|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
21.VI.2010
Из жизни оккупантов
Странное какое-то ощущение возникает, когда начинаешь копаться в собственной памяти. Словно жирными, липкими пальцами лезешь в чужой карман, при этом отчаянно стараешься его не запачкать, и не можешь нащупать нужной тебе вещи. А карман уже хранит твою грязь, и она как отпечаток пальца в любой момент готова тебя предать. Мол, лазил ты и точка. Не отопрешься. Да я, собственно, и не пытаюсь. Карман-то мой. И мало ли кому что показалось. Креститься нужно... Так о чем это я. А вот о чем. Совершенно незаметно дожив почти до сорока, я вдруг осознал, что живу в непростое время. Так сказать, нахожусь на передовом рубеже при дележе истории. Именно так. Ибо...ибо, я уже давно подозреваю, что история никакая не наука - продажная девка, вот она кто. И кто больше заплатит, к тому и поворачивается она своим самым интересным местом, и тот пользует ее как хочет. И сделать с этим ничего невозможно. Какие к черту Герастраты и Геродоты, кто, скажите мне, кто вам сказал, что были, ну например, древние греки. Один нашел старинный кувшин из-под самогона, другой кусок папируса, на котором кто-то приняв из того самого кувшина накалякал первое ему померещившееся. А потом некстати вулкан проснулся и засыпал пеплом три убогие сакли гордо именуемыми городом, вместе с этим алкоголиком и его белогорячим творением. И все...и мы все в трезвом уме и здоровой памяти тратим свои лучшие школьные годы на изучение чего?...правильно, СКАЗКИ.
Я чувствую, что уже кое-кто готовится бросить в меня камень и не один, но напрасно вы вздыбились. Напрасно. Оглянитесь. Еще каких-то тридцать лет назад все мы были уверены, что фашисты это плохо. А теперь? А теперь уже и в России снимают весьма неоднозначные фильмы о войне. Еще недавно мы воспитывались на героях гражданской войны Чапаеве, Котовском, Буденном, пели песню о Щорсе, а теперь. А теперь оказывается, что эти герои далеко не герои или точнее не совсем герои. Герои с негеройской историей. Появились новые старые данные, которые пролили новый свет и так далее и тому подобное. И учебники истории серьезно переворошили. Возникает вопрос, так где, собственно, история? Похоже, что история начинается там, где заканчиваются архивы. Вы только прикиньте, сколько раз еще изменится наша самая ближайшая история к моменту рассекречивания бесконечных секретных архивных документов. А их обязательно будут периодически рассекречивать, потому что для любой новой власти самое любимое дело, конечно, после того как они отнимут у старой власти все, что она сперла у прошлой, - это менять историю. Точнее одевать продажную девку в новое платье. Нет, ну конечно, есть те, кто заглядывает гораздо глубже ее наряда, в ее, так сказать, душу. Есть, не спорю. Но мы, обыватели, увы, дальше одежды не заглядываем. А значит, для нас она была, есть и будет весьма непостоянной, ветреной особой. И память человеческая, в этом смысле, куда как надежнее и правдивее различных научных обобщений. И ей я верю сразу и безоговорочно, хотя и понимаю всю ее предвзятость. Вот скажем я. Родился и вырос, там, где родился. В большой многонациональной стране и был счастлив, доволен своей жизнью. И историю изучал, и торжественно вступал в пионеры, и отчаянно ненавидел капиталистических агрессоров-оккупантов. Вдруг, как в сказке, сначала затараторил голос какого-то недалекого комбайнера, потом подключился пропито-бравурный сибирский говорок и все... Все, закончилась старая история - началась новая. И в этой новой истории я практически спросонок, никого не трогая, никуда не агрессируя, оказываюсь оккупантом. Другая власть - другая история. А люди? Люди из той моей замусоленной памяти. Вот о чем я хотел написать.
Лето тогда выдалось особенно жарким. Впрочем, в Ташкенте оно всегда жаркое. Ни деревья, ни вода в каналах, мелких речушках или в затрапезных, сохранившихся еще с мезозоя, точках общественного пития не спасает. Жара проглатывает тебя, едва ты появляешься на улице, и начинает тебя пытать. Сначала ты этого не замечаешь, поскольку кожа еще хранит прохладу домашнего вентилятора, но потом... Потом появляется троллейбус и пытка становиться изощренной. Общественный транспорт сам по себе уже пытка для нормального человека. А что представлял из себя ташкентский общественный транспорт - это интереснейшая тема для диссертации какому-нибудь психиатру. Но, разумеется, только тому, кто этим транспортом никогда в жизни не пользовался. Иначе он уже никакой не врач, а пациент. Впрочем, не будем строги и поспешны с оценками. Ведь очень может быть, что к этому были какие-то особенные причины, о которых непосвященным знать не обязательно. Знать не обязательно, но писать можно. По-крайней мере, писать никто не запрещал. Итак, продолжим...