ХХХ
Устало веки прикрывает век,
Последний отмотав почти десяток.
Две борозды ≈ колесный отпечаток ≈
Неторопливо заметает снег.
Он падает за воротник пальто,
Слезами застывает на ресницах.
Что веку умирающему снится
Сквозь это снеговое решето?
Должно быть, жаркой юности пора
Зарницами как прежде полыхает.
Летит сквозь время конница лихая,
Гремят раскаты дальнего ╚ура!╩.
А может, петербургский шумный зал.
Нарядные расставлены фигурки.
Бал, господа! И кружатся в мазурке
С красавицей-смолянкой лейб-гусар.
Слабеет память, ей уж не помочь.
Снег на плечах лежит, как эполеты.
Герои, императоры, поэты
Стоят, в седую вглядываясь ночь.
Он дремлет, век. Он ко всему привык.
Скрипят колеса, близится развязка.
Петляет инвалидная коляска
Среди примолкших улочек кривых.
Ладонь к виску, и жилка на виске.
Всё дальше ≈ в сумрак ночи безнадежный,
Где сквозь метель пушистый венчик снежный
Несет фонарь в протянутой руке.
Безбожный век ≈ он сам себе Господь.
Но в смертный час, гоня дурные вести,
Он втихомолку ваши окна крестит,
Сложив персты прозрачные в щепоть.
XXX
Как дальний отзвук колокольный √
Моя рассветная пора:
Тот мальчик в синей форме школьной,
Застывший посреди двора.
На нем берет и ранец рыжий.
Он толстогуб и лопоух.
Еще он жизнью не обижен,
Еще, как тополиный пух,
Под ноги стелется дорога...
Помедли, не спеши взрослеть!
Но так торжественно и строго
Гудит раскатистая медь!
Вот юноша, юнец нескладный √
Горлан, мечтатель, стихоплет,
Уже ступивший безоглядно
На тонкий, неокрепший лед.
Назад! Беги, ломая сучья!..
Но гул растет со всех сторон,
И в воздухе галдят созвучья,
Как стая вспугнутых ворон!
И вот он - честолюбец, дока.
Разящий рифмой и вином,
Состарившийся раньше срока,
Оставшись вечным пацаном.
Позер, комедиант бродячий...
Нашел, упрямец, что искал √
Изведав волчий гон удачи
И одиночества оскал?
...Я знаю, что не раз отпетый
Своим заложником земным
Я буду жить. Хоть жизни этой
Не пожелал бы остальным.
Бельмом, посмешищем, кумиром,
Себя раздевшим догола,-
Пока над безучастным миром
Гудят мои колокола!
ХХХ
Чернышевский сидит на Покровке,
У трамвайной сидит остановки.
Смотрит вдаль √ и не видит не зги.
Трет очки свои в тщетной надежде √
Темен жребий России как прежде,
От кремлевских палат до тайги!
Не найти на вопросы ответов.
В рэкетиры подался Рахметов.
Молчаливый истории суд
Тяжелей, чем тюремные нары.
Вере Павловне снятся Канары,
И студенты цветов не несут.
Как он чист и наивен был, боже!
Светоч мысли, кумир молодежи,
Обличитель √ почти диссидент,
К топору звавший сонное царство,
Претерпевший нужду и мытарства √
Чтобы здесь обживать постамент.
Где шумят, зеленея, бульвары,
И влюбленные шепчутся пары,
И пропойца небритый в пальто
Собирает по урнам бутылки,
И трамваи звенят у развилки,
И что делать √ не скажет никто!
М. Полицеймако
Колодец петербургского двора,
Где время √ как стоячая вода,
В который отражается ╚вчера╩,
А ╚завтра╩ не наступит никогда.
Где низкие провисли небеса
Над угловатыми плечами крыш,
И мертвецов оживших голоса
Звучат из-за стены, покуда спишь.
