В послевоенные годы в древнем русском городе Сарове под руководством Ю.Б.Харитона был выкован ядерный щит России. В научный коллектив "объекта" входили Я.Б.Зельдович, А.Д.Сахаров, И.Е.Тамм, другие выдающиеся ученые.

а) В.А.Цукермана, где был разработан метод импульсного рентгенографирования, давший зелёный свет первому испытанию у нас атомного оружия в 1949 году. Этот метод был разработан В.А.Цукерманом совместно с его сотрудниками А.А.Бришем, В.В.Софьиной, Д.М.Тарасовым и М.А.Манаковой. Помимо импульсной рентгенографии в отделе Цукермана была развита сверхскоростная фотохронография взрывов (И.Ш.Модель) и методика электроконтактной регистрации параметров ударных волн (К.К.Крупников). Методика импульсного рентгенографирования успешно развивается в настоящее время в отделах Н.Г. Макеева и Ю.М.Макарова.

в) Отдел автора данной статьи, где параметры ДМ за фронтами сильных ударных волн измерялись на уменьшенных моделях атомных бомб (20 см. в диаметре). С этой целью были разработаны ⌠метод преград■ (⌠метод откола■), а затем более точный ⌠метод торможения■, основанный на регистрации высокоскоростного соударения в изучаемых сердечниках и позволивший совершить ⌠прорыв■ в мультимегабарный диапазон.

г) Отдел полнометражных натурных моделей атомных бомб, которым непосредственно руководил заместитель Харитона К.И.Щёлкин. Ведущим сотрудником этого отдела был В.И.Жучихин, проводивший натурные испытания на точных копиях конечных изделий (размер 1,5 - 2 метра); конечно, при этом вместо активных ДМ (урана-235 и плутония) использовался уран-238 (плотность 19 г/см³).

Юлий Борисович, в отличие от многих других руководителей, понимал, что для успешного решения поставленных задач нельзя ограничиваться только прикладными исследованиями и разработками. Его лозунгом было: "Мы должны знать в десять раз больше того, что нам требуется сегодня". Такой подход закономерно привел к тому, что на объекте не только наука служила обороне, но и оборона - широко и эффективно - науке. Прямым результатом этого мудрого, доказавшего свою эффективность, подхода явилось достижение несомненного приоритета нашей страны в изучении свойств различных веществ при сверхвысоких давлениях. Проведенные научными сотрудниками саровского центра еще в конце 40-х - начале 50-х годов исследования существенно опередили результаты наших американских соперников. В 1948 г. К.И. Щелкин поручил коллективу нашей лаборатории ⌠переселиться■ в мегабарную область и передать оттуда информацию о сжимаемости металлов при давлениях, не меньших, чем 3 мегабара. Задание это экспериментаторами было перевыполнено, и потолок для железа стал 13 мегабар, а для урана √ 18 мегабар. Для проведения этих исследований были разработаны взрывные устройства с использованием сходящихся ударных волн большой интенсивности. Результаты по ударной сжимаемости семи металлов в диапазоне давлений до пяти мегабар были опубликованы через 10 лет - в 1958 году [1]. Американцы к этому времени опубликовали данные только до 500 килобар. Сравнительно недавно (1988 г.) ливерморские ученые писали: "Советским физикам удалось достичь в никеле и меди ударных давлений десять мегабар на неизвестных измерительных устройствах, и пока эти результаты никем не превзойдены" [2]. Впервые схемы наших лабораторных измерительных конструкций были доложены лишь в 1996г. на международном симпозиуме в Дубне и на юбилейной сахаровской конференции по физике (ФИАН, Москва) и тогда же опубликованы в [3].