Следует непременно упомянуть, что ташкентские пассажиры того периода были люди крепкой выдержки, а посему сходить с ума не спешили. Однако от пытки жарой эта выдержка не спасала. Первая ласточка недоброго предчувствия касалась своим крылом еще только на подходе к остановке. Еще не перейдя мост, разделявший две городских окраины, было видно, что сегодня на остановке, как впрочем, и всегда в это время, аншлаг. Шатающихся по остановке в ожидании троллейбуса пассажиров было в несколько раз больше разрешенной Советом Министров СССР нормы для данного вида транспорта. Но кто об этом тогда думал, знал или следил. Когда долгожданный троллейбус (в вечернее время порой приходилось более часа ожидать транспорт, а бывало, что он так и не приходил) распахивал свои двери, пассажиры в мгновение ока превращались в борцов-чемпионов, ибо только им было под силу прорваться в салон и застолбить за собой вожделенный квадратный сантиметр личного пространства на ближайшие полтора часа езды. С виду милые, добрые, хрупкие девушки, которые буквально минуту назад кокетливо по-восточному отводили глаза, случайно совпавшие с мужской траекторией взгляда, начинали работать локтями почище заправского боксера. И не дай бог было случайно подойти к ним незащищенной или нетренированной в подобных баталиях частью тела. Результат был плачевным. Ибо, жизнью проверенно, слово или взгляд еще убьют или нет, а вот кулак или локоть для человеческого организма - могила. Итак, влезли все. К черту нормы. Все мы люди, всем нужно ехать. Так что милости просим в баню. Именно в баню. В газовую камеру, если хотите. Но никак не в общественный транспорт. И вот в этой общественной бане полтора часа. Изощренная пытка. Проехав примерно три остановки, когда троллейбус нехотя выворачивает на площадь им. Джами, пассажиры начинают явственно ощущать увеличивающуюся силу соляного потока, катившего свои безжизненные воды по позвоночнику прямо в трусы. Волею судьбы, на протяжении последних пятнадцати лет моего ташкентского пребывания я бессчетное количество раз проезжал на троллейбусе этот поворот. И я прошу верить мне на слово, что практически всегда на этом повороте, благороднейшее создание из породы общественного транспорта (троллейбус) - терял свои, простите за банальность, рога. Они (рога) соскакивали с проводов с таким треском и потом с таким остервенением лупили по крыше троллейбуса, что ехавшим впервые пассажирам становилось страшно. Словно в предсмертной конвульсии троллейбус в последний раз резко дергался (пассажиры привычно заваливались назад, а наиболее везучие срывались и падали на близдержащиеся спины) и застывал на месте аварии. Через минуту передняя дверь открывалась и водитель, ленивой походкой обойдя троллейбус, и перебросив канаты, закрепленные за рога, на удобную сторону, начинал выполнять довольно потешные гимнастические упражнения. Схватив обеими руками канаты он начинал приседать с силой дергая за канаты, отчего рога из положения гордо выпрямленных начинали наклоняться. В это время он как заправский ковбой дергал рукой канаты таким образом, чтобы кольца, к которым они были прикреплены, постепенно сместились от основания рогов к их окончаниям. Заарканив таким образом рога и сделав их послушными, он одним движением загонял их за специальные держатели, прикрепленные к крыше троллейбуса. Затем, также не спеша водитель по специальной лесенке взбирался под самую крышу и со всей дури лупил какой-то железякой по каждой из рогулин. Очевидно, таким образом, наказывая последних за провинность. Может быть, устав размахивать долбилкой, а может, услышав, как рога извинились (мало ли что на жаре может померещиться), водитель швыряет долбилку на крышу троллейбуса, давая по мозгам пассажирам, и им же как бы давая понять, что есть и их доля вины в этой остановке. Мол, какого лешего вы (пассажиры) все куда-то едете, и чего вам дома в такую жару не сидится. И вот водитель, словно одинокий дятел, сползает с лестницы и водружает посредствам уже знакомых нам упражнений рога на их законное место. Троллейбус тут же выходит из транспортной комы, издав характерный гул. Поехали.
Вырулив на относительно ровный кусок асфальта, троллейбус развивал приличную крейсерскую скорость, так что пассажиров обдавало легким теплым ветерком. Салон замирал в трепетном восторге. И на долю секунды все были в восторге и от города, и от троллейбуса, и от водителя, и от жары. Но вот он начинал притормаживать около очередной остановки, и счастливое спокойствие салона нарушал голос с задней части салона. Какой-то мужик на жутком, не поддающемся лингвистическо-дефектологическому анализу, наречии кричал: "Водитель! Заднюю очварин!". Что в переводе на нормальный язык означало просьбу открыть заднюю дверь салона. Водитель в каком-то отчаянии бросал руль, благо уже остановка, и, вскочив со своего кресла, вступал в жесткую словесную перепалку с пассажиром, находящимся в хвосте салона троллейбуса. Смысл этой беседы, как правило, сводится к выяснению факта оплаты пассажиром своего проезда. Если таковой факт установлен, то заднюю дверь водитель все равно не открывал. А вдруг "зайцы" повыскакивают. Вообще негласный принцип внутрисалонного движения пассажиров того времени гласил: выход из троллейбуса только через переднюю дверь и только при наличии оплаты проезда (билет, проездной или наличные деньги). Наличные по понятным причинам особенно нравились водителю, скрашивая его серые рабочие будни. Поменяв за еще не окрепшее утро два троллейбуса я, наконец-то, приехал на "биржак".
.....
Биржак - это хорошо знакомое ташкентцам место. Сколько народу прошло через него. Уйма. Гораздо больше. А уж в студентах...
