|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
12.XII.2005
Там, где теперь её дом
Она не знала, куда идёт, а метель шла следом, заметая снегом её детские следы. Она не знала, где теперь её дом. Какое из слепых чёрных окон - её? Она не знала. У неё больше не было мамы - мама спала и давно уже не просыпалась. Спать с мамой стало холодно.
Ленинград умирал тихо, почти всегда - во сне. Умирал и никак не мог умереть. Бессмертный город.
А папа далеко, на фронте, откуда давно уже не приходили от него письма. А они с мамой всё равно ждали их. Но мамы больше нет.
Город был белый-белый, только чернели силуэты и окна домов и тёмными пятнами лежали трупы на снегу. Город был белый-белый, словно какой-то художник лишь наметил на чистом листе эскиз будущей картины, да так и оставил её неоконченной. Редко навстречу ей шли люди, волокли за собой на санках обёрнутые в белые простыни тела родных, или кучу дров, или вёдра воды, расплёскивая на глазах замерзающую Неву на снег.
"Если остановиться, то станет еще холоднее, - думала она. - Когда идёшь, не так холодно. Но нет сил... А можно отталкиваться от столбов, оттолкнёшься - и до следующего фонаря... Оттолкнёшься - и до следующего..."
Фонари, точно часовые, стояли на посту вдоль набережной, слепые и днём, и ночью. Купола Исакия были теперь не золотые, а деревянные. И лежал в гробу Медный всадник.
"А здесь снег не белый, а чёрный".
Она шла мимо сгоревшего дома, на тёмном от копоти снегу были раскиданы обуглившиеся доски, камни, люди.
"А здесь снег не белый и не чёрный, он красный... Главное - идти прямо. Прямо, не делая лишних шагов. Так учила мама, так останется больше сил. Как хочется лечь на снег. Не совсем заснуть, а только чуть-чуть. И пусть приснятся хлеб и мама. Тёплый хлеб и тёплая мама..."
Она не знала, куда идёт и где теперь её дом. И мамы больше нет.
В парадной было темно и холодно, пахло нечистотами. У Вари не было сил идти дальше, она села на пол у лестницы и закрыла глаза.
"Только бы не было холодно. Не хочу больше, чтобы холодно".
Дверь тяжело открылась, снег влетел внутрь и, не тая, лёг на пол и на девочку. В парадную вошла женщина, прислонившись к стене, она начала подниматься по лестнице.
- Тётенька, дайте хлеба. - Попросила Варя.
Женщина продолжала медленно, ступенька за ступенькой, идти дальше. Но вдруг, обмякнув, словно тряпичная кукла, опустилась на лестницу.
-Тётенька...
Варя поднялась к ней.
-Тётенька, дайте хлеба... - она теребила женщину за рукав, но та, похоже, уже была мертва.
Девочка залезла покойнице в карманы пальто и вытащила оттуда продуктовые карточки и крошечный кусочек сахара, который тут же проглотила.
"Тётенька мёртвая. Ей это уже не нужно. Если бы я не взяла, взяли бы другие. Какой сладкий сахар, не надо было сразу глотать его, надо было подержать во рту. У нас ведь украли карточки, а месяц еще такой длинный. А тётеньке они уже не нужны".
Девочка осмотрела сумку женщины, но в ней была только пачка писем.
"Хорошо быть почтальоном. Тебя пускают в тёплые квартиры, а если письмо хорошее, то дают хлеба".
Варя сняла с женщины сумку и натянула её на себя.
На первом этаже дверь никто не открыл, но когда Варя толкнула её, оказалось, что квартира не заперта. Девочка вошла внутрь.
-Письмо. Я принесла вам хорошее письмо.
Никто не ответил. Заиндевелые стены тускло мерцали в темноте, сквозь мёртвую тишину отсчитывал время метроном - где-то работало радио. Варя толкнула ту дверь, под которой белела полоска света : сквозь дыру выбитого окна комнату заметало, метель кружила, раскидывала по комнате старые письма, фотографии, укрывала снегом, словно пуховым одеялом, две неподвижные фигуры на кровати...
Варя постучала в дверь, ещё и ещё раз. В глубине квартиры послышались шаги. Щёлкнул замок, и дверь открылась.
- Ну, кто стучит не переставая? - Спросила женщина. - Ты кто? К кому пришла?
- Я принесла вам хорошее письмо. - Девочка, нагнувшись, пролезла под рукой женщины, и вошла в квартиру.
