Казак: Ваньша, но, а как иначе? Еслив наши благородия не подерутся, дак мы с тобою еще и спирту выпьем. У меня есть, это тебе не ханка вонючая!

Первый господин: Позвольте, позвольте, господа! У меня самые свежие новости: Деникин вышел на прямую линию атаки! Все! Большевики бегут, их время истекло! Поздравляю! Я вас всех поздравляю!

Второй господин: А! Господин социал-либерал? Это опять вы? И опять Деникин?

Первый: Вы напрасно, напрасно иронизируете, господин социал-демократ! Да-с, к нам вчера вечером прибыл курьер из Америки со свежими газетами.

Второй: Из Америки? Со свежими? Вы хоть на год издания поглядели?

Первый: Пойдите прочь, брюзга. Вы пораженец и предатель. Зачем вы здесь? В вашей идеологии нет ничего святого.

Третий господин: Нет, вы не увиливайте, не увиливайте!

Четвертый: Я как вам говорил, так и говорю. Прямо в лицо: Да! Это они сами во всем виноваты! Это их Чека настроило простой русский народ на сопротивление. Наш православный люд уже повсеместно не желает мириться с их однопартийной узурпацией власти. Крестьянская бесхитростная Русь встает на святой бой...

Третий: Кто-кто? "Русь"? Какая-такая "Русь"? Это где же она? Где? Ау!

Четвертый: Да как вы так можете себе такое позволять?! О своей многострадальной Родине?

Третий: А вот! Могу-с! Эта ваша вера в "святой" народ и привела мир к анархии. Если бы ваш Керенский не столь полагался на уверения всех собраний и съездов, на всю эту многопартийную демагогию, то мы бы сейчас... Тьфу! Пороть, пороть надо было! И вешать всех демократов.

Четвертый: Да как вы так смеете?! Нет ничего хуже диктатуры! Это неприемлемый образ власти для России, Россия всегда мечтала о демократии, о свободах и правах личности!

Первый: Господа! Новый большевицкий террор! Слыхали: застрелен Урицкий?!

Солдат охраны вагона Колчака: Да кто это?

Казак охраны вагона Семенова: Жид.

Солдат: Так нехай.

Первый: Что ты, братушка, - за него главный их чекист Петерс приказал только в Питерских тюрьмах расстрелять 500 человек заложников!

Казак: А ентот кто?

Первый: Латыш!

Солдат: Вишь, как.

Казак: Во, они как друг за дружку!

Первый: Да, да, да, правильно подметили, родимые! Так и нам нужно у них учиться. Нам, русским, есть у них чему поучиться.

Четвертый: Чему это, позвольте поинтересоваться?

Первый: А вот, - необходимо на силу применять силу. Нужен немедленный ответный террор. Вешать всех краснопузых, просто вешать!

Четвертый: У вас горячка. Вы же были либералом!

Третий: Это у вас анабиоз.

Четвертый: А у вас паранойя.

Третий: Это у вас кретинизм.

Четвертый: А у вас маниакализм!

Третий: Даунизм!

Четвертый: Клаутофобия!

Третий: Фотобулизм!

Четвертый: Э... Э...

Третий: Что - "э"?

Четвертый: Понос! Понос у тебя!

2. ТЕ ЖЕ. ВХОДИТ ОЛЕНИН.

Оленин: Господа, ради Бога, в котором поезде находится адмирал Колчак?

Четвертый: Ну... Если вам так любопытно - в этом.

Третий: Только, вы не спешите так, не спешите.

Оленин: Что-то не то?

Третий: Видите ли, оно конечно, прямой такой очереди нету.

Четвертый: Но все же вы здесь не первый.

Оленин: Спасибо, спасибо, господа. Но мне очень нужна аудиенция адмирала...

3. ТЕ ЖЕ. ПРОХОДИТ КИТАЕЦ.

Китаец: Капитана, капитана, ходя бручка, халата шить. Не нада?

Второй: Не нада, ходя, не нада.

Китаец: Капитана, есе опиум есть. Холосый опиум.

Четвертый: Уйди, ходя.

Оленин: Господа, я ...

Третий: Вы - не из "Союза землевладельцев"?

Оленин: Н-нет. Я сам по себе...

Первый: Тогда на что же вы тут претендуете? Ничем не можем помочь.

Второй: Если бы генералу Корнилову позволили подавить Совдепы сразу, мы бы сейчас в Берлине были.

Четвертый: Да, да! "В Берлине". Вы еще о самодержавии заплачьте! Да, да.

Первый: А что? Что вас так нервирует?

Третий: Не надо только забывать: демократия в России - это исторический выбор России!

Оленин: Вы поймите, - мне очень необходимо.

3. ТЕ ЖЕ. ПРОХОДИТ БАБА.

Баба: Молоко, яйца! Свежее молоко не желает? Молоко! Молоко! Свежие яйца! Купите яйца!

Казак: Я те шо, дура, не казав, что б ты тут не гаркала? Тут атаман живут.

Солдат: Тихо, тетка! Тут штаб.

Баба шепотом: Яйца, яйца не желаете? А молока? Господин, у меня и марафет есть! Наилучший, с Индии! Нет? И молока? Отходит и там опять орет.

Первый: На даче моего дяди в Финляндии возле Котки море выбросило больше сотни офицерских трупов. Все утопленники были связанны по двое колючей проволокой.

Третий: Это как раз и говорит о том, что мы пока не созрели до прав человека. Но это все временно, все это переходный период. Мы просто не привыкли жить при многопартийной сиситеме.

Оленин: Объясните, - какие нужно соблюсти формальности? Для аудиенции? Самые необходимые?

Четвертый: Позвольте, господин кадет, а вот, если я вас сейчас ... побью! - это вы что, на эту самую временность спишете? Или на ...

Третий: На ваше азиатское имперское воспитание!

Четвертый: Да пошел бы ты! "Имперское"! Я еще в первой Думе был товарищем депутата от Октябристов. И не отрекался! И не отрекаюсь! Подумаешь, сменил восемь партий, как колобкова корова. Иуда недодавленный!

Третий: Сам! Сам пошел! Рыло! Харя! Народник квашенный!

Первый, Второй (разнимают): Господа, господа! Перестаньте! Перестаньте! Стыдно! Стыдно, господа!

Оленин солдату: Браток, как пройти?

Солдат: Никак нельзя.

Оленин: Рядовой, очень нужно. Очень, рядовой. Ну?

Солдат: Я же сказал - никак. Сегодня с улицы не велено.

Оленин: Как же с улицы? Да ведь я ученый, я Оленин - из Петрограда... Да ты знаешь ли, что я с Александром Васильевичем на Ледовитом океане в экспедиции зубы потерял? Когда искали пропавшую экспедицию барона Толля. Мы с ним тогда на ботах такие торосы прошли, какие только в сказке бывают, а потом на Земле Бенетта зимовали полгода с одной собачатиной? А пурга там по два месяца, ночь без просвета - лишь полярное сияние от краю до краю. А от цинги к весне мы чуть все не перемерли. Рядовой! Разве ж я с улицы?

Солдат: Ваше благородие, нельзя. Только по мандату.

Оленин: Браток!

Солдат: Приказ: с улицы седня не пускать. По мандату. Отойди, стрелять буду!

Оленин: Господа! Господа!! Да помогите же мне!!!

Первый: Позвольте, позвольте, господин хороший! Вы что, думаете: мы вот так просто вторую неделю здесь ждем?

Второй: Вы что, в самом деле? Такой наивный?

Оленин: Я ученый, из Петроградской Академии, в Харбине второй день.

Третий: А мы тоже приват-доценты, но по полгода, по шесть месяцев ожидаем вакансии!

Оленин: Господа!

Четвертый: Что "господа"? Нужно соблюдать правила: от каждой партии только по одному представителю.

Первый: Это элементарно - места ограничены.

Второй: Иначе это просто неуважение к чужой личности!

Оленин: Какие места?

Первый: Да такие!

Второй: В будущем создаваемом правительственном кабинете.

Первый: И не надо делать невинные глазки.

Оленин: Господа, да я только...

Первый: Все так говорят.

Второй: Все поняли? Держитесь согласно табели.

Третий: И вообще, господа, а почему мы его не знаем?