Биржак - своеобразная ярмарка временного трудоустройства на самые различные, как правило, тяжелые работы. Разгрузка, переноска тяжестей, всевозможные черновые строительные, полевые работы, да мало ли чего. Я, например, посещая биржак, чем только не занимался: месил бетон, носил кирпичи, разгружал вагоны, разбивал бетонные стены, рыл колодцы, два дня работал на кирпичном заводе, неделю провел в должности частного охранника, и еще многое другое. В профессиональном плане это ничего не давало, зато можно было немного заработать. На биржак я попал студентом во время летнего отдыха. В ту пору над местной молодежью, к которой я себя не без основания относил, пронесся, словно ураган, очередной писк китайско-турецкой моды, который выбросил на наши молодые, читай, неокрепшие умы, свежую порцию модного утиля. И мы, как полагается безмозглому стаду, рьяно принялись обновлять свои скудные гардеробы этими пошлыми, безвкусными произведениями несчастных китайских гастарбайтеров, творившими на берегах Босфора, читай, в Турции. Позвольте, дай бог памяти, а что же собственно это было... Кажется, это был спортивный костюм синего с красным цветов, особого, не сильно спортивного покроя. Как бы предполагалось, что этот костюм спортсмена, такой типичный фанат спорта, никогда его (спортивный костюм) не снимающий, мог бы использовать как свой выходной костюм. В нем, предполагалось, он бы ходил в театр, диетический ресторан, приглашал бы девушку на романтическую 25-ти километровую пробежку, короче культурно проводил свободное время. Обязательно к костюму следовало надевать черные туфли системы "лодочки" с такой забавной штучкой почти на самом носке, сильно смахивающей на колокольчик. Эх, если бы тогда кто-нибудь сказал этим суровым парням из рабочих ташкентских кварталов, которые считали зря прожитым днем тот, в который они бы не подрались или не размяли бы свой приблатненый язык об какого-нибудь очкастого интеллигентного вида тюфяка, что подобные колокольчики были сильно популярны в прошлом веке среди наложниц в гареме у крупного восточного вельможи. Пацаны бы огорчились. Но... но тогда всем нам казалось, что это довольно удачная дизайнерская находка. Да, я совсем забыл про носки. Обязательно! Слышите! Если вы, по какой-либо прихоти, например, перегревшись на солнце, решитесь перевоплотиться в подобный прикид, не забудьте про носки. О, поверьте, это крайне важно. Носки должны быть белыми, желательно мохеровыми. И вот именно эти белоснежные носки необходимо было натягивать на концы спортивных брюк (в просторечии трико), но таким образом, что бы штанина закрывала место наложения. И тогда, когда вы будете широко шагать, а свободный покрой штанин позволит им развиваться как парусу на пиратском бриге, эти белые носки будут, словно знаки азбуки Морзе, хаотично выскакивать наружу. Может быть, мне хотелось купить этот спортивный костюм, а может и что-то другое, неважно. А важно было подзаработать денег, потому что на родителей особенно рассчитывать не приходилось. Итак, я оказался на биржаке.
Каждый, кто впервые попадал на биржак, сталкивался с какой-то, на первый взгляд, странной атмосферой безразличия, царящей среди праздно шатающихся или болтающих в кучках по три-четыре человека. Казалось бы, это место являющееся средоточием быстро зарабатываемых денег трехмиллионного города, и эти самые деньги, на худой конец, работа, должны были бы сразу бросаться в глаза. Но в глаза бросалось другое - грязь, которая со всех сторон окружала это сказочное место. Впрочем, очень скоро я убедился в обманчивости царившей атмосферы успокоенности и безразличия. Как только недалеко от площадки скопища дешевой рабочей силы остановились "Жигули", народ закипел и уже через секунду машину буквально облепили с разных сторон истосковавшиеся по деньгам или тяжелому физическому труду, в данном месте это были слова синонимы, люди. После относительно недолгой беседы, четыре счастливчика быстро запрыгнули в машину и понеслись навстречу своему финансовому счастью. Впрочем, не стоит торопиться. Ташкент, как известно город восточный. И как любой восточный город он славился не только своими базарами, но и особым умением людей торговаться. Причем торговаться всегда и везде, а не только на базаре. И биржак в этом смысле не был исключение, ибо, предмет для торга был налицо. Одни, хоть и временно, продавали себя в рабство, другие старались, как можно дешевле выторговать себе физически крепких работников. Покупатели врали, говоря, что предлагаемая работа настолько легкая и приятная организму, что если бы не внезапное покалывание в пятке, они бы сами за милую душу этот колодец вырыли. Потенциальные рабы напротив, уверяли работодателя, что подобный труд крайне тяжел, вреден для здоровья, да пожалуй, и опасен. Разговор велся на русском языке, но, разумеется, без церемоний. Какие к черту падежи, суффиксы, окончания. Все всех понимали и на том спасибо. Э, да чего там. Вот только небольшой отрывок из того наиболее характерного для этого места торга.
- Хозяин, хозяин, какой работа будем?
- Земля копать. Совсем делать нечего.
- А сколько денег даешь?
- Эй, за такого работы деньги грех брать. Я плов сделал. До обеда сделаем, плов съедим и хайр (прощай).
- Без денег плов совсем невкусный будет. Вниз сколько метров надо.
- Три метра всего. Уч. Все (обращаясь ко всем облепившим машину) тушунарли (поняли). Давай, эй, кто пойдет? Два надо. По сто рублей каждому.
- По сто совсем мало. Земля какой?
- Какой земля? Обычный, ты на нем стоишь. Под ноги себе смотри.
- Уважаемый, я на асфальте стою. Асфальт копать дорого.
- Эй, зачем так говоришь, земля обычный, мягкий, как у девушки попа.
- Девушку копать (кто-то пытается влезть в разговор, из-за спин не расслышав о чем речь).
Все рассмеялись.
- Девушку дома надо. Иди разговор не мешай. Давай уже. Работать надо.
- Давай по двести.
- Слушай, где ты такие цены бывают. Если увидишь, меня позови.