- Какое письмо? Девочка, ты куда?!
- Хорошее письмо...
Варя, не останавливаясь, шла прямиком через длинный коридор к приоткрытой комнате.
"Я никуда отсюда не уйду. Здесь тепло. Здесь люди. Они меня, может быть, покормят".
Комната была обставлена принесённой со всей квартиры мебелью: лёгкий ампирный гарнитур на кручёных ножках, тяжёлый дубовый стол, широкая железная кровать. Стены были увешаны картинами. Добрый, ласковый огонь горел в буржуйке. В углу у окна сидел за мольбертом взъерошенный, перемазанный краской мужчина. Художник был одет в пальто, вокруг шеи обмотан вязаный шарф, весь в разводах краски. Варя легла на ковёр перед печкой и, сняв варежки, протянула руки к огню.
"Тепло...тепло...тепло..."
- Девочка, ты зачем легла? Ну-ка, вставай. Какое письмо? Мы не ждём писем. Уходи домой. - Женщина растеряно стояла перед лежащим на полу ребёнком.
"Как тепло... Мамочка, как мне тепло... И во рту ещё сладко от сахара..."
- Андрей, ну что ты молчишь? Что с ней делать? - С отчаянием спросила женщина мужа.
Художник лишь на секунду оторвался от работы и рассеянно посмотрел на девочку:
- Да пусть греется. Ты же видишь, как она замёрзла. Отогреется, пойдёт домой. Напои лучше ребёнка чаем.
"Добрые. Такие добрые. А соседка выгнала из дома, когда мама совсем заснула. Ей было жалко кипятка. Она злая. А они добрые. Пусть они оставят меня у себя. Мамочка, пусть они оставят меня..."
Варя проснулась на кровати, бережно укрытая одеялами. На буржуйке, шипя обледенелыми боками, грелся чайник.
"Сейчас меня выгонят. Здесь тепло. Не хочу на улицу. Не хочу, чтобы холодно".
Варя снова закрыла глаза, но сидящая в кресле возле нее женщина заметила, что она уже проснулась.
- Отогрелась? Покажи письмо, почтальон.
"Они не покормят меня. У меня нет для них хорошего письма".
Женщина села на кровать рядом с девочкой.
- Я дам тебе немножко еды, а потом ты пойдёшь домой.
"Добрая..."
- Врать плохо. Ты должна разнести остальную почту, люди ждут писем.
"Добрая... Оставь меня здесь..."
-Девочка, иди-ка сюда на минутку, - вдруг позвал из-за мольберта художник.
Варя слезла с высокой кровати и подошла к окну.
- Встань здесь и вытяни вперёд руки. Представь, что держишь голубя на ладонях. Да, вот так. Умница.
"Баночки с жёлтой и белой краской похожи на яичницу. А малиновая - на малиновое варенье. А зелёная краска - на листья. Мама плакала, когда я съела фиалки, которые стояли на окне. И листья, и цветочки - всё съела. Маме было меня жалко, и фиалки, наверно, тоже жалко было..."
- А у меня есть хлебные карточки. - Вдруг сказала Варя.
"Добрые, оставьте меня у себя..."
- А я могу вам позировать. Меня обстригли из-за вшей. - Варя сняла шапочку и показала короткие, как у мальчишки, волосы. - Вы с меня можете и мальчиков рисовать.
"Добрые, оставьте!"
- Девочка, мы не можем оставить тебя. - Ответила женщина. - Иди домой.
Варя кинулась на кровать и забралась под одеяло:
- Я не уйду, я не уйду, не уйду. - Повторяла она.
-Девочка, - женщина попыталась вытащить её, - я дам тебе поесть, а потом уходи.
"Злые. Выгоняют на улицу. Все теперь злые. Злые, выгоняют..."
- Аня, пусть она остаётся. - Сказал художник. - Может, ей некуда идти.
- Она врёт, нет у неё карточек! Врёт, как и с письмом. Пусть уходит!
"Добрый... Он добрый, а она злая. Мамочка...мамочка..."
- Посмотри, на кого ты стала похожа. - Устало ответил Андрей. - Так нельзя. Мы должны жить дальше. Надо остаться людьми, всем назло остаться людьми.
- Пусть уходит. Я не хочу, чтобы в доме были дети. Пусть уходит.
-У меня есть карточки. - Варя достала из кармана карточки, которые взяла у почтальона. - Вот, смотрите, есть!
