- Как Вы сказали, называется диск?

- ⌠Голоса, зазвучавшие вновь■, научное издание Гослитмузея.

- Нет, этого диска у нас нет, и точно никогда не было.

Так закончился наш диалог с продавцом магазина ⌠Союз■.

Свой экземпляр диска мы получили в Переделкинском доме-музее К.И. Чуковского. А в ⌠Союз■ решили позвонить потому, что наши друзья, послушавшие диск, захотели его приобрести, правда, где-нибудь поближе, чем в Переделкино. Оказалось, что в Москве купить его непросто.

Желание наших друзей вполне объяснимо: диск действительно уникален - не только голоса писателей и поэтов звучат на нем вновь, но, и казалось бы, их безвозвратно ушедшее время. Стоит только его включить, как уже через несколько секунд, преодолевая неизбежный шум старой записи, в стенах вашей квартиры зазвучит глубокий старческий голос Л.Н. Толстого.

⌠Нет, это невозможно. Нельзя так жить! Нельзя так жить! Нельзя и нельзя! Каждый день столько смертных приговоров, столько казней! Нынче пять, завтра семь. Нынче 20 мужиков повешено. 20 смертей┘ И в палате, в думе продолжаются разговоры о Финляндии, о приезде королей, и всем кажется, что это так и должно быть┘■, - медленно, лишь на мгновение срываясь в печаль, прочтет Л.Н. Толстой. И в его нарочито сдержанном голосе, внимательный слушатель непременно почувствует неравнодушие к людям, которое было так свойственно мироощущению Толстого.

Мы редко прислушиваемся к голосам современников, игнорируем их как что-то слишком привычное. В нашем сознании они сливаются с шумом повседневности, сопровождающим жизнь. А между тем голос гораздо выразительнее, чем мимика или жесты, легко приучаемые к сдержанности, характеризует личность, выявляет скрытые в ней противоречия. В нем сохраняется не только частичка души человека, но и какая-то доля его неповторимой наружной индивидуальности.

Диск, возвративший нам голоса Толстого, Андреева, Брюсова, Набокова и др., дал слушателю возможность по-своему их понять, нарисовать в воображении образы, может быть, отличные от созданных мемуаристами и биографами.

Писателей довольно скоро сменяют поэты - составители уделили им большое внимание. И не случайно, потому, что авторское чтение открывает слушателю особенности стихов, неразличимые в исполнении чтецов или актеров. Нередко в чтении поэтов сквозь слова пробивается тот первобытный гул, из которого рождаются стихи, а иногда наоборот, читая, поэт подчеркивает прозаическую сущность своих стихов.

Слушая повествовательное чтение Бунина, его холодные, строгие интонации, становиться понятно, что побудительным началом его стихов всегда были мысли или образы, а не музыка. Бунин читал стихи также как мог бы читать свои рассказы.

Совсем иначе читает Гумилев. Кажется что, растягивая движение поэтических строк, он наслаждается их чередованием, музыкальностью, и, может быть, дает себе самому возможность еще раз окунуться в мир своего стиха, оценить изнутри его красоту.

Есенинское чтение в первый момент поражает. Тот поэт, что читает свои стихи, и тот, что глядит на нас с фотографий - совсем не схожи. Есенин читает громко, вызывающе, яростно, ядовито. Но странно, чем больше вслушиваешься в это чтение, чем настойчивее пытаешься как-то его объяснить, тем больше кажется, что агрессивной манерой он просто обороняет стихи от криков брани, которые кто-то непонимающий, возможно, уготовил для них.

Когда-то Л.Я. Гинзбург назвала образцом сходства поэта со своими стихами Маяковского. Трудно было бы охарактеризовать его речевую манеру вернее. Голос Маяковского обладал той же рельефностью, что и его стихи. В нем та же четкость, стремительность, безудержность и эмоциональная насыщенность.

Что-то общее есть в том, как читают Ахматова и Мандельштам. Казалось бы его резкие, временами, взлетающие интонации несовместимы с величавой степенностью, гулкостью ахматовского чтения. Но им обоим присуще, читая, нагнетать драматическую суть своих стихов.

Эмма Герштейн вспоминала в своих мемуарах как однажды, будучи в гостях у Мандельштама, случайно заглянула в комнату: Ахматова и Мандельштам читали по-итальянски Данте. Может быть, в таких совместных чтениях друг другу стихов чужих или своих и родилась эта общность. Во всяком случае, в их чтении слышатся одновременно и мнимообъединявший акмеизм, и действительно объединявшая дружба.

Одним из последних на диске звучит голос А. Ремизова. Об этой записи нужно сказать особо. Ремизов читает не свое, он читает ⌠Вия■ Гоголя.

Ариадна Эфрон писала, что Ремизов ⌠был великим знатоком и ревнителем древнерусской литературы и истории, славянский язык стал для него языком настолько живым и родным, что и письма друзьям он писал уставом и полууставом <┘>, и речь свою уснащал древнецерковными оборотами, и шутил и скоморошествовал, как во время оно┘■.

И действительно, Ремизов читает так, что становится понятно насколько близка ему была не только гоголевская проза, но и гоголевская реальность: бесовская, таинственная, безумная, а главное, сказочная. Кажется, он рад возможности покружиться в дьявольской свистопляске, глотнуть жути, которой изрядно досталось философу. Ему словно знакомо неприятное и вместе с тем сладострастное чувство случайного соучастия в шабаше.

Замечателен голос Ремизова сам по себе. У него как будто есть лицо и фигура, и вроде бы даже он смотрит на вас откуда-то сквозь толстые линзы очков - настолько неразрывно, до смешения, они связаны, голос и человек.

В заключение процитируем составителя диска Л.А. Шилова: ⌠Эти записи можно и нужно слушать много раз■. Под чем и подписываемся: