|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Представлена Ольгой Ворониной
* * *
«...Кто
остановится, будут звать Николаем,
Если иначе — просто
проедет мимо...»
Игорь Белый
Время
дождливой Чудью, собачьим лаем,
Гроздью бузинной дразнит... Ловлю
на имя.
Кто остановится — будут звать Николаем,
Если
иначе — просто проедет мимо.
…Частой решеткой окон
пугал прохожих
Город семи окраин — моя столица.
Сколько
их было — стремительных, толстокожих,
Бедных, упрямых, тех,
на кого молиться
Право не грех для неопытной проходимки.
Имя
свое ни за что тебе не открою!
Можешь гадать по родинкам, лапать
льдинки,
Не догадаешься — стану тебе сестрою,
Верной и
неревнивой, такой хорошей,
Лучше собаки, лучше любой
служанки.
Славно тебя женю и уйду порошей,
Зимним распутьем,
куда-нибудь в содержанки.
Думай вернее, милый, смотри на
ощупь,
Пробуй меня на вкус — какова отрава.
Если узнаешь,
сгинешь синицей в ощип —
Тихо зайду за плечи и стану
справа
И никогда тебя уже не оставлю,
Хоть разбивайся всмятку,
хоть лезь из кожи.
Все пережду — поцелуи, побои,
травлю,
Буду проклятой, но и любимой тоже.
Часто ли помним,
милый, чего желаем?
Пользуйся случаем, рви от Москвы до
Рима!
...Кто остановится, будут звать Николаем,
Если иначе —
просто проедет мимо...
Баллада на счастье
ТиккиШельен
Фрисосоя Херблюм и
Кондратий Катетер
Поженились вчера в ресторане
«Дельфин»
Их
свидетели были старуха и сеттер,
А венчал молодых одноногий
раввин.
За счастливый союз
гости били бокалы,
За счастливый развод самовары вина
Выпивали,
пока Фрисосоя икала,
А смущенный Кондратий жевал
каплуна.
Ждал их брачный
чердак над каморкой портного
И насущный сухарь, неподзубный
коню.
Местечковый амур — им не нужно иного,
Чем на
плоскость доски расстелить простыню.
И от счастья они
полетели наверно
В сладкий миг, над над холмами горбов бытия,
Над
костяшками крыш, над гостиницей скверной,
Над чугунной решеткой
шального литья.
Если жаждет рука
пулеметной гашетки,
По проспектам и паркам ты бродишь, угрюм
—
Погляди, как на облачной белой кушетке
Обнимает супруг
Фрисосою Херблюм.
Возвращение в осень
Мсье Олейнику
Аве, август!
Рябь
рябины, облака на обороте
Иностранной,
Позабытой-позаброшенной
открытки,
Мякоть яблок,
Разговоры о природе и породе…
Запах
гари.
На осинах паутиновые нитки.
Пыль загара,
Золотые
неумытые коленки.
Лень и благость
В сонном взоре перекрашенной
блондинки.
Электричка
По кипрейному райку узкоколейки.
В
душном баре
Из бокала вытекающие льдинки.
Вяжет губы
Кислый
привкус недозрелых поцелуев.
Крыша неба
С каждым вечером
прозрачнее и выше.
Скоро осень,
Время странников, купцов и
ветродуев.
Это просто —
Рано утром встал-собрался да и
вышел.
Ни тревоги
На
дороге, ни печали, ни преграды.
Только листья,
Только яблоки да
птицы кочевые.
Аве, август!
Урожаи, травосборы,
звездопады…
Наше счастье.
Время тронулось к зиме, а мы —
живые.
Ночная песенка для принца
Тает картонный замок
в руках рабочих,
Вянут огни, знамена спадают ниц.
Кто тебе
скажет: Гамлет, спокойной ночи.
Кто улыбнется: доброе утро,
принц.
Дания дней и ночное ее подобье —
Две стороны
шекспирова ремесла.
