Повести
1 мая 2013

В феврале, когда события, серьезнейшим образом повлиявшие на мою жизнь, только зачинались, мне уже исполнилось тринадцать лет. Я болел, сидел дома и читал книжку в зеленом переплете, Рея Брэдбери, "451 градус по Фаренгейту", а потом "Марсианские хроники".

Фантастику я, в общем, не очень уважал, но у меня была привычка добросовестно читать от корки до корки все, что попадется под руку. Когда читал "Градус", вспомнил, что смотрел очень тревожный телеспектакль по этому роману, там бородатый известный артист играл главу подпольной секты книголюбов. Нас учили бояться бездушного техногенного будущего, в которое движется Америка.

А причудливый "марсианский" мир ни к какому будущему не относится. Я воображал его желтым, оранжевым и красным. Мне так казалось, я все же ассоциировал Марс Брэдбери с Марсом, о котором прочитал в учебнике по астрономии, найденном в чулане. Я потом находил нечто похожее на марсианский мир на наших глинистых безлюдных холмах и скалах, подключив к реальной картинке воображение. Например, когда летом вечереет, или стоит красное утреннее солнце. Жаль только внешнюю оболочку, без марсиан и марсианок. Марсианки... Неведомая марсианская сексуальность была для меня разлита в "Марсианских хрониках", хотя насколько я помню, там нет ни одной сексуальной сцены. Просто возраст у меня видно был такой.

События были не личными, и не семейными, но безжалостно развинтили привычный порядок вещей в нашем доме, и в моем родном городе. Это были трагические события, достаточно кровавые, чтобы быть замеченными во всем мире.

Поздней осенью того же года, генерал-полковник, похожий на усталого мудрого коня, с потухшими глазами, которые скрывали слегка дымчатые очки, был назначен Комендантом нашего города. В городе ввели "особое положение" и комендантский час с 22.00 до 5.00 по местному времени.

Старый генерал говорил монотонно, без эмоций, и когда он зачитывал свой первый приказ по местному телевидению, казалось, что закончив читать, он задремлет. Но не тут-то было. Дослушав до конца, и уловив в неспешной флегматичной речи армейские интонационные ударения, умные телезрители поняли, что Комендант свое дело знает. А ведь он никому не угрожал, лишь зачитывал список районных и транспортных комендантов. И в метро был назначен комендант. В городе власть взяла спасительная для многих его жителей хунта комендантов. Завинтила ненадолго гайки, но как не завинчивай, резьба тогда всегда срывалась.

В город было переброшено много войск и бронетехники. Мы, подростки, армии не боялись, войска были безобидны для нас, хотя и выглядели устрашающе. Напротив, было очень интересно посмотреть на оружие и танки. Считай парад прямо на пороге дома или школы.

Вечерами колонны двигались с ленивой, мощной слоновьей грацией. Танки танцевали, как мультяшные зверушки в заставке программы "В мире животных", целовались хоботами пушечных стволов, образуя своеобразные арки через которые должны были проезжать редкие машины, водители которых имели специальные пропуска. Еще это было похоже на неравную игру в ручеек. За шатание по улицам, а тем паче вождение машины во время комендантского часа можно было получить до 30 суток ареста.

Все машины после 22.00 досматривались в обязательном порядке. Стой комендантский патруль! Шлагбаумы с такими надписями появились, чуть ли не на каждой улице. Не остановишься - получишь очередь. Хорошо если по колесам, значит повезло.

Бронированные гусеничные машины горожане со знанием дела называли "танкетками", хотя настоящие танкетки давно вымерли. Две такие танкетки, на самом деле боевые машины десанта стояли у нашей школы, танк и две боевые машины у продовольственного магазина. Через каждые 200-300 метров обязательно увидишь бронированную машину с развалившемся на броне тремя-четырьмя солдатами.

Ночами ревут, гудят, передислоцируются, перекрывают дороги, оставляют следы на асфальте. Даже нашу тихую, окраинную улицу пометили своими гусеницами. Идешь с утра в школу и под ногами свежие вмятины на асфальте. А днем отдыхают, стоят.

Введенные в город солдаты делились на две основные группы: вальяжные десантники и слегка пришибленные военнослужащие внутренних войск. "Десантура" была модной, на них была современная форма, красивые легкие "броники", автоматы со складывающимися прикладами. Солдаты внутренних войск в длинных шинелях смотрелись каким-то средневековым ополчением. Сходство усиливали шлемы с забралами, металлические щиты, и длинные неуклюжие бронежилеты, скорее похожие на доспехи рати из йоменов. Еще полагался автомат с деревянным прикладом, и дубинка. Часто эти солдатики, в отличие от ладных десантников совсем не спортивного вида, еле передвигались в таких доспехах. А ходить им предстояло много, патрулировали улицы именно они, а десантники лишь сидели на броне и ждали полевой кухни, лениво покуривая и сплевывая. Иногда патруль из двух "вэвэшников" сопровождал мент и пара дружинников с красными повязками на рукавах.

Мы общались с солдатами, стоящими у школы и магазина. Заходили они и в школьный буфет, где их угостил пончиками военрук. Однажды мы с пацанами решили угостить солдат сигаретами, скинулись и купили несколько пачек "Примы", сигарет без фильтра.

Воины охраняли школу, а вернее самих себя. Был тихий, пасмурный день. Только один десантник, парень с лицом красивым, и более интеллигентным, чем у товарищей, отказался от "Примы", немного снобистски заявив, что курит с фильтром. Остальные были сдержанно рады подарку, улыбались нам, пригласили залезть на броню и заглянуть в открытые люки.

Солдаты с простыми открытыми лицами... Многие еще даже не брились то толком. Как говаривал мой папа про такие лица, бриться бы им вафельным полотенцем. Трагической ноты не добавлю, смерть их не поджидала на каждой нашей улице и в наших подворотнях, то вторжение было бескровным или почти бескровным.

К тому времени уже погибали гражданские люди в погромах, смертью преждевременной и насильственной, и солдаты не в силах были этому помешать, но нашу семью ничего не коснулось. Через год я узнал, что такое смерть с обычной, жизненной бытовой стороны.

Мама разбудила меня часов в 9 - 10, рано для воскресенья. Я ложился поздно в выходные, любил почитать ночью.

- Пошли, попрощаешься с дедом, - сказала она.

Спросонья я не особо осознал, что мама имеет в виду. Утро было свежим и солнечным. Мы вошли в комнату деда, там была бабушка Валя.

Отец моего отца лежал на спине, вытянувшись на чистом, белоснежном белье. Он был без сознания, глаза полузакрыты и пусты. Бледность подсветила желтое лицо. Предсмертный хрип. Его, заострившийся подбородок вытягивался и так глубоко проваливался, грудь так сжималась, выпуская последние глотки воздуха, что и мне, не видевшему ничего подобного, четырнадцатилетнему, стало ясно - это что-то совсем уж такое, запредельное... Я тогда понял, что значит испускать дух.

Мама шепотом велела, чтобы я тихо вышел и не шумел. Потом мне пояснили, что в таких случаях, крики и шум могут вспугнуть смерть, отвлечь от перехода, сбить с пути. Тогда надо кричать, сказал я, так можно спасти человека. Вернуть его, потому что я понял, что смерть близких - когда вот совсем недавно был человек, а теперь нет. Кажется, вот перемотать назад пленку как в кинопроекторе дяди, и снова умерший будет с нами.

Но перемотать нельзя, и вот все хочется вернуться в прошлое, и чтобы было по-другому, а нельзя... Чуда не будет. Поэтому, если есть возможность так просто остановить смерть, то надо было попытаться! Но мне пояснили, что так будет еще хуже. Будет несчастный лежать, прикованный к постели, парализованный, не живой и не мертвый. Без сознания, ничего не говорить и ничего не понимать.

Деду стало плохо часов в пять-шесть утра. Он пошел в туалет, умылся с мылом, и на обратном пути упал в гостиной. Задребезжали стекла и посуда в буфете.

Бабушка разбудила отца, невестку, мы жили на другой половине частного дома. Отцу вместе с женщинами не под силу было поднять отца и отнести на кровать. Люди без сознания тяжелы, аккуратно уложить их очень не просто.

Папа побежал к соседу, старику, с которым дед общался. Вдвоем и с помощью женщин уложили деда. Вызвали от соседей по телефону скорую.

Врач, довольно уже пожилой русский мужчина развел руками.

- Это инсульт. Ничего уже не сделаешь, - сказал он и добавил, может, чтобы понятнее было - Болезнь Сталина.

Отец рыдает, именно рыдает в голос во дворе. Дед умер. Папа в суете и не застал последнего вздоха. Я никогда не видел, чтобы отец даже всплакнул по какому-то поводу, мужчины, как известно, не плачут. А тут он сотрясается от рыданий, по-другому и не скажешь. Закрывает лицо ладонью, пытается заглушить рыдания, и трясутся плечи.

Дед был крепок, хоть и стар, и взрослые говорили, что его смерть была преждевременной. События, мол, виноваты - переживал много, оттого и инсульт.

Спустя четыре месяца я обнаружил себя на очень странном кораблике в январском открытом море, хотя еще накануне даже не мог себе такого представить. Но, впрочем, об этом позже. Потом распалась наша семья. Так, что все же первый сексуальный опыт, совершенно неожиданно, как и опыт морского путешествия, полученный в январе, через несколько дней после достижения мной семнадцатилетнего возраста, был не самым большим событием в моей жизни.

1.

Жизнь человека как сериал, в котором он всегда в главной роли, а вокруг полно главных и второстепенных персонажей, статистов. Марину должна была играть в эпизодах маленькая девочка. Внезапно было решено показать ее повзрослевшей.

Я не сразу узнал, вернее не сразу вспомнил ее. Марина почти не изменилась, осталась плотной девчонкой с блондинистыми не очень густыми кудряшками. Только стала выше ростом, и грудь выросла, весьма пышная грудь.

- Привет!

- Марина? О привет! Надо же... Давно не виделись.

- Да уж очень давно.

- Ты вообще откуда? Ты где сейчас?

- Живу в Гюняшлях, - она широко улыбается.

- Да... Сколько лет, сколько зим, - говорю, качаю головой и улыбаюсь. Моя же фраза меня и веселит.

Я улыбался ей в ответ. Так всегда улыбаешься, встретив кого-то малозначительного для твоей жизни. Если ты доброжелательный человек, а не зловредный упырь. К семнадцати годам уже впитываешь эти взрослые условности.

Русская девочка Марина жила на нашей улице. Домик в чешуе облупившейся извести и покосившийся, деревянный забор, обвитый вьюном и плющом. Во дворе паслись две огромные черепахи, которые очень смешно трескали виноградные листья. Потом ее семья куда-то переехала. Мы с Мариной в детстве много играли вместе: в круговую лапту, прятки, "ловитки". Коренастая, подвижная, бойкая, она сама была как мальчишка, и я дружил с ней как с пацаном.

Мы обменялись какими-то фразами, а потом она нас позвала в гости.

- Мальчики, а не хотите прийти к нам на вечеринку? Ко мне в гости на 8 марта.

- Хотим, конечно. А кто будет?

- Будут две мои подружки, - улыбается Маринка и подмигивает. - Вы только захватите магнитофон, а то у меня магнитофона нет. Записывайте телефон. Я живу в Гюняшлях.

- Мы бы дали свои с удовольствием, но у нас нет телефонов. В нашей деревне телефоны встречаются редко. А когда будет восьмое марта?

- Эх вы - Марина, покачав головой, все улыбалась. - В воскресенье.

- Отлично.

У педантичного Тельмана всегда есть с собой ручка, хотя ручки продаю как раз я. Он записывает на пачку сигарет номер. Прощаемся, Марина убегает.

Мы остались на остановке ждать автобус или маршрутку до метро. Решили поехать в центр, погулять. Понедельник, у меня выходной.

- Ты что молчал? Сказал бы что-нибудь смешное. С дэвушками побольше трепаться надо, - говорю Тельману.

- Вот сам и трепись.

- Еще скажешь не пойдешь?

- Да нет, пойду, отчего же не пойти.

- Интересно, как выглядят ее подружки... Может они и страшные. Но что делать, кто не рискует, тот не пьет шампанское. С подругами его и попьем.

8 марта будет в воскресенье. У меня будет "короткий день", - с 8 утра до часу дня, вполне можно успеть на праздник.

Я с января работал продавцом в газетном киоске у станции Разина. Кроме газет и журналов, в киоске продавались батарейки, воздушные шарики, тетрадки, конверты, ручки, фломастеры, линейки, клей, брелоки, игрушки. Еще сигареты, газированные напитки, пиво в банках и конфетки со жвачками ядовитых цветов. С сигарет хорошая выручка.

Я попросил своего отца Расула подыскать для меня нормальную работу. И место в киоске предложил состоятельный знакомый отца, племянник еще более состоятельного человека. Расул стал на него работать, развозить всякий товар по магазинам. Бизнесмен обещает папе место заведующего большим продуктовым магазином, который пока не открыт.

У нас с отцом совсем не было опыта в торговле, но что делать. Расул вообще сомневался, смогу ли я, еще школьник, нормально работать продавцом. Он, по чести говоря, стыдился даже немного, что устраивает сына, который должен учиться, на работу.

Для предпринимателя киоск, доставшийся случайно, за долги, бизнес явно не приоритетный. Поэтому особых надежд он на него не возлагал, и я его устраивал. Продавать газеты местные и московские - все же более-менее нормальное занятие. Любознательный чувак имеет возможность целый день читать газеты. Мне были интересны и газеты на азербайджанском. Они выходили вперемешку и на кириллице и на латинице. Вообще с этими алфавитами одна путаница, особенно для пожилых людей.

Из азербайджанских газет можно было узнать много интересного, чего на русском не найдешь. Подробности о войне, например. Я вооружился словарем и самоучителем азербайджанского, и вскоре вполне сносно их читал. А разговорная практика вообще отличная, хотя и стыдно поначалу было за свои неправильные окончания и выговор.

Со вторника по субботу я работал с часу дня до 10 вечера. С утра учился в школе, в одиннадцатом классе. В "первую смену" в киоске сидел Мухтар, парень уже семейный, старше меня лет на пять. Он мастер на все руки, и помимо работы продавцом "крутится" как может, чтобы прокормить жену и ребенка: сапожничает, шьет кожанки и чехлы для сидений машин, чинит мебель, малярничает.

Наш начальник - парень по имени Натик. Он привозил товар, увозил деньги, и раз в неделю выдавал мне зарплату плюс 10% от выручки. Совсем небольшие деньги, но мне хватает. У нас в классе приторговывают некоторые: кто жвачкой, кто шмотками, кто анашой, но постоянной работы ни у кого нет.

Садимся на скамеечку на Бульваре, так в нашем городе называют набережную Каспийского моря. Приезжая в Москву бакинцы недоумевают. "Да они там совсем сдурели, каждая улица у них бульвар. Сколько может быть бульваров"?

Я достаю из кармана джинсов коробок спичек, вытаскиваю спичку, а из внутреннего кармана куртки извлекаю нож. Его ношу всегда с собой. Складной нож, с деревянной рукояткой. Самодельный, но сделанный профессионалом из хорошей стали. Довольно большой и тяжелый для перочинного, лезвие с хищным, острым наконечником. И еще он отличается от перочинного тем, что в раскрытом виде несгибаем как кинжал. А все дело в кнопочке у конца рукоятки, на ее спинке. Только нажав на эту кнопочку и можно нож сложить.

Ножиком начинаю стругать спичку для того, чтобы сделать из нее зубочистку. Мы поели в кафе, немного стесняясь заказали один шашлык, а именно корейку барашка на косточке, порцию люля-кебаба и чайничек чая. Денег хватило впритык, и на чай официанту не дали. Денег больше нет, но есть противные сигареты "Монте-Карло", почти полная пачка, спички, и по жетону метро. Мы сразу жетоны купили заранее на обратную дорогу. Так что жить можно. Просто жутко хотелось съесть чего-то вкусного. Обычно обходимся семечками, мороженым, сигаретами, и иногда пивом. Иногда ходим в кино.

Я ел шашлык, или как говорят в Азербайджане тике-кебаб, люблю настоящие куски мяса, а не фарш.

Пасмурно, но ветер теплый, пахнет морем, сыростью и весной. Закуриваем, начинаем болтать, и разговор, как обычно у нас, переходит на тему политики и войны.

Тельман - переселенец из Армении, ераз[1]. Типичные еразы очень плохо говорят по-русски, или совсем не говорят, в отличие от бакинцев. Говорят по-азербайджански и по-армянски. А вот мой друг говорит по-русски отлично, в его речь затесались и старинные слова типа "давеча". Оттого, что он жил в армянском городке Красносельске, который 150 лет назад основали русские раскольники. Ходил в русскую школу, учился хорошо, любил математику и физику. Притом что его родители и брат были людьми очень простыми, и очень плохо говорили по-русски.

Семью Тельмана, как и других азербайджанцев, выдавили из Армении. Они совершили обмен частными домами с армянской семьей, которая репатриировалась на историческую родину, в молоканский городок. С восьмого класса Тельман был моим одноклассником.

- Надо вести войну до победы. Карабах надо полностью освободить от армян и война кончится, - уверенно говорит он.

- Да блин, конечно.

- А что ты предлагаешь? Отдать Карабах армянам?

- Найти мирный путь...

- Мирный? Легко тебе так говорить! Ты не азербайджанец!

- Ну договаривай, что же ты. Скажи еще, я наполовину армянин. Скажи, к тому же, что у меня бабушка русская, а русские, конечно же, помогают армянам. И лезгины с армянами в сговоре, чтобы отделиться от Азербайджана и создать государство Лезгистан. Что же ты?

- Да какой ты армянин? Да ты не похож на армянина, даже на полуармянина не похож. Ты армянский не знаешь, а я, например, знаю. Ты и по характеру совсем не похож, они другие... - раздраженно оправдывается Тельман.

- Какие другие?

- Не знаю. Другие. Да ты вообще на русского похож. А сам ты себя кем считаешь?

- Не знаю... В паспорте написано "лезгин" значит лезгин, хотя даже лезгинского не знаю. Но мне не все равно, что в Азербайджане творится. Баку - моя родина, - говорю.

- А моя родина Армения, получается? Да, Армения и есть моя родина. Так получается. И я люблю свою родину, там было хорошо - лучше, чем в этом вашем Баку. Красиво, сады, природа, чистый воздух, родниковая вода. Сдачу до копейки давали. Очередь соблюдали. И отца мать называли папа и мама, а не пахан и маханьша, как тут по-блатному. Я ненавижу эти ваши блатные слова. Бакинцы - как отдельный народ.

- Да пахан мой и жалуется, что наш парикмахер-ераз, который сменил армянина Рантика, пропускает детей по очереди, тогда как его уважаемого мужика и постоянного клиента можно бы и без очереди. Сдачу сейчас и тут все больше стали забирать до копейки. Сам продавец, знаю.

- Там была справедливость. Там взятки не брали. Ну может и брали, но не так как здесь. Здесь все за деньги. Бесплатно и здрасьте не скажут. Но теперь армяне наши враги. Враги моей страны. А ты убежишь, поэтому тебе все равно.

- Никуда не убегу, Баку - мой родной город, - возражаю, впрочем, не очень уверенно.

- Убежишь, убежишь. Я чувствую, что убежишь.

- А что же ты такой патриот не идешь на войну?

- Ну, во-первых мне нет еще восемнадцати, во-вторых я не хочу быть бараном, которого резать ведут. Я хочу, ты знаешь, поступить в турецкую военную академию и выучиться на офицера. Тогда я больше пользы принесу стране.

- Тельман, но мирный выход же должен быть. Например, обмен землями. Пока войну не проиграли...

- Какой обмен землями?

- Нагорный Карабах поменять на Зангезур, к примеру. И твоя любимая Турция станет ближе к Азербайджану.

- Ни азербайджанцы ни армяне на это не пойдут. И потом, кто тебе сказал, что Азербайджан проигрывает? Армяне скоро выдохнутся. Их просто Россия поддерживает, оружие дает, русские за них воюют.

- Может и верно. Но все равно неправильная эта война. Раньше армяне покидали Нагорный Карабах, переезжали в Баку, Пятигорск, Сочи, Краснодар, Москву, Ленинград, потому что хотели жить лучше. А теперь армяне так полюбили карабахские села, что готовы на любые жертвы. Сейчас вот беженцы-азербайджанцы из Нагорного Карабаха изгнаны, плачут в Баку. Но очень многие зацепились в столице, и узнав вкус городской жизни, не очень то и хотят назад в свои деревни. Если их землю освободить, еще не факт, что они захотят вернуться туда.

- Как не хотят? Это беженцы! Их согнали с родной земли! Много ты понимаешь, - горячится Тельман.

После обмена еще парочкой горячих аргументов, он вскакивает и резко уходит, бросая сквозь зубы, что с бывшим другом больше не разговаривает. Вот такой у меня товарищ. И не орет, и руками не размахивает, а вот просто уходит.

Зачем надо было глупый спор начинать? Только настроение портить. Выходной называется. От нас все равно ничего не зависит, и одинаковые шансы попасть на войну как к ней относись, думал я, парень на скамейке из 1992 года.

Я числился лезгином, потому что у меня дедушка по отцу лезгин. Все равно, кто у тебя бабушки и дед по маме, национальность - по отцовской линии. "Лезгин" - записано в моем советском еще паспорте, в соответствующей графе. Правда, говорят, паспортисты с независимостью получили распоряжение еще и национальность матери, где-то там указывать в анкетах.

2.

На следующее утро, часов в семь в железную калитку постучали. Рекс привычно отреагировал громким лаем.

- Дай пройти глупое животное. Дай открыть калитку, хватит, хватит лаять, тупая овчарка. Я все понял, люди еще спят, - отчитываю спросонья собаку.

Наш частный дом в поселке Разина, отделен от улицы глухим забором. Дом сложен из "кубика", ровных известняковых прямоугольных параллелепипедов, длиной сантиметров 40-50 и шириной в 20. "Кубики" нарезают на каменоломнях в окрестностях Баку по специальному стандарту. Часто на таких работах использует зэков, получается настоящих каторжников. Кубики самый дешевый и приятный строительный материал в Азербайджане. Наш дом отштукатурен и побелен, а можно романтично оставить кладку без кожного покрова, и задрапировать вьюнком, плющом, шиповником, виноградником. Все это в нашем рустикальном районе растет в изобилии.

Забор из тех же кубиков, в один ряд. Стены дома двойной кладки, ширины двух кубиков.

Догадываюсь, кто постучал, но, честно говоря, удивлен. Тельман обычно такой гордый, что способен неделями и месяцами не разговаривать, и всегда я инициатор примирения. Молча пожимаю руку, зеваю и иду одеваться. Обычно я к нему захожу по утрам, когда собираемся позаниматься, а не он ко мне. Тельман предусмотрительно ждет меня за забором.

Быстро умываюсь, чищу зубы, надеваю спортивный костюм, сверху старую куртку, на голову вязаную шапочку и выхожу. Когда есть желание и время, мы бегаем ранним утром "на горе" вдоль озера.

Наша улица идет перпендикулярно дороге, можно сказать в нее вливалась. А через дорогу - "гора". На горе таким ранним утро уже попадаются пастухи с баранами. Город, столица, а на окраинах баранов держат. Но вообще там обычно довольно тихо, безлюдно. "Гора" - на самом деле пологий холм. Глинистый, он покрыт вперемешку травой и верблюжьей колючкой. Часть "горы" в сторону станции Разина, откуда идут электрички в центр, засажена сосновой рощей. Сосны все больше мелкие, напоминающие кустарники.

Между кучами мусора, в зарослях бурьяна проходят толстые трубы. Повыше - скалы, куски древних известняковых скал, с окаменевшими в них ракушками.

Моросит дождик, за нами увязываются бродячие собаки, лениво тявкая. Тут на горе полудикие собаки сбиваются в стаи, и барана загрызть вполне способны. Тельман упрямый, мы пробегаем равную дистанцию, но выходец из Армении с самодельными манжетами, зашитыми в брезент кусками свинца, грузом для ног.

Ближе к вершине в "гору" вросла подстанция. А с вершины, если стоять спиной к нашей улице, далекой и уменьшенной, можно увидеть озеро и мечеть. Мечеть с двумя минаретами на другом берегу озера. Вид на озеро, совсем небольшое, протяженность берега вряд ли была более трехсот метров, и мечеть служили мне в детстве близкой и яркой картиной древности и вечности. Мечеть стала и первым живым осознанием для меня, того что я живу на Востоке. Мечеть производила в детстве на меня большее впечатление, чем, наверное, Тадж-Махал на туристов.

Если спуститься по склону, более отвесному, чем со стороны нашей улицы, но все равно весьма комфортному, все кажется уже гораздо проще, обыденнее. Озеро загрязнено, в него выходили стоки, канализационные трубы, из воды торчат ржавые железки. Берег порос камышом. Потом его очистили под кладбище. Когда появились первые могилы, по датам рождения, одинаковым годам смерти, портретам молодых парней в камуфляже, сразу можно было понять, кто похоронен.

Идем к облюбованной нами удобной площадке между скал. Разминаемся каждый сам по себе. Не проронили ни слова, утром разговаривать не хочется, да и силы надо экономить, каждый знает.

В конце "урока физкультуры" обязательный спарринг. Некое подобие кикбоксинга, который нам известен из видеофильмов и всяких модных пособий по единоборствам и уличным боям. Одну такую книжку я даже по почте выписал из Москвы.

Мой товарищ привычно надевает боксерскую перчатку на левую руку, я - на правую. Обычно так начинаем, потом меняемся. У нас одна пара перчаток, никак не можем найти вторую. Спортивные магазины позакрывались или поменяли профиль, а плотно искать нам лень, да и времени нет.

Ногами бьем символически, почти бесконтактно, но зато руками вполне чувствительно, хоть и вполсилы. У Тельмана всегда получалось лучше, а в тот день он вообще в прямом смысле был в ударе.

- Эй, эй блин Тельман ты что больной? Озверел совсем? Ты мне губу разбил, кровь вон течет. Все, все бешеный ты сегодня какой-то. Хватит на сегодня.

3.

Телевизор твердит о геноциде азербайджанского народа. Армяне взяли городок Ходжалы в конце февраля, в годовщину сумгаитских событий. Говорят не случайно, а как акт возмездия за Сумгаитский погром, который четыре года назад произошел. Армяне в ходе штурма и после него уничтожили несколько сот мирных жителей, азербайджанцев. Еще долго шли споры, о том оставили ли армяне коридор для выхода беженцев и как азербайджанские власти им воспользовались или не воспользовались.

Азербайджанское телевидение показывало трупы почти без цензуры. Очень много трупов всех возрастов. Обезображенные, изувеченные тела, убитые дети. Взрыв возмущения и негодования был жуткий.

Дядя Айдын, друг детства отца, зашедший вместе с женой вечерком к нам в гости сказал, что вот все жутко возмущаются и проклинают армян, но не бывает войны без жертв. А может, виноваты и азербайджанские власти и Народный фронт, что не вывезли вовремя людей? А если специально не эвакуировали, чтобы армяне не решились обстреливать город, типа живого щита держали? Теперь смерть мирных людей хотят использовать, чтобы вызвать ненависть к армянам, свалить президента Муталибова, и побольше парней завербовать на войну.

Айдын войны не хотел. Его сын Сабир, только-только дембельнулся из Советской Армии. Раньше срока отпустили из России домой.

- Армяне же не руками разрывали людей на части... Это от ударов артиллерии, от снарядов, на всех войнах так... Война есть война. Сами не смогли своих людей защитить, - сказал Айдын.

Когда бьет по глазам и утюжит по ушам громогласная, истеричная пропаганда сочувствия к жертвам геноцида и ненависти к врагам, начинается отторжение, протест против чернухи. Мыслящий человек, да и просто недоверчивый обыватель, начинает искать логичные объяснения ужасам, и не очень прислушиваются официальным версиям событий. Появляется ирония, черный юмор. Еще и внутренний протест против кровожадности, ну не могут же люди и впрямь быть такими жестокими... А они бывают и не бывают, тут логики нет.

По телевизору показывают азербайджанских солдат в расстегнутых камуфляжах, и советских "афганках", в бушлатах и с ушанками на голове, но вот на ногах летние городские туфли. У одного даже посеревшие, когда-то белые. Камера российского телевидения намеренно выхватила такой курьез. А по азербайджанскому телевидению трупы, трупы... Отлично надо сказать освещают, на краски не скупятся.

В Азербайджане еще осенью был принят закон о национальной армии. Она так и называется Азербайджан Милли Ордусу, Азербайджанская Национальная Армия. Армия по-азербайджански - "орду", думаю от слова "орда".

В конце ноября мой отец со своим грузчиком Тофиком возвращался порожняком на своем грузовике ГАЗ-52 из поселка Баладжары на окраине Баку. Расул тогда работал шофером хлебозавода. Еще в начале прошлого года он по собственному желанию уволился с должности начальника автоколонны Минлеспрома, и стал обычным шофером "меблевоза" на мебельной фабрике. Он шоферил в армии и после армии, так что категория С у него была. Водить грузовик стало выгоднее, чем сидеть в кабинете. Шофер мог подработать "халтурой", перевозить мебель, например по частным заказам. Водители раньше неплохо "заколачивали". Однако фабрика начала загибаться, лес из России не приходил, и вообще всеобщий дефицит всякого материала на глазах губил производство. А продажей нард и прочей декоративной ерунды особо не заработаешь.

Когда ему предложили работу шофера на хлебозаводе, он согласился. Хлеб нужен всегда, каждый день. Как заработать? Например, везешь в магазин 100 официальных, государственных хлебов и 30 "левых". Ну и копеечка за "левые" делится между всеми участниками цепочки: магазином, заводом и шофером. Его роль тут весьма важна, он здесь не только шофер, но и посредник и соучастник. Такой системе никакой крах Советского Союза не грозит. Хлеб - не мебель. Мука всегда будет, а если не будет, руководство найдет способы ее "достать".

В Баладжарах стоял полк Внутренних войск МВД СССР. Серьезная часть, с бронетехникой. Папаша как раз проезжал мимо него, когда ему перекрыли дорогу "Жигули", откуда крикнули: "Сахла, сахла!". [2]Расул притормозил и оглянулся.

Несколько легковых машин, из них выскакивают люди в штатском, которые не прячут кобур. Останавливается ГАЗ-69, известный как "Козел", советский армейский внедорожник. Из него выходит человек в каракулевой папахе с худым, важным лицом. Расул узнал его, видел по телевизору. Рагим Газиев, активист Народного фронта, который успел и посидеть в Москве за январь 90-го. Вокруг него серьезная свита.

- Видишь ворота части? Подъезжай и к ним и поставь машину поперек.

- Эй, вы что, ребята, совсем что ли? Мне на работу возвращаться. Я вообще-то на работе, и машина государственная...

Но ребята оказались настойчивые. Всего, наверное, человек двадцать.

Расул подъехал к части и перекрыл ворота части своим грузовиком, как велели. Он еще не понял зачем, но заглушив мотор, засунул ключи в карман и вышел. Закурил, с любопытством ожидая, что будет дальше.

- Эй, Тофик, ты что не выходишь? - сказал отец грузчику.

- Да холодно э на улице.. Я лучше тут посижу.

- Ты что совсем дурак?! А если сейчас военные выедут на танке, сомнут машину и раздавят тебя? Или стрелять начнут? Как раз твоя, правая сторона к ним ближе. Давай быстрее выходи, и отойдем в сторонку. Плевать на эту машину, все равно старая. Ну они и додумались, закрыть ворота такой части одним таким грузовиком... Идиоты, да... Как будто, танк или даже бронемашину так остановишь.

Расул заметил, что чуть поодаль, на дороге, люди Газиева окружили три военных грузовика. Из одного вышел растерянный капитан, кажется полупьяный. В кабину влезает один из боевиков, и пытается вытянуть солдата с водительского места. Дает ему подзатыльник, ругается и размахивает руками. Расул поморщился. Он сам был в армии шофером, и чем виноват солдат? За что с ним так?

Тем временем, из ворот части выходят военные. Какой-то полковник, упитанный, суровым лицом, настроенный, видимо, решительно. С ним офицеры, несколько солдат.

К полковнику направляется Газиев. Оказывается, он со своими людьми считает, что машины и груз (вероятно оружие, думает Расул) принадлежат Азербайджану. Капитан, сопровождающий колонну, так не считает. Он всего лишь сопровождает, но ему нужны бумаги, документы на право изъятия грузовиков...

Когда капитану сели на хвост Газиев с командой, он зная, что тут неподалеку полк дислоцируется, приказал ехать в эту часть, надеясь отсидеться, а потом путь продолжить... Часовые заметили, что военные грузовики окружили люди, ну и доложили.

- Я член Республиканского Совета обороны - важно и веско сказал Газиев.

- А мне пох, кто ты такой! Для меня ты никто! - проорал полковник.

Да уж ситуация. Полковник предлагает Рагиму Газиеву пройти в часть, связаться со всеми инстанциями, и вопрос урегулировать по телефону.

- Не идите, не идите Рагим-муаллим[3]! Они вас там арестуют, - улавливает Расул азербайджанскую речь.

Газиева уже арестовывали в прошлом году, и он в часть не хочет. Мало ли... Советский Союз еще формально существует...

"Ага, он именно муаллим. Натуральный муаллим. Наверное, в мирное время бабки брал у студентов за зачеты, а сейчас член какого-то там совета обороны... Придумали тоже", - думает Расул.

- Да зачем тебе все это нужно? Ну их всех нах... - тихо говорит полковнику один из офицеров, подполковник.

В итоге Рагим Газиев получил грузовики. Капитану ничего не грозит, просто поедут вместе куда-то там разбираться, вернее сдаваться...

Люди Газиева рассаживались по машинам. Расулу было велено не снимать блокаду, пока они не отъедут.

- Эй вы что? Втянули меня и сваливаете? А если сейчас меня арестуют за то, что я им ворота перегородил? Возьмут как вашего соучастника? Нет, давайте подождите пока я отъеду.

Один из людей Газиева, постоянно не отходивший от него пристально смотрит на Расула. Расулу кажется его лицо знакомым, он видел его где-то... Но где? Молодой еще парень, лицо осмысленное. Расул почти уверен, что русскоязычный. Но вот вспомнить, кто этот парень и где он его видел, не получается.

- Яхшы, яхшы... Хорошо, хорошо. Будь спокоен. Иди садись в машину и трогайся - и по-русски добавляет - Спокойно.

Расула действительно все ждут. Даже член совета обороны. Человек в каракулевой папахе, которая уже стала частью его имиджа, важно закуривает. Прячет плешь под папахой?

6 марта президент Муталибов подал в отставку. Отставку продавил оппозиционный Народный фронт, который возложил на него ответственность за неудачи в войне. Временно возглавил республику председатель парламента Якуб Мамедов, доктор медицинских наук, компромиссная фигура. Якуб Мамедов назначил Рагима Газиева министром обороны.

4.

Если в самом начале месяца марта погода была хорошая, то 8 марта она испортилась. Так всегда на этот праздник в Баку. Задул штормовой ветер, потом успокоился, ненадолго вышло солнце. Потом снова ветер, а потом еще и дождь с градом забарабанил по стеклу. Я вернулся с работы мокрый, продрогший, но в предвкушении праздника.

В буфете заметил "шампанское", с надписью по-французски на этикетке. Обычная бакинская шипучка, только с претензией. Говорят, это "экспортное шампанское", и на вкус оно получше обычного, и в магазинах редко встретишь. Только вот куда на экспорт?

- Пап, а можно возьму я это шампанское? - и как бы невзначай, чтобы достать курагу и орешки, открыл дверцу буфета. Почувствовал приятный пряный запах.

- Что куда-то собрался?

- Ну да... Праздник идем отмечать. В Гюнешли...

- К девочкам намылился? Ну возьми, возьми конечно.

- Спасибо!

Магнитофон завернул в целлофановый пакет и засунул вместе с бутылкой в спортивную сумку через плечо. Как раз поместилось все.

- Может тебя подвезти? Там дождь вроде идет...

- Нет, не надо. Все нормально, прогуляюсь.

Переоделся, надел синюю футболку с вышитой золотом надписью Benetton, турецкие голубые джинсы, турецкий серый свитер. Свитер и джинсы "выходные". На каждый день у меня были штаны попроще: линялые и изрядно поношенные пятнистые "варенки", давно купленные в "комиссионке", черные зауженные "джинсы", сшитые мамой из прибалтийского "денима" года два назад. Для официальных выходов есть черные штаны, сшитые недавно у портного. Тоже, однако, немного зауженные к низу. Местный консервативный дресс-код предполагает ношение именно таких штанов. Модные пацаны носят слаксы и совсем светлые "Пирамиды" в сочетании со свитерами с надписью BOYS на животе и джинсовыми "вареными" куртками на белом меху. У меня коричневая короткая кожаная куртка, привезенная папиной знакомой из Турции. По ее словам, в очень приличном магазине куплена. Повязываю красиво, как мне кажется, клетчатый шарфик, и застегиваю куртку.

Стучу в железную калитку Тельмана. Ветер сильный, но хорошо хоть дождь не льет. Выходит друг в калошах и без куртки.

- Ты что не собрался еще?

- Подожди немного, у меня коньяк есть - шепчет Тельман - Ну в канистре... С района, с завода привезли. Можно в бутылочку немного перелить.

- Ага, и выпить по дороге. Правильное решение. А для девочек шампанское отнесем. Как раз холодно, согреться надо.

Тельман выносит коньяк тайком в маленькой плоской бутылочке. Отойдя прилично от его дома, уже на другой улице находим укромный уголок, чтобы выпить. Делаю глоток, передаю бутылочку другу. Потом закуриваем сигареты Сongress. Курим мало, поэтому сигареты эффективно действуют. Еще по два глотка, и бутылочка пустеет. "Коньяк" просится назад. На самом деле вполне себе приличный, украденный с завода низкокачественный коньячный спирт. Подкрашенный и разведенный.

- Мне кажется это крепче водки, или магазинного коньяка, - говорит Тельман.

- Да, точно, злая "шмура". Брр. Ух как хорошо, хоть согрелись.

Выпили немного, грамм по сто или чуть больше, но опьянели и развеселились.

- Честно говоря, непонятно какие там девушки, и вообще идти уже что-то не очень хочется. На Маринку я никак не претендую.

- На твою Маринку я тоже не претендую.

- Но идти все же надо, надо прошвырнуться, пообщаться.

- Согласен.

- У меня такое предчувствие, что они страшные. А интуиция обычно меня не подводит.

После еще пары глотков идти к девушкам уже очень даже хочется. Хоть к каким.

Мы наскребли по карманам денег и решили купить еще шипучки и коробку конфет. Шипучка называется "Азербайджан шампаны", Азербайджанское шампанское. Оно сменило "Советское шампанское". Обычная шипучка и "экспортная" шипучка. Вполне неплохо затарились.

В поселке Ени Гюнешли так рвет, гудит и завывает, что только держись, чтобы не сдуло. Панельный жилой массив находится на возвышении, и поэтому бакинские ветра тут особенно ощущаются. Какие бетонные, серые, унылые дома... Нагромождение девятиэтажек, лабиринт. Хорошо есть автомат у остановки, и удача, что в такие времена он работает. Звоним Марине.

- Марин, привет, вот мы приехали, стоим возле остановки. Как дальше идти?

- Привет мальчики я сейчас выйду, встречу вас, а то заблудитесь еще, - весело отвечает Марина.

Стоим, ждем и снова курим. Хмель выветривается в буквальном смысле. Сейчас на душе станет уныло как все вокруг нас, думаю.

Маринкины подружки оказались настоящими красавицами. Азербайджанка и русская.

Я и не подозревал, что она дружит с такими красивыми девушками. Я бы сказал слишком красивыми, с которыми всегда есть риск ничего не получить. Хотя надо попробовать обязательно, думал я тогда.

По лицу моего друга видно, что и он слегка офигел, и думает примерно так же, только настроен еще пессимистичнее.

Азербайджанка, скорее шатенка, чем брюнетка, кареглазая, держалась насмешливо, улыбчиво и с легким вполне допустимым высокомерием. Звали ее Севда, что является азербайджанским аналогом имени Любовь.[4]

Одета Севда была в черное платье чуть выше коленок. Фигура у нее была потрясающая, грудь то что надо - не большая, но и не маленькая, волосы довольно длинные и волнистые, подвитые и тщательно уложенные. Пожалуй, слишком тщательно на мой вкус. Смотрится ничего, но не живенько, солидно. Много лака.

Кажется, Тельман влюбился в Севду с первого взгляда. Он ведет с ней непринужденный и осторожный разговорчик.

Русскую девушку звали Лида. Лидия. Я до этого времени встречал только взрослых теток с таким именем. Оно у меня и ассоциировалось с взрослыми училками. У нас была классная руководительница, учительница по физ-ре Лидия Ивановна, еще была завуч Лидия Васильевна. Еще в книге "История Древнего Востока", читал про древнюю страну - Лидию. Холодное какое-то имя, хотя страна была жаркая. С другой стороны, имя в честь страны - это необычно. Знавал я девушку по имени Сирия, и по имени Ливия тоже.

Лидия и кажется холодной, но совсем не высокомерной, а зато равнодушной. Она в юбке тоже чуть выше колен. Юбочки и платьица мне нравятся. Маришка была в каком то джинсовом комбинезоне.

Лида сидела с равнодушным лицом, частенько отпивала шампанское маленькими глоточками и улыбалась. Мило и немного виновато. Еще она очень красивым движением убирала прядь, выбившуюся прядь с лица куда-то за ухо. Волосы до плеч, небрежно заколоты. Волосы светлые, если сказать поэтично пшеничные, а глаза серые, скучающие. Очень красивые глаза, не оторвешься, хотя и не принято сразу сверлить взглядом. Раньше никогда не обращал внимания на то, какие у людей глаза. После того вечера стал обращать.

Руки у Лиды тонкие, запястья как узенькая тропинка, прочерченная ручейками вен. Пальцы довольно длинные, ногти просто коротко острижены, тогда как у Севды ногти очень ухоженные, в меру отросшие и покрыты розовым лаком. Внешность Лиды оставляла впечатление такой ладности, притягательности, такого нужного сочетания хрупкости и округлости, что мимо не пройдешь, влюбишься. Я так думал всегда.

В ходе беседы, скорее напряженной, чем непринужденной выясняется, что Марина и Севда - одноклассницы, учатся в 10 классе. Лида - их сверстница, но живет не в Гюнешли, а в центре. И приехала в гости к Марине.

Играет музыка, какие-то попсовые кассеты. "Боно серо, боно серо синьорина..." Хорошо, что не "Американ бой". Вообще-то надо приглашать девушек на медленные танцы, обнимать, приглушить свет и лезть целоваться. Танцы в квартире - ужасно глупое занятие, мне кажется родом они из 30-х, когда выпив, заводили патефон. Ясное дело, медленные танцы - лучший способ сблизиться. Я тогда так и сближался, но в тот день мне почему-то не хотелось, было неудобно. Тельману вообще всегда и везде танцы казались глупым занятием. А умный Тельман обычно казался девушкам довольно скучным. Хотя Севда слушала его заинтересованно.

И в этот момент раздается звонок в дверь. Маришка бежит открывать и весело и громко здоровается. Входят два парня, один повыше и плотнее, другой - небольшого роста и худенький. Русскоязычные азербайджанцы, постарше нас, с претензией на модность и крутизну. Аккуратно подстриженные, ровные, как будто нарисованные проборы, белые носки.

Мне эти хлыщи, определенно не понравились, и вообще кажется перебор с пацанами. В голову закрадывается мысль, что Мариша видно была не уверена, что все приглашенные придут, и поэтому позвала ребят с запасом. Однако за что на них обижаться? Здороваются приветливо, высокий - Рауф или Руфат, а поменьше - Фуад, а может Фаик. Имена тут не запомнить, я уже чуток поднабрался. Шлифанул коньячок, хмель от которого хоть и выветривался на улице, но в тепле вновь расцвел, шипучкой. Да еще почти и без закуски. Девушки особо готовкой не озадачивались: два салатика, винегрет и столичный, тортик и конфеты. Не пьяный, но навеселе. Очень даже нормальное состояние. Очень складно и непринужденно болтал, смешно шутил, как мне кажется. До прихода этих вот... Конкурентов.