Многочисленные опыты по изучению свойств металлов и других веществ в ударных и детонационных волнах проводили сотрудники указанных выше отделов ВНИИЭФ. В моём отделе это был замечательный коллектив молодых специалистов. В первые годы ведущая роль принадлежала С.Б.Кормеру, К.К.Крупникову и Б.Н.Леденёву. Выдающийся вклад в изучение сжимаемости металлов был внесен экспериментаторами А.А.Бакановой, М.Н.Павловским, Р.Ф.Труниным и А.И.Фунтиковым. Теоретическую интерпретацию опытов осуществляли Г.М.Гандельман и Я.Б.Зельдович. Постоянное общение их с экспериментаторами позволило уже в первой публикации правильно интерпретировать открытие автором, А.А.Бакановой и И.П.Дудоладовым особенностей сжатия редкоземельных и щёлочноземельных металлов. В пионерских исследованиях С.Б.Кормера, М.В.Синицына, Г.А.Кириллова, В.Д.Урлина и др. были измерены температуры детонации ВВ и прозрачных диэлектриков, были получены их уравнения состояния и зарегистрированы кривые плавления до нескольких тысяч градусов (1956 год).

Конечно, не все шло гладко, порой возникали поистине драматические противоречивые ситуации. Драматизм был связан с жесткими правительственными сроками и сверхважностью выполняемой государственной задачи. При этом следует учесть, что и автор статьи, и В.А.Цукерман да и многие другие наши коллеги были в этой области исследований в основном новичками. В сущности мы начинали с чистой страницы, многое приходилось придумывать "с нуля". Несколько эпизодов самого начального периода работы, 47-49гг., когда готовилось первое испытание, приведены в [8] (глава ⌠Буря накануне взрыва■). Добавлю, что жестко раскритикованная Н.Н. Семеновым первичная методика В.А. Цукермана по определению значения давления детонации ВВ в своей основе была правильной и очень эффективной. После ее модификации и проведения В.Н. Зубаревым опытов на так называемых ⌠зебровых■ зарядах для используемого сплава тротила и гексогена были получены значения скорости продуктов взрыва близкие к прогнозам Ландау и Станюковича (2000 м/сек) и соответственно давление 250 кбар. В дополнение к сказанному в [8] поделюсь некоторыми личными впечатлениями.

Помимо исследования необычных свойств материи, в экспериментальных отделах ВНИИЭФ на моделях измерялись параметры различных вариантов атомного оружия, предлагались более эффективные принципы сжатия ДМ. Эта деятельность, так же как и вопросы изучения свойств веществ в экстремальных условиях, проходила в тесном, почти повседневном контакте с теоретиками Института. Вначале их было немного. Больше всего, кроме Я.Б.Зельдовича, мы общались с Е.И.Забабахиным и Г.М.Гандельманом. Такое общение было важнейшим слагаемым успеха.

Широта интересов Якова Борисовича сближала его с титанами эпохи Возрождения. По календарной хронологии он прожил одну человеческую жизнь - но она вместила несколько научных биографий. Жизнь его была посвящена взрывам нарастающей мощности: детонации химических взрывчатых веществ, цепным реакциям и ядерным взрывам, а также "Большому взрыву", образовавшему нашу Вселенную. Не случайно известный английский астрофизик Хоукинг считал фамилию Зельдовича общим псевдонимом большой группы советских физиков, наподобие знаменитого Бурбаки французских математиков. Всё же считать взгляды самого Якова Борисовича всегда непреложными, чем-то вроде одного из законов термодинамики, не следует. Долго не верил он в открытую экспериментаторами проводимость продуктов взрыва и даже неосмотрительно заключил на эту тему пари на несколько бутылок коньяка. Пари им было проиграно, коньяк в дружеской обстановке выпит, а статья Бриша, Тарасова и Цукермана о проводимости продуктов взрыва опубликована [10]. До сих пор эта классическая работа является предметом многочисленных ссылок.

Уже в начале 1949 года в отчёте-предложении Альтшулера, Забабахина, Зельдовича и Крупникова его авторы изложили свой вариант атомной бомбы, совместивший принципы сближения и сжатия. При вдвое меньшем весе наша схема обеспечивала вдвое большую мощность. Много меньшим был и диаметр новой бомбы благодаря оригинальному решению, предложенному инженером милостью Божией В.М. Некруткиным. Эта бомба была испытана в 1951 году. Немного позже Цукерманом был предложен и совместно с Бришем разработан новый способ внешнего нейтронного инициирования ядерных зарядов в моменты максимального сжатия ДМ. В 1954 году этот эксперимент с триумфальным успехом был осуществлен на испытаниях под Семипалатинском. О том, что первая советская атомная бомба, 50-летие испытания которой недавно отмечалось, была копией американского "Толстяка", сброшенного на Нагасаки, знали из ученых только Курчатов и Харитон, что вполне естественно, если учесть специфику работы на нашем объекте. Для всех остальных сотрудников ВНИИЭФ их результаты являлись пионерскими и оригинальными. В последние годы появилось немало публикаций, утверждающих, что советские ученые-атомщики присвоили себе лавры разведчиков. Нелепость такого противопоставления очевидна. При всем уважении к разведчикам и их работе, вся поставляемая ими информация, конечно же, должна была проверяться и перепроверяться, чем мы, в сущности, и занимались, сами о том не догадываясь.