Славно выходит — днем мастерить
надгробье,
Чтобы под ним избегнуть ночного зла.
Предощущенье —
каждый второй предатель.
Верную птицу рад бы принять на
грудь.
Сколько их пестрых выпустил в мир создатель?
С белой под
сердцем не умереть — уснуть.
Тронная зала, звери в овечьих
шкурах.
Нежное сердце навеки замкнет броня.
Пару волков моих —
серых и вечно хмурых
Завтра убьют на празднике в честь меня.
Даром
дубы сплетают сухие кроны.
Милая мать, поймите, моя тоска
Не
оттого, что мне не добыть короны,
А оттого, что вышли за
дурака…
Флейта играет тише, волна короче.
Правда для
принца нищих всегда одна.
Песня для принца — счастье
спокойной ночи
Да на подушке локоны цвета льна.
Баллада о зове
Небо белое надо
льдом
В камышах потеряшка утка
Чистит перья. И нотой
«до»
Заунывно играет дудка.
Полынья. По воде
круги.
Ни следа на зеркальной глади.
Вышло время раздать
долги
И дорогу по звуку ладить.
Спит в подвалах мое
зерно.
Даже псы прекратили травлю.
Город Гаммельн, ты был
давно.
Я сегодня тебя оставлю.
Стал важнее крысиных
слов
Снег с обочин — сырой и грязный.
Отпусти меня,
Крысолов —
Я по сердце в потоке вязну.
Дудка дразнит: на
полупути
Шкуру скинешь — получишь перья,
Станешь птицей.
Тогда — лети!
Дудка манит — и я ей верю.
И шагаю вперед
отвес-
Но таков неуемный норов —
На приманку шальных
небес
Мы порой покидаем норы.
Полынья-не-я.
Далеко
День, что был без остатка прожит.
...А ходить по воде
легко.
Крысы это умеют тоже.
* * *
Летальный исход из
любого яйца —
Разбитость о бытность.
Царапает царь
Усталую шею парчовой петлёй.
Умрёт — и наутро
картофельной тлёй
Проснётся на грядке в холодной росе,
А ныне
пред ним расстилаются все.
Моя скорлупа в зеркалах изнутри
И
словно урод с Нотр Дам де Пари
Я прячу глаза, закрываю лицо,
И тёмным птенцом заполняю яйцо.
Слепой василиск, громогласный
горбун
Зверею, расту и готовлю гарпун,
Чтоб в ночь
пробужденья рывком расколоть
Зеркальную твердь и небесную плоть.
Падение в смерть. Истечение вод.
Раскрытые крылья. Летальный
исход
* * *
Не ходи на лед,
говорю тебе, упадешь.
Не смотри на небо или начнется дождь.
Да
положи железо, руки не окровавь.
Явор. Ворона. Яблоко. Вот и
явь.
Печь да печаль, томленая в чугуне.
Кто там живет в колодце
на самом дне?
Кто до утра беснуется у ворот,
Криком клянет и
душу твою и род?
Заполночь в подоконник воткну ножи —
Кто
улетит — убьется... А ты лежи.
Вышью твой сон по ниточке, по
кресту,
Лес и дорогу, облако и звезду,
Вещую птицу, песенку
кобзаря,
Розовым шелком над станом твоим — заря...
Подле
постели век бы столбом стоять.
Нож заржавелый — в сердце по
рукоять!
Выкину саблю, в клочья порву мундир,
Буду любимой,
чтобы не уходил.
Просто — забор поправим, посадим
сад,
Выпустим в чащу стаю твоих лисят,
Станешь пастух и пахарь
и молоком
Смоешь тоску постылую ни о ком...
Конь у ворот
играет, дрова горят,
Сомкнутым строем сабель сверкнул
отряд.
...Пуговки нет под воротом, на груди.
Не ходи на лед,
прошу тебя, не ходи...
В добрый путь
Осенняя любовь
нехороша,
Она слепа, бескрыла, безголоса.