Народ постепенно начинает отходить от машины. Дураков нет, говорят их спины. Покупатели, чувствуя, что могут остаться без работников, идут ва-банк.
- Слушай земляк, скоро день кончится, домой что принесешь? Давай работа забирай.
- Мало денег даешь.
- Э, ну сколька хочешь?
- А копать многа?
- Уч. Три. Ты русский знаешь, три. Каторый после два.
- Сейчас три, а домой приедем станет как до Самарканда.
- Э, короче, по сто пятьдесят. Хоп. Давайте в машина садись.
Услышав про сто пятьдесят спины разворачиваются и бегут к машине, но...поздно, граждане, работождущие. Умчалась машина, увозя в себе двух счастливцев. Но, ты читатель им не завидуй. Ой, не завидуй.
Однако, не стоит думать, что этот рынок
труда,
который некоторыми своими повадками здорово походил на работорговый,
описанный популярными зарубежными писателями, был так прост для понимания и
не
имел подводных камней. Постичь все нюансы биржака
можно было только на собственном опыте, проще говоря, хребте, хотя многие
пытались учиться на чужих ошибках. Большинство работ, которые предлагали так
называемые "покупатели", были из разряда тяжелых. И многие новички из-за
неопытности или из-за жадности в первый же свой выход на биржак
брались за работу, которой физически просто несоответствовали. Вы когда-нибудь месили бетон, ну скажем в
количестве пяти кубов? Скажу вам, как
человек прошедший эту тяжелую школу, пять кубов это много и очень тяжело.
Ведь
месить придется вручную. Из всех механизмов уже тогда активно
функционирующих
на стройках, в частном секторе использовался только один - лопата. А на
лопате,
как известно, моторчиков нет. Неподготовленный человек мог запросто оставить
на
этой работе свою спину. Смертельных случаев при мне не было, но травмы
случались постоянно. И все же недостатка в рабочей силе биржак
никогда не испытывал. И с самого раннего утра тянулся к нему, с разных
закоулков миллионного города нескудеющей ручеек
пахарей и любителей халявы. Конечно, не часто, но
случались на биржаке подарки судьбы. Приедет
какой-нибудь "басмач недобитый", как шутили промеж собой работяги,
и предложит плевую работу за огромные деньги. Например, за триста рублей
подмести территорию около магазина (площадью 7 на
В тот раз я работал вместе с одним знакомым. Его звали вполне традиционно для Ташкента - Алишер, или Алиш, в сокращенном варианте. Нетрадиционно для узбека Алиша было то, что он совершенно не владел родным языком. Он не знал по-узбекски ни слова. Такое, хоть и не часто, но случалось. Так сказать издержки жизни одной дружной, многонациональной семьей. Но в сторону. Не об этом. Подвязались мы с Алишем, месить бетон. Причем сразу договорились на два дня, чтобы начать и закончить. Залить весь фундамент. Хозяин сказал, что у него уже есть бригадир - тот, кто ведет стройку, а мы нужны для очередной тяжелой работы. Но это и понятно. Ехали до места минут сорок. Это было небольшое селение в тридцати километрах от города. Пока мы выгружались, кто-то из многочисленной женской половины хозяйского дома уже подсуетился. Вот как бы я, русский, рожденный в Узбекистане, потом оказавшийся далеко-далеко от этих мест, в силу различных причин поменявших некоторые свои взгляды, не относился бы к некогда братским народам, я всегда буду помнить славную узбекскую традицию предложить гостю пиалу чая с лепешкой. Причем довольно часто угощение только этим не ограничивалось. Это уже потом на тебя будут смотреть как на купленную для потехи вещь. Это потом хозяин, почесывая голое вздутое пузо, будет орать, что работа идет слишком медленно, что слишком часто отдыхаешь, что работаешь "без огонька". Все будет, но сначала эта славная традиция - угостить гостя. За небольшим столом вместе с нами оказался начальник строительства - бригадир. Что такое бригадир? Кто он? Не стройте иллюзий. Это совсем не то, что обычно вкладывают в это понятие. Рядом с нами сидел обыкновенный бомж. Занять столь высокую должность ему помогло то, что он был на все руки мастер. И сварщик, и специалист по укладке кирпича, и плотник, и маляр-штукатур, и плиточник, и сантехник. Он знал, как построить забор, поднять стены, сделать крышу, произвести внутреннюю отделку. Короче, знал и умел все. Жить ему было негде и не на что. Вот собственно и все его резюме. Коля, - так он нам отрекомендовался, неспешно прожевывал кусок горячей лепешки. В ответ мы с товарищем прожевали свои имена. Ох, и вкусна была лепешка! На всю жизнь отпечатался в моем рефлексорном сознании два запаха Узбекистана - запах свежей, горячей лепешки на Аллайском базаре и запах настоящего узбекского плова. Это запахи радости, молодости и того светлого, безотчетного, по-детски доброго времени, когда... Но хватит лирики. За завтраком Коля сообщил нам примерный план работы на сегодня. На все наши вопросы он отвечал односложно и подробностями не баловал. Ну что ж, "война план покажет" решили мы. Спустя полчаса хозяин разразился матерной узбекской бранью в наш адрес. Пора за работу. Переодевшись мы с Алишем поплелись за лопатами и началось... Часа четыре мы не разгибая спин, месили бетон и заливали его в опалубку. Пятачок, на котором месили бетон находился метрах в десяти от места заливки. Готовый бетон таскали в ведрах, по ведру в каждой руке. Работа шла тяжело, но шла. Первое время хозяин неустанно следил за нами и во весь голос сокрушался нашей нерасторопностью. Периодически его отверстие для еды извергало слово "Тез", что в переводе означало - быстрее. Однако было совершенно очевидно, что буквальный перевод этого слова хозяина никак не устраивал. Ему хотелось ускорить нас и без того быстрым словом. И поэтому он повторял его несчетное количество раз.
