы прорасти, словно зерно, брошенное в землю.

Конституционная монархия в России и её враги.

У идеи конституционной монархии есть союзники, но, стало быть, есть и враги. О них, собственно, мы уже сказали, когда разделили всё многообразие политической деятельности на два лагеря: консерваторов и космополитов.

Оба этих течения жизненно необходимы для поступательного развития любого общества. Но, как и всегда в жизни, всё определяется пропорциями, соотношениями частей.

Болезни "традиционного" общества, так же как и общества, забывшего о своих национальных корнях, слишком хорошо известны. Тем не менее, именно от выбора главной тенденции развития общества зависит вся его судьба и его благополучие.

Для консервативной тенденции характерна сбалансированная политика с опорой на национальные интересы и традиции (Лучше всего эту мысль высказал У.Черчилль - у Англии нет постоянных друзей, у нее есть только постоянные интересы).

Для космополитов рамки Англии (или любого другого государства) тесны, по их мнению, национальные рамки и традиции лишь тормозят неуклонное движение прогресса.

Космополиты, безусловно, враждебны идее монархии, прежде всего потому, что они совершенно справедливо видят в ней одну из коренных национальных традиций, которая серьёзно препятствует окончательному размыванию национальных границ и "братскому" слиянию народов. Поэтому те политические силы, которые отстаивают приоритет универсальных ценностей человечества над национальными, являются закономерно врагами идее монархии (в том числе и в конституционном варианте). И здесь в одном списке уместились, на первый взгляд, парадоксальном образом и либералы, и марксисты, и фашисты, и прочие устроители всемирных судеб.

Любопытно, что католическая церковь в эпоху папоцесаризма вела подобную беспощадную борьбу против начинавших усиливаться национальных государств не в качестве носительницы универсальной религиозной истины, а, в первую очередь, как проводник универсальной политической идеи - воцарения папского престола над всеми прочими светскими государями.

Церковная история России благополучно миновала эту страницу западной истории, приведшую к кровавым религиозным войнам, расколу католического мира, сектантству, глубокому взаимному недоверию и борьбе государства и церкви, которая закономерно привела к появлению современного либерализма и прочих универсальных космополитических идей. Всё это было чуждо России, в которой была принята от Византии и обоснована концепция так называемой "симфонии властей". Именно поэтому либеральные идеи в России не прижились, несмотря на их привлекательную гуманную оболочку. В них инстинктивно ощущалось антицерковное и богоборческое начало.

Либеральные идеи в России не "вызревали" изнутри, они шли всегда "сверху" в подражание Европе, которая имела свой особый путь развития и, соответственно, свои причины их появления. Неслучайно, в либеральных идеях и делах Петра I и его сторонников простому народу всюду чудился запах серы.

Русское монархическое государство и русская православная церковь были именно национальными образованиями и определяли себя в качестве единого православного царства. Универсальные идеи были ему глубоко враждебны и при искусственном пересаживании на русскую почву приводили к неизбежным и суровым потрясениям. Именно поэтому деяния Петра I и катастрофа 17 года стоят в одном ряду.

Возможно, И. Солоневич прав, когда говорит о том, что именно Петр I (притом, что он, конечно, не был никаким либералом, а лишь вольным или невольным носителем западного умонастроения, его сложившихся привычек стиля жизни и мышления) подорвал основы существования православного русского государства, что в конечном итоге предопределило его гибель. Он полностью согласен с мнением Л. Тихомирова: "Монархия при Петре уцелела только благодаря народу, продолжавшему считать законом не то, что приказал Петр, а то, что было в умах и совести монархического сознания народа" (24-196).

Но был ли этот исход неизбежным? История говорит нам о том, что в эпоху народных бедствий любая государственная система переживает испытание на прочность. Максимальное напряжение она получает в тот момент, когда искусственно подогретое народное недовольство перерастает из стихийных бунтарских выступлений в умело отрежиссированную революцию. Как известно, революция - это всегда довольно рискованный, но и самый быстрый способ захвата власти узкой группой политических интриганов.

Для страны в целом революция является трагическим исходом существующей сложной и зачастую конфликтной ситуации в обществе. Это не "жесткий", "хирургический" или "шоковый" путь выхода из кризиса, это, вообще, не путь выхода, это конец пути, в определенном смысле гибель исторически сложившегося общества, его летальный исход. Революция лишь декларативно предлагает обществу оптимальный путь развития, на самом деле она ставит его на грань (а чаще за грань) выживания. Государство при этом стремительно деградирует, безвозвратно теряя тот слой культуры, традиций, писаных и неписаных законов, которые определяли его духовный уровень.

Так были прерваны монархические традиции во Франции, Германии, Австрии и России. В тех же странах, где удалось предотвратить революции путем поиска компромисса или контрреволюционными методами, монархическая традиция (в числе других культурных традиций) жива и уверенно проходит проверку временем.

НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ НАСТОЯЩЕЕ

1. .Le Roi est mort, vive le Roi!.

Падение монархии в России вовсе не отменило знаменитую формулу национальной идеи ("самодержавие, православие, народность"), которую часто ошибочно связывали исключительно с Домом Романовых.

Напротив, эта формула исходила из того народного духа, который и формировал нацию. Этого, к сожалению, не захотели понять ни Белинский, ни народники, ни та часть бесконечно фрондирующей интеллигенции, которые заранее отвергали то, что было как-то связано с "преступным режимом".

Зато это хорошо поняли такие глубокие знатоки русского народа, как Гоголь, Достоевский, братья Аксаковы и др.

Среди современных российских законов мы не найдем и отзвука известной триады. Никто не спорит с тем, что законы нынешние хороши, и если бы они исполнялись, то и жили бы мы, наверное, хорошо. Да вот только, как в известной песне - и слова нейдут, и "порвалась струна, а пока..."

И, в самом деле, мы, кажется, все время забываем, что в основании государства и его правовой системы лежат не конституции, законы и акты правительства, а то, что заставляет им следовать. Это не столько страх наказания, сколько следование долгу, моральным требованиям и обычаям.

Закон обретает свою истинную силу, когда он основан на традиции. Это та почва, на которой закон либо расцветет, либо зачахнет. Именно поэтому Вл. Соловьев настаивал на том, что закон, прежде всего, должен быть безукоризненным с моральной точки зрения (в споре между чисто правовой идеей и нравственной он, безусловно, отдавал предпочтение второй).

Мысль о том, что законы "писаные" должны стоять на прочном фундаменте законов "неписаных" и что мало принимать просто "хорошие" законы, таковыми они станут, пройдя проверку на совместимость с традициями, конечно, не нова.

Но что же делать, если традиции и нравственные ценности в ходе бесконечной череды революций и нечеловеческих испытаний деформировались или вовсе исчезли?

Если исходить из простой логики, то сначала нужно укрепить фундамент дома, а потом лишь возводить этажи, сначала нужно восстановить основания государственно-правовой системы, а потом ее перестраивать и совершенствовать.

Так что же лежит в основе русского "неписаного" права?

Или, лучше сказать, что могло бы лежать?

В 19 веке была сформулирована графом Уваровым знаменитая триада. Теперь мы вспоминаем о ней, листая учебники по истории или читая о горячих спорах между славянофилами и западниками. И только?

Знаменитая триада подвела итог жизни русского государства в течение нескольких сотен лет и вовсе не канула в лету.

Русское общество оказалось надломленным в 20 в., но выжило в тяжелейших испытаниях и инстинктивно потянулось к своим истокам, к той силе, на которую только и можно было надеяться в самую тяжелую минуту - к патриотическому чувству и православию.

