|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
14 апреля 2012
О-о-о-х, кого лю-ю-ю-блю, кого лю-ю-ю-блю - не
дожду-у-у-ся...
О-о-о-х, кого лю-ю-ю-блю, кого лю-ю-ю-блю - не
дожду-у-у-ся...
Мне не было и пяти, когда отец посадили. Как
говорила
моя матушка - по злому навету. И осталась она, круглая сирота с детства, еще
и
соломенной вдовой. По праздникам вместе с подружкой Тоней матушка
пела:
Солнце
встанет, снег растает,
Травой
поле
зарастет.
Никто
травушку не скосит,
Муровую не
помнет...
- Эх, Маня-Маня,
ждешь ты его, сохнешь, а годочки-то наши бегут, бегут... - подливала Тоня
масла
в огонь:
Как любо и
как весело
на белом
свете жить,
что ж у
меня
сердечечко
так и ноет
и
болит...
Болит оно
и
мается,
что
вėрнется весна,
а
молодость
не вėрнется,
не
вėрнется она...
- Я
слово дала, - ответствовала подружке матушка.
- Подумаешь,
слово, -
усмехалась Тоня. - Вот кабы любила, тогда и слова не нужны. А ты ведь не
любила. Вышла за первого, кто посватался. Сиротства своего испугалась. Ну и
повыли мы тогда на твоей свадьбе...
О-о-х,
проходили, прогуляли,
О-о-х, мы
подружку, о-о-х, потеряли...
В глазах матушки
была такая грусть, что мне немедленно хотелось ее хоть чем-нибудь утешить. Я
забиралась к ней на колени, обнимала ее, приглаживала растрепавшиеся волосы
и
тихонько подпевала:
Приди, ми-и-и-лый, приди, ми-и-и-лый,
стукни в сте-е-е-ну,
О-о-о-х, а я выйду, а я выйду, тебя
встре-е-е-ну...
О-о-о-х, а я выйду, а я выйду, тебя
встре-е-е-ну...
Для меня это была
не
песня, а скорее жалоба, мольба. И мое маленькое сердце надрывалось от печали
и
непонятного горя, словно предчувствуя: придет время, и мой голос
присоединится
к этому извечному женскому стону:
Когда, ми-и-и-лый, когда, ми-и-и-лый, бросать
ста-а-а-нешь,
О-о-о-х, не рассказы... не рассказывай, что-о-о
зна-а-а-ешь...
В моем
представлении
"милый" и "отец" были не одно и то же лицо. Возможно, потому, что в
детские свои годы я не знала отца. Не успела узнать. А у "милого" и у
матушки была какая-то общая тайна, и главная тайна - это сам "милый".
Чем
старше я становилась, тем больше меня тревожила эта тайна: Милый... Ми-и-и-лы-й...
Возвращение отца
нисколько не приблизило разгадку тайны. С возвращением отца она как будто
исчезла, спряталась: матушка больше не пела про милого. И вообще не пела.
Больше слушала отца: у того был хороший голос - приятный, с хрипотцой
баритон:
Услышь
мен-я-я-я, хорошая, услышь меня-я-я-я, красивая
Заря моя-я-я-я вечерняя, любовь
нео-о-о-бъяснимая...
Однажды на
какой-то
праздник, кажется, седьмое ноября, отец запел вот эту:
Что-о-о
стои-и-и-шь, качая-я-я-сь, то-о-о-нкая-я-я рябина-а-а,
го-о-о-лово-о-о-й
склоняя-я-я-сь до-о-о само-о-о-го тына...
И
матушка вдруг ответила. Глядя в окно, она рассказала чудесную историю. Что
через дорогу, за рекой широкой так же одиноко, как тонкая рябина, стоит дуб
высокий и что если бы рябина перебралась к дубу, она перестала бы гнуться и
качаться.
Отец
почему-то нахмурился. А матушка продолжала своим нежным, серебристым
голоском,
не отрывая взгляда от окна:
- ...То-о-о-нкими-и ветвями-и-и я-я-я б к
нему
прижалась и-и-и с его-о-о-о листвою де-е-нь и но-о-чь
шепта-а-лась...