Её тревожит скрип
карандаша
И не пугают медленные осы
И не томит растресканность
плода,
Багровое нутро несмелых зёрен...
Простой гранат. Обычная
еда.
Дарёному плоду не смотрят в корень.
Разыгрывая страсть по
сентябрю,
Рядятся девы в медные вериги.
Болтается каштан в
кармане брюк,
Кленовый лист закрыл страницу книги.
Гусиный клин
в разорванную грудь
Вбивает Норд. И не дождаться
Веста.
Московскими дворами в добрый путь
Уходит неневестная
невеста...
Осенняя любовь стара как мир,
Ей чужд полёт, зато
знакомы бденья,
Она распоряжается людьми
По правилам свободного
паденья.
Ни мёда у неё, ни молока,
Задует свечи и порвёт, где
тонко...
Но не оставит под дождём щенка
И приютит бездомного
ребёнка.
Поздно
Она приключилась с
тобой.
Где-то в баре, лохматая, в стельку.
Жадный рот, горький
пот, взгляд навылет и вот
Собирая в родную рубашку чужую
истерику,
Воровски зарываясь лицом в эти тёплые волосы, понимаешь
- попал.
Она плачет в такси. Лямка лифчика режет плечо.
Ты
сжимаешь ключи - обогреть, подлечить... боже, губы твои горячи,
А
ладони как лёд... Она смотрит навлёт.
Её нет в этом теле почти три
недели, в дальнем Дели она поёт
Ни на йоту не делаясь ближе. Кожу
лижет
Электрический свет. Отбой.
Эта дура приключилась с
тобой.
Можешь выбросить в Мойку мобильник, сменить пароли,
Дать
по рылу своей социальной роли.
Уехать в Гоа, забить на кризис и
зимь
Купить себе десять Зин и бензин с резиной,
Сбежать
обратно, затеять инцест с кузиной,
Достать из кармана шарик,
убедиться, что он голубой.
Не поможет - она уже приключилась с
тобой.
Канет год - ты забудешь, как её даже звали,
Как вы
любили друг друга на трубах в грязном подвале,
Как орали и утирали
снежинки с курток.
Как она носочком вминала в асфальт окурок,
Как
уснула пьяной, тяжело, невпопад дыша.
Как ты понял - у тебя и у
неё есть душа...
Ты сжимаешь ключи. Из скважин на тебя заскрипел
замок.
Ты был важен и напомажен и по правде уже не мог
Одиночку
оторву дуру волочить, как палач Жанетт,
Безупречить бичом натуру,
слышать звон золотых монет,
Видеть - вот она в интернете, белой
ручкой сжимает чат.
Ей молчат - и тебе молчат. Она поёт себе в
Дели.
Её здесь нет.
Видишь - баре в стерильном баре пьют
коктейли, читают «Дэйли».
Их подруги готовят луки,
сладкогубы и белоруки,
Они знают свои законы, чтят журналы и
ини-яни.
Что ты смотришь, как на иконы, в очи этой нездешней
пьяни?!
Убирайся и хвост трубой, будет лучше, майн либер
бой...
Поздно.
Она приключилась с тобой.
Лунным вечером
генваря. Тварь. Любимая. Зря.
Хронософия
Уходит время в
канотье, в костюме белоснежном,
Уходит в криках и нытье, в пустом
и неизбежном,
Уходит письмами в тайгу, плацкартным
разговорцем,
Уходит с каждым «не могу», за каждым
чудотворцем,
За ветхим шорохом иглы, кружением пластинки,
За
вкусом мятной пастилы, за фраером с «Гостинки»,
За
чёрным кофием «о, да!», за россыпью ромашки,
Уходят
радость и беда, обиды и промашки.
Минует день минует век, другими
именами
Заполнит новый человек места, что были нами.
И смех и
грех и дым и дом и трепет и молчанье,
И смена вех, с таким трудом
расставленных в начале.
Другую встретят, разлучась, другого ночь
разбудит...