Но обижаться даже глупее, чем танцевать в квартире. Тем более парни ведут себя учтиво. Они принесли коньяк и шампанское. И сами немного удивлены, что тут уже сидят двое. Держатся приветливо, но слегка высокомерно, как светские львы. Если чувствуют неловкость или неприязнь, то тщательно скрывают. Как бы ненавязчиво показывают, что мы им не соперники. В чем-то и не соперники, но в случае ссоры, можно поспорить, чья бы взяла. Физические упражнения и работа закалили меня. Тельман вообще упорно качается, готовится к турецкой военной академии. У него отличная сухая и жилистая фигура. Руки очень сильные, кулак мощный, хотя на вид никогда не скажешь. Обычный, невысокий, смуглый, кучерявый парень.

Новоприбывшие предлагают нам коньячок. Тельман вежливо отказывается, а я соглашаюсь. Пьяному веселее, пьяный чувствует, что ему легко и радостно. Сижу напротив Лиды и вроде бы ненароком касаюсь ее ножки своей ногой. Обуви то на нас нет. Дурная советско-азиатская привычка обувь в квартирах снимать. Касаюсь ступни, щиколотки, коленом задеваю коленку. Понимаю, что трюк пошлый и стыдно, но остановиться и пригвоздить ноги к полу не в силах. Этому пошлому трюку мой армянский двоюродный дядя меня научил. Он всего лишь на пять лет старше меня, и считает себя знатным бабником.

Ножку она не отдергивает. Чувствую этот шелк, нейлон или что там... Девушка смотрит куда-то в сторонку, вертит в руке бокал. Ну вот начинаются танцульки. Я набрался и стал задумчив, а Тельман вообще стушевался. Он вообще очень принципиальный, спокойный, но если надо задиристый. Но тут что задираться? Нам никто ничего плохого не сказал. Признаться, Тельману и скучно стало. Ему нравятся разговоры о политике, а не пустой застольный разговорчик о всяких смешных пустяках, который следует усиленно поддерживать. Тем более тут ловить нечего, Севда хоть и благосклонна, но явно видно, что ее благосклонность дежурная, ничего не выйдет из такого высококультурного флирта. Это даже обиднее, чем когда тебя жестко и холодно отшивают. Тельман предлагает пойти домой, мол, довольно поздно уже. Я отказываюсь, твердо решил досидеть и высидеть. И решительно выпил еще. Не дождутся они, чтобы ушел, уйду вместе с этими чуваками, решил я.

Заиграла тоскливая группа "Технология". Руфат или Рауф приглашает Лиду, Фуад или Фаик - Севду. Я приглашаю Марину. Во-первых, чтобы ей не обидно было, во-вторых не сидеть же некомпанейским, хмуро поддавшим замудильщиком.

Крепко обнимаю подругу детства за талию. Полумрак, горит торшер. Пытаюсь незаметно бросить взгляд на другие парочки. Раскачиваются, безусловно, не на "пионерском расстоянии", как у нас говорят, но в рамках, вполне пристойно, к счастью. Не "сосутся", как опять же наши пацаны говорят.

Выпили еще, и уже приплясывал, сняв свитер. Когда в очередной раз вернулись к столу, пару раз незаметно накрыл ручку Лиды своей рукой. А потом пригласил ее на медленный танец. Чувствую ладонью подвижное тепло ее тела, и от этого превосходное чувство, скорее нежность, чем возбуждение. Или возбуждающая нежность. Но крепко обнимать опасаюсь, очень целомудренный slow dance у нас. Маришку гораздо теснее к себе прижимал.

Марина нас выставила где-то в полдвенадцатого ночи. Молодец я, что не ушел с Тельманом. Но и дальше там было делать нечего, так что молодец и Марина, вовремя вырубила патефон. Мне сразу за дверью стало казаться, у нас с Лидой все получится, хотя я даже словом наедине с ней не обмолвился. Не спросил номер телефона (боялся, что не скажет), и вообще никаких признаков ее расположения ко мне не почувствовал. Если не считать, что руку не вырывала и ножку не отдергивала. И я был самонадеян.

А что творится на улице! Такой ветрище! Ночь, ветер, дождь, слякоть, мрак. Не просто ветер, настоящий бакинский, холодный ветер. До дома, не так уж далеко, но пожалуй, пешком дойти будет сложновато. На машине минут 15 ехать, пожалуй. Автобусов не видно, до остановки добрался, но без толку. Пошел по дороге, которая как кажется, из этих каменных джунглей на высокой горе выведет. Машин, как назло нет, никаких. Одна пронеслась, и на вытянутую руку никак не среагировала. Вот беда, так промок, что уже смысла не наступать в лужи нет никакого. Если бы не был пьян, разволновался бы. Наконец удалось поймать машину, и доехать до дома.

- Ты что больной? Предупреждать же надо, - говорит отец. - Я спать не ложусь, тебя жду, завтра мне рано на работу.

Я начал довольно агрессивно оправдываться.

- Выпил - лишнего не болтай! А не умеешь пить - не пей! Иди спать, я с тобой завтра поговорю.

Засыпая думаю, что хорошо, что завтра выходной. И еще думаю о Лиде. И еще думаю "фиг он завтра поговорит, завтра, когда я проснусь, он уже уйдет". И проваливаюсь в сон.

5.

Утром просыпаюсь в какой-то тревоге. Еще нет семи, пытаюсь снова заснуть, ворочаюсь, но не спится. Непонятное состояние, нездоровая бодрость и тяжело, неприятно встать с дивана, стыдно вставать, кажется, что вылезут из под одеяла все вчерашние стыдные нелепости и неловкости, а то что их было полно я почему-то не сомневаюсь. В детстве казалось, что под одеялом можно спрятаться от демонов и призраков, а сейчас от стыда и похмельной тревожности. Хочется пить, приходится встать, и пойти на кухню.

Отец пьет чай, приоткрыв окошко на кухне. Холодно и накурено.

- Что не спится с похмелья? - усмехается он. - Чай попей, помогает. А тебе вообще в школу не надо?

Я отмахиваюсь. Насмешливо поворчав, Расул выходит, греет машину, выезжает.

Я закрываю с наслаждением окошко и пью крепкий чай с лимоном из стакана. Беру стакан и иду в комнату. Попив еще, ложусь и думаю о Лиде, я ее не забыл, мне кажется даже видел во сне, только вот припомнить, к сожалению, не могу, что там было. Мне кажется она уже жутко далекой, но мне от этого еще больше хочется ее видеть, так хочется, что ноют суставы. Ничего о ней я не знаю. Может у нее и парень есть, просто размолвка или что-то еще. Уже совсем не уверен, что выгорит у меня с ней. К тому же не знаю ни адреса, ни телефона - что делать?

Но если есть настоящее, искреннее желание снова увидеть понравившуюся девушку, способ всегда найдется. Я же оставил у Марины магнитофон. Не то, что забыл, а просто захотел показаться щедрым и так махнул рукой, мол, слушайте свою музычку, потом как-нибудь заберу. И вот есть предлог пойти за магнитофоном к Марине. Правда, я не помню номера ее телефона, он записан у Тельмана. "А зачем мне номер? Просто пойду да и все... У нее сегодня школа, но в час дня должна быть уже дома. Ну в два часа точно. Куда ей идти? Ну подожду на крайняк, а что. Предлог то хороший - магнитофон оставил. Хотя можно было бы и без предлога, по дружбе заглянуть.... Но так лучше, а то я же стеснительным бываю. У вас есть план мистер Фикс?", - и я возбужденно заходил по комнатам.

Уже в полдень я звонил Марине в дверь. Непонятно зачем приехал так рано? Без звонка. Нужно все же было зайти к Тельману и взять номер. Но кто-то подходит к двери. Я мысленно готовлюсь вежливо попросить позвать Марину. Но открывает сама Марина.

- А, привет. Заходи.

- Я тут за магнифоном...

- Да, да, заходи, - Марина улыбается.

Лида выходит из комнаты и тоже улыбается, насмешливо и одновременно смущенно. Она в той же юбке, только поверх колготок белые шерстяные носки. Я тоже смешался, мне казалось, что все мои мысли написаны на лице, и вдобавок к предательской мимике я еще и покраснел.

- Привет...

- Привет.

Мы с девушкой моей мечты пьем чай, и почти не разговариваем. Марина что-то рассказывает. "Надо же как мне повезло. Хотя можно было и догадаться, что она ночевать у Марины останется", - думаю. Я был доволен и счастлив, а значит к радости примешались беспокойство и тревожные предчувствия. Такой уж у меня характер.

Сейчас, при ярком дневном свете и на трезвую голову, Лида выглядит, не так сногсшибательно, зато ближе, располагающе, подкупающе. Черты лица у нее правильные, четко очерченные. Про такое лицо не скажешь носик-курносик, губки и глазки. Нет, именно нос, губы и глаза.

Мы, кажется, уже почти друзья, от этой мысли я смелею и начинаю болтать. Беседую, не так гладко как хотелось бы, но молчать считается неправильным в молодежных компаниях. В таких случаях говорят "мент родился" или какую-то подобную глупость... А она, по-видимому, любит помолчать. Лиде пора уходить, и я навязался ее провожать.

Мы вышли на улицу. Солнечный день, послеполуденное время, настоящая весна. Мимо шмыгнул большой рыжий кот, и опасливо остановился в стороне, поглядывая на нас. В Баку кошки дикие, и людей боятся.

- Кошка! - сказала Лида и ткнула пальцем в сторону кота, совсем как ребенок. Я бесбашенно улыбался.

Доехали до станции метро "Нефтчилер" на автобусе, а потом на метро до станции "Нариманов". Потом довольно долго, прогулочным шагом, благо было хоть, и пасмурно, но ветер теплый, пошли в сторону "Завокзальной".

- У тебя красивое имя, - мне хотелось сказать девушке, что-нибудь приятное.

- Мне не нравится мое имя. Дурацкое имя. Ты не знаешь, что оно вообще означает? Или ничего не означает?

- Знаю, название страны.

- Дурацкая шутка. Нет такой страны, у меня по географии "четверка". Твердая, между прочим.

- Правильно, сейчас нету такой страны.

- А зачем тогда разыгрывать меня? Терпеть не могу розыгрыши.

- И я терпеть не могу розыгрыши. Мы тут сходимся во взглядах. Такой страны сейчас нет, но такая страна была в древности.

- Не надо меня Лидией называть больше никогда, хорошо? Не люблю. И историю не люблю. Зови просто Лида.

- А Лида это город такой...

- Да хватит уже издеваться.

- Правда есть такой город, в Белоруссии. Ну почему же ты сердишься? Я думал тебе приятно будет... Я про него впервые узнал, читая книжку "Момент истины" про наших разведчиков на войне. Я вначале тоже думал, что писатель выдумал, писатели часто города придумывают. Потом проверил по атласу, и правда есть такой город.

- Ладно, ладно, верю.

Мы дошли до "Завокзальной". По совпадению тут живет Лида. Я ей не сказал, что этот район хорошо мне знаком, что провел здесь дошкольное детство у бабушки-армянки Эмилии, маминой мамы. Бабушкина квартира была разграблена, и ее с дедом Григорием и тетей Аней вышвырнули из города.

"Завокзальная" находится за бакинским вокзалом, с которого можно на электричке доехать до станции Разина. Это почти центр столицы Азербайджана, правда, старые дома тут не престижные, пролетарские.

В царское время здесь были улицы по номерам - 1-ая Завокзальная, 2-оя Завокзальная, 3-ая Завокзальная , 4-ая Завокзальная, 5-ая Завокзальная. И так до 17-й. Все это вместе и есть район "Завокзальная", в народе говорят "на Завокзальной", имея в виду весь квартал. Улицы переименовывали в советское время и не раз, в зависимости от политической конъюктуры, потом переименовали уже в независимом Азербайджане, но старые бакинцы употребляют дореволюционные названия. Дед и бабушка жили "на углу 4-й и 5-ой Завокзальной".

Большинство обитателей здешних улиц жили в "общих дворах", наподобие тбилисских или одесских, и были армянами. Еще несколько лет назад. Потом район заполонили беженцы из Армении и Карабаха, многие весьма колоритного вида. Как будто полчаса назад перестали пасти баранов на высокогорных пастбищах. Тетки в диких, пестрых платках похожи на цыганок. Завокзальные армяне тоже были людьми простыми, во дворах кипели итальянские страсти, случались драки, бывало в ход шли ножи, страшные сапожные, которыми вспарывали животы, и "финки", "пики" и "перышки". Среди мужчин можно было видеть "откинувшихся", блатных в татуировках и приблатненных понтярщиков, экзотичные в те годы наркоманы и то попадались. Но армяне и редкие тут азербайджанцы были "городскими", немало было модников в начищенных до блеска импортных туфлях и джинсах-кроссовках, стремящихся на последние деньги выглядеть красиво. И несравнимо чище и опрятнее выглядели улицы, и лотков, ясное дело, не было на каждом шагу.

Когда-то Завокзальная была холмистой, пересеченной местностью, но потом город задрапировал все неровности булыжником и асфальтом. Там где очень уж было круто, построили лестницы.

По таким лестницам мы и поднимаемся с улицы Чапаева. Несколько ступенек наверх, потом площадочка, потом еще ступеньки, и асфальт, идем в гору, хотя весьма комфортный подъем. Проходим мимо бабушкиного дома. Угловая квартира углового дома. Обшарпанные, грязные окна, на которых фанера соседствует со стеклом. Явно очень бедные люди в квартиру бабушки вселились, у них даже денег на то, чтобы нормально застеклить окна, и то нет. Нищие беженцы. Зла на них не держу, порыв ностальгии заглушен окончательно очень взбудоражившей меня прогулкой. Пожалуй, только чувствую легкую тревогу, чуть замутнившую приятное настроение, и оттенившую непринужденный разговор.

Дедушка и бабушка жили не в общем дворе, а в "растворе", отдельной квартире с отдельным входом с улицы. Эту жилплощадь деду предоставили после войны.

Приняли во внимание, что фронтовик и инвалид войны жил с беременной женой, родителями, тремя братьями, двумя сестрами, одна из которых новорожденная, в двух тесных комнатушках в полуподвальном помещении в общем дворе. Правда, жильем, помещение, которое ему выделили, назвать было нельзя. Как раз пресловутой крыши над головой и не было. Изрядно обгоревшая она не спасала от дождя и снега.

- Сидишь, кушаешь, а в тарелку ящерица с потолка падает, - весело рассказывала бабушка о тех днях. Несмотря на то, что свекор вместе с ее дедом крышу подлатали как могли. Они были плотниками. Бодрый и юркий мой прапрадед, ставший мужчиной еще в ХIX веке, сделал Эмилии во время войны деревянные башмаки.

Комната, которую дали молодой паре, была бывшей конторой домоуправления, угловой частью большого одноэтажного дома. В контору вела парадная дверь, вход был с улицы. Обычно здешние обитатели заходили к себе через двор, этот жужжащий улей, беспорядочно напичканный сотами комнат и комнатушек, отделенный от улицы деревянными воротами с калиткой. В этом дворе, как и в родном дворе Григория, как и по всей Завокзальной, люди побогаче и некоторые старожилы жили повыше, а остальные прозябали в полуподвалах и подвалах. Многие, в том числе и отец Гриши, вгрызались в землю и обустраивали дополнительные комнатушки без окон, в которых в самый знойный бакинский день было темно, сыро и прохладно.

Контора пережила пожар. Стены стояли крепко, но обуглились, пообгорели. С потолком и полом было похуже. Но плотники помогли, подремонтировали, сколотили грубую мебель и молодые обустроились. Оборудовали отдельную кухню. Поставили кирпичную печку для приготовления еды и обогрева, топили опилками. Позже над ними вырос второй этаж, но потолки остались все равно высокими. Дед ходил по инстанциям, и с годами присоединил еще комнату. Выбил право на отдельную ванную комнату с туалетом. Он выкроил ее из большой кухни, нанял мастеров, которые поставили унитаз, а затем и ванну (роскошь и невидаль). Для получения горячей воды использовалась взрывоопасная колонка "пятиминутка". Григорий доказал чиновникам, что ему инвалиду на протезах, и его сыну, который стал инвалидом после перенесенного в младенчестве полиомиелита, трудно, особенно ночью, ходить в общий туалет во двор.

Общественная баня через дорогу - тоже не очень комфортно. В грязные, жутко вонючие туалеты во дворах ходило большинство жителей Завокзальной.

К началу конфликта между армянами и азербайджанцами у Григория и Эмилии были две большие светлые смежные комнаты с высокими потолками, совмещенный санузел, кухня. Отопления вот только не было, но перезимовать в Баку можно и с обогревателем. Бабушка Эмилия любила холод, свежий воздух.

Две ступеньки и у входа железная скамейка в квадратный метр шириной намертво вкопанная в асфальт служила местом сходок с соседями в летние вечера. Семечки лузгали, мороженое ели, чай пили, в нарды и шашки-шахматы играли, еще и стулья на улицу выносили. Железная дверь двойная, ее закрывали только, когда надолго покидали квартиру, сенцы и двойные застекленные двери. В летние дни до позднего вечера не закрывали даже "стеклянных" дверей. Из сеней входящие попадали прямо на кухню.

Тревогой тянет от этих окон забитых фанерой, от этой разоренной квартиры, новые обитатели которой даже и не догадываются, кто здесь жил, и уж точно и не допускают мысли, что сейчас мимо окон проходит внук ее настоящих хозяев. Я никогда уже не сверну, чтобы войти к бабушке, мы идем прямо, еще три ступеньки, переходим дорогу и дальше в гору по "потемкинской лестнице".

Вот пару площадок, и конечно, хорошо знаком этот дом почти на вершине холма. На первом этаже хозяйственный магазин. Точно. Рядом школа .34.

Этот длинный, девятиэтажный дом - новый, построили его не больше двадцати лет назад. Раньше, еще, когда мама была школьницей и училась в школе .34, никакого дома тут не было, а был весьма внушительный холм. На холме, на травке, местные армяне, прихватив домашнее вино и сыр устраивали маевки, первомайские пикники. Потом город освоил холм и наградил его внушительным домом, разительно отличавшимся комфортом и модерновостью от завокзальных дворов. Центр, вполне престижное жилье, куда заселялись современные, благополучные граждане. От последних армян дом, естественно, был очищен еще три года назад, но русские еще тут жили.

У двери подъезда спросил, помявшись, номер телефона. Лида его назвала сразу, без капризов. Хотя я сразу же номер запомнил, но все равно записал. Сначала на левую ладонь, а потом пришло на ум записать на купюре. На всякий случай. Ручку предусмотрительно захватил, я же планировал выведать у Марины телефон Лиды. Спускаясь назад к улице Чапаева, к трамвайной линии, из любопытства сфокусировал взгляд на железную дверь бабушкиной квартиры. Облупленная, поржавевшая, вроде бы чуть приоткрытая. Странная какая-то ветхость, прошло всего ничего. Это потому что нет хозяев у квартиры.

Я был немного опустошен от этих всех активностей, но в голове играли какие-то радостные, оптимистические дудки, и хотелось скакать вприпрыжку. Центр города тоже радовал, даже в смутное военное время старые улицы сообщали приятное настроение. Пофланировал некоторое время по центровым улицам, покурил взволнованно. Было еще рано, и мы могли бы еще погулять, но не хотелось выглядеть навязчивым.

5.

В начале карабахского конфликта на тех армян, которые решили уехать из Азербайджана подобру-поздорову, соседи смотрели как на паникеров и блаженных придурков. Как можно покидать навсегда, вы слышите навсегда, Баку, а тем более Завокзальную?! Городской, квартальный и уличный патриотизм у всех бакинцев развит до неприличия.

Уже после сумгаитского погрома, летом 1988 года, в Баку случился очередной "виток конфронтации". Молодежь из еразов, которых начали выгонять из Армении, носилась по улицам. Я оказался у бабушки на Завокзальной. Стояла жара. Гетто готовилось к обороне. Сидевшим на скамейках у домов теткам было приказано запереться дома.

- Там, тетя Эмилия, азербайджанцы толпой идут. Закройтесь дома и приготовьте что-нибудь, чем отбиваться. Топор, например, или что-то такое... На всякий случай. Но они не пройдут. Мы им покажем!

Нам с бабушкой было любопытно поглядеть на толпу погромщиков, и мы постояли на лесенке, надеясь, что успеем закрыть двери вовремя. Особо смотреть было не на что. Мимо медленно проехал не новый "Жигуленок". Лысый упитанный мужик размеренно прокричал в мегафон, высунувшись в окошко: "Армяне соединяйтесь! Армяне вооружайтесь"!

Мы решили дальше не испытывать судьбу и поспешили вооружиться, заперев двери. Стало тенисто.

Эмилия взвесила в руке внушительный кухонный тесак для разделки мяса.

- Пойдет?

Я утвердительно кивнул и, нашел в ванной комнате палку, видно запасной черенок для швабры, и дихлофос. Им бабушка травила редких черных тараканов, мух и муравьев. Им можно прыскать в рожу нападающим. Эффект от советской химии будет страшный. Глазки вытекут. Нос отвалится. В дополнение я достал из кухонного шкафа угрожающий старый нож.

Нам стало смешно даже тогда. А папа, который заехал за мной с очень озадаченной улыбкой покачал головой. И закурил. Он увез меня домой. На всякий случай. Погрома тогда не случилось.

У нас в поселке тоже было неспокойно, и папаша, отъехав на работу, поручил мне следить за забором и тем, чтобы калитка была заперта. Я воображал себя средневековым воином, дозорным на стенах крепости. На забор и на крышу теперь я мог взлезать по вполне уважительным причинам. Было у меня и оружие. Дубинка внушительная, вытесанная мной самолично из весьма прочного корявого бревнышка, лук из прута гранатника с заостренными стрелами, кнут, весьма длинный его хвост я сделал из кабеля. Мы с пацанами кнутом сбивали бутылки, подражая ковбоям.

В ноябре того же 1988 года на площади Ленина в Баку, перед зданием Дома правительства, начался многодневный митинг. Даже не митинг, а супермитинг, собиравший сотни тысяч человек. Азербайджанцы любят все делать с комфортом, поэтому на площади появились мангалы, шашлык раздавали бесплатно, а желающим еще и наливали. На площади разбили и палатки, многие митингующие оставались тут же и ночевать.

Молодые люди с зелеными повязками на головах, парни и девушки, еразы, а иногда и бакинцы, скорее выходцы из апшеронских сел и поселков, стали группками отпочковываться от площади Ленина и маршировать по городу. Вскидывая правую руку с зажатым кулаком они кричали - "Смерть армянам! Смерть армянам"!

- Элла, не ходи на работу и завтра. И вообще, наверное, увольняться придется... Там на улицах толпы, и по предприятиям шарят. Армян ищут. Вот сейчас видел их, по улицам идут. Говорят, будет страшнее, чем в Сумгаите... - папа приехал домой гораздо раньше обычного, часа в четыре.

В один из тех дней, Расул курил, выйдя из своего кабинета. Вдруг к нему подбежал Миша Мокроносов запыхавшийся, красный как рак. Схватил за руку и выпятил и без того выпученные глаза. Из-за сбившегося дыхания толком что-то объяснять было трудно. Маленький, коренастый, плотный, - он выглядел комично. Но смеяться было не время.

- Погнались...погнались за мной суки... ара суки э - Мише не удается толком перевести дух.

- Пошли, быстрее, что стоишь.

- Куда? Расул, они меня убьют! Куда спрятаться? Куда бежать?!

- Ко мне в кабинет.

В кабинете Миша дрожащими руками держал стакан, пил воду.

- Расул, что делать? Убьют э гады. Зачем я на работу пришел только сегодня?

- Тихо сиди как мышь, я тебя закрою, - сказал Расул и улыбнулся. Ситуация выглядела все же комично. И Миша выглядел комично. У Расула уже был опыт спасения фабричных армян, вчера еще он вывез одного мужика здорового, токаря.

Снова закурил, вышел и быстро закрыл кабинет. Снаружи собралась толпа из пары десятков "активистов" с зелеными повязками на головах, их окружили зеваки разной степени сочувствия. Зейнаб, бойкая, крепкая, молодая бабенка из простых работниц, подскочила к Расулу. Она, в прошлом безобидная и несерьезных нравов, стала лидером рабочей молодежи мебельного объединения, на территории которого располагалась папина автоколонна.

- Где эрмени[5]? Здесь армянин пробегал, ты его не видал? Вроде Миша зовут? Интересно куда он мог убежать? - спросила она по-азербайджански у отца, озадаченно тараща глазами по сторонам, и пытаясь придать лицу суровое выражение.

- Какого армянина? - Расул выпустил дым и улыбнулся.

- Ну армянин этот, Миша! Куда он мог отсюда сбежать?! - вмешался еще один с повязкой.

- Вы, кого имеете в виду? Мокроносова?

- Да, да, его самого.

- Мокроносов вообще-то русский, - Расул затянулся и улыбнулся еще раз. - Он не армянин, он русский - Мокроносов Михаил Владимирович.

- Нет, нет мы знаем он армянин. Он за армян! Он по-армянски говорил, и армян хвалил и сам говорил, что он армянин.

- Да вообще у него самого жена армянка, - ткнула одна тетка в сторону Расула. - Он не азербайджанец, мать русская вообще, а жена - армянка!

Папаша мой окинул собравшихся тяжелым, замедленным и проникновенным взглядом и веско выпустил дым.

- Ну и что у кого-то душок[6] есть лично выйти против него? - насмешливо сказал азербайджанец Абульфаз, молодой "афганец", водитель.

Зейнаб, улыбнувшись, важно подняла руку, увлекая людей за собой.

У Миши отец русский, а мать армянка. Два брата записаны русскими, а он в шестнадцать лет при получении паспорта пожелал записаться армянином. Отец его такого позора Мише простить не мог, и пять дней гонялся за ним, чтобы прибить. Но Миша был непреклонен, он желал быть армянином. Так и им и стал. В спорах отстаивал армянские интересы, как их понимал, любил с комичной важностью порассуждать о Великой Армении от моря до моря. Умело жонглировал армянским лексическим минимумом, но женился все же на русской.

Товарищ детства Расула Семен по кличке Гямбул с ящиком инструментов на автобусе возвращался домой. Присев на ящик скромно, у последних сидений. Он зарабатывал на жизнь физическим трудом. Был мастером на все руки, что-то вроде маляра-сантехника-электрика. Семен - крепок, невысок, коренаст, волосат, походил на могучую гориллу c очень уж загребущими огромными ладонями. "Рука у Семика, как совковая лопата", - шутил папаша мой.

До его остановки оставалось совсем немного. Выходил он на нашей маленькой площади, на которой помещались продмаг, булочная, киоск с прохладительными напитками и мороженым (моя любимая торговая точка), парикмахерская, уютно задрапированная виноградником, в которой армянин-парикмахер Рантик разрешал именитым клиентам курить, а с некоторыми и выпивал, и заведение со странным словом ИНДПОШИВ на вывеске. Эта площадь была освещена уличными фонарями, и на ней имелся важный для населения объект - телефонная будка.

И тут некий довольно молодой мужик стал Гямбула задирать. И апеллировать к другим пассажирам. Мол, армянин, армянин в автобусе! Семен по-азербайджански мягко попытался успокоить разбушевавшегося наглеца, поведение, которого вызывало в автобусе сочувствие, но тот лишь распалялся. И когда автобус уже подъезжал к остановке Гямбула, тот стал от слов перешел к делу, и толкнул армянина.

Семен залепил обидчику пятерней в лицо. Не кулаком заехал, а всего лишь пятерней прихлопнул. Но этого хватило, чтобы задира полетел через весь салон в сторону водителя. Азербайджанец возопил. Автобус на остановке остановился. Семена, которому еще топать минут десять до дома, окружила галдящая орава, быстро увеличившаяся. С ним стали "качать права" в крайне неприятной для него манере.

Откуда не возьмись, образовался заводила, мужик уже в годах, старше Гямбула, ераз, из новых репатриантов. Самое смешное заключалось в том, что этот ераз был женат на армянке, что весьма тщательно скрывал. Супруга, вывезенная из Армении, шпарила по-азербайджански и очень удачно мимикрировала. Мужик развел демагогию размахом несопоставимую с таким пустяком, как стычка в автобусе. После таких речей самым логичным действием было линчевать Семена, повесить на фонарном столбе. Но тогда у нас на такое не решились бы, не то еще было время.

На счастье Семена, отец мой Расул, проезжая мимо магазина за несколько минут до Семиного автобуса, увидал лезгина Манафа. Папаша кивнул ему, притормозил, вышел из машины. Они закурили, стали общаться. Обратили внимание на "кипиш" на остановке, и лениво пошли поглядеть, из-за чего это еразы орут.

Надо же Семен. Стоит, бледный и растерянный, что-то мямлит. А как он "блатовал" в районе в былые годы? Ужас до чего человека довела эта смута.

Увидев старого дружка, в прошлом авторитетного забияку и хулигана, лезгины вступились за него. Включили свои уличные нахваты и "на словах вытащили еразов неправыми", ровно на столько времени, сколько нужно было для того чтобы впихнуть Семика в машину. Манаф остался махать руками дальше, а Расул отвез Семена домой, благо ехать пару минут.

Не говоря ничего жене Флоре, Гямбул рванул на кухню, достал заначку, налил слегка дрожащими ручищами полный граненый стакан водки. Мгновенно выпил и закусил соленым помидором, выудив его из здоровенной бочки. И пока папа курил и общался с Флорой, он рванул к калитке. Заблестевшие глаза навыкате горели жаждой мести. Он намеревался еще позвать армян с улицы и устроить набег на еразов.

Товарищ и жена насилу Семена удержали. Тогда еще были армяне у нас в районе и, возможно, кто-то бы и "подписался" на драку с еразами. Но сомнительно, конечно. Да и с кем драться? Все разошлись по домам.

Бесконечный митинг разогнал Комендант своими войсками. В сообщении комендатуры говорилось: площадь Ленина очищена от митингующих по санитарным соображениям, и в настоящее время солдаты и мусороуборочная техника производят работы по уборке и дезинфекции площади.

- Расул, уезжать из Баку надо армянам, и тебе, если с женой жить хочешь. Скоро все будет очень плохо, - убеждал папу на работе пожилой армянин, прокравшийся в отдел кадров, чтобы оформить увольнение.

- Да ладно, Москва не допустит. Разогнали же их войска.

- Вот помяни мое слово, хуже будет. Что творится а... Мы, мои родственники, отдали пятнадцать девушек азербайджанцам по соседним селам в Карабахе, а взяли семь. Как нам быть теперь, что делать? Я из Баку уеду, мне не трудно. Что им делать? Этим смешанным семьям?! Представляешь, Расул, а детям? К какой нации они примкнут? Ара, Расул, совесть у них есть?! Что они делают а?

6.

Летом 1989 года мой дед Григорий, армянин, решил обменять свою квартиру на дом в Армении. В Баку, столице Азербайджанской ССР c каждым днем иссякающим армянам жить становилось все опаснее и опаснее.

По-первобытному все просто. Идет межнациональный конфликт, и с двух сторон изгоняют людей соседнего враждебного племени со своей земли. Человек родился, вырос, живет в отчем доме, или построил свой и еще дерево посадил, и все такое, а ему раз и объявляют, что он живет на чужой земле и его следует немедленно вышвырнуть. Сложнее другое - оба народа считают Нагорный Карабах своей землей, и тут войны не миновать.

Дед вылетел в Ереван, благо авиасообщение еще было, а оттуда вертолетом в Кафан, или Капан, подыскивая себе вариант в Капанском и Мегринском районах. Это южная горная Армения, древняя область Сюник или Зангезур. Там много жило азербайджанцев. В отличие от Азербайджана, где в Баку, в столице, проживало до начала событий двести тысяч армян, в Армении азербайджанцы жили в основном на селе или в райцентрах. Дед, настроенный оптимистично, и несмотря на очень сильную привязанность к Баку, твердо желающий обосноваться на исторической Родине, испытал неприятное потрясение столкнувшись с тамошними бытовыми условиями.

- Где у вас ванная комната или баня? Как же вы купаетесь? - спросил дед у владельца дома, азербайджанца.

Хозяин дома выдвинул из под кровати огромный, круглый жестяной таз.

- Нет у нас бани. Мы в кухне это ставим и поливаем себя из ковшика.

- А вода как?

- Нету водопровода, к роднику идем. Но провести вроде можно.

- А газ?

- Газ в баллонах покупаем для кухни. Топим дровами и углем.

О телефоне даже и спрашивать не стоит. Да уж, поубавится тут оптимизм от скорого переселения на историческую родину. Дед - инвалид войны, у него протезы на обеих ногах, тяжелые, из железа и грубой кожи. У бабушки ноги больные, она еле ходит. Они не старые еще, но в возрасте - деду шестьдесят шесть лет, бабушка на год младше. Места красивые: горы, зелень, прохлада, чистый воздух не то, что в Баку. Участки большие, сады роскошные. Но как тут выжить горожанам, да еще и инвалидам? Эх, знал бы дедушка, что его ждет, совершил бы обмен с легким сердцем. А так он колебался... Да и что-то там не срасталось по условиям, схемы тройного обмена вырисовывались, да и посоветоваться надо с женой, с детьми... В общем уехал он ни с чем.

Вернулся домой, в свой район Завокзальная, за бакинским вокзалом.

К лету 1989 года уже блаженными считались несчастные армяне от беспомощности или вследствие помутнения рассудка не спешащие покидать Баку-Везувий. Желание драться и оборонять свою улицу уже свидетельствовало о серьезной душевной болезни.

- Дядя Гриша надо уезжать. Дальше будет только хуже!

- Советская власть этого не допустит... - говорил член партии Григорий, но и сам засуетился, но вот неохотно.

Бабушка Эмилия, его жена, тоже не разделяла панических настроений.

- Что нам сделают? Кому мы нужны? Кто нас тронет? А я вообще, честно говоря, не хочу уезжать из Баку. Как уеду? Как оставлю мой город?! Я здесь родилась, выросла, здесь мама похоронена. Как я дочь и внуков оставлю? Где моя дочка там и я. Я в Армению не хочу. Там одна нация - армяне. Все там варятся между собой. А я люблю, когда много разных наций, не люблю националистов, - говорила Эмилия.

В отличие от деда Гриши к армянскому книжному патриотизму она была равнодушна.

Все меньше и меньше оставалась знакомых лиц на улицах, а еще совсем недавно редко можно было встретить чужого на Завокзальной. Уж в лицо то все знали друг друга, примелькались. Ясное дело, что были случайные прохожие, но чаще попадались соседи, родственники, дальние родственники, друзья, одноклассники, односельчане и их потомки. А тут вещи грузят, каждый день все больше и больше грузовиков, то у 15-го двора, то у 17-го, то у 11-го, бойко загружают разобранную мебель, телевизоры, посуду, всякий хозяйственный скарб, "интеллигенты" - книги в связках и картонных коробках. Заказывают железнодорожные контейнеры. Пожитки идут южную Россию и в Армению, куда в основном их хозяева и переселяются. Исход армян из Баку.

Дед душным августовским вечером возвращался из гаража, оставив там машину. Было еще светло. Его гараж был у зоопарка, чтобы дойти до дома ему нужно было спускаться вниз.

Идти Григорию от гаража до дома на протезах не меньше получаса. Остывает асфальт после жаркого дня, заляпанный черными пятнами осыпавшихся раздавленных ягод тута, шелковицы. Дед в раздумьях, как дальше жить? Он, хромает, бредет не спеша, на протезах по-другому и не пойдешь. Закончил день раньше, "халтура" не особенно удалась, дед после выхода на пенсию "халтурил"[7] на своем "Запорожце".

Машину Григорию выдало государство за почетную инвалидность. Вечерами у него была стабильная проверенная клиентура, официальные таксисты из расположенного неподалеку таксопарка, которых после окончания смены развозил по домам дед-конкурент. Это могло затянуться до ночи, а дед в последнее время предпочитал все же засветло возвращаться. У картонной фабрики, когда уже пройдено больше половины пути возникли три пацана, азербайджанцы, на вид лет шестнадцати-семнадцати. Стали задирать. Толкнули, но дед удержался на ногах, вернее все же на культях и протезах.

- Ребята, я инвалид войны, - сказал дед.

- Ну и что, ты же армянин! - ответили ему и сильно ударили кулаком в челюсть.

Он упал на колено, но все же смог удержаться и не упасть навзничь. Хорошо парней отогнал какой-то мужик и помог деду встать. Григорию было очень обидно.

Жилье у деда было завидное по тем временам, центр. Однако, летом 1989 года за него давали не больше 10-12 тысяч советских рублей, тогда как "однушка" в приличном советском регионе стоила не меньше 20 тысяч. В сентябре уже предлагали 8-9 тысяч. Покупают квартиры на Завокзальной в основном еразы, вынужденные переселенцы из Армении.

Логично, что эти пришельцы заполонили именно армянские районы Баку, Завокзальную в первую очередь, и они стали самыми недружелюбными для оставшихся армян. Чем больше армян проживало раньше на улице, тем опаснее она стала для "могикан". А вот на улицах, где раньше компактно армяне и не жили, соседи соответственно не менялись, и существовать редким армянам среди старожилов-бакинцев было полегче.

Среди еразов есть разные люди. Некоторые довольно дружелюбно настроены к армянам, ностальгируют по покинутым местам, но большинство еле сдерживают ненависть и презрение, а некоторые и сдерживать не хотят. Эти последние считают, что движимое и недвижимое имущество армян принадлежат им по праву. Все остальные полагают, что предлагать надо как можно меньше, и время работает на них. Скоро армяне отдадут все за бесценок. Когда есть чем поживиться, да еще безнаказанно, необходимую для этого наглость, решительность и оборотистость, всегда при желании можно в себе отыскать. Что интересно, в Азербайджане самые активные уличные националисты - пришельцы- еразы, а в Армении - местные армяне. Бакинские армяне в массе своей не желают мстить, да и дома и сады-огороды еразов этих горожан не особо не привлекают. И в Армению, сказать по чести, многие из них не стремятся. А вот еразы стремятся в Азербайджан, и почти все хотят обрести новое пристанище именно в Баку, или на худой конец поближе к столице.

Дед получил перелом челюсти, в районе подбородка и щеки. Я в этом не специалист, но думаю все же не сильный перелом. Однако у него очень угрожающе распухло лицо, произошло воспаление, развился абсцесс, нагноение. Маме, которая приехала его проведать, он сказал, что попил очень холодной родниковой воды в Армении и поэтому воспалились десна. Элла, делая отцу какие-то примочки, в версию эту не поверила и через несколько дней все же добилась от него правды, которую дед рассказал со слезами обиды на лице. Мама невероятно встревожилась за своих родителей, всплакнула, и очень настойчиво предложила поскорее покинуть Баку.

- Надо вам уезжать, лучше уже не будет, мама.

- Элла, я понимаю, но как я вас оставлю? Как я внуков не смогу видеть?

- Мы тоже уедем со временем. Но на Завокзальной жить нельзя, это опасно. На вас могут напасть, не дай бог! Не хочу пугать вас, но все что угодно можно от них ждать, от этой еразни. Надо искать варианты, маклеров привлечь. Понимаешь, под лежачий камень вода не течет. Шевелиться надо.

- Куда нам ехать?

- Ну, например, к Сусанне в Ростовскую область. Она же папина сестра. Вот хотя бы к ней вещи перевезем, мебель. У них же двор там большой. Контейнер закажем, Расул поможет с грузовиком. Но так же нельзя! Резину тянете, судьбу испытываете! Мама, папа не дай бог, что-то с вами случится.

- Но нам еще надо квартиру твоего брата продать в микрорайоне. Там ты знаешь четырехкомнатная, за нее должны дать хорошо. Маклер обещал.

- В общем, все давайте упаковывать. Я вам помогу.

- Дузес асум[8]. Ты права, доченька, - подытожил дед.

Тетя Сусанна жила в Сумгаите. Когда случился погром, ей с мужем посчастливилось гостить у родственников в Баку. Два ее сына, старший лет двадцати восьми и младший, восемнадцати, прятались на чердаке родительской пятиэтажки, откуда насмотрелись ужасов, творившихся во дворе.

После погрома Сусанна взялась энергично искать возможности переселиться, ездить по городам России, подыскивать покупателей на свою квартиру.

В военкомате ее сыну, которого должны были забрать в осенний призыв, предложили пойти служить уже с нового места жительства, тем более гарантировать безопасности его на пути к части никто не мог. Он отверг отсрочку, сказал, что говорит по-азербайджански, и пошел служить из Сумгаита. Ему важно было именно перед своими сумгаитскими пацанами доказать, что он мужик и пошел как мужик в армию. Маленький коренастый крепыш, он учился на сварщика и занимался вольной борьбой.

Сразу после отъезда сына засобиралась тетя Сусанна. Покупатель, по-народному вполне вежливый ераз, повел себя по правилам, дал и задаток, и заплатил, что обещал. Хотя умело сбил цену, пользуясь обстановкой. В Сумгаите армянам, было совсем уж неуютно. И семья тети Сусанны покидала этот хищный город, так сказать, в хвосте колонны.

- Когда мы собирались, вещи упаковывали, но еще жили, наш клиент[9] зашел, что-то спросить, посмотреть... И попросил очень вежливо разрешения искупаться. Я сказала, конечно, купайся. И вот, когда он вышел с полотенцем на плече, я увидела его, и вдруг осознала, что мы уезжаем навсегда, что это больше не моя квартира. И слезы навернулись на глаза, я слезы сдержать не смогла, расплакалась, - рассказывала тетя Сусанна, которая считалась не особенно сентиментальной, бойкой женщиной, которая "за словом в карман не полезет".

В скором времени дедушка раздобыл большие картонные коробки, и бабушка споро начала упаковывать вещи.

Мебель и все их имущество было решено перевезти к нам. Естественно, они тоже должны были перебраться к нам, как только упакуются. Тетя Аня, сорокачетырехлетняя мамина сестра, которой в июне весьма настойчиво предложили уволиться по собственному желанию с трикотажной фабрики, где она простояла у станка больше двадцати лет, уже жила у нас. Считалось, что пожилым армянам существовать безопаснее, все же восточное уважение к старшим в Баку было развито. Мама уволилась еще в декабре с 1988 года с Бакинского завода спецавтомобилей, она инженером там работала.

Раз днем, когда деда не было дома, он отправился на встречу с "маклером", чтобы показать покупателю дядину квартиру, покупатели пришли к ним сами. Наивная и беспечная бабушка приняла суровые меры безопасности в связи со сложившейся ситуацией - закрыла на ключ стеклянные двери. Это смешно. Надо было запереть железную дверь, окна, уменьшить звук телевизора до минимума. А так же задраить все шторы, соблюдать светомаскировку, как в далекие военные годы, когда все боялись, что все же немецкие самолеты прорвутся к Баку и подожгут нефтехранилища.

Задребезжали дверные стекла от бесцеремонного стука. Знаете, вот в резком, повелительном стуке в дверь, или окно, особенно если стучат по стеклу, есть много тревожного. Даже если вы никого не опасаетесь, никого не боитесь на белом свете, а ждете товарища, который бегал за бутылкой и наверняка это он, все равно на какую-то долю секунды становится не по себе.

Бабушка через матовые стекла увидела в сенях двух мужчин лет сорока.

- Кто там? - спросила она, но дверь приоткрыла. Трудно, трудно все же жителям Завокзальной не открывать двери посторонним, хотя район считался криминальным в "мирное", как говорили бакинцы, время, до событий. Решетки на окнах и железные двери у бабушки и деда неспроста. Но одно дело квартирные кражи, драки и поножовщина, другое - наглое приставание к людям, особенно к старшим. Такого отродясь на Завокзальной не было. Поэтому бабушка и не привыкла соблюдать меры предосторожности.