Сейчас происходит бурное возрождение православия в России: восстанавливаются церкви и монастыри, вновь всем миром отмечаются церковные праздники, все чаще до нашего слуха стали доноситься проповеди и слова священника. Даже для неверующих людей древний православный обряд вызывает в душе какие-то глубокие ответные чувства. Марксизм-ленинизм многих "соблазнил" и увел от веры, но окончательно убедить в своей правоте или хотя бы привить стойкий материализм он не смог.

Церковь и монархия на протяжении всей истории России (за немногими исключениями) шли рядом, оказывая неизменную поддержку друг другу. Усиление церкви - признак усиления в недалеком будущем и монархических настроений в обществе.

Возрождение православия - это возрождение части триады. А что же с самодержавием и народностью?

После гибели последнего русского царя возродились новые коммунистические цари в каком-то гротескном, но вполне реальном образе, в форме предельно абсолютизированной монархии.

Отчего в октябре 17-го никто особенно не потрудился защитить от мятежников-большевиков Временное правительство, на тот момент, несомненно, самое свободолюбивое и демократическое во всем мире?

Да, страна устала от Романовых, точнее, от той навязчивой и лживой пропаганды по их дискредитации, которая была в невиданном масштабе развязана в стране. Но монархический принцип остался, на нем были воспитаны поколения русских людей (и разговоры в народе в 17-ом передают то же самое: "И кто теперь царь в Петербурге? - Ленин. - Какой такой Ленин?"). Да разве народ только? Сколько появилось сознательных большевиков из лагеря бывших монархистов, которые так долго упрекали Николая II за отсутствие твердой государственной воли в борьбе с социалистами всех мастей.

Логика развития современного российского государства не может противоречить логике предшествующего развития. Это хорошо почувствовал Б. Ельцин, понимая всю опасность слабой власти в таком государстве, как Россия. Его выбор в пользу В.Путина полностью совпал в тот момент с "мнением народным".

Итак, монархический принцип, пусть и в очень искаженном и ослабленном виде, продолжает свое существование в нашем сознании. И разве нынешнее полновластие президента с прямым подчинением ему премьер-министра и всего правительства не является в какой-то мере его сегодняшним лицом? Парламент давно, по сути, является усмиренной Боярской Думой (к чему приводит иная расстановка сил, хорошо продемонстрировала та же Украина; впрочем, давно известна пословица - "лучше грозный царь, чем семибоярщина").

Сейчас в России есть все предпосылки для того, чтобы те немыслимые искажения монархического принципа, которые придал ему 20 в., был восстановлен в своем естественном виде, пусть и в форме конституционной монархии.

Её восстановление послужит укреплению государственной власти, восстановив вторую часть триады и нашу родовую память. Эта память о своем долге перед Родиной и её разноплемённом народе, частью которого является каждый из нас, о наших корнях и о той силе, которая всегда была и будет с нами.

Конституционная монархия - это в настоящий момент единственная (и необходимая) форма, в которой может и должен быть восстановлен монархический принцип в государственной структуре нашего общества.

Этот процесс, безусловно, долгий, как и возвращение человека к памяти после долгой болезни и беспамятства. Но он мог бы начаться уже сейчас - с фактического возвращения Дома Романовых в Россию и придания ему особого статуса, имея в виду, что Романовы - не просто граждане РФ, а представители царского рода, перед которым мы все признаем свою вину. Предложение о возвращении Романовых в качестве рядовых граждан Романовых и отказ в особом статусе лишь затягивает необходимую процедуру и является оскорбительным для нашей исторической памяти.

Тем более что для нашей государственной власти, несущей в себе фактически родовые монархические признаки, насущно не хватает формальных монархических признаков, которые играют огромную роль в формировании чувства патриотизма.

Эти формальные признаки - гербы, ордена, знамена, многочисленные ритуалы и символы (но не забудем - и обращения к нации, депутатам парламента, встречи с представителями различных сословий и партий и т.д.)

Наверное, мы согласимся и с тем, что партийная жизнь мало привлекает наших избирателей, мнения влиятельных и авторитетных людей интересует нас значительно больше. Мнение патриарха не уступает мнению первых лиц государства, мнение известного бизнесмена или кинорежиссера весомее мнения депутата.

Независимое мнение конституционного монарха в нашей стране (с всегда, по необходимости, жёстко выстроенной вертикалью власти) будет весьма важно и для её лидеров.

Таким образом, принцип самодержавия, преодолев исторические искажения, обретет в современную эпоху свою законченную и столь необходимую форму.

Что же с последней частью триады - "народностью"?

Насколько ее исказил социалистический быт? Что осталось? И насколько важно сохранить то, что осталось в ослабленном и деформированном виде?

То, что мы есть и имеем право на самостоятельное развитие, признали и Тойнби, и Хантингтон, повторив, впрочем, "типы" Данилевского и логику развития мировой цивилизации Гумилева и Шпенглера. Признали то, во что многие и в России не хотели и или не желали верить.

Нет единой модели развития общества и государства. Мы находимся в многополярном и многовекторном мире и можем надеяться только на себя.

Классическая модель развития общества, так же как классические модели развития научного знания, предполагающие Единый закон, однолинейность развития и классическую логику оказались несостоятельными.

Теперь вопрос о скорейшей (после слома марксизма-ленинизма) самоидентификации русского народа на основе национальной культуры поднимают вперед нас на Западе, т.к. "зыбкая", не определившаяся в своем пути Россия опасна и непредсказуема для всего мира. Определившаяся же в своих базовых принципах страна (в т.ч. с тем значением, которое мы придаем идее "народности" и с тем, что мы под ней подразумеваем), напротив, должна стать "стержневым", лидирующим в своем регионе государстве.

Эту мысль высказывают уже не славянофилы, не Аксаковы, не Хомяков или Данилевский, а ведущие идеологи Запада.

Но разве не о том же десятки лет назад писал И. Ильин: "Государственный строй не есть пустая и мертвая "форма": он связан с жизнью народа, с его природой, климатом, с размерами страны, с её историческими судьбами, и - еще глубже - с его характером, с его религиозною верою, с укладом его чувства и воли, с его правосознанием...Это не "одежда", которую народ может в любой момент сбросить, чтобы надеть другую; это есть скорее органически прирожденное ему "строение тела", это его костяк, который несет его мускулы, его органы, его кровообращение и его кожу" (6-64).

2. Цивилизация или государство?

Для того чтобы понять, какое место принадлежит конституционному монарху в будущем государственном устройстве России, необходимо определиться с тем, какое государство мы строим.

Споры по этому поводу в начале нынешнего века мало чем отличаются, по сути, от тех споров, которые разгорелись между "славянофилами" и "западниками" в первой половине XIX века.

Напомним в самых общих чертах их суть.

Кто мы: особая цивилизация, особое государство среди государств европейской культуры или вечно "догоняющая" Европу страна?

В 90-е годы логика государственного строительства была намного понятнее и яснее, чем в наши дни: как можно скорее догнать Европу, а для этого как можно точнее повторить европейский путь развития государства. Делать, как в Европе, чтобы жить, как в Европе, стать частью Европы - эта приятная иллюзия овладела многими умами в России еще в период "холодной" войны. Но вскоре она натолкнулась на непреодолимую стену между Россией и Западом. Эта стена протянулась не только линией пограничных столбов от Балтийского до Чёрного моря, но, главным образом, разделительной линией в сознании жителей этих ареалов, обозначив серьёзные культурные и национальные различия. Конечно же, идентификация по национальному признаку состоялась уже давно по ту и другую сторону границы, и никакие иллюзии горбачевской перестройки не могли их развеять.

Неслучайно именно в это время С. Хантингтон признал ошибочность основного тезиса западной философии и идеологии - о существовании универсальных законов и этапов мирового цивилизационного и государственного развития, флагманом которого является Западная Европа.