Есть то, что прожито сейчас. И лучшего - не
будет.
Нигун
Витебск не слышал
выстрелов много лет.
Линии улиц сложно связать в петлю.
Лампы
июля - клены. В пыли аллей
Мальчики пишут шагом своё
«люблю»,
Девочки пьют какао и на губах
Не обсыхает
пенка - поди сотри.
В каждой второй машине играет Бах,
Каждая
третья баба полна внутри.
Дворники ходят строем по-на заре,
Мусор
сгребают в широкий рукав реки.
Каждый, кто крестится - будущий
назорей.
Помнишь ли, Витебск, где твои старики?
Помнят ли
улочки черный и пестрый скот?
Помнят ли лавки виленских торгашей?
Помнят ли окна два огонька суббот,
Помнит ли небо иглы и слово
«шей»?
Призваны без разбора, штопали облака
Канторы
и портные, дочери и зятья,
Дырки от пуль – словно следы
быка
В поле беленом. Что там писал судья?
Небо над Витебском,
словно дорога в рай.
Нынче же, ребе, выпьем с тобой в раю.
В
нашем а шейне Витебске юденфрай
Всем, кто играл на крыше, пришел
каюк.
Всем, кто играл на крыше… а я спою:
- Ойфн
припечек
Зиц ди ребеню
Комец-алеф-о…
Овечья песня
Даль - Галилея,
Гори, Тепе-Оба
Горы на горизонте. Вода горчит.
Каждая капля,
стекая с камней, звучит.
Маленькими шагами шьется в траве
тропа.
Белым ягнятам хуже - вдали видней
Белые кольца, ласковое
руно.
Спи беспокойно - волки придут с луной,
Если пастух не
успеет зажечь огней.
Резво бегут на пламя глупые малыши
-
Заполночь чьей-то шкурке пятнать траву.
Желтые первоцветы
блестят во рву -
Крепости больше нету. Дитя, дыши!
Путь твой
промчится по склонам и ручейкам,
В горной стране тумана - белых -
не увидать.
Если бы мы с тобою могли летать,
Сыпали б манну
вниз с облаков, волкам.
Прочь, мой хороший - вороны
начеку,
Грозные тучи ходят на Карадаг.
Ветер толкает в спины
чужих бродяг.
Время решает - выжить ягненку или щенку...
Небо
горит над нами - такая даль.
Люди спешат по тропам, пустые в
хлам.
Трещины делят косточки пополам -
Только за этим в апреле
цветет миндаль.
Хроника
Шрамы от старой
любви воспаляются осенью, реже весной.
Бродишь себе по проспектам,
рулишь по объездной,
Шаришь по вывескам и афишам, пахнет картошкой
фри
Это свобода поры и времени, теплая грусть
внутри…
Трижды предам тебя,
полька-бабочка, прежде чем полночь бомм.
Лбом по асфальту,
нисколько барышня, только коньяк и бром,
Только стрелять по
бульварам истово – доброе слово дай.
Осень карминова и
монистова, в каждом саду Клондайк.
Хором студентки играют в
яблоки… помнишь ли, Барбара?
Катамараны, утята, ялики, розы
в руках, жара.
Помнишь ли – в этом кафе под зонтиком звонко
упал бокал.
Мы насмехались над лунным ломтиком, тесно сведя
бока.
Не улыбалось - хотелось доброго, честного,
говорю!
Минус-парковка выходит дорого, город в руках
ворюг.
Платишь за право следить за стеклами в приступе ностальжи
–
Вот и картинки выходят блеклыми, полными левой
лжи.
Скучная плоскость мобилографии, точка, тире, абзац.
Кризы,
эпиграфы, эпитафии – и каблучками – клац!
И Барбара
превратится в Вареньку, будет лепить пирог,
Крепко резинку пришьет
на варежку и подметет порог…
Шрамы от старой любви не
лечатся – прячутся в телесах.