И опять я ничего не понимала. Если дуб и рябина одиноки, то что
мешает
им соединиться? И потом... С тех пор, как вернулся отец, матушка перестала
быть
"сиротиной", и, значит, тонкие ветви рябины день и ночь могли шептаться
с
листвою дуба. Тогда почему голос матушки слабеет, почти умирает: "Но нельзя рябине к дубу перебраться,
знать,
ей, сиротине, век одной качаться..."
Только спустя
много
лет, когда матушка стала настоящей вдовой, я узнала тайну песни, и кто был
на
самом деле "милый". Им оказался Михалыч, простой рабочий человек, родом
из
той же деревни, что и моя матушка.
Он был
малограмотный, но многим интересовался и приходил к отцу как к бывалому
человеку - поговорить "за жизнь". А на самом деле хоть одним глазком
взглянуть на мою матушку. Потому что не мог забыть их нескольких соловьиных
ночей - единственных за все десять лет, что матушка ждала своего мужа, а
моего
отца:
А-а-х, зачем эта но-о-о-чь так была-а-а хороша-а-а,
не-е-е болела бы гру-у-дь, не-е-е страдала б
душа-а-а...
Отцу было известно о той ночи - добрые соседушки
расстарались. Всё рассказали - и как свет заполночь горел в спаленке, и как
пели счастливые любовники:
На проща-а-нье шаль с каймою-ю-ю ты на мне-е
узло-о--м
стяни-и-и; Как концы ее, с тобою-ю-ю мы сходи-и-и-лись в эти
дни-и-и...
Правда, разглядеть за плотно закрытыми занавесками
тайного любовника им не удалось. И тогда в бессильной зависти к чужому
счастью
одна из соседушек запустила в окно камень. Дзинь! И погас свет, прервалась
песня...
Словно вспышка пламени озарила для меня давнюю
картину: я услышала звон разбитого стекла, свой испуганный вскрик,
взволнованный
матушкин голос: "Быстрее, быстрее!" - и в тон ему мужской - "Дорогая
моя,
единственная..."
Кажется, до конца
своих дней мучился отец неизвестностью, но разве что в песне мог попрекнуть
матушку: не каждая ждала бы десять лет, возила передачки, а матушка
дождалась,
ни одного свидания в тюрьме не пропустила.
И прожили они
оставшиеся годы не хуже и не лучше других - в поте лица добывали хлеб свой,
растили детей, и всегда одна и та же забота - как свести концы с концами. До
любви ли тут.
Когда отец умер,
матушке было уже немало лет, и "милый" время от времени предлагал ей
свою
помощь - дров наколоть, забор починить... Матушка кормила "милого"
обедом и
с собой давала - "чего бог послал" - гостинчик для жены его, Евдокии. Но
злой глаз всё видит наособинку. Убедили Евдокию, что неспроста. Что именно с
её
благоверным матушка и провела свои сладкие ночки. И Евдокия, совсем, как
молоденькая, не стесняясь взрослых детей и внуков, стала устраивать
престарелому супругу сцены ревности.
И сказала
матушка: "Вот
что, Михалыч, не надо мне твоей помощи, я как-нибудь сама..." И ответил
Михалыч, что не хочет больше жить в грехе с Евдокией, и, если матушка
согласна,
то он хоть сейчас под венец.
Он сделал попытку
своей корявой, разбитой от тяжелой работы рукой-клешней погладить матушкину
руку. Она спокойно его руку отвела и сказала: "К чему людей смешить. Наше
время ушло..."
Трогательное
объяснение это проходило в те дни, когда я приехала навестить матушку. Она
рассказывала мне о "сватовстве" со смешком, но одновременно и с грустью:
"Уже
туда пора собираться, а он всё про
любовь..."
Примерно через
полгода после того получила я от матушки письмо с известием, что Михалыч
умер.
Рак у него оказался. Матушка очень хотела пойти попрощаться, но из-за
Евдокии,
которую не смягчила даже смерть супруга, не пошла, а только заказала в
церкви
помин его душе.