Разделив мировую цивилизацию на несколько независимых в своем развитии цивилизаций и признав существование т.н. "стержневых" государств центрами этих столь разных между собой миров, Хантингтон и его многочисленные последователи попали в странную компанию с "почвенником" Н. Данилевским и евроскептиком О. Шпенглером, которые давно отказались от идеи "евроцентризма".

Идея существования универсального и единственно верного пути развития овладела западным миром еще на стадии его формирования. Еще сенаторы Древнего Рима предполагали унифицировать народы и государства бесчисленных завоеванных ими стран под единые стандарты империи. Затем о том же возвестила Великая Католическая Идея, Вольтер с его концепцией цивилизованного и просвещенного народа, марксизм, либерализм, в том числе и в его современной интерпретации - неолиберального постиндустриального общества и т.д.

Платон, Аристотель, Фома Аквинский, Гегель, Маркс, Фукуяма - все они стремились и стремятся к универсализму и обладают той характерной формой мышления, которая рассматривает "универсум как целое и пытается из этого довлеющего над всем целого объяснить, понять и вывести единичное" (1-594).

И, само собой разумеется, что по этой логике единственный путь к истинному цивилизованному государству проложен через Европу. Все остальные пути и варианты развития общества неэффективны и в конечном итоге являются тупиковыми. "Так и подмывает спросить себя, - задает вопрос Роджер Осборн, - не лишает ли нас западный образ мысли и обустройства человеческих дел элементарной возможности вглядываться в чужую культуру и, кто знает, даже чему-нибудь от нее научиться - без необходимости подчинять ее, разрушать и делать частью западной системы" (18-424).

Западная идеология ни прежде, ни теперь не была склонна к равному диалогу, она воинственна и нетерпима. "Характеристика "отсталости" и "неразвитости", предназначенная для других цивилизаций, вошла в привычку европейцев еще в 16 в. За отсутствием понятийного аппарата, позволяющего иметь дело с обществами, чье развитие не вмещается в эту (западную) модель, мы их загоняем в нее силой" (18-425).

В чем причина нетерпимости современного радикального ислама? Возможно, она кроется в ответной реакции на высокомерие и безразличие Запада?

Да, и когда было иначе?

Осборн утверждает: "Столетиями белокожие европейцы христианского вероисповедания воспринимали себя как расу, превосходящую все прочие и наделенную правом уничтожать других во имя своей цивилизации, - в предшествующие 150 лет (и дальше в глубь истории) люди, чей цвет кожи и обычаи были иными, подвергались пыткам, побоям, издевательствам и массовым убийствам в порядке вещей, по единственной причине своей инаковости" (18-683).

Отсюда вывод: западная цивилизация - не только самая передовая во всем мире, она - единственная. Мы с вами видим, что в наши дни Запад готов, отбросив лишние слова, силой оружия утвердить в мире свои интересы и ценности.

Итак - согласиться ли с тем, что предлагают "западники" - т.е. согласиться ли с теорией (и практикой) евроцентризма, навсегда оставив мысли о создании особой русской цивилизации: православной, евразийской и т.д.? Навсегда оставив мысли об особом, имперском характере государственности России? Или прислушаться к теории С. Хантингтона о возможности существования "русской" цивилизации?

Логика исторического развития (от великих князей московских до сегодняшнего дня) как будто подсказывает нам, что Россия была и во многом остается государством с имперским мышлением.

И можно ли ожидать иного от государства такого необъятного размера? Большие государства и ведут большую политику, черпая свою мощь не только из внутренних источников, но и из внешних.

При этом мы часто повторяем (уж так повелось в России), что слабая власть (и демократия, конечно, в том числе) доводит страну до гибели, а сильная - восстанавливает из пепла (Керенский и Сталин, Ельцин и Путин).

Aut Caezar, aut nihil.

Огромное государство становится словно заложником этого девиза. Оно живет по своему особому закону, закону лидера: постоянно идти, развиваться, остановка для него равносильна гибели. Об этом же когда-то говорил и П.Столыпин: " В мировой борьбе, в соревновании народов почетное место могут занять только те из них, которые достигнут полного напряжения своей материальной и нравственной мощи" (17-463).

И тем не менее.

3. Россия - не империя.

Игра в империю уже сыграна.

Россия благополучно прожила свою имперскую жизнь, ее расцвет, падение и ренессанс советского времени. Мы были империей со всеми её типичными чертами: сильной централизованной властью, мистической верой в свою исключительность, патриотизмом и установкой на победность (исторический оптимизм).

Но сегодня, обладая таким количеством населения и таким количеством неосвоенных земель, глупо мечтать о возрождении бывшей имперской мощи, хотя сложившийся стереотип оказывает давление на образ страны в нашем представлении и глазах всего мира.

И тем не менее:

- мы должны оставить в покое соседей;

- отказаться от идеи " славянского братства";

- укреплять государство всеми возможными средствами

- в течение жизни 2-3 поколений создать единый русский народ, проникнутый духом патриотизма к своему Отечеству. Различие в национальном происхождении не должно играть в жизни конкретного человека какого-либо существенного значения.

- уничтожить узко националистические течения и группировки, бороться всеми силами с проявлениями национальной нетерпимости и вражды.

Особый путь России - это иллюзия, которая во времена империи казалась, словно мираж в пустыне, почти реальной.

Сейчас в стране проживает 140 млн. человек, т.е. население России сопоставимо с населением крупного европейского государства. Процесс "русификации" страны сам по себе является сложным и длительным. Он потребует много сил и внимания.

Огромная территория требует значительно большего населения для ее освоения. Сохранение этих земель также само по себе является непростой задачей. Мир, потребляя все больше ресурсов, с жадным интересом присматривается к пустынным сибирским далям.

И, наконец, вопреки идеологам "особого пути", Запад и Восток не требует переводчиков и свободно общается друг с другом, им не нужен "мост", который свяжет великие культуры, в лучшем случае широкие автомагистрали, проходящие по территории России для перевозки бесчисленных грузов.

Какая бы ни была Россия - особенная, отсталая, православная - это страна, относящаяся к европейской цивилизации. Ассимиляция в Европу - другого пути для нас не существует. Развитие связей с Европой по всем возможным направлениям - средство решения этой задачи. Надо стремиться к тому, чтобы попасть из России в Европу и обратно было не сложнее, чем в Европу из США.

Одним крылом европейской цивилизации является Америка, другим должна стать Россия. И, выполняя эту миссию в своем регионе, Россия быстрее станет лидером на постсоветском пространстве, чем, провозглашая "особый путь" славянского братства.

Европе, как и в прежние времена, необходимо сильное и дружественное государство на ее восточных границах.

Необходимо долго и терпеливо разъяснить Западу, что укрепление Российского государства в ее кровных интересах. Это тоже часть нашей идеологии. И она не нова: так, яростный патриотизм и безусловная приверженность европейским ценностям - основа идеологии США.

Привлекательность идеи "особого пути" для многих возникает оттого, что мы, русские, вечные заложники своего исторического отставания от Европы. Сколько ни совершай переворотов и революций, все равно не догонишь Европу. Отстаем ли мы или вечно догоняем - это всего лишь игра слов. Помните софизм об Ахиллесе и черепахе? Кажется, это над нами посмеялся древний философ. А если мы посмотрим на весь остальной мир, которому также предлагается ввязаться в бесперспективную гонку? Этот остальной мир не страдает комплексом своей неполноценности, не особенно переживает и живет своей жизнью. Так просто, так освободительно легко принять мысль о том, что Европа - это Европа, а Россия - это Россия, что мы идем своим путем, и нам никого не нужно догонять, что впереди нас никого нет, что Европа находится в стороне, и ее путь также уникален и неповторим. И тогда мы говорим об "особом пути" России и даже находим в нем ощутимые преимущества.