- Сам бы попробовал, басмач недобитый, - процедил сквозь зубы Алиш после очередной хозяйской серии "тез".
- Работай, внештатник, солнце еще высоко, - пытался шутить я.
- Да в гробу я такую работу видел, - не унимался Алиш.
- А чего тогда поперся? В первый раз что ли на бетон попал, - я старался его успокоить.
Устав жариться на солнце хозяин ушел вглубь двора, где в тени деревьев стоял топчан. На нем уже высился поднос с чайником, лепешками и еще какими-то сладостями. Мы завистливыми глазами проводили его и решили устроить перерыв. Уселись, прям на землю и даже не стали искать тень. Устали.
- Устали, - откуда-то сверху донесся до нас голос бригадира. - Ну, ну. Вон там стоит чайник. Можно чайку глотнуть.
- Я лучше воду, - сказал Алиш и поднялся.
Я пошел к чайнику и налил немного чая в пиалу. Остывший, но несильно чай приятно освежал и возвращал силы. Минут через десять я уже был готов снова взяться за лопату.
- Не спеши, - сказал бригадир, как бы почувствовав мой возникший рабочий порыв. - Начали хорошо. Если так пойдет, завтра к вечеру закончим. Вы спать, где будете? Здесь? Или домой пойдете.
- До дома не идти, ехать надо, - я старался говорить медленно, чтобы Алиш успел подойти. Решать вопрос с ночевкой нужно было сообща.
Алиш пришел чем-то недовольный. Оказывается, пока он пил воду во внутреннем дворе, хозяин пристал к нему с расспросами. Разумеется, видя перед собой узбека, хозяин спрашивал его на узбекском языке. Разговора не получилось, поскольку Алиш просто буркнул единственное, что знал на узбекском - "По-узбекски не понимаю". Бригадир оказался глазастым и ушастым, он услышал практически весь этот разговор, на который я не обратил никакого внимания.
- Сам узбек, а языка не знаешь, - обратился он к Алишу не то с упреком, не то с сочувствием.
- А тебе-то что, - было видно, что ему уже давно осточертели подобные разговоры.
- Да мне все равно. Тебе жить. А язык знать надо, - казалось, бригадир говорил больше не ему, а себе.
- А ты сам-то знаешь? - я спросил больше для продолжения беседы, так как видел, что бригадир уже потерял к ней всякий интерес.
- Я знаю. Я и казахский, и киргизский, и татарский знаю, - глаза его загорелись, и в них появилась заинтересованность.
- Давно здесь работаешь? - я старался больше говорить на общие темы, хотя меня гораздо больше интересовал сам бригадир.
- Около полгода.
- И долго собираешься здесь оставаться?
- Пока не выгонит.
Он произнес эту фразу так обыденно, как будто ответил на мой вопрос, "Который час". Несмотря на свою усталость, на это сумасшедшее солнце, которое ближе к обеду, словно с цепи сорвалось, я ощутил себя каким-то подавленным. Последующие часа два мы не разговаривали, но меня не покидало чувство глубокого сочувствие к этому человеку. Я тогда впервые в жизни столкнулся с абсолютно неизвестной и, пожалуй, неприемлемой для меня доктриной человеческого существования. Это был пример из жизни, часто слышимого определения жизненного кредо - жить одним днем. Как часто я слышал эту фразу, но никогда прежде не задумывался о ней. Жить одним днем. Конечно, жизнь разнообразна. И каждый человек индивидуален. И очень может быть, что из шести миллиардов населения миллион человек живут, придерживаясь именно этого жизненного девиза. Но если раньше меня это не касалось, то теперь, столкнувшись, лоб в лоб с одним из них, мне стало не по себе. Так жить невозможно. Впрочем, нет, так жить вполне возможно, просто я так не хочу. Не хочу и не буду. А как же он, бригадир? Неужели ему это нравится, жить одним днем "пока не выгонит". Спустя некоторое время мои терзания прошли сами собой. Потому что, во-первых, он, скорей всего, сам виноват в своей судьбе. Бывают исключения, но в подавляющем большинстве случаев, человек по своей воле теряет кров и превращается в странствующего придурка. Напортачил по молодости и растратил свои лучшие годы на тюремных этапах. Во-вторых, помочь ему я бы все равно не смог. Ну не усыновлю же я его, в самом деле. И в моем напутственном слове он тоже не нуждается. Ну и в-третьих, он о помощи и не просит. Похоже, такая жизнь его устраивает. Стало быть, не о чем грустить и сокрушаться. "Как однако достал меня этот бетон, - совершенно неожиданно возникшее ощущение усталости окончательно растоптало мои сентиментальные рассуждения, - никогда больше не пойду, по крайней мере, не меньше чем за двести". И тут прям над ухом загудел, как церковный колокол "тез, тез, тез, у урус бошаринге...". Я только успел подумать, что интересно заставило хозяина покинуть свой тенистый рай и, выставив свое неприкрытое пузо безжалостному солнцу, усугубить уже привычное требование "тез" матерным узбекским ругательством. В это время из-за стены недостроенного дома показался бригадир и, махнув рукой, позвал к себе хозяина. Бросив на нас презрительный взгляд и сожалея, что его отрывают от любимого занятия (орать на рабов), он поплелся в сторону недостроенного дома и вскоре скрылся в глубине стройки вслед за бригадиром.