О-о-о-х, кого лю-ю-ю-блю, кого лю-ю-ю-блю - не
дожду-у-у-ся...
Прикосновение
...Каждую субботу в холле общежития устраивались
танцы. Комната девушки располагалась напротив, и как только раздавались
первые
звуки музыки, она выходила в холл
и
глазами начинала искать среди собравшихся его,
своего постоянного партнера, о котором знала только одно, что он то ли швед,
то
ли финн. Молодой человек уже шел навстречу. Легким, почти незаметным
движением
головы он приглашает ее на танец. Они становились лицом друг к другу (как
два
врага... или любовника?) танцевали всё подряд - твист, румбу, танго...
Девушке особенно нравилось танго. Когда-то, еще
подростком она узнала, что "танго" в переводе означает прикосновение и с тех пор не могла без тревоги, непонятного
смятения слышать знакомую
мелодию.
Похоже, ее партнер также отличал этот танец: часто
по
его просьбе танго проигрывалось несколько раз подряд. И тогда танцы
становились
чем-то вроде марафона, выдержать который мог только самый
выносливый.
Прогулка в лабиринте тел была небезопасной: об этом
говорили девушке напряженные мускулы, крепко сжатые руки партнера да
холодный
огонек, зажигавшийся время от времени в его голубых глазах:
Жизнь -
это
танго -
Два шага
вперед,
Три шага
назад...
Мало-помалу публика рассеивалась, и скоро они
оставались в круге одни. Сквозь легкую ткань рубашки девушка с волнением
ощущала стальную твердость мышц юноши, непреклонность и силу его тела.
Послушная воле партнера, она делала все, что он хотел. Танец молодых людей
был
вызывающе откровенен, хотя их руки, ноги, тела едва соприкасались, а лицо
юноши
было неподвижно и казалось высеченным из мрамора. И однако же невозможно
было
без смущения смотреть на них, неизменно устремленных друг к другу.
Жизнь -
это
танго, ты нравишься мне.
Сделаем же
попытку!
Девушка чувствовала, что только в эти минуты, пролетавшие как одно мгновенье, она
по-настоящему и живет. Ее глаза блестели, щеки горели румянцем, а легкие
ноги
скользили в такт мелодии.
Наверное, то же самое переживал и молодой человек.
Иначе, что заставляло его каждую субботу приходить в общежитие, искать
девушку.
Кажется, он мог найти ее в любой толпе с закрытыми глазами. Точно так же и
она
его. Девушка уже не представляла своей жизни без этих субботних вечеров и
без
него, своего партнера:
Жизнь -
это
танго...
За год они выходили в круг сорок восемь раз. Они
станцевали всё - любовь, страсть, ревность, разлуку, отчаяние и радость
новой
встречи... Но, как это ни покажется
странным,
девушка и ее партнер так и не представились друг другу. Более того, стоило
закончиться танцам, как они тотчас становились чужими. Молодой человек
уходил,
даже не взглянув на девушку, даже не кивнув на прощанье... до следующей
субботы.
Конечно, девушка не могла не размышлять над столь
странным поведением своего партнера: обидным было полное отсутствие интереса
к
ней вне танцевальной площадки. А ведь в танце они говорили обо всем и даже о
том, что обычным словам вряд ли рискнули бы доверить. Может, в этом крылась
причина? Но, возможно, в далекой северной стране осталась другая, которой молодой человек, уезжая, поклялся быть верным.
Он и
оставался по-своему верным, давая себе волю только в танце. Так думала
девушка
долгими вечерами, тоскуя и с нетерпением ожидая следующей
встречи:
Жизнь -
это
танго...
...................................................
Как можно
выдержать,
Как найти в себе
силы...
А между тем, молодой человек был одинок. Одинок с
тех самых
пор, как был жестоко обманут своей первой любовью. С тех самых пор он не
доверял словам, ему казалось, что именно слова и разрушили его счастье.