- Квартира продаете?! - один из мужиков подтолкнул дверь, чтобы открыть ее шире

- Нет, нет, не продается, - сказала бабушка.

- А зачем э не продаешь, ай эрмени. Мы хорошо дадим! Можно зайти?! Зайдем, посмотрим да - и попытался войти, но Эмилия удержала дверь и оттолкнула входящего.

- Уходите, уходите! - сказала она раздраженно и громко, получив в ответ приглушенную бранную скороговорку.

Но мужчины все же подрастеряли наглую решимость, и ей удалось почти закрыть дверь. Осталась совсем небольшая щель и мужик, ухмыльнувшись, проворно просунул в нее ступню. Но бабушка с неожиданной для пожилой тетки силой и решительностью быстро потянула дверь на себя и резко двинула мужика по ноге. Наглец выдернул поспешно ногу, и бабушка быстро заперла дверь. Мужчины погалдели, по разу вдарили ногами по двери, но не очень сильно. Лишь еле заметная трещина пробежала по стеклу.

Все же это были не подонки, а по виду обычные простецкие мужики, скорее всего еразы, которые решили по дешевке прикупить жилье, а то и с обстановкой, предварительно чуток припугнув армян. В общем, "на понт взять", как говорили на Завокзальной и не только. Но бабушка моя была жесткой и смелой женщиной, и в эти трудные дни в ней было много спокойного мужества и ироничного отношения к действительности. Дед же стал сдавать, все же удар в лицо сказывался. Дело не в физических страданиях, и не в нравственном потрясении, которое переживает избитый "интеллигент". Григорий вырос на улице. В детстве и юности, в 30-е годы, когда с одеждой было плохо, он дрался, раздеваясь до черных широких трусов. Противники на дворовых поединках раздевались, чтобы не попортить одежду и складывали ее со всей возможной аккуратностью. Даже после войны, будучи инвалидом, но молодым, он был задирист.

Для любого бакинца, тем более пожилого, которого по идее должны уважать младшие, получить по лицу, да еще и не проучить обидчиков - большая неприятность. Но не это главное. Просто дед понял, что государство и общество не могут и хотят его защитить. Он беззащитен, с ним и его женой могут сделать все, что угодно и даже убить. Даже если бы он не был инвалидом и смог бы дать сдачи, какая разница? В другой раз нападет больше людей, или например, ударят ножом. И это подрывало самообладание Григория, хотя с виду он пытался крепиться.

Бабушка упаковала все вещи в картонные коробки, мебель какую могли сами разобрали они с дедом. Расул, мой отец, помочь им не мог, ему было не до этого, смерть отца потрясла его и закружила в суете сопутствующих церемоний бакинских мусульманских похорон и поминок.

Уже начался октябрь, но деньки стояли теплые, ясные. Около пяти вечера, а все еще солнечно. Шторы и тюль в гостиной у бабушки задернуты, так тенисто и безопаснее, но одна створка окна открыта. У подоконника курит дед. Он вообще курильщик не злостный, временами даже бросал, но тут как не курить? Раньше дед до зимы курил у приоткрытой входной, стеклянной двери, сидя на табурете. Окно большое зарешеченное, из-за толстых стен подоконник шириной в письменный стол.

Вдруг в окно влетает кусок железа. Дед вздрогнул и уклонился, но в любом случае железка его бы не задела. Он встал и поднял железяку. Кусок толстого арматурного прута, заточенный с одного конца, сантиметров 70-80 в длину. Дротик своеобразный. Силуэт сидящего, да еще курящего, человека на первом этаже за шторой разглядеть несложно. Сложнее точно швырнуть арматурину в ромбовидное отверстие решетки. Но цели прямо уж наверняка поразить армянина у каких-то неизвестных хулиганов, думаю, не было. А вот напугать, предупредить о скорой расправе так гораздо проще и приятнее, чем звонить по телефону с угрозами, и кидать записочки в почтовые ящики. Бабушке и дедушке уже писали и звонили. Еще в прошлом году. И даже камень в окно кинули, раз ночью, разбив стекло на кухне.

"Дротик" оказался эффективен, бабушка и дедушка 7 октября, в День Конституции СССР, переехали к нам. Захватили с собой документы, деньги, облигации займов, нехитрое золотишко, пару царских золотых червонцев, постель, и кое-что из одежды. Надо было больше брать, загрузить "Запорожец" под завязку.

- Нападение на нас сделали. Бросили в окно железку, хорошо в деда Гришу не попали. Вот такую, - рассказала мне бабушка и показала руками какого размера была железка. Она рассказывала про влетевшую арматурину эмоционально, как о волнующем происшествии, но улыбаясь, с некоторым даже юморком. Наверное, так бы взволнованно солдаты балагурили о залетевшем в окоп снаряде, радуясь, что никого не убило, и шуточками прикрывая свой недавний испуг.

Но настроение у них было очень подавленное. Да и квартиры не продавались. На "двушку" на Завокзальной покупатель все же нашелся и 12000 рублей он предлагал. Но время тянул, да и обидно было за такие деньги продавать. Когда подружка бабушки, тетя Зарварт продала свой полуподвал через дорогу за 14000. Да и из-за родительской любви приоритетной для них была сделка с четырехкомнатной современной квартирой дяди в панельке в микрорайоне. А вот как раз там все срывалось. Квартиру сыну пробил Григорий, лет пять назад. Сорокаоднолетний дядя Беглар, названный в честь своего деда, еле ходящий инвалид с детства, (последствие послевоенного полиомиелита) недавно уехал с молодой русской женой. Уехал в Поволжье, на родину жены. Она из Инзы. Бабочка простая, с пацанчиком от первого брака. Ядовито-притягательная. От чернявого Беглара еще двойня белобрысых мальчишек. Дядя укатил на своих "Жигулях" шестой модели с самодельным ручным управлением. Заниматься частным ремонтом машин в дедовском гараже у зоопарка было все сложнее и сложнее.

Поволжье ему хорошо знакомо было, туда он время от времени уезжал на заработки. У Беглара плохо ходили ноги, зато крепкими своими руками он мог многое: фотографировать и снимать кино на любительскую камеру, разбирать и собирать моторы машин, чинить телевизоры, а самое главное шить красивую обувь, например женские зимние сапоги с мехом. Вот этим бизнесом он нелегально и занимался в Самаре, правда, без особого успеха. С перестройкой малый бизнес можно было уже делать легально, поэтому дядя был сторонником Горбачева.

Мебель дядюшки гораздо худшего качества, чем у деда, изрядно поцарапанную детьми, и прочие вещи дед еще раньше успел загрузить в железнодорожный контейнер и отправить в Самару.

Расул нашел грузчиков и приехал помогать тестю. Обстановка во время погрузки была нездоровая. Дворовые отбросы косились на армянское нехитрое имущество, бросали на Григория недвусмысленные взгляды, полные наигранного превосходства и презрения, и бормотали вполголоса угрозы и проклятия. Этим дело не ограничилось. Следом раздался страшный звук разбиваемого стекла, и в одну из комнат влетел здоровенный булыжник. Потом еще пара камней в другие стекла.

- Расул, ты не оставляй меня тут одного, давайте сначала поеду, а потом уже ты, - попросил зятя дед.

- Да, да дядя Гриша заводите машину спокойно. Я стою здесь, - достал папа сигарету и, окидывая двор суровым и тяжелым взглядом, веско закурил. "Запорожец" надо прогреть, "раскочегарить", трогается он медленно. Так сразу и не рванешь с места на бешеной скорости.

Через день, после переезда к нам, 9 октября, дед забеспокоился. Не сиделось ему на месте.

- Поеду, проведаю нашу квартиру, - сказал он и утром отправился на Завокзальную.

Припарковав машину, уже понял, что случилось то, чего он опасался. Решетка на окне в комнату была сорвана. Вскоре дед, подскочивший настолько резво, насколько позволяли протезы к входной бесстыдно распахнутой двойной железной двери, убедился, что у них побывали грабители. Грабители это мягко сказано. Да и не было отродясь таких наглых грабителей. Мародеры попались настырные. Вынесли все, что вообще можно было вынести. Унитаз и умывальник разбили, видно не смогли отковырять. А вот мойку унесли. Хотели и газовую плиту, и даже сдвинули ее с места, развернули, но вот видно лень стало отсоединять. Или побоялись газа, или газового ключа не захватили. Вырезали телефонный аппарат, дотянулись до потолков и вырвали люстры, сорвали занавески. Не говоря уже обо всем остальном упакованном имуществе. Очень удобно, все аккуратно сложено в коробки. Только запасной протез Григория издевательски поставили в центре спальни.

По всему видно было, что действовала совсем не шайка осторожных профессионалов, а простые люди, которые уносили все подряд и ничего не боялись. Никакой милиции.

7.

На следующий день, попросив Тельмана поторговать в киоске за меня, поехал в центр. На Чапаева нашел телефонную будку, на мое счастье работающую, и позвонил Лиде.

Я не особо надеялся, что она выйдет, и мне очень не хотелось, чтобы трубку брал кто-то еще кроме нее. Я так уже и приготовился сказать: "Здравствуйте, а Лиду можно к телефону?". Поэтому когда она взяла трубку даже слегка растерялся. И вообще я не умел толком разговаривать по телефону, телефона у нас дома не было. Вот у бабушки в центре был телефон, номер 66-67-60.

- Привет... Я вот тут... Как дела? Погода хорошая, - мямлил я и выпалил - Может погуляем?

- Да. Только подожди. Мне надо собраться. Я быстро!

- Жду у твоего подъезда. Буду через 10 минут.

Каким-то скоростным, пронырливым чертиком добежал до ее двора. Запыхался, боялся опаздать. Ужасно, если она выйдет, а меня еще нет. Меня очень тронуло это: "Я быстро!".

Хотя ждать пришлось не меньше минут сорока. Погуляли по окрестностям, дошли до детского железнодорожного парка, который, конечно же, не работал.

Я рассказывал ей всякие истории, и даже пару раз рассмешил, хотя она явно скупая на эмоции девушка, как мне показалось. К тому же, хоть держится она на первый взгляд весьма уверенно, видно, что скована, заметно стесняется.

- У вас тут зоопарк рядом, помню, как был там, на весенних каникулах в пятом классе. Я там один был, один посетитель, незадолго до открытия. Мой дядя дружил с какими-то мужиками, которые работали в зоопарке, он с ними сидел, а я смотрел животных. Это очень странно и прикольно, когда ты один в зоопарке.

- Я всего один раз была в зоопарке и очень давно.

- Интересно, а сейчас зоопарк работает? Не съели ли всех животных?

Лида на меня быстро глянула недоуменно и вопросительно.

- А что. Мне говорили, что из них делали шашлык. Из джейранов и антилоп. Сотрудники зоопарка, и еще мясо в соседнюю шашлычную сдавали, там как раз рядом шашлычная, очень популярная. А сейчас время такое, что запросто могут и всех съесть... А льву мяса не додают.

- Какую-то ты фигню говоришь...

- Тогда лучше расскажу, как я гладил льва.

- Врешь, наверное?

- Нет. Правда, не льва, а львенка. Был я очень маленький. Его дядя привез, он дружил с ветеринаром из зоопарка. Львенок болел, и умер бы, а ветеринар сделал ему операцию на черепе, и дома держал, выходил. Потом соседи пожаловались, он его и выгуливал, а львенок подрос... Пришлось снова вернуть в зоопарк. Так вот они с дядей к бабушке его привезли, чтобы мне показать. Помню он был с большую собаку, ну как моя овчарка... Желтую шкуру помню, и как я в нее вцепился, наверное, хотел оседлать его.

- А ты не боялся?

- Нет, совсем не боялся, я обрадовался. Львенок вот рычал недовольно. И тут мама решила покормить его, открыла холодильник, и решила вытащить сырое мясо. А он как зарычал и рванул к холодильнику! Мама сразу же оказалась на столе. Представляешь, стоит на полу, а через секунду стоит на столе. Как убыстренная съемка.

- Хи-хи. Смешно...

Через день я снова встретился с Лидой. Потом еще и еще раз.

- Он сказал, что тебе ноги оторвет, - сказала Лида, когда я ее провожал домой. Уже смеркалось.

- Ну он же видел нас вдвоем, и почему-то я еще с ногами.

- Тебе лишь бы шутить. А он, между прочим, одного у нас в школе избил, говорят, челюсть сломал. Он классно дерется, говорят мальчики.

- Не, ну, правда, ноги при мне. Если он такой борзый, что тогда не подошел? Он же видел нас. А кто он такой вообще?

- В нашей школе в 11 классе учится, и живет в моем дворе.

- Мой ровесник получается...

- Он сказал, что ему уже восемнадцать.

- Что второгодник?

- Он сказал, что учится ему незачем, и сразу после школы он пойдет работать в милицию.

- Вот дурачок. Как его зовут вообще?

- Его зовут Васиф.

- Откуда вообще он взялся?

- Он из Набережных Челнов.

- Из Набережных Челнов? И что?

- Ничего.

Она молчит.

- Ну что ты молчишь? Может я чего-то не понимаю? Может он вообще тебе нравится, а я третий лишний? А ты со мной встречаешься, чтобы его позлить?

- Не кричи на меня. Я сейчас уйду, мне домой надо. И вообще отстань, - говорит она скорее с обидой, чем с раздражением.

- Ладно, ладно, Лидочка, извини, извини, пожалуйста.

Мне стало жалко ее, и страшно, что она и вправду уйдет, да еще и навсегда. Хотя мы и так шли к ее дому, но если она ушла бы резко, я был бы очень расстроен, и пренебрегая уличными понятиями о мужской гордости, надоедал бы робкими звонками, и с учащенным сердцебиением караулил у подъезда.

Лида надулась, смешно надула губы.

Но при всем этом меня не покидало ощущение, что ей все-таки чем-то нравится вся эта ситуация. Шутка ли из-за нее готовы серьезно подраться парни. Даже самую добрую и хорошую и скромную взволнует такое приключение.

- Слушай, он к тебе пристает?

- Давай не будем больше об этом... Сменим тему...

- Нет скажи!

- Да он урод моральный, как моя мама говорит. Он мне всякие гадости предлагает, за руки хватает, выслеживает... Он с осени в нашем классе. Такой дурак! Говорит, что хочет, чтобы я была его девушкой. Только обещай мне не связываться с ним.

- Не обещаю. Вот гад. Какое вообще он право имеет к тебе клеиться, да еще так нагло. Кто он такой?

- Я пожалела, что рассказала тебе все это. Я тебе как другу сказала!

- А я тебе не друг!

- А кто ты?

- А я тебя люблю.

Лида всю дорогу молчит, но время от времени смотрит на меня. Не то что смотрит, а так осторожно и насмешливо поглядывает. Я потом нес какую-ту ерунду о своей семье, друге Тельмане, собаке и коте, которые вечно враждуют. Мне приятно, что она все же смотрит на меня и улыбается к тому же. Не прямо вглядывается глаза в глаза, а просто скользит взглядом, но и это очень трогательно для меня. Раньше она вообще не смотрела на меня, смотрела всегда куда-то в сторону.

- Знаешь, они Рекс и Кеша, постоянно враждуют. Когда Рекс появился, коту был уже год. Щенок пытался подружиться с ним, но сразу же получил по носу. Ну Рекс подрос и теперь котов всех ненавидит. Он даже понимает слово "коты". Как услышит, так сразу уши навострит и начинает метаться. Недавно они на кухне у нас схватились. Кот отдыхал на кухне, как он любит, дверь входная домой была открыта. Рекс видно его учуял и прокрался домой, чтобы захватить его врасплох.

- Хм...

- Что тут началось, ужас. Кот вскочил, шерсть дыбом, когти выпустил и мгновенно запрыгнул на шкаф, а Рекс - большой он как встанет во весь свой рост на задние лапы, и тянется своей пастью. Кеша давай визжать, носиться, опалил шерсть на газе, прыгнул на холодильник, оттуда умудрился пару раз все же ударить пса по носу до крови.

Потом прыгнул на люстру, визжал и шипел, а Рекс все прыгал, пытаясь его стащить...И не лаял, а так молча и упрямо...

- А ты где был?

- Когда я вбежал, Кеша уже протискивался в вентилятор, дико мяукая. У нас в окно на кухне вделан маленький вентилятор, он не работал, и кот между лопастями пытался пролезть. А собака его зубами за хвост... гы-гы-гы...

- Ужас... - она смотрит на меня! Но, правда, с недоумением.

- Нет, я конечно сразу разнял. Дал по заднице Рексу, он такой погром устроил на кухне! Правда, в другой раз он помог Кеше.

- Это как?

- Однажды докопался до Кеши рыжий кот. Здоровый такой, задиристый. Подлец в общем, он у нас в округе обижал всех кошек. И зажал нашего в угол и лапами. Кеша отбивался, но куда ему сладить. В общем, серьезно бы его побил. У нас кошки серьезно дерутся, до крови могут разодрать. Я в окно увидал, это у нас на заднем дворе в тупичке под окном кухни. Я только хотел прогнать наглого рыжего кота, но Рекс меня опередил. Мягко так по своему обыкновению подкрался. А Кеша его учуял, опытный же, и в ту секунду, когда рыжий только почувствовал неладное - Кеша был уже на крыше. Рекс прыгнул и ухватил рыжего за спину. Тот все же успел по носу псу заехать, поцарапать до крови. Ну как всегда клюв страдает у Рекса. Но эта мелочь только раззадорила мою собачку. Рекс, не выпуская кота из пасти, стал методично бить его о стену. Знаешь как будто даже без всякой злобы, методично и спокойно, ударит и ждет, тот орет, лапами бьет воздух, и через некоторое время его снова о стену. А Кеша наблюдает за своим врагом с крыши - и я хихикнул.

- Не смешно.

- Ну, быстро подбежал, разжал с трудом пасть, и потрепанный рыжий с вздыбившейся шерстью в секунду взлетел на крышу. А потом чистил пасть Рексу, там клок рыжих волос застрял.

Мы встретились еще пару раз. Ходили в кино, на "Крепкий Орешек", и еще какой-то французский фильм. В не очень опрятных залах, пропитанных запахами пыли, нечищеной мебели, невыбитых ковровых дорожек, жареных семечек, и украдкой выкуренных сигарет на заднем ряду, я ее весьма осторожно обнимал.

Было воскресенье, народу полно, не уединишься. Ели мороженое на бульваре, она смотрела на море, а я смотрел на нее. Выражаясь претенциозно, солнце искрилось в ее волосах. Хотя и в будние дни на Бульваре было много народу. Во времена генсека Андропова, я из обрывков разговоров взрослых узнал, что милиция приставала к праздношатающимся в рабочее время. Интересовалась, почему не на работе, а в кафе или в кино.

А потом времена невообразимо изменились, и многие пошли бы на работу, да где ее взять? Кучками разгуливает молодежь из беженцев, и не только молодежь. Выглядят не обтесавшиеся в большом городе выходцы из сел диковато. Для них Баку - город-сказка, он еще удивляет этих по-крестьянски рациональных людей. Даже умный Тельман только по приезду из своей Армении катался бесцельно с братом на метро. А что с этих фланирующих взять?

На улицах как всегда в последнее время полно молодых солдат в камуфляже, и бородачей постарше. Бородатые вояки обычно опытные, идейные бойцы, добровольцы, часто активисты Народного фронта. Многие из них не имеют личных мотивов, не мстят за родных, не изгнаны из своих домов, а просто идут сражаться с армянами по зову сердца.

Бородачи любят выглядеть строгими аскетами и ярыми патриотами. Борода - это непременный style кавказских войн. Бывшие советские офицеры и милиционеры, по привычке по возможности бреются, носят только усы, а вся кодла ополченцев понтуется бородами по обе стороны фронта. Для армян их красиво растущие, густейшие бороды издревле знак траура, отрешенности от мира и борьбы до победного конца. В этом им стали подражать и азербайджанцы.

Суровые бородачи очень недобро настроены к тем, кто родину не защищает от армян, и к тем, кто по-русски говорит, особенно их раздражают, когда громко говорят по-русски и смеются. Сами русские притихли, но по-русски говорит вся бакинская городская молодежь, а молодым людям, свойственно громко говорить и громко смеяться, и русский язык обрел серьезного защитника.

- Видишь лужи? Это море поднялось...

- Да я тоже слышала, говорят скоро зальет весь Бульвар.

- Не думаю... Я читал, что время от времени уровень Каспия то опускается, то поднимается, - сообщил солидно.

На следующий день, в понедельник, через неделю после нашей первой прогулки, я встречал ее после школы. День был яркий и солнечный.

- Надо зайти оставить дома сумку, - сказал она мне.

- Чаем угостишь? - выдохнул деланно бодро и непринужденно, набравшись наглости.

Она неопределенно кивнула. Я, стараясь не показывать своего волнения, вошел в подъезд, вдохнул спертый воздух. Она жила на первом этаже.

В прихожей набросился на Лиду. Крепко обнял и покрывал поцелуями лицо и волосы, стараясь красиво как в кино впиваться в губы. Мы целовались долго, потом присели на потертый советский диван, я расстегнул белую блузку. Но впрочем, на этом все и закончилось, Лида в какой-то момент резко встрепенулась, оттолкнула меня и выскользнула.

Сидя на работе, в своем киоске, я думал о Лиде. То мечтал о ней, то ревновал, то обреченно думал, что ей разонравлюсь или уже разонравится, то клокочущая неуемная радость, а то тревога истомляли меня. Глагол "разлюбит" даже не приходил на ум. Кто я такой, что бы меня по-настоящему она любила? Много курил, и даже забывал покупать свой дежурный кутаб или чурек. Даже чаек из термоса не лез, который я попивал из пластиковой кружки, она же крышка. Чай из термоса мне нравился, с каким-то особенным вкусом, дешевое удовольствие. Вероятно оттого, что настаивается долго, а я люблю крепкий чай.

Мы встречались каждый день. Если мне не удавалось уговорить Тельмана посидеть за меня в будке, я приезжал к ней после работы, и она выскакивала ко мне минут на двадцать, на полчаса. Когда я был без нее, мне казалось, что я видел ее среди прохожих, в транспорте. И даже тревожился, как она тут, в этой совсем не подходящей для нее толпе усачей. На какую-то долю секунды удивлялся и хотел подбежать. И так же быстро осознавал, что это не она.

8.

- Иди сюда, сучок! - кто-то нагло окликнул меня по-русски. Уже стемнело, я только что проводил Лиду до подъезда.

- Эй, трус, стой! - судя по голосам, крикун и нахал явно не один.

Я ускорился, перешел дорогу и пошел в сторону картонной фабрики, решив сменить обычный маршрут. Бегать не собирался, но по чести говоря, и драться совсем не хотелось.

- Мне вообще-то домой надо... - послышалось из-за спины.

- Чо зассал? Ну иди, тебе мамочка уже согрела молочко. Горячего молока и спать гыгы.

- Я не пью молоко.

- Ты как девчонка, сидишь по вечерам дома.

- А ты что не дома по вечерам?

- Я до ночи мафон гоняю.

Хулиганы какие-то, может отстанут, думал я, но шаги позади меня только участились, угрожающие мне ботинки зашаркали суетливо. И вот хлопнули грубо по плечу, тяжело дыша. Догнали. Дернул за куртку какой-то чувак. Я обернулся, выдернув рукав.

- Стоять сука! Тебя предупреждали, урод?

Тут я понял, что это был мой, так сказать, соперник. Убегать в таком случае точно смысла не было. Тут дело чести, тут не до благоразумия, обреченно подумал я.

Чернявый крепыш, видно здоровенький, спортивный, с аккуратными усиками не по возрасту. По-русски говорит без бакинского говорка. Он и вправду не один, чуть поодаль трутся еще два товарища. Мне кажется, они ухмыляются, бакинские парни всегда стараются с юмором подходить ко всему. А этот не улыбается ни хрена, глаза злые, и вообще лицо толком, не разглядишь, но то что злое - факт.

- Не хами. Че надо? - пытаюсь говорить спокойно, хотя сердце скачет и проваливается, как на экзамене. "Вот проблема на мою голову. Нет, чтобы жить спокойно", - проносится в голове.

- Чтобы я тебя здесь больше не видел, сука бля. Чмо болотное. Убери свои руки и мысли от моей девушки!

- Слушай друг, я тебя не знаю, что ты пристал?

- Тамбовский волк тебе друг.

- Эй ты че а?

Меня стало слегка колотить, такая, знаете ли, внутренняя дрожь, так бывает перед опасной ссорой. Происходит от смеси страха, раздражения и отчаянного бешенства.

В разных пропорциях, зависит от ситуации и противника. Главное, чтоб эта дрожь никак не вылезала наружу.

- Хочешь трахнуть мою девку?! - и не напирает, как в Баку любят, а спокойно так стоит, расставив ноги. Руки в карманах. Серьезный тип.

- Ага, как ты рассказывал, Вася, как эти русские, напоишь чуть-чуть и она твоя гыгы, - подхалим поддакивает сзади него.

- Эй, за базаром следи, - чуть толкаю Васифа рукой.

В ответ тот резко и ловко зарядил мне кулаком в скулу. Хы! Второй контрольный удар пришелся по губам. Я качнулся и отпрянул, удержался на ногах. Скула немеет, как после укола в зубном кабинете, губы в крови.

- Ну что хватит тебе?! - торжествующе выдавливает Васиф. Фраза чуть искажается сбившимся дыханием.

У моего врага лицо решительное, самодовольное, улыбается злой улыбкой. Парни еще активнее ухмыляются. "Все, обосрался трус. И как с такими бабы гуляют?".

Трудно вспомнить, как у меня стрельнуло в голове отойти на шаг и достать ножик. Да еще почти спокойно, и даже не спеша, деловито раскрыть. Васиф, к его чести, совершенно не испугался, и быстренько извлек из своей куртки железный прут. Судя по всему арматурина, к тому же заточенная. Прут не толще сантиметра. Черт знает, где он его там прятал.

- Бля!

- Бля!

Накинулись друг на друга. Я был намерен, если вообще в такой горячке способны вызревать намерения, слегка порезать или уколоть противника в руку или ногу. Небольшое кровопускание как раз помогает от такого зашкаливающего наглого самодовольства. Васиф себя никак не ограничивал крутил и вертел прутом во всю прыть.

Скользили на мокром, грязном асфальте, Васиф мне больно дал по пальцам, потом по голове своей железякой зацепил. Ух, больно! Я отскакиваю, вытираю кровь с глаза. Мой противник пытается арматурой действовать профессионально, во всяком случае, сам себе он видно нравится, кажется отличным бойцом. И вдобавок к "пике" пытается ногами меня достать.

Я, инстинктивно нагнувшись, чтобы сберечь голову, метнулся на сближение, изловчился и резко ударил врага ножом в ляжку, и потом сразу же еще разок, и отскочил. Васиф заорал, выронил арматуру, ладонью зажимает проколотые места, согнулся весь. Я налетел, не теряя времени ногами беспорядочно пытаюсь бить по его ногам, злорадно надеюсь по ране попасть, и руками, локтем правой не выпуская ножа бью гада по шее, и левой еще кулаком куда-то добавляю. Надо было за волосы и коленом в морду, как в кино. Но я так и не умел красиво, да и не догадался даже. Считанные секунды. Нас растаскали, надо отдать должное секундантам побежденного, разняли честно. Не стали накидываться на меня сзади, но и не струсили, не испугались окровавленного ножа.

Стою напротив них, дыхание скачет, лицо заливает кровь вперемешку с дождевой водой. Нож в руке. Дождик пошел. Васиф все скулит, озадаченно прикасаясь к ране ладонью, и поругивается. Один из его товарищей, нагнувшись зажимает его раны платком. Хорошие бакинские мамаши всегда подают с утра сыновьям и мужьям выглаженный, клетчатый носовой платок.

- Эй, ребята, хватит да, хватит! - кричит он просительно - Вы что совсем звери?! Все, все квиты, сейчас люди э выйдут, ментов позовут, вы что... Кровяны э сколько, у тебя вся башка в крови. Эльшад, скажи ему да... Ты, убери ножик! Вали, вали домой!

- Пусть к Лиде не пристает, - еле выдавливаю я, дыша как загнанный пес.

- Не будет, не будет, только отвали отсюда по-быстрому. Все, все претензий нету никаких. Замяли! - вмешивается Эльшад.

- Еще раз пристанет - убью! - вырывается у меня неожиданно и сдавленно. Фраза, которая должна звучать внушительно и угрожающе, смешно искажается невпопад разбросанными интонациями.

- Сука ты бля, козел. Урод нах. Тебе конец, - подает голос Васиф, но накинуться уже не решается. Еще бы.

Как можно скорее смываюсь, и правда, сейчас люди выйдут, мы же так нашумели. Ножик складываю и в карман. "Как я его все же не потерял, и не выбили, молодец я", - скачет в голове.

Идет дождик и темно, в бессмысленных и тусклых отблесках фонарей я крадусь, стараясь идти быстрее, но не бежать, на ходу стираю шарфом кровь со лба. А бежать и трудно было бы, дыхание и так скачет, от страха, потрясения от содеянного. Все-таки в первый раз ножом ударил человека. Пульсирует и ноет голова. Спускаюсь вниз к улице Чапаева, к трамвайным линиям. Остановился, чтобы проверить на всякий случай на месте ли заначка в нагрудном внутреннем кармане - надо поймать такси.

"Ох ты бля, да там все мокрое.... Вспотел сильно или дождь проник под куртку? Да какой там дождь, ладонь липкая", - пронеслось в мыслях.

- Блядь, сука! - сказал сам себе вслух.

Прохожих нет. Смотрю с удивлением на свою ладонь. Как в кино подстреленные чуваки, перед тем как рухнуть наземь. И, чтобы мало не показалось, заныло в районе ребер с левой стороны. Боль решила тактично повременить и появиться вслед за кровью, причем потихоньку наращивая темп. "Я могу ходить, и не упал, значит, смогу поймать такси. Проколол меня, сука", - панически стучит в голове.

Таксист, частник, пожилой мужик на старенькой "копейке" даже головой не качает, только ненавязчиво и озадаченно скользит глазами. Когда я садился в машину, он на минутку включил свет. "Но как хорошо, как офигительно, что он молча везет по адресу. И что он вообще меня взял, несмотря на то, что я окровавленный. Переживает за свои сиденья", - думал я. В нашем темном районе старался как можно беспечнее показывать дорогу, очень осторожно жестикулируя.

Рекс взрывается диким лаем.

- Заткнись дурак, свои, свои!

Пес радостно прыгает на меня, но в следующее мгновение удивленно ведет носом.

- Что кровь почуял? Отстань, иди отсюда, вали дурачок...

Мне становится легче на душе, пес своим оптимизмом поднимает настроение. К счастью на нашей половине дома никого нет, папаша взял привычку приходить поздно. Ну жены нет, сын сам по себе, а с друзьями после работы можно посидеть в шашлычной. Выпьешь, и легче становится, не думаешь о разводе с женой и разлуке с дочкой.

Свитер залит кровью, от него надо избавиться без промедления, хоть и больно. Под свитером хорошая светлая рубашка и на ней пятно крови выглядит особенно внушительно. Рубашку снять легче, тем более, что все пуговицы выдраны. Отсутствие пуговиц на секунду меня удивляет.

Стараюсь ничего не запачкать кровищей. К глубокому облегчению рана совсем небольшая, с большой расковырянный прыщ. Дырочка на коже, обнажившая пятнышко мяса на ребре. Правда, в радиусе сантиметров трех от ранки припухло.

Удар заточенной арматуриной Васифа пришелся на ребро, его смягчили куртка и свитер. "Вот сука! Ну надо же таким идиотом быть, метил в сердце что ли?", - думал я, если кишащие мысли выразить в строгом порядке слов.

Кровь уже почти остановилась, стираю ее водкой, обнаруженной в буфете. Сначала протер руки, щиплет, Васиф несколько раз приложил по ним железкой. Ну это вообще пустяки, царапинки. Чуть глотнул для спокойствия и бодрости. Маленькая рана, а ноет противно. По краям обрабатываю йодом, его как и бинт с ватой нашел в ящиках буфета в гостиной. Быстро прикладываю ватку с йодом прямо к ране. Жжет жестоко.

Теперь займемся головой. Почему то страшно было за рану на ребрах. А оказалось на голове все серьезнее. И кровь течет. Смотрюсь в зеркало в ванной. Очень уж смущает, что маленькая такая образовалась дырочка в башке, ну прямо там где волосы начинаются. Неужели до мозгов пробило? Нет, нет, не может такого быть. Как же ее лечить? Тут что-то посерьезнее йода надо найти.

Кровоточащую ссадину осторожно промыл и растолок таблетки стрептоцида. Надо затолкать этот порошок в дырку в голове. Эффективное лечение и никаких следов как от зеленки или йода. Побольше порошка... Запихиваю белые крупицы в лунку в черепе, прижимаю пальцем. Из лунки выползает извилистый кровоточащий след, но это ерунда, царапина. В общем, удалось заштукатурить, почти ничего не видно. Я даже успел замочить рубашку в холодной воде, надеясь все же отстирать. На ней, как и на свитере, и куртке аккуратная дырочка. Наклоняться неприятно, кружится голова и подташнивает. И выступают капельки крови на лбу.

Мне становится тревожно, очень тревожно. Что я скажу домашним? Как объясню все это отцу? Начинают грызть страхи, сердце падает. "А вдруг Васиф сдохнет? Ну копыта откинет, скажем, от потери крови, и меня посадят!" Потом приходит чувство вины. "Нельзя было этого делать! Драка одно, а доставать нож - другое. Я повел себя подло. Это нехорошо, меня за это будут презирать".

Казался себе преступником, хулиганом, изгоем общества, и мысленно готовлюсь к тому, что меня арестуют уже наутро. От всех этих мыслей опять холодеют и потеют руки. Непредвиденно сильно захотелось есть. Ага, именно есть. В желудке прямо дыра, не ел толком ничего сегодня. От водки чуть пульсирует в затылке. Сварил два яйца всмятку и всосал. На белом пластике стола скорлупа и капли крови.

Послышался скрип тормозов. Рекс гавкнул, но сразу же определил, что машина хозяйская и замолчал.

- А что это у тебя за шрам на лбу?

- Да, споткнулся и ударился головой о железку... это самое...короче...

- Аа, ну понятно. Будь осторожнее.

И тут еще зашла тетя Галя, вот надо же время за полночь, а они тут расходились.

- Расул, у него в голове дырка! - сказала она, озадаченно приглядевшись.

А потом открылась и другая рана.

- Да тебя пырнули! В натуре пырнули! А если бы глубже или под ребро? - вскричал Расул, и озадаченно рассмотрев рану, покачал головой и затянулся сигаретой. Он требует все рассказать по-хорошему.

- Ну подрался ну и что?! Бывает... Что вы все пристали ко мне?!

Таким они меня еще не видали, и решили отстать. Папа поорал на меня для проформы и пошел заводить машину. Расул был изрядно выпивший, пятница все же, но ему не раз случалось водить пьяным, что уж греха таить. Даже аккуратнее выходило.

Бодрый и приветливый дежурный хирург-азербайжанец заверил, что ничего страшного нет. Подцепив присохший комочек толченого стрептоцида, с улыбкой заявил, что я применил, в общем правильное лечение, но надо нормально обработать рану и наложить пару-тройку швов. А вот царапину на ребрах можно и не зашивать. Достаточно просто обработать йодом. И надо еще укол против столбняка сделать. А то что все лицо в мелких шрамах, разбиты губы, а ладони, кисти и локти в ссадинах и синяках, и вообще правую руку не разогнуть - так это вообще мелочи, не стоит врача этим загружать.

Лежал на столе и чувствовал, как ковыряются в голове, а потом сквозь кожу проходит нитка. Штоп-штоп, и кровища ручейком и вся чистая, но предусмотрительно старая рубаха в пятнах. И голова в итоге как у стереотипного раненного в кино перевязана, и сквозь белую повязку проступает кровь.

Папаша хирурга отблагодарил щедро. Так принято в Баку, если ты человек нормальный.

Ночью спать никак невозможно, лежать - пытка, пытался ходить кругами, да не смог от слабости. Тошнит и небольшой жар. Закроешь глаза, и красная точка убегает и манит в темноте, кажется, вслед за ней улетишь и ты во мрак. Повязка давит на голову, как тяжелый и тесный стальной шлем. Из комнаты отца, бывшей родительской спальни, доносится внушительный храп. Действие обезболивающего укола кончилось, голова ноет, и можно только сидеть, постанывать и слегка мерно раскачиваться. Шея почему-то страшно затекла.

9.

Наутро почти не тошнит, температуры вроде нет совсем, но слабость. Отец уехал, а я, после полудня, надвинув на лоб вязаную шапочку, осторожно пошел к телефонной будке у продмага. Типичный совковый поселковый продмаг агонизировал, в отсутствии желающих его приватизировать. Телефон, о счастье, работал. Долго не брали трубку. И когда я тоскливо представил, что придется переться еще разок, услышал порывистое, резкое, на выдохе "Да!".

- Это я. Мы сегодня не сможем встретиться... потому что... в общем...короче...

- Ага, ясно... А ты мне ничего не хочешь рассказать?

- Что рассказать?

- Я все уже знаю.

- Ну тогда, что рассказывать, раз знаешь?

- Не издевайся. Ты как? Тебе больно?

- Да уже не очень...

- Что у вас там было? Я слышала, что вы сильно поцапались.

- Да ничего особенного, он мне дал кулаком в лицо, я ударил его в ляжку ножом, а он меня железкой стукнул по голове.

- Ух ты! Я слышала, вы оба были в крови. Ты был у доктора, он тебя полечил? Что он сказал?

- Фигня, царапины...

- Не врешь?

- Не вру.

- Что-то не верится. Ты откуда звонишь?

- Я из автомата около нашего магазина, ты не знаешь...

- Ты что на улице?!

- Да.

- Тебе надо домой, тебе лежать надо. Я вообще тебе помочь хочу, но я крови, правда, боюсь. Ты потерял много крови? Бедненький...

- Да ты что... Какой там потерял... Говорю же царапины...

- А ты молодец! Хотя и не надо было связываться. Но ты молодец, смелый, прям как в кино.

- Он тоже смелый, блин.

- Но ты его победил. Я знаю.

- Тебе ничего не говорили?

- Ну, он в школу не пришел, лечится, наверное. А говорят, его дружки подначивают мне бойкот объявить. Но мне уж точно на это наплевать.

- Да не бойся ничего, все, после драки кулаками не машут. А если рыпнется, я еще раз приеду.

- Ой, ладно, ладно... Хи-хи...

На выздоровление взял неделю на работе, в школу справку принесу. Пару раз ко мне зашел знакомый студент медицинского института по имени Эмин, - осматривал раны, менял повязки. Эмин - невысокий, смуглый и сухой, похожий на умную птицу, внушал спокойствие. После процедур мы пили водку из запасов Расула. Опасаться нечего, ясное дело, куда водка ущла - на лечение. После двух-трех рюмок становилось не так скучно, и уходила какая-то неясная, нудящая тревога, неприятные предчувствия. Нелепый страх по поводу ареста за нанесение телесных повреждений Васифу (из интереса прочитал УК Азербайджанской ССР) выветрился. У отца, как и всякого приличного старого бакинца, есть связи, работающие даже в нынешнее время, если что меня вытащат, да и как рассказала Лида, Васифа прихрамывающего уже видали во дворе. Ее он не замечает.

Ко мне зашел Тельман, сидим на скамейке во дворе, покуриваем.

- Надо драться уметь. Тренироваться надо, ставить удар. А если бы ножа не было? Отмудохал бы тебя?

- Ага, как мой отец еще скажи - надо бить первым, а ты дождался, когда по морде получишь.

- Ты просто не умеешь нормально бить, и не тренируешься.

- А ты что так много тренируешься?

- Ну тренируюсь.

- Я хочу грушу найти, но не видал в магазинах...

- Знаешь как можно?

- И как?

- Надо на каменную стенку повесить одну на другую 365 газет, и бить кулаком... Знаешь как бьют кулаком в каратэ? Из стойки киба-дачи.

- Да я ходил месяца два-три.

- Вот так бьешь по газетам, сначала один раз каждой рукой по всем газетам сразу, на следующий день отрываешь одну страницу, и бьешь уже два раза. В общем, через год ты сможешь бить 365 раз по каменной стенке без газет.

- 365 газетных листов? Повесить на стенку?

- Да.

- Что-то не очень верится...

- Ну не веришь, не верь - дело твое.

Разлука с Лидой больше всего озадачивала меня. Мне было стыдно за свое распухшее лицо в царапинах, а то бы нашел силы встретиться. Через несколько дней физиономия стала приходить в норму или я к ней, подпорченной, привык.

В четверг я узнал, что отец едет в Пятигорск. Дело в том, что один влиятельный человек, дядя шефа Расула, азербайджанец, своей любовнице, как уважительно говорили в его окружении "второй жене", армянке, решил послать мебель. Мебель и прочую обстановку для только что купленной там на его деньги квартиры. Получается подарок на праздник Новруз.

На обратном пути надо было какой-то там товар привезти. Расулу и его напарнику хорошо заплатили в долларах, дали внушительную сумму советских разноцветных рублей на взятки всем северокавказским ментам, а также "наган" и ТТ. Ехать предстояло через Дагестан, Чечню, Ингушетию, Северную Осетию, Кабардино-Балкарию. У напарника Расула был под Грозным знакомый чеченец, которого надо было проведать. В случае чего он мог и помочь на этом опасном участке. Впоследствии оказалось, что наибольшую жадность проявили дагестанские гаишники, а крепкие вооруженные чеченцы в добротном штатском по последней турецкой моде, особо не донимали. Бывший авторитетный зэк жил очень небогато с большой семьей в частном доме под Грозным. Его найти стоило трудов, но местные показали дом. Хозяин напоил гостей из Баку чаем с вареньем, и банку варенья дал в дорогу, виновато улыбаясь, мол, больше подарить нечего.

Молодость эгоистична. Вместо того, чтобы за отца заволноваться я очень обрадовался. Отец уезжает в пятницу очень рано утром, и вернется не раньше вечера понедельника. Как тут не воспользоваться ситуацией и не пригласить Лиду поухаживать за мной, раненым.

Вечером позвонил Лиде, и сказал, что я почти в порядке, но очень хочу ее видеть завтра и приглашаю ее в гости.

- У меня завтра 5 уроков...

- Давай, завтра в час на станции "Нефтчилер". Я спущусь в метро.

- Давай, - просто ответила Лида.

- Отлично.

- Но как в гости? А что я маме скажу?

- Скажи, что к Марине пошла...

- А мы долго у тебя будем?

- Не знаю, но я тебя провожу на такси, не волнуйся...

Я очень осторожно побрился, чтобы не задеть свои болячки, наклеил свежий пластырь на лоб. На станции смущенно взял ее за руку. Она посмотрела на мое лицо в шрамах и на заклеенный пластырем лоб, и озадаченно покачала головой.

- Ну и рожа у тебя, Шарапов, - пошутила моя любовь фразой из сериала, который недавно в очередной раз показали, как не странно по нашему госканалу.

Я взял ее за руку и был очень счастлив. Мы сели в маршрутку и поехали ко мне. Рекса Лида почти не испугалась, а он для порядку облаяв ее, на удивление быстро к ней привык.

Лиде у нас понравилось, не зря родители потратили пять последних "довоенных" лет на ремонт. Двойные дубовые межкомнатные двери со стальными полированными ручками, предназначенными для кают кораблей, финские обои и кирпичный камин с огромным зеркалом, с лепниной, головкой Венеры, которую прилепил эрудированный и утонченный печник Иса, курильщик опиума. Пару раз он серьезно ссорился с женой, и она сдавала его ментам, улик было много, отборный мак он высаживал в своем садике. Пребывание за решеткой его не сбило его с благостного, неторопливого настроя. Впоследствии он стал ахундом, священнослужителем. Камин Иса соорудил, переделав до неузнаваемости старую бабушкину голландку. Когда-то еще до моего рождения ее топили дровами, потом поставили газовую горелку. Печь была обшита листами железа и неплохо обогревала, а камин совсем бестолковый, и зимой, да и вот тогда, ранней весной, у нас дома было холодновато. А когда начались независимые времена, газ периодически стали подавать очень вяло, да и свет частенько вырубали. Но это ерунда, по сравнению с вражеской Арменией, да и Грузией, там серьезно мерзли, и ставили буржуйки в квартиры.