"Оставьте! Оставьте! Оставьте!"
Женщина принесла ей в кружке кипяток, а затем вытащила из-под пальто кусочек хлеба:
-Ешь.
Тяжело опустившись на кресло, она смотрела, как, обжигаясь, девочка пьёт воду.
- Не глотай хлеб сразу, откусывай потихоньку. Так его больше.
Варя сунула пустую, ещё тёплую кружку под свитерок, забралась с головой под одеяло и тут же уснула. Ей снилось, что мама держит тёплую руку на её ввалившемся, постоянно мёрзнущем животике.
"Мамочка...Мамочка...Тёплая и добрая..."
Горбатый мост перекинулся через причудливо извилистую речушку, берег которой был усыпан жёлтым, белым, голубым бисером болотных цветов. Маленький мальчик пускал в воду деревянные корабли... Солнце, прорываясь сквозь пелену туч, пятнами ложилось на ютившееся на берегу озера селение... Смеющиеся дети бежали через поле, пуская в небо воздушного змея...
Варя попробовала лизнуть куст сирени на лежащей на столе сохнущей картине, но он был несъедобным.
- Девочка, не трогай картины. - Сказала вошедшая в комнату женщина.
Варя жила здесь уже неделю, но она никогда не звала её по имени.
"Когда же она покормит меня? Всё время хочется есть..."
Женщина тяжело опустилась перед печкой и подкинула в огонь распиленные ножки стула. Варя помогала ей, подбирая с пола стружку и бросая её внутрь. Одну стружку, самую вкусную, девочка положила в рот.
"Как хочется есть..."
- Есть хочется... - Сказала Варя.
- Мы недавно ели.
"Она не кормит меня. Ест мою порцию".
В комнату вошёл художник. Огонь в "буржуйке" заметался от принесённого им холодного ветра улицы.
"Он добрый. Он сейчас покормит меня. Как хочется есть".
- Ты не должен выходить. Мы с девочкой сами будем ходить за хлебом. Ты должен рисовать. - Сказала женщина, наполняя чайник хрустящим снегом из ведра.
- Ты плохо себя чувствуешь, Аня. А ребёнку незачем это видеть.
Женщина разгладила руками скатерть на столе, расставила тарелки. Она разрезала ножом буханку, а Варя, забравшись на высокий стул, заворожено смотрела на липкий, водянистый хлеб, мысленно взвешивала каждый кусок, прикидывая, поровну ли. Сняв с ножа прилипшую хлебную слизь, женщина тайком положила её в рот.
"Я маленькая, а они большие. А кусочки одинаковые. У меня ещё спрятан сухарик, но я его оставлю".
Женщина достала кастрюльку с варёной картофельной кожурой и тоже разложила её по тарелкам, затем подсушила на печке хлеб.
- Идите есть. - Позвала она.
"Мама всегда ела без меня. Я никогда не видела, как она ела. Интересно, мама тоже делила поровну?"
- Ешь медленнее. - Сказала женщина Варе. - Запивай водой.
- Я знаю.
"Я знаю".
Варя ела руками, тщательно облизывая пальцы. Как страшно ей было оставить хоть крошку. Она совсем стала похожа на маленькую старушку: кожа на лице так сильно натянулась, будто её не хватало, рот ввалился. А ей было пять лет. Пять лет и четыре месяца и двадцать один день. А счёт шёл уже не на дни, а на часы, на минуты. На оставшиеся до конца мгновения, которые так хладнокровно отсчитывал метроном в такт ещё бьющимся сердцам.
"Как вкусно".
Женщина уже не вставала с постели, её больные, почти остановившиеся глаза со страхом смотрели на занесённые над кроватью тени на стене.
"И она тоже заснёт навсегда".
Варя заворачивала горячий чайник в тряпки и клала к ней в постель как грелку, чтобы хоть немного согреть её бьющееся в ознобе умирающее тело.
Художник совсем осунулся, его почерневшее от горя и усталости лицо больше не улыбалось, когда Варя рассказывала, что именно она убьёт Гитлера.
"Бедный... Хороший... Мне так хочется есть. Всё время хочется есть".
Мужчина взял несколько стульев, ещё не пущенных на растопку печи, и куда-то ушёл.
- Девочка... - Позвала Варю женщина.
"Мне не хочется подходить к ней. Она холодная".
- Возьми в шкафу на нижней полке тёплые свитерки. Твои уже совсем дырявые.