Первый: Позвольте! Да не большевистский ли он шпион?

Четвертый: Действительно, куда подевался патруль?

Третий: А вот мы сами задержим!

Оленин: Вы что, спятили?

4. ТЕ ЖЕ. ВЫНЫРИВАЕТ ХЛОПЧИК.

Хлопчик: Панове, гранаты нэ треба? Гарны гранаты - немецки. Побачьте!

Второй: Что? Какие гранаты?

Хлопчик: Я ж це мовил: немецки. Во!

Четвертый: Пошел отсюда!

Хлопчик: Скильки? Усе?

Оленин: Одну. Одной хватит. На всех.

ВОКРУГ РАЗОМ ПУСТОТА.

Хлопчик: А, може, пан до кокаину охоч?

Оленин: Спасибо, нет. Ты слышишь? Все, ступай, ступай. Спасибо.

Оленин: Браток, пропусти - я к нему целый год иду. Из Петрограда. Целый год.

Казак лежа: Не стреляй, вишь, он чеку сорвал! Нас всех порвет.

Солдат: Уходите, ваше благородие, уходите.

Оленин: Идиоты! Зачем я сюда пришел? Зачем? Какие же тут все идиоты.

Отходит .

4. ОЛЕНИН, ПРОСТИТУТКА.

Проститутка: Monseuer , купите меня! Я - актриса, ей-богу, актриса! Я вам буду петь и танцевать. И все, все, - что только пожелаете, то и буду вам делать. Купите меня. Я играла "Марицу" и "Чайку". De telles circonstances. Я актриса, русская актриса... Два дня не ела. Купите меня...

Колчак пишет: "Путь к созиданию власти один - в первую очередь нужно созидание вооруженной силы, затем, когда эта сила уже наступает, то командующий этой силой там, где она действует, осуществляет всю полноту власти. Как только освобождается известный район, в силу должна вступать гражданская власть".

Какая власть? Какая? - Выдумывать не приходится: это есть земство. Народ не должен выбирать из тех, кого он лично не знает, кто не его конкретный сосед. Только лично знакомых. Безо всякой агитации за партии. Иначе - одна взаимная безликая безответственность.

"По мере того, как развивается освобожденная территория, земские объединения получают возможность выделить из себя правительство".

2. ЗАГЛЯДЫВАЕТ ВЕСТОВОЙ.

Вестовой: Ваше высокоблагородие, прибыл курьер из Владивостока.

Колчак: Хорошо. И кто там еще в ожидании?

Вестовой: Так себе. Две мадамы, - может их отослать?

Колчак: Нет. Путь ждут. Курьера ко мне.

3. КОЛЧАК И МОРСКОЙ ОФИЦЕР.

Офицер: Здравия желаю, господин адмирал.

Колчак: Здравствуйте, господин капитан. Проходите, докладывайте.

Офицер: Мне не о чем говорить, - вот пакет.

Колчак: Двум морякам всегда поговорить о чем найдется. Садитесь. Ваше имя-отчество?

Офицер: Благодарю. Виктор Павлович.

Колчак: Ну, как там, Виктор Павлович, наш Владивосток? Как флот? Офицеры?

Офицер: Я добирался две недели. Через Корею.

Колчак: И?

Офицер: И ... горько, господин адмирал. Очень горько.

Колчак: Да говорите же! Начистоту. Я должен знать все.

Офицер: Вы наш герой. Мы все, кто воевал с японцами, вас просто боготворим.

Колчак: Перестаньте!

Офицер: Господин адмирал, Александр Васильевич! Вы не представляете - как это унизительно. Как стыдно, безобразно стыдно.

Колчак: Говорите, говорите же!

Офицер: Главные хозяева сейчас у нас в городе чехо-словаки. Французы и американцы пока только присутствуют. Но рейд весь во флагах. А еще японцы встали. Сейчас уже пять полков чехов - и они все прибывают и прибывают. Правительство этой нашей Областной земской управы - просто гниль. Слизь. Представьте себе только, - этот Медведев был политэмигрантом, столько лет боролся против России, а теперь выбран председателем! Кто это только додумался - в наше время и в нашей стране - земство! Земство! Чернозем, глина какая-то. Когда сейчас сила нужна. Вот глупость-то! Ни для кого не секрет, что они там только продают, все что можно продать! Мы же воевали, проливали кровь за эту землю. А они! Ладно, главная гадость в том, что для проданного иностранцам нужны так называемые "гарантии неприкосновенности". Понимаете? - Это же интервенция, чистой воды интервенция.

Колчак: Виктор Павлович, Антанта - наши союзники. Тем более - сейчас, когда уже всем и окончательно ясно, что совдепы держатся только на немецких штыках.

Офицер: Александр Васильевич! Это понятно. Как мы сейчас без союзников? Я и чехов-то перетерплю. Разговор об японцах! Японцах, - вот ужас-то.

Колчак: Кто с ними ведет переговоры?

Офицер: Спросите лучше - кто их не ведет. Вопрос решится днями. Если уже не решился: их эскадра встала на внешнем рейде уже три недели назад.

Колчак: Похоже, что - да. Вот здесь господин Накашима на меня и не смотрит. А то ведь вокруг ужом вился, золотые горы наобещал. Да. Я им теперь лишний, они теперь на атаманов поставили, на гуляй-поле. Вот, взгляните в окно: с поезда Семенова все пулеметы сюда нацелены. Если бы не мои пушки... А, ведь номинально, он мой подчиненный. Так что ж флот?

Офицер: Мы же разоружены. И рассеяны. Матросы разложились, в основном сочувствуют большевикам. Правительство нам не доверяет, войска формируются из интендантов и студентов. "Войска"! - и 500 человек нету. Больше им союзники не разрешают. А этому полковнику Толстову плевать, ему ж проще. Отвечать ни за что не надо - нечем, собственно. Даже личное охранение Управы - англичане.

Колчак: Я и спрашиваю - как флот?

Офицер: Александр Васильевич, отец вы наш, - приезжайте! Мы вас так ждем, так ждем. Мы уже тайно провели три офицерских собрания. В принципе, наших сил хватило бы для того, чтобы заставить эту береговую крысятню считаться с нашим мнением. Просто нет фигуры для единения. Так, - разброд и излишнее самомнение каждого мичмана. Иерархии нет. Приезжайте!

Колчак: Виктор Павлович, к сожалению, мы сейчас не возможностях как-то влиять на Востоке. Пока нет сил. Даже у генерала Плешкова, не то, что у меня. Железная дорога под Уссурийском перекрыта толи "вашими" чехами, толи "нашими" калмыковцами. А я здесь абсолютно подчинен генералу Хорвату. Стараюсь насобирать хотя бы четыре-пять полков из резервистов. Но дисциплина, дисциплина у сухопутных! Ведут себя как вольнонаемные работники: из части в часть перебегают по малейшему поводу. Штабы раздуты до безобразия. Пьянство, дебоши, разврат. Харбин, одним словом. У меня из верных, пожалуй, только китайская милиция. Поймите, вы не первый, кто обращается ко мне. Увы, далеко не первый. Люди есть, подходят все новые, но где брать оружие, припасы, обмундирование?

Офицер: Ваш авторитет непререкаем, а это сегодня самое главное. Допустить японцев на Русскую землю! Это же плевок на могилы наших боевых товарищей. Александр Васильевич, вы же герой войны, как это можно забыть! Как можно! Медведева и Толстова мы в первый же час повесим. Кверху ногами! У меня два брата в Порт-Артуре похоронены. Что ж ваш Хорват не телится? Чего ждет? У, предательство! Мы только вам верим, только вам! Все, что угодно, черт возьми, но не японцы! Не японцы!!

Колчак: Господин капитан! Извольте убрать свои эмоции! Не нужно меня нахрапом сватать, - я не наивная селяночка. "Японцы" - "не японцы"? А как можно было допустить на Русскую землю большевизм? Кто объяснит? Теперь нужно уметь жить в реальной обстановке и платить по счетам. Ответный пакет получите завтра с утра. До свидания.

Офицер: Слушаюсь, господин адмирал.

Колчак: И еще, Виктор Павлович, спасибо за ваше предложение. Я постараюсь оправдать доверие офицеров флота. Слово чести.