Здесь ничего не знаешь наперед,
Не ведаешь, прихлебывая чай,
Как память за рукав тебя берет
И в прошлое уводит невзначай.
И вновь клокочет коммунальный быт.
На кухнях √ перебранки, дым и чад.
И репродуктор из угла глядит,
И песни довоенные звучат.
Вновь позывные: ╚Я тебя найду!..╩
╚Это ошибка┘разберутся┘жди!..╩
И снова кто-то падает на льду,
Прижав горбушку черствую к груди┘
Очнешься. Сиротливый дождь бубнит.
За окнами √ тяжелых капель взвесь.
Должно быть, кто-то там еще хранит
Тебя, в залог оставленного здесь.
И только лифт грохочет, как бадья,
В колодце петербургского двора,
Вылавливая из небытия
Крупицы затонувшего ╚вчера╩.
ХХХ
Изморось. Голые ветви осенние.
Гул электрички вдали.
Привкус отчаянья. Пристань спасения.
Храм Покрова на Нерли.
Вот он √ рукою дотронуться хочется
До белокаменных стен.
Полдень. Прозрачный покой одиночества.
Горькой гармони плен.
Как он парит над холмами и долами
Этой усталой земли,
Нищими селами, рощами голыми √
Храм Покрова на Нерли!
Поле безлюдное. Речка неспешная.
Край, всем открытый ветрам.
Путь потерявшие, лишние, грешные √
Все мы придем в этот храм!
Вынырнув из обессилившей взрослости √
В детство, забытое здесь,
Молча шепчу я ╚Помилуй мя, Господи, -
Если ты все-таки есть!
Дай мне наивных надежд воскресение,
Тихую мудрость пошли╩.
Изморось. Рыхлое небо осеннее.
Храм Покрова на Нерли
ХХХ
Мне б родиться не здесь, а в другой России ≈
Где серебряный век серебром сорил,
Где пролетки в бессмертие уносили
Звонких гениев ≈ бабников и кутил!
Где в элегию скрипок врывались бубны,
Где металась в горячке хмельной страна,
Где гремел Маяковского голос трубный
И стонала цветаевская струна.
Мне б родиться не здесь, а в другой России ≈
Где ревел в Политехе оваций шквал,
Где, бараков чумных одолев засилье,
Аполлон опаленный из тьмы вставал!
Где по рельсам звенящим неслись составы,
И раскачивал ветер надежды бриг
Под аккорды тревожные Окуджавы,
Под дворового Гамлета хриплый крик.
Мне бы вылепить жизнь из другого теста,
Взвесить дар неземной на других весах.
Но оплачено время мое и место,
Моя карта разыграна в небесах.
И в стране, где паханы гугнят спесиво,
Где пройдошливый нищий трясет сумой,
Я за то уже должен сказать спасибо,
Что кому-то еще нужен голос мой!
ХХХ
Должно быть, Бог, когда тебя творил,
Задумал некий идеал бесспорный.
Над каждою чертой как ювелир
Работал он, прилежный и упорный.
Из самых лучших дорогих пород
Ваял Господь, усталости не зная,
И благородный лоб, и нежный рот,
И стан, каким гордилась бы Даная.
Такую сотворить, как он решил,
Трудней, чем отделить от влаги сушу.
Но он пытливый ум в тебя вложил
И тонкую, чувствительную душу.
И был уже от цели недалек
Творец, и штрих остался пустяковый.
И, видно, кто-то Господа отвлек.
Какой-нибудь проситель бестолковый.
Вернулся Бог к рабочему столу.
Тобой залюбовался он невольно.
И, вознеся трудам своим хвалу,
На жизнь благословил тебя, довольный.
И вот, недоработана чуть-чуть,
Живешь ты - и прелестней не бывает.
И сам Создатель не подозревает,
Что дух свой позабыл в тебя вдохнуть!
ХХХ
Придешь ≈ за окнами кисель.
