Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

═

Бывают рассказы, в которых все персонажи - вымышленные, и с ними происходят выдуманные же вещи. Например, сказки.

Бывают истории с настоящими людьми, где происходят реальные события. К примеру, сплетни.

Третий тип рассказов - когда с вымышленными персонажами происходят истории из жизни. Так пишет большинство писателей.

Но есть еще одна разновидность сочинений - если с реальными людьми происходят выдуманные вещи.

Иногда это называют инсинуациями.

В жанре инсинуаций пишут анонимы - неизвестные доброжелатели: жанр этот опасен для автора - реальные люди могут потребовать сатисфакции, в суд подать за небылицы.

Поэтому в литературе этот случай не встречается - напротив, специально оговоривается, что все персонажи вымышленные и любые совпадения - случайны.

И это создает великий искус - написать так:

1988

Итак, - хвала тебе, - Чума!

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, -

Быть может... полное Чумы!

По утрам Сретенский бульвар подметает молодой талант: критик, актер, философ. По вечерам репетирует он с друзьями "Пир во время чумы", где играет роль Председателя - за что и получил на бульваре кличку "Чума-Чумак". Живет талант в келье Рождественского монастыря, которую отвели ему под дворницкую - по ночам срамные стихи барышням читает да критиканствует.

С ним рядом рассада: актриски Оля -"Ля", Лена -"На" да Маша - "Ша". Дым столбом идет - компания "Лянаша" кутит-гуляет.

1990

Минуло два лета.

Исчез со Сретенского бульвара дворник-критик - в люди вошел, по радио теперь ругается, печатается в газетенках бульварных - улицы мести необязательно.

Поселился в кельях монастыря новый дворник - художник: его очередь кольцо скрести, мастерство растить.

Актриски слетаются в дворницкую, как мухи на пирог:

- На картины нашелся покупатель!

Под электропроводку подсунута визитная карточка:

!-----------------------------------------------!

! Доктор !

! ШИБАЙ Михаил Михайлович !

! Академия медицинских наук !

!----------------------------------------------!

Как Айболит к гориллам в Африку, как к психу серафим в белом халате, приходит к художнику доктор-коллекционер и смотрит, приценивается, покупает! Известен он среди дворников и истопников, как знаменитый спонсор дураков. Слухами полнится бульвар - там был, сям пролетал доктор - легкий, как ветер. От него сквозняк остается в мастерской: забежал Шибай да фанерку уволок, которой художник окно прикрывал - а на фанерке той картинка, каляка-маляка - вот ее-то Шибай и утащил за страшные деньги.

Теперь дворник может месяц пить-гулять, актрисок щекотать.

Актриски так смеются:

- Хи-хи-хи, какой Вы умный мужчинка!

Вращается Шибай в высших сферах - между дворниками и академиками. Нет зазора между ними: каждый дворник - академик в душе, академик - дворник в деле.

Нагрянули иностранцы.

Кому на Руси жить хорошо?

- Иностранцам!

А рядом с ними как-то притулились академики и дворники: для иноземца какая разница - все экзотика, все забава...

1992

Встало над Кремлем созвездие Сухаря: грызут москвичи сухари - затаились по углам - ждут, когда насытится новое начальство. Москва - пуп страны, живот державы, да в нем грыжа: подорвался организм от преобразований. Лежит поохивает, лежит, постанывает - распластанная, как на столе операционном, столица - копаются в ней умники, лазают туда разными пальцами, режут ножами на части. Да доктора все те же - отрезают себе кусочки полакомее, расхватывают.

Ты, Москва - большая еда, навроде пирога - многим хотелось бы разодрать тебя. Слетелись советчики, как воронье на падаль - новые жрецы ссорятся со старыми - и процветают искусства приправ.

Взошла луна - ушла зарплата. Был Шибай врач-царь, ходил в золоте-серьге, кутался в шелковых халатах - а теперь додумали начальники извести врачей с учеными, накормить сухарями мочеными. Мог Шибай на жалованье купить дюжину картин дворников да попивать коньяк с тоником - ныне даже на тоник не хватает.

А как Шибай без коньяка протянет, если он все жизнь на допинге, не ест каши манной, не ест творога - привык к шиколадам.

Пошли по Москве гулять ляльки да галки - завелись в ней ларьки да галереи. По галереям катится тусовка - на халяву!

Вернисаж, ажиотаж - по стенам картины, писаные вместо кисточек пальцами. Истопники да дворники в люди вышли - балованные долларами, в ресторанах гудят, каждый нашел титьку себе на Западе, доит корову бархатную.

Продавай, столица, избыток таланта в деревни американские!

Попал и Шибай на сытый ужин, званый стол: День Рожденья Иностранца.

Всем бы иностранцам справлять свои дни рождения в России - накормили бы они нас.

Сидит Шибай - усами шевелит, хрумкает капусту зябкую, запивает парным вином.

Пригож, важен и лизан, в сюртуке с искрой, с шейным платком - занимает почетное место за званым столом.

И чем же ты, Шибай, хорош?

Почему от стола к столу скачешь?

Чему улыбаешься умильно, чего на дам глазки таращишь?

Где твое существо, Шибай, почему тебя терпит Москва - что терпит, - стелется под тебя!

И барышня любая, только понюхает твоих одеколонов, как уже сатанеет.

Чем ты, Шибай, их покупаешь?

Сидит Шибай, усами шевелит. Не отвечает.

А рядом кто в тройке и кроссовках?

Давешний друг чумы, Чумак - самое место ему тут быть - обжираться заморскими яствами.

Разинул глаза: видит Шибая первый раз.

Присматривается, принюхивается, призадумывается: что бы поиметь с доктора-спонсора, чем бы поживиться?

А чем поживиться-то?

Грохнул год Сухаря, стукнул больно, пришиб и Шибая.

Не тот уже Шибай пошел, не мает он в мошне долларов - воротят дворники носы от нищего поклонника. Тут, казалось, и Шибаю пришел капец: соси леденец, как говорят рекетиры брокерам.

Полгода перебивался Шибай с коньяка на воду, а потом взвилась и его звезда ясным соколом.

Но перед тем, как разлить свет звезды, рассмотрим Шибая поподробнее.

Михал Михалыч - чуть пахнет алычой и вызывает легкий чих, как после наркоза:

- Ми-ха-л Мих-алыч, чих -

- Извините,

- Ваше здоровье!- отвечает Михал Михалыч,

- Ваше здоровье!

* * * * * * * *

Талочкину и Нутовичу в 60-х годах картины было легко собирать - иные не стоили ни гроша: есть бутылка, выпьешь с художником - он уже любит тебя, как ценителя.

У художников души и так широкие - а как выпьют, становятся экспансивными. Но и опасны бывают художники в своем великодушии: если откажешься от подарка - можешь "по морде" схлопотать.

Вредная профессия у художника - общаются они с музами, а от нынешних муз можно всякое ожидать. Так что приходится иной раз после муз ходить по врачам.

Тут Михал Михалыч незаменим. Но не только же по Венериным делам он специалист - он на все руки мастак - у кого со стулом неладно или простата барахлит - все к Михал Михалычу.

Чуть что - звонок: Михал Михалыч, выручай ... А у художников и братья, и жены и сватья - в общем, навалилась на Михал Михалыча свита необозримая друзей, подруг и родственников с болячками - даже критики и искусствоведы пронюхали про Михал Михалыча - и тоже на нем ездить начинают.

А у него еще и свои пациенты на работе с утра уже готовенькие к операции лежат.

Поэт Холин, дедушка авангарда, ветеран тусовок, у кого обследовался - у Михал Михалыча!

И Чумак спланировал на Михал Михалыча перво-наперво со своей язвой. Язва - профессиональное заболевание критиков - она у них от злости заводится.

Вскрыл Михал Михалыч экс-дворнику живот, свернул ему там шиш из кишок - да зашил намертво.

По дворника отдельный рассказ.

Шибай - совсем другой человек.

Как Чума к нему в душу прокрался?

Чумак заявил, что критик - тот же хирург: он своим вмешательством спасает произведение искусства от умирания.

Мол, критика дает новые интерпретации, возможности открывает - и даже уже изрядно устаревший, поживший рассказ можно с помощью критики реанимировать и заставить звучать

по-новому.

Чумак взялся на спор спасти рассказ любого писателя.

А кто для Шибая писатели?

- коллега Чехов и коллега Булгаков.

Чеховым принято было восторгаться по программе средней школы.

Теперь его меняет Булгаков.

Среди авангардистов Чехова никто не переваривает.

Чумак решил спасти чахоточного Чехова от литературной смерти - прооперировать рассказ "Дама с собачкой".

Он представил этот рассказ как инсталляцию - наподобие механической скульптуры Жака Тангели.

Статью написал.

Гл. 4 Механизм: Дама с собачкой

• * * * *

Чумак делает здесь реверансы и нашим и вашим - и школьным учителям и богемным авангардистам - не понимая, что это возмущает всех, и портит ему приятелей в обоих лагерях.

Замахнулся он на Чехова - а в конце капитулировал.

То, что замахнулся - ему не простят ортодоксы.

Капитулировал - не простят авангардисты.

Он как скучный учитель-физик прочитал Чехова: "Падение - переход тела из состояния с большей энергией в состояние с меньшей энергией". "Механизм, пружинка, подзавод, чека" - ну и слова: вместо святого слова душа стоит какая-то "чека".

Видно, у него самого вместо души эта самая чека.

Мы не критики, и критику не хочется тут разводить, нам Чехов дорог одной, может фразой в этом рассказе: "В Москве пахло пирогами".