Азербайджан - страна нефтяная. Мы со своим камином и электрообогревателем все же были в лучшем положении, чем многие обитатели бакинских многоквартирных домов, в которых перестали или почти перестали подавать отопление. В нашей школе еще в последние годы советской власти перестали топить, на уроках сидели в куртках и пальто. Но выручали обогреватели одновременно газ и свет вырубали редко, буржуйки можно было встретить только в лагерях беженцев, или в недостроенных зданиях, которые они самовольно занимали.

- А вот моя комната. Я тут живу.

Моя маленькая комнатка называлась "детская". Когда-то мы жили тут с сестрой, название осталось, и иногда меня сильно раздражало.

- Интересно...

- Что же тут интересного?

Она огляделась.

- А не обидишься?

- Я на тебя никогда не обижаюсь.

Лида выдвинула стул и села за стол.

- Так вот тут не чувствуется, что молодой парень живет.

- Почему это?

- Хотя бы, потому что у тебя голые стены. Нет никаких плакатов. Ты что музыку и кино не любишь?

- Люблю вообще Цоя, Queen, старый западный рок... А на стенах я не люблю ничего. Да и лень, если честно что-то там развешивать... Я вообще ленивый.

- Знаешь, я тоже не особо люблю плакаты, но вот брат подружки всю свою комнату заклеил до потолка.

- А бывает еще Саманту Фокс в купальнике и филлипинок развешивают, я таких кадров много знаю.

- Фу... Хороший у тебя письменный стол.

- Светлый дуб. Это не в магазине куплено, не зря мой папан на мебельной фабрике в свое время работал. Это мастера делали, как и книжные полки, как и двери, как и вот шкаф встроенный. Тут раньше проем был...

- Настоящее ружье?

- Настоящая малокалиберная винтовка ТОЗ-8.

- А можно пострелять?! Ну пожалуйста.

- Можно, конечно... Это ружье еще дедушкино...

- А где дедушка, у него надо разрешение спросить?

- Дедушка умер. Я взял ружье у бабушки, почистил, смазал. Вообще-то я обещал отвечать за него, чтобы ничего не случилось...

- Ну ясно. Зажал значит. Но ты же обещал. Да и не нужно мне это твое ружье.

- Да нет, не зажал. Сейчас пойдем на гору и стрельнешь. Дома нельзя.

- А мы, надеюсь, в птиц стрелять не будем? Я не буду никого убивать. Я не люблю, когда убивают зверей и птиц. И кого твой дедушка убивал из этого ружья?

- Никого он не убил из ружья точно. Он с охотниками дружил, возил их на охоту на своем грузовике, но сам не охотился, насколько я знаю. Баранов - да, это он запросто мог, но ножом зарезать только если. И не диких, а которые на базаре продаются. А вообще из этой "мелкашки" если только зайцев и белок стрелять. Кабана мощность, мне кажется, не позволяет, а на птиц дробью охотятся. Дробь это такие мелкие шарики они разлетаются, в стае сразу многих птиц задевают.

- Все же все охотники живодеры. А человека можно убить из этого ружья?

- Спросишь тоже. Еще как можно. Так, что Васифу твоему еще повезло...

- Что это он мой?!

- Ладно, ладно нам надо думать во что его завернуть, чтобы пока шли люди не догадались, что у нас. Во что бы такое завернуть... А, вот газеты...

- А зачем заворачивать?

- Ага, пойдем по улице с винтовкой на плече, как армянские боевики? Ты вообще подумай сначала...

- Грубиян.

- Ладно, извини, я немного волнуюсь. Понимаешь, если у дедушки и был какой-то там охотничий паспорт, хотя я сомневаюсь, то у папы его точно нету, а мне вообще еще восемнадцати нет. Если нас поймают, то у меня будут неприятности не только с папашей. И у него тоже будут неприятности с мусорами.

- С кем?

- С полицейскими, блин. Поэтому слушай меня.

Я завернул винтовку в газеты, порылся в антресолях и извлек красную дорожную сумку. Туда запихал "мелкашку", ствол торчал, правда, но завернутый в газету подозрений не вызывал.

- Давай так договоримся... Ты стреляешь три раза, я один раз.

- Ура.

- Больше все равно тебе не захочется.

- А вот и захочется. Ну ладно договорились.

- На всякий случай возьму еще два патрона...

- А что за случай?

- Ну, а вдруг на нас нападут собаки? Там есть бродячие собаки, они в стаи сбиваются. Они гораздо злее, чем те, которые на улицах живут. Откроем по ним огонь если, что. Еще там есть шакалы. Потренируемся как раз на живых мишенях.

- Дурак, ты что шутишь?

- Абсолютно не шучу. Собаки там здоровые как бараны. Они баранами и питаются. Отнимают у пастухов.

- Врешь, чтобы я передумала.

- Да ладно, я сам хочу стрельнуть. Хотя, между прочим, у меня всего дома 12 патронов.

- Опять жадничаешь? Я сейчас поеду домой.

- Лидочка, только не это. Не порть выходной, пожалуйста. Пошли уже. Песика нашего неплохо бы выгулять, но лучше в следующий раз. А то песик, ребенок, и ружье - это уже слишком большая ответственность. Он злой, еще покусает кого-то. Это он с тобой такой добрый, хвостом вот виляет, даже руки лижет...

- Тоже мне взрослый. Ты дурак, я так и знала.

Мы прошли по улице. Взрослых на улице не было, лишь мальчишки играли в футбол, остервенело ударяя ногами по мячу, а мячом по заборам. Самым старшим пацанам было лет по 14-15, двое из них весьма почтительно поздоровались со мной, один на равных пожал руку. Когда мы проходили мимо, они остановили игру и улыбались. На конце улицы играли дети, барахтались как воробушки в пыли. Было тепло и солнечно. Прямо как афганский кишлак.

Один из мальчиков лет семи-восьми стал бегать вокруг нас и строить рожицы. Еще двое-трое малышей поменьше к нему присоединились. Они бегали кругами, дразнились, строили рожицы, тыкали пальцами и выкрикивали какую-то белиберду. Я притопнул ногой, мальчишки разбежались, но в спину нам полетел камушек, правда, не задел. Повернулся и притопнул еще, сердито накричал на них с теми пренебрежительными, презрительными интонациями, которые распугивают на Кавказе нерадивых детей и уличных собак.

Когда мы перешли через дорогу и стали подниматься по склону, я крепко сжимал ее ладонь. Красивая ладонь, к которой так приятно всегда прикасаться, обычно сухая и теплая, была влажной.

- Ты что понервничала? Это же всего лишь дети. Придурки и все тут. Они не со зла, они просто глупые, дебиловатые, я бы даже сказал.

- Они оочень же...жестокие, - странно, серьезно и глухо ответила Лида.

Мы держались за руки. Жалость и нежность, вот что я чувствовал. Это приятные, светлые ощущения, но показались настолько слащавыми, что я грубовато сказал:

- Нашла, на кого внимание обращать. Они просто дураки, они ко всем так.

Хотя я догадывался, что причина тут глубже. Мы просто с Лидой, как говорится, выделялись из толпы. Мы были слишком чужими, я бы сказал слишком цивилизационно чужими, да еще и громко говорили по-русски.

Армяне и русские уехали, дети еразов росли, не слыша звуков другого языка, не видя других людей, не похожих на них. И ладно я, все же хоть и был голубоглазым и бледнолицым, но темные волосы маскировали. А лицо от длительного пребывания на воздухе, утренних пробежек, обветрилось, загорело. Когда я бывал небрит, а рыжеватая щетина росла у меня правильно и красиво, я становился похож на восточного человека. А скрестись стальной советской, кто только ее назвал безопасной, бритвой мне не очень то и нравилось. Трехдневная щетина плюс неплохой азербайджанский делали меня неброским, своим. А тут блондинка, явно русская. Дети очень чуткие, они чуют чужаков, и дело даже не во внешности. К тому же девушка. Вот мальчишки и переполошились.

- Меня уже дразнили, - говорила Лида уже спокойно - У нас там... Один раз, когда со школы шли. Моя подружка Нигяр их отогнала. Я спросила у нее, что они мне выкрикивали вслед. Она ответила, что они кричали: "желтая девочка". Так переводится.

- Сары гыз?

- Да, да, именно так. И бегали за нами и пальцами тыкали. Дебилы.

- Так они не со зла. "Сары гыз" еще и "золотоволосая", "блондинка". И вообще, они же дети.

- Они злые дети. Они мучают животных. Слепым котенком чуть ли не в футбол играли, мы с подругами отбили недавно. Потом с мамой выхаживали. Сейчас он у нас живет, я тебе покажу. Слабенький, но жив. На сегодня я его Нигярке отдала, потому что к тебе собралась. А раз мы с Нигяр тоже шли со школы, а у нас там знаешь, собака щенков родила. Такие классные щеночки. Так вот загнали щенка в железную трубу и палками по ней били и трубами. Представляешь, что у него там с ушами, и вообще какой испуг? Хорошо Нигяр она боевая, и азербайджанка, знает хорошо их язык, она разогнала их, и мы освободили щенка.

- Ну деревенские, что с них возьмешь. Посмотри, это типа наша природа. Правда, тут ничего так?

- Ага. Ничего так.

- Смотри вот бутылка, - поднял бутылку, видимо из под водки, утерявшую все опознавательные знаки и ставшую чистой и древней, и поставил ее на кусок известняковой скалы. - Бутылка - это очень удобно, она разобьется, если в нее попадешь, и сразу будет видно попала или нет. Таак-с отсчитываем десять шагов. Вот этот камушек обозначает твой барьер. Отсюда стреляй. К барьеру, так сказать.

- Покажешь как его заряжать?

- Итак, берем патрон, посылаем его в патронник, закрываем канал ствола, прицеливаемся, стреляем...

- Что, что? Опять издеваешься. По-человечески сказать нельзя?

- Эту штуку дергаем, патрон, пардон, пульку пихаем вот в дырочку. Вот так... Потом эту же железочку вперед, как бы закрываем... Вот готово. Встань к камушку, не стреляй без команды. Вот так... Приклад, то есть задницу ружья упри в плечо.

- Я знаю, что такое приклад.

- Знаешь, а зачем то щекой к нему прижимаешься. Этого не надо делать. Щечкой лучше к моей щеке прижмись.

- Дурак.

- Вот прорезь, чтобы с мушкой на одной линии. Так... Ну и нажимаем на курок. Инструктаж окончен. Опусти оружие, а я гляну, нет ли тут людей и баранов поблизости. Нету никого... Блин, ну не наставляй ты на меня. Эй, эй...

- Эй зовут лошадей.

- Лидочка, я тебе серьезно, даже незаряженное оружие нельзя на людей наставлять.

- Да поняла я.

- Ну все раз поняла. Огонь по бутылке.

Лида нажала на курок. И ей сразу даже не поверилось, что из всей этой суеты получился выстрел.

- Что все?

- Все. Вот дай, передергиваю затвор, гильза нафиг. Подбираем и в карман, нефиг тут сорить... Гильзами...

- Даже не распробовала. Игрушечное и то громче стреляет. А не попала?

- А тебе кажется, что попала? Ну иди глянь, вдруг сдвинулась бутылка, или трещинка какая...

- Не издевайся! И так видно, что не задела. Ну ладно посмотрю. Нет вроде не задела....

- Сама зарядишь или я?

- Заряжай ты.

- Слушаюсь, товарищ Лида. Вот. И не наставляй на меня. Это правило.

Девушка снова выстрелила.

- Да что же это такое! Я снова не попала. Держи свое вонючее ружье. Оно, наверное, кривое.

- Будешь еще стрелять?

- Нет. А вот ты стрельни. Посмотрим, получится ли у тебя?

Я отошел раза в три дальше от Лидиного барьера, быстро лязгнул затвором.

- Смотри, сейчас срежу горлышко, а бутылка останется на месте.

И не целясь выстрелил, с деланной порывистостью и ловкостью.

- Ух ты! Ну ты даешь. Как это у тебя так получается?

- Достигается упражнением.

Бутылка лишилась горлышка, примерно как гусарское шампанское, открытое шашкой в кино.

- Будешь еще стрелять, Лидочка?

- Да ну, нет. Я обиделась на твое тупое ружье.

- Да ну брось. У тебя получится. Ну ка вот бери, и разозлись на эту гадкую бутылку без головы. Добей ее. Больше злости, Лида. Пли!

- Ух ты!

- Видала, как она красиво разлетелась на осколочки? Ну вот, получилось же. Все вот давай мне винтовку, упакуем, пока окрестные чабаны и поселяне не сбежались на наши выстрелы.

Достал газеты из сумки и завозился, как всегда медлительный и неловкий. Лида удивленно охнула.

- Ух ты.

- Что?

- Собаки!

Стая собак окружила нас полукругом быстро и незаметно. Вожак гавкнул очень угрожающе. Ему разноголосицей вторили остальные, и псы стали сжимать кольцо, но выжидающе, неторопливо, от чего становилось и вправду очень не по себе. Они совсем не были похожи на маму классных щеночков, которая улыбалась Лиде и ее подружке. Да, собаки могут улыбаться, девушка в этом была уверена. А эти совсем не улыбались, а смотрели как серьезные, несуетливые уголовники на жертв.

- Мможет ружье?

- Что может? Стрелять в бедных собачек? В несчастных бездомных собачек. Да ни за что.

Я поднял камень, благо их было полно под ногами, и швырнул в стаю. Потом налетел на собак и так бешено размахивал ружьем, что псы растерялись и отступили. Лида взвизгнула.

- Лида, ты только не убегай, только не беги! Стой спокойно на месте. И не издавай звуки.

Я разгонял собак все же стараясь не попасть больно по мордам. Не потому что жалел наглых псов, а потому что не хотел их провоцировать. Собак не боялся, как всякий хозяин большой собаки, получивший, дрессируя ее как мог, множество учебных укусов. Но знал, что если бить большую псину больно по морде или по другим уязвимым местам, можно хорошенький укус получить.

- Аах ты сволочь! Цапнула все-таки шавка! Вот тебе!

- Сильно уку...кусила?

- Да ну нет, но чувствительно. Что, испугались шавки?! Блин...

Задрал штанину и пытался разглядеть лодыжку и икру. Голова слегка кружилась, в лбу пульсировало, еще давали знать о себе раны от драки, и не хватало только укусов.

- Дай, дай я посмотрю, - Лида присела на корточки.

- Ой, ну не надо, - засмущался я.

- Тебе больно? Бедный...

- Крови нет?

- Нет вроде...

- Меня в детстве пугали все сорока уколами от бешенства. А что там есть?

- Да вроде синячка.

- Сейчас вот так... - опустил штанину. - Посмотри, нет дырок, цела джинса?

- Да вроде нет...

- Внимательно посмотрела?

- За штанишки свои переживаешь?

- Нет. Просто если дырок нет, значит толком не укусила меня эта тварь. Просто сжала зубами. Но легкую дезинфекцию надо провести. Жаль водки нету.

Присел на камень, закурил, затянулся сигаретой, и сморщившись ткнул несколько раз в ноющее место.

- Дурак совсем, ожоги будут. Сумасшедший, больно наверняка.

Я отшвырнул бычок. Ружье лежало на травке.

- Иди ко мне, садись, - поймал ее руку, и потянул к себе на колени.

- Тебе же неудобно так сидеть. Я тяжелая.

- Ты как перышко легкая, и если и есть какая-то тяжесть то очень приятная.

- Не говори пошлостей. И не лезь ко мне. Я не хочу, чтобы нас какие-то тут пастухи засекли.

- Смотри, орел!

- Где, где? Ух ты, вижу.

Лида задрала голову, а я с удовольствием поцеловал ее в шею, придерживая за талию

- Красивый, правда?

- Вообще... И так низко. Я никогда не видела орла, только в зоопарке.

- Он добычу высматривает. Говорят, даже ягнят тащат, но не особо верится мне.

Орел парил себе в безоблачном Бесконечном Голубом Небе, скользил так спокойно и с достоинством, будто не спеша принимал ванну в целебном источнике.

Лида встала с колен, я не стал удерживать ее. Ноги и впрямь стали затекать, все же камень - не скамейка на Бульваре. Озадаченно поднял ружье, посмотрел не попало ли ничего в затвор, нет ли лишних вмятин и царапин и быстро завернул в газеты и спрятал в сумку.

- Пойдем на вершину, покажу озеро.

- А у вас тут еще и озеро?

- Ага, соленое озеро. Пошли.

Дошли до вершины за пару минут, но Лиду впечатлило как поменялась картинка.

- Красиво... Во всяком случае хоть природа, не то, что у нас.

- У вас тоже был там такой же холм давно еще. Потом застроили, все же центр. На самом деле с вершины красиво смотрится, вон даже чайки. А вблизи, на берегу не очень, туда мы не пойдем. Там берег порос камышом, грязь.

- А тут купаются?

- Летом пацаны лезут в озеро, купаются. И одноклассники мои лезли, а я нет. Мне в тине и иле барахтаться было неохота. Здесь и рыбу ловили, сазанов. Можно найти водяную черепаху. А еще тут лисицы и шакалы водятся. Дохлую лису я и сам видал. Ежики еще, ежиков я ловил. В детстве мы с Жорой, другом моим, он уехал в Белоруссию, шалашики из всякого хлама сооружали, костры разводили и картошку пекли.

Некоторые пацаны на нашей горе не только картошку пекли, но и ловили с помощью мышеловки воробьев.

- Живодеры!

- Или подбивали из рогатки и жарили на прутиках, и ели.

- Фу!

- Почему фу, воробьи вполне съедобны. Сейчас не знаю, это раньше было, эти дети уж не знаю, охотятся ли на воробьев. Я, правда, не пробовал ни разу. Мы с Жорой картошкой печеной ограничивались и лимонадом запивали.

- А что тут еще водится?

- Змеи водятся.

- Вот змей я боюсь.

- Гюрза точно встречается. Я лично видал в траве, и многие натыкались и даже убивали. В озере водятся тоже ужи. А есть еще ужики под камнями, которые живут. Я думаю, это все же медянки, так правильно их называть, хотя не совсем уверен. Сейчас еще не сезон, в апреле-мае мы их ловили. Они жили под плоскими камнями. Такая змейка сантиметров тридцати в длину и не толще твоего мизинца, с черной головкой и серым туловищем. Бывают и меньше, видно детеныши. Возможно и длиннее бывают, но не видал. Не под всяким камнем прячется. Именно небольшой и именно плоский камень, обычно в укромном месте...

- А как вы их ловили?

- Хватаешь руками, они же безобидные. Открываешь пустой спичечный коробок, и всовываешь головой. Змея, почуяв темноту, сама полезет в коробок сама и туго свернется. Типа прячется, убегает. Мозгов то маловато. Там тесно, как они туда помещаются? Но помещаются, факт.

- А зачем ловили?

- Ну пацаны девочек чтобы пугать. Незаметно и раз из коробка на парту. А я зоологией увлекался в одно время.

- Все равно все мальчишки живодеры.

- Живодеры так и держали в спичечном коробке в кармане, а я дома посажу в террариум, который переделал из старого аквариума. Правда потом убегали они и жили во дворе, жутко маму пугая. Я не продавал ужика за двадцать копеек, как некоторые, и девчонок не пугал, меня этот их визг раздражал.

С Жорой, русским парнем, моим другом детства, ловили этих самых змеек.

- Жорж, нам бы нам сейчас такой прибор...

- Ага, знаю, который видит под камнями. Ты уже это говорил. Лучше очки, через которые можно смотреть на баб и видеть их голыми. Такие уже есть, за границей продают. Мне рассказывал мой брат двоюродный. Он в Германии живет, у него папа военный.

- Смотри вот мечеть на другом берегу. Здесь у нас вроде единственная историческая достопримечательность. Она, думаю, старая, уж точно дореволюционная. В советское время ни азана не было слышно ни молящихся не видно, да и сейчас что-то не слышно. Думаю, скоро заработает как мечеть.

- Я не люблю их веру. Я мусульман боюсь. Они в Афганистане и папу убили, как мама говорила.

- Он там воевал?

- Да.

- Сочувствую... Но знаешь, я знаю и азербайджанцев, кто там воевал. Эти афганцы, они не смотрели, кто мусульманин, а кто нет...

- Ты тоже мусульманин?

- Ну из моей семьи настоящим мусульманином был только дедушка покойный. Хотя он и водку пил, и свинину ел. А папа мой, конечно считает себя мусульманином, но вообще-то я больше него в этом понимаю, потому что очень интересуюсь востоковедением и вообще мечтал поступить в Институт стран Азии и Африки в Москве. Сейчас, правда, все уже не знаю, помешалось в голове...

- А ты сам кем себя считаешь? Я вот православная и крещеная.

- А я никем себя не считаю. Я сам по себе. Если серьезно, я в Бога верю, это благодаря ему мы встретились. Я серьезно уверен, что это он тебя мне послал. Знаешь, я попросил даже, ну не то чтобы помолился, незадолго до нашей встречи попросил его послать мне настоящую любовь.

Мы вернулись домой, и сидели на лавочке у нас во дворе, играли с собакой. Мягкий, весенний вечер потихоньку сгущал золотистые тона, перекрашивая их в оранжевые и красноватые, а потом и вовсе напустил теней. Захотелось есть.

Я открыл холодильник и нашел там огрызок колбасы, остатки жареной картошки, немного сливочного масла и два яйца. Это все никак не годилось для романтичного ужина. И денег совсем не было. Папа обычно на скупился мне на карманные, когда я был на мели, но сейчас он оставил деньги бабушке Вале, чтобы в его отсутствие я шлялся и не дрался, как он сказал.

Немного подумал, на меня наплыла легкая паника, но потом, как всегда с недавних пор решение нашлось, хотя и непростое. Бабушка Валя недавно завела кур, времена наступили суровые, пенсии считай, нет, подспорье в хозяйстве не помешает. В ее курятнике большой петух, так сказать вожак, и несколько кур. Несушек я отличал, а остальных можно резать. Дело нехитрое, рука не дрогнет.

На то, что бабушка обнаружит, что на одну курицу стало меньше, ему было совершенно наплевать. Желание угодить Лиде и сделать все красиво никак не сравнится с этой мелочью. Ну и что и с того, утащил кот, да и все. Бывает же такое. Да хоть бы и мифический лис. Даже псы воруют цыплят. Я знал таких псов, например огромную цепную овчарку по имени Бек. С голодухи на что только не пойдешь, разорвав цепь как Антей. Но только не Рекс, он не жрет сырого мяса вообще, даже если я ему дам. Ему глупые соседские детишки кидали сырые кости с остатками мяса. Не понимали, что от чужих он еду не примет, и сырого не ест. А вот кот Кеша малорослый серый полосатик - хищник знатный. Он все в дом, все в дом, и крысу здоровенную и цыпленка задушенного. И очень удивлялся, когда его бабушка тапком за заботливо принесенную добычу. Обижался, но потом видно понял, что люди все же неблагодарные, и лучше с ними не делиться. Цыплят уже у соседей тащил, но с опаской.

Зашел в курятник, и как обычно сразу же на меня напал огромный, пестрый и красивый петух. Такой сильный, напыщенный, совсем немудрый и комично злой. И неблагодарный, я его кормил и поил каждое утро. Пришлось пригрозить петуху палкой, быстро схватить белую курицу, которая жалобно раскудахталась, да весь курятник переполошился. Держа птичку вниз головой быстро выскочил, и закрыл на крючок дверь из рабицы на деревянной раме. Поспешно ретировался с "бабушкиной" половины двора. Лиду я попросил посидеть дома попить чаю, поставил ей видеокассету с клипами Queen. Еще не хватало, чтобы она это увидала. "Фу, Рекс, фу! Вали в будку, все нормально!" - отогнал заинтересованно переполошившуюся собаку.

Неловко, как бывает, когда нужно делать грязную работу в чистой одежде, я прижал крылья и лапки турецким кроссовком к земле, натянул шею и отрезал кухонным ножом голову птицы, морщась, стараясь не забрызгаться. Нож выбрал самый острый, и еще дополнительно заточил об тарелку, как мама делала. Обезглавленная курица пару раз трепыхнулась и затихла в моих руках.

"Куры вроде глупые, их не жалко", - утешался я в мыслях.

Заранее поставил кипятиться большую кастрюлю с водой, в горячую воду, как знал, следует окунуть курицу, чтобы легко ее ощипать. Сам никогда этого не делал, и пришлось повозиться. После ощипывания следовало опалить на газовой плите. Удушливый запах распространился по кухне и проник в комнаты.

- Фу, что за запах. Ты там куда пропал? Ох, что ты делаешь?

- Курицу вот... Приготовить хотел...

- Ты убил ее? Тут кровь, перья, фу...

- Ну а что такого? Ее бы и без меня...

- Я знала, что ты живодер, когда ты предложил бедных собачек убивать. Ужас. Я не буду это есть.

- Как не будешь?! А я для кого?!

- Ладно, ладно... Не нервничай. Сразу испуганное такое лицо сделал. Я пошутила. Тебе помочь?

- Нет спасибо, ты не испачкайся только.

Я разрезал курицу на кусочки, замариновал ее в кольцах лука, соли и перце, как делали папа и мама в таких случаях. Кости были острые, и я оцарапал палец до крови. Моя кровь смешалась с птичьей.

К такому ужину полагается вино, но его можно достать из под земли. Папа дружил с одним азербайджанцем, который был родом из пограничного с Грузией района. У него там был дом и виноградник, и знакомый грузин, винодел, который приезжал из соседней страны, помогать делать вино. Вино азербайджанец пил сам, и дарил или продавал за символические деньги друзьям и знакомым. Папе он подогнал большую канистру больше двух лет назад. У мамы видно сыграла древняя армянская генетическая память, и она предложила часть вина перелить в трехлитровую банку и зарыть в землю. Так хранили вино в Урарту, Иберии, Армении, и античной Кавказской Албании, только мама историей не интересовалась, она просто откуда-то это знала. Она закатала вино, как закатывают маринованные помидоры и перец на зиму, тщательно простерилизовав банку и герметично закрыв жестяной крышкой при помощи закаточной машинки.

Папа вина обычно не пил, если только летом холодное белое, мы с друзьями и девчонками покупали в магазине, и банка, предназначенная для семейных торжеств, была забыта в нашей солоноватой земле. Какие могут быть сейчас торжества, и большие семейные праздники? Никого из родных, кроме бабушки Вали и тети Гали, сестры папы, у нас в Баку не было.

Я лично закопал вино на бабушкиной половине, под гранатовым деревом, но в сумерках осторожно орудуя лопатой, чтобы не побеспокоить бабушку Валю и не нарваться на очередь вопросов, (я уже и без того рисковал, похитив птицу) немало переворотил земли. Осторожность к тому же была нужна, чтобы ненароком не разбить банку. И вот когда лопата звякнула о металл, я обрадовался как кладоискатель, наконец наткнувшийся на сундук с сокровищами. Быстро и аккуратно отрыв банку, я забросал землей, притоптал яму, а потом постарался придать поверхности нужный, слегка беспорядочный вид.

Я нашел топор, развел костер в мангале с помощью газеты и щепок, порубил какие мог найти остатки досок, которые у нас всегда были для самовара и мангала, правда, шашлыка у нас во дворе не делали давно. Сосна занялась огнем хорошо, а дубовые щепы и бруски горели тяжело, долго.

Лида вышла, и наблюдала за мной.

- Смотри Лидочка, пропахнешь костром...

- Ничего я близко не буду подходить, мне нравится на огонь смотреть.

- Накинь курточку, холодно уже.

Рексу быстренько сварил бурду из куриных потрохов, шеи, лапок, крыльев, приправил ее остатками сливочного масла, туда же нарезал и остатки колбасы и накрошил сухого хлеба. Вполне нормальная жратва для песика, подумал я. Охладил и вывалил в его миску, на самом деле вполне приличный таз. Пес вначале жадно накинулся, потом, как всегда стал привередничать, отходить, водить носом, а потом все же принялся за еду.

Вдобавок к куриному шашлыку, я запек несколько картошек в золе, как мы делали в детстве, гуляя "по горе".

Я старался, чтобы все было красиво, постелил скатерть в гостиной, достал красивые мамины бокалы, и прочую праздничную посуду из буфета. Лида к моей гордости, была искренне поражена, как мне казалось, моими способностями, хотя и не подавала виду. Мы выпили вина, оно ей понравилось. Ну и хорошо. По мне вино как вино, я в вине не разбирался. Сейчас часто на язык приходит вкус того вина, как будто пил его не на экваторе своей жизни, а только что, отхлебнул минутку назад. И вкус его, черного, грубоват, чуть более сладок, чем полагается сухому вину, и одновременно кисловат, как будто забродил. Мы захмелели, я как уже опытный выпивоха, пьянел медленнее, а Лида пила осторожно, поэтому мы наравне были навеселе, но не пьяны.

Мы сидели во дворе на лавке, смотрели на звездное небо Востока и вдыхали нашу весну. Хотя уже жарить и печь нечего, у нас горит костерок, приятно сидеть у огня ночью. Рядом трется пес, дружелюбно поглядывая на нас и облизываясь. Он сыт и нагрыз косточек на десерт, он нормально справляется с куриными костями. Наш костер весело потрескивает в такт своему большому собрату за забором. На улице вовсю трещит мощный костер, искры взлетают высоко к крышам. Отблески огня создавали ощущение праздника. Молодежь из еразов устроила традиционную забаву Новруза - прыжки через костер.

Новый День[10], отмечаемый в день весеннего равноденствия, уже стал официальным. Древний, зороастрийский, арийский праздник Нового Огня, первый день иранского традиционного календаря. Его всегда отмечали в азербайджанских семьях, готовили праздничные сладости, красили яйца, зажигали свечи.

Праздничные плакатики обычно изображают тарелочку с проросшей травой, сэмэни, символом праздника. Это зерна пшеницы, их выращивают на тарелках, обильно поливая. Через неделю сэмэни достигает уже приличной высоты, траву украшают, перевязывая красной ленточкой. У нас в школе, в "азербайджанском секторе", девочки в классах выращивали еще при советской власти.

Лида любопытно просит затянуться, прикуриваю новую сигарету и я даю ей. Она с комичной серьезностью пытается курить, но только кашляет и брезгливо морщится. Потом мы осторожно целуемся.

Я потянул ее домой, на диван в своей комнате, на диванчик, на котором детство провел. Обрушил на нее шквал диких поцелуев и дерзких прикосновений, задрал свитер вместе с лифчиком и содрал джинсы. Ее тело для меня светилось в полумраке, робкая и беззащитная нагота. Чудесные открытия: бедра, коленки, вкус кожи, вспотевшие ладошки запах волос, они все же чуть пропахли костром. Заснули мы в одежде, я обещал "не приставать". Я сам волевым движением вернул джинсы и кофту на место, и укрыл ее пледом. Честно говоря, не только из нежности и верности слову, я сам растерялся, не знал, что с этим обрушившимся счастьем делать. Сам оробел.

До встречи со мной ей только несли до дома портфель, несколько раз приглашали на медленный танец, и пару раз пытался "зажать" наглый Васиф.

8.

Дед в растерянности закурил. Рука слегка дрожала, протезы не держали, а сесть было не на что. Григорий решил отправиться к участковому. Вдвоем они зашли в обобранный дом. Участковый озадаченно пыхтел в усы. Он всем своим видом выражал сдержанное, неглубокое сочувствие. Развел руками, покачал головой и дал понять, что надеяться на эффективное расследование даже не стоит.

- Не вы одни, у нас уже несколько таких случаев в районе за последние дни. Спасибо скажите, что вас не было дома, когда они ворвались. Спасибо скажите, что живы э остались! Уезжать надо поскорее, вот мой совет, - доверительно и успокаивающе сказал милиционер-азербайджанец и обернулся на шорох острожных шагов.

- Дядя Гриша, что у вас случилось?! - это был Эдик Смирнов, худощавый русский парень, небольшого роста, в очках, с копной кудрей на голове. Из-за кудрей он носил кличку -Дуб, которая совсем ни к внешности, ни к умственным способностям, ни к характеру его не подходила. Товарищ моего дяди.

Понятно, что случилось. Эдуард просто шел мимо и увидел растворенную дверь и сорванную решетку. Вторую створку открывали лишь, когда затаскивали мебель. А без суеты на пустой улице распахнутая настежь железная дверь выглядела тревожно.

Дед ехал назад к нам, и в дороге как озноб от лихорадки сотрясало его холодное и безжалостное чувство, что он уже здесь чужой в этом ставшем совсем не родным, неприятном городе. Это уже был не Баку для него. Баку никак не мог быть таким злым, хищным городом. Баку - совсем другой город. Он сегодня утром провалился под землю. Последние пару лет его трясло, трясло, по стене дома жуткими тараканами пробежали трещины, а сегодня раз и рухнул дом под землю вместе со всем городом. Вроде и улицы знакомые и люди по ним ходят, и здания стоят, а города уже для Григория не было.

Когда дед заскрипел протезами на пороге гостиной, а несмотря на непростые времена у нас была открыта и железная калитка, и входная железная дверь - Элла и Эмилия смотрели по телевизору сеанс Кашпировского. Бабушка совсем не верила в эффект от этой модной тогда телетерапии, но мама и сама не особо доверявшая Кашпировскому уговорила ее предаться медитации перед экраном.

Григорий пробормотал что-то вроде "Добрый день". Был полдень. Совсем недобрый. Мама поняла, что дед, что-то хочет сказать, но как же сеанс? Надо смотреть неотрывно тем более там самая ответственная часть - групповое погружение в транс. Правда, ни ее ни бабушку эманации Кашпировского не пронимали. Но мама старалась поймать обещанный целебный транс и даже глаза закрывала. Правда, потом с иронией говорила, что на нее ни один гипноз не действует.

- Папа, давай позже поговорим. Садись лучше Кашпировского посмотрим.

- Я пойду покурю, доченька, - сказал дед глухо и как-то надрывно. В этой фразе Элла расслышала тревогу и поняла, что случилось нечто очень нехорошее.

Мама вышла с ним. Григорий три раза безуспешно чиркнул спичкой, привычно сложив ладони ковшиком. Руки дрожали.

Я возвращался из школы и увидел маму в слезах на улице. Она ходила звонить в большое семейство армянина дяди Яши, сидевшего на чемоданах на отшибе улицы. Телефона у нас не было. Элла позвонила Расулу. Ну, а что мог сделать отец?

- Квартиру дедушки и бабушки обокрали! Все вынесли, все, - пояснила мне мама - А они еще недавно спальный гарнитур купили новый. Все сволочи унесли, чтобы они сдохли!

Так перестала существовать квартира бабушки и дедушки, в которой я провел большую часть своего дошкольного детства, и которую так любил. Любил всю атмосферу Завокзальной и бабушкиного жилища так, что в детстве часто плакал, не хотел ехать в родительский дом.

Очень скоро стало ясно, что квартиры - ни дедушкину, ни дядину не продать. Никто ломаного гроша не даст армянину. Зачем платить, если можно взять даром. Если и выполняются обязательства, то по сделкам ранее совершенным. Про Завокзальную вообще нечего говорить. Кому нужны квартиры в гетто, населенном "деревенскими" и озлобленными переселенцами из Армении? Разве приличный бакинец туда сунется жить?

Ездить по городу деду стало очень опасно.

- Я еду по родному Баку, как в тылу у немцев. Как в кино себя чувствую, - говорил Григорий.

- Эх, папа, папа, ну почему ты не открыл газ?! А?! Взял бы, да и открыл, и взорвались бы, сволочи. Ну те кто займет квартиру.... Все равно там и все соседи такие же. Тебя бы и не заподозрил никто, подумали бы утечка от того, что плиту двигали или еще чего, - причитала Элла. Дед на такое был неспособен. Он был советский человек.

На семейном совете было решено ехать в Москву, искать правды. В самом деле, не может же Советское государство и партия, в которой Григорий состоял, оставить гражданина, да еще инвалида войны без жилья на старости лет. Имущество не столь важно, много ли надо пожилым людям. Хотя бабушка потрясена. Хорошая мебель, импортная фарфоровая посуда, серебряные ложки, цветной телевизор, одежда, отрезы тканей, матрасы и одеяла по старинному обычаю собственноручно набитые бараньей шерстью и простеганные - это все потеряно, и уже не нажить.

Наскребем с миру по нитке, утешают все ее. И правда, много ли надо пожилым людям и разведенной женщине. А вот жилье в приличном регионе, прописка и пенсия, как же без этого? Хотя у бабушки пенсия то смешная - 20 рублей в месяц. Пришлось и во время войны у станка постоять, снаряды тачать по 12 часов в день, но стаж небольшой - после войны с детьми все сидела.

Элла с отцом в начале ноября выехали в Москву и остановились у Багдасара, дальнего родственника мужа сестры дедушки. Багдасар, у которого мама была русская, жил с русской женой Светой в большом экспериментальном доме напротив Даниловского рынка. Огромным, серым, реликтовым "Титаником" он подплывает к рынку до сих пор.

У Багдасара невообразимая двухуровневая квартира. Выдали взамен трех комнат в коммуналке на Кропоткинский, оставшейся от отца. Предки Багдасара бежали в Москву от резни в Баку еще в 1905 году.

Наивная мама ходила в приемную Верховного Совета на Моховой, Совет ветеранов, хотела на прием к союзному премьер-министру Рыжкову записаться. Был же дед в свое время на приеме у всесильного "отца" Азербайджана Мир Джафар Багирова. Попросил пенициллина для умирающего сына, а он тогда по специальному разрешению отпускался. Багиров был расстрелян по делу Берия. Дед в это не верил.

- Таких людей не расстреливают. Послали в Сибирь на ответственную работу, - был уверен Григорий.

Потом дед ходил и к "хрущевскому" Первому секретарю Ахундову, комнату выбивать. А тут такое. Почему бы не добиться аудиенции у Рыжкова, думала мама. Она была человеком действия и, будучи скованной в Баку пыталась проявить свою энергичность в Москве. Дед был расшатан и расстроен. Последние события подорвали его веру в справедливое мироустройство. Да и невероятно трудно ходить по Москве, ездить в метро на протезах. Их футболили по инстанциям, и четко дали понять, что на прием у Рыжкова даже не стоит надеяться. Это исключено, пояснил более менее доброжелательно настроенный чиновник из Совета ветеранов. Все что могли сделать там - это переписать данные, принять жалобы и спустить их вниз в инстанции Азербайджанской ССР. Это даже не смешно.

Маме посоветовали прописать дедушку у каких-нибудь близких родственников в Москве и встать на учет. Эта хитрая и длинная тропа могла привести в перспективе к порогу новой квартиры. Прописаться в Москве - нереально, честно ответила мама. Она знала, что такое прописка для москвичей, да и близких родственников в столице не было. Тогда ей сказали, что могут посодействовать в устройстве родителей в дом престарелых.

Побывала Элла и в постоянном представительстве Армянской ССР в Москве. Туда ей настоятельно порекомендовали сходить чиновники. В постпредстве они с дедом попали в толпу гудящих беженцев-армян, требующих и требующих себе мест в гостиницах и пансионатах Подмосковья. Мама поняла, что и тут есть и старики и ветераны. Одного старого, еле двигающегося дядьку родня просто привела и оставила в вестибюле постпредства на диване. Просто подкинули, как подкидывали раньше детей, чтобы его поскорее определили в больницу или дом престарелых.

- Ничего мы не добились, вот хорошо только папе пальто купили теплое. Холодно в Москве, а он плаще был. Прописаться негде, да и у Багдасара, несмотря на огромную квартиру оставаться уже напряженно было. Дочь, зять, младшая дочь... Они конечно хорошие люди, но неудобно. Да и вряд ли бы чего добились. Одно хождение по кабинетам бессмысленное. Никогда не прощу себя за эту поездку, только отца бедного гоняла по этому метро на протезах. Ему было очень тяжело, а все бесполезно, - рассказывала мама.

В конце ноября дедушка и тетя Аня, сестра мамы, выехали из Баку, улетели в Ставрополь к родственникам. Там жил брат деда, там была надежда прописаться. Расул их провожал. Бабушка еще оставалась у нас, а позже у нас нашли убежище сестра бабушки и ее тридцатилетняя дочь, изгнанные из своей квартиры. Спасибо скажите, что живы остались.

Тревога сгущалась как туман, висела клочьями в каждом уголке дома, а перемены к худшему хлестали порывисто и безжалостно как суровый бакинский норд. Приготовили вкусного, выпили, мне шампанского налили. Встретили Новый год.

Непривычно, всегда собирались большой компанией родственников и друзей на Завокзальной. Я вообще не видел новогоднего стола вне бабушкиной квартиры.

Начались 90-е, новое десятилетие, циферка "8" после "9-ки" сменилась на еще одну "9-ку". Новогодние тосты естественно за наступление лучших времен.

- Пусть наш самый плохой день будет такой!

Но скоро, скоро совсем, будет еще хуже. И погибнут люди, будут трещать выстрелы.

У восставших румын автоматы Калашникова почему-то с дополнительной рукояткой на цевье. Какой-то лицензионный вариант, отмечал я про себя, смотря новости. Тра та та та. Банг банг. Сухой треск у выстрелов. Совсем не такой как в кино, там он сочнее. Я слышал издалека ночами. Редкие, одиночные или короткими очередями. Тревожно, и почему-то тихо, малолюдно. Но страха, парализующего страха, от которого сердце проваливается в живот и потеют ладони, я не испытывал. Я, наверное, просто заторможенный какой-то, или просто не верил в самое худшее.

Когда услышали об армянских погромах в городе, всей родне захотелось сделать вид, что это так себе, незначительная такая резня. Ну никак не сравнить с Сумгаитом! Сумгаит - это вроде эталона резни. А тут ну какая тут резня? Так слухи одни. Бакинцам ли не привыкать?

Но в школу я не пошел после каникул, которые закончились 11 января. По двум причинам. Первая - вполне вероятно, что уборщицы-вахтерши в пестрых халатах и платках из вынужденных переселенцев из Армении в избыточном количестве скопившиеся в нашей школе выдадут погромщикам, которые могут и в школу нагрянуть, что у меня мать армянка. О, да, они же знают все или могут узнать. А вторая - надо быть дома, чтобы помочь в случае чего матери, бабушке, сестре бабушки и ее дочери. Все они армянки. А это само по себе уже приговор, вполне вероятно, что и смертный.

9.

11 января в школу не пошел, я под музычку из транзистора пилил куском полотна для ножовки по металлу шурупы, которые держат оконную решетку на кухне. На нашей половине дома все окна зарешеченные, так решили родители еще в "мирное время". Обычные оконные решетки с ромбовидными отверстиями.

Как картинный узник орудую полотном, правда, снаружи. Решетка пригнана к оконному проему плотно, но видно дерево ссохлось, в общем, просунуть полотно между деревом и металлом возможно. Идет правда очень туго, поэтому пилить муторно. Зачем вообще нужно пилить? А чтобы решетку легко было снять. Держаться она будет, пару шурупов можно и недопилить, зато сдернуть с окна можно будет без особых усилий.

Какие решетки спасут, если придут погромщики? Спасет только бегство, а при зарешеченных окнах вы пленник, ну или пленница в своем же доме. Хотя и бежать то некуда, по периметру двора глухой дощатый забор, со стороны улицы - каменный.

Папа держал в прихожей внушительный ломик и еще более внушительный топор. Это и оружие, и самое главное ломиком можно решетку сковырнуть. Еще он держал под рукой бутылку с бензином, которую намеревался использовать как "коктейль Молотова", а в тумбочке у кровати баллончик газа "Черемуха". Кроме того, надежные люди обещали отцу пистолет продать. Правда, пока нет у них в наличии, а у нас и денег на пистолет не было, по правде говоря. А "мелкашкой" особо не повоюешь.