Варя открыла шкаф: в ворохе детской одежды, среди шапочек, шарфов, штанишек и свитеров лежал самодельный деревянный конь, расписанный красными и жёлтыми цветами.
- Я сама вязала. Они мальчуковые, но какая разница.
"Значит, у них был ребёнок. Наверное, умер. И она тоже умирает. Потому, такая добрая".
- Хочешь, возьми лошадку.
- Не хочу.
"Мама шила кукле Маше красивые платья. А когда началась война, мы с Машей лазили на крышу тушить зажигалки. А потом кукла умерла от голода. Бедная Маша".
Варя, глубоко вдохнув, быстро-быстро начала раздеваться.
"Холодно-холодно-холодно..."
Раздевшись до маечки, она натянула сразу три свитера, а сверху -пальто и шубку.
"Надо говорить "тепло", и будет тепло. Тепло-тепло-тепло..."
Замёрзшие пальцы не слушались её, когда она пыталась застегнуть пуговицы.
- Подойди, я застегну. - Позвала женщина.
"Мне не хочется подходить к ней".
С трудом приподнявшись на постели, женщина начала застёгивать Варе пуговицы.
- У вас был сын?
- Да.
- Он умер?
- Его убили соседи.
"Если сварить всех плохих людей, то можно накормить всех хороших. Плохих людей не будет, а хорошие не будут умирать. Но есть людей, наверное, плохо".
В дверь громко постучали.
- Девочка, узнай, кто там.
"Не люблю этот коридор. Тёмный и холодный. А за той дверью - мёртвая женщина. Она умерла уже давно, а её никто не забирает. Когда её заберут?"
На пороге стоял незнакомый мужчина. Варе он понравился, от него пахло едой. По-хозяйски, с видом завсегдатая незнакомец направился прямиком в комнату. Когда Варя закрывала за ним дверь, ей показалось, что на лестнице стоят люди.
"Когда приходил старик-художник, он принес мне полкарамельки. А этот, наверно, принёс целую. Или даже две. Мамочка, хоть бы он принёс мне две карамельки".
Мужчина нетерпеливо прохаживался по комнате - стульев не было.
- Анна Павловна, вы же умираете! А ваш муж может вас спасти. - Убеждал он женщину. - Ну подумайте, кому сейчас нужна эта выставка?! Его картины не пойдут на растопку печей, они останутся в коллекциях. А вы сможете спокойно пережить голод. Вы не просто не будете голодны, вы будете сыты!
- Уходите.
- Это очень глупо. Вы умираете, и он тоже умрёт. Это очень глупо.
- Уходите.
Незнакомец достал из кармана шоколадную плитку, настоящую шоколадную плитку в блестящей золотой фольге. Чудо! Варя как завороженная смотрела на шоколад, жадно вцепившись глазами в руку мужчины.
- Вашей девочке тоже нужно питаться, подумайте. У вас будет всё.
- Нет. Уходите.
"Хороший. Добрый. Я отдам ей половину шоколадки, хочу, чтобы она поправилась".
- Подумайте. У вас осталось мало времени.
Но он не оставил шоколад, а лишь отломил крохотный кусочек, который положил на стол.
- Уходите. Закрой за ним дверь. - Сказала женщина Варе.
"Она съест. Она съест без меня".
Мужчина вышел из квартиры, не разу не обернувшись на девочку. Шумно спускаясь вниз по лестнице, он и ожидавшие его люди громко спорили и переговаривались.
"Она съела без меня. Ничего мне не оставила".
Когда Варя вошла в комнату, она тут же кинулась к столу - шоколад лежал нетронутый.
"Сладкий-сладкий шоколад. Папа приносил мне его по праздникам. Я оставлю ей кусочек, надо, чтобы она поправилась".
- Не трогай! -Женщина зашлась в приступе кашля. - Выбрось его в печь! Не ешь!
"Мама тоже бредила перед смертью, ей казалось, что по комнате ходят чужие люди".
Варя, не выдержав, положила весь кусочек в рот, но потом откусила половинку и протянула женщине.
"Она уже не поправится".
Но та резко замотала головой и отвернулась к стене.
"Как жалко, что она умрёт".
Художник вернулся поздно, когда уже начинало темнеть. Он вернулся без стульев, принёс за пазухой маленький свёрток. Варя набрала в чайник снег и поставила греться на печку, затем начала расставлять тарелки, как это делала когда-то женщина.