Другой способ получения прецизионной информации о сжимаемости плутония и урана заключался в регистрации потока нейтронов, излучаемых при сверхслабых атомных взрывах. Харитоном он был назван "методом невзрывных цепных реакций" (НЦР). Вместе с автором статьи он был реализован в 1958 году Ю.М. Стяжкиным, Б.Н. Глушаком и А.Б.Сельверовым, и впервые доложен Ю.М. Стяжкиным на международном симпозиуме в Дубне в мае 1996 г. [11]. Как мне сказали в Ливерморе, примерно тогда же, начиная с 1958 года, методика НЦР под названием гидроядерных реакций стала в США основным методом отработки атомных зарядов.

Как работал Харитон? Наибольший интерес представляют, конечно, конкретные эпизоды, живые картинки прошлого. 1954 год, Семипалатинский полигон. Идет подготовка к очередному испытанию. В частности, устанавливается фотохронограф для съемки образующегося после взрыва огненного шара. По этим фото можно оценить мощность взрыва. Что делает Юлий Борисович? Он лично, используя примитивную методику школьных практикумов, проверяет величину фокусного расстояния фотохронографа, не доверяя значению, указанному в паспорте данного оптического устройства. (Для этих сомнений были основания, потому что на одном из предыдущих испытаний оптики действительно что-то напутали). Итак, все присутствующие наблюдают странную сцену. Научный руководитель объекта велит установить два столба с горящими лампочками и сам меряет между ними расстояние, то есть "играет в школу". И хотя всё это вызвало глубокое раздражение Г.Н.Шнирмана, сотрудника института Химфизики, отвечавшего за оптическую аппаратуру, Юлий Борисович сделал так, как считал нужным. Ответственность, с которой он подходил к делу, вызывала восхищение. Он никому не доверял. И, конечно, был прав. На другом испытании детонаторы были почему-то взяты из партии, не прошедшей необходимой проверки. Возмущение Харитона было беспредельным. Глубокое проникновение Юлием Борисовичем во все детали проводимых исследований и величайшая ответственность за их результаты приобрели в институте название "юбизм".

* * *

Теперь о том как я попал на объект и об общей обстановке на объекте. Начало физики экстремальных состояний в России обозначилось, как известно, тремя статьями, написанными Я.Б. Зельдовичем и Ю.Б. Харитоном о развитии цепных реакций в уране, и положенными в основу атомного проекта. Эти работы, показавшие принципиальную возможность освобождения атомной энергии, были опубликованы в преддверии второй мировой войны. В атомном проекте России оба автора участвовали с момента его официального зарождения в 1943 году. Позже в русло этой глобальной проблемы они вовлекли заведующего рентгеновской лабораторией Института машиноведения АН СССР В.А.Цукермана и меня, бывшего его сотрудником.

Друзья со школьной скамьи, много лет мы работали вместе. От армии и фронта В.А.Цукерман был освобожден из-за прогрессирующей потери зрения, завершившейся через несколько лет полной слепотой. От многих научных сотрудников нас отличала большая и, по мнению окружающих, несколько чрезмерная активность. Мы вели себя часто как конкистадоры науки, которым предстояло открыть ее еще неизвестные материки. Бережно храню я монографию Зельдовича, подаренную нам в 1953 г. с многозначительной надписью: ⌠Братьям-разбойникам, Альтшулеру и Цукерману, от автора, который пока еще не стал их жертвой■.