Гораздо
важнее для него была музыка. Но не та, которую слышали все танцующие, а та,
что
рождалась в его душе от со-прикосновения
с другой душой:
Tango ar att faktiskt vaga
kiva fram och fraga
om du skulle
kunna
tanka dig...*
Танго - это, чтобы
решиться.
Сделать шаг и спросить - мог бы ты
себе
представить...
В один из субботних вечеров в холле привычно
зазвучала
музыка. Девушка вышла из своей комнаты... Увы, она напрасно ждала молодого
человека. Он не пришел ни в этот вечер, ни в другой. Кто-то ей сказал, что
он
закончил учебу и уехал в свою страну.
Потом она много раз будет вспоминать их прощальный
танец. Как был необычайно нежен молодой человек... Как горек и пытлив был
его
взгляд... Она сделала вид, что не поняла. Не откликнулась. Если бы знать,
если
бы... Но он, как всегда, молчал, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он
уходил с вечера все такой же - высокий, гордый, недоступный белокурый бог. И
она словно в полусне смотрела
вслед
своему властелину, не подозревая, что видит его в последний
раз.
Девушка пыталась танцевать с другими партнерами...
Одна я танго танцевать не хочу,
нет!
Это не для
меня...
...но с ужасом ощущала, что тело не подчиняется ей.
Она беспорядочно, невпопад двигала руками, ногами... Она барахталась в
танце,
захлебывалась, как неумелая пловчиха. И тут она впервые заметила, что точно
так
же, как ее собственное, барахтаются и остальные тела. Безъязыкие, глухие,
одинокие, чужие тела...
Жизнь - это
танго,
Кого я
любила,
Здесь не
танцует,
Никогда здесь не
танцует...
Чудороза
14
апреля
...На улице много живых трупов. Самое жуткое
зрелище -
это парные трупы. Трупы-парочки. В них есть что-то до оскорбительности
похожее.
Если бы меня спросили - что же? - я бы не смогла сразу ответить. И только,
когда около его дома увидела еще
одну
парочку, вдруг дошло, что общее у них - притертость.
Они были так плотно, до такой родноты-дурноты притерты-пригнаны друг к
другу,
что сделались как бы на одно лицо.
Весь вечер я думала о трупиках. И вдруг - звонок:
"Зачем?"
Зачем эти выяснения-объяснения... звонки-письма... встречи-расставания...
Зачем
я шпионю около его дома? Да, он так и сказал - "шпионю". А еще он
сказал,
что устал. Устал от меня и моей любви.
Я молчала. Сердце билось как бешеное. Но отчего же?
Отчего вчера еще в глаза глядел, а нынче - в сторону? "Мой милый, что
тебе
я сделала?" Почему вчера был смел и "было ловко" а сегодня - робок
и -
"неловко"? Вчера - по первому зову, по первому стону, а сегодня -
"некогда".
Или - никогда?
Ответа на свой вопрос я не получила: там, на другом
конце города, уже отключили связь.
Пальцы не слушались меня, когда я набирала номер.
Пик-пик-пик-пик... Занято, занято, занято! Наконец дозвонилась, выдохнула:
"...а
как же любовь?" - "Любовь? - удивился он. - Любовь - это мгновение.
Красивое, захватывающее, но - мгновение" - "И что же мне теперь
прикажете
делать?" - засмеялась я. Он тоже засмеялся: - "Разумеется, продолжать
играть. Ты хоть не забыла, что это я открыл в тебе талант актрисы?" -
"Как
можно! Столько спектаклей сыграно". - "Тебе бы на большую сцену..." -
насмешливо сказал он.
Ну уж нет! Мой театр - театр одного зрителя. И я
запела: "Я любви не ждала, я тебя не
звала, сам просил полюбить, умолял не забыть..." - "Что ты там
бормочешь?" - не понял он.- "Это песня моей матери. Она пела ее каждый
вечер, когда укладывала меня спать: "Я-а-а
любви-и не стыжу-у-сь, у-умираю любя-а-а. Не-е забудь эту но-о-о-чь, -
заклинаю
тебя-а-а..." - "Прости, но это пошло... Тебе не идут бабские
песни..."