И все-таки не надо себя обманывать. Мы почти весь 20-й век шли своим особым путем (хотя путь этот когда-то проложили европейские социалисты). И возвращаемся опять на ту дорогу, откуда свернули, на торную дорогу христианской цивилизации.

Другие народы и цивилизации, окружающие Россию, в ходе исторического развития постоянно бросают ей вызов. Так устроена жизнь, начиная с самых низших ее ступеней. Насколько борьба в одиночку против всех ослабила Россию? Насколько мы были близки к критической отметке?

Пусть миф об "особом" пути России никогда больше не кружит нам головы. И если наша главная задача - укрепить российское государство, сберечь коренные народы - значит, свой исторический путь нам надо идти с теми народами, с которыми нам идти предопределено с самых давних пор, задолго до момента зарождения христианской цивилизации.

Но дело в том, что если рассматривать Россию с точки зрения Европы, как ее далекую и отсталую часть, то мы никогда не поймем и не опишем Россию. Россия как государство восточно-европейской цивилизации сформировалась давно и долгое время же находилось в отрыве от Европы. Без учета этих особенностей нельзя понять истории России, ее места в жизни Европы. Жизнь в отрыве от европейской семьи невольно заставила сформировать свою "цивилизацию", со своими обычаями, законами и мировоззрением.

Но ветви одного и того же дерева питались одними и теми же соками, освящались одними и теми же обрядами "христианской" религии. В итоге их развитие шло параллельно друг другу, в каких-то точках разбегаясь, в каких-то смыкаясь друг с другом. Так, прожив долгое время в отрыве друг от друга, мы, тем не менее, не разбежались окончательно, напротив, мы строим сегодняшний мир вместе.

И в мире не было более благодарного и невзыскательного зрителя для спектакля, где английское лицемерие шло об руку с французским шармом и немецким барабаном, чем русский зритель с давних пор и по сю пору. Это наша семья, и это всего лишь констатация факта.

Итак, наши особенности (ведь вся изюминка в них):

- другая, более древняя христианская традиция;

- лояльное и равноправное отношение ко всем народам, населяющим Российскую империю с самых давних времен;

- система ценностей строилась не на приоритете индивидуальной человеческой жизни, а жизни общины;

- жизнь в отрыве от Европы сформировала свою "островную" цивилизацию.

Отношения не приобрели антагонистическую форму (также как отношения Англии - "острова" и "континента"). Так, Европа привыкла считаться с особенностями Англии.

Россия, в сущности, является для Европы тем же островом, только расположенным значительно дальше. Его размеры не вписываются в географию Европы, обычаи его народа кажутся чужими. И, тем не менее, образованный класс Европы и России составляет одно целое. Процесс ассимиляции в европейскую семью давно запущен и не имеет альтернативы.

Видимо, о России надо говорить как об особом государстве среди других европейских стран, имея при этом ввиду ее особую "островную" историю и имея в виду Европу в самом широком смысле от Древней Греции и Византии до самых западных ее форпостов (а не только их одних). И тогда те пограничные линии между Востоком и Западом, которые так крепко еще сидят в нашем сознании, окажутся не столь несокрушимыми.

Роль конституционного монарха при любом из трех сценариев развития (особая цивилизация, особое европейское государство и "догоняющее" европейское государство, лишенное каких-либо существенных и уникальных особенностей) тем не менее, действительно, универсальна: для сторонников империи он - символ ее могущества, для "западников" - личность, обладающая широчайшими связями и возможностями в Европе, для консерваторов - источник традиций, для демократов - источник многовекового опыта управления "стоязыкой" страной без унижения и насильственной ассимиляции.

4. Нелинейность развития.

Можем ли мы определить себя в настоящем? Но насколько определено само настоящее?

Действительно ли человечество движется к целям, определенным ещё Французской революцией: равенству и свободе? Или, напротив, концентрация богатства, производственных, торговых и мультимедийных мощностей в одних руках, а, стало быть, и концентрация власти имеет устойчивую тенденцию к возрастанию?

Похоже, мы продолжаем жить среди мифов: миф о коммунистическом рае заменен в нашем сознании на другой миф о том, что мы уже близки к конечной точке нашего развития - созданию демократического и правового общества.

Вместе с тем, многие из тех, кто пытается заглянуть в наше будущее из реалий сегодняшнего дня: футурологи и фантасты, видят совершенно другие перспективы: авторитарное государство и общество, в котором царят произвол и вражда. При всем своём желании мы не можем выдумать ничего иного, чем то, что дает нам для наших фантазий современный материал и история нашей цивилизации. Прогнозы футурологов рано или поздно сбываются, т.к. они вольно или невольно продолжают те линии развития, которые заложены в нашем настоящем и прошлом. И разве может быть иначе?

Большинство людей, между тем, делают совершенно правильно, предпочитая жить сегодняшним днем, не особенно заглядывая в будущее.

Что знаем мы о том, по какому пути пойдет мировая цивилизация, с чем нам придется столкнуться, и какие битвы нас ждут?

Вспомним её последние века:

18 век - битвы королей;

19 век - битвы наций;

20 век - битвы идеологий;

21 век - ?

У нас нет достаточно знаний, чтобы знать, и нет достаточно веры, чтобы верить, поэтому мы и предпочитаем жить сегодняшним днем.

"Наше грядущее - иль пусто, иль темно..."

А между тем, можно ли назвать стабильной страну, живущую сегодняшним днем? Её спокойствие кажущееся, сравнительно небольшие толчки могут оказать на такую неустойчивую систему (по терминологии И.Пригожина - "неравновесную систему или неустойчивый процесс" (28-200) непредсказуемые последствия и даже определить для государства совершенно иной путь развития.

Синергетика, наука о сложно организованных системах, так определяет этот процесс: "При критическом изменении главных параметров системы она достигает некоторого "порога" устойчивости, за которым (если не произошло разрушения системы) открывается несколько возможных путей развития. Этот "порог" называется точкой бифуркации,...(он) обуславливает нелинейность, т.е. многовариантность, альтернативность эволюции системы, а поэтому "будущего не дано нам заранее" (И.Пригожин), его нельзя просчитать, опираясь на принципы детерминизма. В выборе системой пути дальнейшего развития неизбежно присутствует элемент случайности, которая приобретает в синергетике фундаментальный статус" (28-203). Эти случайности (флуктуации) в конечном итоге "являются следствием индивидуальных действий" (28-202).

Именно поэтому политологам необходимо учитывать все возможные варианты сценария той будущей политической пьесы, в которой мы все станем участниками, как только поднимется занавес.

Демократия или диктатура, конституционная монархия или олигархия? Ни один из этих вариантов не исключен.

Природа, как известно, избегает прямых линий, мы же все время пытаемся выстроить прямую линию развития нашей цивилизации; в природных процессах нет ни начала, ни конца, мы же все время выдумываем некий "конец истории" (В.Ленин, Ф. Фукуяма). Может быть, все-таки правы были древние греки, которых так часто упрекали именно за отсутствие перспективного исторического мышления, и вместе с тем их долгий исторический опыт убедил их в том же самом, в чем были убеждены и Гёте, и Гегель: история - это бесконечный круговорот, в котором мы попадаем то в восходящие, то нисходящие потоки, стремясь достичь некой вершины, и даже достигнув её, вновь устремиться в бесконечность.

Аристотель выводил три типа государственной власти, которые остались неизменны до сих пор: монархия, демократия и олигархия. Они меняют друг друга как времена года, переживая в своем развитии фазы расцвета и упадка. Сегодня классическая буржуазная демократия на наших глазах сменяется властью олигархической верхушки. Кто же придет вслед за ней, когда разгневанные толпы выплеснутся на улицы? Аристотель учит нас, что это будет очередной властолюбец, и история это подтверждает. Им может быть авторитарный лидер, диктатор или будущий монарх.