Мы с мамой решили решетку подпилить, чтобы в случае чего легко содрать ее с окна. Армянки выпрыгнут, благо до земли не больше метра. Как бабушка Эмилия с больными ногами быстро вылезет во двор неясно, но это все равно шанс. Под окном у нас тупичок, задний двор. Чтобы до него дойти, надо обойти дом, пройти через садик, мимо сарая, чулана, двух каменных так называемых "бассейнов" (это на самом деле такие резервуары, чтобы воду хранить), пристроенной душевой бабушки Вали. У бабушки Вали, на ее половине дома тоже можно затаиться, залезть под старую железную кровать в полутемной спальне, к примеру.

В тупичок, в который выходят окна кухни и нашей с Линой "детской", ведет тропинка между соседским домом и стеной ванной и там всякая всячина: скамейки, куски досок и фанеры, небольшой строительный "козел", деревянная приставная лестница. Мама любит порядок, выкидывать все ненужное, но тут хлам этот в самый раз. Можно спрятаться под окном. Или по приставной лестнице уйти на крышу и затаиться на чердаке.

И главное - никаких подозрений. Решетку снять и вставить на место можно за считанные секунды. Кто догадается, что можно уйти, если все решетки на своих местах?

А музычку мы включили, чтобы не слышно было как я пилю. Не видно тут точно. Но совсем тихо работает приемник. Именно настолько насколько нужно, чтобы заглушить звук ножовки. А то еще подумают, что армяне тут веселятся.

Жизнь Эллы в те времена была обставлена с должной конспирацией. Выезжала только с папой на машине, старается лишний раз даже во дворе не показываться. Белье развешивает с опаской, по-быстрому. Бабушка Эмилия, ее сестра и племянница даже во двор не выходят и стараются говорить вполголоса.

Но разве у нас от соседей, что-то утаишь? Все знают, что как минимум одна армянка точно живет на улице. Впрочем, у нас соседи очень хорошие. Только вот старый Али, вовремя сбежавший из Армении, поменявшись домами с армянской семьей, имел привычку в фазы обострения карабахского конфликта жаловаться моему отцу Расулу, что от нашей ванной комнаты, примыкающей к стене его дома, исходит сырость. Это, без сомнения, было полной фигней, у нас была образцовая ванная и никакой сырости от нее исходило. А у них вообще ванной не было.

Мы показали ванную женщинам из семьи Али, и они вынуждены были признать, что обвинения беспочвенны. Потом старик стал говорить, что от нашего навеса солнца не видно у него во дворе. Однажды отец не выдержал и прикрикнул на него.

- Доведет когда-нибудь меня, и не посмотрю на его возраст, наваляю ему и вдобавок его сыновьям, - приговаривал папаша раздраженно.

10.

13 января, в день "Старого нового года", который было принято даже в такое смутное время отмечать, и моего, между прочим, дня рождения, около полудня в нашу железную калитку негромко постучали. Потом постучали настойчивее, но все же довольно предупредительно.

Отец был на работе. Мы все сделали вид, что не расслышали, но потом я решил все же выйти и узнать кто это.

- Гялирям, гялирям (Иду, иду) - сказал я на самом сочном азербайджанском языке, какой мог выдать - Кимдир? (Кто там?), - спросил, не открывая калитки.

- Это мы, Ильхам и Яшар - ответили мне по-русски мои одноклассники.

Я с облегчением открыл калитку и вышел. Пожали руки, сплюнули, Ильхам с деланной показной ловкостью закурил вонючую и крепкую сигарету "Карабах".

- Мы тут решили тебя прийти с днем рождения поздравить.

- Да, спасибо, заходите.

- Извини, брат, мы без подарка.

- Да ладно, что вы...

Я распахнул железную калитку, впуская ребят. Озадаченно оглядел улицу. Она была пустынной абсолютно, и от этого как то еще тревожнее сделалось на душе. Погода была совсем не новогодняя. Не было не то что редкого и радостного для бакинской детворы снега (все парализует не хуже беспорядков и в школу тоже ходить не надо), но даже ветерка не было. "Баку - город ветров" всем известная фраза. Один бакинский норд чего стоит, пронизывает до костей.

Светило солнце ярко как в мае, на улице градусов 15 тепла, отчего почему-то тоже было тревожно. Я, видите ли, тогда солнца не любил. Понятно, бакинским летом от него никуда не деться, но в остальные времена года предпочитал пасмурную, дождливую погоду. Тогда так было уютнее. Солнце навевало тревогу. Оно ненужную активность обывателям сообщает.

- Вы в школе были, Ильхам? Что там, уроки начались?

- Да я как раз тебя хотели спросить... Заходили, вчера, а там вроде нету никого... Слыхал, что в городе забастовки? Мы с Яшаром были, вчера ездили позырить, что творится. На площади митингуют, ну эти, Народный фронт. А армян, говорят, в общем знаешь... Короче, врываются к ним домой, грабят и убивают, - говорит он тихо, заговорщицки.

Демонстрациями и забастовками тогда называли в Баку любые беспорядки. Ильхам озадаченно и сочувственно скользнул взглядом, или мне показалось? Он знает, наверняка должен знать, что у меня мать армянка. Такого не скроешь, шила в мешке не утаишь.

- Ладно да, Ильхам. Верите тоже всяким слухам. Армян уже нет давно в городе. Все разъехались уже, - говорю я, сбавляя тон, тихо.

Мама усадила нас на маленькой нашей кухне, угостила праздничной долмой и выдала бутылку "красного шампанского" "Жемчужина Азербайджана".

- Только не увлекайтесь, - сказала она.

А чего там увлекаться? Подумаешь бутылка, даже стало стыдно, принимают тут за детей. Мама вышла, но мы поев долмы, и выпив по бокалу, выскользнули из дома и присели на корточки во дворе на углу дома. Передавали другу другу бутылку, шипучка текла по подбородку, и я украдкой затянулся пару раз крепким "Карабахом".

- Ладно, брат, пойдем мы. Если у тебя больше ничего не осталось - шутил Ильхам.

- Ну давай саг ол! - сказал Яшар.

- Давайте, пацаны. Заходите еще.

Я похлопал одноклассников по плечам. Мы были изрядно выпившие. Целая бутылка шипучки. Мне исполнилось 15 лет.

Саг ол. Дословно будь здоров или будь жив, или будь цел по-азербайджански и по-турецки. Переводится и как "спасибо" и как "пока" в зависимости от контекста. Когда бухают - это же переводится как "будем". Армяне заимствовали это бакинские выражение и говорят "Саг ыныс". Мне это пожелание в самый раз сейчас.

Мама начала меня журить да махнула рукой. Ей было не до воспитания. Я завалился на диван с "Новым миром" с "Архипелагом Гулагом", и это скучное чтиво моментально вогнало меня в сон.

Прошло еще три дня. 16 января вечером, как сговорившись, к нам пришли Ринат Хайров, отцовский друг детства и мичман Анатолий Мироненко, по кличке Петлюра, однокурсник родителей, с которым совсем недавно они возобновили дружбу. Высокий, светлый дядя Ринат лицом был похож на Шварценеггера. Телосложения он был покрепче обычного, рост выше среднего.

Юркий, худенький, невысокий Толя-Петлюра в штатской куртке, скрывающей мичманский мундир, опасливо подъехал на собственной "восьмерке". Несомненно, новенькая "Лада" считается признаком достатка. Анатолий работал на хорошей должности. После учебы и армии завербовался во флот на хозяйственную службу. Он служил в хозчасти военно-морского училища, заведовал "шмоточной" базой. Дело в том, что в училище учились и курсанты из братских стран, африканцы, латиноамериканцы и прочие. А форму носить нашу советскую им как то было не с руки, вернее не по плечу. То ли наши берегли честь мундира, то ли иностранцы хотели одеваться поярче, то ли власти не хотели, чтобы на улицах расхаживали негры-морячки. В общем, иностранцам штатское полагалось. Но не простое, а сплошь "фирменное", в худшем случае производства соцстран. На специальном складе они его получали, если не бесплатно, то точно по "своей цене" без "переплаты". А в Баку "импортную шмотку" или обувь можно было купить либо в магазине "из под полы", либо у спекулянтов, которых называли "барыгами". И вот этим спецскладом в дефицитные горбачевские перестроечные годы заведовал дядя Толя.

И Ринат и Толик не знавшие друг друга, но знавшие моего отца и знавшие, что у него жена армянка пришли оказать поддержку и поделиться крайне дурными вестями. За чаем, и рюмочкой коньячка мои родители и друзья нашей семьи решали как быть.

- Расул, может быть просто поздно... - сказал мичман - Ты не представляешь, что творится в порту! Наши моряки его еще удерживают. Командование обещает стрелять. В порт пытались прорваться эти... Народный фронт. Шумели, армян говорят, защищаете в общем. В порту прячутся армяне, а больше негде. Но это же военная флотилия, объект в общем, секретный. Матросы построились в шеренгу и офицеры этим горлопанам сказали, если полезете применим оружие, откроем огонь на поражение. И те в общем обосрались, -извини Элла.

- Да, Расул, Элла вы не волнуйтесь, но обстановочка плохая, мягко говоря, - поддержал Анатолия Ринат. Надо вывозить, Расул, жену и тещу.

- Ладно, ребята, а как, скажите? Самолетом? - вступила в разговор мама.

- Да ты что такое говоришь, ай Элла?! - папаша нервно и резко закурил. - Какой э самолет?! В аэропорту Народный фронт. Шныряют, армян ищут, в лучшем случае золото и бабки отнимают! А вообще знаешь, по-моему, уже и не летает ничего.

- Да, Расул прав, Элла, - сказал Ринат.

Про поезд вообще никто не говорил.

- А если на машине? До Дагестана? Да или дальше по трассе Ростов- Баку? Махнуть можно спокойно.

- Вы что, они могут запросто выставить посты, перегородить дороги и шмонать все машины.

- А что предлагаете?

- Я слыхал паромами вывозят армян....

- Паромы - не выход, вообще в гражданском флоте команды из азербайджанцев в основном состоят, понимаете? Предлагаю другой вариант. У моей жены есть знакомая, а у нее одноклассницы муж связан с портом. Моряк, но по-моему в отставке... Но в общем работает там, и поможет устроить на судно. Из порта военными кораблями вывозят армян. В общем, завтра рано утром надо быть в порту. Я все узнал, но надо заехать к нему, на Баилово он живет, договориться - сказал Ринат.

- Я тоже слыхал, и думал с кем там можно договориться... У меня знакомых вроде нет...Ну если так, то правильно, правильно надо не медлить. Если что-то не дай бог не получится, придумаем еще что-нибудь. Поговорю с ребятами, - сказал Анатолий.

- В общем, судно отходит в 8-9 утра. Но надо пораньше быть в порту.

- Самое главное вывезти тебе Расул жену и тещу.

- Да непонятно как все это кончится. Говорят эти дикари, еразы все делают. Сволочи грабят да...

- Да, а я слышал, говорят с армянами покончим за русских возьмемся! Валить надо, а как? - Кто сейчас купит квартиру или дом? У армян надурняк отбирают. Цены упали, хотя и так мало давали в последнее время.

- Русским, говорят, хлеб уже не продают, в очереди облаивают. И самое главное Москва не вмешивается, а милиция из местных, говорят, даже помогают этим... Войска не вмешиваются.

- Да в городе настоящий бардак творится. А у нас тут хотя еразов и полно, тихо... Ринат, а у вас на улице как?

- Да у нас же русские вокруг живут...Армян было пару семей, они давно продали и уехали...

Мама пошла собирать вещи, мужчины разошлись. Папа с Ринатом поехали договариваться. На обратном пути Расул планировал заехать к дяде Айдыну, азербайджанцу, тоже другу детства. Тот завтра должен был подъехать за нами на своем "рафике" служебном. В папин белый "Москвич" 2140 все бы не влезли, да и опасно. Айдын жил через улицу от нас, Ринат подальше, в минутах сорока ходьбы.

Вот такие дела. Мама сказала о принятом решении бабушке и ее сестре, которые в родительской спальне сидели и тихо о чем-то говорили. Понятно, что те озадачились, но делать было нечего. Бабушка Эмилия вообще была в последнее время в каком-то ступоре, ясное дело она потеряла квартиру и все свое имущество. Однако ее не покидало все же сильное, народное, природное чувство юмора. Едкие колкости в адрес противоборствующих сторон, Горбачева, да и жесткая самоирония частенько оживляли ее потускневшую речь, и она начинала улыбаться, или даже громко, задорно смеяться. Проблемы с сердцем, скачки давления, это явные спутники подобных потрясений для людей в возрасте. Вдобавок больной желудок, почки, вообще целый букет болезней. Но самое главное ее мучили боли в ногах, вызванные артритом из-за которых Эмилия не могла спать ночами и очень плохо ходила. В общем можно понять насколько невесело ей приходилось.

Сестра чувствовала себя получше, хоть и старше на пару лет. Ходить, во всяком случае, могла для семидесяти лет вполне нормально. Но причитала, сокрушалась и паниковала.

Мне было поручено жечь книги во дворе и следить за калиткой и забором. Жечь книги это была мамина идея. Дело в том, что у нас было три армянские книжки, а именно "Раны Армении" Хачатура Абовяна, и еще два исторических романа на темы армянской средневековой истории. В русских переводах, конечно же. "Раны Армении" - это классика армянской литературы, книжка, написанная тяжело и поэтично, в начале XIX века. Я ее так и не осилил.

Вот такую, я бы сказал светскую библию армянского патриота в коричневой картонной обложке скромного дизайна 60-70-х, я должен был сжечь. Я взял ее у тети Нелли, образованной маминой двоюродной тети из Арменикенда. У нее было очень много книг. Кроме романа Абовяна, нужно было сжечь еще две армянские книжки в русских переводах, тоже исторические. О раннем армянском Средневековье, о борьбе еще не с мусульманами, персами и турками, а с персами зороастрийцами, или, как их часто называют неправильно, огнепоклонниками. А вот эти книжки я прочитал. Такой жанр армянского исторического я бы даже сказал приключенческого романа в русском переводе очень часто встречался в армянских домах в Баку. Самый знаменитый из таких романов "Самвел". Эти романы толстые, они написаны тоже очень пафосно, но в отличие от "Ран Армении" увлекательно и легко читаются. К тому времени я уже относился к ним с иронией, как с точки зрения исторической достоверности, так и с точки зрения литературных достоинств. Зато они всем доступны.

Главный герой "Самвела", князь Самвел (Самуил) Мамиконян, сын родителей-предателей в финале книги убивает свою мать, взяв ее за волосы, отрезает голову над священным зороастрийским огнем, который она разожгла в их родовом замке. Он потребовал затушить, но мать наряженная в персидские одежды, сказала, что мало того что не затушит, а еще и жертвоприношение по языческому обряду устроит. Тогда сын пригрозил залить огонь ее кровью, что и сделал в виду ее упрямства.

Самвел - борец за христианскую веру, а его родители переметнулись к персидскому царю, стали "огнепоклонниками". Вообще-то Самвел, живший в IV веке нашей эры свою мать не убивал, но писатель Раффи (Акоп Мелик-Акопян), написавший о нем книжку в 80-е годы XIX века решил, что такая концовка будет эффектней. В действительности он убил свою мачеху, сестру персидского шаха Ормиздухт (так звали всех жен и сестер шахов).

Теперь я должен был сжечь "Самвела" в старом, ржавом ведре. Огонь всегда завораживает. Не огонь пожарищ, а скромный костерок, хотя бы и из книг. Благородный огонь, наверное, и вправду зримый образ Божий в мире, он лишь напоминает о Боге, ему как Богу не поклоняются. Зороастрийцев неправильно поняли. Многие историки считали, что Заратустра родился у нас здесь, в Азербайджане, Стране Огней. Именем Зардушт, Заратустра до сих пор называют мальчиков в Азербайджане.

Еще одной книжкой, обреченной на сожжение был роман малоизвестного последователя Раффи. Не помню ни автора, ни названия, старая книга была заново переплетена в оранжевый хороший качественный переплет, я ее взял почитать в респектабельном армянском доме. Хозяева этих книг уже покинули Баку, вряд ли они бы обиделись, они забыли о них.

В оранжевой книжке тоже о персах, армянах и византийцах рябило от словосочетаний "армянский подвижник" и "армянская подвижница" будто переводчик не знал синонимов славного слова "подвижник". Выходили такие книжки в Ереване, в издательстве "Советакан грох"[11].

Такого рода книги были и у моего деда. Но теперь их уже, наверное, сожгли, или выбросили на помойку, вместе с семейными альбомами, коих у бабушки было немало, и вместе с роскошно изданными глянцевыми фотоальбомами из Армении в основном на церковную тему. Буклеты и открытки с храмами, монастырями, росписями, иконами, богатыми чашами и окладами, с текстами на армянском, русском и английском.

Малышом я заболел, непонятно как умудрился заболеть в июне, и лежал у бабушки Эмилии с ангиной в жару в знойный день. Кормили меня амидопирином и олететрином. Помню густой, древний запах уксуса, которым мне по народному обычаю натерли ладони и ступни, для снятия жара, и картинки эти. Их извлекли случайно, они попались под руку, дали, чтобы ребенок рассматривал и отвлекался от бреда. Круглые, наивные, древние, отрешенно-добрые, загадочные лица. То что древние-древние я почему-то понимал и тогда. Таинственно очень было и спокойно. Озадаченные слова взрослых отзывались далеким, приглушенным, волнообразным эхом.

Дедушка и бабушка были совсем нерелигиозными, скорее суеверными, но фотографический парадный портрет Патриарха и Католикоса всех армян Вазгена I у них был. Не на стенке висел, а хранился вместе с этим паломническо-туристическим глянцем.

"Вот они балдели, эти сволочи, какое им удовольствие было это все найти! Наверно говорили - настоящих, исконных армян мы наказали", - сказала мама. Больше всего она переживала о семейных альбомах, ей было жутко неприятно, что фотографии детства, юности, свадьбы, фотографии родителей, детей, родственников, близких друзей были выброшены на помойку или осквернены. К тому же даже образованные восточные, кавказские люди верят в сглаз, магию, силу проклятий. А фотографии, как известно, широко применяются в магических ритуалах.

Я сжег три книги армянских авторов, и еще роман "40 дней Муса-дага" (Die vierzig Tage des Musa Dagh) австро-еврейского писателя Франца Верфеля о сопротивлении армян туркам во время геноцида 1915 года, который я взял почитать у уехавшей уже соседки. Так и не прочитал, руки не дошли.

А цель этого мероприятия полностью совпадала с целью москвичей осенью 1941 года сжигавших на помойках тома Маркса, Ленина, сочинения и портреты Сталина и прочих вождей. Я не знаю как немцам, но думаю современным азербайджанским погромщикам, которых, то ли в шутку, то ли из конспирации папаша мой называл немцами ("Тише, вокруг немцы!") было совершенно все равно, сожгут ли армяне, которых они собрались в лучшем случае грабить и бить, эти все книжки. То, что у мамы слегка поехала крыша, это вот как раз было понятно, и вполне объяснимо.

- Я слышала, рассказывали, что когда в Сумгаите врывались погромщики в квартиры армян, они смотрели на книжные полки. Ты же знаешь, как у нас любят книги собирать и в гостиной выставлять. Так вот армянские книги на полках вызывали у них особенную ярость. Они как бешеные становились, рвали их и топтали. Радуясь, как будто важную улику отыскали. Книги были для них как доказательство, что хозяева квартиры - враги, - оправдывалась потом моя мать несколько смущенно.

- Мам, неужели ты веришь этому? Думаешь они на книги внимание обращали? Это фигня.

- Да, наверное, ты прав, - улыбалась она.

Тогда вместе с книжками мама хотела сжечь две армянские картинки. На одной из них, большой фотооткрытке горделиво возвышался вулкан Арарат. Символ Армении, оставшийся у турок. Вторая картинка была маленькой репродукцией картины Айвазовского "Крещение армян".

Мама не дала мне картинки на сожжение. Ей далекой и от религии и от армянского патриотизма отчетливо показалось, что если она сожжет эти две обычные грошовые открытки, ее накажет Бог. Она спрятала их под матрасами в спальне.

Книжки весело занялись огнем. Уже стемнело, часов 9 вечера. Папаша еще не вернулся. Приятно стоять на свежем воздухе, тихим вечерком, слабый ветерок совсем не пронизывает, а только веселит, разжигая огонь. Каждый нормальный мальчик, да и мужчина без сомнения в хорошем смысле пироман. К мужчине не любящему разжигать костры и возиться с огнем следует относиться подозрительно. Вспомнился покойный дедушка-лезгин, с которым мы как то "еще в мирное время", как папа говорит, года четыре назад разожгли в ведре костерчик из щепок, веток, сухих листьев.

Стоял тогда тихий хмурый и холодный осенний день, вернее уже дело близилось к вечеру, но было еще светло. На ветках висели спелые гранаты, многие плоды перезрели, растрескались. Ссутулившийся от жизни и природной горской тяжести характера дед, был силен и крепок еще, всегда искал себе работу по хозяйству. Но выглядел Рахимхан уже в 70 лет совершеннейшим аксакалом, рано покрылось морщинами его скуластое лицо. Остатки совершенно побелевших волос он время от времени брил наголо, "под нуль", в парикмахерской. Там же и подправляли ему седые усы.

Дед отличался рациональным поведением как все крестьяне, и тут он разжег костер. И не для того, чтобы сжечь мусор или зажарить мясо, а просто, чтобы погреться. Так он мне объяснил. Мне было приятно смотреть на огонь, я тогда часто пытался, подражая древним людям из учебника по истории 5-го класса делать очаги, печки из глины в земле, с опаской разжигая в них робкий огонечек. Но чтобы взрослый, да еще дед развел костер просто так и стоял протянув руки над огнем, греясь, хотя погреться запросто можно было дома... У взрослых всегда все логично, а тут на тебе. Так мы и стояли молча, и думая каждый о своем. Дед в отрочестве был пастухом, а для пастуха огонь заботливый друг, брат и защитник. Вот почему тогда он развел костер, все равно как с другом детства лишний раз пообщался. Так и стояли, пока баба Валя не вышла и не сказала, что мы надымили, провоняли костром и стоит прекратить эту блажь.

Книги догорали, и я добавил несколько щепок, чтобы продлить удовольствие. Раздался шум мотора. Машина затормозила у калитки наших соседей слева (если стоять лицом к нашей калитке), еразов. От них нас отделял ветхий деревянный забор, у которого, собственно, я и жег костерок.

Я быстро на всякий случай палкой поворошил пепел, чтобы затушить слабый огонек. Нет, конечно, этот не отец, у "Москвича" совсем другой звук тормозов, они скрипят не так грузно, а жалостливо, несолидно. Такая уж машина "Москвич". А тут и не легковая и не грузовая, по отблеску фар и по звуку складывалось такое ощущение.

Вышли из машины резво, затопали ботинками. Открыли соседскую калитку, а калитки обычно не запирал никто, если только на ночь, да и то не все. Мы только в последнее время начали завинчивать специальный штырь с резьбой на задвижке, запираясь изнутри. Снаружи нашу калитку вообще невозможно было запереть.

Тут я понял, что это они. Те самые в общем. Восемь-десять парней, судя по топоту и голосам. Ворвались во двор к соседям уверенно, как штурмом взяли.

11.

В начале апреля умерла бабушка Лиды. Лида сказала мне адрес, и я пошел на похороны. Я хотел увидеть Лиду, и чем-то помочь. Жила бабушка, как выяснилось, в самом центре, на проспекте Нефтяников в дореволюционном еще трехэтажном доме, недалеко от Девичьей башни.

Ребята и девчонки из ее класса и из класса ее мамы, учительницы, пришли помочь, создавали необходимую суету. Два чувака пошли за батюшкой и привезли его на такси. Священник в рясе поднялся по сырой лестнице на второй этаж. Да, там была такая сырая старинная лестница, которые я люблю во всех городах мира, и дома с широкими, древними выщербленными лестницами - самые любимые мои дома.

Я с детства и по сей день во всех городах обожаю старинные центровые здания. Если они заброшены, первозданны, не ремонтированы последние лет пятьдесят, трущобисты, подернуты мхом, это только повышает в моих глазах их привлекательность.

Знакомый, хотя в таких домах я никогда не жил, но почему-то родной, как из прошлой жизни, дедовский запах сырого камня, сырых стен, чуть смешанный с чем-то низменным, может запахом крысиного помета, как и полагается, стоял тогда в полутемном и прохладном подъезде. В парадной хотелось сказать про такой подъезд. Моя бабушка армянка Эмилия, коренная бакинка, называла подъезд словом "парадная", так же четко, как и пистолет "наганом", а зарплату "жалованьем".

Запахло ладаном, и все вместе навеяло на меня книжным воспоминанием о каких-то грустных, старых временах. Священник был еще человек молодой, лет тридцати или чуть старше. Он был роста среднего, статным, стройным, даже худощавым, бородатое лицо его было слегка растеряно, и мне показался он неуверенным. Думаю, что таковым был он не в силу своего характера, но в силу окружающих его обстоятельств, он чувствовал себя не в своей тарелке в этом городе, и это мне бросилось в глаза. На чужбине, среди агарян, далеко от родины, от православного мира.

Кроме Лиды, ее тети, дочери этой самой бабушки, никого из родственников покойной не было. Были пара-тройка соседских старух и парни и девчонки, деловитые, которые создавали необходимое при всяких похоронах скопление. Священник начал заупокойную службу, и мне многие слова были понятны, пел и читал он хорошо с чувством и разборчиво. Эти трогательные, жалостливые, и вместе с тем величественные слова, в полутемной комнате старой квартиры заставили меня вспомнить о древних временах катакомбных христиан.

Я украдкой взглянул на старуху, лежащую в гробу. Она была бледна, нос выделялся и казался крупным, кавказским, а вообще лицо ее показалось мне внушительным, властным.

Священник протянул крест для целования, и его поцеловали дочь покойной, мама Лиды, и сама Лида. И тут к моему удивлению стали к кресту прикладываться все эти одноклассники и ученики, среди которых не было, судя по лицам и именам ни одного православного. Они прикладывались серьезно, чинно и старательно, особенно парни, а некоторые совершали манипуляции, напоминающие крестное знамение.

Тут не стоит искать чуда, всеобщего внезапного обращения, просто азербайджанцы с юности воспитаны уважать традиции, и проводить свадьбы и похороны по высшему разряду, вообще организовывать такого рода мероприятия. Меня вот они отчитали, что я недостаточно свежий хлеб купил для поминок. А тут надо было создать массовку, чтобы поп не думал, что его труд не уважают. Это еще и от ребячливой глупости и самоуверенности. На лице священника почти не отразилось недоумения, или он тщательно скрывал его.

Лида меня никак не представила маме и тете, но мы все равно познакомились, и меня даже пригласили в гости в субботу. Лида была смущена, глаза ее покраснели от слез. Плакала еще и тетя.

12.

Наши классы "а" и "б" объединили и закрепили за нами один кабинет, как в начальных классах. Кабинетов по предметам нам больше не полагалось. Число учеников в русских классах из-за отъезда армян и русских в нашей школе сильно уменьшилось. Планировалось, что в скором времени школа станет полностью азербайджанской, обучения на русском вестись не будет. Русские школы в городе и у нас в районе оставались еще долго, но с каждым годом их становилось меньше. Они держались в основном за счет азербайджанцев, многие из которых считали, что образование на русском языке качественнее.

У нас в классе числится человек двадцать: из них двое лезгин, я и Яшар, одна лезгинка Фарида, русская девочка Оля, ее подружка, маленькая как мышка хитренькая блондинка, хороший товарищ наших пацанов. Остальные мальчики и девочки принадлежат к титульной национальности.

Говорю числится, потому как на уроках иногда и не больше нескольких девчонок увидишь. Школа опустилась, стала грязной и обшарпанной.

Самое главное нововведение в учебной программе - увеличение уроков азербайджанского. Раньше было всего два часа в неделю, а теперь шесть часов.

Надо сдавать переводные экзамены по азербайджанскому в каждом классе. И классная у нас теперь - учительница азербайджанского Малахат Мусаевна. Она старается делать свою работу ответственно, строго карает отсутствующих, устраивает диктанты и прочие испытания периодически. Остальные учителя делают только вид, что обучают, а мы делаем вид, что учимся.

Раньше по азербайджанскому все больше заставляли зубрить наизусть стихи, и классику, и про первомайские демонстрации. Невыносимо много поэзии. А разговаривать и понимать не учили. Никому это было не нужно. Кому надо тот сам выучит.

Иногда случались парадоксы, у русской девочки-отличницы, например пятерка, а у недоросля и лентяя Мамедова - двойка. Потому что она честно зубрит, просто запоминая ненавистные звуки ненавистного громадного стиха с длиннющими словами, на ненавистном языке, старательно пыхтя пишет почти не понимая смысла, как средневековый студент на латыни, и ее уважают за труд и не хотят "портить ведомость".

Мамедов же вполне чисто, но вяло и с лукаво-виноватой улыбочкой говорит учительнице по-азербайджански, что не готов, и долго и нудно оправдывается.

Не заставляли учить азербайджанский только детей военных. Помню, как таинственен для меня был первый урок этого языка во втором классе. И вдруг пришла страшная и несчастная старуха Джахан-муаллима в теплом платке и с большой волосатой родинкой на подбородке. Мне казалось, что это будет нечто, а урок просто вылился в издевательство над бедной старушкой. Мне ее стало жалко. Накануне поздним вечером, перед сном спросил папу, а какая первая буква в азербайджанском алфавите? Я заметил, что буквы русские, но совпадает ли произношение и порядок букв?

- Жо, - ответил папа.

- Интересно.... А вторая?

- Па, - сказал папа и загоготал.

Потом Джахан сменила Махтуба, толстенная баба в самом расцвете сил, которая если что не так, - указкой в лоб. Толстой рукояткой указки. Мне раз тоже попало, что было особенно обидно - две указки, белую и шоколадного оттенка, я принес, их папа заказал на своей мебельной фабрике. Так сказать подарок родной школе. Мастера ценного дерева не пожалели, изящно выточенная рукоять больше для нормальной такой трости подходила.

К выпускному классу азербайджанский язык уже не казался мне экзотикой, и я вполне на нем сносно выражался. Выучил его не в школе, а потому что жизнь заставила, но диктант мог нормально написать.

Я старался не пропускать уроки, я на них отдыхал. Иногда даже подремывал, и писал во сне, очень смешные каракули выходили.

Пустой урок - история. Историю ведет толстенный и высокий, пышноусый, обросший, но лысоватый сам наш директор - Асиф Исмаилович.

- У нашего народа огромная претензия к Сталину за то, что он не дал объединиться азербайджанскому народу, - сказал он нам на первом открытом уроке 1 сентября. Больше уроков он нам не давал, не считал нужным, и больше никаких его мыслей я не слышал. Вообще он не был болтлив.

Остальные учителя изображают учебный процесс с помощью одной отличницы и парочки хорошистов. Иногда по математике и физике к доске вызывают Тельмана, он в этом соображает. По остальным предметам обычно в основном солирует Эмма, азербайджанка из Армении. Она маленькая и худенькая отличница. Ее мама, маленькая, толстая и пожилая на вид, ведет у нас литературу, и более далекого от русской литературы человека еще надо поискать. Хотя бы по тому, как она произносит фамилию совсем недавно включенного в программу Булгакова - Булгако́в. На уроках отвечает Эмма, пересказывает содержание книг, и по лицу Тарланы Ширвановны видно, много нового для себя она узнает из ответов дочери.

- Не читаете, хоть дайте, кому надо послушать! Гамле́т, я кому говорю! - кричит она обычно. Эмма, продолжай, итак образ Вала́́́нда...

Пытается слушать только Ильхам, но больше ест отличницу глазами, он нежно в Эмму влюблен. Гамлет с ударением на втором слоге вызывает смешки даже у законченных двоечников.

К истории пацаны уже успели вернуться из пивной. В стоячей пивной они как большие тянут пиво с вареным, пересыпанным крупной солью горохом нут, и важно затягиваются сигаретами.

Русскоязычный ераз Гамлет (имя явно позаимствовано у армян) нарисовав, одолженным у девчонок карандашом тонкие усики, замотавшись шарфом и соорудив из чьей-то кепки картуз, ловко изображает Остапа Бендера в исполнении Миронова.

- Если я сейчас не сорву у него стольник, плюньте мне в глаза!

Высокий, стройный, смуглый с весьма симпатичной, но подловатой физиономией этакого юного испанского или итальянского жиголо Гамлет весьма убедителен. Он принадлежит к нашей классной шайке хулиганов. Пацаны гогочут. Для них постановка актуальна, их день начинается с выпрашивания и вымогания денег "в долг" у девчонок, "фраеров" и ребят поменьше. Гамлет уже начинает то ли в шутку, то ли всерьез обходить со своей кепкой девочек. Те улыбаются, денег не дают, а Гамлет весело клянчит. Ему все же какую-то мелочь собрать удается.

Беззаботно смеется и Ильхам, хотя не далее как вчера ночью стучал ко мне в панике в калитку поздним вечером. Его свинтили полицейские, даже запихали в "козел", дали пару раз по шее и грозились подкинуть "план" и посадить. Под покровом темноты Ильхаму удалось бежать, выскользнуть из машины, она не заперта была и наручники на него не надели. Впрочем, я мало, что мог понять, главное не понял, за что его задержали. Он пил воду и блевал от страха в нашем садике, а потом нервно курил, вздрагивая от звука машин за забором. Он опасался, что за ним гонятся. Обкурился, ясное дело.

На физике Гамлет забивает "косячок". Пацаны часто забивают косяки, "мастырят", прямо на уроках. Чтобы потом покурить в туалете. Анашу пацаны уважают и поют про нее песенку:

Караванщик седой...

Он везет анашу

В свой родной Туркменистан...

Почему именно Туркменистан? Я помалкивал о том, что там недавно побывал. Вообще о многом приходится молчать, хотя пацаны, конечно, знали, что у меня мать армянка.

Или такую песенку:

Денег нету, план у нас поcледний,

Что мы завтра делать будем вместе...

Вы ведь знаете, план мое лекарство, вай мамаджан,

Я без плана как король без царства.

Физичка подходит, он быстро накрывает дурь учебником соседки по парте, Эммы. Она недоуменно говорит что-то вроде: "в чем дело", но Гамлет в ответ просто делает страшные глаза. Своего ничего у него нет, "кожаные" папки на молнии, разрисованные, украшенные искусными надписями шариковой ручкой: BRUCЕ LEE, MODEN TOKINC, BON JOVI, OZZY выходят из моды. Их было принято "стильно" носить под мышкой, ссутулившись. Хулиганам уже лень даже имитировать усердие.

Пацаны уже слегка обкуренные и поплывшие от пивка, а тут еще яркий, теплый апрельский день. Кто-то дремлет, другие суетятся. Солнечно и душно в классе.

В апреле уже так тепло, что под жакет или курточку девочки носят полупрозрачные белые блузки. Пацаны пялятся на спинки девчонок, на очертания лифчиков под блузкой.

И вот неожиданность, у сексапильной Фариды расстегнулся лифчик. Вот она сила мысли. Расстегнутый под полупрозрачной блузкой, две бретельки висят, как он еще держится? Похоже, это замечаю не только я, и слышу хихиканье, а потом ржание. Фарида с Олькой, русской девочкой, сидят на первой парте, и ни о чем не догадываются. Какая потрясающая воображение картинка этот расстегнутый лифчик. Пацаны мгновенно возбудились и задергались. Фарида сидит красная, ей шепнули девочки.

Оля накидывает на нее жакет, и они выходят из класса застегивать лифчик в туалете. Чуваки гудят, а физичка, орет, призывая нас к порядку.

Ребята, чуть успокоившись на своих "камчатках", и для порядку подерзив, начинают обсуждать сиськи физички, которая тоже в белой блузке. И сиськи подпрыгивали, когда она бросилась их урезонивать. Тема лифчиков и их содержания уже овладела скудным, но воспаленным воображением моих одноклассников.

Физичка еще молода, ей нет и 25, думаю, но выглядит взросло. Грузинская азербайджанка, недавно к нам устроилась. Короткостриженая брюнетка, небольшого роста, крепкая. Бюст действительно выдающийся, и блузка вроде приличная, но просвечивает лифчик. Еще и пуговичка расстегнута. Зад соблазнительно обтянут черной юбкой.

Много ли надо нашим пацанам, мечтающим о девках, "страдальщикам" как в Баку таких называют? А в Баку все юноши страдальщики. Тем более в нашем возрасте. Только физичку мне обсуждать не хочется, да и не нравится она мне. Грубо очерчено по мне ее лицо, резкие черты, тяжеловатый нос и стервозная складочка у губ. Но вообще симпатичная...

Характер у физички жесткий. Поорала, постучала указкой по столу, а пацаны не угомонятся. Как тут самостоятельную проведешь? Прошлась между партами, ощутила на своих прелестях тени и пятна липких взглядов, уловила смешки, с усилием приглушаемые словечки, и немедленно побежала стучать директору.

Асиф Исмаилович вызвал к себе всех пацанов нашего класса, кроме меня и Тельмана, ну и пары отсутствовавших ребят. Выстроил в шеренгу, наорал и надавал каждому по лицу. Натурально по паре пощечин влепил.

Иногда я тоже терся с ребятами, но разливное пиво не пил. Времена, как говорили взрослые, были смутные, да и в "Комсомолке" писали, что в разливное пиво добавляют стиральный порошок, чтобы лучше пенилось. Да и пить из кружек в этих унылых заведениях я брезговал, и брал бутылочное. Пацаны только посмеивались над моим чистоплюйством.

На работе я попивал украдкой импортное пиво. Я не воровал, честно, ну или почти честно свои деньги за взятый из палатки товар вносил. Импортное пиво мне казалось необыкновенно вкусным, особенно до того как начал пить. Приятно было прохладную баночку подержать в руках. Честно говоря, когда допивал, понимал, что ничего особенного, и горькое какое-то. Но потом посмотришь на яркие банки, и снова хочется. Хотелось этого вкуса заграницы, красивой, веселой жизни. Я очень хотел путешествовать, поехать за границу. Куда угодно.

Иногда я и пил с пацанами "коньяк", и играл в карты на деньги. Азартные игры на интерес в Баку называют "гумар", а заядлого игрока - "гумарбаз". Но до гумарбазов далеко самым отчаянным нашим хулиганам. Не доросли еще. Мне чаще не везет, чем везет. Бывало, немного выигрываю, а потом на радостях в два раза больше проигрываю.

Пару раз пробовал и дурь покурить, но это мне не очень понравилось. Окружающий мир казался ватным, вязким, тревожно-безмолвным, страшно далеким или неприлично близким. Выпить лучше. А вот "токсикоманить", натягивать на морду пакетик с выжатым дефицитным клеем "Момент" это вообще какой- то детский сад, думал я.

Совсем на нас забила школа, никакой дисциплины. Вот в "азербайджанском секторе", где учителя и ученики в основном переселенцы и беженцы из Армении, там были нравы суровые, патриархальные. Иной раз и арсенал из нескольких разнокалиберных прутьев, срезанных с обильных наших окраинных деревьев в кабинете, где они занимались, найдешь. Розги и шпицрутены так сказать.

13.

Признаюсь, мне было слегка не по себе идти снова в ее район, после ночи Новруза я проводил ее на такси. Тогда она сказала маме, что у Марины ночевала.

Я не сказать, что особенно боялся мести Васифа, в таком возрасте даже небольшая победа делает юношей самонадеянными. Но вся эта история тревожила меня, и одновременно казалась нелепой, стыдной. Не хотелось снова ввязываться в такое приключение. Но нож я прихватил, да он всегда покоился в кармане моей куртки. Но все обошлось, Васиф мне не встретился.

Мы пили чай на кухне, общались с мамой Лиды, в то время как сама моя любовь скучала, то возилась с котенком, то выходила поболтать с подругами по телефону.

Мама Лиды тогда казалась мне абстрактно "взрослой", но сейчас осознаю, что ей на вид было никак не больше сорока, была она молодой еще женщиной, стройной и довольно привлекательной. Нервной, по-учительски назидательно, занудно-четко выражающейся, вежливой. Она и была училкой - русского языка и литературы.

Она работала в школе, подрабатывала, ходила по ученикам. Русский все меньше и меньше был нужен. Только тем ученикам, которые в Россию ехали поступать, русский и нужен. Больше нанимали преподавателей азербайджанского, чтобы знать новый государственный язык.

После чая, дежурных фраз, и обычных оханий по поводу суровых времен мама Лиды вдруг замолчала, задумчиво и как-то оценивающе посмотрела на меня.

- Можно вас попросить об одолжении?

- Ольга Васильевна, со мной можно на ты. Я бы с радостью, а каком?

- Только обещай, что Лиде не скажешь. Ей лучше не знать, она такая впечатлительная!

- Не скажу, - сказал я с готовностью, но тоскливо, ожидая, что мамаша посоветует мне исчезнуть из жизни дочери, или что-нибудь в таком духе.

- Ты вроде взрослый, ухватистый парень... Спроси, может кому-то, вашим родственникам знакомым, друзьям семьи нужна квартира?

- Я спрошу, но не знаю... А какая квартира?

- Наша. Тут сложная ситуация. В общем, сосед положил глаз на нашу квартиру. Мечтает купить за бесценок, проще говоря, взять почти даром.

У меня отлегло от сердца.

- Это как? По какому праву? - задал я детский, глупый вопрос.

- Очень просто. Он говорит, что русским все равно в Баку не жить. И выгоднее продать ему квартиру. Тем более, он, якобы, русских любит и уважает. Сам выходец из аула глухого после армии остался в России, и даже стал милиционером. Просто сейчас такие времена, по его словам, наступили, что каждый должен жить на своей земле. Вот он и вернулся. Правда, почему-то в Баку, а не свою деревню. Но это мелочи жизни. В целом, он, конечно, прав, и я тоже так думаю. И мы вернемся в Россию. Только вы не подумайте, что я имею что-то против азербайджанцев. У меня много добрых знакомых азербайджанцев.

- Что вы решили уехать? - выдыхаю я с трудом и тоской, и мое сердце проваливается как на экзамене в школе.

- Да я решила. Тем более, Лидочка в следующем году оканчивает школу, и ей бы желательно проучиться последний год в России и получить российский аттестат...

- Так, что же вы не продадите ему квартиру? - говорю я с некоторым вызовом, с обидой в голосе. Но Ольга Васильевна этого совершенно не замечает. Лицо ее эгоистично-задумчиво, как бывает, когда занят только своей проблемой, и по большому счету все равно, что думает собеседник - главное добиться от него какой-то пользы.

- Я же сказала, он предлагает за нашу квартиру смешные деньги. Решил прикупить жилье в центре за бесценок! - отвечает мама Лиды резко, как будто это я предлагал ей продать жилье за бесценок - И это при том, что у него уже есть квартира, "трешка" вроде... Он армян облапошил. Вернее, даже не облапошил, а облагодетельствовал, получается... Они могли бы и этого не получить. А теперь еще и наша "двушка" ему приглянулась. Он разбогател, магазин держит, говорят еще и мастерскую в гараже, который недалеко тут, около зоопарка... Гараж когда-то принадлежал одному армянину, инвалиду войны. Там хорошие гаражи... Говорит, что вообще наша квартира и этого не стоит, но у него сын, которого надо женить и поселить рядом. В общем, сволочь он! И сын его дебил! Хулиган и двоечник.

- Понятно...

- Вот я и озадачиваю всех своих друзей и знакомых. И ты поспрашивай, мало ли...

Я продам за разумную цену. У меня есть один порядочный человек, но, к сожалению, как все порядочные люди, он не настолько решителен и богат, чтобы с ходу купить квартиру. Ему надо продать родительский дом в селе, еще какой-то участок, машину. К тому же они с женой еще до конца не определились. В общем, он хоть и дал небольшой задаток еще в прошлом году, правда, чисто символический задаток, я сомневаюсь, что он купит. О цене ничего не скажу тебе, и ты не говори, чтобы и не отпугнуть и не продешевить. Скажи просто, что торг уместен. К тому же сейчас такая неразбериха с деньгами...