Не расхлебать столовой ложкой.
Поставим чай, грибы с картошкой
Пожарим, разберем постель.
И Время медленно умрет,
Зубами скрипнув от бессилья.
И будет Пако де Лусия
Играть с Вивальди в очеред.
Мы будем так с тобой близки,
Как никогда никто на свете ≈
Сбежавшие в пустыню дети
От взрослой склоки и тоски.
А после ≈ слипшаяся прядь,
И ангел тихий, и ≈ ни слова.
И мы проснемся в полшестого,
Чтоб Царство Божье не проспать.
ХХХ
Повеяло нежданным холодом.
И в сердце заскреблась тоска.
А осень высветилась золотом ≈
В скупые щели чердака.
И озаряет мебель ветхую
И книг вязанки на полу,
И тянется кленовой веткою
К уснувшим ходикам в углу.
Нам здесь вольно, гостям непрошеным.
В пыли, средь сундуков с тряпьем
Отыщем в переплете кожаном
Старинной памяти альбом.
Дагерротипы пожелтевшие,
Немое кроткое кино.
Какие здесь помолодевшие
Все те, что умерли давно!
И прошлого живое зеркало
Вдруг наши отразит черты.
Вот я ≈ во фраке, с бутоньеркою,
А в белом платье ≈ это ты.
Мы были вместе. Что ж, всё сходится.
Всё подтвердилось ≈ век спустя.
Вот ты, светла, как Богородица,
К щеке прижавшая дитя ≈
Моё. А дальше мрак сгущается.
Недолюбившие тогда,
Мы здесь стоим ≈ всё возвращается,
Как бумеранг, через года!
Дай руку мне на все скитания.
Какие ждут нас времена?
Какая грусть и нежность тайная
На дне зрачков погребена?
Как сонник, память перелистана.
За перелеском день погас.
И наши тени смотрят пристально
Из тьмы, благословляя нас.
ХХХ
Как Слово ни утаивай ≈
Пробьет ростками росными.
Витает дух Цветаевой
Над болшевскими соснами.
Над домом, над калиткою,
Где ≈ стой и дождь подслушивай,
Где ожиданье пыткою
Выматывало душу ей!
Смириться б с фрачной Францией,
Не знать бы горя большего!..
Ты стало первой станцией
Ее Голгофы, Болшево!
Леса. Клочок отечества.
Безверье. Одиночество.
Как поздно человечество
Влекут ее пророчества!
Собраться бы под окнами
Негаснущими раньше вам...
Блестят скамейки мокрые
Под фонарем оранжевым.
Не вышли сроки встретиться.
Но здесь она ≈ звучащая.
И тихим светом светится
Рябины кисть горчащая.
ХХХ
Прапор спецназа, прошедший Афган и Чечню,
Нынче собак дрессирует в Измайловском парке,
К мату отборному их приучив и к ремню.
Псы, как и люди, служить могут лишь из-под палки.
Опохмелившись, вразвалку он входит в загон √
Фюрер собачий, своих, обучающий фурий.
Божьи законы √ в раю, в жизни волчий закон √
Эту премудрость постиг он на собственной шкуре.
Вышколен сам, как матерый натасканный зверь,
Кровь проливавший за звезды на чьих-то погонах,
В этом зверинце он душу отводит теперь,
Как старослужащий на первогодках зеленых.
В грязной каптерке мы водку с ним пили всю ночь.
Скорбной луной освещалась собачья площадка.
Он был похож на своих волкодавов точь-в-точь √
Тот же прищур полусонный и мертвая хватка.
В пальцах корявых окурка зрачок догорал.
Вдруг собутыльник мой поднял глаза в полумраке.
╚Я ведь, - сказал он, когда-то на скрипке играл
Да перед армией пальцы попортили в драке┘╩
ХХХ
А.Р.
Пойдем гулять по ноябрю,
Где дерева черны, как спички.