Современный исследователь должен спокойно и непредвзято оценить все возможные варианты развития исторической драмы (помните наставление, которое даёт старый летописец своему ученику в "Борисе Годунове": "Описывай, не мудрствуя лукаво, всё то, чему свидетель в жизни будешь ...").

Зачастую не только интерпретация будущих, но даже прошлых событий строится на таких ненадежных аргументах, как личная убежденность исследователя и вера в их правоту, основана на его мифологизированном сознании и явно предвзятых "наблюдениях, произведенных случайно" (И.Кант) Полная цитата из его "Критики чистого разума" звучит так: "Разум видит только то, что сам создаёт по собственному плану, он с принципами своих суждений должен идти впереди и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения, произведенные случайно, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем" (9-21).

Нам со всех сторон твердят о торжестве демократии (как совсем недавно твердили о неизбежной и окончательной победе коммунизма), не желая замечать очевидного: реальная власть и в мире, и в России сосредотачивается в руках немногих "лучших" людей, которые и определяют по своему желанию формальное название власти.

История выходит на новый круг с новыми лицами, играющими старинную пьесу в другом составе актеров. Между тем ошибаются те, кто считает, что история не знает повторений. Напротив, это сама суть истории.

Единоличная власть была и остаётся одним из видов политической власти, их число ограничено и определено еще в древности. Бесконечно меняя свои оттенки и формы, эта власть оставляет свою суть неизменной. При этом самым мягким её вариантом является, безусловно, наследственная монархия. И если правда, что история движется по кругу, значит, её маятник будет вечно направлять её ход от власти авторитарной к демократической и обратно.

Но для России есть еще один дополнительный фактор напряжения, который все активней воздействует на её современную политическую систему. Мы хорошо знаем, что общественную жизнь в стране всегда определяла та или иная идея: православная, монархическая, народно-демократическая, наконец, коммунистическая. Сегодня мы живем в условиях идейного вакуума, который может быть быстро заполнен самым непредсказуемым образом. Любая самая странная и опасная политическая мысль может занять пустующую нишу. Разве навсегда ушла та прошлая Россия, из которой все мы родом, с её вечным поиском правды-истины, подчас и гибельным?

А между тем, после крушения коммунистической идеи никакой иной идеологии, ни левой, ни правой у нас нет. И это придаёт дополнительный фактор неустойчивости политической системе.

Коммунисты объявляют себя национально-патриотической партией, гарантирующей сохранение института частной собственности на средства производства и её неприкосновенность, примерно соблюдают религиозные обряды и, конечно, ничего общего со взглядами Маркса и Ленина не имеют. По поводу "таких" коммунистов Ленин высказывался вполне определенно (Циммервальская конференция 1915 г.) В более узком кругу своих товарищей он выражал свое отношение более лаконично, не утруждая себя подбором литературных выражений.

Остальные "левые" по своей либеральной риторике мало чем отличаются от "правых": они, правда, с большей лёгкостью дают ничем финансово не подкрепленные социальные обязательства ("Справедливая Россия"), за которые, в случае их победы, как показывает политическая история, придется расплачиваться уже "правым" - ценой потери популярности в народе.

Так называемую "партию власти" в прямом смысле партией трудно считать. Эта скорее организация чиновников, созданная для их успешного карьерного роста в обмен на проявление лояльности действующей власти.

Между тем, мы остро нуждаемся в партиях разного политического спектра, которые имели бы вполне определенную и теоретически разработанную идеологию. Создание таких массовых политических партий с внятной идеологией - это значит создание ясных правил игры в случае возникновения "неравновесных процессов", это возможность просчитать большее количество вариантов развития событий и их последствия.

В противном случае мы отдадим свою судьбу на милость случая и разлившейся уличной стихии, быстро теряющей человеческий образ.

Правые партии (в том числе и очень разнородное монархическое движение) должны определить сегодня свою главную задачу в том, чтобы создать теоретическую основу для своей практической политической деятельности, создать консервативную идеологию, понятную и убедительную для широких слоёв, вместе с тем всеми силами избегая превращения её в популистский продукт массовой культуры.

Признавая логику закона нелинейного исторического развития и право на любой каприз со стороны Его Величества Случая, мы, тем не менее, всегда должны быть готовы воспользоваться тем удачным шансом, который неведомым для нас образом приготовит сама Судьба.

Future in the past?

(Монархия и её время)

В 1918 г. своим торопливым и беспощадным решением большевики лишили жизни виднейших представителей семьи Романовых. Царская династия была вычеркнута из современной русской истории.

Мнение народа, который выбирал царя на Земском соборе, коммунисты не спрашивали, да оно их и не интересовало.

В течение последующего периода самодержавие представлялось советской пропагандой как отжившее, вымороченное явление, которое долго сдерживало прогрессивное развитие несчастной страны.

И теперь черно-белые фотографии императорской семьи кажутся нам свидетельствами безвозвратно далекого прошлого.

И только темные громады петербуржских дворцов в сумерках уходящего дня вызывают у нас какую-то безотчетную жалость к тем, кто вынужден был покинуть когда-то их.

В последнее время семья Романовых была реабилитирована, останки убитых захоронены в царской усыпальнице. На месте гибели установлен великолепный собор. Мы отдали долг императору за свой бунт против него, беспощадный и, как оказалось, бессмысленный.

Теперь мы можем с чувством горечи и сожаления закрыть эту страницу русской истории. Что еще мы можем? Что еще мы можем сделать для семьи императора? А для себя?

Сегодня, как и всегда, торопимся открыть новую главу истории, в которой пытаемся найти себя. Вот только так много белых пятен в ней, и поэтому неясен наш путь и не очень-то складывается наш портрет. Многое растеряли, многое безвозвратно утеряно.

Утеряно ли? Возводятся заново и реставрируются тысячи церквей - залог возрождения многих потерянных душ. Переосмысливается и заново утверждается русская история, она становится ближе и понятнее нам. Интерес к ней велик, потому что без прошлого нет и будущего, потому что без корней высохнет и стебель, и погибнут листья.

Наше будущее мы привыкли определять, исходя из понимания хода истории как последовательного ряда событий, диалектически связанных между собой. Этот взгляд был усвоен нами в качестве марксистского пособия по изучению истории (точнее, пособия, созданного на основе определенных западноевропейских идей).

Если исходить из этой теории, то возвращение в прошлое невозможно или носит временный характер. В противном случае наступает стагнация и гибель. Но так ли это?

Стагнация и гибель наступили для "нового и окончательного" строя, а наше естественное желание сейчас - отступить назад, вернуться к тому месту на развилке дорог, где мы выбрали ошибочный путь.

И разве мы одни? Возвращение конфуцианства в Юго-Восточной Азии успешно охватывает и коммунистический Китай, и передовые капиталистические "азиатские тигры". Возвращение истовой религиозности в молодежную среду мусульманских стран опрокинуло миф об идеологической победе Запада и вестернизации в масштабах всей планеты.

Пережитки прошлого? Или понимание гибельности отрыва от своих корней?

Так - что же? Идти вперед, возвращаться или стоять на месте? На это неожиданный в наше сверхскоростное время вопрос современная эпоха предоставляет неоднозначный ответ.

Расставшись с коммунистической идеологией, мы пытаемся переопределить, переидентифицировать себя в современном мире. Неслучайно так много издается книг об истории России, ее философах, светских и духовных лидерах.

Кто мы? Чем мы живы? Мы прекрасно понимаем, что, не "определив" себя, мы рискуем погибнуть.