- Я поспрашиваю...

- Да, желательно до следующего вторника. Если найдется покупатель, хорошо бы, чтобы пришел до следующего вторника. Это важно. Тогда я буду увереннее. Ну, это так, на всякий, вряд ли что-то из этого получится.

- А почему до следующего вторника?

- Во вторник вечером придет этот вот... сосед. Опять начнет на нервы давить. Он был вчера, сказал зайду через неделю. Я ответила, что могу только во вторник. Сдуру так сказала... Лучше бы сказала вообще не могу... Но боюсь не отстанет. И потом, мне страшно, у меня все же дочь. Поэтому мне и важно продать побыстрее, пока и вправду за русских не взялись. Или он пока какую-нибудь подлость не придумал. Мне вот почему-то кажется, что он способен на что-то очень нехорошее. Продать и уехать отсюда подальше. Вот о чем я мечтаю. Меня здесь все достало!

Мы неловко помолчали. Мне в голову внезапно пришла замечательная мысль.

- Ольга Васильевна, а если сделать проще? Разыграть его, найти подставного покупателя.

- Это как?

- Ну придет вместе со мной во вторник вечером какой-нибудь азербайджанец и сыграет покупателя. Придем и будем именно его ждать. Устроим засаду на вашего бывшего мусора. Ой, извините, милиционера.

- Да ну... Цирк какой-то... - недоверчиво ответила Ольга Васильевна.

- Ничего не цирк. Я постараюсь найти настоящего покупателя, но согласитесь же, что фальшивого найти легче. И придет он как раз во вторник вечером! Вернее пораньше. Чтобы, в общем, показать, что он уже претендует.

- Неудобно как-то. Такое вранье... Будет ли это естественно?

- А что неудобного? Он вас, значит, может обманывать, а вы нет? - я разгорячился.

- Все-таки ты эмоциональный такой, как все азербайджанцы. И способен на хитрые выдумки.

- Я не азербайджанец.

- Но все равно ты восточный человек. Ты только не обижайся, но из-за вот этой вот вашей эмоциональности, ваши мужчины могут быть резкими и грубыми с женщинами. Мне никогда не хотелось, чтобы Лида вышла замуж за азербайджанца или армянина. Вы очень эмоциональные, порывистые, неуравновешенные, зависите от мнения семьи, своего клана. А Лида, она знаете ли, в общем нуждается в другом. В ласковом, заботливом, тихом и преданном ей молодом человеке. Она и сама эмоциональная, и я скажу вам откровенно, я так и знала, что она так рано начнет интересоваться мальчиками. И нашла ей жениха. Такой хороший мальчик, русский, Коля, умный, способный, на год старше ее. У меня даже есть фото, где они, детки еще совсем держатся за ручки? Хотите, покажу?

- Нет, нет ни к чему беспокойство такое. А где этот Коля?

- В Москве. Он там учится, поступил сам, представляете на юрфаке МГУ! Сам поступил, у него, я уверена, будет замечательная карьера. А вы даже не учитесь наверное...

- Я учусь в одиннадцатом классе, и работаю.

- Кем работаешь? - удивленно спросила она.

- Работаю в газетном киоске. Продавцом.

Ольга Васильевна покачала головой. Я и не думал ее в чем-то разубеждать. Все равно она ничего не слушала. Когда сказал, что не азербайджанец, она даже не спросила, кто я по национальности. Главное нерусский, и все тут. А если бы и спросила, что бы ответил? Кто я? Как говорят, гремучая смесь, вот кто. В Баку почему-то, таких как я на полном серьезе называли метисами.

- Коля с родителями перебрался в Москву. Они, правда, там снимают, однушку. Они продали тут неплохо, но инфляция эта проклятая съела их деньги. Но Николай Николаевич такой деловой, что у них обязательно будет свое жилье.

"Не фига она его уважает, что даже по имени-отчеству называет", - подумал я с ужасом.

- А что его и папу Колей звали?

- Да, и деда. Николай Николаевич - папа Коли, физик. Мама - инженер.

- И моя мама - инженер. Правда она уволилась, потому что армянка, и вообще они с сестрой уехали...

Разговор извилистыми, но предсказуемыми тропами вышел на события января 90-го года.

- Мы так боялись, ждали, что нас будут убивать как армян. Все об этом только и говорили, что после армян за русских возьмутся... Армия нас спасла, солдаты.

Такие слова кажутся ересью, в Азербайджане день ввода войск, 20 января, отмечается как день всенародной скорби, а убитых в ту ночь чтят как жертв, мучеников и героев. Они захоронены в самом центре города, в Нагорном парке, где раньше был фуникулер и открывается прекрасный вид на море и город. Там устроена мемориальная "Аллея шахидов". Туда водят высоких гостей.

- Но войска очень большую жестокость проявили, давили танками безоружных людей. Армия не применяла дубинки и газ, как раньше, а настоящее оружие, автоматы и крупнокалиберные пулеметы. Я читал, и видел фото со страшными ранами. Погибли мирные люди, и русские тоже, русский врач "Скорой помощи". И случайные люди... Даже по балконам стреляли. Если кто-то стрелял по солдатам с крыши, очередь давали из пулемета по всему дому с первого до последнего этажа. Я читал, что оружия не было у Народного фронта, немного автоматов, охотничьи ружья, бутылки с бензином...

- Знаешь, я допускаю, что могли быть случайные жертвы. Но если человек мирно сидел дома, то ему ничего не грозило. Это же было ночью. Зачем шляться по улицам в те страшные дни, да еще ночами? А потому что они сначала убивали и грабили армян, а потом решили захватить власть. Бездельники, убийцы и воры. И строили баррикады, решили задержать войска старыми грузовиками. Ну танки и прорывали... Я обрадовалась, когда вошли войска, я молилась, чтобы они поскорее пришли. Они нас спасли, русские солдаты.

- Почему они не вошли, когда были погромы, тянули? Они бездействовали, а когда убежал Везиров, и Народный фронт власть захватил, тогда только зашли. Они не людей защищали, армян тогда уже не было, а власть... - я старался сдерживаться и не особо втягиваться в зарождающийся спор. Этого только мне не хватало.

- Армян может и не было, хотя, допускаю, что кого-то все же прятали и в те дни соседи... Но оставались русские! Которых не эвакуировали.

- Но русских тогда не трогали, да и сейчас все нормально...

- Сейчас такие погромы невозможны, потому что Азербайджан все же в нормальных отношениях с Россией заинтересован. И сейчас все направлено на войну с армянами. Сейчас есть хоть какая-то власть, а тогда несколько дней была анархия. Но русские все равно уедут, их потихоньку выгонят, без шума. И кто еще остался, сидят тихо как мыши. Кто-то останется, конечно, ассимилируется. Такой ненависти как к армянам к нам нет, и не будет, может ты тут прав... Но какое-то появилось презрение, как будто мы люди второго сорта...

Мы печально помолчали.

- Сильная стрельба была в центре? - мне все же интересны военные подробности.

- Ты не представляешь, что мы пережили в центре. Тут же оставались армяне. В те дни был хаос, и грабили, грабили армян. Я видала деловито бегающих мужиков с телевизорами в руках. Выносили мебель, да все подряд. Я позвонила своей подруге, армянке, она не брала трубку, надеюсь, ее соседи спасли. У нее хорошие соседи были. Наши мужчины тоже дежурили в подъезде, забаррикадировали у нас тут. Но все равно армянскую квартиру ограбили. У нас армян не было, и эти, даже не знаю, как их назвать, звери, они все равно вскрыли квартиру, которая заперта была, хозяева покинули ее. Там армянин состоятельный жил он такую мощную стальную дверь поставил, такие замки, что ну никак ее было не отпереть, и они с крыши в окно проникли и изнутри открыли.

Я с ребенком, с Лидочкой... Ой что тут говорить. Когда я услышала этот треск, я не поняла, что это выстрелы, а потом, увидела зарево, знаешь как будто салют. Светло как днем.

- Это трассеры... - говорю я завистливо, пропустил такое зрелище. У меня вообще комплекс неполноценности из-за того, что я настоящий бой не видал никогда.

- Я в этом не разбираюсь. Я вначале испугалась, но когда поняла, что армия пришла испытала огромное облегчение. Тяжелое время было, тут еще такое трагическое совпадение случилось... Моего племянника убили, сына старшего брата. Брат уже уехал из Баку... Я за ним сюда приехала в свое время...

- Кто убил?

- Убили Костю в армии, он служил в Прибалтике. Как убили нам не сказали, военные привезли в цинковом гробу. Старший, сопровождающий офицер, запретил вскрывать гроб, но брат вскрыл. У него гематома у виска была... Свои убили, или прибалты за пределами части? Темная история, тогда сказали следствие идет, подробностей нет. Такой кошмар, такой парень был хороший, здоровый, простой, но отзывчивый, десантник, по-моему.

Так вот мы ехали в аэропорт встречать Костю, а потом на кладбище...Заплаканные, в трауре, в платках, и азербайджанцы на нас смотрели с уважением, думали мы тоже кого-то потеряли во время штурма. На антеннах машин были черные ленточки. Нас пропускали на дороге. Они вообще были тогда подавленные, язык прикусили, понятно. Очень много солдат было, техники. Бревна, помню, были железными скобами прикручены на бронетранспортеры или как их бишь там. Мне потом объяснили для того, чтобы баррикады расталкивать.

Они тогда тоже хоронили как раз в Кировском парке... Знаешь, я слышала, что на месте этом было английское кладбище. А потом при советской власти убрали кладбище и на его месте разбили парк. На кладбище не должно было быть парка. А должно быть кладбище. Вот так Бог и распорядился

Все эти могилы устраивались очень помпезно, за счет государства, все были в трауре, по телевизору все это транслировалось, эти похороны, плач, вопли... Тягостно на это было смотреть, и вот мы совпали, получается, с ними в горе...

А вообще азербайджанцы - мирный народ, неагрессивный, им бы торговать, а не воевать. Семейственные... Я хорошо с ними уживалась, хорошо жила в Баку... - неожиданно закончила она.

Мы пошли гулять с изрядно заскучавшей уже Лидой. Когда мы выходили мне, снова повезло - Васифа не было. А проводил я ее предусмотрительно на такси, сел вместе с ней, доехал до ее подъезда, дошел до дверей квартиры, а машина ждала меня.

Кого же взять на роль покупателя Лидиной квартиры? Ни я ни мои сверстники не годятся, мы выглядим слишком молодо для покупателей квартиры, не поверит. Он не дурак, судя по всему.

Эта задачка была посложнее, чем справится с наглым, как его там, Васифом. Напугать то этого не в меру делового типа можно, и хулиганов для этого дела найти тоже можно. Но это не выход. Нужен убедительный такой розыгрыш, который не повредит Ольге, и главное Лиде. Тут нужен серьезный человек, который выглядит угрожающе. На всякий случай. Но при этом сможет и захочет сыграть в этом важном эпизоде. А где его взять такого персонажа? Отца просить я не хотел. Ну на крайний случай, допускал такую возможность, но лучше справиться самому.

14.

Я шел в раздумьях по улице Сергея Лазо, в нашем районе, и меня окликнули. После разговора с Лидиной мамой, раздумья меня не покидали.

- Здорово парень! Как дела?

- О, Тамик, здорово! Спасибо, ничего.

Тамик жевал жвачку и выдувал пузыри. Он небрежно, но крепко пожал мне руку, как человек, который хочет не просто формально поздороваться, а почесать языком. Рост под два метра, жирный, но выглядит не толстяком, а штангистом в тяжелом весе. Внушительно выглядит. Кличка только у него смешная - Худой, зато имя пышное -Тамерлан.

Толстая, смуглая физиономия с щегольскими усиками, итальянского, или даже латиноамериканского мафиози, темные очки, перстень, пестрая под шелк рубашка , расписанная огурчиками, кожанка. Настоящий бандит. На самом деле Худой - плут, незлобивый парень со своеобразным чувством юмора, старше меня года на три-четыре. А выглядит гораздо старше. Учились мы в одной школе. В школе он был двоечником, но по-житейски язык хорошо подвешен на двух языках.

Худой работает у одного влиятельного человека, личным и семейным водителем. Кроме того, делает "базарлыг"[12], выполняет разные поручения, в том числе и такие, где надо уметь базары тереть. Шеф выделил ему новую белую "шестерку" "Жигули". Уж не знаю, сколько ему платит. А вообще Тамик себя не обидит, и не удивлюсь, если хозяина по мелочам "кидает".

- Куришь сигареты? - и Худой протягивает мне пачку "Мальборо" - Ну как пацаны?

- Да, нормально... - на автомате отвечаю я - Мы закуриваем.

- Рафик как там в своем Джугутстане хыхы? Пишет тебе? Их там Саддам еще не разбомбил, хы-хы? Я с его брательником дружил. Хороший парень э... Заурчик говорят туда тоже отчалить хочет, поработать типа. Официантом хы-хы.

- Написал два письма...

- Тамик тебе квартира не нужна?

- Пока нет. Пока 500 рублей нужны. Слушай, подогреешь дядю? - Худой понизил голос и доверительно сказал - Шеф что-то бабки задерживает. В долг дай да...

Я протягиваю ему двухсотрублевую купюру, заныканную во внутренний карман куртки на всякий пожарный. Худой офигевает от моей щедрости. Он вообще-то и не надеялся ничего получить. Так, удочку закинул наудачу.

- Какая хата? Где? - спрашивает он заинтересованно, что объясняю благодарностью за 200 рублей.

- На Завокзальной.

- А кто продает?

- Моя знакомая.

- А за сколько?

- Ну тут поговорить надо - скептически отвечаю я. - Там еще один претендует.

Я ему рассказываю про мужика, вообще про всю ситуацию. Про придуманную мной хитрость. Рассказываю, стараясь говорить пренебрежительно, поплевываю, затягиваюсь сигаретой. Главное тут не выдать своего волнения не потерять иронию и легкость, так ценимые у наших пацанов. Смутишься тут, у нас не принято сентиментальничать. Тамик слушает покровительственно, и снисходительно улыбаясь. Что-то спрашивает, напустив важности и понимающе кивая. Наконец, состроив серьезную и озадаченную физиономию, соглашается помочь. Наверное, он согласен на любую авантюру, лишь бы пахло выгодой и развлечением.

- Я шефа спрошу, может ему нужна квартира, или кому-то из его родственников... В любом случае с этим твоим фраером поговорим так, что он обосрется - и тихо добавляет - У меня, если что есть волына, пистолет.

То что надо, соглашаюсь я.

- А как думаешь, если он серьезный? - спрашиваю.

- Посмотрим да на его видуху. Если он серьезный, культурно поговорим, если фраер залетный, то на понт возьмем. С тебя в любом случае гонаглыг[13]. Посидим, покушаем... - лицо его сделалось мечтательно-умиротворенным - В хорошем месте, я знаю одно... Ты знаешь я почти не бухаю, но хамать очень люблю.

- Без базара, ты что Тамик, обижаешь...- улыбаюсь и хлопаю его по руке.

В назначенный день мы приехали к Лиде. Тамик вырядился внушительно - бордовый двубортный костюм с искрой, черная блестящая рубашка, темные очки, на руке золотой перстень. Он был выбрит, подправил щегольские усики, и пахло от него сладким одеколоном. Он церемонно поздоровался в резко уменьшившейся прихожей. Сняв очки и убрав их в карман, неторопливо разулся, аккуратно оставив у коврика черные лаковые туфли, прошел на кухню в белых носках, любезно отказавшись от тапочек. Худой деловито огляделся, оценивающе скользнул по стенам глазами.

Ольга Васильевна, растерянная, предложила нам чай. Мы сели на кухне, завели непринужденный разговорчик, в который постепенно Худой втянул и хозяйку. Я думал об одном, лишь бы получилось, лишь бы получилось, лишь бы этот деляга все же зашел, все же попался в нашу засаду.

И зашел ведь, как и обещал. Такой себе весь деловитый, небольшое брюшко, дурацкие усики, плешивый, полуседой. Серый турецкий в полоску костюм, мокасины с кисточками, в руках четки-теспе. Все как полагается.

Вид у него был озадаченный, растерянный, когда он вынужденно и недоуменно с нами поздоровался. Какое-то встревоженное лицо, глаза забегали, достал широченный носовой платок, приложил ко лбу. Ясное дело он не думал застать в квартире посторонних, да именно посторонних, думаю, он себя уже тут считал хозяином.

Ольга Васильевна дрожащим голосом пригласила его войти, но он застыл в середине прихожей, видимо продолжая недоумевать. В это время Тамик, после выгодной паузы протянул ему руку, вроде дружелюбно, но бесцеремонно, сильно сжал, и чуть дольше обычного задержал в своей ладони. И так легонько, вроде случайно, толкнул пузом, вроде бы протиснуться хочет, или мало места ему.

- Это вот...

- Да. Все отлично. Мне понравилась квартира, задаток сегодня уже дам. Вам в долларах?

Он не смотрел, на нашего подопечного, вернее смотрел как бы мимо него, не замечая, как делают блатные. И выглядел очень серьезным.

- Э так дело не пойдет, Ольга, мы же договорились, - сказал наш незадачливый делец, и кровь хлынула к его лицу.

Ольга Васильевна выглядела очень растерянной, но взяла себя в руки и довольно внятно произнесла:

- Джалал, мы же ни о чем конкретно не договаривались, ваши условия меня не устраивали, я и задатка не брала... Какие тут могут быть претензии.

- Никаких базаров быть не может, - веско сказал Тамик.

- Тебя это не касается, это наше с ней дело - сказал раздраженно по-азербайджански Джалал Тамику.- и махнул рукой. Так раздраженно махнул, мол, отвали.

- Во первых руками не разговаривай[14], во вторых я клиент, она хозяйка, и мы договорились. Ты не прав. Ты понял? - сказал Худой очень веско и неторопливо по-азербайджански, и снова напер своим брюхом. Он был почти на голову выше этого Джалала, и тому пришлось отступить. Наш подопечный побагровел. Я со своего бока тоже сделал шаг, так что Джалалу осталось только попятиться задом к двери. Не бодаться же сразу с двумя. Тем более он не рассчитывал на такой конфликт. Если только на маленькую разборку с упрямой русской только. Да и вообще производил он впечатление, как говорили в Баку "буквоеда", любителя покачать права, но не драчуна. Ольга Васильевна заметно напряглась.

- Ну что давай, саг ол, до свидания, - Тамерлан бодро и несдержанно хлопнул Джалала по плечу.

- Ольга, саг ол, но мы не прощаемся. Ты еще об этом пожалеешь, - процедил тот.

Думаю, Лидина мама точно испугалась.

Когда мы с Худым выходили из подъезда, этот кадр стоял во дворе с каким-то парнем. Ох ты - да рядом с ним Васиф. Они не курят, просто стоят, разговаривают.

Васиф тычет пальцем в меня, нехорошая задумчивость на лице мужика меняется на удивление, потом истеричный оскал и они подскакивают к нам. Вот как-то так было. Я попятился.

- Ты, ты кто такой?! Ты моего сына ножом ударил!

Ну, вам ясно все? Такое вот случилось совпадение.

Тамик, хоть и не ожидавший второй серии, и вроде бы уже выполнивший обещание, к его чести, встал между нами.

- Ты кто такой? - визжал Джалал, а его сын стоял сзади и молчал как примерный школьник. Я растерялся, но терять мне уже точно было нечего. Я замахал руками и яростно начал оправдываться.

- Он первый начал!

- Руками не разговаривай, я старше тебя, мы заявление напишем, и ты сядешь. Хулиганство, холодное оружие с собой таскаешь, ударил его ножом, телесные повреждения... Я такую справку сделаю, тебя посадят, сукин ты сын - брызгал он слюной. Видно, что бывший мент, разбирается.

- Ваш сын первый начал. Вот и у меня шрам, - я его еще и на "вы" называл, хотя мне хотелось и его пырнуть в брюхо, и свалить побыстрее.

В общем то мужик не лез бить мне морду, и просто брал на понт, видно было, что вообще в драку лезть он не охотник, да и не по возрасту. Но что он хотел тогда от меня?

Тамерлан через некоторое время догнал, и от пассивной обороны перешел в атаку.

- Устыдись, ты взрослый мужчина, - завел он по-азербайджански - Пацаны подрались, всякое бывает. Твой сын тоже хорош, вон его ударил...

- Да, вот шрам, железкой по лбу, вот! - показываю я.

- Он его пырнул! За эту блядешку, дочку эту...

- Эй, бля, папаша ты за базаром следи, - огрызнулся я. Меня, конечно, слегка колотило.

- Все, дело было и прошло, сейчас все нормально с твоим сыном. Дело было и прошло, замяли. Мало ли, что между пацанами бывает? Нехорошо вмешиваться, они должны были сами разобраться и разобрались, - сказал Худой.

Ну тут Джалал заверещал, вспомнил все, и стал Тамику предъявлять нехорошие претензии за то, что мол, он договорился по поводу квартиры, а мы ему дорогу перешли, и мы все в каком-то сговоре (что, кстати, так и было), нешуточно нам грозить своими связями. Все у него смешалось в одну кучу, но давить, видно, на психику он умел. Ментовской опыт, восточное коварство, и южный темперамент. Сын стал поддакивать и борзеть.

Тамик засунул руку в боковой карман пиджака и вынул пистолет. Они застыли и заткнулись. Я тоже застыл.

Подержав пистолет в руке, Худой засунул его за пояс. Вроде просто так переложил.

- Слушай, я сказал замяли! - пальцем ткнул в грудь оппонента. - Все было, и прошло, и все забыли. Понял? Насчет кто кого посадит, у меня тут близкий родственник в Наримановском отделе следователь. И в городской прокуратуре тоже есть. Не зли меня, хорошо? Квартиру я беру, и претензий ни у кого нет. Постыдись, ты взрослый мужик, что люди скажут, орешь тут... Никаких претензий к русской этой тоже у тебя нет. Все, давай.

В силовых структурах трудились родственники хозяина, но Тамик разумно присвоил их себе. Джалал нам полаял в след, однако было ясно, что он впечатлен. Худой умело базарил, я в нем не ошибся. К тому же все же оружие есть оружие. У нас оно было, у него может тоже было, но не при нем, а скорее всего и не было. На открытый произвол по отношению к Ольге он явно был неспособен, да и вообще по большому счету у него кишка была тонка. Ну бизнес небольшой, ну и что. Понты кидать, как выяснилось у Худого получалось убедительнее.

- На закинь в бардачок, - Тамик вытаскивает оружие из-за брюха и достает сигарету.

- Тамик, а ты не боишься, так за пояс пестик засовывать, а вдруг выстрелит и хер вместе с яйцами отстрелит тебе? - спрашиваю я, осторожно любуясь пистолетом, не спешу "закидывать" его в бардачок.

- Ты что больной? Он же не заряжен. Как в кино все крутые пацаны проверяют перед тем как на дело пойти заряжена ли пушка, так я проверяю нет ли там патронов, не дай бог. Я что дурак? Патроны у меня в бардачке, иногда с друзьями по бутылкам стреляем на море или где-то еще в тихом месте, и то по два-три раза. Пули бабки стоят, парень.

- Ха-ха, хитрый ты такой. Спасибо тебе, ты знаешь, ты их офигенно сделал. Просто...

- Спасибом не отделаешься, парень. Кстати, у тебя там в твоей будке продается Мальбра?

- Да продается.

- Подгонишь мне пару блоков?

- Конечно, без базара.

- А в ресторан в пятницу пойдем... С тебя не просто гонаглыг, а бомбовой гонаглыг.

- Да, да я помню - улыбался я.

Настроение было хорошее. Только небольшая тревога, что эти дураки, папа и сынок, все же каким то образом отыграются, отомстят Ольге и Лиде. А что сейчас делать, только надеяться на лучшее, что действительно мы все замяли. Есть основания, все основания полагать, что Джалал притихнет. Но мало ли. Ну тогда еще что-нибудь придумаем, утешаю себя.

- А как ты думаешь, Тамик, этот мужик успокоится? - спросил я осторожно.

- Слушай, не успокоится - успокоим да баклана этого, и сыночка его, фраерка молодого. Что, влюбленный, блин, голубь, из-за бабы пырнул, парня? Не ожидал от тебя, не по понятиям это - с притворной комичной тревожностью покачал головой, и со смехом продолжил - Ух блин, твоему папе э все расскажу. Надо же, хотя так им и надо. Ты правильно сделал, киши кими, как мужчина. Он же на словах не понял?

- Не понял, и сразу первый меня ударил...

- Ну тут такое дело, если полез, надо голову иметь. У того на кого ты полез может и ножик в кармане быть. А что она ему обещала что-то, дразнила пацана?

- Нет, ничего - отвечаю я раздраженно.

- Она хоть красивая? Бомбовая телочка? Секс-бомба? Ладно, ладно, я шучу, а то ты и меня пырнешь, - Худой утробно загоготал.

Меня, честно говоря, его слова не задевали. Он же не со зла. Васиф - злой, папаша его просто и вправду мерзкий баклан, а Тамик - парень неплохой. Лиду он не знает, да и незачем их знакомить.

Он помолчал некоторое время, задумчиво порулил.

- Слушай, я по правде могу купить эту квартиру...

- Это как?

- Ну не сам, а для шефа.

- Ты ему сказал?

- Да все так и сказал как и обещал: знакомая продает русская квартиру на Завокзальной. Он может для себя возьмет, а может кому-то еще скажет. Скорее всего, возьмет сам. Хата так себе, но все же центр, хоть и полно еразов там. Босс сам хочет в центре жить, но это ему, сам понимаешь, не подходит. Зато ему еще двух сестер замуж выдавать, есть родственники "районские", которые хотят в Баку жить, и вообще сейчас такое время... Бабки какие сейчас стали? Вот в советское время бабки были бабки. А сейчас? Лучше, если они есть, тратить, покупать вещи, вкладывать. Хаты там, бриллианты.

- Тамик, спасибо.

- Я не обещаю пока ничего, но бабки у него есть, и он мужик - мелочиться и крысятничать не будет.

Я понял, что Тамик серьезно обдумывал это дельце. Возможно, сам заинтересован, хочет угодить хозяину, прослыть деловым, или вдобавок стать посредником, подзаработать. Что же это неплохо, я ведь хочу помочь Ольге... Помочь - это значит, что Лида уедет. А что тут поделать, мать ее твердо решила уехать, и может она права. Я помнил, как уезжали армяне, все они оказались правы. И кто не тянул с отъездом, оказались правее.

15.

Пытаюсь в щели разглядеть людей. Получается плохо очень, да и быть обнаруженным не хочется. Всего лишь деревянный забор отделяет нас от соседей, как раз за ним я и жег свой костерок. Незнакомцы деловито и решительно протопали по узкой тропинке, которая как раз за забором. И проникли в нагромождение пристроек и навесов коряво разделенного на две семьи тесного дома. В нем жили земляки и дальние родственники Вели и Савет (полагаю нареченный в честь власти Советов), с чадами и домочадцами.

Навстречу незваным гостям вышла жена Савета, грузная Солмаз. Разговор я естественно не разобрал, слышно было неважно. Я все же предпочел отойти от забора. К тому же не так хорошо владел азербайджанским языком, чтобы понимать плохо различимую быструю речь, тем более разные "районские" говорки. Пообщавшись минут 15-20, приехавшие прогрохотали обратно, захлопнули соседскую калитку, и к моему глубокому облегчению нажали на газ и через пару мгновений шум мотора был уже в конце улицы и вскоре совсем затих.

Приехали они потому как знали, что на нашей улице в нашем доме .12 жила армянка, но ошиблись калитками. Это первый вывод, который напрашивается. Солмаз сказала, что армян на улице нет. Да, мол, была армянка, жена лезгина, соседа, но давно уже уехала.

И детей с собой взяла. А муж ее лезгин с русской матерью и двумя сестрами жить остался, и вообще у людей горе, недавно отец умер. Грех их беспокоить. Тем более хозяина дома нет, женщины одни.

На следующий день, Солмаз тревожно спросила мою тетку, а уехали ли жена и теща Расула? Она искренне была рада, что сказала "гостям" почти правду. Мы к тому времени действительно отчалили. Соседка соврала, покрывая армян, боялась, что ее уличат во лжи, и ей не поздоровится. Женщина была взволнована, да и понимали они с тетей друг друга плохо. Солмаз почти не знала русского языка. Так что неизвестно, как все было.

Говорили, что ее сын, восемнадцатилетний Шамистан, имеет отношение к Народному фронту, в митингах участвует. Может они не ошиблись калиткой, а пришли так сказать к своему соратнику, чтобы он помог найти и зачистить армян на своей улице? Узнать точно, где собственно этот лезгин с женой армянкой проживает. И не обнаружив его дома, пообщались с его матерью, которую они знали и поэтому послушались. Вряд ли эти ребята стали бы прислушиваться к незнакомой тетке. А вот к матери своего товарища запросто, родителей друзей уважать надо не меньше своих. Народный фронт это звучит только впечатляюще, а на деле рядовые члены просто хулиганы и непоседы из еразов и "районских".

Савет был постарше моих родителей, Вели помладше. Они были еразами "довоенного" разлива, репатриировавшиеся до событий, за год - за два. Они купили дом у нашего соседа армянина Сурена.

Все же чутье развито у некоторых людей, хотя братья-еразы не прогнозировали никаких потрясений, просто хотели "жить на своей земле". В те годы фразу о том, что надо жить на своей земле я слышал от многих людей, в разных вариантах и на трех языках.

Однако исторической родиной для еразов уже много столетий была территория Армянской ССР. И эту родину азербайджанцы покидали весь советский период. Некоторые еразы говорили, что оттуда азербайджанцев мягко выдавливали волнами, например, после войны волна была, а потом в 60-е, и так далее. И поэтому есть де еразы первого выпуска, еразы второго выпуска и так далее. На самом деле это все субъективно и условно. Еще еразы говорили, что армяне давно готовились к конфликту с азербайджанцами. Воздух в Армении был наэлектризован, слухи, слухи и мрачные предсказания, предзнаменования вились как еле заметный ядовитый дымок. И не каждому дано было его учуять. Такое складывалось впечатление из их слов.

Для Сурена исторической родиной была не Армения, а Нагорный Карабах, входящий Азербайджанскую ССР, но уехал он к сыну, обосновавшемуся в Пятигорске. Есть люди которые чувствую надвигающуюся катастрофу как ощенившаяся сука, почувствовавшая подземный толчки в пансионате для беженцев в Армении, где нашел приют мой дед Гриша.

И справа и слева у нас соседи еразы, но нас они не выдали. Ни в ту ночь, ни до ни после. Хотя по-соседски и повздорить мы могли, по мелочи. Еразов считают наиболее ярыми противниками армян. Мол, пострадали от армянского владычества, стали вынужденными переселенцами, и если сами не беженцы, то точно имеют родственников беженцев. На Кавказе если война, то жертвы среди родни всегда найдутся. Обязательно кому-то не повезет из клана.

Я еще постоял немного, обошел двор. Неизвестно увижу ли я еще свой родной дом. Вскоре услышал уже свой "москвичевский" скрип тормозов и метнулся открывать ворота.

Едва рассвело, как к нам приехал дядя Айдын. Мы собирались. Я совсем ничего не боялся и очень не хотел уезжать, но надо было помочь маме. Ведь бабушка почти не ходила, каждый шаг ей давался с трудом, сестра ее тоже крепким здоровьем не отличалась, а ее дочь с претенциозным именем Офелия, несмотря на свои всего лишь 30 лет была тучной и глупенькой как дите. Все валилось у нее из рук, она слыла растяпой.

Проснулся я в мрачном расположении духа. Я вообще "сова", и не люблю рано вставать, особенно для совершения всяких неприятных, утомительных действий. Вроде, походов по бюрократическим инстанциям и визитов к дантистам. И меня очень раздражает фраза: "надо лечь спать пораньше, завтра у нас трудный день". Тем более, когда день совсем нетрудный, особенно если сравнить с тем нашим днем, 17 января 1990 года. По-моему накануне трудного дня стоит вволю повеселиться, лечь спать попозже, чтобы было о чем вспомнить в трудный день.

Дядя Айдын - невысокий, лысеющий, с усиками, похожий на телеведущего Игоря Выхухолева, был очень остроумным человеком. Однако сейчас он напустил серьезности и деловитости, только глаза оставались смеющимися. В принципе поддерживать серьезный и хмурый вид ему не составляло труда, скорее всего, кроме общей драматичности ситуации сказывался еще и похмельный синдром. Дядя Айдын любил выпить, и особенно удачно сыпал шуточками под градусом. Когда он был трезв, ему удавался только черный юмор. Алкоголь его не брал, я не видал его пьяным. Чтобы быть по-настоящему хмельным, наверняка ему была нужна невероятная доза. Зато алкоголь делал Айдына по-настоящему приятным собеседником и душой компании. Мы с сестрой любили, когда он приходил. Поддатый дядя Айдына привносил в любой скучный вечер ощущение праздника. Он был русскоязычный, "городской", вернее исконно "разинский" мужик.

- Ара, совсем озверели эти туземцы, еразы эти! Кому это все это нужно?! - приговаривал он, приветливо поздоровавшись с мамой и бабушками.

- Айдын, извини мы, наверное, тебя от работы отрываем, - сказала мама.

Айдын работал водителем "РАФика" в каком-то НИИ.

- Ара, какая э сейчас работа? Бардак какой-то творится!

- Дядя Айдын вы так часто "ара" не говорите, за армянина примут вас - шучу я.

- Да, Айдын правильно да он говорит, - улыбаясь, поддерживает меня отец.

Они выходят покурить во двор. Меня пришли провожать две тетки и бабушка Валя. Бабушка Валя ходит лучше бабушки Эми, но тоже тяжело, переваливаясь, страдая одышкой. У нее тоже больной желудок, шалит и печень. Я думаю, сказывается их скудный военный и послевоенный рацион питания: плохой хлеб, а частенько и трава, кора, жмых, всякие суррогаты. Бабушка Валя украдкой крестит меня, подслеповатые глаза ее слезятся, а подбородок чуть-чуть трясется.

Папа выгоняет "Москвич", закрывает ворота. Они у нас отдельно от калитки в другом конце забора. У многих у нас на улице калитка составная часть ворот. Айдын подогнал машину впритык к калитке. Забрасываю туда вещи, женщины рассаживаются.

Расул приказывает матери и сестре закрыть калитку изнутри и запереться на нашей половине дома: у бабушки дверь деревянная, а у нас железная. Никому не открывать, никуда не выходить. Они не владеют азербайджанским, а русская речь уже стала раздражать радикальных азербайджанцев и азербайджанок. Даже не речь, а что уж таить, сами русские.

Мы с папашей садимся в его "Москвич". Трогаемся, Айдын уже поехал, он чуть впереди. Мне, честно говоря, плохо, тоскливо на душе, тревожно. Ветер и пасмурная погода, как не странно, раньше успокаивавшие меня, сейчас лишь нагоняют тоску. Никуда уезжать не хочется и хочется, чтобы мы долго-долго ехали.

Это все равно как в детстве с дедом Гришей к врачу ехать, который у меня в горле ковырялся. Едешь, едешь и не хочешь приехать. Думаешь хорошо бы день не приемный или что-то в этом роде.

В городе тихо, во всяком случае, на улицах, по которым мы проехали, ничего особенного не творится. Народу почти нет. Папа взял все наши сбережения, несколько сот рублей, чтобы в случае чего раздать гаишникам, если они будут чинить препятствия и активистам Народного фронта, если те будут досматривать машины. Гаишников он не боялся, милиция хотя и не помогает армянам, или помогает уж очень вяло, но насилие над ними не чинит. А вот с людьми из Народного фронта общаться будет посложнее. Родители договорились втайне от меня, что если возникнет ЧП в дороге, папа остановится по возможности подальше и в стороне от Айдына, запрет меня в "Москвиче", и уж потом пойдет им на выручку. У Айдына - темные занавески на окнах, издалека заметить, что в "РАФике" пассажиры никак невозможно. Женщины будут обнаружены, только если его остановят и машину досмотрят.

Подъехали к порту, отец останавливается и выходит. Дальше на машине нельзя. У КПП ждет его невероятно тучный русский мужик в фуражке морской и форме, тоже, как и у Толи спрятанной под курткой штатской. Они здороваются за руку. Айдын выходит покурить, но от своего "РАФика" не отходит.

Моряк объясняет Расулу, что можно дальше только пешком к кораблю, и можно только беженцам, его с Айдыном не пустят. Предвосхитив ответ папаши о том, что старухи просто не дойдут до корабля, мужик предложил:

- Давай ключи, я сам сяду за руль твоей машины и довезу их прямо до трапа.

На том и порешили. Вещи загрузил я в багажник. Папа и мама смущенно прощались. Расула обняла и теща Эмилия. До сих не понимаю как мы все поместились в папашин "Москвич". Под тяжестью двух довольно тучных пожилых женщин, моряка-толстяка, не худенькой Офелии, да еще меня и мамы машина заметно просела. Какой же все- таки жирный этот дядька. Такие толстые ляжки, еле помещаются на сиденье, а пузо чуть ли не упирается в руль. Говорит отрывисто, как плюется.

Вот, говорит, и судно. И тыкает пальцем в показавшийся мне смехотворно несолидным на фоне остальных судов маленький, какой-то слегка обшарпанный, а может это мое субъективное впечатление, кораблик. Выглядит, ей Богу, как прогулочный катер. Никакой романтики в виде пушек, пулеметов и ракетных установок. На борту номер и название "Эмба". Возле него небольшая толпа, мрачного, подавленного и совсем не туристического вида. Снуют морячки, пытающиеся организовать что-то вроде очереди.

Судно идет в Махачкалу. Расул уже заранее связался еще с одним другом детства, Вовой Гориновым, который закончил мореходку бакинскую, стал капитаном рыболовецкого судна и живет в Махачкале. Горинов должен был нас встречать в махачкалинском порту. Он туда и отправится на всякий случай в компании вооруженного дагестанского мента. Горинов свой человек на Каспии, он выяснит график захода судна, его пустят в порт.

Как же бабушку, которая еле ходит из-за артрита, каждый неловкий шаг ей отдается болью, как же ее взгромоздить по этому скользкому узенькому трапу? Это не пассажирский трап, а именно походный, боевой. Железка с поперечными перекладинами.

Ловкие матросы взбираются по нему, как обезьяны по лиане. Под трапом вода, страшновато и маме в сапогах на шлильке.

Что же хочешь, как говорится, жить... Никто церемониться не будет, матросики помогают лихо, раз-два и втащили на скользкую палубу. С нами лезут старушки и более ветхие. Не только же мы этим судном собрались в круиз. Бабушка Эмилия когда-то смотрела фильм про войну, показывали бомбежку и разбегающихся от немецких самолетов женщин. О, немцы бы меня сразу убили, я бегать не умею, говорила она улыбаясь. Если бы настоящие немцы бомбили Баку в войну, она бы бежала как раз очень резво, потому что была молода и здорова. А жизнь, когда крутили кино, была такой стабильной, что и представить невозможно, что придется от кого-то драпать.

16.

Наш военрук, капитан азербайджанской армии Дадаш Дадашевич (впрочем, форму он носил еще советскую) наша местная помесь ремарковских Канторека и Химмельштоса отвел пацанов в военкомат. Получать приписное свидетельство. Я не дурак, не пошел, сказался больным.

Военрук нас, потенциальное пушечное мясо, муштрует. Раз, два, раз два. Равняйсь, смирно, кругоом марш! Он бы еще сказал запевай, но его любимая: "Соловей, соловей пташечка" уже не попадает в такт шагу независимой армии.

Черноусый шутник Дадаш, всегда аккуратно обмундированный по уставу, почему-то еще вел пение, и у нас тоже, когда нам оно полагалось, хотя был артиллеристом, судя по советским погонам. Он учил петь, присвистывая и притоптывая. При этом сам петь не умел, жалуясь на прокуренный голос.

Когда он зачем-то рассказывал про композитора Сметану, все смеялись, думая, что это шутка такая новая. Ну как сметана может быть композитором, сами посудите?

Вскоре у Азербайджана появится своя солдатская песня, быстро завоевавшая бешеную популярность.

Даже малыши комично распевали ее и маршировали во дворах...

Привев:

Марш ирели, марш ирели![15]

Азербайджан аскери.

И мы тоже маршировали в школьном дворе.

- Еще говорят Национальная армия, говорят мы армян победим. Это разве будущие солдаты Национальной армии? Это позор какой-то! - говорит Дадаш вроде и сурово, но с усмешкой.

- Ара, Дадаш Дадашевич хватит да уже... Устали э... Перекур давайте.

- Я тебе сейчас как дам по жопе, а не перекур!

- Дадаш Дадашевич, можно выйти?! Эй, алё... Выйти э, в туалет...

- Можно Машку за ляжку, а у нас разррешите! Отставить разговорчики! Фархад, выйти из строя на два шага.

Фархад выползает.

- Для чего нужна в автомате Калашникова газовая трубка со ствольной накладкой?

- А ну это... Как сказать... Газ чыхыр. Газ выходит да... Из него да...

- Гетуден газ чыхыр! Из задницы твоей газ выходит. Стать в строй, идиот, - улыбается Дадаш. Мы ржем.

Меня военрук спрашивать любил. Я ему все это: и "начальную скорость полета" и "скорострельность", "темп стрельбы" и "прицельную дальность" выдавал как автомат скороговоркой, не особо вдумываясь. А солдат и не должен думать. Метры, минуты, секунды, миллиметры - все эти прелести легко запоминал.

Я умею разбирать и собирать автомат Калашникова.

Когда нам еще было рано заниматься начальной военной подготовкой, проходить предмет НВП, я ходил в кружок, организованный Дадашем - "Юный стрелок". Для продвинутых десятиклассников он организовал кружок "Меткий стрелок". Впрочем, стрелки и юные и меткие терлись вместе.

На "Метком стрелке" девушки в тщательно отглаженных платьицах и с длинными ногтями с аккуратным маникюром упражнялись в "неполной разборке и сборке автомата Калашникова". Одной девушке с роскошными светлыми локонами, с которой Дадаш усиленно, но весьма невинно флиртовал, удалось за 28 секунд разобрать и собрать. У меня результат очень скромный - почти минута. Я вообще немного тормоз.

Не люблю экзамены и соревнования.

После сумгаитского погрома к нам в школу пришли из милиции, и лишили ее самого таинственного и волнующего для меня - автоматов. Так нам сказали. Ясное дело, что это были учебные, старые Калашниковы, но власти все равно опасались, что их расхитят "хулиганствующие элементы". Смешными кажутся эти все условности, когда армяне стали официальными врагами. Еще была малокалиберная винтовка, которую тоже изъяли. Оставили только "воздушку".

Оружие всегда было приятно подержать в руках, чувствовать его тяжесть. Пацаны взваливали автоматы на плечо, и красиво становились в разные позы. Дадаш за такое позерство мог и подзатыльник отвесить. Старшеклассники изображали никарагуанских "контрас", похабно развалившись с автоматом и сигаретой в уголке рта, на фоне картонных плакатов с одинаковыми схематичными солдатиками и бодрыми гражданскими в противогазах. Незажженной сигаретой, конечно. Дадаш задницу надерет, если закуришь в классе. Никто тогда и не догадывался, что у нас тоже скоро будут "контрас".

Когда я дорос до НВП, предмет стал называться ДПЮ, допризывная подготовка юношей. Это получалось скучнее и суровее: уроки не для девочек, только для парней, которых ждет скорый призыв.

Весь год валяли дурака, а под конец учебного года Дадаш решил вроде усиленных уроков провести, освободив нас от всех остальных. Наверное, план ему такой прислали в связи с общим обострением ситуации на фронтах.

И вот мы учимся рыть окопы на берегу озера, бросаем муляжи гранат. Скоро на берегу озера появится кладбище. Из Карабаха привозят гробы. Автоматы и "мелкашку", изъятые советской властью, независимая власть школе так и не вернула, арсенал наш скромен: учебные гранаты, мины, магазины, которые надо на скорость снаряжать.