- Ты жрать хочешь? - спросил меня Алиш, проводив взглядом ненавистного рабовладельца.
- Барана бы съел, - ответил я, бросая лопату.
- Какого из двух, месящих полдня это говно, - Алиш приглушенно засмеялся и повалился на землю одной рукой, доставая что-то из кармана, - два без одной минуты.
Я, тоже отбросив лопату, уселся на землю. Негласный закон биржака гласил - война войной, а обед по расписанию. И сейчас наступило оно самое, обеденное время. Поэтому хозяин и бесился. Вскоре из дома вышли бригадир и хозяин. Мы демонстративно продолжали сидеть на земле, всем своим видом показывая, что пришло время ОБЕДАТЬ. Хозяин, очевидно уже успев выпустить пар, излучал лицом умиротворение и доброту. Он радушно показал рукой в сторону колонки с водой и сообщил, что на обед будет лагман. В тени фруктового дерева, блаженно переваривая обед, мы неплохо отдохнули и даже можно сказать размякли. Обычная реакция организма, после больших физических перегрузок. Снова браться за лопату не было ни малейшего желания, но...но хозяин уже несколько минут многозначительно поглядывал в нашу сторону.
- До вас двое работали. Тоже студенты. Медленно работали, он их выгнал, - неожиданно сказал бригадир.
- А мы значит быстро, - сказал я, вставая из-за стола.
- Нормально. Бог даст, завтра закончим. На завтра останетесь? - вопрос был адресован нам обоим.
- Деньги нужны. Останемся, - ответил Алиш и посмотрел на меня.
- Главное чтоб не обманул, - я все время смотрел на бригадира.
- Не обманет. Жихогир, конечно человек тяжелый, но не обманет, - ответил бригадир и, встав, поплелся на свое рабочее место, давая нам понять, что беседа закончена и пора за работу.
Мы с Алишем с большим трудом вползали в рабочий ритм. Ни дикий ор хозяина, ни спавшая немного жара ничего не помогало. Казалось ничто не в силах побороть нашу внезапно возникшую апатию к работе. Совместно с бригадиром мы определили, до какого места мы сегодня зальем фундамент. Работы оставалось примерно на три-четыре часа. Постепенно вернулся прежний рабочий настрой, и время полетело веселее. Примерно через час к нам присоединился и бригадир. Для продолжения работы внутри дома ему нужны были материалы, которые хозяин обещал привезти только завтра. И, чтобы не мусолить глаза хозяину, в ожидании очередной работы, он решил примкнуть к нам. Чему мы совершенно не возражали, а даже наоборот, были рады. Однако радовались мы недолго. Спустя всего полчаса бригадир подняв голову, отпустил непонятно к кому адресованное очень глубокоматерное ругательство. От неожиданности я опрокинул лопату с бетоном мимо ведра, но никто на это внимания не обратил. Потому что головы Алиша и бригадира были повернуты в сторону ворот хозяйского дома. Теперь уже все мы наблюдали, как в них входит светловолосый парень. Вошедший был высокого роста, с прекрасно развитой мускулатурой, которую не могла прикрыть рваная белая футболка, и с очень обаятельной улыбкой. Одет он был, правда, довольно непритязательно. И это мягко сказано. Помимо уже упомянутой рваной футболки, на нем были сильно заношенные джинсы, которые с трудом опускались ниже колен, и стоптанные, грязные сандалии. Его светлые, довольно длинные волосы еще хранили подобие прически, но даже с расстояния нескольких метров было видно, что их давно не мыли. Как только он оказался во дворе дома, ему навстречу с радостным криком бросился маленький узбечонок, и парень, схватив его своими огромными руками, поднял его над головой, приговаривая какие-то слова. Баласенок (произвольная форма, от узбекского слова "бола", что в переводе значит мальчик) заливался радостным смехом, пытаясь ухватить его за шею. Наконец они обнялись, причем могучие руки светловолосого Аполлона буквально скрыли от посторонних глаз тело и голову ребенка. На детский крик из дома выскочили на улицу почти все домочадцы, их оказалось не менее восьми человек, включая хозяина. Лицо хозяина впервые с момента нашего знакомства озарилось улыбкой. Он не спеша подходил к Аполлону, вытягивая для руку для приветственного рукопожатия.
- Сашка, ассалом малейкум! Ай, молодец, Сашка! Хуш килибсиз, Сашка! - ничуть не играя, а искренне выражая свою радость, при этом почему-то делая ударение в слове Сашка на последний слог, словно не говорил, а пел. Сашка уже отпустивший на волю мальчика, тряс хозяйскую руку, попутно, на чистейшем узбекском языке, отвечая на буквально сыплющиеся градом вопросы. Обычная для Востока сцена встречи двух знакомых. Необычным в ней было только одно, точнее один, Сашка. Интересно, каким это ветром занесло в этот дремучий узбекский аул русского парня, и главное, как получилось, что он здесь буквально "свой". Мои молчаливые размышления снова прервал бригадир.
- Ну, все, теперь будем работать, пока пупок не развяжется, - проговорил он, улыбаясь во все свой почти беззубый рот.
- Это почему? - спросил Алиш, опередив мой похожий вопрос.
- Потому что это Сашка - придурок, - похоже бригадир уже не в первый раз видел этого парня.
- Почему придурок? - спросил я.
- Откуда я знаю почему. Просто придурок. Больной он. Полежит в психушке и опять возвращается, - веселость в его голосе пропала.
- Куда возвращается? Он что тут живет? - пользуясь внезапно возникшим перерывом, поддерживал беседу Алиш.