ОФИЦЕР ВЫХОДИТ.

Колчак: Господи, Господи...

Терпения, немного терпения. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

4. ВЕСТОВОЙ ВВОДИТ АЛМАЗОВУ.

Вестовой: Ваше высокоблагородие, их благородие жена подполковника Гришина-Алмазова из Новониколаевска. Уходит.

Алмазова: Здравствуйте, адмирал. Меня зовут Ольга Петровна.

Колчак: Здравствуйте madam , садитесь сюда. Удобно? Как вы добрались? Когда? Рассказывайте, все рассказывайте. Я много наслышан о вашем муже.

Алмазова: И мы наслышаны о вас. Поэтому я и решилась напроситься на прием. Хотя меня все предупреждали, что это почти невозможно: вы такой занятой!

Колчак: Преувеличение, - вот вы и сами в этом убедились.

Алмазова: Я, собственно, приехала к генералу Хорвату. С поручением от супруга. О, времена! Жены полковников стали адъютантами. Представляете, как я тряслась всю дорогу от такого доверия. Но, слава Богу, теперь все позади, - все эти проверки, перепроверки, посадки и пересадки. Благодаря английскому дипломату, - сэр Ольстон был просто душка. Теперь можно и отдохнуть, расслабиться, повеселиться чуток. В этом вашем Харбине есть куда выйти? Театры? Галереи? Приличный ресторан, в конце концов? Я так намучалась под большевиками, что просто жду, не дождусь переворота. Скорей бы мой Алмазов их всех там перевернул.

Колчак: Надеюсь, вы не со всеми делились его планами?

Алмазова: Ах, господин адмирал, какой вы оказывается колючка! Я была настоящая подпольщица. Как Гарибальди. Помните, как мы в юности грезили революцией? Какая тогда была романтика - где-то там, в просвещенной Европе, - "свобода, равенство, права личности". Почему нас вовремя не высекли?

Колчак: Ну, положим, я как-то за собой этого не помню.

Алмазова: Ах, ах! Сейчас, конечно же, это не модно.

Колчак: Правда. Я по молодости был жутко амбициозен.

Алмазова: И?

Колчак: А мне все время не удавалось быть первым. Я и в гимназии, и, затем, в Корпусе все время был только вторым. Так вот за учебниками и пропустил всю политику побоку.

Алмазова: А самую молодость "побоку" не пропустили? Рассказывали мне про пирушки питерского морского корпуса, рассказывали.

Колчак: Не помню. Ничего такого не помню.

Алмазова: О, какой вы бука. Просто стерильный. Этак, с вами можно как с врачом - быть во всем откровенной. Правда, во всем? Нет? А то у меня столько болячек, и все сердечные. Это у вас что? Складная кровать? Вы на ней спите? Вы же адмирал. Кошмар, зачем эта аскеза? И вообще - жить в вагоне! Имидж Наполеона? Или Александра Македонского? Ну, да вы не хмурьтесь, ладно, лучше вернемся к моей просьбе: как вы смотрите на то, чтобы пригласить меня сегодня вечером в театр или ресторан?

Колчак: Ольга Петровна. Вы меня ставите в жуткое положение. Обычно я от служебных обязанностей никуда, кроме как на дипломатические приемы не выхожу.

Алмазова: Не пугайтесь. Это не насилие. Примите за шутку. Нет, так нет. Бука!

Колчак: Принимаю за не шутку. И объясняюсь: я действительно не появляюсь на общество, потому что некогда. И ... потому что боюсь вступать здесь с кем-либо в какие-либо личные отношения. Это же Харбин. Харбин, - вы не понимаете? Этот город ниже всякой репутации. Вот, я кого-то в первый раз вижу, говорю с ним как таковым, порядочным человеком, а через минуту появляется другой и тут же говорит: "Что вы с ним разговариваете? Он же бывший каторжник!" А про этого другого то же самое говорит третий! А о том, в свою очередь, четвертый. Такой атмосферы всеобщего нравственного распада, как здесь, я нигде больше не встречал. Яма, одно слово - яма.

Алмазова: Бр-р-р! Вы так вот уж сразу. А я-то размечталась немного отдохнуть от своего большевицкого ужаса. От России. Как-никак заграница.

Колчак: Увы, нет, - это просто Китай. А Россия... Если хочешь хоть что-либо изменить, сейчас нужно работать, работать и работать.

Алмазова: Ну что ж, не смею вас больше отвлекать от этой вашей "работы, работы и работы". Дайте только обещание - в результате все-таки что-нибудь там изменить.

Колчак: Обещаю. Благодарю вас за визит. Я действительно много наслышан о вашем муже как о смелом, честном и умном офицере, и вы всегда можете рассчитывать на мою помощь в, не дай Бог конечно, трудных обстоятельствах.

Алмазова: Прощайте, Александр Васильевич. А вы действительно такой бука, как мне вас описывала Анна Васильевна.

Колчак: Кто?

Алмазова: Анна Васильевна.

Колчак: Когда? Описывала?

Алмазова: М-м-м. Как вы, однако, ожили.

Колчак: Где вы ее видели? И когда?

Алмазова: Все теперь понятно. Нет, слава Богу, вы все-таки человек, а не мундир с пуговицами. Я встретила ее с мужем во Владивостоке с месяц тому, и привезла вам от нее письмо.

Колчак: Письмо.

Алмазова: Письмо. Вот оно.

Колчак: Письмо. Я вам так благодарен, что трудно и высказать. Как она? Как выглядела?

Алмазова: Я вижу ваши трудности. Не смотря на траур, она была просто, просто обворожительна.

Колчак: Траур? Да не томите же!

Алмазова: У нее умер papà.

Колчак: Отец? Когда?

Алмазова: Все, все, все - вам же некогда! Прощайте, занятой господин Колчак Александр Васильевич.

Колчак: Погодите, где вы остановились? Я вас навещу.

Алмазова: Приезжайте сегодня ужинать домой к Хорватам. Как раз ваш любимый полный дипломатический парад. Там сегодня будут сэр Гарисс, сэр Нокс, мсье Жанен и ваш восточный друг Накашима. О, я всех уже запомнила!

Колчак: Благодарю вас, Ольга Петровна, благодарю. До встречи.

Алмазова: Adieu! Уходит.

КОЛЧАК ОДИН.

Колчак читает: "Мой дорогой Адмирал! Я уже все за нас решила. Развод с мужем стал простой формальностью, и я выезжаю к тебе. Нам больше нельзя друг без друга"...

Господи. Дай терпение. И все будет хорошо.

..."и я выезжаю к тебе. Нам больше нельзя друг без друга"...

Иванова: Господин адмирал, помогите! Помогите!

Колчак: Да что там? Проходите, садитесь!

Иванова на коленях: Господин адмирал, прошу вас! Прошу вас - заступитесь!

Колчак: Да что вы такое делаете? Садитесь, вам велено!

Вестовой! Воды! Ты что, олух, не видишь, - она беременна?

Вестовой: Вижу, вашвысокбродь. Так вышло.

Колчак: Успокойтесь, успокойтесь, прошу вас. Вот выпейте. Говорите.

Иванова: Господин Колчак, простите, простите меня, но я больше не могла. Сначала там, на перроне не пропускал, потом этот.

Колчак: Говорите, говорите, я вас внимательно слушаю.

Иванова: Я жена прапорщика Иванова. Он - арестован. Мы с мужем приехали только утром. И на перроне его схватила контрразведка.

Колчак: За что схватила? Чья контрразведка?

Иванова: Не знаю, я ничего не знаю! Они его били, били! А он боевой офицер, у него два ранения!

Колчак: Да кто и за что? Вестовой!

Иванова: Он и сейчас на лечении. А они его сапогами. В кровь.

ВХОДИТ ВЕСТОВОЙ.

Колчак: Что там было?

Вестовой: Дак, как обычно. Казаки Семенова, - это Борташевский опять на дорогие чемоданы позарился.

Колчак: Что ж ты, олух, молчал?

Вестовой: Дак, ведь как обычно - грабят приезжающих. Под вид обыска шпионов. Оне вчера вообще целый склад с вещами захватили.

Колчак: С какими вещами?

Вестовой: С офицерскими, которые на фронт отбыли.

Колчак: Что?!