Дадаша хватило на пару занятий на открытом воздухе. Самым продуктивным из всего этого было рытье окопов. Несколько настоящих окопов мы таки вырыли. А вот со стрельбой получилось хуже. На всех была только одна "воздушка". И стрелял из нее в основном сам капитан Дадаш. По нашим провинившимся или наглеющим пацанам.

- Эй, Дадаш Дадашевич вы чего совсем, что ли? Вы меня подстрелите, я жаловаться буду! - вприпрыжку отбегает от военрука Заурчик.

Дадаш не спеша берет на мушку, целя в зад или в ляжку.

- Ааааа!!!

Цель, по-видимому, поражена. Было очень весело.

Однако пацанам на год - на два старше нас уже совсем невесело. Им уже не в привычную советскую, а национальную, маленькую такую армию, которая посылает на маленькую, но настоящую войну. Которую еще к тому же и жестко проигрывает.

На День Победы 9 мая армяне взяли Шушу. Шуша, или по-армянски Шуши - город, населенный азербайджанцами в 11 километрах от Степанакерта, имел для двух народов важное значение. Старая столица Карабахского ханства. Потеря города очень болезненно была воспринята в Баку. Армянские успехи очень сильно раздражали азербайджанцев.

17.

В начале мая Тамик выполнил свое обещание и заявился к Ольге Васильевне с боссом: молодым еще, невысоким, довольно надменным усачом с почетным пузом.

Тот недолго думая отсчитал задаток за квартиру, как в Баку говорят, "бей". По народным обычаям этот задаток остается у хозяина, если покупатель по каким-то причинам откажется от покупки или не внесет полную сумму.

В этом случае задаток был не символическим, как обычно, а весьма жирным. Все оказалось проще и быстрее, чем представляла Ольга Васильевна и я. Правда босс, предложил слегка повременить с завершением и оформлением сделки. Может, он что-то знал о надвигающемся перевороте, и ему надо было выждать, посмотреть, что за типы возьмут власть, и не начнут ли они раскулачивать во благо родины новых азербайджанцев? И сохранят ли его родственники свои посты?

Хозяин Тамика видно ценил свое время, и имел привычку убивать сразу всех зайцев. Он посадил Ольгу в машину, и поехал вместе с ней к Ларисе, ее золовке, Лидиной тете, которая недавно похоронила мать. У Ларисы детей не было, с мужем, между прочим, армянином, она развелась, и тоже страстно мечтала покинуть Баку и переехать в Россию.

Боссу квартира на проспекте Нефтяников, в престижном центре, понравилась гораздо больше Ольгиной. Он стал заметно разговорчивее, даже пару раз выдавил улыбку, сверкнув золотом коронок. Спросил кто живет на лестничной клетке, озадаченно поцокал языком. Наверное, решил скупить этаж. И лично для себя, он давно мечтал жить в центре. Но задаток выдал поскромнее, сказал что о цене надо еще говорить, дело все это большое, непростое. Расплатится за квартиры, мол, в июле, а может и в августе. Но цену даст хорошую и посоветовал ни с кем больше дела не иметь. Лариса быстро и согласно кивала, она была слегка ошарашена, даже немного напугана, может от неожиданности. Но сердце хоть и стучало, душу грел задаток, с деньгами было совсем худо.

И вот Ольга купила билеты на самолет, себе и Ларисе, и дамы отправились в Москву. Оттуда намеревались поехать в Ярославскую область, к Ольгиной родне. Навестить Ольгину мать, которая серьезно заболела, и разведать как там жизнь, и возможно подыскать какие-то варианты по покупке жилья.

Ольга взяла в школе срочный отпуск на свое содержание, а Ларисе и отпуска брать не надо было, ее недавно уволили. Вернее учреждение, где она работала полностью развалилось, и было аннигилировано.

Уехали мама и тетя Лиды 14 мая, а вернуться намеревались 20-го. К моему несказанному счастью ее они с собой не взяли. Скорее всего, из экономии, билет в Москву на самолете был очень чувствительной для них тратой.

Лида с ними ехать не хотела, но явно это и не показывала, опасаясь, что мама заподозрит неладное. Но мне кажется, Ольге было не до подозрений, эта неожиданная близость ее заветной цели сделала ее порывистой, суетливо-энергичной и рассеянной.

Из соображений безопасности Лида все это время должна была пожить в квартире покойной бабушки. Она мне об этом объявила с легким ужасом. Все же центр города, публика приличная, рассуждала Ольга. К тому же она опасалась, что узнав об ее отъезде дочь кто-то обидит, да те же пострадавшие от нашего общего коварства Васиф с папашей. Я бы лично не стал их так демонизировать.

- Мама тебе будет звонить. Я тебе наготовлю, ты главное кушай вовремя... И не скучай.

Лида потерянно и обреченно кивала. В тех же целях безопасности ее освободили от школы на эти дни. Ольга работала в той же школе и договорилась с коллегами. По ее просьбе, девочку отоварили заданиями сразу на неделю.

- Особенно постаралась занудная историчка. Кому эта ее история нужна, блин? Она сказала, что вроде зачета для меня устроит на следующей неделе. И конспекты надо подготовить. Как она всех достала этими конспектами, ужас. Типа надо все писать, расписывать.

- Фигня, история как раз фигня. А писать и я не люблю. Но я тебе помогу.

Лидина мама также заявила, что они с тетей не возражают, если и какая-то подружка поживет с ней это время. Да хоть бы Марина. А еще сказали проверенной соседке, чтобы поглядывала за девочкой.

На эти дни я решил взять отпуск. Такой случай побыть столько дней вместе может уже и не представиться.

- Натик, просьба есть... Мне нужна неделя, вернее шесть дней, вернее пять рабочих, - обратился я к своему начальнику.

- Что? Какая неделя? Зачем неделя?

- С 14 по 20-го.. Ну типа отпуск... Или отгулы...

- Ты и так одну неделю недавно не приходил на работу. Так работать не пойдет!

- Я же не виноват, что тогда так получилось! Я же болел, вернее голову разбил. Это же было по уважительной причине.

- А зачем тебе опять отпуск? Опять бошку разбил?

- Ну что ты издеваешься прямо... Ну надо...

- А кто работать будет? Я больше за тебя сидеть не буду, и никого искать не буду.

- Я все решил, мой друг посидит, одноклассник. Он парень умный, лучше меня в газетах разбирается. А знаешь как считает? Отличник по математике.

- Решил он... Деловой стал, блин.

- И его не кинешь, серьезный парень, не какой-нибудь дурачок. И честный. Он посидит неделю точно как я. Заплатишь столько же, сколько и мне и все нормально будет.

Натик с деланной озабоченностью повертев головой, и сделав суровый взгляд, нехотя согласился.

- Ты его в курс дела введешь?

- Конечно, конечно шеф, не волнуйтесь. Усе будет в лучшем виде.

- Клянусь, в последний раз э тебя так прикрываю!

- Спасибо, дорогой шеф. Я не этого не забуду.

Тельман, он вообще такой принципиальный, что его пришлось поуговаривать, но деньги карманные всем нужны.

После падения Шуши, Муталибов решил вернуться, стать диктатором, и спасти страну от катастрофы. Так он заявил. У здания парламента его сторонники организовали митинг с требованием восстановления его на посту президента.

Утром 14 мая мама и тетя Лиды отправились в аэропорт. В тот же день на сессии парламента за возвращение Муталибова на пост президента проголосовало большинство депутатов. Оппозиция на заседании отсутствовала.

Это был чудесный майский день. В Баку майский день внешне выглядит всегда чудесным, и у человека не отягощенного тяжкими раздумьями, бакинский май - праздник каждый день. А у меня никаких раздумий не было, только скакали радостные, суетливые мысли, я спешил в гости к Лиде. Считал минуты и нервно курил. Сдал после школы свое рабочее место другу, проинструктировал его, захватил в нашей палатке шоколадок и "Фанты", купил в соседнем магазине бутылку "Азербайджан шампаны", затем забежал домой, накормил Рекса, и срезал в нашем садике семь больших роз.

Папа любил разводить розы и маленькие острые перчики-чили. В детстве розы я дарил училкам, так было принято. А вообще у нас было несколько кустов, и маленькие совсем, косо воткнутые в землю черенки, многие из которых быстро погибали, часто виновником их погибели была активность Рекса. Я срезал папиными садовыми ножницами самые красивые, розовые и белые, они, были великолепны на вид и распространяли густой аромат. Честно говоря, после того как их срезал, больше красивых роз в палисаднике и не осталось. Я завернул цветы в газету, уж чего-чего, а газет у меня было полно, и прихватив кассеты, шоколадки, газировку и шампанское отправился к Лиде.

Мне было немного неловко идти с цветами, казалось, что все догадываются, куда я бегу и еще дурацкая песенка звучала в голове: "розовые розы, Светке Соколовой"...

В общем, лезла всякая фигня в голову, самыми ужасными из всего этого были мысли, что розы помнут грубые и суетливые пассажиры в транспорте, Лиды по каким-то причинам не окажется дома, или она вдруг передумает и не откроет мне, и вообще я забуду адрес ее покойной бабушки.

- Это мне? - она явно смутилась, но впрочем, слегка - Спасибо... Приятно пахнут...

Первым указом в тот же день Муталибов ввел в Баку чрезвычайное положение и комендантский час с 15 мая. Оппозиция начала митинг у штаба Народного фронта.

Мы сделали по паре глотков, еще по паре. Закусили конфетками.

- А где твоя комната? - спросил я сглотнув. Сердце мое забилось, но я старался казаться непринужденным.

- Какая моя? Я вообще-то здесь не живу.

- Ну где ты спишь... Покажешь мне свою комнату? - лицемерно попросил я фразой из кино.

В квартире, собственно, было две комнаты, одна очень большая - настоящий зал, она же гостиная, там жила и умерла бабушка, а вторая - довольно маленькая комната, спальня тети, где должна была спать Лида.

Там на разложенном диванчике все это и произошло. Я не разрывал ее одежд в порывах страсти, я ее аккуратно раздел. Снял все, включая белые носочки. Их в последнюю очередь. Лида проявила опасливую, но заинтересованную отстраненность. Была томна, доверчива и молчалива. Тело ее было очень красиво в насыщенном свете южного майского дня, когда он уже расцвел, и тихо созревает до вечера, и преломляются в окошке лучи, золотые и оранжевые, и появляются причудливые тени. Есть все-таки тут момент насилия, даже если девушка совсем не против, она вскрикнет и попытается вырваться, и как никогда уместен глагол овладеть. Получилось все быстро и скомкано. А как тут могло быть по-другому? Хорошо еще, что получилось.

В сумерках мы полностью одетые чинно ужинали, допили шампанское, ели какие-то котлетки, которые оставила мама Лиды. Моя любовь утомленно и смущенно улыбалась, потом сказала, что верно заболела, устала, ощущает полный упадок сил.

Легла и заснула, оставив меня одного со всем моим счастьем, от переизбытка которого у меня развилась жуткая тревожность. Отчего это она плохо себя чувствует? Может я виноват в этом? И вообще так хорошо все хорошо, что просто так не может продолжаться. А что будет когда вернется Ольга?

А Лида легла спать. Вот так часто бывает с девушками, тогда то я не знал, а потом понял, что так часто бывает. Возьмут и лягут спать, а, как известно, ложиться спать в сумерки - дело тоскливейшее.

Я допил остатки шампанского, покурил в форточку на кухне, и пошел в гостиную смотреть телевизор. Сел поближе к нему, чтобы переключать каналы кнопками, и вообще не хотелось сидеть на диване, на котором, как подозревал, бабушка умерла, во всяком случае, она жила в этой гостиной. Да и Лида спала.

Наше азербайджанское телевидение бурлило. Муталибов оказался никудышным диктатором.

В полночь так красиво и торжественно забили часы, что я офигел. Старинные часы с боем в гостиной. Там же и старое пианино, и массивный черный обеденный стол.

Утром мы пили чай за этим огромным столом, а потом я попросил ее поиграть что-нибудь. Она говорила, что закончила семь классов музыкальной школы.

Я выбрал "Лунную сонату" из нот, которые были на пианино. Я хотел послушать действительно стоящее, клевое, а знал мало чего. Она согласилась, сказала, как раз первую часть "Лунной сонаты" и "К Элизе" она умеет играть лучше всего. Тогда я еще не знал, что у "Лунной сонаты" есть три части.

Я сел на пол позади нее, чтобы не отвлекать. Она заиграла, неуверенно, потом прервалась, начала снова. Мне казалось она играет очень хорошо. Хотя я совсем в этом не разбирался. Ее ноги в шерстяных носках, икры, были очень красивы и очень трогательны, если так можно сказать о ногах. Пару раз она давила на педальку.

Я откинулся и лег навзничь прямо на пол. Смотрел в старинный потолок, с лепниной вокруг люстры. Мне казалось, я легко могу умереть за нее. Зачем умирать? Но даже обидно, что не нужно отдать за нее свою жизнь. Я этот момент много раз проигрывал в своем воображении. Как я погибну за нее. Такая вот юношеская глупость.

На старом столе в хрустальной вазе стояли розы.

18.

Утром 15 мая руководство Народного фронта предъявило Муталибову ультиматум с требованием добровольно уйти до 15.00 с поста президента. На улицах появились солдаты, вооруженные люди, и танки. Танки бывшей советской 4-ой армии вроде бы окружили резиденцию президента. Но они не вмешивались в происходящее, за кого азербайджанские солдаты и полиция тоже было непонятно. Митинговали десятки тысяч людей, несмотря на то, что "диктатор" запретил митинги еще вчера.

Когда мы днем вышли пройтись по Бульвару, в разные стороны сновали толпы возбужденных парней, послышались щелчки и хлопки. Возможно, где-то недалеко стреляли, там все рядом, и Дом правительства, и президентский дворец.

В общем, не самое лучшее время для романтических прогулок. Мы вернулись домой.

Как это описать? Когда в 17 лет в пустой квартире с девушкой, которую ты вчера лишил невинности. Что мы делали? Я мгновенно к ней "пристал", я так долго сдерживался, все утро. Боялся, что ей будет больно. Лида вела себя все так же отстраненно, но все с большим интересом. Я больше не нервничал, но старательно показывал какой я мастер в любовных утехах. Мое наслаждение проистекало из этого самого факта, что у нас такое случилось, из прикосновений и разглядывания, а не из своих ощущений. Они были чуть ярче, уже не скомканы, но только зрелый мужчина может по-настоящему наслаждаться процессом.

Судя по тому, что случилось дальше, Муталибова защищать явно никто не собирался. Ну может только его личная охрана, и то вряд ли. С истечением срока ультиматума оппозиция двинулась к президентскому дворцу, и вскоре захватила власть в городе.

Президентский дворец осадили орущие тетки в годах. Они истошно требовали отставки Муталибова и пытались ворваться в стеклянные двери. Охрана деликатно препятствовала, теток бить азербайджанские солдаты и полицейские не будут.

Это все показывали по телевизору. Одну из теток Расул узнал, эта крикунья и склочница работала на мебельной фабрике. Тетки собрались то ли за деньги, или просто из склонности поскандалить. Оппозиция направляла их гнев в правильное русло. Все подробности большой политики Расул оперативно узнавал от шофера Муталибова, он был знакомым его знакомого. Правда, не тот шофер, который возил самого президента, а тот который обслуживал семью главы государства.

Расул искренне болел за Муталибова, городского, русскоязычного человека с привычным, солидным и симпатичным лицом начальника.

В шесть вечера Народный фронт по телевидению объявил, что столица контролируется силами оппозиции. При этом оппозиционеры признали, что президентский дворец пока не занят. Срок ультиматума Муталибову был продлен до 8 часов вечера. В девять оппозиция после небольшой перестрелки захватила президентский дворец. Муталибов успел бежать. С военного аэродрома он вылетел в Россию.

В июне президентом Азербайджана стал бородатый Абульфаз Эльчибей, сразу бакинскими острословами прозванный львом Бонифацием за внешнее сходство.

Русские в Азербайджане новый режим встретили с резонным опасением. К власти пришли националисты, и это производило на всех русскоязычных удручающее впечатление. Даже упрямые молокане, которые были известны преданностью своим селам, начали подумывать об отъезде в немилую им Россию, откуда ушли или были высланы их предки.

В глазах бакинцев высокий, худой, совершенно не ассоциирующийся с образом азербайджанского начальника, президент выглядел слегка юродивым. Многие ему сочувствовали и жалели его, считали, что он безобидный и честный человек, не стяжатель. До инаугурации он жил в бакинской "хрущевке" брата. Говорят, Эльчибей, на людях аскет и демагог, любил выпить водочки и вдоволь поесть шашлыков. Мол, на его даче каждый день барана резали, и президент был постоянно бухой. Я думаю, что и это народная фантазия.

Реальную власть, реальную вооруженную силу в своих руках сосредоточили два человека - наш старый знакомый математик Рагим Газиев, которого еще в марте назначили министром обороны, и Искандер Гамидов с мая министр внутренних дел, тоже член Народного фронта. Этот худощавый, небольшого роста бывший офицер милиции, ставший генерал-лейтенантом полиции, сразу прослыл человеком взрывным и одиозным.

С претензией на элегантность, в костюмчике-галстуке, в темных очках на пол-лица, он имел привычку врываться в офисы политиков и журналистов, и лично давать им, так сказать, в лицо. В народе говорят, он навалял самому президенту, когда обнаружил его сильно пьяным на даче перед важной встречей с иностранной делегацией.

Гамидов стал лидером азербайджанского отделения турецкой организации "Боз гурд"[16]. Плакаты с серым волком на фоне полумесяца в Баку стали встречаться на каждом шагу, в том числе и на задних стеклах полицейских авто.

Через десять дней после взятия Шуши, армяне взяли стратегический важный азербайджанский городок Лачин, и соответственно был открыт так называемый Лачинский коридор. Нагорный Карабах, окруженный азербайджанскими районами, получил общую границу с Арменией и соответственно дорогу на Большую землю.

Народный фронт обещал победить армян и получил поддержку народа. Победа над армянами - самый важный вопрос. С остальными проблемами можно и подождать. Жить становится все хуже, хотя Народный фронт всегда трубил, о том, что если Москва будет не забирать нашу нефть, "мы будем жить как Кувейт".

И новое правительство пытается выполнить свое главное обещание, раз уж неспособно построить Кувейт.

Арсеналы пополняются, как открыто, путем дележа с Россией советского оружия, так и по разным другим каналам. Например, можно что-то купить у командиров, покидающей страну российской армии, что-то просто отнять, блокируя проходные частей активистами и орущими женщинами. Можно договориться с поставщиками из Украины в обмен на нефтепродукты.

Если есть оружие, то надо набирать людей. Все, казалось бы, очень просто, надо призывать людей, как и в советское время. Ввести всеобщий призыв, отменить советские отсрочки, официально новые власти не решаются, но за военкомов взялись основательно. Откосить теперь очень сложно, почти невозможно. Наша соседка, женщина в советское время состоятельная, "со связями" отмазала от советской армии двух старших двухметровых сыновей, а младший тоже рослый - пошел служить в азербайджанские войска. Он на два года старше меня, мы с ним в детстве дружили. Кое-как парня отмазали от боевых действий. Но в частях МВД ему тоже досталась служба нелегкая - в похоронной команде. По полю боя трупы собирать и в грузовик грузить это нервишки расшатывает, по правде говоря.

Лида в футболочке и трусиках сидит поджав ногу в белом носке, а второй недовольно болтает, погрызывая ручку. Взгляд у нее томно-задумчивый. Я копаюсь в учебнике истории.

- Нет, точно, ты и вправду меня сильно любишь, - говорит она.

- Это почему? - отвечаю, не отрываясь от книжки.

- Что почему, что не любишь?!

- Нет, люблю конечно, но зачем ты это сейчас сказала?

- Потому что делать уроки это такая тоска. А ты мне помогаешь... Одно дело подраться за девочку, а другое помогать делать уроки. Ты вообще умный.

- Ну твоя мамаша так не считает. И вообще, чувствую, скоро твой Коля будет делать тебе уроки. Он же вундеркинд.

- Что это он мой? Вот и не будет.

- Почему ты так уверена?

- Потому что я не захочу. Он мне не нравится. Он скучный и слишком правильный.

19.

Последнего звонка и выпускного у нас не было. Администрация школы нам сказала: когда победим армян, тогда и будет вам выпускной. Армян так и не победили.

Сами же учителя не хотели лишать себя праздника. Малахат обычно показно строгая, подозвав меня в школьном дворе доверительно понижает голос и заходит издалека:

- Ты же серьезный парень, не как эти твои одноклассники. Ты поступать будешь, аттестат тебе хороший нужен, - она по-свойски улыбается, и даже подмигивает... - Учителя посидеть хотят немного. Скажи маме, пусть приготовит, ну долмаддан-заттан[17]...

Мы все же по традиции прикупили костюмы, а девочки явились в школьной форме, которую давно уже не носили и белых фартуках.

Все мы прикололи к груди заранее купленные желтые, пластмассовые колокольчики. На белых рубашках и белых фартуках, согласно бакинской традиции следовало писать друг другу пожелания и ставить автографы. Какое-то время мы этим занимались, болтали, шутили, смеялись, потом попили "шампанского", и разошлись кто куда.

Мы с Тельманом пошли в центр, на Бульвар, на набережную. "Центровые" мальчики и девочки гуляли веселыми стайками. Может им разрешили все же выпускной? Может у нас бегут впереди паровоза? Раньше выпускники на Бульваре встречали рассвет.

- Мы чужие на этом празднике жизни, - сказал с улыбкой Тельман и куда-то свалил.

Я сидел и смотрел на яркое море. Было накалено и лучисто, чайки скользили в потоках вялого ветерка, лениво покрикивая. Пахло морем, остро пахло солью, соленой водой и чуть тиной. Поднявшаяся вода подбиралось к асфальту, вымачивая его, подтачивая и просачиваясь, пытаясь угнездиться плацдармами луж. Но солнышко приходило на помощь суше.

Сидел один на скамеечке, пальцы были слегка липкими от мороженого. Хотел было закурить свои Magna, непонятные сигареты, да не было спичек. Я был похож в своем сером, двубортном, полосатом чехословацком костюме и белой рубашке, (не дал ее портить все же чернилами, неаккуратно выглядит) как принарядившийся юноша-выпускник из 41 года, которому завтра на войну, но он еще об этом не знает. Ну у нас война и идет. Встал, нашел автомат, и с замирающим, прыгающим сердцем стал ждать, когда прервутся гудки и возьмут трубку. Трубку не брали.

Через несколько дней я получил аттестат с гербом Азербайджанской ССР, и медленно побрел из школы домой. Стоял полуденный зной. Было слегка грустно. Вроде и школа надоела, но оттого, что так все резко обрубилось сделалось скверно на душе. Не было выпускного из-за какой-то там дурацкой войны, ну и фиг с ним, думал я. Особо теплых чувств к одноклассникам не испытывал. Что касается учителей, то в отсутствие мамы, которую вообще не стоило афишировать, банкет для них устроил Расул. Он купил им в изобилии разных шашлыков на вынос и несколько бутылок вина. Педагоги были в восторге, и на славу погудели в учительской.

Надо отметить это дело, обмыть аттестат, подумалось мне, когда я пришел домой. Как назло, никакой выпивки дома нет. В шкафу на кухне нахожу медицинский спирт, который папе по какой-то надобности презентовала одноклассница, медик. Маленькая бутылочка. Мы этот спирт использовали в медицинских и технических целях, я, к примеру, им "головки" магнитофона чистил. Налил меньше половины граненого стакана спирта, добавил кипяченой воды из чайника, размешал. Держа в левой руке аттестат, произнес краткий тост. Осторожно выпил до дна. Бррр... Теплая и противная огненная вода. Не было холодной кипяченой воды, охлаждать было лень, а из под крана у нас пить сейчас опасно. Тем более спирт, говорят, надо очищенной водой разводить. Закурил на лестнице. А потом лег на диван и мгновенно отрубился.

В вузах была введена тестовая система вступительных экзаменов. Результаты тестов обрабатывались на компьютере по турецкой системе. Говорят, в самой Турции. Это почти полностью искореняет возможность "поступить за бабки" и соответственно получить отсрочку.

Тельман, вопреки пожеланиям родителей, все же поступил в военное училище, на турецкую военную академию не хватило баллов. Училище переживало какие-то непонятные, переходные времена. Эльза поступила на юрфак Бакинского университета, а я тоже попытался и не поступил. А больше из нашего класса никто и не пытался поступать. Времена какие-то не такие.

Я поступал не в Баку, но в Пятигорске. В Пятигорский институт иностранных языков, на англо-немецкий факультет. Вуз довольно престижный, и факультет в этом заведении самый престижный. Конкурс бешеный, иностранные языки пользуются небывалым спросом. Все хотят "знать язык" и работать в красивом офисе "западной компании", а еще лучше свалить на этот самый Запад.

Английский я сдал на "хорошо", я занимался с армянкой, которая жила подпольно в Баку с мужем-азербайджанцем, и мечтала уехать в Штаты. Муж был инженер-нефтяник, а она учительницей английского. Они какое-то время жили и работали в Финляндии, поэтому она там отшлифовала язык со знакомыми британцами. И вывезла шикарные пособия и TOEFL. Со временем ее мечта осуществится, и они с мужем выиграют грин-карты. Уедут, а двое взрослых детей, парень и девушка, предпочтут остаться в Баку. Учительница будет работать продавщицей, а инженер сторожем.

А вот русский я завалил и по конкурсу не прошел. Я эти все правила и разборы не запоминал, и толком выучить не мог. Ну и ладно, никто особо и не переживал. Мама вот переживала, это да. Звонила, укоряла. Наверное, это просто не мое, я подался под всеобщим влиянием не на свою стезю, успокаивал себя. Надо делать то, что нравится, и значит не судьба. На следующий год попробую в Москве. Надо получше подготовиться, рассуждал я. В Баку я оставаться не собирался. Потому что Лида все равно уедет.

20.

В то лето я был абсолютно счастлив, как никогда не был счастлив, но вспоминая, его до сих пор ощущаю тревогу и чувство неопределенности, неуверенности в завтрашнем дне в прямом смысле этого слова, зыбкости происходящего.

Мы с Лидой сидели на пляже, как взрослые. Лежать и загорать я не любил, Лида полежала и тоже села. Мы молчали и смотрели на жаркое море, это наше гигантское озеро. Я думал, что где-то далеко очень таинственный Иран, тогда он еще мне казался таинственным, однако все же не таким таинственным как в детстве.

- Лида, ты обгоришь - сказал я и накинул свою футболку ей на плечи. Я не удержался и лизнул ее соленое плечо. Она посмотрела на меня снисходительно.

- Голову не припекает?

- Отстань... Ты прям как мама - сказала моя любовь.

Посидели еще, хорошо, что будний день и народу было немного.

- В детстве поехать на пляж - был самый мой большой в жизни кайф. Обычно меня дед Гриша возил...

- А сейчас какой?

- Не скажу.

- Дурак... А мы с папой ездили. Еще и рыбу ловили, на скалах...

- Бычков?

- Почему бычков, не только бычков... Еще каких-то других рыб, я не знаю названий.

- А потом жарили?

- Тебе бы все о еде. Кошечек и котиков кормили...Еще мы с папой рыбок разводили, между прочим. Он меня учил аквариумы украшать...

- Кто бычков держит в аквариуме? У меня товарищ сазанов держал, но в бассейне... Во дворе.

- Ну мы для аквариума ловили дафний, для рыбок. Водоросли искали... Рачков, медуз... И вообще, что ты пристал, а?

- А в ванну рыб вы не запускали? Вот у меня дед как то купил сазанов живых, но было не лето. Осень или весна, а может и зима... Они плавали в ванной у бабушки на Завокзальной, пока их не съели, не сварили уху и не зажарили. Я был совсем маленький, и я был в восторге. Здоровые такие. Жили они совсем недолго, ведь надо людям купаться, но мне казалось, что долго, и это вроде такого праздника длинного... И правда жрать захотелось, пойдем покушаем может...

Бывало деда еще надо было и уговорить поехать. Путь все же не близкий, километров тридцать-сорок, а дела всегда найдутся. Дед, хитро улыбаясь, выдвигал условие:

- Если хоть веточка пошевелится, не поедем. Значит если здесь небольшой ветерок, на море будет сильный ветер.

Еще он говорил например: "Солнце красное к утру моряку не по нутру"! Мол, ветра надо ждать. Он же моряком был в молодости, вот и нахватался поговорок. Дед был рулевым и комсоргом на судне "Кремль". Ходил в Махачкалу, Астрахань, даже Иран. Есть у меня даже вырезка из газеты, на фотографии дед в юном возрасте, до войны еще, красит какую-то трубу. И надпись пояснительная: "Матрос-стахановец танкера "Кремль" секретарь первичной комсомольской организации Григорий Вардересов за окраской ветренника". Потом дед сменил окончание на правильное, армянское и стал Вардересяном.

В детстве я с нетерпением, диким нетерпением и предвкушением счастья ждал, когда вдруг между ослепительно солнечным безоблачным небом и желтой выжженной степной полосой покажется лазоревая линия на горизонте. Линия ширится, плотнеет, наливается синью.

Я кричал "Ура!!! Море!" Но до пляжа было еще ехать и ехать. Мы приближались, а заветная линия к моему кратковременному огорчению пропадала, и показывался поселок. Дома, заборы, сложенные из камней, голышей без всякого раствора, по старинке, а вот пионерлагерь, а это морская часть с якорями и звездами на железных воротах, узкие улочки, пыль. А вот потом снова показывалось море уже во всей красе, самодовольное, невозмутимое, как здоровая, красивая, загорелая крестьянка. Как же спешишь раздеться и залезть в эту холодную воду. Каспий прохладен в любую жару. Не было в детстве для меня большего счастья, чем окунуться в него.

Иногда шел купаться и дед. Такое бывало редко, но бывало. Старался как можно ближе подъехать к воде, это легче в будние дни, когда народу поменьше. В выходные все лежали плотно, загорали.

Раздевался не спеша в "Запорожце", отстегивал протезы. Левая нога отрезана ниже колена у икры, на правой нет пальцев. Это, товарищи, последствия боев с немцами осенью 1942 года в Абхазии у озера Рица, такого красивого, что дача Сталина даже там была. Ранение, осколки, три дня ползком по снегу, гангрена, госпиталь в Тбилиси, потом в Баку, потом все же ампутация и инвалидность в 19 лет. Орден Красной Звезды, и никаких тебе больше кораблей.

Григорий, сидя, боком, ползком добирался до моря, руками отталкиваясь от горячего песка. Вот уже вода, слишком мелко, еще усилие и все, поплыл. Красиво, умело, кролем и брасом, и на спине, отдыхая, плескаясь, потом снова вперед и уже его почти не видно.

В море ноги нужны, но не как на земле, рук опытному пловцу вполне хватает.

Он просился в военно-морской флот, но попал Тбилисское пехотное училище. Вообще у него была бронь, он не подлежал мобилизации. Мне в детстве говорили, что дедушка добровольцем ушел на фронт. Потом я узнал, что формально да, добровольцем, но фактически он вынужден был поступить так поскольку "прозевал" по каким-то причинам отход своего судна. Опоздал, получается не явился на борт, не вернулся из увольнения. О, и даже представить себе было страшно, что за это могло быть тогда, в 1941 году.

Совершив проступок, дедушка, недолго думая пришел в военкомат и попросился на фронт добровольцем. Сказал, что именно поэтому и не явился на судно. Так и стал он комсомольцем-добровольцем. Проигнорировав желание отправиться в военный флот, военкоматские чины, все же оценили то, что дед был комсоргом и стахановцем, и отправили его в Тбилисское пехотное училище.

В память о флоте Григорий заказал татуировку большого на всю грудь матроса в бескозырке с гранатой в поднятой руке и автоматом - в другой. Очень внушительно и реалистично выглядел синий героический матрос даже по прошествии многих лет, хотя и порядком скукожился. Набросок сам дед делал, он же с детства неплохо рисовал, а после войны по вечерам живописью занимался.

Орден Красной Звезды - красивый, строгий, простой, но элегантный, ради которого я в детстве продырявил дорогой дефицитный "импортный костюмчик" из футболочки и шортиков, за что мне досталось, так вот этот орден тоже украли среди прочего. Пластмассовая шкатулочка с наградами и значками была среди вещей, которые бабушка упаковала в большие одинаковые картонные коробки. Очень удобно, ворвался и взял коробку. Правда, вот не знаешь, что внутри, сюрприз. Но можно вскрыть, всласть пошарить, пошакалить. Нашли орден? Дали как игрушку детям, догадались ли продать, или просто выбросили на помойку? Были и другие награды: медали, и Орден Отечественной Войны, который вручали на 40-летие Победы, но их не так жалко.

Мы пошли в пляжную харчевню. Какая-то грубо сколоченная будочка, пара столиков под навесом и зонтами, мангал. К нам подошел парень в шортах, я заказал минеральную воду, лимонад, и шашлык, а что еще тут заказывать? Зато шашлык именно в этом месте был очень хорош, мы тут уже ели. Никого не было вокруг, понедельник, и нам явно были очень рады.

- Хотите рыбу? - спросил парень

- Какую рыбу?

- Вон висит, только этой ночью выловили. Совсем свежая. Тебе понравится, - показал рукой и подмигнул он мне.

На крюке была подвешена огромная рыбина, я думаю, белуга. Может бывают и побольше, но я не видал. Ветерок усилился, чуть запахло йодом, море в двух шагах. Большая рыба мне напомнила Хемингуэя. Мы хотели рыбу. Я заказал белое вино "Аг-Суфре", чувак обещал послать за ним в магазинчик. Они сделали шашлык из крупных кусков рыбы, и это и правда, было очень вкусно.

А потом она мне сказала, что уезжает в субботу. Вот так.

21.

Море, конечно же, свинцовое. Дует ветер, чайки. Тучи, через которые раз и пробьется лучик солнца. В общем, все как полагается. Однако нас сюда грузят не видами любоваться, поэтому просим пожаловать в трюм. А что вы думали, в каютах нас собирались эвакуировать? Нет уж, и приходится влезать в тесный люк и спускаться по трапу, который уже все же похож на нормальную лестницу. На самом деле это не трюм, а трансформаторный отсек, как мне позже объяснил усатый мужик лет за 40 в сером пальто и ушанке. В отсеке очень много железных штучек, какие-то машины-приборы и много циферблатов, похожих на манометры. Другие "пассажиры" называли наш трюм машинным отделением.

Преобладает казенный темно-зеленый цвет, остальные - обычные неброские цвета, желтый свет. Рыжая "скамейка" - вроде спинка дивана, положенная на брусья. На нее усаживаем бабушек, сидячие места - дефицит, там сидят по очереди старухи. Многие пассажиры пришли раньше нас, им выдали стандартные армейские ватные матрасы естественно без простыней. На хаотично разбросанных матрасах люди и валяются. Но у многих матрасов никаких нет. Не выдали и нам. Бабушка Эмилия не смогла бы сидеть на матрасе, слишком низко. Большая удача усадить наших бабушек на "скамеечку". Хоть по очереди, но будут сидеть. В "трюме" не холодно, я расстегиваю куртку, но полностью снимать верхнюю одежду незачем, все же температура гораздо ниже обычной комнатной.

Матросы раздают еду - в железных мисках очень жирные свиные котлеты. Из-за большого количества сала в фарше котлеты совсем рыхлые. На человека по две котлеты, пару кусков серого хлеба. Мы с Офелией съедаем весь паек, выданный на нашу семью. У мамы и бабушек совершенно нет аппетита - нервное. К тому же бабушка Эмилия терпеть не может казенной пищи, а Парандзем не любит свинину, особенно такую жирную.

Усатый в пальто и ушанке ест с аппетитом, он внешне чем-то напоминает Эдуарда Сагалаева. Он оказался нашим соседом, его матрас - напротив "скамейки". "Сагалаев" удовлетворяет мое любопытство, чувствуется, что он умеет добывать информацию и наблюдателен. К тому же он уже успел пообтереться на корабле. Он говорит, что "Эмба" не совсем военный корабль, задачи у него вполне мирные - прокладывать кабели по дну моря. А Эмба, это река в Казахстане. Надо же в честь какой-то незначительной реки называть судно, думал я. Если бы река была значительной, я бы о ней слышал, а раз я не знаю, то речушка видно так себе. Я не знал тогда, что Эмба река солидная, потом я ее на карте нашел. Есть даже город Эмба и ракетный полигон Эмба у берегов этой реки. Эмба впадает в Каспийское море. Правда, только в половодье.

Сейчас я знаю, что "Эмба", которая увезла бабушку, ее сестру и племянницу прочь от родного города навсегда, а меня эвакуировала берега моего детства - малое кабельное судно, построенное аж в Финляндии. Входило в состав Вооруженных сил СССР, числилось в Краснознаменной Каспийской флотилии. После распада Союза "Эмба" стала вспомогательным судном ВМФ Азербайджана.

Когда "Эмба" суетливо, легко и споро тронулась, всем стало веселее. Однако люди говорят, что возможно пойдем не в Махачкалу, а Красноводск[18]. Слухи такие. Мама их опровергает, говорит, точно уверена, что "едем" в Махачкалу. Нас Красноводск совсем не устраивает, совершенно. Мы выглядим слишком лощеными среди этих несчастных, которым совершенно все равно, куда их вывезут лишь бы вывезли. И мы в отличие от них путешествуем совсем не бесплатно. Папа дал жирному морячку, когда тот вернулся на его "Москвиче" к КПП, 200 рублей. Этих денег хватило бы, чтобы в "застойное", "мирное" время купить нам пятерым билеты на самолет Баку-Москва. Нас ждет в Махачкале Горинов. Какой Красноводск?

Судно примерно через полчаса встало. Стоп машина, блин. В чем причина остановки? Стоим, покачиваемся на волнах. Нам ничего не говорят. Флегматичный усач в пальто начинает заметно нервничать. Он вполголоса рассказывает о том, что паром с беженцами недавно потопили. Погромшики, еразы, Народный фронт, в общем. В это не особо верится, слух видно. Мы стоим. "Сагалаев" пошел на разведку. Другие пассажиры надо сказать тоже нервничают. Они боятся, что мы разделим судьбу пассажиров затопленного парома, скорее всего мифического как "Летучий голландец". Но как им удастся нас потопить? У Народного фронта нет артиллерии, мин, ракет, самолетов и эсминцев с торпедами подавно. Если только они каким-то образом, умудрились заложить на борт хитрую взрывчатку, или сейчас подплывут и возьмут нас на абордаж как пираты, или протаранят кораблем, груженым мазутом и порохом. Или нас бросит подкупленная команда, погрузится в шлюпки, предусмотрительно продырявив дно. Все эти потенциальные ужасы, нарисованные услужливым воображением, я сразу отбросил.

Вскоре нам уже и без усатого известно, что пойдем мы в Красноводск. Все так говорят, хотя официального объявления нет. Капитану совершенно неохота вступать в диалоги с людьми, тем более всем кроме нас по-видимому все равно. Красноводск так Красноводск. Нам не все равно, нас там никто не встречает, а Горинов придет за нами в порт зря. Это другой "конец", другой берег, Азия, и оттого мама немного растеряна и растроена.

Вспомнилось, что в Красноводск отправили 26 бакинских комиссаров, там же их расстреляли в пустыне. Больше вспомнить об этом городе нечего. "Сагалаев" поясняет нам причины, по которым мы идем не в Махачкалу, а в Красноводск. Махачкала - центр мусульманской автономной республики, и власти не смогли бы гарантировать нашу безопасность, узнал он. А что Туркмения не мусульманская республика? Все вспоминают, что Красноводск именно в Туркмении, те кто считают что в Казахстане - в абсолютном меньшинстве.

Причем тут религия? Зеленые флаги мелькали на митингах, и зеленые повязки были повязаны на головах юношей и девушек, но ислам был тут не причем. А если опасаться живущих в Дагестане азербайджанцев, то почему бы не опасаться азербайджанской общины в Туркмении? Возможно, были какие-то военно-стратегические, хозяйственные, бюрократические или какие еще причины. Может туркменское руководство оказалось сговорчивее руководства РСФСР, в которую входил Дагестан? Кстати кто-нибудь помнит, кто тогда руководил Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой? До начала эпохи Ельцина оставалось больше четырех месяцев. Хозяйственные причины тоже вариант - если посмотреть на карту, то Красноводск, хотя и на другом, восточном побережье Каспия, но плыть из Баку ближе. А что лишнее топливо тратить?

Но все, отставить разговорчики, - решение принято и постояв еще может часок, "Эмба" вновь, как говорится, заскользила по волнам. Никуда не торопясь. Время тогда принимало странные свойства, то сжимаясь, то растягиваясь, совсем, как жевательная резинка. Поэтому даты я сохранил в памяти точно, а вот насчет часов и минут это уж субъективно. Засекать время по часам было бесполезно, никакого представления о реальном нашем времени это бы не дало.

Между Баку и Красноводском действует паромная железнодорожно-пассажирская переправа. Расстояние чуть больше 300 километров, примерно 12 часов идти. За сколько доберемся на "Эмбе" мы не знаем. По логике быстрее.

- Мы еще легко отделались, малой кровью. Ой, что, я говорю, совсем без крови, не дай Бог, - тихо говорит мама. Она побродила по отсеку, повидала лежащих на матрасах теток с перевязанными руками и головами, с ссадинами и кровоподтеками на лицах.

Пожилые тетки общаются примерно как на посиделках на Завокзальной на смеси русского и армянского. Если не вслушиваться в слова, не замечать обреченности и усталости в интонациях можно запросто перепутать нашу эту скорбную "скамейку" с лавкой недалеко от дома бабушки. Вспоминают, обсуждают насущное, и то место, куда их везут. Парандзем почему-то вспоминает о казахском городе Форт-Шевченко, как будто мы туда направляемся. Даром что Шевченко, а она так и говорит Шевченко без всякого форта, находится на том же восточном берегу. А мы, Кавказ, Баку и Махачкала - на западном побережье. Форт на сухом полуострове Мангышлак, в нем томился украинский поэт, отлученный от тучных украинских ландшафтов, и не подозревал о том, что его именем назовут место его мучений.

Русская полная женщина на вид пенсионного возраста рассказывает об оползне.

Оказывается рано утром 15 января, на третий день беспорядков у них ко всему прочему случился и оползень. Обрушилось здание штаба Каспийской флотилии на Баиловской "Шишке", скалистой гряде, возвышающейся над портом. Оно сползло со склона и разрушило столовую. Под обломками погибли не меньше двух десятков человек. Находятся люди, которые авторитетно заявляют, что это был никакой не оползень, а теракт.

- Я их предупреждала, ребят. Нельзя было в здании оставаться. Я им говорила, ребята я вам в матери гожусь, послушайте меня. А они давай тут, не послушали меня. Не успели, под завалами много ребят осталось... - бубнит тетка, хотя ее особо внимательно никто не слушает.

Зачем ее эвакуируют, она же не армянка? Наверное, за длинный язык, она безбожно и возбужденно тараторит. Это, скорее всего нервное. А может русская, но тоже боится оставаться? Полукровка? Она работала вахтершей и уборщицей. Каким образом она могла спасти от оползня "морячков" я не понимаю.

Беженцам не до погибших морячков, все сочувствуют сами себе. Рассказывают, как их охраняли солдаты в кинотеатре "Шафаг", как толпа требовала расправы с армянами, уговаривая их выдать. Военные "порядок не наводили", погромы не пресекали, но сумевших скрыться от погромщиков армян вывезли в порт и поместили в какой-то ангар, заперев железные ворота. Толпа, мол, пришла и туда за армянами, но офицер велел разойтись, а когда словесная предупреждение не подействовало, приказал дать очередь из пулемета под ноги, что сразу же отрезвило "эту еразню".