- Ну как живет, шляется от одного дома к другому, где стройка. Его тут все знают. Он работает, его кормят. Вон хозяин свои сандалии подарил.
- Выкинуть было жалко, - сказал я, собирая лопатой раствор около ведра.
- Так, а сам-то он кто? Где живет? - не унимался Алиш.
- Я же говорю, он больной, псих. Никого у него нет и дома тоже нет. Психушка его дом, он сам так рассказывает. Давай работать, а то Жихонгир опять разорется, - сказал бригадир, поднимая брошенную на землю лопату.
Мы продолжили свою работу, временами оглядываясь на хозяйский двор, где на любимом тенистом месте хозяин и Сашка пили чай и что-то ели. Иногда я буквально кожей ощущал на себе их взгляды и поворачивал к ним голову. Предчувствия меня не обманывали. Показывая рукой в нашу сторону, хозяин и Сашка, что-то живо обсуждали и даже смеялись. Когда до конца рабочего дня осталось всего полтора часа, Сашка неожиданно возник перед нами. Он был без майки, зато успел обзавестись лопатой. Никого ни о чем не спрашивая, он подошел со свободного края и включился в работу. Работая на биржаке, я много перевидал народу. И бетона я перемесил столько, что хватит на несколько домов. Но никогда больше я не видел, что бы человек так работал на бетоне. Это была самая настоящая машина - бетономешалка. Кто-то любит водить машину, кто-то рисовать, кто-то красиво жить - так вот Сашка любил месить бетон. Есть такое выражение "истосковался по работе". Сашка буквально истосковался по бетону. Мы с Алишем только успевали уворачиваться от брызг, которые летели в разные стороны, как осколки от разорвавшейся бомбы. Тут уж хочешь, не хочешь и нам пришлось увеличивать свои обороты. Стоя от нас метрах в трех хозяин радостно улыбался, высказывая различные похвальные эпитеты в Сашкин адрес. Периодически слышалось слово "Палван", что можно перевести как богатырь. Такой древнерусский Илья Муромец с лопатой вместо меча, и по какой-то причуде судьбы, не воюющий с потомками (пусть и очень далекими) извечных недругов земли русской, а наоборот, активно на них пашущий. Постояв пару минут возле нас, хозяин удалился на свое излюбленное место в тенек. Мы с Алишем практически сразу сбавили обороты. В голове крутилась только одна мысль, скорее бы наступил вечер. Облизывая сухие губы, я пытался завести разговор с нашим новым знакомым.
- Саня, ты чего так надрываешься? Он твой родственник, что ли? - спросил я, пытаясь за шуткой скрыть свое раздражение явно неуместным рабочим рвением новичка.
- Работать надо, - он говорил даже не мне, а куда-то в самую гущу бетонного месива.
- Слышь, земляк, ты чё тут забыл, - в отличие от меня, Алиш даже не пытался деликатничать, а сразу лез на конфликт.
Реакция Сашки на его вопрос была неожиданной. Он на мгновение как бы замер и в его глазах блеснуло подобие страха. Но только лишь на мгновение, а потом словно, что-то вспомнив, он снова с остервенением бросился на работу. Ведра, в которые мы накладывали готовый раствор, были большими и мы с Алишем заполняли их только наполовину. Иначе таская их можно было остаться без спины. Сашка же заполнил оба ведра до отказа и даже, пожалуй, с горкой. Потом он снова начал месить бетон, но Алиш, схватив его лопату, остановил его.
- Ты чё думаешь, мы эти ведра попрем? Озверел, что ли? Сам давай тащи? - стало очевидно, что Алиша уже достала эта ситуация.
В воздухе запахло мордобоем. И при всей своей миролюбивости я в тот момент был абсолютно согласен с Алишем, и даже прикинул свои возможные действия по нейтрализации этого Аполлона местного производства. Но Сашка уже вторично удивил нас. Он явно не собирался вступать с нами в конфликт. Более того он очень испугался. И даже сделал несколько неуверенных шагов назад и едва не свалился, зацепившись ногой за вросший в землю камень.
- Эй! Не трогайте его! - раздался голос бригадира. Оказывается он уже несколько минут наблюдал за нами, и теперь, бросив опалубку, не спеша шел в нашу сторону. - Чего вы к нему привязались, он же чокнутый, - бригадир понимал, что мы не тронем Сашку, но очень уже ему хотелось вмешаться в эту ситуацию. Воспользовавшись заминкой, Сашка буркнув себе под нос "работать надо", схватил оба ведра и потащил их к месту заливки фундамента.
- Да никто его трогать не собирался. Навалил тут кучу, пусть сам и тащит. Может у него пупок казенный, - как бы оправдываясь, сказал Алиш.
Честно сказать мне самому стало не по себе от этой ситуации. И сейчас меня буквально душила волна ненависти к самому себе. Почему-то стало очень стыдно. Что-то похожее было и у Алиша.
- Он дурак. Что с него возьмешь? Он же как собака, хозяин похвалит и он умереть готов на работе. Какое ему дело, что другие за ним не успевают и их потом в шею. Чокнутый он. Поработает пару часов и сидит, дышит как пылесос. А то и блюёт, - бригадир говорил все это как-то безразлично и холодно.
В его словах не было ни тени сочувствия и сострадания. Впрочем, нет, сочувствие было. Сочувствие к самому себе. А чем собственно он отличался от Сашки? Ничем. Но если Сашка, вследствие своего недуга, воспринимал свое пребывание здесь исключительно позитивно, он был дома, то бригадир отбывал очередной срок. Он был не свободен и это разнило двух этих людей.