Вестовой: И охрану арестовали. По подозрениям в большевицкой пропаганде.

Иванова: Спасите моего мужа! Помогите, господин адмирал!

Колчак: Немедленно машину. Еду в штаб. Хватит. Я их всех расстреляю к чертовой матери. Всех.

Иванова: Спасите моего мужа, прошу вас, спасите!.. Он боевой офицер!.. Два ранения... Спасите...

Анна: Тихо, тихо, тихо. Все, все, все. Я здесь, я рядом. Я всегда с тобой, всегда рядом. Тихо, тихо. Нам нельзя друг без друга.

Колчак: Аня, милая моя, дорогая. Что это было? Кто? Кашляет.

Анна: Ничего, никого не было. Это метель, слышишь, какая метель за окнами? Это просто жар. Просто фантазии.

Колчак: Фантазии? А зачем, зачем он был?

Анна: Этот Гайда - мерзавец. Не мое это, конечно, дело. Но у меня всегда сердце сжимается в его присутствии.

Колчак: Гайда? Причем тут Гайда? Кашляет. Он просто солдат. Прямой, жадный. Средневековый.

Анна: Ни причем, совершенно ни причем. Засыпай, ложись вот так и засыпай. Я - рядом. Слышишь, какая метель за окном? А я - всегда рядом.

Колчак: Да. Это самое главное. Самое главное в моей жизни.

Анна: В нашей жизни. В нашей.

Колчак: О чем он говорил? Разве я сам? Кашляет. Разве я хотел этой власти? Меня же просили, люди, люди просили! Почему я слепой? Разве на то не было воли свыше? Анна, смотри: вот золотой складень, что мне благословил владыко Сильвестр, когда я принял власть после переворота. Это был явный порыв с его стороны. Он просто взял первую попавшую под руку иконку. А она оказалась с подписью императрицы. Разве в этом нет провидения? Кашляет. Но почему эту? Смотри: Матерь Божия - "Утоли мои печали". Под этой иконой шел Ермак. Почему: принять власть и - "Утоли мои печали"? Аня? Ответь, ответь, - почему?

Анна: Тихо, тихо. Засыпай. Сам знаешь, у Бога все имеет смысл. И срок. Раз благословил, - значит рано или поздно все откроется. Все рано или поздно откроется. Знаешь, сегодня с утра, пока не началась метель, на улице было очень холодно. Я смотрела на замерзшие окна, и вспомнила тот букетик ландышей, который ты прислал мне на день рождения перед тем самым нашим отъездом из Ревеля. Мы же думали, что не увидимся больше никогда. Нужно было собирать чемоданы, грузиться, а я как дурочка все металась с этим букетиком по комнатам, все металась. И никак не могла придумать - куда бы их спрятать от мужа. А потом положила их в шляпную коробку... Балтику уже сковало, ледокол целых двенадцать часов бился сквозь торосы. И когда я в Гельсингфорсе открыла свой тайник, цветы стояли совсем как живые. Только они были изо льда. Совершенно как живые. Это был последний день перед революцией... Мы же думали, что не увидимся больше никогда... Ох, какая метель, какая метель...

Борташевский: Наконец-то. Ну-с, Алексей Георгиевич, как же вы к нам попали? Как так неаккуратно действовали? И на кой вам, вообще, эта вот тюрьма потребовалась?

Стрижак: Я уже говорил вашему предшественнику: ничего не знаю, ничего не ведаю, ничего не могу сообщить.

Борташевский: Очень даже похвально. Да я, собственно, так. Хотел просто в лицо заглянуть. Рядовой! Принеси мне стакан кипятку! Живо!

Наклоняется : Я вас, Алексей Георгиевич, лично на расстрел поведу. Вас, как особый случай, отправят в Загородную рощу. Будьте готовы: по моему сигналу бегите к дальнему подъезду. Он сквозной, там вас встретят.

Стрижак: Так это вы?!

Борташевский: Тихо, товарищ. Да где же чай?

4. ВХОДЯТ ИСПУГАННЫЙ КОНВОИР И КОЛЧАК.

Солдат: Заключенный Стрижак-Васильев. Алексей Георгиевич. Нападение на тюрьму.

Борташевский: Господин Верховный правитель?! С-смирно! З-здравия ж-желаю, ваше высокопревосходительство! Поручик Борташевский проводит допрос.

Колчак: Хорошо. Будьте добры, поручик, оставить нас наедине.

Борташевский: Слушаюсь! Но заключенный опасен. Без конвоя нельзя.

Колчак: Конвой нам не помеха. Выйдете вы.

Борташевский: Слушаюсь! Выходит.

Колчак: Ну, здравствуйте, Алексей Георгиевич. Садитесь, давно не виделись.

Стрижак: Руки.

Колчак: Развяжите. Я, разумеется, не очень удивлен такой встрече. Совершенно не удивлен. Знаете, я ведь часто вспоминал те наши беседы в госпитале. В 904-м. Очень вы меня раздражали своей наивной напористостью. Я все глядел на вас и думал: вот молодой дворянин из хорошей семьи, отец даже был в губернии предводителем. Вырос в Питере, в культурной среде. И образование самое блестящее. Вы же закончили Морской Корпус через семь лет после меня? Вот видите, помню. Мы и воевали за Россию с самураями рядом. За одни идеалы, под одним флагом. И что? Зачем все это было дано человеку? Почему он так стремится отрицать все то, чем вскормлен и образован? В чем зерно этого бешенного бунтарского самомнения? Я ведь тоже читал Бакунина и Каутского. И - ничего. Скучно. Жаль жизнь на такое тратить.

Стрижак: Мне уже можно говорить? Или заключенным у вас только полагается отвечать на конкретные вопросы? Как мы разговариваем - на равных? Пусть хоть и враги.

Колчак: Нет. Не будем играть. Мы не личные враги: вы для меня преступник и немецкий шпион. Но, есть нечто, что не укладывается только в закон. Это, скорее, принадлежит к принципам, организующим всю нынешнею ситуацию в России. Я инженер по образу мышления и меня просто интересует: как при параллельном векторе старта можно так полюсарно разойтись? Чисто логическая задачка. Но никак не разрешимая.

Стрижак: Задачка? А, по-моему, решение ее просто. Очень просто. Я ведь тоже постоянно думаю о вас. Вернее, о наших судьбах. И здесь все просто! Да! Это есть отражение разных пониманий "Я" и "Мы". Личности, сопротивляющейся террору коллектива, или тупо подчиняющейся навязанным правилам игры. Да, мы два морских офицера, - я не говорю о сделанной карьере, - вы тоже тогда были всего лишь старшим лейтенантом. Да, мы почти одинаково росли, одинаково учились и воевали в одних окопах, даже ранены оба в одном бою под Порт-Артуром. Но это все внешне. Только внешне.

Колчак: Я слушаю. Кстати, а куда вы пропали после излечения?

Стрижак: Эмигрировал в Америку. Но вот мое решение вашей задачи: вы всегда свято верили в эволюцию общества через моральную силу отдельной личности. Вы работали, где-то прогибались, где-то давили, но делали и делали свою карьеру в убеждении того, что, получив в результате всего вашего терпения некую власть, вы затем сможете переорганизовать оказавшуюся под собой человеческую пирамиду для пользы дела. Вашего личного понимания "пользы дела"! Так? Так! Погодите, я слишком долго сам думал на эту тему. Было время. Конечный логический итог вашей мысли - стать абсолютной вершиной общества. И уже оттуда установить полную справедливость для всех. Но цель-то - цель, а средства? Оправдаются ли они результатом? Слишком много компромиссов, - чем выше цель, тем их больше! Думаю, что вы, если вдруг да победите, постараетесь все сегодняшнее забыть, всю эту необходимую грязь и неизбежные преступления. Вернее, делать вид, что забыли. То есть, - вы должны будете жить во лжи. В страхе лжи от некрасивого прошлого. А страх порождает гнев. Гнев - родит несправедливость. Вы же это все сами помните из школьного катехизиса. Так сможете ли вы, с таким багажом страха, установить свою "справедливость"?.. А вот мы честно говорим: да, грязь, кровь, дерьмо! Мы не верим в моральную эволюцию, а делаем революцию. Мы - социальные хирурги, а не терапевты. И кровь - наша каждодневная профессиональная работа. Мы - откровенны, и тем спокойны, а вы нас боитесь...