После краха коммунистической химеры Россия, словно больной, проснувшийся после тяжелой операции, ощупывает и рассматривает себя, пытаясь по частям восстановить свое сознание и память, ищет зеркало, в которое можно было бы заглянуть.

Процесс восстановления всегда мучителен, но его нужно пройти до конца. И любой врач подтвердит, что не полностью восстановленное сознание и память создают источник новых страданий.

Возможно, прошлое и есть то зеркало, в котором мы увидим будущее.

И вновь, и вновь мы возвращаемся к той памятной дате - 17 июля 1918 г., дате расстрела царской семьи.

Мы чувствуем и понимаем, что, объявив Романовых святыми, мы не поставили точку в истории Дома Романовых, что его история не завершена и неотделима от истории современной России.

Семнадцатый год ничего не изменил в известной монархической традиции: .Le Roi Est Mort, Vive Le Roi!.

Когда мы пытаемся понять наше недавнее прошлое, разговор почти всегда касается фигуры Сталина. Именно он, а не Ленин построил то государство, которое мы называем СССР, именно он поэтому является ключевой фигурой (грозным царем) русского социализма.

Ленина у нас почитают как икону или остаются равнодушными, сердцем же любят или ненавидят Сталина.

И дело совсем не в том, что один правил Россией несколько лет, а другой десятилетия.

Мы ведь изучали в свое время в обязательном порядке марксизм-ленинизм и хорошо помним, что поднимало на "последний и решительный" бой большевиков - знамя пролетарского интернационализма. Судьба России была лишь разменной картой в большой мировой игре, вязанкой хвороста для разжигания мирового пожара. "Даешь мировую революцию!" - это лозунг Маркса и Ленина, но не Сталина, который быстро понял его ненадежность и пустоту. Этот лозунг представлял реальную опасность для государства, во главе которого он оказался волею судьбы.

Для многомиллионной толпы русских мужиков у будущего генералиссимуса оставалась только одна роль - роль народного царя.

Ленин и Свердлов могли отдать приказ о расстреле Романовых, но идею монархии и русской империи они, конечно, не могли расстрелять. И красный террор тут был бессилен.

К идее международного интернационала, как и другим западным теориям, русский мужик (не красный интеллигент) был совершенно равнодушен, его природная терпимость к другим национальностям совсем не означала его космополитизма. Но такие понятия, как "Россия", "русская земля", "справедливая власть" ему были понятны и близки. Когда-то Троцкий точно подметил, что если бы белые провозгласили во главе своего движения "народного царя", то красные не продержались бы и трех недель.

И Сталину ничего другого не оставалось, как отбросить ленинские фантазии и возродить, пусть и в вымороченном виде (в форме СССР) старую имперскую Россию, самому стать грозным народным царем (неслучайно на полях книги об И. Грозном - надпись Сталина: "Учитель!"), а к концу жизни полагать себя и совершенно русским, если не по происхождению (хотя откуда такая трогательная забота о памяти генерала Пржевальского?), то, как ему казалось, по характеру и ментальности.

Оттого и народная любовь к грозному, но справедливому царю: и со своевольными воеводами расправился, и отступников казнил, (и опричнина, и Лубянка - не одно ли то же), и врагов всех прогнал, и владения государственные расширил, и страну поднял, и заставил весь мир считаться со своей волей, а его царская воля и есть воля России.

"Великие" эксперименты по унификации населения планеты (и пролетарский интернационализм, и вестернизация) провалились. Осуществимы ли они в будущем? Сомнительно. Мы живем в настоящем, которое настойчиво требует от нас ответа на вопросы - кто мы? И в чем наше отличие от других?

Время требует самоидентификации всего русского сообщества, а, значит, и каждого из нас.

Future in the past? Будущее в прошедшем - есть такое время в грамматике английского языка (и не только английского). Ведущий американский философ С.Хантингтон основу национальной идентичности определяет исключительно в англо-протестантской культуре переселенческих общин 16-17 вв., размывание ее иными национальными культурами он считает гибельным даже для страны, которую называют "плавильным тиглем народов".

Нет, мы явно не одиноки, пытаясь найти дорогу в будущее, отыскивая старые тропы.

Идея возвращения Дома Романовых становится все более актуальна в наше время. Ведь царская династия - потенциально мощный инструмент самоидентификации.

Неслучайно так трепетно относятся к ней и англичане, и шведы, и японцы.

Опросы среди населения об отношении к монархии в России, странах Европы и Азии показывают, что значительная часть населения высказывается за её сохранение или возрождение там, где монархия была насильственно прекращена в результате революционного мятежа.

Материалов об опросах и дискуссиях, связанных с данным вопросом, собрано немало. Можно упомянуть хотя бы некоторые:

1. Материалы опроса и дискуссии о необходимости возрождения монархии в России в интернет-журнале "Русский переплет" сент.- окт. 2003 г. (Продублирована в связи публикацией моей статьи "Может быть это и есть национальная идея?" в феврале 2008 г.)

2. То же в интернет-портале .Newsland.ru. от 27.07.2011

3. То же в интернет-портале .Slon.ru. от 29.04.2011

4. То же в интернет-портале .Mail.ru., раздел "Новости. Политика за рубежом" от 29.12.2011 г.

Именно сейчас, когда народы прошли этап пустых грез об унификации и всеобщем равенстве и нарастает тенденция к вступлению в новый "старый" этап - огораживания, выставляя над своими сторожевыми башнями национальные штандарты, так важно самоопределиться.

Для России, как и для многих стран с древней историей, одним из системообразующих принципов должен стать принцип воссоздания и сохранения Дома Романовых.

Какое место он займет в России?

Это место, конечно, зависит от того значения, которое может сыграть Дом Романовых в качестве культурно-исторического фактора, участвуя в жизненно важном процессе самоидентификации русского народа.

Но еще более важной должна быть его роль в качестве выразителя авторитетного мнения, весомого слова в самых важных для страны вопросах .

В условиях современного (и, скорее всего, будущего) полуавторитарного политического строя к чьему мнению вынуждена прислушиваться действующая власть? Думы, Совета Федерации, партий, Конституционного Суда, Общественной палаты? Все они в конечном итоге являются опорой власти, их мнение редко отличается от ее установок. На самом деле мы имеем дело не с государством, опирающимся на независимые ветви власти, а с огромной канцелярией. Тем не менее, все попытки изменить этот бюрократический тип правления ни в царские времена, ни при социализме, ни в наше время не увенчались успехом. Более того, кардинальное изменение этой системы власти всегда приводит к состоянию клинической смерти. Анархия, появление на ключевых местах авантюристов и асоциальных элементов, духовная и материальная деградация, быстрое вымывание культурного слоя населения - следствие всех наших "революций".

Государство - канцелярия. Возможно, не самый худший способ правления (история Древнего Египта и Китая говорит нам о тысячелетиях устойчивого развития), но чрезвычайно склонный к кастовости, закрытости, пренебрежению к иным, независимым мнениям. А между тем, застой, в конечном счете, губителен для любой системы.

Как нам избежать застоя, не разрушая сложившуюся систему, которая к нему явно расположена? Как предотвратить процесс сворачивания канцелярского аппарата в отдельное государство в государстве?

При сложившейся в России жесткой вертикали власти (и, видимо, вполне оправданной) очень важно иметь авторитетное и независимое от власти мнение.

Возможно ли оно в нашей стране? Конечно. И в первую очередь - мнение церкви, отделенной от государства, обладающей большими духовными и материальными богатствами. Роль церкви (и не только православной) возрастает на глазах, и с мнением ее патриархов власть всегда вынуждена была считаться (неслучайно Петр I упрятал церковь под сень Синода - государственного учреждения во главе со светским чиновником).

Но церковь в России традиционно далека от политической жизни, круг ее интересов в светской жизни ограничен.