Все Ялта, Ялта, будто все помешались на этой Ялте!

Но главное-то случилось в Москве - мало ли было знакомств в Ялте, с кем не бывало - но вот не мог герой забыть это уже в Москве - вот что удивительно. И никто это не заметит, не поймет ни один критик - хоть выдумай он сто механизмов - а Москва - это душа, в ней пахнет пирогами.

Затея по реанимации Чехова сомнительна. Бывает, что на некоторые времена и столетия какие-то тексты замирают, а потом опять оживают и входят в силу. Но надо ли в такие бездушные времена, как сейчас, подключать к рассказу Чехова аппарат искусственного дыхания в виде глумливой интерпретации?

Критик дал механическую, в духе времени, схему трагического рассказа - и решил, что спас его от забвения. Он себя сравнивает с хирургом, который с помощью замены клапанов подновляет сердце в человеке.

Это же надо такой манией величия обладать!

Что Чумак по сравнению с Чеховым, критик против творца - как Каштанка супротив человека!

А туда же - на Чехова лает ...

Если перечитать его опус повнимательнее, то чувствуешь, как подлость, подлость оттуда сочится двуликая, двуязычная.

Подлость особая - ради красного словца этот критик-дворник не пожалеет матери-отца. Казалось бы велика беда - полаял на Чехова - а это очень симптоматичная статья. Здесь в фигуре Чумака мы имеем дело с новым поколением манипуляторов. Вышли они из дворницкой - и стараются на этом себе дивиденды заработать - как пострадавшие от Советской власти. Ей-богу - так и сказал один из них, когда дочку в институт хотел пристроить по блату - мол, возьмите дочь без экзаменов - вы же демократы, а я потрадавший от Советской власти.

Экс-дворники, новое потешное дворянство.

Что останется в стране после того, как вывезут все руды, загадят все реки, вырубят все леса и отсосут нефть?

Останется в России неумалимое богатство - песня.

Поэтому нет в стране никого дороже певцов и певиц, и особенно Той, у которой само имя звучит как хвала, халва и слава Аллаху: Алла. Ее любят все - от дворников до академиков, от бандитов до милиционеров.

Ее жизнь - народное достояние.

Пришла пора, когда надо было ей сбросить богатство лет и ожить новой молодостью. Есть для этого спец-процедура, которую придумали дамские угодники в клиниках Швейцарии. То ли они лоб на нос натягивают, то ли пуп на рот, в общем, перелицовывают человека начисто. Как это делается - секрет, за это угодники деньги немалые берут. Но после такого измывательства должен явиться человек новеньким - словно заново родившимся из собственного пупа.

Что-то они там такое сделали и с Ней тайное.

Но в результате кровь у вскипела и возмутилась - наверное, было глубоко русским самое нутро ее - и не терпело иностранного вмешательства.

Загорелась она свечечкой ясной, полетела горлицей в Москву - и на постель пала в жару. Забегала свита, стала искать по всей столице врача, который бы мог Песню поднять.

А Она сгорает, последние видит сны наяву.

Крикнули клич, разослали гонцов - и нашли

Кого вы думаете?

Шибая!

Она как увидела его, засмеялась - ну, и правду, смешной же он, Михал Михалыч:

- Зачем мальчика привели?

А он ей говорит:

- Снимай кофточку.

Как так - видано ли, чтобы Песня снимала кофточку перед мальчиками?

Но Шибай строг - перед ним не покочевряжишься.

Потрогал проворным пальцем все, то есть тайного, проник в существо - и говорит:

- Срочная операция.

Делать нечего - все равны перед врачом, независмо от славы.

Так оказалась Песня после фешенебельной клиники в швейцарских горах в нашей больнице - и легла на стол к Шибаю, как миленькая. И сделал он ей то, что не могли умы-угодники понять: копнул острым скальпелем - и сразил болезнь коварную.

Три дня потом и три ночи звенела Песня между жизнью и смертью - и рядом дневал-ночевал Шибай, за руку держал, в бездну не пускал.

Вот так и спас Песню Шибай, так он прославился. А что до этого он тысячу человек выручил - так это никто, кроме них, не знает. Попалась ему Песня - так сразу о нем заговорили, всем стало ясно, какой великий Шибай.

Она его обласкала - по концертам затаскала, прикормила да прославила - так и сказала всему народу честному по телевизору:

- Вот мой спаситель!

Стал тогда Михал Михалыч самым известным на Москве врачом - и нет ему проходу от поклонниц, нет спасенья от друзей.

Тогда прицепился Чумак к Шибаю намертво - вроде чесоточного клеща: не бывает слава безнаказанной.

Придумал клещ у Шибая интервью взять:

Михал Михалыч, раскажите о том, как началось Ваше увлечение абстрактной живописью?

- На втором курсе Института попал мне в руки журнал "Америка", где была статья про Малевича - и несколько иллюстраций: "Автопортрет" в виде Дюрера, гуашью, крестьяне геометрические, бабы треугольные. Я видел это впервые - и был поражен. Вырвал эти иллюстрации - разглядывал их подолгу и все удивлялся: почему же это мне так нравится?

Потом, когда я уже работал в клинике - как-то нам позвонил директор и велел, чтобы срочно выехала по одному адресу команда врачей, и чтобы там был общий хирург - надо было поставить диагноз.

Собралось пятеро чудаков. Были там кандидаты наук и доктора- профессора - но, между нами - дураки-дураками. И вот мы приезжаем - как сейчас помню - в Малый Лаврушинский переулок.

Входим в квартиру - я обалдел: все увешено картинами от пола и до потока. Пока эти идиоты набросились на хозяина, я гулял по комнатам - потому что такого я никогда не видал - мы приехали к знаменитому коллекционеру Якову Евсеевичу Рубинштейну. У него в коллекции были и Кандинский, и Шагал, и Малевич подлинный - так вот, пока они там его прослушивали да простукивали, я такой кайф поймал...

Потом, когда до меня дошла очередь, подсел я к нему - он лежал на диване - и спрашиваю:

- Как Ваше Имя-Отчество?

- Яков Евсеевич.

Оказывается, эти чудаки его слушали и щупали час - и никому не пришло в голову спросить, как зовут человека.

Я его осмотрел - и обнаружил небольшую опухоль на печени.

Отозвал его дочь - и обьяснил ситуацию, предложил везти в клинику.

А как же остальные врачи? Они ничего не нашли?

- Им пришлось со мной согласиться. Я сразу поставил диагноз - и он подтвердился и на операционном столе и при вскрытии.

То есть как - вы затащили в клинику и загубили старика?

- На операции не все прошло гладко - но старику было 82 года, и его срочно надо было оперировать по показаниям - потому что уже в клинике у него началась непроходимость, он умирал. Ну, от силы он мог бы протянуть еще два месяца без клиники. Когда вскрыли печень, она была набита метастазами...

Миша, ты сошел с ума - я тебя спрашиваю об искусстве, а ты мне все про метастазы да про метастазы.

- А что поделаешь - искусство от болезни отделяет один шаг.

Миша, ради Бога, о чем ты говоришь: для доктора все вокруг - больные, везде болезни.

Давай поговорим о силе жизни! Неужели ты не знаешь случая, когда бы болезнь была подчинена силе духа?

- Да, я знаю такую историю - про валютную проститутку Шурочку Каргаманову

Шурочка Каргаманова была шикарной проституткой со стажем. Она работала у Пекина еще тогда, когда это было опасно - проституция не была еще в чести.

Не только свобода, но и сама жизнь ее подвергалась риску, прошла она и воду и огонь, пока не вышла в люди - и не завела свое бюро, в котором работали девушки.

Но и сама была еще в силах - весь мир лежал в ногах у Шуры, когда случилась с ней эта история.

Попала она в атомобильную катастрофу - там в машине двое сразу погибли, а Шурочку отхаживали неделю в Склифе - с переломами ребер, ключицы, бедра и с разрывом артерии плечевого сустава.

Привезли ее к нам на долечивание - уже ходила потихоньку - но рука у нее не двигалась, и пульс на руке не прощупывался. Нужна была операция - чтобы рука полностью не отнялась и не атрофировались мышцы. И вот мы готовим Шурочку к операции - а она все бодрее духом становится, - уже начала наших медсестер смазливых подговаривать, соблазнять на себя работать

- Что, говорит, вы тут мучаетесь за сто рублей - у меня будете тысячи получать.

Это было еще во времена легендарные, застойные.

Накануне операции, вечером, смотрит дежурная сестричка - а Шура красится.

- Ты что, Шура, спрашивает, куда собралась?

А та ей отвечает:

- Пойду, хоть перед смертью на..усь!

Она еле ходить могла, рука на привязи - а ушла:

Всю ночь где-то пропадала, а наутро заявилась довольная.

Операция была очень тяжелая, прошла неудачно - потом едва выкарабкалась Шурочка - осталась все-таки жива - и пульс вернулся.

Когда мы говорим в больнице про неистребимую тягу к жизни - всегда вспоминаем Шурочку Каргаманову.

Потащил Чумак Шибая на выставку "Кардиограммы Тибета" в Центр Современного Искусства, где Мартин Зэт из Праги показывал зарисовки вершин гор в Гималаях. Выглядело это вполне пристойно, кроме разве что одного - к современному искусству не имело отношения. У кого не зачастит сердце при слове Гималаи! Виды гор действительно напоминают кардиограммы - может, потому еще, что в обыденной жизни мы сталкиваемся с кардиограммами чаще, чем с горами. Но надо было бы идею эту еще как-то и подать - а не просто развесить по периметру зала рисунки из путевого блокнота.