Колчак: Не точный ответ на мой вопрос: почему лично вы? Именно лично.

Стрижак: Я и отвечаю.

Колчак: Нет. Это все не то. Это ответ от имени "мы"! А где же ваше "я"? Ваше дворянское, офицерское "я"? По-видимому, я просто не прав в своих ожиданиях: больной не может сам себе поставить диагноз.

Стрижак: Это вы боитесь заглянуть в себя. Ваше "я" - только шоры от "мы"...

Колчак: Прекратим демагогию. Я ей при Керенском пресытился. Всеми этими партийными собраниями и советами депутатов. У меня есть к вам одно последнее предложение. Будьте внимательны и отвечайте быстро. Я, как Главнокомандующий и Верховный правитель, имею право предложить вам, как дворянину и бывшему офицеру, вступить в Освободительную армию рядовым. И на фронте кровью смыть с себя позор участия в большевицком заговоре за интересы Германии. Если вы отказываетесь, вы будете расстреляны по закону военного времени.

Стрижак: Александр Васильевич, вы даже не представляете, - что и кому вы это говорите. Я не рядовой в своей армии. Я - специальный агент, присланный в Сибирь от ЦК с целью физической ликвидации вас, как Верховного правителя.

Колчак: Даже так? Поздравляю вас с вашей карьерой.

Слепой поет: "Господь просвещение мое и Спаситель мой,

Кого убоюся?

Господь Защититель живота моего,

От кого устрашуся?

ВнегдА приближАтися на мя злОбующим, еже снЕсти плоти моя, оскорбляющие мя, и вразИ мои, тии изнемагОша и падОша.

Проститутка: Осторожно, дедушка, осторожно. Держись за меня, а то заметет.

Слепой: Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще восстанет на брань, на Него аз уповаю.

Держусь, держусь, идем помаленьку. Куды ж я теперь без тебя-то?

Проститутка: Это я без тебя никак.

Слепой: Вот нас, двух калек, Господь и свел милостиво. Две наши беды да окаянности. На взаимное спасение.

Поет: Господь просвещение мое и Спаситель мой,

Кого убоюся?

Господь Защититель живота моего,

От кого устрашуся?

Боташевский: Постой! Постой, говорю. Смотри, рыло: у этого повязка сползает. Возится с руками Стрижака. И кто так руки связывает, головотяпы! По сторонам смотреть не забывайте !

Шепотом: "Встретились мы на белом поле". Бегите!

Борташевский: Догнать! Стреляйте этих! Этих стреляйте!

Борташевский: Ах, вы, мать вашу, перемать! Головы сниму! Рылы! Умою! Я вас умою! Рылы! Вы у меня все завтра на фронте вшей кормить будете! Нет, сегодня же! На фронт! На фронт!! И следа вашего не найдут!

Слепой кричит нараспев: Господи, да не яростию ТвоЕю обличИши менЕ, нижЕ гневом Твоим накАжеши менЕ. Яко стрелы Твоя унзОша во мне, и утвердил есИ на мне рУку Твою. Несть исцеления в плОти моей от лица гнева Твоего, несть мира в костЕх моих от лица грех моих. Яко беззакОния моя превзыдОша главУ мою, яко бремя тяжкое отяготЕша на мне. ВосмердЕша и согнИша рана моя от лица безумия моего. ПострадАх и слякОтся до конца, весь день сЕтуя хождАх. Яко лЯдвии моя напОлнишася поругАний, и несть исцелЕния в плОти моей. ОзлОблен бых и смирИхся до зелА, рыкАх от воздыхАния сердца моего...

Слепой, лежа : Господи, пред Тобою все желание мое и воздыхание мое от Тебе не утаИся... Сердце мое смятЕся, остАви мя сила моя, и свет Очию моею, и той есть со мною... Все, Господи. Прими раба Своего...

Проститутка: Дедушка, дедушка, милый. Ты чего? Чего? Дедушка! Ты только не умирай. О-о-о! На кого нас Бог оставил? Родной ты мой. На кого же Он теперь меня одну оставил? О-о-о!

Иванова: Паша! Паша! Где ты? Где ты?! Паша!! К солдатам Вы не видели прапорщика Иванова? Я его жена. Его жена. А это его ребенок. Посмотрите, как они похожи! Паша! Где ты? Кто видел прапорщика Иванова? Я его жена! А это его ребенок. Паша! Паша, где ты? Я его жена. Его жена.

Солдат: Какой это Иванов? Не с вашего ли батальона?

Солдат: Не замай ее, она свово Иванова ужо полгода как спрашивает. У ее ребятеночек мертвый родился, вот она и того. Свихнулася. Полено обгорелое завертела в тряпье и бродит.

Первый господин: Господа! Господа! Последние известия с Востока.

Второй господин: Вам опять прислали газеты из Америки?

Первый: Отстаньте с вашим плоским юмором. Колчак опять начал в тылу новую бессмысленную волну террора. Дикость! В списках расстрелянных сотни. Тысячи выпоротых шомполами! И женщины, и дети! В ответ Алтай полностью отказался его поддерживать. Там теперь все подряд партизаны.

Второй: Прошу пардону, но позвольте, что вы так нервничаете? Это же вы сами когда-то ратовали за террор!

Первый: Нет! Вам не позволю!

Третий: Господа, это правда, что количество багажа к вывозу ограничено?

Первый: А вы слышали про расстрелы крестьян в Кияйском и Тасеево? Как это можно? Простых крестьян? Это зверство!

Второй: Но вы же сами когда-то требовали террора? Сами подстрекали, как щас помню.

Первый: Не смейте! Не смейте на меня клеветать! Негодяй!

Второй: Да, ладно, знаем! Подумаешь, какой секрет твоего пацифизма: ах, ах, военно-полевой суд повесил родного братца за спекуляцию солдатским провиантом.

Третий: У кого узнать, - сколько мест багажа можно взять в эвакуацию?

Второй: Столько, сколько не жалко будет отдать семеновцам!

Первый: Не обращайте на него внимания. Это пьяный хам. Пойдемте со мной, я познакомлю вас с теми, кому нужно немножко заплатить за любые ваши при отправлении проблемы. А там - как повезет. Мои обычные комиссионные - 200 %.

Второй вслед: Да, пьяный. Зато наконец-то ничего и никого не боюсь! И никуда не побегу. Пусть меня коммунисты расстреливают. Не побегу, слышите, крысы! Шкуры либеральные! "Террор"! - а как иначе установить в этой стране демократию?

О! Госпожа верховная правительница! Первая леди вшивого царства, тифозного государства. Ну и плевать. Уходит.

Иванова: Вы не видели моего мужа? Паша! Где ты? Кто видел прапорщика Иванова? Я его жена! А это его ребенок. Паша! Кто видел прапорщика Иванова? Я его жена! А это его ребенок.

Анна: Послушайте, так сыро, - вы же простудите малыша.

Иванова показывает: Вот, это его ребенок. Посмотрите, как они похожи!

Анна: Господи помилуй! Да это же...

Иванова: Паша! Где ты? Паша!

Анна: Постойте! Сударыня, где вы последний раз видели своего мужа?

Иванова: Вот он куда-то пошел. Да, куда-то пошел.

Анна: Вы голодны? Когда вы последний раз ели? Возьмите деньги.

Иванова: Спаси Бог, я тебя знаю. Ты перед владыкой Сильверстом в храме вчера плакала. Мне тебя жалко стало. А где мой муж? Паша! Где ты?

Анна: Я не за себя плакала.

Иванова: Ты своего мужа любишь! Так люби, люби! Утоляй его печали.

Анна, вдруг одна.

Колчак: Срочная, шифрованная:

"Владивосток, генералу Розанову. Повелеваю вам оставить русские войска во Владивостоке и без моего повеления их оттуда не выводить. Интересы государственного спокойствия требуют присутствия во Владивостоке русских войск.

Требование о выводе их есть посягательство на суверенные права Российского Правительства.

Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют.

Повелеваю вам оградить от всяких посягательств суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь, в крайнем случае, ни перед чем.

Об этом моем повелении уведомьте также союзное командование.

Адмирал Колчак".