А я вот стоял, переваливался. Тогда до меня дошло выражение "морская походка". Качка была весьма ощутимая, беженцев начало тошнить. Усатый объяснил, что это все оттого, что судно маленькое, маленькое судно больше качает. Впрочем, можно посидеть на сумках, привалиться к какой-нибудь металлической плоскости, на непонятных этих возвышениях некоторые устроились, положили свои матрасы. Считают, что комфортнее устроились, чем лежащие и сидящие "на полу".

Я не жаловался, мне даже слегка нравилась вся эта необычность. Первый раз в открытом море как-никак. До этого только на прогулочном катере вдоль бакинской набережной катался. В смешном старом фильме "Пятнадцатилетний капитан" парень в 15 лет уже судно ведет, капитанит, а я что же? Всего лишь в трюме сижу, велик подвиг, думал я тогда. Мне как раз было 15 лет. Меня, правда, всегда раздражал этот звонкоголосый капитанчик, Негоро казался гораздо симпатичнее.

Вместо Южной Америки - Махачкалы мы идем на другой конец света, в Африку - Красноводск. Ну, хорошо, что предупредили, не придется вскидывать руки в отчаянии и орать как негр Геркулес: "Это Африка"! Дальше Махачкала по морю, или нет, она нам психологически ближе, к тому же оттуда до родни и друзей в Краснодарском и Ставропольском крае рукой подать.

Я пытался читать. К сожалению, я захватил с собой не Жюля Верна, а "Архипелаг ГУЛАГ" в двух номерах "Нового мира". Эх, тоску, это чтиво нагоняло смертную, читалось тяжело. Я уже к тому времени прочитал "Крутой маршрут" Гинзбург и воспоминания Льва Разгона, узника лагерей, обличителя сталинизма, а до этого сотрудника НКВД, и много публицистики. Так что вся это лагерная проза, как не цинично звучит, уже мало волновала меня своими изощренными ужасами. В лучшем случае превращалась в слишком спокойное уютно-рутинное чтение, в худшем просто вгоняло в дремоту.

- Читаешь? Ну читай... Может и ты про нас, когда-нибудь напишешь, - сказала мама и улыбнулась.

А качка между тем все усиливалась. Люди, зажимая ладонью рты бегут к трапу, чтобы выйти на воздух. Нам это не запрещалось, нас никто не запер в "трюме" и на том спасибо. Офелии ужасно хочется блевать, и можно это сделать на воздухе, туалетов в нашем трюме нет. Провожаю ее наверх и поддерживаю. Качает весьма и весьма, мне кажется, вообще уже штормит. Палуба скользкая от морской воды и блевотины. Многие не добегают до бортов. Мы в носовой части, корабль подпрыгивает и ловит волну как серфингист. Слегка пугая, что вот-вот нырнет в пучину, в следующее мгновение всплывает как поплавок. На палубе полно беженцев. Все кто мог вылезли на свет Божий и натужно блюют, вцепившись в борта. Все борта заляпаны, это видно если свеситься. Над нами возвышается солидный спокойный в меру дородный мужчина в фуражке и бушлате, и смотрит в бинокль. Полагаю, что это капитан на капитанском мостике и он нас, сухопутных крыс презирает. За морскую болезнь и вообще, за то, что мы такие жалкие и беспомощные. Мне претит находиться в толпе этих беспомощных людей.

Морская болезнь меня совершенно не мучала. По-настоящему не тошнило, только время от времени приторно резало внутри, и дыхание проваливалось в живот. Так бывает еще на резких поворотах на машине на большой скорости. Вспомнилось, что в "Проклятых королях" Мориса Дрюона, пересекая Ла-Манш, от качки не страдает Роджер Мортимер, потому что он ревнивец. Может и я ревнивец, думал, хотя часто меня укачивало в машинах. Но я списал это на запах бензина и выхлопных газов. Настоящая качка только в море, и я ее очень достойно выдерживаю, хвастал я сам перед собой. А ревновать тогда мне некого и не к кому было, если я и любил, или как мне казалось любил, то только в своих мечтах. Девочка об этом не знала, но и другие на нее не покушались, возраст все же юный, а нравы патриархальные.

Чайки совсем низко, кажется, клюнут в темечко, а одна вообще села на палубу. Проводил Офелию назад, и вернулся на палубу, в "трюме" сидеть неохота. Там все страдали и охали. Качка в таких некомфортных условиях переносится тяжелее, многие ругают себя за то, что отведали жирных котлет. Оно и правильно, пища в таких случаях должна быть легкой.

Ищу гальюн. Беженцы быстро начали называть туалет гальюном. Море шипит и пенится, как шампанское. Экипаж либо очень немногочисленный, либо тактично не высовывается, во всяком случае, в глаза не бросается. Я даже в камбуз мельком заглянул, где в парах, чаде и лязге шкворчали все те же котлеты. А гальюн там, где каюты, сказали мне пассажиры, и показали, где каюты. Ого, да в них разместились тоже штатские, разных возрастов, есть и молодежь.

Наблевавшись вволю, некоторые пассажиры не спускаются в мрачный трюм, а идут как раз в коридорчик, с несколькими дверками кают. В полуоткрытую дверь одной из них видно, что она тесная, но светлая и уютная. Я замечаю, что у занимающих каюты преимущественно славянские лица. В коридоре несколько человек. Опрятный вид, спортивные костюмы, тапочки и даже полотенца на шее. Как в поезде. Они улыбаются, переговариваются, в коридорчике слышна музычка, радио. Надо же, думается мне, и в таком скорбном круизе есть первый класс.

Мне кажется, это были родственники и друзья моряков, сотрудников порта, может партийных и советских работников некоренной национальности. Их вывозили от греха подальше. Получается что наш "прогулочный катер", хотя на вид и маленький, и несет его как скорлупку, но все же вместителен. Мама ходила узнавать, есть ли возможность устроить хотя бы наших бабушек в каюту, естественно мы бы заплатили. Но такой возможности не было, все было забито. Хитрющие какие выискались, комфорту захотели.

Гальюн очень тесный. В очереди в гальюн пассажиры всех "классов" равны. Передо мной стоит мужик такой же жирный, как и наш "боцман"-проводник- в порт, даже очень похож на него, только вроде немного моложе. Не понятно как мужик втиснулся в этот "тесный шкаф". Иду, моя очередь. Ух, и обоссал толстяк все. Ужас, страшно за ручку взяться, видно качка виновата, но жутко противно, кажется что он даже на потолок попал своей адской струей и с него капает. И невыносимый запах мочи.

Зато какое наслаждение снова оказаться на палубе. Ветер усиливается, но мне кажется, я даже мысленно не имею права говорить, что штормит. Какой это шторм, это штиль для настоящих моряков. Мне не холодно, я натянул капюшон на вязаную спортивную шапку. Шапок, как любой уважающий себя молодой бакинец я не носил в обычной жизни. Но здесь ситуация экстремальная. На мне была моря гордость, белая, или скорее светло-стальная финская куртка-парка, купленная у мичмана дяди Толи, без переплаты по своей цене 168 рублей. Он меня здорово выручил, у меня не было приличной верхней одежды, а я очень хотел стеганое пальто. Тогда в моде были стеганые болоньевые пальто, на "кнопках", довольно длинные, преимущественно стального цвета. А в магазинах дефицит, то нет вообще, то моего размера нет. Моя осенняя, а по меркам Баку зимняя куртка была ничуть не хуже, а даже и лучше. Она была чуть длинновата, на вырост, и вполне тянула на полупальто, что меня совсем не огорчало, вид все равно был модный, как мне казалось. Под курткой я носил изрядно надоевшую школьную форму, которая выглядела явно архаично под такой "фирменной шмоткой". А что делать? Особо надеть мне было нечего. Мама давно спорола дурацкую эмблему-нашивку на рукаве, а пиджак был скроен, именно как цивильный пиджак, а не курточка с погончиками, которую я носил в младших классах, поэтому выглядел я как обрядившийся в синюю пару парнишка из 50-х. Поверх рубашки я надел коричневую в желтую полоску безрукавку, связанную бабушкой Эмилией, что придало этому наряду невероятное сходство с костюмом Глеба Жеглова из "Место встречи изменить нельзя". Не хватало только галифе, да сапожки были современные, югославские, на молнии. И штаны я в них не заправлял. Сукно, из которого пошита моя форма плотное, я думаю, что морская форма, "парадка" во всяком случае, примерно из такого материала и шилась.

Стою и смотрю то вперед, то сплевываю за борт и смотрю вниз, долетит ли плевок. Очень хорошо и спокойно вдруг стало. Мысль о кораблекрушении отметается сразу, как нереальная. Люди потихоньку покидают палубу, потому что уже пробирает до костей. Ветер бьет в лицо. Ветра у нас хорошие, богатые. Мне нравится ветер, нравится словосочетание, "обветренное лицо", хотя зимой у меня часто от ветра "трескается" кожа на руках я не ношу перчаток. А сейчас есть такая возможность задубеть, "просолиться".

Каспий, Каспий, пленник величайших тектонических сдвигов, которых не видел, не застал или не был достоин застать род людской. Ибо такого зрелища не выдержала бы человеческая натура, да и нужно было бы его ускорять, как на пленке. Что такое наша кратковременная жизнь, человеческий век? По геологическим меркам даже не доля секунды, а во много раз меньше. Понятно, почему библейские патриархи жили так долго, иначе они бы ничего не успели.

Море, ставшее Озером, оторванное от братства Океанов. Но благородные привычки моря ты сохранил, Каспий, моя единственная в тот момент радость. Ученые говорят, что Каспий и Черное море - братья, дети древнего океана Тетис, только вот Черное море осталось морем, а Каспий замкнула суша.

В детстве мы ходили в так называемую Разинскую пещеру, в нашем поселке Разина. По преданию сам Степан Разин в ней ночевал и сокровища хранил. Это называлось "пойти на Разинскую гору" в отличие от просто пойти "на гору". Естественно никаких гор на нашем Апшеронском полуострове, этом клюве, который Азербайджан мочит в Каспии, нет. Есть холмы, скалы, всякие возвышенности в придачу со скалами, грязевые сопки. Поросшие кустами, травой, верблюжьей колючкой, просто голые. Встречаются и довольно высокие, как Разинская гора с одноименной пещерой. Это довольно глубокая пещера, о том, что по легенде там бывал Разин Степан, оповещает вполне официальный знак.

В "мирное" время учителя водили в пещеру детей на экскурсии. До 80-х годов, когда коллективизм был в силе, у пещеры "на горе" устраивались маевки. А в любое время года несмотря на то, что родители запрещали, дети ошивались на Разинской "горе". Пацаны уверяли меня, что оттуда есть потайной лаз к Черному морю. Представляете? Сквозной туннель через Кавказские горы, который хорошо был известен Разину, и возможно известен кому-то сейчас. Только от всех скрывают. Пацаны особо не поясняли искусственный туннель или творение природы, а лишь важно сопели. Но утверждать, что прорыл его Разин они бы не стали, напротив намекали, что лаз был вечно с очень-очень древних-древних времен. Я скорее не верил, чем верил, почти не верил. Странно, но дети таким сказочным, легендарным образом, в возрасте в котором даже и географию не проходят, соединили Каспийское и Черное моря.

Стоя на палубе, прильнув к борту, я вглядывался в серое море. Волны были внушительные.

Не мог оторваться, зимний Каспий уж очень живописно мрачен. Я раньше не видел толком зимнего моря, или просто внимания не обращал. От нас до пляжей было далеко, а садиться в автобус и с пересадками ехать к морю никому не приходило в голову. Простые люди очень рациональны, подростки менее рациональны, но все же. Зачем стоять на ветру, мерзнуть? В Баку моржей не было, я помню рассказ о спецназе, который изъявил желание искупаться в первых числах марта в море 1988 года после сумгаитского погрома.

- Мне рассказывал знакомый, его товарищ шофером был, войска возили. Там в Сумгаите и спецвойска были. Слушай такие головорезы ара, здоровенные э. Русские все ребята. Знаете, такие двухметровые бугаи, они детдомовские все, засекреченные. Их чуть ли не со школьного возраста отбирают, готовят... Офицер сказал тормозните, у вас тут курорт, море. Мы искупаемся. А ветер такой еще, чуть ли не шторм, холодрыга дикая э... Как они разделись и полезли в это море купаться! Поплавали неспеша, от души, довольные такие!

Разве море, строго выровненное набережными и пирсами сравнить с открытым морем?

Мне казалось, что в волнах плещутся огромные рыбы, какие-то невероятные осетры. Вылетают и описав кульбиты в воздухе снова ныряют прямо как летучие рыбы. А вот пенные фонтаны и посолиднее, может это неведомые морские звери. Известно, что в Каспии живут каспийские тюлени. Может какие еще звери, очаровательные мини-левиафаны например. Серое облачное небо, чайки, как будто народившиеся из облаков, думали же в Средневековье, что крысы и мыши родятся из грязного белья, а жабы из тины.

Ветер радостно свистел, выл, гудел всеми возможными своими веселыми флейтами. Он зародившись где-то наверху, под облаками, бурлил, взрывал, вспенивал, плескал воду, связывая небесную и морскую стихии.

22.

В нашем трюме больше теток пожилых, мужчины попадаются реже, все больше растерянные, видно, что не "шустрые", не ушлые. "Деловые" мужики давно покинули Баку и вывезли семьи. Вечереет, и я спускаюсь в уныло освещенный "трюм". "Сагалаев" деловито и умело вскрывает перочинным ножиком баночку кильки в томате и не торопясь аппетитно уминает с хлебцем. Потом он уютно ложится спать, свернувшись на своем матрасе и ловко накрывшись своим серым драповым пальто. "Бич, настоящий бич", - думаю я почему-то с легкой неприязнью, смешанной с легким презрением. Просто он уж больно спокойно вжился в эти условия. И не просто спокойно, а как-то вот с рачительностью бывалого затюканного бродяги. Не спорю, уметь выжить надо везде. Но излишняя слегка крысиная приспособляемость к резко ухудшившейся жизни чуть все же умаляет достоинство. То же мне горьковский персонаж. На дне, блин.

Почему то вспомнилось это слово "бич", в значении бродяга, бомж и прилипло к "Сагалаеву". Его я услышал по центральному телевизору, "по Москве", наверное в модной программе "Взгляд". В Баку такое слово не употреблялось. В Баку говорили "авара"[19].

К Каспию Эмилия относилась подозрительно. Ее можно было понять. У нее после войны утонул любимый сводный брат, которому было всего семнадцать лет.

Парандзем служила на корабле и видела шаха и прекрасную шахиню. Море в отличие от Эмилии для Парандзем было родным, напомнило молодость.

- А мне это все вдруг молодость напомнило. Я была поварихой на корабле. Коком то есть, - обратилась Парандзем ко мне почему-то - Мы даже в Иран ходили... Я видела шаха и шахиню. Красивая она очень была.

- А когда это было?

- Да не помню уже.... После войны...

Уже стемнело и моря не видно почти, только слышно. Корабль уже не идет на всех парах а тихонько и плавно как плот. Тем, кто без матрасов, тем плохо. Они маются, хотят подремать, да хотя бы растянуться, потому что и посидеть то толком не получается. Интеллигентная супружеская пара средних лет встала и куда-то пошла. Я думаю искать гальюн.

Пухлая Офелия, у которой слегка поехала крыша от качки и постоянного пребывания на ногах мгновенно плюхнулась на матрас, не очень то, соображая, но повинуясь инстинкту уставшего человека. Мама сделала строгое лицо, но мы решили дать ей полежать до того как вернется тихая эта чета. Вернулись муж с женой минут через десять-пятнадцать, но Офелия уже успела задремать под качку. Они встали над ней смущенно улыбаясь.

- Иди, растолкай ее, стыдно, - сказала мне мама.

Я пошел и стал тянуть ее за руку.

- Давай, давай Офа вставай, подъем, люди пришли. Ты что... Это же чужой матрас, -сердито шептал я.

Несчастная во всех смыслах девушка Офелия ныла и просила в полузабытье еще минуточку. Но я был неумолим. Вот позорище на нашу семью, а! Подростки частенько такие угловато-принципиальные, что аж тошно. Особенно мальчики. Наконец я ее стянул, с матраса с превеликим трудом.

Я сам то сидел на вещах, то стоял то опирался на всякие плоскости и в общем то особо даже и не устал. Было не до сна и усталости. Это показалось или корабль встал? Нет вроде, качается, но если идет, то очень медленно, и такое чувство, что сейчас причалит.

Нет, ощущения не подвели. Мы уже в порту Красноводска. Пошел такой слух. Люди стали суетиться за пожитки хвататься, но нам объявили, что в целях нашего удобства и безопасности нам дается возможность переночевать на судне, остаться до утра пока не рассветет. Между прочим, никто не спрашивал, а хотим ли мы этого? Может кто-то знал Красноводск, у кого-то родня была, а кто-то хотел на такси рвануть в аэропорт или на вокзал. Но трапа нету, высадки не будет. Впрочем, никто и не роптал. Да уж затягивается наше путешествие. Люди спят в тусклом свете или тихонько переговариваются. В основном рассказывают о погроме, но впрочем, лениво, устало.

В каком-то все забытье даже те кто бодрствует. Абсолютно счастливы в нашем "трюме" только парень с девушкой в углу устроившиеся дальнем от нас. Хотя какие углы там. Ну в общем довольно далеко от нас, но видно хорошо. Уютненько устроились. Что тут сказать. Они все время целуются и обнимаются, весь день. И не понятно, что еще под одеялом вытворяют. Я вполглаза, чтобы не заметили, наблюдаю за ними. Мне они кажутся очень красивыми - обросший парень и длинноволосая девушка. Им лет по 18-20, не намного они старше меня. Тонкие и породистые, темноваты для типичных славян, но светловаты для типичных армян. Черты лиц европейские и похожи как брат и сестра. Я им завидую.

Нашли родственников под утро. Очень дальних родственниц, трех женщин. Мама мне объясняла кто они, но я так и не понял. Это очень уж хитрая степень родства, и в Баку не виделись мама и бабушки много лет. Элла их нашла, пройдясь по судну в поисках то ли местечка получше, то ли информации, а скорее всего, устала неудобно сидеть и стоять на одном месте. Меня представляли, сына и внука, я немного смущенно улыбался. Прямо как на бакинских семейных посиделках.

- Да уж и не думали, что при таких обстоятельствах придется встретиться. Сколько лет уж не виделись...

- Да не скажите. Вот так да.... Вот так встреча.

- Да кто уж мог вообще подумать, что будет у нас такой день...

- А как Нелли? Как ее муж?

- Уехали они давно, вовремя успели.

- А как Роза?

- Да вот недавно была, приехала из России в надежде свою трехкомнатную в центре продать. Продала за гроши, но все же успела. Хоть какие-то деньги...

Было принято решение держаться вместе, но под утро, когда началась зачем-то суета и паника, мы потерялись. Я их видел в первый и последний раз в жизни. Помните все эти фильмы советские про эвакуирующихся на кораблях? И всю это обстановку гвалта и давки?

Ну, вот примерно так все и все и было, хотя ребенку ясно, что держать нас на корабле не будет никто. Зачем такой груз вспомогательному кораблю Краснознаменной Каспийской флотилии. Все скопились на палубе. Готовятся к высадке, гудят.

На палубе хорошо, словно дурной сон рассеялся. После тумана и ветра яркое солнце, ласковый ветерок. Приятно ползут белые и мягкие как подушки облака. На палубе теснятся люди и ползут слухи. А что слухи? Уже есть полуофициальная информация - нам предлагают лететь за счет советской власти в Ереван и Ашхабад. В столицу Армении или Туркмении. Хаястан[20] или Турменистан. А слухи о том, что какой бы рейс не выбрали беженцы, а самолеты будут дозаправляться в Баку, потому что, мол, это самый близкий пункт.

- Полетим через Баку?! Из Баку убежали в Баку нас и вернут?!

- А там на поле нас ждут они уже, Народный фронт.

- Были уже случаи такие! Я слышала!

- Они говорят ничего, армяне, не добили вас, не успели, но вы сами к нам прилетели!

А мне на какой-то момент становится радостно, что мы полетим в Баку. Может вернусь а? Домой. В родной дом. В школу пойду, с ребятами пообщаюсь... Но сразу же, через какие то доли мгновений я понимаю, что какая-то муть лезет мне в голову. Какой Баку! Нельзя нам в Баку. Да и не верится честное слово, что мы через Баку полетим. Дураки они что ли все эти власти? Хотя вполне, похоже, что дураки. Ну, вообще правда, что Ашхабад хотя и столица Туркмении, но дальше от туркменского Красноводска, чем до Баку. Бабушкам трудно стоять. На палубе чуть ли не давка. А на берегу, на пристани плотное кольцо из усатых туркменских ментов. Подальше видны солдаты внутренних войск. Лица у ментов насупленные, суровые. Все при табельном оружии, хорошо, что не в касках и без щитов. Как будто мы тут беспорядки собрались устраивать. Складывается впечатление, что мы для них какие-то подозрительные элементы и нарушители порядка. Лучше бы так в Баку заботливо выстраивались, подумал я. Замечаю за ментами пару-тройку телекамер, и вроде слышна какая-то иностранная речь с пристани, а какая именно не разобрать.

В общем, всем приказано решать, куда путь держать. Мама выбрала Ереван. Направление не чужое, наша сторона - Кавказ, Элла там была в юности. Ашхабад - бесспорно terra incognita, далекая и абсолютно чужая. Из Еревана проще уехать в Южную Россию, где родня и друзья.

В Армении дед Гриша и мамина сестра Аня. Они на горнолыжном курорте, расположенном в пятидесяти километрах от Еревана. Их расселили вместе с другими беженцами из Баку и Карабаха и пострадавшими от землетрясения 1988 года в пансионаты, санатории, дома отдыха. Естественно в пансионате выбирались самые дешевые номера. Они вначале отправились на Ставрополье к родственникам. Но там жилья, прописки, пенсии и работы не дали. Официально заявили - вы армяне, а у нас распоряжение из Москвы посылать армянских беженцев в Армению. Там для них и будут создаваться условия. Не жить же нахлебниками, вот они и отправились на историческую родину.

Элла не хочет никого беспокоить: отца, не очень дружелюбную тамошнюю родню, и не хочет задерживаться на исторической родине. Парандзем решительно возражает даже против армянского транзита.

- Вы что, нам туда нельзя! Им ахчика торка![21]. Да и у меня азербайджанская фамилия. Получается мы азербайджанцы?!

- Тише, тише, успокойся. Ты что, - говорит бабушка Эмилия еле держась на больных ногах.

- Не кричи тут тетя Парандзем, кто здесь азербайджанец. Ничего нам в Ереване не сделают. Мы армяне и летим в Армению и точка! - раздраженно и безапелляционно шипит мама, чувствуя как оборачиваются на упоминание об азербайджанцах наши товарищи по несчастью.

Парандзем права. Ее дочь действительно "турчанка" то бишь азербайджанка, согласно кавказским обычаям, и советской паспортной системе. У Парандзем была бурная молодость по бакинским меркам и вышла замуж она поздно за азербайджанца Джафара Мамедова, лет на 10-12 старше ее, моряка, ераза. Брак их длился недолго, может лет пять-шесть. Они разошлись и с тех пор не виделись. Джафар уехал на родину, в Армению, где никакого моря нет. Жили они на Завокзальной, в полуподвале, который принадлежал супруге. За мальчика кавказский мужчина еще сражается, а дочь - пусть навеки с мамашей и остается, обычно думают разводящиеся мужья. Исключением был Енок, который то ли из мести, то ли вследствие своего великого упрямства таки отбил по суду Парандзем и Эмилию у Анны. Говорили, что судей подкупил. И это в 30-е то годы, будучи реакционным кустарем-одиночкой, сапожником. А Анна была общественницей. Но это же Баку, а не Ленинград.

Джафар умер не так давно, я слыхал. После развода Парандзем не стала менять документы, как часто бывает. Парандзем Еноковна Мамедова звучит крайне комично для армянского и азербайджанского уха. А вот Офелию Джафаровну Мамедову от остракизма новых соседей еразов не спасла графа в паспорте. Похожа она была на мать, да и ничего от азербайджанки у нее не было, и двух слов связать по-азербайджански не могла. Спасибо скажите, что живы остались!

Карабкаюсь на борт, цепляюсь руками за бетонную пристань. Мужики поддерживают и подталкивают, подают наши сумки и чемодан. Ух! Выбрался я с судна, и вещи вытянул. А то к женщинам, особенно пожилым еще есть уважение, а меня бы с сумками оттоптали бы на славу. И что все так суетятся? Скажу банальность - но все же так приятно вновь очутиться на твердой земле.

Жду своих, смотрю в оба, чтобы не потеряться как внезапно обретенная седьмая вода. И не потерял, все благополучно погрузились в автобус. Нас рассадили по автобусам под ненавязчивым конвоем ментов и солдат. Не знаю сколько людей на нашем было корабле, может в порту были еще беженцы, прибывшие паромами или какими-то другими судами.

Сидячее место - это уже хорошо, мягкое сидение слегка потрепанного экскурсионного автобуса - уже роскошь. Тронулись в сопровождении милицейской машины. Выехали в степь, куда везут не ясно. Наверное, правильно бы сказать полупустыня с холмами, скалами да колючкой, почти полная копия наших родных апшеронских пейзажей. Только теплее. Солнце даже припекает. Ясно, ярко и нет ветра. Все же есть какое-то неуловимое отличие. Вот какое, я понять не могу. Простору побольше? Краски сочнее? Пахнет и правда Азией, Парфией, Согдианой. Мне так кажется.

Тишина и покой, ни машин, ни людей на дороге. Едем медленно. Чуть укачивает. После почти бессонной ночи веки тяжелеют и вот бы в дремоту провалиться, а нет, не получается. Любопытство легкое, тревожно, и голод не то, чтобы мучает, но напоминает о себе. Мы никаких припасов с собой не взяли. Для кавказских женщин в дороге, да еще такой скорбной дороге, излишнее внимание к еде вообще несвойственно. Лучше поголодать и потерпеть жажду, чем рисковать опозориться в поисках туалета. Да и вообще, когда нервы до еды ли? Даже я, имевший зверский аппетит, от качки и нездорового суетливого утомления не чувствовал голода. Я его не чувствовал, но вдруг ощутил его вкус в автобусе, когда вроде появилось время прислушаться к своему телу. Оказывается, у голода тоже есть вкус. Если долго не есть, этот неприятный прогорклый вкус заполняет рецепторы. Автобус остановился почему-то. Стоим. Я задремал.

Привезли нас наконец в какое-то административное здание, по всей вероятности местный исполком этого в меру унылого города. Стали переписывать в большие тетради разлинованные. Они, бюрократы, это любят: имя, фамилия, отчество, года рождения, место рождения, адрес по прописке... Предъявите паспорт... У меня и паспорта то нет, годами не вышел еще. Свидетельство о рождении. Догум хаккында шахедэтнамэ. Зеленое, на двух языках. Там написано, что у меня отец лезгин, а мать армянка. Хорошо цель приезда не спрашивают, она знаете ли у всех одна тут, и ее прекрасно знают в этом перевалочном пункте. Каждому из нас выдали еще один документ. Справку. Никому я такую справочку не желаю получить. Любопытно верчу в руке желтоватый казенный бланк с гербом ТССР. Читаю.

ХАЛК ДЕПУТАТЛАРЫНЫН ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

КРАСНОВОДСК КРАСНОВОДСКОГО

ШЭХЕР СОВЕТИНИН ГОРОДСКОГО

ИСПОЛНИТЕЛЬ СОВЕТА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ

КОМИТЕТИ

. 6/19 "18" 01 1990 г.

Красноводский горисполком подтверждает, что гр-н Ибрагимов Рустам Р. был доставлен в качестве беженца из г. Баку "18" 01 1990 г. паромом и следует в Ереван.

Председатель горисполкома Подпись Ю.СТАРЦЕВ

Печать с гербом Туркменской ССР

Туркменский язык - тюркский, и "шэхер" удивительно похоже на азербайджанское "шэхэр"[22] думаю я. Народ по-азербайджански "халг". Что нет слова "исполнительный"? Странно, в азербайджанском есть - "иджраийа", вроде так. Я на табличках читал по обеим сторонам от дверей какого-то райисполкома, "иджраийа комитэси". Хотя, скорее всего это слово заимствовано из фарси или арабского, размышлял я.

Интересно, что шапка напечатана типографским способом, а вот сам изумительный текст про паром, Баку и беженца в спешке, видимо, оттиснут на печатной машинке. Номер, дата, моя фамилия, имя, "Ереван" вписаны шариковой ручкой.

Меня очень вот слово "беженец" покоробило. "В "качестве беженца", "доставлен". Беженцы - это женщины, слабые, старики... Беженцы от слова "бежать". Я не бежал... Я только помогал маме, она бы не смогла, кто бы вещи таскал... Меня бы никто не тронул", - успокаивал себя почему-то, как будто какое это тогда имело значение. Я с момента начала конфликта не хотел быть в гетто, хотел быть обычным парнем, жить в своем городе. Даже в школу ходить хотел. Я беженцем не хотел быть. Раздавали чай и какие-то булочки. Потом снова погрузили в автобусы, предварительно уточнив, кто куда лететь изволит, все это записали и составили списки.

Довезли до маленького заштатного, провинциального и тоскливо-спокойного красноводского аэропорта. Запустили без лишних формальностей в отсек, где женщины-туркменки в национальных платьях и цветастых платках сортировали и упаковывали багаж. Они смотрели на нас со сдержанным любопытством и негромко переговаривались. Наконец нам подали самолет и без всяких формальностей вроде регистрации билетов отправили в Ереван. Так сказать на историческую родину.

23.

Когда самолет приземлился, стало ясно, что из туркменской тоскливой весны мы попали в веселую армянскую зиму. Шел густой и обильный снег. Уже стемнело. Но стоило выйти на трап и понять, что мы тут настоящие звезды. Милиции не видно, зато заботливые лица каких-то волонтеров, машины скорой помощи, и группа журналистов. Армянских, московских и иностранных. Камеры, вспышки фотоаппаратов, микрофоны, диктофоны и блокноты. "Расскажите, что вам пришлось пережить. Представьтесь, пожалуйста". Общественники суетятся, пробивают дорожки в толпе, ненавязчиво теснят журналистов. В салон пробиваются врачи "Скорой" с носилками. Выносят старушку на носилках, кого-то выводят под руки.

Кто-то дает интервью робко и нервничая, а какой-то мужик демагогично размахивая руками.

Местные серьезные мужчины и женщины официального вида тоже раздают комментарии на фоне беженцев. Они сдержанны, указывают озадаченно и сочувственно на нас руками, неторопливо говорят в микрофоны. Щелкают фотокамеры. По нам скользят телекамеры. Хоть и уже совсем темно, света много. Снег пляшет и искрит в электрических лучах.

Помогаю нашим бабушкам доковылять до автобуса. Они устали, но смотрят вокруг с улыбкой. Правда, Парандзем несколько переживает, но уже совсем капельку. Офелия в легкой прострации. Мама выглядит озадаченно. Мы интервью не даем, но беженцев особенно не мучают. Пытают больше встречающих, а прибывших больше фотографируют и снимают на камеры.

Заботливо проводили до автобуса и вот мы в аэропорту "Звартноц", современном, гордости Армянской ССР. Не сравнить с бакинским. Круто как на Западе, думал я.

Меня поразило, что двери открываются сами, когда к ним подходишь. Раздвигаются большие стеклянные двери! Это показалось мне настоящим чудом. Сразу захотелось испытать, как они работают, поиграть с ними, попытаться их обмануть.

Но это позже, после того, как наша толпа, на которую лениво косятся обычные пассажиры, стоит в очереди. Момент ответственный, не до забав. Деньги нам должны выдать вот оно что. Молодцы какие. Нас переписывают как в Красноводске, но еще и денежки выдают, по 50 рублей на человека. Целых двести рублей наша семья получит. Выходит мы окупили наше бесплатное путешествие. Спасибо армянской благотворительной организации "Милосердие", ну так она в переводе называется. Я прочитал временную бумажную вывеску на двери будки в очередь в которую мы стоим. Раздают еще импортные конфеты и жвачки, подслащивают участь беженца.

Бери не хочу, из больших коробок. Да это же шоколадки Mars. Я читал про них в "Комсомольской правде", которую мы выписывали, там в какой-то статье была фраза про "качественный английский шоколад Mars". Память у меня хорошая. Потом оказалось, что не английский, но американский. А вот в связи, с чем там про шоколадки писали, не помню. Тогда любили сообщать о чудесах заграничной жизни. Я с мамой и Офелией делюсь этой информацией и советую брать. Я сам беру, но сладкое не особо люблю. Элла устало улыбается, Офелия суетится.

Никаких вопрос к Рустаму Расуловичу Ибрагимову и Офелии Джафар гызы Мамедовой, гражданам не похожим по документам на армян, не возникло. А я и внешне не похож. Меня вообще в Баку за блондина держали. Родился я рыжим, потом стал русым, потом - темно-русым. Глаза голубые, кожа белая. Я, честно говоря, этого стеснялся. Слишком нежненькая внешность какая-то для Закавказья. Меня соседи называли в раннем детстве на Завокзальной "цветной бала"[23]. Совершенно противоположно общепринятому определению "цветной" в отношении расы, не правда ли?

Зато рано стали расти волосы на лице. Вот где уж взяла свое армянская кровь, потому как дед лезгин был совсем не богат бородой, какой-то слегка даже монголоидной внешности. Бороденка пошла у меня клоками, рыжими завитушками, и друг семьи экономист и парторг завода уже бывший бакинец дядя Арнольд, к которому мы сейчас и держим путь (изначально решили ехать к нему под Пятигорск, но будем действовать по ситуации) посоветовал мне ее сбрить по эстетическим соображениям.

- Арнольд, он же ребенок. Как можно бриться в таком возрасте? - ужаснулась моя мама.

- Элла, ну посмотри на него, это что такое? Не пойми что. Ну и что, я в его возрасте уже брился. Ну, или годом позже. Не важно. Рустам, надо бриться уже пора! Не слушай маму, ты же уже мужчина, - сказал Арнольд, обладатель роскошных усов, улыбаясь. Был май 1989 года. Вскоре он с семьей покинул Баку.

Папа брился обычной советской "безопасной" бритвой. Я брал у него лезвие "Нева" для заточки карандашей. Раз на Завокзальной я взял бритву деда, эту самую, "безопасную" и с детским идиотическим упрямством поиграл в бритье, запершись в ванной. Когда уже щеки закровянили угрожающе, я вынужден был отпереть дверь и сдаться на милость бабушки и мамы. Григорий только мягко журил: "Рано тебе бриться, ты же маленький еще, и вообще надо мыло мазать, пену делать. Ты видел, чтобы я всухую брился?"

Дед Рахимхан по молодости брился опасной бритвой, долго и любовно затачивая ее об точильный ремень. На старости лет он частенько брился в парикмахерской, где лицо ему брили заодно с головой. Дед Гриша тоже любил получить компресс на лицо, пока меня стригли. Однажды он так увлекся, что меня "оболванили", постригли почти налысо оставив чубчик, за что дед получил нагоняй.

Мне решено было купить электробритву, как самое подходящее для мальчика и безопасное приспособление для бритья. Электробритвами пользовался только дядя Беглар, из стремления к западничеству и модернизму. Но вроде не очень, то они и подходят к жестким и густым армянским щетинам, все валяются сломанные и брошенные. Штуки три разных. Я разбирал, вытаскивал моторчики. А дядя Беглар намыливал щеки помазком и куря, как Аллен Делон в кино, не торопливо брился. Я не видел, чтобы кто-то кроме дяди и Аллена Делона брился и курил одновременно. Папа курил до и после бритья, прикладывая кусочки салфетки к ранкам. Трудно не порезаться этой безопасной бритвой. Я не курил тогда совсем, хотя одноклассники и баловались. Но мне приснился сон, что я бреюсь и курю. Правда, по отдельности. Мама сказала, что это к взрослению.

Мы с папой поехали и купили электробритву "Бердск" в центре города, в БУМе. Потом заехали к бабушке, я похвастал. Дома у нее было тенисто и грустно. Завокзальная становилась чужой и угрожающей. Мне запретила мама трогать пушок над верхней губой. Чтобы не возникло раздражения, так вероятного для подростковой кожи, было предписано после бритья растирать лицо детской присыпкой. Но все равно, несмотря на эти компромиссы в классе заметили. Девочка, которую я любил, сказала: "Да смотрите, Рустам побрился"! И меня все стали дразнить, тыча пальцами - "Побрился, побрился"! Я не обижался, мне даже приятно было. Детишки. А я уже взрослый! Меня и так дразнили уже, называя Кинг-Конгом. Этот старый фильм пацаны посмотрели у кого-то на видео.

Кинг-Конг - потому что ноги волосатые. Поэтому больше всего дразнились в раздевалке, когда переодевались на физкультуру. Как им, придуркам, только не надоедало. К тому же вымахал быстро и накачался. Были самодельные гантели, и упросил папу во дворе турничок соорудить. Стоял предпоследний в классе, в строю по ранжиру, а в шестой когда перешел, был уже второй после самого длинного - русского парня Жоры, товарища моего. Но оволосения конечностей рыжеватой порослью у Жоры не наблюдалось. Да и выглядел он субтильнее. А я этакий мужичок, старше своих лет. Потом пацаны стали меня догонять.

В общем, выдали нам заботливо денежки, после нудной очереди. Но ничего, советские люди привыкли к очередям. Хотя мой папа их не выносил. Все "доставал из под полы". Гордый он, чтобы в очередях стоять. Характер не тот, и копейки считать не любит.

Но мы еще толпимся. Будут выдавать вещи, еду, говорить, что и как делать дальше.

В толпе снует худощавый молодой человек, судя по выговору бакинец. В сером пальто, мохеровый шарф, высокая, щеголевато чуть меньшего чем надо размера нутриевая ушанка с подвязанными ушами, напоминающая скорее папаху. Он шепчет, шепчется, большой нос, каштановые усы, легкий возбужденный румянец. "Армяне за все это должны отомстить. Отомстить с оружием в руках. Надо идти в Карабах. Защищать Карабах.", - как бы обращается он к редким в нашей очереди мужчинам, парням и одновременно ко всей нашей очереди сразу. К нему прислушиваются, что-то шепотом спрашивают, резко отвечают. Он смотрит на меня. Я улыбаюсь ему. Хоть какое-то развлечение в унылой безрадостной куче людей, на которую все косятся. Мой рыжий пушок не сравнить с его усами, но выгляжу я старше своих лет.

- Вы что совсем совесть потеряли?! Он же ребенок еще. И вообще, что вы тут такое говорите?! Здесь люди из-за таких как вы пострадали! - возмущается мама.

Молодой человек ловко исчезает, не вступая в дискуссию. Я ему симпатизирую, у него внешность в общем, даже по-хорошему жалкая, располагающая. И мне вдруг хочется догнать его и записаться на войну. Лишь бы куда, только не быть беженцем. Я понимаю, что это невозможно, но фантазии берут вверх. Представляю себя с автоматом. Все равно за кого воевать. Романтика. Я доказал бы, что не ребенок я. Не ребенок. "Какой я ребенок, если он хотел меня завербовать в отряд, он смотрел на меня, и даже мама набросилась на него. Значит я не ребенок", - думал я. И был этим горд.

Спустя пару минут понимаю, что это глупо. Я совсем не хочу воевать за этих карабахцев, из-за которых, права мама, мы сейчас тут торчим. Если бы они там в своем Степанакерте не начали бы мы бы спокойно жили в своем Баку, а не получали бы справки беженцев. Фу, беженцы, позорище. И вдруг на меня накатывает злоба на азербайджанцев. Нас же они выгнали из дома! За нами вон пришли уже. Неизвестно, что сделали бы с нами, если бы калиткой не ошиблись. И причем тут Карабах?

Денег нам выдали на семью 250 рублей. Дело в том, что можно не присутствовать лично, Эмилия вообще на ногах еле держится, они с Парандзем отошли присесть. Достаточно одному члену семьи предъявить справку из Красноводска и паспорта или свидетельства о рождении. Тем более, что этот полтинник выдавали просто на карманные расходы, это благотворительность. Официальные "Карточки семьи беженца из Баку" выдадут чуть позже, тем кто именно останется в Армении, а не уедет в Россию. Правда в паспорте все незаметную маленькую циферку ручкой "+50" или "+100" ставят, где-то на последних страницах. И на справочках наших рисуют "50". Так вот мама в общей куче предъявила и "метрику" моей девятилетней сестры Лины. Ну, а что она хоть и не с нами, она беженка по праву. Ее вывезли раньше, в декабре, с комфортом.

Одна из подруг Эллы, красивая, волоокая, светлокожая девушка лет тридцати с хвостиком была возлюбленной, или как говорили с добрым бакинским юмором, второй женой, (тем более, что она была на третьем месяце) одного влиятельного в народном хозяйстве республики человека. Азербайджанца. Подруга же была армянкой. Папа девушки из Баку уехал, но милый друг не хотел ее отпускать до последнего и послал одного из двух своих племянников охранять квартиру, где она жила с мамой. Однако, затем было все же решено провести эвакуацию. На "Жигулях" шестой модели (один племянник ответственного товарища за рулем, другой - на переднем сиденье) девушка с мамой должны были отправиться в Пятигорск, и снять, а затем подобрать и приобрести приличное жилье. Ясное дело, за счет любимого. Место там хорошее, курортное, и главное всего 800 километров по трассе Ростов-Баку. Очень удобно для свиданий. Часов за 10-11 запросто доехать с комфортом. Если выехать с утра пораньше и ехать на северо-запад от Баку, то по правую руку у вас будет море, а через часа два-три езды - пограничная с РСФСР река Самур, которая впадает в Каспийское море, и мост. Потом надо проскочить Дагестанскую АССР, Чечено-Ингушскую АССР, Северо-Осетинскую АССР, Кабардино-Балкарскую АССР и вечерком вы въезжаете в Ставропольский край и тут уж до Пятигорска рукой подать. Можно и поездом и самолетом из Баку в Минводы, но армянам в 89 году это уже опасно. Особенно поездом.

Так вот, когда подруга приехала прощаться, они с Эллой и Расулом решили, что с раннего утра заедут к нам и возьмут с собой мою сестру. Времена наступают суровые и девочку-полуармянку лучше вывезти. Ребенок без проблем поместится на заднем сиденье между девушкой и ее мамой. Племянники - мужики надежные и водители отличные. Девочку довезут до станицы Лысая Гора, недалеко от Пятигорска. Там в частном доме, купленном у греков, эмигрировавших на родину, обосновался с женой, матерью и двумя дочерями, восьми и четырех лет, дядя Арнольд.

Мама бросилась лихорадочно перешивать свое вязаное платье. Оказалось, что кроме школьной формы ребенку практически нечего надеть. Поверх наскоро перешитого платья на обескураженного от ранней побудки ребенка мама надела фиолетовую болоньевую куртку. Подруге передала письмо к жене Арнольда, армянке, носившей азербайджанское имя Севиндж. В конверте была и купюра в100 рублей на теплое пальтишко.

"Все же Пятигорск это Россия, и там, наверное, холодно зимой", - думала Элла. Она была в тех краях только в отпуске летом.

Племянники получили от дяди деньги и отгулы. Оружием они обзавелись еще раньше. Пока не выехали за пределы Азербайджана, пассажир сжимал в руке пистолет Макарова, держа его то на колене, то между колен, то пряча под полу куртки. У водителя в кармане болтался Walther P-38, тот самый Вальтер, старый, но в отличном состоянии и тщательно смазанный. Стрелять на поражение они не собирались. Не то воспитание. Они вообще видели как обращаются с пистолетами только в кино. В армии по паре раз пальнули из автоматов. На даче перед поездкой потренировались по бутылкам. Но напугать кого угодно были готовы. Женщины всю дорогу кормили Лину свежими абрикосами.

Если бы на долю сестренки не дали денег, мама бы не обиделась. А дали - значит хорошо.

После конфет нам, беженцам, предложили бесплатную еду: бутерброды с докторской колбасой и горячий чай.