В этой подаче и было бы искусство - художник профилонил, идея возобладала над пластикой: обычная ошибка концептуалистов, которым визуальный ряд, как в свое время Канту факт - не важен, они готовы им принебречь, если он не укладывается в их теории. Поэтому рассказы о подобном искусстве бывают интереснее самого искусства.

Михал Михалыч щурился в углу и пил "Салют", рядышком Маша и Арина - обычный антураж. Появились Люся и Оля, Юля и Таня, Лена и Марина - всех Михал Михалыч перецеловал и в сердцах сказал Чумаку:

- Нет ни одной приличной телки. Чувствую, что прийдется спать с Машей...

Но его утащили в Крапивенский переулок, - там Миша внезапно приценился к работам и стремительно приобрел одну картинку, как всегда, самую невнятную.

В перерывах между метаниями по комнатам и бесед с художниками он успел позвонить по телефону в клинику и своей барышне:

- Как больной на третьей койке - идет ли моча?

- Маша, лапочка, заходи ко мне вечерком...

Потом Шибай заглянул в магазин модной одежды к Петлюре и битый час спорил с продавщицей про то, можно ли следуя моде, надевать вещи семидесятых годов. Миша считает, что этого делать нельзя - как нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Максимум, что возможно - это деталь в костюме, но в целом вещь должно делаться сегодня по-новому.

Потом он заявил, что вообще прогресс невозможен: что только не скажешь красной девице ради красного словца?

Во время спора Миша успел перемерять пять пиджаков и пару кепок, в конце заявил, что мода вообще неважна, и человек не может следовать по-обезьянни обществу - и сбежал из магазина, впрочем, не без некоторой капитуляции перед ценами на "моду от Петлюры".

Затем Миша заскочил в соседний дом на выставку художников Лила, Ершова и Быкова и заявил там во всеуслышанье, что художников Быкова и Ершова нет на свете, что их придумал Лила, чтобы придать вес выставке своих работ. Но когда из соседней комнаты вышло два хмурых парня и представились Ершовым и Быковым - Миша не стал возражать никак их существованию, а что-то пробормотав о сходстве манер, ретировался.

Лена из агенства "Кокаду" не оказалась сгорчивой в этот вечер, Арина исчезла на выставке, Таня осталась в магазине и Шибай с трижды разбитым сердцем поехал домой, куда уже спешила Маша. Вечер пропал зря (разве что купил картину). Прошел Шибай пол-ошейника Бульварного конца в одну сторону, потом в другую, потерся в Центре Современного Искусства, повстречался с десятком гениев богемы, поболтал о моде и искусстве - и двинулся восвояси. Времяпровождение этих гениев, весь смысл жизни сводится, кажется, к тому, чтобы потереться друг о друга, как эбонитовые палочки о шелк - электризоваться и разбежаться в нервическом

трансе.

Как попугаи, повторяют они одни и те же слова, бесконечно обмениваются телефонами и адресами, знакомятся друг с другом - и опять забывают: кто арт-критик, кто поэт, кто художник, кто диллер - и только с десятого раза начинают запоминать. Кажется нормальному человеку, что это скопище сумасшедших - все возбуждены, болтают бесконечно быстро, так, что не разобрать. Впрочем, и не надо: ничего существенного они сказать не могут - проекты, проекты, проекты - и странное самое, что кто-то дает этим прожектерам денег, какие-то туристы наливают им вина на халяву - кому-то нужны эти павлины в экстравагантных нарядах. Сие тайна великая есть - живут же как-то эти существа.

Вот и Миша такой же, он с ними душой, он в богеме - свой, все узнают его, радуются, машут руками - как будто сто лет не видались - а не вчера расстались на таком же вернисаже. Только в отличие от тех, которые завалятся куда-то пить напролет да курить травку - Миша вечером идет домой: ему рано вставать - в восемь утра на работу.

Спускаясь от Сретенки по Рождественскому бульвару, попадаешь на Трубную площадь - это самая вершина обода Бульварного конца, самая верхняя точка по карте - и самая низкая по ландшафту.

Здесь, заключенная в трубу, течет подземная речка Неглинка - поток ее несется под Цветным бульваром, единственным из центральных бульваров, который не лежит в кольце, а дыбится, лезет перпендикулярно вверх - к Садовому кольцу, к Садовой- Самотечной.

Трубная площадь, Труба - место торговли и удовольствий. Здесь, на Трубной улице - шеренга публичных домов: узкие окошки принадлежат узеньким же комнаткам - номерам, в которых есть место только для кровати.

Четыре зеленых улицы крестом сходятся к Трубе - Рождественский, Петровский, Цветной бульвары - и улица Неглинная, под которой дальше течет речка к Кремлю.

На Трубе - жизнь особая - как на воде, неверная - чуть зазевался - и уже пузыри пускаешь. На противоположном от ресторации углу - трактир, где издавна оббирали купцов- провинциалов, сбывших в Москве товар. Здесь внизу питейный зал, выше девушек красных комнаты, выше - зал игорный, так что купец мог пройти все ступени счастья, все этажи - и в конце вознестись, получив перо в бок.

За то в народе этот кабак назвали "Вознесеньем".

Была Труба красна андеграундом, что свил гнездо в излучине Петровского бульвара, в домах треста общественного питания, в который превратилась после революции ресторация Оливье.

Здесь жил герой авангарда - Ляшенко по прозвищу "Петлюра", самозахватом занявший двор, создавший интернат для художников с последними невыселенными жильцами и держащий оборону от милиции, властей и бизнесменов.

Критик-дворник и здесь успел отметится - защищал Петлюру в газетах, хвалу ему распевал, требовал узаконить поселение трубных авангардистов.

Но сейчас он развивает новую концепцию - что нужно быть сердитым критиком, всех хаять да ругать, чтобы все тебя боялись - тогда уважать будут. Пишет он статью одна другой злее - из кожи вон лезет, чтобы заметили его, обратили внимание.

Написал он про Петлюру, Свету Виккерс и Гарика Виноградова - героев Трубы - ругательные статьи: что, мол, геморроем пахнет от концертов Виноградова, дискотеку для молодежи с окраин устроила Виккерс и составил свой паноктикум Петлюра ("последних жильцов Трубы пани Броню и Владимира Ильича держит в качестве живых экспонатов, заманивая ими иностранцев").

Испортил Чумак сразу со всеми отношения - теперь опасается появляться в логове авангарда: там его хорошо запомнили, могут и накостылять.

Авангардисты существуют вне культуры, а уж про андеграунд и говорить нечего - это подземные жители, у них свои законы.

Попадая в трубу авангарда, несешься вместе с вином и красавицами, с закуской и дурацким смехом.

Авангард - это отвергание, отталкивание, тошнота.

Авангард - беременность мужского рода, проходит он в метаниях от соленых огурцов к алым розам. Быть авангардистом - это значит годами быть немного беременным. Не каждый выдержит это состояние. Бывает - родит человек раз - и больше уже не способен ничего нового на свет произвести. Трудно его в этом упрекать - нельзя же всем быть отцами-героями и производить за жизнь сотни детей.

Шибай и Чумак на Кузнецом мосту (теперь это мост над трубой) заметили кралю в черном платье, которая вышагивала впереди, как орловский рысак на выездке - начал канючить Чумак у Шибая:

- Познакомься с ней, да меня познакомь.

Подойди, спроси, не хочет ли она в ЦДЛ сходить, подружиться с Евтушенко.

Или Вознесенским - на выбор.

Почему это Шибай будет на побегушках у Чумака служить? Он уж если будет познакомиться, то для себя.

- Пойди, сам заговори, если приспичило - шипит Шибая

- Нет, ты заговори - клянчит Чумак.

Совсем было догнали барышню - неприлично препираться рядом с ней, и тут она оборачивается - и не снимая черных очков, говорит с легким акцентом:

- Извините, не подскажите мне, как пройти к музею реконструкции Москвы?

- Конечно, подскажем!

Музей реконструкции Москвы находится на краю Китай-города, на Старой площади, и лучше всего туда пройти по Ильинке. Вниз от Ильинки, к реке спускается огромная крытая коллонада - постоялый двор. Сюда хотят перевести Музей - а пока это одно из самых странных мест Москвы. Последний раз Шибай с Чумаком были здесь на презентации журнала "Мулетта", где ночью в какой-то подворотне давали халявное пиво любителям элитарного чтива.

...

Идут Шибай с Секстиной рядом (так зовут иностранку). Чумак вокруг них ужом вьются - все старается свою эрудицию обнаружить. Он не может щегольнуть широтой души, как добрый Шибай - вот и трепется, болтает языком без костей.

Шибай в себе уверен, ему нечего либезить перед барышнями - он их и без слов проймет: поглядит безмятежным взглядом - и дамочка уже сама к нему льнет, ластится.

Представилась Секстина как аспирантка из Беркли, из-под Сан-Франциско - собирает в Москве материал для диссертации по теме "Секс и архитектура".

Сейчас модно изучать Советскую цивилизацию, самый шик - советская архитектура и советский секс.

Оказывается, партийные табу, которые существовали при советский цивилизации, благотворно влияли на сексуальную сферу населения и предохраняли от неврозов молодежь.

Целомудренность, возведенная в ранг государственной политики, способствовала сохранению здоровья нации, с одной стороны, и получения решительных преимуществ в сексуальном удовольствии - с другой.

Аскеза обостряет чувственность - и в советских гражданах, поставленных в условия одного большого монастыря со строгим уставом, накопились ресурсы экстаза.

Известно, что искушенные сладострастники предпочитают совращение монашек любому другому занятию.