Кто же еще в России может иметь такое независимое мнение, к которому прислушивалось бы и мнение народное, и власть? Чей статус и материальное положение, как и у церкви, прямо не зависят от капризов государства-канцелярии?

Ответ очевиден - глава царской династии. Его мнение - авторитетное и подчас неудобное, тем не менее, необходимое для власти и пробивающее брешь в ее бюрократической костной оболочке.

В какой форме возможно пребывание Дома Романовых в политической системе России? Монархии, совещательного органа, особого статуса?

Монархия. Вспомним, что в последние года царствования Романовых государственный аппарат практически полностью подчинил себе власть в стране, максимально отдалил династию от народа. Император оказался бессилен против своих чиновников, навязавших ему роковые для страны решения, за которые он ответил своей жизнью. Десятилетия спустя большевики оказались точно в таком же положении.

Монархия, оказавшись один на один с бюрократией, без реальной поддержки народа (всероссийские сословные соборы, сословные представительства и т.д.) заведомо обречена на поражение. Бюрократия не плоха сама по себе, но она несет в себе роковую черту - ее служебная роль в отсутствии гласности с течением времени может стать господствующей. Слуга начинает вовсю помыкать господином, а лошадь несет своего всадника, куда ей вздумается. Вместе с тем подлинной властью канцелярия никогда не сможет стать.

Ситуация, в которой независимый представитель династии свободно может выразить свое мнение республиканской власти, в настоящее время более удобна для него.

Конституционная монархия - возможно, наиболее предпочтительная форма правления в России. При ней становится более очевидной дублирование высшей власти в России - президента и премьера. Конституционный монарх, не втянутый в изматывающую борьбу с бюрократией, оставляет за собой возможность влиять на принятие важнейших для государства решений.

Роль монарха, которую он при этом будет играть для успешного завершения процесса самоидентификации российского народа (не только этнически русского), невозможно переоценить или компенсировать чем-то иным.

Возрождение монархических традиций (даже конституционно ограниченных) по своему культурно-историческому значению сопоставимо с возрождением церкви.

При этом и монархия, и церковь, естественно, будут поддерживать и легитимизировать друг друга, оказывая благотворное влияние на духовное состояние народа.

Особый статус Дома Романовых совершенно необходим для нормальной ежедневной работы: для обращений в официальные органы, СМИ, зарубежные представительства и т.д. И жаль, что в ходе дискуссии о предоставлении статуса, которая прошла на 5 канале летом 2010 г., представитель династии оказался не подготовлен и не нашел нужных аргументов в споре. Особый статус нужен и для защиты представителей династии от всякой нечести. И разве нанесенное им оскобление не станет и нашим оскорблением? Разве мы не понимаем, что Романовы - это и есть большая часть нашей исторической биографии, и другой у нас не будет никогда?

Уже стали частью государственного официоза императорский герб и флаг. Но города и улицы по-прежнему носят названия коммунистических вождей. В Екатеринбурге Храм-на-Крови, возведенный на месте гибели царской семьи, находится между памятником Свердлову (организатору убийства) и улицей Свердлова. Проспект Ленина по-прежнему является центральной улицей города, а область по-прежнему называется Свердловской. Что это - гордость за цареубийц, особая изощренность или безразличие?

Герб СССР и пятиконечные звезды, высеченные на фронтонах административных зданий, остались на своих местах, как и многие другие символы прошедшей эпохи. А рядом с ними гордо реет российский триколор.

Такая "каша" в головах соотечественников порождает скептическое, если не откровенно циничное отношение к общественным духовным ценностям.

Видно, слишком долго нас водили по вымороченной стране коммунистического зазеркалья, слишком чужими самим себе мы стали. Только время, возможно, все расставит по своим местам.

Особый статус будет, несомненно, предложен Дому Романовых. Но нужно ли увязывать его возвращение в Россию с получением статуса? Идеологический туман в головах людей, всеобщее безразличие к "политике", бюрократическая волокита может надолго затянуть принятие решения.

Возвращение царской семьи может состоять из нескольких этапов. И первый (подготовительный) этап должен начаться с того места, где ее трагическое странствие в 1918 году было прервано, - в Екатеринбурге.

В этом символическом для России и Романовых месте где-то неподалеку от Храма-на-Крови царская семья может разместить свою резиденцию - Дом Романовых.

Для тысяч туристов и паломников, которые приезжают в Екатеринбург поклониться памяти последнего императора и его семьи, Дом должен стать не только музеем, но и действующим центром по возрождению монархических традиций. Встречи, семинары, культурно-исторические программы, благотворительные акции под патронажем Марии Владимировны и наследника престола - вот в чем могут заключаться первые шаги по возвращению Дома Романовых в Россию.

Нужно завоевать к себе интерес и поддержку в народе, тогда легче будет качнуть в свою сторону вечно колеблющийся маятник власти.

Со временем можно открыть (или расширить) филиалы Дома Романовых в Перми, Тобольске, и Алапаевске - там, где находились члены Дома Романовых в гибельном для них 1918 г.

Но именно в Екатеринбурге Дом Романовых должен стать центром по координации усилий групп, поддерживающих идею возрождения монархических традиций: представителей церкви, политических и культурных организаций, казачества, и всех сочувствующих.

ЭПИЛОГ

Совсем недавно, поворачивая с Дворцовой набережной на площадь, я привычно проходил мимо Зимнего.

Уже наступили вечерние сумерки, в которых громада дворца высилась безжизненно и даже мрачно. Эрмитаж был уже закрыт, прохожих почти не было, и только стайка подростков, распивая пиво и беззаботно переругиваясь, слегка оживляла эту привычную петербуржскую картину, для которой природа так мало выделила ярких красок.

Окна дворца, в которых ничего не отражалось и которые ничего не пропускали сквозь себя, словно впали в летаргический сон.

И, словно ощутив этот сонный холод, подростки, бросив пустые банки под стену, быстро устремились в сторону шумного потока Невского проспекта.

А мне почему-то захотелось остановиться, и, вглядываясь в привычный контур Зимнего, я удивился новому для себя ощущению - дворец мне показался каким-то удивительно пустым, словно он был домом, оставленным своим хозяином.

И как будто ничего не изменилось от того, что Зимний стал огромным музеем и тысячи посетителей ежедневно проходят по его бесчисленным комнатам и коридорам.

Этот дворец был для царской семьи Домом, Домом Романовых. Его обитатели здесь жили и умирали, встречали гостей, обедали, работали, ждали новостей, радовались, любили и тосковали, глядя на остро заточенный, словно перст Судьбы, шпиль Петропавловской крепости и на неспокойную рябь Невы.

И отчего-то возникло острое чувство несправедливости по отношению к бывшим хозяевам Дома, который был у них отнят в соответствии с революционным произволом тех далеких лет. И для того, чтобы это ощущение возникло, мне кажется, не нужно было даже знать о том, что стало впоследствии с владельцами Дома. Это неясное ощущение исходило как будто от самих стен дворца, передаваясь людям и вовсе не знакомым с русской историей и историей Зимнего.

Память так устроена, что она всегда ищет и находит аналогии. Она перенесла меня на тридцать лет назад, когда я, мальчишкой, в весенний светлый день вместе со своими друзьями поднимался на Вознесенскую горку к Дворцу пионеров в Екатеринбурге (тогда еще Свердловске).

Внизу под нами катились по улице троллейбусы, и можно было рассматривать их крыши, из которых смешно торчали рогатки электрических усов, а солнце быстро перебирало окна движущихся машин, отправляя зайчики, словно телеграммы, во все стороны света.

Мы занимались в кружке юных филателистов, собирали коллекции марок, меняли и продавали их друг другу. В тот раз мы разговаривали о царских деньгах, которые один из моих друзей хотел поменять на марки одной экзотической страны.