- "Бабские?!.." - "Ты же современная женщина, водишь машину, живешь в
городской квартире..."
И тут я заплакала. А он стал долго и нудно говорить
о
долге, о том, что жена - это как родина, а родину не выбирают, она дается
свыше. Уйти от жены - значит предать родину, чего он не в силах сделать,
потому
что, во-первых, патриот, во-вторых, честный человек. В его голосе появился
пафос - как у плохого политика, который так долго и искусно врет, что
начинает
и сам верить в свое вранье.
Вечером
я приняла снотворное и запила его рюмкой коньяка. А потом взяла нож и пошла
в
ванную. Но не успела я набрать воды, как раздался звонок. Я кинулась к
телефону, думала - он! Но нет.
Голос
был нездешний. Голос сказал, что мы заигрались. И что этим не шутят. "Этим? Чем -
этим?"
- переспросила я, дрожа от холода и отвращения к себе. Я уже догадывалась,
откуда
звонок.
"Вы, кажется, хотели быть вместе? Мы готовы
исполнить ваше желание". - "Да, да, благодарим. Но..." - "Что -
"но"?
- Голос был явно недоволен. - "Нам не по силам. Слишком много проблем".
- "Так
вы отказываетесь?" - "Увы... Мы ведь не принадлежим себе". - "Кому
же?"
- "Родине..." - прошептала я, теряя последние силы.
Голос молчал, но я не опускала трубку, ведь и там не дали отбой. Наконец, заговорил
снова. Сказал, что любовь - вовсе
не "про
это". Любовь - это позор, грязь, предательство, ложь. Огонь, который
уничтожает
всё... Тот, кто осмеливается сказать - "люблю" - заключает договор со
Смертью - "любить до смерти". Уже не получится - в кусты, в степь, в
морг...
В жалкий лепет о долге. В не менее жалкий ропот - "как можно" и
"сколько
можно".
"Не меряно, - прозвучало как приговор. - Пока не
упадешь".
"Но мы не знали, - пролепетала я. -
Честное-пречестное! Мы думали - вечное счастье".
"Вечного счастья в городе жизни не бывает, - сурово ответствовал
Голос. - И не делайте глупостей".
...Все. Больше писать не могу. Спать, спать, спать...
15 апреля
Проснулась я рано и на удивление бодрой. Встала,
подошла к окну, раздвинула шире занавески. Я их никогда плотно не закрываю -
мне
нужно, чтобы в комнату обязательно падал свет, пусть даже и от уличных
фонарей.
На подоконнике стояла ваза, а в ней то, что
когда-то
называлось розой. Он подарил мне ее в начале января, в кафе, в котором мы
обычно
встречались и которое уже называли "нашим". Он заказал по бокалу
красного
вина, потом достал из сумки сверток и протянул мне: "Развернешь дома". В
этот вечер он и назвал меня своей "единственной абсолютной
ценностью".
В свертке была роза - пурпурная, сочная, словно
только
что срезанная с куста. Я поставила ее в вазу и долго любовалась ею.
Увы, ничто не вечно. К концу недели из прекрасного,
гордого
лебедя цветок превратился в жалкого общипанного гусенка. Но этого гусенка я
полюбила даже сильнее чем пышную розу. Я поила его свежей водичкой, пела ему
песни, говорила нежные слова, и это помогало мне переносить боль
разлуки.
..."Ночь
светла-а-а. Над реко-о-о-й тихо све-е-е-тит луна-а-а, и блести-и-т
серебро-о-м
голубая вода-а-а..." Я взяла стебель из вазы и стала с ним танцевать.
А в
это время из-за дома напротив выкатилось солнце, и один из его лучей ярко
осветил стебель, а на нем - крохотный зеленый побег.
Я распахнула окно. Мне хотелось крикнуть всему
миру: "Люди!
У меня будет роза. Такая же прекрасная, как прежняя!"
Увы, было слишком рано, мир еще спал, и я не
посмела
его будить. Зато сегодня у меня целый день на сердце радость. От чудорозы,
что родилась
в канун Светлого Воскресения.
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