На пределе чувств отдавались друг другу советские мужчины и женщины, подстегиваемые ощущением запретного плода - в то время как на Западе секс уже потерял романтику и превратился в рутину.

Опасность для жизни, нависавшая над населением страны в сталинские времена, обостряла сексуальные переживания, как заостряются ощущения у приговоренного к казни.

Запреты на аборты и измену женам, (который контролировался партячейками, под угрозой наказания вплоть до исключения из партии) при всеобщей коммунальной жизни обостряли желание и ужесточали чувство греха.

Секс по-советски был священным таинством и соответствовал природе народа, который в языке своем не имеет приличных слов для обозначения перепетий соития. Зато имеет много табуированных слов, не позволяющих прилюдно обсуждать тонкости полового акта. Секс оставался секретом, в глубину которого нельзя было проникнуть.

Вместо секса воспитательная установка требовала любви и при отсутствии публичных домов брак оказывался единственным способом обуздания желания. Происходила возгонка страсти - требовалось проявление высших свойств личности: верности, ответственности, самопожертвования, что вело как к воспитанию этих качеств, так и к взрывам, выбросам сексуальной энергии в экстатических актах измен монастырскому уставу режима.

Россия знакомилась с западными ценностями на протяжении столетий и по отношению к ним выработала понятия "пошлости" и "мещанства". Мещане - выходцы из польских местечек, селились на севере Москвы - и от них пошли названия улиц Мещанских - 1-ая, 2-ая,... Польша была самым близким примером Запада для России - и этот проглоченный еще империей Александра 1 кусок Европы постоянно отташнивался.

Иностранцы для русских - все равно что яд.

Прививки поляками и татарами не могут иммунизировать русского человека от заражения Востоком и Западом.

Бескорыстный до бесхозяйственности, из великодушия впадает в самоуничижение он, - окажите еще народ, который бы занял шестую часть суши и внушил идеи братства половине населения Земли?

Треснул сосуд социализма, вытекает природный советский секс - секс породненных народов, секс межнациональных браков в единой купели-семье.

Секс при социализме требует фиксации и документирования, как выирающий вид слонов.

Съезжается в Москву новое поколение западных исследователей - сексуальные археологи, архитекторы, архиженщины и архимужчины.

Гл. 13 Соперники

Давно уже превратился Чумак в туриста, чужеземца в своем отечестве - за границу тянулся, из кожи вон лез, чтобы полюбиться иностранке какой-нибудь, да на ней выехать за рубеж.

Иностранки - жены неласковые, от них душевности, как от советских женщин, не дождешься.

Дворнику не нужна душевность - нужна свобода.

Иностранки свободы уже накушались, едут сюда за нежной привязанностью.

Ничего у Чумака с иностранками не получится - зачем им хлыщ и обманщик - они и у себя таких вагон найдут.

Пробует он давно - никак не удавалось охмурить хотя бы одной, самой завалящей. Как он перед ними угодничал, рассыпался в любезностях, спину гнул - по Москве водил, и гидом-переводчиком служил, и справочным пособием и палочкой-выручалочкой ...

Притягивают иностранки туземцев таинственным ореолом жизни заграничной - их возраст и красота имеют десятое значение. Вообще черт поймет, сколько им лет - они такие используют кремы и питания, что не увядают тыщу лет.

Иная напоминает Бабу-Ягу - а резвится, как профурсетка.

Но не такова Секстина - раскрасавица: ей не надо ехать за границу за мальчиками - ей только свистнуть - набегут даже в Америке, ослабленной гомосексуализмом, кавалеры.

Друг на друга волком глядят Чумак с Шибаем - соперники.

Вот-вот разлучит иностранка приятелей.

Кто больше развратник - Чумак или Шибай?

Чумак с тремя женами живет, не вместе, конечно, по отдельности - охмурил одну, другую - и уже за третьей потянулся - первая фордабычить начала, почуяла неладное.

Жены у него все больше чужие - откуда у критика средства, чтобы прокормить такую прорву женщин? Кормят и поят их законные мужья - или "спонсоры".

Вокруг Шибая барышни сами карусели водят. Он к ним относится гуманнейше - всех любит, как своих пациенток.

Любит людей - любит, как материал своего труда, как тела любит, в которых копается, как болезни, которые излечивает.

Для него ощущения больного - это эхо тайны.

А тайна - истинная болезнь.

Диагноз - догадка, и для догадки такой ему надо мобилизовать всю интуицию, собрать всеми органами чувств сведения о человеке - и преломить, как сквозь линзу - через свое тело, через свой опыт.

Шибай - врач, его главная детерминанта - тело. Все подчинено у него профессии. В постели он лечит девушек от невинности, от неопытности и от застенчивости - Шибай учит умению добывать удовольствие так же, как умению выздоравливать. Не все с этим согласятся, да и не все же с Шибаем в постели лежат.

Не таков Чумак: для него главное -"духовная близость", "возвышенность души".

Это вводит девушек в заблуждение - они думают, что он им вечно будет стихи читать и женихаться - и тут, когда они готовятся к самым духовнын отношениям - он вероломно когтит расчувствовавшуюся девушку, тащит в койку.

Как это вам нравится - после стихотворения расстегивать кофточку, после умных мыслей лезть целоваться?

Чумаку нужны подружки, как лектору - слушатели. Для него барышня - аудитория, читатель.

То, что он ими хочет овладеть физически, говорит скорее о его тщеславии, чем о желании войти в любовный контакт. Ему нужны любовницы как доказательства собственного величия. Не снискав славы в газетах, в критике, на литературном поприще - он ищет признания у дам. Перед ними распинается, словно они ему могут диссертацию защитать, пристроить статью в хлебную газету.

Все женщины Чумака должны замещать ему одну - Славу.

Литература выпотрашивает человека, мину глубинную подкладывает в его душу. Уж слишком велики ставки в этой игре - только очень уравновешенный человек способен перенести волнения словесного поприща.

Чумак гонится за женщинами, как за призраками, заменителями Славы.

Такова его детерминанта.

Годами тянутся романы Чумака, в то время как у Шибая роман обычно продолжается пару дней - от силы пару месяцев - сколько проходит для постановки диагноза и успешного лечения.

Как всякий критик, Чумак страдает еще и ущербностью - что он не писатель.

Приклеился Чумак к Шибаю, чтобы научиться удачливости и черпнуть из того потока счастья, который несет Шибая по жизни - может, он надеется попользоваться и барышнями шибайскими, с барского плеча - которые уже разонравились Михал Михалычу.

Что найдут они в щуплом Чумаке?

Может, какая пожалеет юродивого - да и влипнет: всосется в нее Чумачок, как пиявка - не сбросишь, не отдерешь.

Бабий захребетник!

Но что там с Секстиной?

Неужели Секстине приглянулся Чумак?

У него куча свободного времени - когда Шибай уже оперирует, Чумак еще дрыхнет. Просыпается - перво-наперво Секстине звонит - приглашает на вернисажи, новости сообщает.

Шибаю пришло время локти кусать.

С кем Секстина гуляет по выставкам, с кем ходит по гостям?

- с Чумаком!

Кто ее до дому провожает, кто умильно целует ее при встрече - и кому она, несмотря даже на свой великий феминизм, доверяет рюкзак нести?

- Чумаку!

Выдался и на твоей улице праздник, ходишь моголем, доволен счастьем - может, уже и доллары к тебе перепадают, скажи правду, Чумак, угости нас шампанским!

С одной отдельно взятой красавицы начинается, быть может, мировая слава.

Улыбнулось парню счастье - задружился с ИНОСТРАНКОЙ!

Покрылись глаза чумаковых друзей поволокой - иноземцы приносят счастье - поедет Чумак за границу, кого ему там пропагандировать, про кого лекции читать?

Про корешей своих - про Отрошенко и Посошкова - воспрянут парни, узнает Америка титанов русского языка!

Все прекрасно. Одно смущает Чумака, в одном он проговорился Шибаю: слушать его речи Секстина слушает - а под одеяло пускать не собирается.

Вылечил от уныния Чумака Шибай.

Было дело так.

Заболело у Секстины горло.

Встать уже не может, ангина страшная: температура сорок.

Позвонил Чумак Шибаю, заявился тот к Секстине.

Пошел в ванную руки помыть.

И обнаружил там набор интересных штучек.

При ближайшем рассмотрении оказались они

волшебными палочками.

Подводишь куда надо такую палочку - а она дрыгается, как живая!

Шибай позвал Чумака в ванную и спрашивает:

- Ты баб у мужей уводил?

- Никогда не было этого, сами уходили, я их не сманивал.

- Как не сманивал - а разве не спал с ними?

- Я им ничего не обещал...

- Разве не знал, что это грешно?

- Миша, кончай дурака валять - ты что сам, праведник?

- Мы о тебе говорим, а не обо мне. Ты, Чумак, крещен в церкви - тебе и отвечать за грехи. И вот тебе Бог послал кару - электрического мужа из Америки. Посмотри на своего соперника!

И протягивает Чумаку волшебную палочку.

Тот не может разобрать, что держит в руках:

машинка вроде фена...

Сбылась провидческая фантазия Гоголя - обрядил он когда-то нос в мундир, отделил его от тела, придал автономию - так не нос злополучный, а нечто более срамное и странное отделилось от человека и ходит теперь по миру.

Служит этот новый нос игрушкой да забавой.

Бастион феминизма, символ независимости - фен электрический!