Находясь в эвакуации в Казани Цукерман устанавливал в госпиталях рентгеновские аппараты, разработал бутылкомет для бросания бутылок с горючей смесью на большие расстояния и, по несчастному стечению обстоятельств, при государственных испытаниях бутылкомета сам оказался в роли горящего танка. После госпиталя, вернувшись в Казань, он занялся реализацией своей главной идеи ≈ мгновенного фотографирования в рентгеновских лучах процессов, происходящих в миллионные доли секунды в зарядах взрывчатых веществ. Этот новый метод позволил понять казавшийся почти мистическим механизм действия ⌠бронепрожигающих■ фауст-патронов, примененных немцами против наших танков. В многочисленных обсуждениях этой и других родственных проблем у него зародилось перешедшее скоро в дружбу знакомство с Юлием Борисовичем Харитоном, а также с Яковом Борисовичем Зельдовичем. В 1946 году уже в Москве Харитон в довольно туманных выражениях предложил Вениамину Ароновичу принять участие в атомном проекте. Вначале мы работали в Москве, а потом - в 1947 году - переехали в Саров. Формальности отъезда были преодолены быстро, поскольку мы оба были включены в правительственное постановление.

Встречи с Зельдовичем начались у меня еще в Москве, в Институте химической физики АН СССР. Обсуждения велись в небольшой комнате у доски, к которой для мела и тряпки была прибита рваная галоша. Тон обсуждений был самый непринужденный, и даже употреблялись термины, не принятые в научных публикациях. Меня это немного удивило, но не покоробило. Многие ученые, когда это необходимо, пользовались подобным ⌠слэнгом■, лаконичным и выразительным. Во время одной из встреч еще в Москве в 1946г. Яков Борисович, предельно упростив варианты получения сверхкритических состояний атомных бомб, предложил мне их проанализировать и по простейшему критерию сравнить их преимущества. Вывод в пользу одного из них казался очевидным. Осуществить его, как уже говорилось, удалось только в 1951 г. Другая, более примитивная - "американская" конструкция атомной бомбы была испытана в августе 1949 г.

* * *

Угнетающе действовал и режим секретности. Это был не просто режим, а образ жизни, определявший манеру поведения, образ мысли людей, их душевное состояние. И наказание нарушителю грозило нешуточное - "На войне, как на войне". На фронте я однажды чуть не попал под трибунал за утерю винтовки, которую, к счастью, удалось вовремя найти. На объекте как-то, придя вечером с работы и развернув газеты, которые нам заботливо доставляли на работу, я с ужасом обнаружил среди них секретные документы, которые я был обязан сдать в конце рабочего дня в первый отдел. Однако, вместо этого я по рассеянности вместе с газетами положил их в портфель. Моим первым импульсом было доложить о допущенном нарушении режима секретности и сдать документацию. Спасла меня мой добрый гений, моя жена Мария Парфеньевна Сперанская, бывшая, кстати, первым взрывником объекта. Она категорически воспротивилась этому, понимая, конечно, что честность в данном случае наказуема, и очень серьёзно. Ночью я держал документы под подушкой, а утром, явившись на работу первым, положил их в сейф, после чего пошел в отдел режима и "сознался", что вчера не успел сдать эти документы и оставил их в сейфе. Такое нарушение, очевидно, не было серьёзным и мне его простили.

Странные для постороннего глаза события происходили в конце 1947г. Несколько дней кряду ведущие научные сотрудники одной экспериментальной лаборатории, одетые в новые выданные им полушубки перебирали руками отбросы и снег на институтской свалке. Здесь они искали сверхсекретную деталь, размером с грецкий орех (нейтронный запал из бериллия). Один из молодых специалистов (Б. И. Смагин, см. его статью в книге [12], где этот эпизод излагается подробно) забыл ее на лабораторном столе и уборщица вымела ее вместе с мусором. Когда это обнаружилось, был объявлен аврал. На тpетий день поиски увенчались успехом и торжественным по этому случаю банкетом. Но "виновника торжества" на нем не было. Он уже находился не дома. К счастью, только одни сутки. Однако, в дальнейшем от секретной работы он был отстранён. Трагически сложилась судьба старшего научного сотрудника Д.Е.Стельмаховича. Мы мало что знаем об этом, но когда к нему в дом пришли "двое в штатском", он покончил с собой, застрелившись из охотничьего ружья.