Поставьте число, время и отправляйте немедленно. Эти японцы уже не ждут нашей смерти, они едят нас еще живыми. С генералом Иганакой я знаком еще с той войны, тварь беспримерная! Шакал. А что реально можно ему сейчас противопоставить? Только вот строго погрозиться кулачком. Какая позорная слабость.

ВХОДИТ ДЕЖУРНЫЙ ОФИЦЕР, ЗА НИМ НАКАШИМА.

Накашима: Добрый день, дорогие господа. Как себя чувствует господин Верховный правитель? У вас очень черно вокруг глаз, это больное сердце. Может быть, нужно прислать моего врача? Вы же знаете, как много может восточная медицина.

Колчак: Дорогой генерал. Благодарю за участие. Да, я всегда помню японский госпиталь. Это верх чести - так добросовестно ухаживать за пленными.

Накашима: Честь - это лицо Японии. Та война уже давно в прошлом. Мы теперь союзники. И я хотел бы быть еще больше - быть друзьями.

Колчак: Друзьями? Вы говорите - друзьями?

Накашима: Да, именно, господин адмирал.

Колчак: Тогда позвольте мне говорить с вами на прямоту. Как солдат с солдатом?

Накашима: Очень хорошо. Я сам хотел просить вас об этом.

Колчак адьютанту: Оставьте нас. И позаботьтесь о чае.

АДЬЮТАНТ ВЫШЕЛ.

Колчак: Вы, генерал, в курсе всех наших дел. Фронт разорван. В тылу бунт за бунтом. Тиф. Госпиталя просто не вмещают всех раненных и больных. Чехи отказываются воевать дальше категорически. Я вынужден наскоро отступать, чтобы попытаться переорганизовать на Востоке боеспособные части. Но у меня проблема.

Накашима: Я действительно знаю вашу проблему. И я пришел с предложением ее разрешить совместно.

Колчак: Этот "читинский самодержец" атаман Семенов уже совершенно открыто вступил с нами в войну. Железная дорога забита тысячами вагонов. Все грабится, раненые гибнут от голода и холода сотнями. Никакие, даже самые суровые меры против местного населения не спасают от повального мародерства. Генерал, если ваше правительство пожелает вступить со мной в союз, я уже готов на ... многое.

Накашима: Это хорошо, очень хорошо, что мы наконец-то стали вместе искать понимания. Как говорится: "кто старое помянет, тому глаз вон". Атаманщина раздражает всех, и мы решили прекратить поддержку Семенова и Калмыкова. Более того, мы готовы помочь организовать по ним карательную экспедицию из Приморья. Но и от вас важен хотя бы один, но реальный шаг доброй воли.

Колчак: Что вы ждете от меня в данной ситуации?

Накашима: Мой адмирал, Япония в состоянии почти мгновенно перевооружить и обеспечить провиантом все ваши дивизии. Но это не может быть больше как филантропия. Увы, наши финансисты ставят этот вопрос.

Колчак: Мы и говорим не о помощи, а только о кредитах. Россия достаточна богатая страна, чтобы вернуть любые военные долги после победы.

Накашима: Человек смертен. Ваше слово для нас очень много значит, - но!

Колчак: Вы ищете гарантии? Только не аннексия.

Накашима: Мы же собирались говорить как воин с воином.

Колчак: Я являюсь хранителем Российского государственного золотого запаса.

Накашима: Адмирал, речь именно и идет всего лишь о хранении его в Японии. Просто хранении. Но тогда наше правительство с чистой совестью откроет вам любые кредиты. И вам уже не нужно будет заигрывать с американцами и англичанами. Тем более теперь, когда вы так наглядно убедились в их безответственности. Вы же понимаете: нельзя рисковать запасом в период наступления большевиков, но и нельзя же вывозить золото в американские банки после того, как Белый дом демонстративно отказал вам в дружбе! Давайте смотреть правде в лицо: у нас с вами были трения по некоторым вопросам. Но жизнь показывает: кто есть кто. Япония всегда готова понимать вас, Александр Васильевич. Нас не могут остановить никакие случайности или даже жестокости войны. Кто может судить солдата за исполнение долга в любых условиях?

Колчак: Господин Накашима, у меня совсем нет времени на раздумье?

Накашима: Александр Васильевич, неужели мы с вами не люди чести?

Колчак: Я не вправе единолично распоряжаться национальным достоянием, я только хранитель... Есть еще премьер-министр, правительство... Как скоро я смогу получить аудиенцию у Его Императорского величества?

Накашима: Как только прибудете в Японию. И мы теперь же постараемся ускорить отправку первой партии оружия, даже не дожидаясь золотого запаса. А на Семенова мы сможем повлиять также немедленно: уже завтра Кругобайкальские железнодорожные тоннели будут разблокированы для прохода составов. Отправляйтесь во Владивосток и ни о чем не беспокойтесь. Издайте только приказ, - и я защищу ваше золото своим собственным конвоем. Отправляетесь во Владивосток, уважаемый господин адмирал. И не отчаиваетесь. Вас еще ждет столько работы!

Колчак: Постойте, погодите еще немного, господин генерал. У меня вдруг... Нет, все ничего. Простите.

Накашима: Что? Вам все же прислать врача? Я повторяюсь, - восточная медицина умеет творить чудеса. И это не должно никак вам напоминать о вашем плене! Есть другие примеры. Да, вот вспомните хотя бы доктора Бадмаева, - им пользовался весь высший Петербург.

Колчак: Помню. И низший. Распутин тоже.

Накашима: Какой вы шутник!

Колчак: А потом ваш Бадмаев оказался в Германии. И тогда только стало понятно, сколько секретов он вывез нашему противнику.

Накашима: Какой шутник, какой вы, адмирал, шутник! Я рад, что немного поднял ваше настроение. Теперь вы точно пойдете на поправку. Только не медлите с приказом. Я скажу вам по секрету: самое страшное здесь - потеря времени во всех канцелярских бумажках. На вас никто не давит, но ситуация практически не оставляет вам выбора. И, потом, это же дает лишний шанс для шпионов. А с премьером Пепеляевым вы, я думаю, договоритесь. Он человек очень умный. Очень.

Колчак: "Господь просвещение мое и Спаситель мой, - кого убоюся?"...

Накашима: Что вы сказали, господин адмирал?

Колчак: Это так. В последнее время читаю Псалтырь. Просто древние слова.

Накашима: Александр Васильевич, неужели вам уже нет сил верить в свое будущее?

Колчак: Мое будущее утонуло вместе с моим георгиевским оружием. Когда мои подчиненные подняли руку на меня, я уже зарекался не брать ответственность за чужие судьбы. Но, вот - не удержался. И опять то же самое: предательство, подлость. У меня нет личного будущего, оно утонуло в беспросветности моей Родины.

Накашима: Я не хочу вам верить. Вы не можете не действовать.

Колчак: Действовать - не вопрос. Вопрос - как?

Накашима: В последний раз поверьте в то, что вокруг не одни предатели. Вы же знаете своего премьер-министра? Это глубоко порядочный человек.

Колчак: Да, Пепеляев мне предан.

Накашима: Вот посоветуйтесь с ним. И, если решите, - я жду. А пока разрешите откланяться.

Колчак: Мой генерал, всего вам наилучшего.

Колчак: "Господь просвещение мое и Спаситель мой, - кого убоюся?"... Почему я совершенно не знаю что делать? "Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?"... Почему я не верю в свою правоту? Больше не верю, не могу заставить себя, принудить к наивности... Я не знаю что делать...

Алмазова: Мне кажется, все вокруг вымерло. Эта ледяная ночь, в которой затерялся наш вагончик. Вот печка, лампа и все. Остальное - пустыня.

Анна: Оля, ты никогда не думала о том, как человек мал в таком пространстве? Россия своими просторами ставит всех на свои места.

Алмазова: Думала. Я всегда и много размышляла на эту тему. Особенно в детстве. Странно, как может в такое время спать ваш Пепеляев? Мне кажется, - он там у себя просто пьет.

Колчак: Пусть. Он очень болезненно пережил отказ Жанена взять наш вагон в состав французского конвоя.

Алмазова: Я тоже не доверяю этим чехам.