Говорит Чумак Шибаю:

Заменит этот "фен" в первую очередь тебя, Шибай - потому что ты только "феном" и живешь. Да, мучаюсь я, мирюсь и развожусь с женами - но посмотри на себя, Шибай: где твои жены, где дети твои - живешь ты один-одинешенек, как этот перст.

Я, конечно, не могу сравниться с твоей удачливостью - но и ты не можешь сравниться с ним. Потому что потратит он киловат-час энергии - и сделает счастливой десять девушек - а ты и половину не сможешь.

Это твой соперник, Шибай. Это жизнь, которой ты живешь, сведенная до зримого минимализма. Ты любишь концептуализм и современное искусство - вот тебе образец динамической скульптуры, образ всех мужчин мира.

Да, я рассказываю сказки девушкам и пробуждаю иллюзии в них.

Но честен в том, то это моя жизнь - так же точно и себя я тешу иллюзиями, сам живу я в сказке литературы.

Знаешь ли ты, Шибай, что все эти члены были уже давно предсказаны - и осмеяны в русской сказке? Что этот символ американской мечты родился в России - русские изобрели телевизор и вертолет, они же придумали и эти девичьи игрушки.

Человек отличается от игрушек и механизмов тем, что умеет расказывать сказки.

Если женщина осмелится иметь дело с человеком - пусть идет ко мне, а если ей нужно только удовольствие - пусть обращается к электрической машинке.

Твое место занято, Шибай: вот твой двойник!

И что же отвечает Шибай?

- Знаю я "Заветные сказки" Афанасьева. Правда, не приходило мне в голову, что в сказках запатентована эта вещь - величайшее достижение цивилизации.

Оно выручает женщину в трудных ситуациях: когда она надолго растается с мужем, или по тем или иным причинам не может найти партнера. Этот массажер и вибратор - прекрасное средство для стимулирования желез внутренней секреции, он оказывает благотворное действие на организм в целом ряде случаев.

Это действительно произведение современного искуства.

Ты же сам ратовал за такое искусство. Вспомни статью про собачку у Чехова: твоя "собачка" - такой же механический член.

Берет у Шибая интервью выздоровевшая Секстина:

Вы выросли при Советах, какие черты секса здесь вы бы могли выделить?

Извините, можно ли поконкретнее, я не понимаю вопрос.

Пользуетесь ли Вы презервативом?

Да, когда я вступаю в контакт с иностранкой, всегда пользуюсь презервативом.

Нет, нас интересует не ваши контакты с иностранцами, а нативный, природный, так сказать, секс в стране, как вы обычно делаете это с партнерами или партнершами?

Я могу вас разочаровать, но в вопросах секса я крайне старомоден и не имею контактов с мужчинами.

А при контактах с женщинами, как вы предохраняетесь от возможности заражения?

Если женщина мне близка, то ни о каком предохранении речь не может идти - это бы унизило наши отношения и оскорбило бы ее. Другое дело, если я вступаю в контакт с малознакомой женщиной, и есть опасность. Я чувствую ответственность перед моими близкими, и использую презерватив - иначе могу поставить под удар по человека, который мне дорог.

Вступали ли вы в контакт с чужими женами, в антисанитарных условиях, по принуждению?

Я всегда действую по желанию - и условия, наличие мужей, как и прочие обстоятельства отступают на второй план.

Вступаете ли вы в контакт с женами своих друзей?

Да, если есть взаимное влечение.

Участвуете ли вы в оргиях, групповых актах?

Нет, мне не приносит никакого удовольствия, если я вижу других мужчин и их занятия.

Способны вы удовлетворить женщину, к которой вас не влечет?

В определенных пределах - да, и такие случаи у меня бывали, когда я бы предпочел дружеские, а не сексуальные отношения.

Шибай жалуется Чумаку:

- Кого интересует, с кем и как я сплю, как писаю и какаю?

А она именно такие задавала вопросы.

Меня не интересует, как это делали Гоген, или Ницше - кто угодно, меня интересует что человек собой представляет. Что рисовал Гоген и о чем думал Ницше, а не то, как у них дела обстояли с бабами.

- Но, может быть, как-то это связано?

Я не понимаю никакой связи, и повторяю, что не хочу

отвечать на эти вопросы.

- У Секстины есть гипотеза, что мы здесь жили в повышенном сексуальном благополучии и не знали об этом. Она хочет документировать наши сексуальные способности - так как с пропадением советской цивилизации все эти особенности канут в небытие.

Какая чушь! Неужели американцы не умеют трахаться! Никогда не поверю, что у них как-то иначе устроены половые органы.

- Дело не в устройстве, а в атмосфере, которая заставляет переживать момент соединения, в особой родственности и открытости советских людей.

Сбросили коммунизм, - а теперь приезжают к нам из Америки дуры и ведут коммунистическую пропаганду - и где? В области секса! Этого я понять не могу.

- У Секстины есть теория, что не только в разных странах по разному проходят соития, но и в разных городах одной страны, в разных местах одного города и в разных домах. И определяется все историей места, традициями, архитектурой, бытом - в общем, многими факторами.

Она сумасшедшая, твоя американка. Я понимаю, что по-разному проходит секс в под езде на лестнице, в кровати и в кустах: удобно или неудобно - вот в чем вопрос!

- Миша, дорогой - представь, что есть такие люди, для которых важны все обстоятельства - начиная с того, какой они входят дом, как выглядит квартира, что за мебель, высокие ли потолки и что они кушают на десерт.

Под шафе или без него по-разному будут дела идти, память может отшибить, влияет усталость, тривиально - сколько раз до этого ты уже "перепихнулся" и как давно.

- Правильно, все влияет - и задача состоит в том, чтобы выделить разные факторы.

Но архитектура здесь причем?

- Представь себе, что мы бы жили в домах, построенных наподобие органов - то есть ты бы входил в небоскреб, по форме напоминающий фаллос и поднимался бы на лифте-сперматозоиде на последний этаж, а там бы дверь открывалась, как лоно - разве это бы не действовало на тебя?

Ну?

- Архитектура дает чувственное наполнение пространства - вроде одежды, и жить в разных домах - все равно что одевать разные одежды - и чувствовать себя по-разному.

Но в конце-то концов все сводится к возбуждению и примитивному акту?

- Как к примитивому? Ты знаешь, что в языке на острове Таити нет слова "работа" и есть девять синонимов слова "любовь" - причем ни одно из них не соответствует европейскому пониманию этого слова. Например, одно описывает ощущение, которое испытывает женщина старше тридцати, но младше сорока, когда отдается мужчине на закате на берегу океана.

Если нечего больше делать, можно почувствовать нюансы - но не при нашей же жизни, когда мы и так замотаны - с утра едешь на операцию, распиливаешь больного пополам, потом складываешь и сшиваешь опять - тут уже не до архитектуры.

- Миша, вот в тебе заговорил уставший раб - а как же светлое искусство? Оно пронизывает существование и делает важным вещи тонкие и возвышенные, оно позволяет чувствовать как раз нюансы мысли и чувства, ускользающие в грубом восприятии...

- Искусство - это иллюзия, обман, майя - это сговор снобов между собой, чтобы наколоть остальных - все делают вид, что они что-то понимают и чувствуют, а на самом деле все сводится к выпендрежу.

* * * * *

Здесь изложено житие глубоко грешного Шибая.

Заслуживает ли он спасения, как добрый Самарянин?

Не нам судить.

Что происходит в космосе Москвы, где Шибай - лишь капля людского моря, несущегося по трубам метро, по сосудам дорог, по весям холмов. На лифтах, машинах и поездах летит меченая капелька человеческой плоти.

Что есть сердце Москвы?

Есть ли у нее сердце?

На плане ХУ11 века Москва была похожа на ската, крылья ската - Кремль и Китай-город, а хвост - Неглинка-река, которая уходила вверх, на север. Размножились дома Москвы, обросла камнем река: хвост покрылся плотью, спрятался внутрь тела, хребтом стал.

В ХХ веке прорыли каналы, соединяя Москву с Волгой. Стала столица "портом пяти морей". Но более всего Москва - порт невидимой реки, которая течет под ней, тревожа население Третьего Рима.

Желудок и прочие органы пищеварения заканчиваются прямой кишкой, имеют выход под хвостом. Реки города несут сточные воды, исполняют функции выделительной системы. Льют ливни - и потоки воды очищают город: сияет Москва после дождя, как новенький пятак - бурлят, урчат в ее утробе быстрые струи, сливаясь в невидимую подземную реку. Стоят лужи в низинах - плавают тролейбусы под эстакадами на Садовом кольце, тычутся носами в стенки тоннелей, машут рогами, бодаются, бросают провода в воду. Трясется заряженная Москва. Под Новым Арбатом бьет током уличных собак.

Здание американского посольства надело новые подштанники.

Вначале оно долго чистило старые - набросило на себя тряпицу - как девушка, которая переодевается на пляже под любопытными взглядами бородачей. Происходило это дни и ночи напролет, так что вечерами можно было видеть сквозь просвечивающую дерюжку свет сотен ярких лампочек - выглядело это наподобие аквариума, в который доверху насыпали светящуюся икру. В конце концов все эти семеники света об елозили стены посольства настолько, что когда тряпицу убрали, удивленные взоры москвичей увидали сияющие, лучащиеся неземной белизной подштанники с желтыми оборками.

Вьется очередь к середине поштанников, стоят угрюмые выходцы из России и сопредельных республик вдоль Садового кольца, ждут своего часа: надо доказать кому-то, что нужны они на другом конце планеты, любят и ждут там их с распростертыми объятиями честные родственники и частные предприятия.