Снег обезболивает час от чАсу,
хочется петь, плясать,
Броситься… не бросается.
Варя?
Спешу домой!
Осень-лиса кусается, осень-такси катается,
осень-пчела касается крыльями губ – не-мой…
Шрамики на запястье нынче опять зудят.
Баллада близости
…всякое животное после совокупления печально… (с) латинская поговорка
В маленькой смерти –
обещание стать большой.
Предощущение вдоха, оборванного на
«до»,
Невыносимая острота абсолютного одиночества.
Вот
оно, близкое, бьётся, манит, дрожит,
Визжит неистово, жарким
сочится потом,
А потом пропадает.
Ни капли лжи.
Ощущаешь
себя фантастическим идиотом,
Глядя в слепо зажмуренные
глаза,
Гладя немое, чужое тело –
Птичка вспорхнула и
улетела – динь!
Остаешься совсем один
С этим нелепым
со-чувствием, глупой нежностью
К зябкой гусиной коже, пуговице
соска,
С неизбежностью взрыва.
Соскальзывая в
небытие,
Забываешь имя её.
Забываешь, как от улыбки светлело в
комнате,
Как она оттирала с пальцев следы от копоти
И
опять ненасытно тянулась к свече рукой,
Как писала: я есмь и
никогда не стану другой.
Сколько дней вы вязали тугие
сети,
Прорастали друг в друга, трындели про все на
свете,
Запоминали: без сахара, ляжет с краю,
К ней
восемнадцатый, а от меня вторая.
Любит Ван Гога, слушает «Rolling
Stones»,
Стонет как кошка, кажется верит в Бога
Или
Господь в неё, в бабочку Лао Цзы…
Пахнет озоном. Гаснет
раскат грозы.
Там, за холмами море крушит скалу,
Угли истлели и
перешли в золу,
Золотом светят водоросли в камнях,
Спящие дети
снова зовут меня…
Ты возвращайся. Скоком через обрыв.
Вот
она рядом – смотрит, глаза раскрыв,
Черные точки в зелени
колдовства,
Все – больше не вдова, не королева льдин.
И
ты не один.
Кизилташ
Скользкой,
глинистой, рваной предгорной тропой
Ты выходишь туда, где платок
голубой
Распростерся над маленьким краем земли,
Где любой
скороход - на мели.
Торопливая вязь - не церковная речь.
Отдаешь
только то, что не можешь беречь,
Остаешься как перстень судьбы
одинок,
Лишь девчонка с кувшином у ног.
Первоцветный ковер на
весеннем пиру.
Скоро Пасха и я никогда не умру,
Я останусь в
корнях - можжевельник, кизил.
Проводник ни о чем не
просил.
Сбросишь страхи сухой прошлогодней листвой,
Сложишь дом
из соломы, непрочный, но свой.
Сложишь песню на совесть -
подхватит скворец,
Для того и трудился Творец.
Даже дерево
знает, что будет потом.
Я на радуге - видишь, играю с котом.
Ты
пришел к роднику, то ли друг, то ли враг.
А вода
Убегает
В
овраг.
|
Проголосуйте за это произведение |
Но ведь и этого нет, а есть сплошное пустоговорение, типа : -- -- -- " ... Отпусти меня, Крысолов — Я по сердце в потоке вязну... " -- -- -- Вот ведь какой бяка! Этот Крысолов. Ну, отпусти, наконец поэта, ведь он же (она же, то-есть) - не крыса, а серая-серая мышка. Дай Бог, чтобы я был неправ. Тогда пусть другой читатель найдёт в этих около_стихотворных текстах то, что мне, нечуткому, не дано увидеть-услышать ... Ну, нет искры Божьей, нет вдохновения.
|
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском. - Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают / эту взятую с боем суровую правду солдат. / И твои костыли, и смертельная рана сквозная, / и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,- / это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, / подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. -- ...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. - Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем - Все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя. 1945 -- Просто захотелось показать настоящие стихи.
|
|