Анна: Как долго мы стоим. Кажется целую вечность. И какое странное и неприятное название станции: "Нижнеудинск". А вот перед этим были сказочные - "Тайга", "Зима".

Алмазова: Александр Васильевич, я вас ни в чем не обвиняю, но все же обидно - ваш штаб, ваши самые доверенные офицеры сбежали в одну ночь. Все? Разом предали своего командующего?

Колчак: Теперь это уже все равно.

Алмазова: Как это могло случиться? Я даже не говорю о присяге и чести. Они же элементарно кормились из ваших рук!

Анна: Ты ищешь человеческих мотиваций. Они здесь ни при чем. Это наша судьба. Это воля Бога.

Алмазова: Ах, опять эта мистика! Зачем? Потому, что нет сил найти простое объяснение случившемуся?

Анна: Нет сил.

Алмазова: А вы, Александр Васильевич, как считаете? Вы с ней согласны?

Колчак: Ольга Петровна, голубушка, вы же знаете: я всегда и во всем с ней согласен. Увы, но это так.

Алмазова: Это вы меня дразните. От собственной слабости. Спокойной ночи.

КОЛЧАК И ТИМИРЕВА.

Колчак: Обиделась?

Анна: Нет. Наиграла. Просто нам всем страшно, вот мы и разыгрываем для вида обычные чувства. Обиды, ревности, кокетства. Кому хочется признаться в беспомощности?

Колчак: Мне. Но только тебе.

Анна: Милый, родной мой Адмирал. Об этом я никому не расскажу.

Колчак: Анна, я люблю тебя.

Анна: Я люблю тебя.

Колчак: Анна, моя Анна.

Анна: Я люблю тебя с первого взгляда.

Колчак: Но, я, наверное, слишком немолод для таких слов?

Анна: Я горжусь тобой.

Колчак: Но, я, наверно, слишком несостоятелен?

Анна: Я не знаю, не знаю, - о чем ты? Я люблю тебя, горжусь тобой, всегда дышу тобой, живу, живу только тобой. Когда есть ты, - меня нет, я - только твоя частичка.

Колчак: Анна, Анна, счастье, мое счастье... Как бы нам было хорошо одним, одним от всех. Где-то далеко-далеко...

ШУМ ЗА ДВЕРЬЮ. ЗАГЛЯДЫВАЕТ ВЕСТОВОЙ.

Солдат: Ваше высокоблагородье, чехи-охранники уходят.

Колчак: Как уходят? Все?

Солдат: Все. Изо всех вагонов.

Колчак: Все триста человек?!

Солдат: Не могу знать. Но наши вот собрали оружие, вещи и пошли.

Колчак: Анна Васильевна, идите, пожалуйста, к себе. Побудьте пока с Ольгой Петровной.

Анна: Александр Васильевич!

Колчак: Я прошу вас. Все будет хорошо. Все действительно будет хорошо.

Колчак: Иван. Я не могу больше тебе приказывать, но просто прошу - уходи. Уходи от меня.

Солдат: Ваше высокоблагородье. Я с вами три года. За что не верите?

Колчак: Не верю? Не верю... Прости, солдат. Прости. Прости и ступай к себе.

Колчак: Все. Все уже решено. Никто не в силах помочь России. Ими уже все решено. Кем? - Да неужели я такой непонимающий? Неужели я такой наивный пустоголовый солдатик неведомо чьей армии? Просто всегда хочется верить в чудо. В чудо, в то, - что именно с тобой этого не произойдет, и ты выйдешь из воды сухим. Нет, из крови... Но ничто не дается даром, за все надо платить - и не уклоняться от уплаты. Господи, Господи Иисусе Христе, помилуй мя, помилуй мя, грешного. "Если слепой поведет слепых"... Никто, Господи, никто, кроме Твоего Помазанника, не имеет право на чужие судьбы... А я? Кто же тогда я? Диктатор. Почти самозванец. И власть мне вручал не Ты, Господи, а эти люди. Или нелюди? - За это Ты меня оставил.... И я, действительно, просто марионетка в чужом театре. На что я надеялся?.. На чудо... Прости меня, солдат. Простите меня все...

Стрижак: Не ждали, господин адмирал?

Колчак: Вы?! Живы?

Стрижак: Я, я, гражданин Колчак. Именем Социалистической революции и по поручению Иркутского Политсовета, вы, как бывший царский адмирал и верховный вождь контрреволюционных войск, объявляетесь арестованным. Белочехи, согласно приказу своего командующего генерал-майора Сырового, добровольно передали вас в руки Красной армии. Состав окружен. Ваше сопротивление будет бессмысленным. Сдайте все личное оружие.

Колчак: У меня только "парабеллум".

Стрижак: И все? Все ?

Колчак: Слово чести. Кто там стрелял?

Стрижак: Ваш денщик. Его пришлось заколоть. Кто еще следует в вагоне вместе с вами?

Колчак: Только я и премьер-министр Сибирского Правительства Пепеляев. Остальные приняты попутчиками из милости.

Стрижак: "Милости"? Удивительное слово в ваших устах, адмирал. Очень необычное. Я даже сделаю вид, что ничего не услышал. Так кто еще вместе с вами следует в штабном вагоне?

Колчак: Это же женщины! Они-то здесь причем?

Стрижак: Понятно. Вы зря так волнуетесь. Мы во всем разберемся. Все будут допрошены, и, если на них не будет никаких улик, - отпустим. Вопросы есть? Просьбы? Говорите сейчас, ибо вам будет запрещено выходить и разговаривать с конвоем до прибытия в Иркутск.

Колчак: Почему вы живы?

Стрижак: А от вас скрыли? Вот, мне удалось убежать.

Колчак: На бледном коне?

Стрижак: Я могу повторить вам, Александр Васильевич? Я - специальный агент Центрального Комитета партии. И личным распоряжением товарища Свердлова прислан в Сибирь именно по вашу душу.

Колчак: Да. Действительно. Никого другого прислать за мной было нельзя. И генерал Жанен конечно знает об этом ... о том, что чехи сдали нас вам, большевикам?

Стрижак: Без санкции генерала Жанена ничего бы не произошло. По крайней мере, так вот гладко.

Колчак: Да, да, тогда понятно. Все понятно. А Пепеляев так верил в него.

Стрижак: Вот и все. Все теперь правильно. В тамбур: Передайте товарищу Бурову, что я тут немного допрошу арестованного.

Побеседуем?

Колчак: Я прошу только об одном: никакого насилия над женщинами.

Стрижак: Я, конечно, не распоряжаюсь конвоем. Но попрошу их быть предельно вежливым. Насколько можно просить об этом после ваших зверств.

Колчак: Я готов принять вину за все. Я - лично.

Стрижак: Это у вас чай?

Колчак: Наливайте.

Стрижак: Как порой просто фантастично связанны судьбы. Действительно, так и в Бога поверишь. По крайней мере, в провидение. Вы в Китае не изучали идеи Дао? Когда добро и зло постоянно сменяют друг друга, а к тому же сами в себе несут семена противоположного? Я просто был очарован этой мудростью.

Колчак: Это уже было описано. У Гете. В "Фаусте".

Стрижак: Да! Да. Это когда Мефистофель характеризует себя как "зло, творящее добро"! Вот видите, насколько это виденье мира универсально. Но! Последователи Дао раскрашивают противоборствующие силы в красный и белый цвета уже четыре тысячи лет!

Колчак: Алексей Георгиевич. Мы с вами - христиане. Православные христиане.

Стрижак: Бывшие. Я, по крайней мере, уж точно не собираюсь возвращаться в лоно попово. А вы хотите изобразить Блудного сына? И это после моря крови, пролитого по вашей "милости"?

Колчак: Это не было моим желанием. Моей волей.

Стрижак: А чьей? "Свыше"? Не пытайтесь увильнуть. Это не ваш стиль.

Колчак: Не то! Я хотел сказать... Я в принципе не виляю.

Стрижак: Мне почти понятно. Понятно! Вот только вы мне не дали в прошлый раз договорить. А теперь уже я воспользуюсь своим правом перебивать. Давайте о вас. Кто вам сказал, что вы - вот так простенько всегда двигаетесь в одном направлении? А? Помните: первая наша встреча в госпитале. Что? Тогда вы упирали на один флаг, на Андреевский, а теперь оказались вдруг под японским? При второй встрече я был для вас преступником, а теперь вы под моим судом. Закон маятника. А вдруг мы столкнемся еще раз? И вы уже станете большевиком? Или мирным садовником картофеля? Но, - обязательно даосом. Как доктор Фауст.