Ездил в Америку и Шибай - благо, до посольства рукой подать - живет врач-герой на Арбате, там, где дома цвета нижнего белья: тянемся мы за американцами, что есть сил подтягиваемся. Испытал и Шибай наркоз мечты, прелесть подштанников с позументами. Сердечные врачи ездят там в самых лощенных "Вольвах". А здесь - хорошо, если зав. отделением, доктор Рабинович, подвезет а работу на своем фиате жигулевского розлива - а то прийдется в метро и троллейбусе с утра толкаться и час добираться до своей фешенебельной клиники на край столицы, к кольцевой автодороге.

Артур Глечан предложил продать по дешевке пару хороших работ. Чумак рад услужить - вызывает Шибая и тащит на Кутузовский проспект, где два часа Артур ворочает холсты и показывает картины разных грузинов.

Работы эти - ужасная мура, хотя Глечан распинается и хвалит их первыми словами - поет про любовь к ним парижских коллекционеров и про галереи в Вене...

Чумак заявляет, что эти холсты пора давно было отдать Вене и Парижу - там подражание Дюфи и Миро может быть оценено как влияние Европы на колониальное искусство.

Может быть, есть в Грузии великие художники - но не эти шарлатаны.

Речь заходит о работах Зубарева - их, по крайней мере, приятно отличает старость - написанное двадцать лет назад не так противно почему-то, как намазанное вчера.

Глечан называет несусветную цену.

И тут вспыляет Шибай:

- Искусство - сговор прохвостов, реально существуют только факты истории: и вот эта картина Зубарева - факт, и поэтому можно поместить ее в музей и показывать детям.

Неужели можно всерьез относится к картинам двух чудаков, из которых один был полный сумасшедший, а второй - наполовину - и они ходили раз в две недели в бордель - так они избавлялись от излишков спермы, напивались и дрались. Кто-то отрезал ухо - ну и что? Почему картины их стоят миллионы? Потому, что их звали Гоген и Ван-Гог? На самом деле эти картины гроша ломаного не стоят. Искусствоведение - это надувательство, основанное на проценте с цены картин, который идет в карман проповедникам модерна - посредникам между художниками и амбициозными нуворишами. Кретины загипнотизированые критиками, доверяют не своему вкусу, а "мнению экспертов".

Расчувствовавшись, Глечан скостил цену вдвое. Шибай шепнул на ухо Чумаку:

- Надо бы еще вдвое скостить - и не купить!

Разошлись мирно: Шибай пообещал подумать. По пути домой он всю дорогу хвастался - показывал дома, в которых он с кем-то спал, вспоминал подробности.

- Миша, тебе надо бы рассказать Секстине про свои истории - тогда бы она написала по твоим связям диссертацию - ты же спал со всей Москвой!

- Я барышням не люблю рассказывать про других дам - что это за извращение?

- Миша, она же не барышня, а исследователь - и может тебе заплатить долларами за информацию - у них там предусмотрены расходы на оплату сбора материалов. Она тебе выпишет чек - мы купим и Зверева и Зубарева.

Идея удивила коллекционера.

В последнее время он ничего не покупал. Коллекция требовала новых поступлений - она тускнела и усыхала без притока свежих

работ.

Секстина поселилась на излучине бульварного кольца, скрещении Сретенского и Рождественского бульваров. Кольцо здесь проседает вниз, спускаясь к Трубной площади.

По субботам у Секстины собирается семинар "Архисекс: архитектура и сексуальность советского времени". Приходят гости и сидят длинными осенними вечерами в глубоких креслах, беседуют с хозяйкой о связи архитектуры и страсти.

Чумак раньше был врагом секса - как "механического, бездушного" занятия - теперь он, наоборот, открыл в сексе огромные горизонты: считает, что недооценивал размах стоящего за этим словом смысла, - готов туда напихать и духовное содержание.

А какой в нем размах?

Секс это часть (sex - section, пол - половина), и нечего выдавать эту частность за нечто глобальное! У каждого своя частная практика. Жизнь тела - еще не жизнь духа. Глупо заниматься "перетягиванием одеяла" между духом и телом. Таким "одеялом", покрывающим дух и тело, является душа.

Душу свою человек не вправе продать - она не вполне ему принадлежит. Душа - не частная, а общая собственность: Бога и человека. И выделять в ней "свою" часть для купли-продажи и глупо и мелко. В том, что случается с человеком, слишком много общего и высшего, чтобы принимать все только на свой счет. Уж на что Фауст был видный мужчина, а когда попытался душу продать Дьяволу за удовольствия познания - не смог вынести своей доли: кишка оказалась тонка.

Подмена секса на любое общение между людьми позволяет Чумаку держаться на плаву - он хвастается Шибаю, что занимается с Секстиной духовным сексом.

Духовный секс?

Устный секс? Словесный?

"Секс - это жизнь в ее жажде продолжения.

Смысл секса - бессмертие генов.

Гены существуют не только внутри человека - есть гены народов и человечества. Это - книги, в которых записаны науки и романы - они призваны поддерживать человека и сохранить жизнь вида Homo sapiens.

Занятия наукой и литературой похожи на любовь, а критика и искусствоведение, в которых осуществляется соединение науки и искусства - эрогенные зоны культуры. Высшим, духовным сексом занимаются критики - они оплодотворяют животворными идеями все человечество".

Чумак выкручивается, как может.

Все, что он насочинил, верно с точностью до наоборот - это секс можно рассматривать как проявление высших инстинктов познания и творчества в доступной и приятной каждой божьей твари форме: но у нас тут нет задачи дискутировать с Чумаком - что можно ждать от журналиста, кроме скольжения по поверхности и подмены всех понятий мыльными пузырями, фетишами толпы? За то его и держат: печатают, читают - на том он деньги зарабатывает - обман он превратил в свое призвание.

Полезно было ему на время отрешиться от страданий с женами - раньше он за нос водил всего трех женщин, а теперь по миллиону московских сексомольцев за раз проводит. Много статей написал: словно муза явилась ему из-за границы, муза долларовая, муза валютная.

Его с Секстиной в такие компании берут, куда бы не пускали в одиночку - и рестораны перед ним открываются, и дома знатные - в общем, зажил человек полной жизнью, всей грудью задышал.

Гонорары у него благодаря связям поползли вверх - нет-нет, тиснет на Западе статейку.

Доллар быстро человека приручает.

В рот Секстине Чумак глядит, под ее дудку пляшет.

Того и гляди, туризм разовьется в нем до высшей стадии - эмигрантом парень станет.

* * * * * * * *

Уехать от этой земли, от этой любви?

Пройдите мимо дома, в котором вас любили, вы любили - и сердце замрет. Сюда, на бульвар, вы забегали раньше, а на этом спуске целовались целое лето. И когда идете по этим меченым местам и видите племя молодое, которое резвится на тех же лавочках и хоронится по тем же под ездам - вы рады за них...

Как на магнитном альбоме-диске, на кольце бульварном они записывают свои романы. Разные места вызывают разные переживания - и каждый участок земли, расположение домов, поворот дороги кодирует свои ощущения. Обычно человек не отдает себе отчета, почему у него родилось то или иное намерение, желание или чувство. Когда смотришь сверху на опускающийся изгиб бульвара, когда опускаешься и поворачивашь вместе с кольцом - эти движение, накладываясь на память чувств, вводит в разные состояния.

Человек подобен игле звукоснимателя, и сквозь него проходит мелодия, записанная в архитектуре, в деревьях, прудах и холмах, изначально заложенная в каждом месте.

Кто-то с этим несогласен, начинается спор:

- Если и было природное различие ландшафтов - в одном месте было болото или холм - то город застраивает все так, что свойства этих мест пропадают. Болото осушается, холм срывают, и оказывается все одинаково покрыто асфальтом. Город - это маска места, узда земли. Задача архитектуры - унифицировать натуру, урезонить почву и среду, оторвать человека от его природы. Город создает новую реальность, в которой связей между людьми и землей нет.

- На языке ландшафта с человеком разговаривает Бог, и тот кто чувствует, кто слышит, сможет передать образы разговора этого и в камне. Архитектура должна удовлетворять вкусы и традиции, выразить более полно дух места. Происходит не разрыв связей человека и почвы - а их преображение в искусстве городской жизни, выражение в архитектуре.

- Выйдите на улицу: у Сретенки переулки самая плотная сетка улиц в Москве. Здесь были пушкарские слободы - военно-промышленный комплекс. Пушкари отличались консерватизмом - их планировка, когда улицу от улицы отделяли два участка, огороды которых граничили, прошла через столетия. Только вместо изб сейчас стоят дома, дворы которых занимают те же участки, что и триста лет назад.

Для пушкарей была нужна вода - они брали ее в Неглинке - расположение слободы тоже было неслучайным: у воды, на высоком берегу.

На карте Москва напоминает воздушного змея: улицы - как перекладинки, которыми скрепляется материя змея. У Сретенки эти перекладинки часто натыканы - это самое крепкое место скелета - таз Москвы. А Кремль - ее череп. От черепа до таза тянется труба Неглинки, как повоночник змея, переходящий в хвост Самотеки.

В Кремле на колокольне семеро звонарей раскачивают язык колокола: ходят из стороны в сторону гуськом, пока не касается язык первый раз юбки колокольной - и начинается звон-перезвон:

От боя колокола просыпаются дома старые, что под колокольный звон, с молитвой строены.

Идет по кругу, по кольцу звон - потягиваются дома, как от сна долгого просыпаются, шевелятся по шкурой штукатурки камни, резонируют комнаты, гудят коридоры: навек застыл в стенах домов колокольный звон.

Начинает старый, столетний звон отвечать, вторить новому.