- Варя, сегодня мы не будем кушать. - Сказал художник. - Хлеба не было.
Девочка начала убирать со стола.
"Надо скорее лечь спать, чтобы не хотелось есть. Пусть мне приснится что-нибудь вкусное".
-Это всё, что я смог обменять на стулья. На рынке очень много дров. - Художник развернул бумажный свёрток и протянул жене кусочек масла. - Оно поможет тебе поправиться. Ты поправишься.
Варя подняла с пола стружку и положила её в рот.
"Как же хочется есть. Мамочка, как хочется есть".
- Он приходил? - Спросил художник у жены.
- Нет.
Варя забралась на кровать и прижалась к женщине.
"Она холодная".
- Возьми. - Женщина протянула ей бумажку из-под масла, чтобы Варя облизала её.
"Когда кончится война, я буду много есть. У меня всегда будет дома хлеб, шоколад, масло и деревянная стружка".
Когда Варя вернулась из магазина, по радио объявили воздушную тревогу.
"В наш дом никогда не упадёт бомба".
- Я принесла хлеб.
На месте картин на стенах остались лишь ровные прямоугольники невыцветших обоев, пустые рамы были сложены на полу. Пахло едой. Художник сидел за мольбертом перед неоконченной работой, но в руках вместо кисти у него была тарелка каши. Гречневой каши!
- Садись обедать, мы не дождались тебя. - Сказала Варе лежащая на кровати женщина. - Только не ешь сразу много.
Девочка бросилась к заваленному пакетами и свёртками столу и, хватая всё подряд, беспорядочно запихивала в рот кашу, хлеб, шоколад, неварёную крупу...
- Варя, Варя, не ешь сразу много.
"Неужели кончилась война?! Неужели кончилась война?!"
Женщина вдруг тихо заплакала. Она давно перестала плакать, полгода назад, когда началась блокада. Не плакала, когда сын выковыривал из щелей паркета хлебные крошки и ел их. Когда он пропал, и когда из комнаты соседей разнёсся по квартире странный сладковатый запах, и когда нечего было хоронить, и когда уже не из-за чего было плакать, и не было ради чего жить, выживать - тоже не плакала, не плакала, не плакала.
"Неужели кончилась война?!"
Она плакала, когда Варе стало плохо.
"Как жалко, совсем ничего не осталось в животике".
Ночью огонь в печке погас, в комнате стало холодно. Варя спрятала голову под одеяло и теснее прижалась к женщине. А та не могла остановить слёзы, и они маленькими колючими льдинками застывали на её лице.
Через неделю Анна Павловна начала вставать с постели, сама растапливала печь, накрывала на стол, грела воду, чтобы купать Варю. Она бережно, как когда-то мама обмывала её истощённое тельце, и только после горячего купания Варя немножко отогревалась.
"Ласковая, как мама".
Обледенелая кухня была заставлена вёдрами, бидонами, кастрюлями с невской водой. Художник распилил почти всю мебель на дрова, оставил только стол. Он уходил на фронт.
На календаре был март - первый месяц весны, а в ленинградских домах продолжалась холодная, безжалостная блокадная зима.
"Если мы доживём до тёплого лета, то будем целыми днями лежать на солнышке и греться. Мамочка, хоть бы мы дожили".
Художник распилил мольберт и положил доски к общей куче дров.
- Бежишь?
- Аня, я не больше могу отсиживаться в тылу. Я солдат.
- Ты художник, твои руки всю жизнь держали только кисть, какой ты солдат?
- Война, Аня. Война, значит солдат.
- Здесь, здесь война! А ты бежишь, бежишь! - Женщина вдруг сорвалась на крик. - Тебе страшно! Там немец, там стреляют! Там люди не едят детей, там дети не едят землю и опилки! Ты бежишь! - Она билась в истерике.
Варя бросилась к женщине и уткнулась лицом ей в живот.
-Я очень боюсь, что ты не вернёшься. - Вдруг казала она спокойным, чуть хриплым от крика голосом.
"Бедная мама. Тёплая и добрая".
Художник уходил на фронт., С аккуратно подстриженной, без пятен краски, бородой, в военной форме, словно гость, слонялся он по квартире.
- Мой папа тоже на фронте. Он герой. Ты передай ему, что я живая. - Попросила Варя. - Я умею писать только своё имя, ты передай ему это, а остальное расскажи сам.