К Донскому ли монастырю,
В Нескучный, к черту на кулички.
Не все ль равно, где пить до дна,
Впивать горчащий этот вечер,
Который оплатить нам нечем,
Но все ж оплатим и сполна.
Пойдем гулять по ноябрю,
По топким тропкам неприметным,
И я с тобой заговорю
О самом главном, самом тщетном.
И прошлое обступит нас,
Скрутив, как щупальцами спрута.
И будет вечностью минута
И жалкою минутой час.
И нам не хватит сотни лет,
Чтоб отдохнуть от посторонних,
И светлячки двух сигарет
Затеплятся у нас в ладонях.
И наше тайное храня,
Пропахнув им, родным и странным.
Ты будешь прятать от меня
Кольцо на пальце безымянном...
ХХХ
Куда мне деться в этом городе,
Где все отмечено тобой?
Где о моем весеннем голоде
Все воробьи наперебой
Кричат разбуженными стаями
Тебе √ в открытое окно,
Не зная, что чужими стали мы
Давным-давно.
Куда бежать, куда укрыться мне?
Здесь все тебе принадлежит:
И церкви с праздничными лицами,
И сонный с набережных вид.
Повсюду ты √ и в хрусте гравия,
И в клейкой завязи листвы.
Твоих владений география √
Все улочки моей Москвы!
Я сам дарил их опрометчиво √
Тебе. Я сам тому виной,
Что здесь теперь мне делать нечего,
И уж тем более √ весной.
ПИГМАЛИОН
Я тебя сотворил из всего, что не прожил.
Я на волчью тоску красоту твою множил.
Я любил тебя так, как живых ≈ не умею,
Чистый образ твой вырезав, словно камею.
Я был верен тебе ≈ рукотворному чуду.
Но твои отраженья плодились повсюду.
Возникая из темных зеркал, словно опий,
Одурял меня калейдоскоп твоих копий!
Я метался в жару, я был жалок и мелок.
Я не мог свой шедевр отличить от поделок,
Всякий раз устремляясь душой к твоим сестрам
С их русалочьим смехом, как лезвие острым!
И прижал я ладонью опухшие веки.
Я глазам своим верить зарекся навеки.
Я желал не любви ≈ лишь реванша и мести.
И исчезли виденья ≈ и ты с ними вместе.
Я один, пью забвенье из каменной чаши.
Я дичусь красоты ≈ тем фальшивей, чем краше.
Если встречу тебя ≈ приз моих унижений ≈
То приму за одно из твоих отражений.
ХХХ
Уедем куда-нибудь в глушь
От этой дотошной, лотошной,
Крикливой, кривой, суматошной
Москвы, где тебе я не муж!
От рыночных клуш, от реклам,
От этого смога и смрада!..
Ведь вовсе не много нам надо √
Чтоб каждый ломоть пополам.
От потных, залапанных душ,
От столиков липких и стоек,
От коек чужих, от попоек √
Уедем куда-нибудь в глушь.
Где все по старинке течет,
Где время неспешно и важно
Плывет, как груженая баржа,
Под мерный кукушечий счет.
Чтоб верить в простые слова,
Чтоб утро звучало, как месса,
В соборе соснового леса!
И чтоб через год или два
Вдруг так захотелось назад,
В медвежьи объятья столицы,
Где наших безумств очевидцы √
Каретный, Ордынка, Арбат.
Вдруг так захотелось домой √
До спазма, до волчьего воя √
В бурлящее, злое, живое √
В котел, что зовется Москвой!
Ведь знаем, смешно тишины
Искать нам, испорченным детям.
Ведь знаем, что городом этим
Мы неизлечимо больны.
В. Райбергу
Как долог путь к холодному ночлегу!
Ощерилась Москва, как вражий стан.
По мартовскому плачущему снегу
Бредет еврейский мальчик Левитан.