Стоит на Руси тысячелетний звон, в Москве он уже за восемь веков накопился, набрался, впитался в камень и землю.

Москва, змей-город воздушнокаменный.

От густого ветра-звона, что летит с колоколов, дрожит, дергается змей, пружинит хвостом - хочет воспарить, подняться в небо.

Удавка Москва-реки не пускает, тянет вниз и тяжесть камня - может, потому так вольно и тяжко в Москве жить, что душа ее рвется одновременно и к Богу и к Дьяволу.

Не взлетает змей в небеса - но и не проваливается в тартарары.

Растянута между землей и небом - ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз - заклинило Москву грешную, пришпиленную к суше Земли.

Из черепа-Кремля поднимает голову, лезет змея власти.

Гвоздит змею Георгий Победоносец: то - герб Москвы.

В Кремле состоялся симпозиум по сердечно-сосудистым заболеваниям. Было это во времена, когда такие симпозиумы проводили с грандиозной помпой. Во Дворец Съездов на открытие набился полон зал ученых врачей - и слушали они доклады, которые читали международные главврачи.

Открытие - парадная, скучная часть.

Специалисты знают цену главврачам, которые выдвинулись на том, что сделали карьеру их пациенты. Бывают такие блохи, которые растут вместе с хозяином - если стал хозяин царем - значит уж и блоха - царская. Особый ей почет полагается - она же живет на самом главном туловище народа!

С доклада такой царской блохи я ушел.

В вестибюле, кроме охранников, сидела лишь одинокая девушка.

Что делает здесь милая девушка - неужели она тоже ученая-врач?

Она возилась с нагрудной планкой - каждому участнику дают табличку с фамилией на английском языке. В Москве тогда было жарко, и девушка была в легкой майке. Я предложил ей свою помощь, и вместе мы справились - тогда я и почувствовал, что там под майкой. Я спросил, почему она прогуливает доклад - она заявила, что слишком скучные вещи говорит докладчик. Мы разговорились, насколько я смог на английском - девушка была иностранкой. Я спросил, была ли она раньше в Москве:

- Never!

Тогда я предложил ей прогуляться по Кремлю.

- Yes

Она была первой иностранкой, с которой я так вот запросто мог разговаривать.

Я спросил, откуда она -

- From Israel

Я опешил - потому что думал, из Венгрии или, на худой конец, Франции - но чтобы так прямо из страны, с которой мы отношений не поддерживаем - это было чересчур.

Но отступать было нельзя уже - как же я буду пасовать перед девушкой, даже если она шпионка. Мы выходим из дверей КДС.

В Кремле - ни души.

На время симпозиума посетителей не пускают - а ученые все слушают доклад. Конечно, есть охранники - но они толкутся где-то по углам, их дело - быть незаметными.

Мы идем в полном молчании.

Мимо Царь-пушки и Царь-колокола - они мне казались раньше игрушками для детей, я их стыдился: чем гордиться - колоколом, который не звонит и пушкой, которая не стреляет?

Сейчас я посмотрел на них впервые - так, как видит эта девушка, приехавшая Бог весть откуда - чуть не из Африки.

В полном молчании, как загипнотизированные, мы вышли на Соборную площадь.

Она воспринимала все непосредственно, с восторгом глазела по сторонам. А когда мы оказались наедине с огромными храмами - я и сам испытал волнение.Словно колокол зазвонил во мне. Мы молчали, стоя на пустой площади и задрав головы вверх.

Забылось, что она из Израиля, и мне надо ее остерегаться, или опасаться из-за нее каких-нибудь чекистов-охранников: мы испытали вместе такие переживания, что все остальное было неважно. Я увидел Соборную площадь ее глазами - и мне показалось, что она тоже могла ощутить это место через меня.

Ее душа сложилась с моей какими-то частями на миг в единый организм - так, что наши чувства умножились. Тогда я впервые испытал нечто сродни религиозному экстазу.

Этим неожиданно для себя я выдал ей, может быть, самую главную тайну - святость этого места, которая не передается ни через газеты или журналы, ни через телевидение или речи в ООН. И я осознал эту святость как состояние впервые сам для себя - раньше оно, наверное, было - но где-то глубоко внутри. Пока не переживешь на собственном опыте это ощущение, не поверишь, что оно вообще существует.

У нее выступили слезы на глазах - я схватил ее за руку - и тут вдруг на площадь повалил народ: кончился доклад.

Ей надо было идти искать свою делегацию, у них там такие же строгости, как у нас, если не больше, она беспомощно пожала плечами - надо было расставаться. Нам нельзя было находиться дальше вместе - недремлющие глаза КГБ и Моссад уставились на нас. Надо было срочно что-то придумывать, уходить отсюда, с всеобщего обозрения - нам не нужны были свидетели. И тут я вспомнил, что с верхнего этажа КДС, где в антракте балета можно в буфете попить кофе и с есть бутерброд, открывается вид на всю Москву. Я объяснил, что мы можем посмотреть на все сверху

- Yes!

Мы поднимались на эскалаторах. Наверху в кресле дремал человек с переговорным устройством в кармане - мы на ципочках прошли в двери буфета - и о чудо: я вижу перед собой столы, застеленные белыми скатертями и полные явств.

Я нагнулся, прячась за столом - и тащу девушку за собой, мы пробираемся между столами к окну - и оказываемся у шторы, за которой Иван Великий - он совсем рядом, рукой подать. Торчит из земли, как палец грозного подземного великана.

Скатерть скрывает нас от всех. Здесь уютный домик - как в детстве, дети любят прятаться под столом.

Риск придает особую прелесть ситуации: я целую девушку и чувствую: она подается, отвечает.

Я обнимаю ее, хочу снять майку - ту самую, к которой час назад приколол ее табличку - она не противится этому.

Попасться голой под столом в Кремлевском Дворце Съездов - этот факт может навсегда испортить карьеру!

* * * * *

Не верю, что женщине всегда важно именно сексуальное удовлетворение. Она часто приносит мужчине радость, не получая взамен физиологического удовольствия - и испытывает блаженство от своей жертвы, счастье от подчинения. Мужчина принимает жертву, как языческое божество - и в его ощущении есть некая гордыня. Жертва может быть только добровольной - и поэтому я бы никогда не требовал и даже более того, не намекал об этом.

Но тогда -

состояние, в котором мы пребывали на Соборной площади,

продлилось во Дворце: мы были вместе как одно целое, мы ощущали, чувствовали друг через друга...

Повалил народ, мы выбрались из-под стола, чтобы расстаться: не буду же я провожать ее в гостинницу, не сможет и она отлучиться. Мы ходили между столов, она искала свою делегацию - а я тащился за ней, как блаженный дурак. Ученые все прибывали - и быстро наливали вино в бокалы, приступали к салатам и закускам. А мы слонялись по огромному залу, пока почти все не было съедено - и тут она, наконец, увидела своих - и бросилась с радостным криком на шею какому-то носатому еврею. Видно, ее делегация уже волновалась и искала ее. В общем, радости не было конца - я наблюдал за этой сценой: она махнула мне рукой и подмигнула - носатый быстро проследил за ее взглядом - и тут я нырнул в толпу.

Когда я нашел свою группу, уже все сожрали - оставалось только мороженое.

Больше я этой девушки не встречал - участников симпозиума было несколько тысяч, и читали свои доклады они на разных секциях, в разных местах Москвы - а я даже не знал, чем она занимается - не было времени спросить об этом.

Однажды пошел я на спектакль в Большой Театр. Там проходили гастроли Тбилисского театра оперы и драмы.

И вдруг я вижу свою старую подругу, Жанну, которая работает в тбилисском театре в костюмерном цехе. А муж ее играет на сцене.

Идет последний спектакль, гастроли кончаются, завтра они уезжают - в общем, надо что-то делать. И я соображаю, что самое тихое и малопосещаемое место - оркестровая яма. В этот вечер шла драма, и оркестровая яма простаивала без дела.

Идет спектакль, наверху пол прогибается, актеры бегают и страдают - а внизу мы с Жанной переживаем.

В яме есть свои недостатки - нет там ни мягких рулонов с декорациями, ни вообще места просторного без стульев. Сидя на стуле, приходится даосские премудрости вспоминать.

Как раз к моменту, когда аплодисмент в зале зазвучал в конце первого акта, тут и случилась у нас, подпольщиков, счастье.

Хорошо, что громко хлопали зрители: Жанна - девушка нетихая - и когда сработала даосская наука, она так зашлась, начала дергаться и голосить, что я испугался - совсем забылась дама, где она находится - какой театр, какой спектакль, что за место - чуть стул не сломала.

Слава Богу, я это учел - и в следующий раз к концу второго акта радость подгадал. Вот это был катарсис - так катарсис!

Такой даже Аристотелю не снился.

- Есть, наверное, психофизическая связь между переживанием актера на сцене и потрясением публики вокруг, и обратная - от публики к актеру.

- Эта история мне напоминает рассказ про секс на Физтехе. В Долгопрудном есть несколько корпусов общежитий. В одном из них в жили изгои системы науськивания молодых талантов на науку. Звали это место "бомжатником".

Жила там одна юная принцесса - она картинки рисовала, стихи писала - в общем, сошла с катушек и оказалась в бомжатнике.

Был у нее друг - который с ней вместе, за ней вслед тоже сдвинулся - сначала в Кащинке побывал, потом бизнесом занялся.

Живут они поживают, горя не знают - только непонятно, как любовью заниматься - потому что вечно в комнате кто-то толчется: чифиряют бомжи-таланты, выгнанные с разных факультетов, дым коромыслом, вино пьют, в карты играют.