К Ю.Б.Харитону, А.Д.Сахарову и Я.Б.Зельдовичу, представлявшим для государства особую ценность, одно время были приставлены вооруженные телохранители, сопровождавшие их повсюду. Помню, такой эпизод. Юлий Борисович в сопровождении охранника идёт по коридору института, и в одной из комнат, мимо двери которой они как раз проходили, раздаётся резкий хлопок. (Там проводили опыты с высоким напряжением и это был электрический разряд). Охранник немедленно бросается к двери, вышибает её плечом и наставляет на испуганного экспериментатора пистолет. Якову Борисовичу личная охрана сильно мешала в его, как говорится, личной жизни. А про Андрея Дмитриевича местные юмористы сочинили вирши, где говоpилось, как эти стpажи его стеpегут и благонадежность беpегут. Не уберегли благонадежность. Очень Андрей Дмитриевич начальство подвел. На него делали ставку. Стопроцентно советский гений. А он в партию вступить отказался, а после и вовсе диссидентом сделался, и не просто диссидентом, а всемирно признанным лидером свободомыслия. Это произошло в 1968 г., когда за pубежом были опубликованы знаменитые сахаровские "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Но много раньше, с начала 50-х гг. Андрей Дмитриевич ясно представлял, что у нас жизнь устроена не по Гегелю, считавшему, что все действительное pазумно. В окpужающей нас действительности было очень мало разумного и очень много неразумного и аморального. Болезненно воспринимали ученые официальные преследования Науки, - теории относительности, квантовой механики, хромосомной "морганистско-вейсманистской" теории наследственности. В этой удушливой атмосфере иные ученые пытались плыть по течению. Был среди них и известный физик-теоретик Блохинцев, опубликовавший в 1952 г. в "Вопросах философии" свое несогласие с Эйнштейном. Рассказывая об этом у меня дома, И.Е. Тамм с гневом поднял и обрушил на пол стул. Казалось, что он сокрушает и автора злополучной статьи. "Ведь он знает, что это неправда, а пишет, пишет", - почти кричал Игорь Евгеньевич.

В эти дни на объекте был заместитель Б.Л.Ванникова А.П.Завенягин. И тут выяснилось, что даже в самых трудных обстоятельствах солидарность ученых может играть решающую роль. В 12 часов ночи к Завенягину пробился В.А.Цукерман. Потом он стал лауреатом многих премий и Героем Социалистического Труда, а тогда был кандидатом технических наук. Его аргументы в защиту "физика-вейсманиста" были внимательно выслушаны. Утром по тому же вопросу к Завенягину обратились кандидат физико-математических наук Е.И.Забабахин, ставший потом академиком и Героем Социалистического Труда, и А.Д.Сахаров. Ситуация напоминала известную историю с детьми лейтенанта Шмидта в романе Ильфа и Петрова. Но "выноса тела" не произошло. Как мне потом рассказывали, Андрей Дмитриевич, немного растягивая слова и чуть картавя, произнес: "Я пришел к вам по одному персональному делу". "Знаю, - остановил его Завенягин. - Я уже слышал о хулиганской выходке Альтшулера. Мы пока его высылать не будем". В воспитательных целях меня вызвали в Москву к Б.Л. Ванникову. В своем кабинете, без свидетелей, посматривая изредка на лежащее перед ним на столе моё досье, Борис Львович объяснял мне, какой я плохой человек. "Руководство в ужасе, что вы оказались на объекте, куда даже секретарей обкомов не пускают. А вы с линией партии расходитесь по вопросам биологии, музыки и литературы. Если бы разрешали всем говорить, что они думают, нас бы смяли, раздавили". Такова была идеология той эпохи. Закончил словами "Езжайте, работайте". Решение это было, как оказалось, не окончательное. Относительно скоро, в 1952 г., вечером на дом мне позвонил Ю.Б.Харитон и сказал, чтобы я не выходил на другой день на работу. "Мы скажем вашим сотрудникам и слушателям ваших лекций, что вы заболели". Я провел не самую спокойную в моей жизни ночь. В ожидании худшего мы с женой просматривали письма и некоторые сжигали. На этот раз, чтобы сохранить меня на работе, научному руководителю пришлось обратиться непосредственно к Берии (см. интервью Ю. Б. Харитона [13]).