Колчак: Мы столкнемся обязательно. На Страшном суде.

Стрижак: Туманная перспектива для встречи. Так, как насчет маятника? Вы, ученый полярник, - и шомпола по детским спинам? Что? Этого не было? Или вы не знали? Знали. Знали и молчали... Я не скрою: я всегда читал сообщения о новых карательных мерах вашей армии с чувством удовлетворенности, слышите? - вы, бывший ученый и офицер! Я жадно следил за любым вашим промахом, коллекционировал ваши малейшие ошибки! Потому, что иначе вы были бы правы, а я - никто, пустое место... Я ненавижу вас больше всего на свете, и рад, всегда был и буду рад любому вашему падению. Это возвышает меня. Опять же, по закону маятника.

Колчак: Я уже осознал свой грех. И готов платить за него всем, чем смогу.

Стрижак: Вы боитесь?

Колчак: Чего?

Стрижак: Нет, не "чего", а "кого"? Меня, например?

Колчак: Н-нет. Я ничего уже давно не боюсь. А от вас я устал. Мне вы больше абсолютно не интересны.

Стрижак: Благодарю за чай. Вы поняли: выходить и разговаривать с конвоем нельзя. Это в ваших же интересах. А за дамским благополучием в дороге я обещаю проследить лично. Все ? Уходит.

Колчак: Спасибо.

Все. Вот и все .

Это была моя жизнь? Моя жизнь? Мало. Неужели мне мало? 55 лет. Я знал работу, войну, любовь. У меня была моя Россия. Россия, у которой был я. И мы были нужны друг другу. Я родился, чтобы служить ей, это был смысл моего существования здесь на Земле. Смысл - как ясное счастье. Счастье - как ясный смысл жизни. Да, я был безумно, неизъяснимо счастлив. И у меня была она - Анна, моя Анна. И это было уже сверх всякой меры. Но тот открыл мне мою тайну: "слепой". И этим забрал все. Все, кроме любви женщины. Нет, это не смерть, и не страх смерти! Смерть ничего не решает, ничего не значит сама по себе. Это все я. Я сам слишком поздно стал понимать в какой жуткой, лютой, сатанинской игре мы оказались только маленькими цветными фантиками. Но моя главная вина в том, что, уже понимая все, я продолжал ждать умильного легкого чуда. Я думал - нас пощадят! Господи, прости меня: я не поверил Твоему смирению в Гефсиманском саду... Прости меня, Господи, за то, что мне поверили другие...

Анна, дорогая моя, милая Анна Васильевна. Прости и ты. Я так мало успел быть рядом с тобой. Так мало.

Оленин: Я, политссыльный в царское время, не стал участником гражданской войны. Потому что не знал - за кого. Это очень больной вопрос: когда знаешь - против кого, но не можешь решить - за кого. За кого? - это самый главный, самый больной вопрос гражданской? - нет, скорее национальной войны. За кого?

Анна: Я хочу, чтобы меня расстреляли с ним. Я просила, я умоляла их об этом! Я не хочу жить одна. Я не умею жить без него.

Алмазова: Остановись! Это бессмыслица, гадкая бессмыслица! Детская выходка! Опомнись. В конце-то концов, у тебя же есть сын. О чем ты думаешь?

Крестит ее: Господь с тобою. Иди. Иди! Я опять тебе просто завидую.

Пепеляев: Не убивайте меня. Не убивайте! Я всегда не любил Колчака. Всегда боялся его. Вы же знаете, вы знаете об этом! И я как мог тайно боролся с ним. Боролся с его бессмысленными зверствами по отношению к простому трудовому народу. Да! Да! Я протестовал, товарищи, я всегда тайно протестовал! Ну, вы же знаете, вы должны знать ! - я даже готовил план переворота и замены Главнокомандующего на моего брата. Мы уже обо всем договорились с генералом Гайдой. И с мосье Жаненом. Да! А почему Жанен молчит? Почему он не заступится за меня? Я служил ему верой и правдой! Я служил ему!

Жанен: Позвольте, господин премьер-министр. Вы нам не служили, а только сотрудничали. Весьма, нужно сказать, не бескорыстно. И, конечно, мне было бы не трудно выторговать вашу ничтожную жизнь, господин Пепеляев, но! - один, но очень решающий в данном случае вопрос: а почему вы отдали золото японцам? Почему не нам, вашим покровителям?

Пепеляев: О-о! У меня не было времени что-либо сделать! Колчак, Колчак все уже решил сам. Это он! Я не мог опротестовать, не мог даже требовать подождать до связи с вами! Это все он! Я всегда боялся его!

Жанен: Не знаю, не знаю. Колчак, конечно же, виноват во многом. Я сердит на него, очень сердит, и даже представил за его арест брата-генерала Сырового к ордену Почетного легиона. Но и вы сами выбирали свою судьбу, когда перестали слушать советов. Чего теперь захотели от меня? Раз золото у японцев, вот у них и искали бы защиты. У них! Прощайте, мосье Пепеляев, вы уже не потребуетесь. Интересы Французской республики больше не распространяются на Освободительную армию. Adieu!

Пепеляев, встает на колени: Я не хочу, я не хочу умирать! Господа! Товарищи! Я вам все, я буду весь ваш! Все! Все, что угодно! Но я не хочу умирать! Я ваш, товарищи!!

Стрижак: Даже умереть по-мужски не может.

Оленин: А ты? Ты сможешь? Когда тебя - именно из этой же "пятой" камеры смертников - камеры адмирала Колчака! - поведут на расстрел твои, уже настоящие "товарищи"? Вот тогда и пройдет последняя параллель ваших судеб. В "нераспространении интересов". И по закону маятника.

Стрижак: Я - революционер. Я - живая бомба ненависти, живой пожар, живой ужас. И зачем строить иллюзии о спокойной и сытой старости, если ты несешь страх и беспокойство всему миру? Я счастлив тем, что вы все меня боитесь. Вы меня боитесь! Все! Боитесь! Боитесь!! О! Как вы меня боитесь...

Анна: Мой Адмирал. Ты спрашивал меня об иконе, которою тебя благословил владыко Сильверст в поход за Россию. Почему икона Ермака? И почему "Утоли мои печали"? К несчастью, все открылось слишком скоро. Слишком скоро: вы оба были преданы, и оба нашли свой последний покой в ледяных и черных ночных сибирских водах. Страшная ночь... Когда твоя душа смертельно скорбела, на меня в камере напал беспробудно мертвый сон. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики... Страшная, лютая ночь...

Оленин: Ночь на 7 февраля. А в этот день Русская Православная церковь празднует память святого Григория Богослова, архиепископа Константиноградского, святителя Моисея, архиепископа Новгородского, мученицы Филицаты и ее семи сыновей. И иконы Божьей Матери, именуемой "Утоли мои печали".

Епископа Омского Сильверста большевики убили как преданного монархиста и активного участника колчаковского движения. Не просто расстреляли. Запытали. Он прославлен церковью в лике святых. Как новомученик Российский.

Анна: Я тоже просила, чтобы меня расстреляли вместе с ним. Просила как о милости. Просила как милостыню.

Оленин: Но ее оставили в живых. Если можно назвать жизнью тридцать семь лет лагерей и тюрем. Тридцать семь! Тридцать семь лет посреди урок и вертухаев, убийц, воров, проституток и извращенцев - с ее-то изысканным петербургским воспитанием и памятью о легендарном адмирале Русского флота. В лагерной зоне ссучеными уголовниками был забит насмерть ее сын Алексей. А она все жила.

Жила! Вы слышите: она жила! Ибо это очень достойная человеческая жизнь и прекраснейшая женская судьба - быть счастьем адмирала Колчака.

Александр Васильевич часто повторял: "за все надо платить". И она заплатила, заплатила за свою любовь. И за его любовь. Она оплатила их счастье. Их слишком безмерное, слишком неземное счастье.

Анна: Полвека не могу принять -

Нельзя ничем помочь -

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.