Залатанный кургузый пиджачишко.
В дрянном трактире ≈ ситник с колбасой.
Мелькнет надежды солнечная вспышка ≈
И вновь затмится грязной полосой.
И снова половых тупые ряшки,
И снова он ≈ оборвыш и ╚пархач╩.
И небо цвета серой промокашки
Прольет над ним дождя бессильный плач!
Он никогда всё это не забудет ≈
Срам нищеты и вечное ╚проси╩ ≈
Такую грусть в холстах своих разбудит,
Что никому не снилась на Руси!
Он никогда забыть не сможет это.
И в летний день умрет в расцвете сил.
Полуголодным мальчиком из гетто,
Что ситник на двугривенный просил.
ХХХ
Ну что ж ты опечалился, камрад?
Сто грамм горючих закусив слезою
И разминая в пальцах ╚Беломор╩,
Ты смотришь в точку, сам себе не рад,
Лицом темнея, как перед грозою,
И всё киваешь ≈ докатился, мол!
Зарницы озаряют полумрак,
И кажется, что ты меняешь лица,
Дробясь и совмещаясь, как во сне:
То телогрейка на тебе, то фрак,
И грязный бинт, и алый бант в петлице,
Цилиндр... мундштук... разбитое пенсне...
Газетою покрыт щербатый стол.
Глядит с портрета завтрашний мессия,
В улыбке голливудской щерит рот.
Мой друг усталый, что же ты обрел,
И где она теперь ≈ твоя Россия,
Твой горестный возлюбленный народ?
Ты бил в набат, готовый умереть
За бледный отсвет будущего блага,
За чернь, освобожденную от пут.
╚Авроры╩ залп, речей литая медь,
Еще не предвещавшая Гулага,
Звучали как шопеновский этюд!
Ты всё прошел ≈ этапы, Колыму,
Окопы Сталинграда, мерзлый Питер,
Клеветников газетные плевки.
Никто не облегчил твою суму,
Никто кровавых слез твоих не вытер,
Никто не разделил твоей тоски!
Ты всё прошел. Ты нес свою свечу,
Полою пиджака прикрыв от ветра,
От липкой грязи, снега и свинца.
И тяжкий крест казался по плечу,
Когда огонь вдруг вспыхивал ответно
В зрачках пытливых юного лица!
Но ржавый паровоз дал задний ход.
И брызнул свет ≈ слепяще и крикливо.
И ты сидишь в разграбленном дому ≈
Отправленный на свалку Дон-Кихот,
Интеллигент российского разлива,
Не страшный и не нужный никому!
Прикроешь воспаленные глаза.
Чадит свеча, в стакане киснет водка.
У стула приютилась тень креста.
И восковая мутная слеза
С небритого сорвется подбородка
На свежий шрифт газетного листа!
ХРИСТОС
Он знал, что воскреснет. Но так, как поэт ≈
Стихами. Когда отпоют и отплачут,
И рукописи за подкладку запрячут ≈
До времени, чтоб не слепил этот свет.
Он знал, что воскреснет ≈ ярчайшей звездой.
Не в тех, с кем делился краюхою хлеба ≈
В немногих безумцах, глядящихся в небо,
И в топку идущих за ним чередой!
А прочим останутся пряник и кнут,
Скелет толмачами обглоданной притчи.
Но будут под снегом следы его птичьи
Отыскивать те, кого завтра распнут!
Кто сделает этот немыслимый вдох ≈
И выдохнет жизнь ≈ сгустком спекшейся крови!
Он знал, что воскреснет ≈ не в славе, но в слове ≈
Для тех, кто поверил, что слово есть Бог!
ХХХ
Ты знаешь прелесть тонкого вина,
Смакуешь женщин, как плоды искусства.
Ты ≈ дегустатор, ты не пьешь до дна
И никогда не притупляешь чувства.
Тебе похмельный омут не знаком.