На ассигнациях были напечатаны царские портреты, и вообще выглядели они очень солидно по сравнению с советскими рублями. Но и марки стоили свою цену. Короче говоря, торг шел вовсю.

И тут кто-то показал на двухэтажный старинный дом за дорогой на противоположной стороне улицы. То ли за счет того, что дорога в свое время была расширена и поднята, то ли от старости он как будто осел и потерялся среди остальных домов.

- А я знаю, что это за дом - это дом Ипатова, где царя расстреляли.

- Пошли, посмотрим!

Мы скатились с горы, перебежали улицу и оказались вмиг у ворот этого дома.

И ...словно споткнулись о невидимую стену. Дом был каким-то особенно чужим и незнакомым. Мы обошли его вокруг, уткнулись в запертую дверь и, не сговариваясь, повернули обратно. Странно, что, несмотря на наше удивительное умение проникать везде и всюду, даже на территорию военной комендатуры, мы отчего-то даже не попытались проникнуть в этот загадочный дом и в ту самую "расстрельную" комнату, о которой каждый из нас что-то слышал.

Впрочем, мы быстро забыли об этом крошечном эпизоде нашей жизни.

Позже я узнал, что в доме в то время еще работала какая-то небольшая музейная экспозиция, но "комната" была уже закрыта, и в ней был произведен ремонт. Видимо, большевики начали стыдиться? А, может быть, они уже не были большевиками? Да и какие могут быть революционеры из партноменклатуры?

Прошли годы, но вот то, давнишнее ощущение таинственной пустоты ипатьевского дома, его слепых окон вновь напомнило о себе.

Может быть, тогда мы впервые почувствовали почти материально присутствие скрытой от нас правды и пока неясное чувство - чувство своей вины.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Философский словарь (перевод с немецкого изд-я под ред. Г.Шмидта,

Штудгарт, 1957) М. Изд-во иностранной литературы, 1961

2. И.Архипов "П.Н.Милюков: интеллектуал и догматик русского

либерализма" М.: ж-л "Звезда", .12, 2006.

3. Н. Бердяев "Судьба России": Книга статей М.: Эксмо,2007Р. Осборн

"Цивилизация" М.: АСТ: АСТ-МОСКВА, 2008.

4. Э.Вайль "Гегель и государство" СПб.: Русский мир, 2009

5. М.К. Дитерихс "Политическое завещание" М.: НП "Посев", 2004.

6. И. Ильин "Общее учение о праве и государстве" М.:АСТ: АСТ

МОСКВА, 2006.

7. И. Ильин "О монархии и республике" М.: Вопросы философии, 1991,

. 4,5.

8. Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит С.-Петербургский и

Ладожский "Самодержавие духа. Очерки русского самосознания"

СПб.: Изд-во Л.С. Яковлевой, 1994.

9. И. Кант "Критика чистого разума" М.: Эксмо, 2011

10. Т. Карлейль "Герои, почитание героев и героическое в истории"

М.:Эксмо, 2008.

11. Книга размышлений Святейшего Патриарха Кирилла/сост.

А.В.Велько Минск: Белорусская Православная Церковь, 2009

12. К. Леонтьев "Записки отшельника" М.: ООО "Издательство АСТ",

2004.

13. К. Леонтьев "Византизм и славянство" М.: ООО "Издательство

АСТ", 2007.

14. В.Мединский "Мифы о России - 3" М,: Олма Медиа Груп, 2010

15. Н. Михалков "Право и правда. Манифест просвещенного

консерватизма" Российский Фонд Культуры, ИД "Сибирский

цирюльник", 2010

16. В.С. Нерсесянц "История политических и правовых учений"

М.:Норма,2009

17. С. Ольденбург "Царствование Николая II" М.: АСТ: Астрель, 2008.

18. Р. Осборн "Цивилизация. Новая история западного мира", М.:АСТ:

АСТ МОСКВА, 2008.

19. Э.А. Попов "Русский консерватизм: идеология и социально-

политическая практика" Ростов-н/Д.; Изд-во Ростовского ун-та,2005.

20. Б. Рассел "История западной философии" М.: Академический

Проект; Деловая Книга, 2008.

21. М.Е. Салтыков - Щедрин "Сказки" М.: в 10 т. - Т.8; Издательство

"Правда",1988.

22. В. Соловьёв "Национальный вопрос в России" М.: АСТ: АСТ-

МОСКВА, 2007.

23. И. Солоневич "Народная монархия" М.: Римис, 2005

24. Л.А. Тихомиров "Монархическая государственность" М.: ГУП

Облиздат, 1998

25. Курт фон Типпельскирх "История второй мировой войны.

Крушение" М.: Вече, 2011.

26. Теория государства и права, уч-к под ред. А.В.Малько М.:

КНОРУС,2010

27. Теория государства и права, уч-к под ред. М.Н.Марченко М.: ТК

Велби, Изд-во Проспект, 2008.

28. "Философия науки", под ред. Т.П.Матяш, Ростов н/Д: Феникс, 2007.

29. Ф. Фукуяма "Конец истории и последний человек" М.: АСТ, 2005.

М.Е. Салтыков - Щедрин "Сказки" М.: в 10 т. - Т.8; Издательство

"Правда",1988.

30. С. Хантингтон "Кто мы?" М.: АСТ: АСТ-МОСКВА, 2008.

31. С. Хантингтон "Столкновение цивилизаций" М.: АСТ: АСТ-

МОСКВА, 2007.

32. О. Шпенглер "Закат Европы": в 2 т. - Т.1.М.: Айрис-пресс, 2004.

Статьи по теме:

Считаете ли Вы необходимым восстановление монархии в России? (Голосование и дискуссия)

Высказаться в Дискуссионном Клубе:

Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

302861	2012-12-06 18:54:19

302865	2012-12-07 12:54:08
Ген. Кислов -Абатский	iskalot

-

О ! Мистер Липунов!

Вы преуспели в Стирке!

Но, с мусором вы зря старались!

На нем я посидел! Облагородил.

и Снова же о том всем спел!

302866	2012-12-07 13:48:46
Л.Лилиомфи

- Песнь мусорщика / "на нём (на мусоре) я посидел! Облагородил." /

-------

Ген. Кислов - к мусОру подходит,

Лопатой его облагорАживает.

И грустную песню заводит,

Мышей проворных ЗАВОРАЖИВАЕТ.

------

303088	2012-12-19 16:24:15
Счастливчик

- С трудом осилил статью. Напыщенно, велеречиво и тупо. "Три источника, три составных части монархизма в России", так сказать. Автор не знает темы, о которой он пишет, не понимает существа поднимаемого им вопроса, не знает народа, от имени которого говорит и не уважает этот народ. Даже широко представленные в тексте словосочетания-маразмы несамостоятельны и являются повторением всего того бреда, который публиковался в эмигрантской прессе 1920-30-х годов, вызывая гомерический хохот человечества. Оригинально лишь то, что равновеликими самодержцами у автора выступают Керенский и Сталин, халиф на час и создатель самой великой в истории России империи. При этом, ни по одной автором высосанной из пальца идее нет доказательств и исторических примеров, подтверждающих его вздорные мысли. Статья настолько ненаучна, что создается впечатление, будто писал ее современный политолог, не читавший никого, кроме Путина: ни Аристотеля, ни Платона ни Гегеля, ни Гердера, ни Маркса, ни Ленина, ни Кьеркегора. Он даже не понимает, что по его версии обустройства России в стране должен править фюрер с Освенцимом, Майданеком и Бухенвальдом. Статья глупее даже Михалковской, хотя практически повторяет основные мысли, высказанные секретарями этого недоучки. Отсюда - и реакция читателей-потешников.