Девочка протянула листок бумаги, на котором смешными неровными буквами было выведено ВАРЯ.
- Конечно, передам.
"Когда папа вернётся, я буду жить с ним или останусь здесь? Или мы будем жить вместе? Вместе легче выжить".
Муж с женой тихо простились, она в последний раз прижалась щекой к его колючей щеке и ушла в комнату, чтобы не видеть, как он уходит.
- Варя, проводи меня. - Попросил художник.
Когда девочка зашла в комнату за шапкой, женщина подошла к ней и взяла двумя руками её озябшую ладошку.
-Варя, ты вернёшься?
"Она никогда не звала меня по имени".
-Вернусь.
Женщина порывисто прижала холодными губами её ручку и отошла к окну.
Выключенный приёмник молчал, только с нависшей над растопленной печкой наледи капала вода. Кап...кап...кап... Точно часы, с шипением падающие на "буржуйку" капли отсчитывали время, оставшееся до конца.
Снег хрустел под ногами, искрился миллионами отражавшихся на нём солнц. Варя и художник шли по набережной.
"Скорей бы он увидел папу и сказал, что я живая".
- В маленькой комнате за дверью спрятаны оставшиеся три картины. Когда вам будет трудно, отнеси их по этому адресу. - Он протянул Варе сложенный листочек, и она спрятала его в рукавичку. - Ты не умеешь читать, но спросишь у кого-нибудь, тебе подскажут.
"Пусть его сытно кормят, чтобы он хорошо воевал".
- Только не уходи от Ани, не бросай её. Ты нам как дочка стала. По одиночке вы погибнете, а вдвоём вам будет легче.
"Как же я брошу маму?"
-Я не уйду.
- Спасибо. Иди домой. - Он неуклюже обнял девочку.
Варя долго смотрела ему вслед, пока он не превратился в маленькую чёрную точку, а потом и совсем пропал.
"А люди у проруби отсюда такие крошечные. Как будто, можно спрятать их в рукавичку и погреть".
Варя пошла домой, к маме.
"Тёплой и доброй".
Какая-то женщина, поднимаясь с Невы с ведром воды, опустилась без сил да так и осталась сидеть на гранитных ступенях. Следом шли другие люди, обходили женщину, расплескивая на неё воду из вёдер. И кто-то взял в свободную руку её ведро.
"А к вечеру она станет ледяной горкой".
Взвыли сирены.
"Надо скорее домой. Там мама и там не бомбят".
Но подбежавшая к Варе девушка с повязкой бойца МПВО схватила её за руку и повела в бомбоубежище.
- Мне надо домой, к маме.
- Сейчас опасно.
В бомбоубежище спускались те люди, кого воздушная тревога поймала на улице. Ленинградцы редко покидали во время обстрелов свои дома, обстрелов не боялись, к ним привыкли.
" Вдруг маме страшно дома одной".
Люди молча сидели на перевёрнутых пустых вёдрах, санках, дожидаясь окончания обстрела. Потом также молча двинулись к выходу.
- А теперь беги к маме, - потрепала Варю по плечу девушка.
Ничего не изменилось. Также сверкали, резали глаза после тёмного бомбоубежища снежные просторы, также чернели слепыми, без стёкол, окнами промёрзшие до костей дома, также медленно, в голодном полусне шли по улице старые и молодые старухи - ленинградки. На соседней улице поднимался в морозное небо чёрный столб дыма - горел чей-то дом. А Варя шла туда, где теперь её дом. Туда, где теперь её мама.
Тёмная парадная мерцала покрытыми наледью стенами. Пахло дымом и нечистотами.
"Первый этаж... Второй этаж... Третий...Четвёртый...Мамочка, как долго..."
Варя вытащила из рукавички ключ, кое-как, негнущимися от холода пальцами, повернула его в замке, распахнула дверь - и отшатнулась...
"Мамочка!"
Там, где теперь её дом, за полуразрушенными, в лохмотьях обоев стенами раскинулся белый город. Белый-белый, страшный город. И крыши соседних уцелевших домов... И заколоченные окна чужих, живых и мёртвых, квартир... И холодное, замолчавшее на время небо... Там, где теперь её дом... Там, где теперь её мама...
|
Проголосуйте за это произведение |
|
- Да. - Он умер? - Его убили соседи." Рассказ прочла еще в декабре и была просто оглушена им. Милым и трогательным его назвать нельзя. Он страшно реалистичен.
|
|
|
|
|
Тимур
|