- Все, теперь Жахонгир вас выгонит. Больше ему никто не нужен. Сашка все сделает, - бригадир лучше, чем кто-либо понимал, что больше мы не увидимся.
- Не выгонит. Сами уйдем, - сказал я и отбросил лопату в сторону.
Примчавшийся уже с пустыми ведрами Сашка ссыпал в одно из них остатки раствора и снова умчался.
- Его уже несколько раз сильно били. Один раз чуть не до смерти, - бригадир громко высморкался, прочищая нос от бетонной пыли.
- За что? - спросил Алиш.
- А вы за что? Вот и другие тоже. Он поэтому и боится таких как вы. Чувствует, могут ударить, а он драться не умеет, - и спросил и сам себе ответил на вопрос бригадир.
Можно было ответить бригадиру, что мы бы не стали его бить. Но были бы мы столь благородны, если бы из-за него нам бы пришлось надорваться на этой работе или, поругавшись с хозяином, остаться без заработка. Спустя какое-то время и я, и я уверен, что и Алиш, ответили бы на этот вопрос положительно. Но тогда, ответить на этот вопрос оказалось не просто. И со словами бригадира пришлось смириться.
- На сегодня все, - уже не нам, а больше Сашке, сказал бригадир, но тот его вряд ли услышал. Бригадир пошел предупредить его еще раз.
Мы с Алишем помылись, переоделись и пошли к хозяину за расчетом. Глядя на нас с явным презрением и недовольством от объема выполненной работы, он отдал оговоренную сумму. Забрав деньги, мы, вяло попрощавшись, отправились к воротам. Уже спинами слушая поскриптуальное хозяйское благословение на дорогу. Смысл которого заключался в том, что он больше не желает нас видеть у себя на службе, и что прежняя наша договоренность о втором рабочем дне автоматически аннулируется. Сказанное не явилось для нас сюрпризом, а посему отрицательно на нашем настроении не сказалось. Прошагав примерно с километр, мы пришли к остановке, с которой нас и забрал, пришедший через час автобус. Автобус был полупустым, и мы вольготно расположились на задних сидениях. Алиш тут же закемарил, опустив голову на сумку, которую прижал к себе обеими руками. Мне, наоборот, спать не хотелось. Я смотрел в окно, за которым медленно уплывал назад унылый пейзаж ташкентского пригорода. Разбитые дороги, заброшенные полуразвалившиеся здания производственного назначения, начатое и тут же брошенное строительство, небольшие стада баранов и коров неспешно осваивавшие всю эту безжизненную территорию. Одним словом, тоска и уныние. Где-то за спиной солнце, готовое в любой момент сорваться за горизонт, робко цеплялось за темнеющее небо. Жара спала, и ветерок в салоне заметно холодил. Но что-то такое мешало мне безотчетно отдаться в руки усталости, и все щемило где-то глубоко в груди. Я очень быстро понял, в чем дело. Сашка - вот кто не давал мне покоя.
Не повезло ему оказаться в такой ситуации, в такое время. Да, время, которое мы все тогда переживали, было злое. Это было начало конца. Эпоха великого государства закатывалась. Правящие элиты уже распилили его на маленькие национальные кусочки. И мы, русские жители национальных республик Советского Союза, в одно мгновение превратились из равноправных граждан в людей второго сорта. Локомотив перемен, набирал свои сумасшедшие обороты, и под его колесами уже погибли и исковеркались сотни тысяч человеческих жизней. И будут еще жертвы. Но эти трагедии никогда не станут достоянием общественности, эти смерти никогда не будут отомщены, потому что на эту акцию никогда не найдется спонсора. Невыгодный это проект. Погибнет в этой суматохе и Сашка. И никто и ничто ему не поможет. И глядя в уплывающую даль, в которой продолжал жить Сашка, плакало мое сердце от жалости, от обиды, от отчаяния. Но сколько бы ни сокрушалось мое нутро, умом я понимал, что все это впустую. Прости Сашка, прости меня, за мое бессилие, за мое молчание, за мое предательство. Прости и прощай.
Неожиданно посреди пустынно-безжизненых полей выросли несколько многоэтажных домов. Начался город и тревога, и уныние, поселившиеся во мне, казалось, навеки, утихли. И в последний раз, бросив взгляд через частокол многоэтажек куда-то туда, к горизонту, в последний раз мелькнул передо мной образ Сашки. Мелькнул и пропал. Пропал Сашка.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
МЫ СЛУЖИЛИ В ТУРКВО Да, тема больная. Довелось служить в ТуркВО, в Ферганской долине. Войска топогеодезические. Как-то оставляли сторожить пиломатериалы в узбекском кишлаке. Прямо рядом, в соседнем домике жил узбек с двумя, как положено, жёнами. Та, что постарше, - хозяйка. То и дело хозяин кричал: Солдат, иди чай пьём. А военные геодезисты вели в пользу узбеков, киргизов, туркменов работу по постройке геодез. знаков, наблюдение с теодолитами, построение сетки и пр. Это основание для построения хозяйственной деятельности. Сейчас всё это - заграница. А рассказ Автора толковый, жалостливый. Обидно? - конечно, обидно. Привожу фрагмент текста: -- Это было начало конца. Эпоха великого государства закатывалась. Правящие элиты уже распилили его на маленькие национальные кусочки. И мы, русские жители национальных республик Советского Союза, в одно мгновение превратились из равноправных граждан в людей второго сорта. -- / из Н - ска, 22 июн 2010 /
|
|
|
|