И горечь, что всегда на дне бокала.
Ты каждым наслаждаешься глотком,
Чтоб жизнь нектаром в горло протекала!
И, искушенный в тайнах ремесла
Высокого, жалеешь горьких пьяниц,
Что хлещут без разбора, из горла,
Как на банкет попавший голодранец.
Что за охота за блаженства миг
Платить тоской, апатией и рвотой?
Умеренности трезвой ученик,
На эти корчи ты глядишь с зевотой.
Тебя не засосет порочный круг.
Ты будешь жить ≈ без судорог и колик.
Завидую тебе, мой мудрый друг!
И снова пью до дна ≈ как алкоголик
ХХХ
Вдоль убогих окраин бредет неприкаянный Каин.
Утопиться б ≈ да жертвы и этой не примет Хозяин.
Где-то брешут собаки, дымят слободские кварталы.
Увязают в грязи башмаки, сердце биться устало.
Брат ≈ подрядчик небес ≈ особняк, ╚Мерседес╩, вилла в Ницце.
Он из мертвых воскрес ≈ откачали в парижской больнице!
С той поры двух ╚горилл╩ за собою таскает повсюду.
(Из которых один, говорят, лично вздернул Иуду.)
А у Каина в доме детишки орут с голодухи.
Над корытом жена ≈ вечно хворая, вечно не в духе.
Он плетется в ближайший кабак, как в привычное стойло,
Где молодчик за стойкой нацедит грошового пойла.
Знать бы, в чем виноват!.. Слезы пьяные падают в кружку.
Брат... Да что тебе брат ≈ спустит с лестницы, как побирушку!
Погружаются в сумрак бетонные дебри окраин.
В безответное небо таращит глаза бедный Каин.
ХХХ
Этот странный мотив ≈ я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.
Я приеду сюда ≈ где когда-то, мне кажется, жил
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.
Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.
Этот странный мотив... Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжелыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.
Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.
Этот странный мотив... Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звезды посыплются мне в рукава!
ХХХ
И когда расступятся облака
И в просвете увидишь Господень лик,
Ты поймешь, как жизнь твоя далека
От случайных женщин, долгов, интриг...
И покой отчаявшись обрести,
Бестолковой возни подведя итог,
Ты откроешь, что вешка в конце пути
Есть не финиш, а шаг на иной виток.
Прошумит июльским дождем листва,
В полумраке блеснут переплеты книг...
И несказанные тобой слова
Пробормочет неведомый твой двойник.
Ну а та, на которую обречен
Был как зверь на ловца, как на щит копье,
Впредь пускай не тревожится ни о чем √
Все что можешь сделать ты для нее!
ХХХ
На берегах цветущих Леты
Живут умершие поэты.
Беседуют и пьют нектар.
Иного здесь не наливают,
И холодов здесь не бывает,
И все на равных √ млад и стар.
Здесь Пушкин размышляет с Блоком.
О чем-то вечном и высоком √
О Шиллере и о любви.
С травинкою в зубах, рассеян,
Глядит, прищурившись, Есенин
На небо в жертвенной крови.
Поручик, тонкий ус кусая,
Следит, когда мелькнет косая
Тень паруса, как вещий знак.
О чем-то споря меж собою,
Бредут, померившись судьбою,
Цветаева и Пастернак.
Им все вершины были малы,
И неуютны пьедесталы,
И собственная в тягость плоть.
Теперь от нас они далече,
Для них невнятны наши речи,
Над ними властен лишь Господь
Да воздух √ братский и сиротский.
Гекзаметры бормочет Бродский
Стихиям ветра и воды.
Шумят платаны величаво.
Присев в сторонке, Окуджава
Негромко пробует лады.
За все превратности награда
Им эта райская прохлада
И бег неспешный облаков.
┘А наш Парнас √ на ладан дышит.
И нам писать √ для тех, кто слышит,
А не для будущих веков!