Примерно в это же время к изгнанию был приговорен высококвалифициpованный математик М.М.Агpест, участник Великой Отечественной войны. В связи с каким-то кадpовым вопpосом в Отделе pежима внимательно перечитали его личную анкету. Открытым текстом там было написано, что в возрасте 15 лет, в 1930 г., он окончил высшее Еврейское духовное училище и получил диплом раввина. Работники режима пришли в ужас. Ведь это означало, что у нас на объекте несколько лет жил и работал человек, сохранивший прямые контакты с Богом и ветхозаветными пророками, по понятным причинам не имевшими допуска к секретной информации. Поступило pаспоpяжение в 24 часа удалить Агpеста с объекта. Активное вмешательство Д.А.Фpанк-Каменецкого, Н.Н.Боголюбова, И.Е.Тамма позволило пpодлить этот сpок до недели, а также получить ему новое назначение на менее секpетный объект в Сухуми. В последние дни пребывания Агpеста на объекте сотрудники и коллеги вели себя с ним очень различно. Одни проходили мимо, не замечая его. Другие не захотели проститься. А И.Е.Тамм демонстративно кончал работу на полчаса раньше, говоря "Я пошел помогать Матесу Менделевичу паковаться". Андрей Дмитриевич Сахаров поселил Агpеста с его большой семьей на своей московской квартире. Там он и жил несколько месяцев до отъезда на новое место pаботы в Сухуми. А много позже - осенью 1992 года М.М.Агрест вместе со всей большой семьёй был вывезен на забитом, как автобус в час пик, военном самолете из уничтожаемого кровавой междоусобицей Сухуми. Вскоре они все эмигрировали в США.

Что же касается моих высказываний, то они неоднократно воспринимались горкомом КПСС с беспокойством и осуждением. Наши отношения с руководством становились конфликтными в результате моих выступлений на собраниях в связи с венгерскими событиями в 1956 году, и с осуждением советской официальной позиции в отношении шестидневной арабо-израильской войны 1967 года. Так что для меня "гласность" началась ещё задолго до перестройки. И за это я тоже благодарен Юлию Борисовичу, хотя сейчас сознаю, что, вероятно, доставлял ему своими высказываниями немало хлопот. Разумеется, возможность достаточно свободно высказываться не была лишь моей привилегией. Об общей атмосфере определённой внутренней независимости и свободы, в которой мы жили и работали, см. например в статье В.Б. Адамского в книге [12]. (Замечу, что в этой же книге опубликовано большое интервью Ю.Б. Харитона журналисту "Литературной газеты" О. Морозу).

В мемуарах В.А.Цукермана и З.М.Азарх [14] к великанам духа отнесены Ю.Б.Харитон, А.Д.Сахаров и Я.Б.Зельдович. Высочайшая ответственность за выполнение государственных задач сочеталась у Юлия Борисовича с высокой мерой человечности и чуткости. Каждый сотрудник института ощущал эти качества в отношении Юлия Борисовича к себе и своей семье.

[2] Nellis W. J. et al. Phys. Rev. Lett. 60 (14) 1414 (1988).

[3] Л.В. Альтшулер, Р.Ф. Трунин, К.К. Крупников, Н.В. Панов, "Взрывные лабораторные устройства для исследования сжатия вещества в ударных волнах" // УФН. 1966. Т. 166, ╧5. С. 575-581.

[10] А.А. Бриш, М.С. Тарасов, В.А. Цукерман // ЖЕТФ, 1959, т. 37, ╧ 12, стр. 1543-1550.

[11] Ю.М. Стяжкин, "Исследование изоэнтропической сжимаемости и уравнений состояния делящихся материалов" // "История советского атомного проекта. ИСАП-96", т. 2, М.: ИЗДАТ, 1999, стр. 514-517.

[13] Ю. Б. Харитон. "Ядерный след", интервью, "Правда", ╧237, 25 авг. 1989 г.

[14] В.А. Цукерман, З.М. Азарх, "Люди и взрывы", Арзамас-16, 1994; Звезда. 1990. ╧11. С.93-122.

Проголосуйте за это произведение

---

Copyright (c) "Русский переплет"