Но даже самые отъявленные бомжи все-таки расползаются - кто а город, кто в магазин за провизией, кто в столовую - один только дурачок Витя всегда торчит - никогда никуда не ходит, не покидает комнаты. Он уже блаженным стал, комнатным юродивым. Привыкла к нему юная пара - тихонько гладят друг друга, ласкают под одеялом - обвиваются друг вокруг друга: худенькие, субтильные и нежные оба - непонятно, кто из них девушка, кто парень. Как гибкие нити двойной спирали ДНК, плотно-плотно перевиваются.

И просят дурачка - выйди, ради Бога, не мешай нам... Тот отвечает: ребята, можно я тихонько в углу тут посижу - так хорошо с вами, так тепло, приятно, когда вы любите друг друга - я дремать начинаю.

- Эффект коммунны: люди слипаются в одной комнатке так, что наблюдаются новые психофизические эффекты - тепло любви на расстоянии.

- Раньше в курной избе жили все вместе, спали вповалку: взрослые и дети, козлята и телята. Ходили голышом - порты только на улицу одевали. Вот где была психофизика!

Однажды Мише Бог послал кроткую девушку.

Знакомство в гостях - обычное дело.

Так она была мила, так хорошо им было вместе, так ночь была синя, так звезды льнули к их глазам, что ни какой было возможности расстаться, расцепиться, разойтись - и выйдя из гостей вместе, ноги сами пошли в ближайший же подъезд, который открыл им двери, предоставил свои ступеньки для счастья.

Москва в июле - карнавал: воздух одевает маски, меняет запахи - и те счастливцы, кто гуляют по ней парами, если могут еще устоять от жасмина, наверняка впадут в неистовство от липы.

Но ужас: - девушка вдруг дико закричала - оказалось, что она невинна!

Невинна, невинна - но хочет срочно винной стать.

Мешает в этой сама природа - такие подстраивает боли, такими оснастила организм защитами, что нет никакой возможности выкарабкаться из страха и найти радость. В этом рабстве своему телу пребывала несчастная девичья душа, и никто не мог ей помочь освободиться.

- Миша, Миша, помоги - шептала-лепетала несчастная.

- Миша, придумай что-нибудь - ты же врач!

Привел врач пациентку домой.

- Конечно, конечно, не волнуйся, милая, родная, все будет хорошо - приговаривал он, накачивая бедную девушку новокаином.

Укол за уколом вгонял он в нее - бедное тело обмякло и стало бесчувственным, податливым, вялым. Он привык работать с пациентами, которых доставляли на операционный стол в бессознательном состоянии, под наркозом.

Миша приступает к самой тонкой части "мужской" операции.

Девушка находится в глубоком обмороке.

А вдруг передозировал наркоз - и дух уже не вернется в это послушное и бесчувственное тело, и в его руках окажется бездыханный труп?

А вдруг?

Представляли ли вы себя когда-нибудь наедине с трупом?

С человеком, который отходит на ваших глазах?

В момент, когда вы жаждете отзывчивости - в руках ваших послушно и податливо, как тушка селедки, переваливается бездыханное тело.

Миша это испытал. Зато увидел он и воскресение из мертвых - когда отогрелась и ожила у него на руках красавица.

Увидел и безмерное ее счастье - когда она узнала, что все позади - и ничто не мешает ей теперь радоваться жизни.

И она начала радоваться на полную катушку!

Будьте спокойны.

Шибай пришел весь взмыленный, с всколокоченными волосами.

- Что случилось?

- Меня сейчас чуть не "повязали".

Сижу себе спокойно в халате, разложил бумаги, печатаю на машинке статью - вдруг в дверь врывается три жлоба: один в форме и два в цивильном - и на меня лают:

- Есть духовое ружье?

- Да, говорю: только осторожно - оно у меня заряжено.

А я как раз зарядил ружье - по голубям иногда стреляю: они под окном по крыше бегают - я ради развлечения и пуляю. Два дня назад в окне напротив, где какая-то фирма обосновалась, я расколотил плафон из ружья. Стало мне интересно - попаду в плафон или не попаду. Стрелял раз десять - пока он не разлетелся вдребезги.

Главный жлоб смотрит по сторонам и замечает кортик старинный, который я когда-то купил. Как заорет:

- Да тут склад оружия! Есть у вас разрешение на ношение холодного оружия?

А я на него кричу - убирайтесь отсюда! У вас есть ордер на обыск?

Он говорит:

- Забираем оружие и идем в отделение милиции.

Я чувствую, что дело швах - они настроены серьезно и готовы меня арестовать.

Прошу - дайте хоть переодеться...

- В нашем присутствии! -

Тут мне пришлось испытать унижение - снимать халат при них, стоять в одних трусах, штаны натягивать.

Чувствую, что дело оборачивается круто: меня выводят, впереди несут ружье и кортик. Тогда я захватил в последний момент газету "Вечерний сексомолец", где большое интервью со мной.

Приходим мы в отделение - я начальнику говорю - вот, мол, я врач-хирург, никакой не бандит - и статью показываю в качестве доказательства. А там фотопортрет мой напечатан - как раз в моей комнате снят, на фоне картин.

Они посмотрели на статью - и офуели сразу.

Для них это все равно что пропуск в загробное царство.

Все мне сразу отдали, извинились. Действительно, к ним поступил сигнал из фирмы - оказывается, этот плафон там осколками аппаратуру фирмы "Сони" повредил.

Я им сказал, что стрелял по голубям и в плафон попал случайно.

- Как же так? Вы хирург, взрослый человек - и стреляете по голубям. Там же мог оказаться и человек?

- Вот такой я идиот...

Потом проводили они меня домой, я поставил им бутылку, выпили мы, обменялись адресами.

- В случае чего - звоните!

Теперь у меня друзья в милиции.

* * *

Миша, ты не вспомнишь, было место в Москве, где тебе было лучше всего? Может быть, какой-нибудь особняк или дом старинный, в котором бы ты жил, или куда ходил в гости?

Насчет лучше всего не знаю - а вот в палатах ХY11 века на Сретенке я помню, жила у меня подруга. И там произошла со мной история...

Эта дама как раз была такого сорта, о которых мы как-то говорили - она могла необыкновенно преображаться в постели.

В тереме на Сретенке, рядом с церковью, жила мама с трехлетним мальчиком.

Я приходил вечером, она укладывала сынишку спать - и...

У нее был удивительный талант - с ней нельзя было устать.

Я не знаю, что она там делала, как заходилась...

Как она могла в человеке возрождать ресурсы - тайна.

Мы барахтались ночи напролет - и с утра я, как огурчик, ехал на работу.

Но вот пришел срок - должен вернуться ее муж из-за границы.

В последний вечер так нам не хотелось расставаться, что забыли мы тогда время место и обстоятельства.

И вдруг я слышу: раздается стук, потом топот...

Прихожу в себя, понимаю: шагает по длинному коридору какой-то исполин...

Каменный гость идет неимоверно долго, как будто с Луны, идет - не торопится.

Толкаю ее - она тоже слышит: мы загипнотизированы этими звуками, парализованы, как лягушки под взглядом ужа, не способны двинуться с места.

Только обнимаемся крепче - нет сил у нас встать и бежать.

А я знал, что муж ее был каким-то бизнес-мафиози: думаю - все, сейчас убъет...

Никогда так я не попадался:

стучит у меня сердце от страха, я чувствую, что ее трясет крупной дрожью - и тут

Открывается дверь - входит

ее сын -

он проснулась без мамы

и отправилась ее искать.

* * * * *

- Миша, ты поэтом стал. Тебе надо баллады слагать про свои похождения.

У меня самого на Сретенке была мистическая история. Началась она - как у тебя: когда я сидел в гостях - и тоже трое ментов ворвались - хотели всех забрать в отделение. Они были пьяными и рыскали в поисках поживы. Наверное, думали, что мы курим травку - а мы стихи читали.

Конечно, поэзия по силе воздействия сравнима с анашой, но за нее посадить трудно.

Хозяйка квартиры заорала так истошно про неприкосновенность жилища, что жлобы сдрейфили - отвалили, строго приказав нам выйти вслед. Но никто так и не вышел - мы заперлись и просидели всю ночь.

Хозяйка косила под колдунью, баловалась восточными учениями, беседовала с духами - и напророчила, что милиционеры попадут этой ночью в аварию.

Правда или нет - но утром я, вынося мусор, заметил в соседнем мусорном баке полный комплект милицейского обмундирования. Это была странная история, я до сих пор не представляю, как так могло получиться - почему в мусорке милицейская форма?

Все происходило во времена антиалкогольной компании - и пьяные милиционеры выглядили нереально, тем более, что дело случилось как раз там, где Лубянка переходит в Сретенку, между храмом и КГБ. Возможно, что те жлобы были из КГБ, а не из милиции - в форме был только один, двое своих удостоверений не показали. Половина зданий на Лубянке принадлежит КГБ - там главная контора, особняк для торжественных приемов, школа курсантов и даже Клуб Культуры - и это только на поверхности - принадлежность большинства зданий засекречена.

Здесь находилось поселение Стефана Кучки, с убийства которого Юрием Долгоруким пошла история Москвы. Это имеет свое продолжение в современной истории - традиция убивать жителей для блага государства идет через века.

Переход Лубянки в Сретенку соответствует переходу от государственного мародерства к православной мистике: Сретенка названа по имени Сретенья - праздника встречи иконы Владимирской Богоматери, которую привезли из Владимира в Москву, когда под ее стенами стояли войска Тимура-Тамерлана. Икона помогла - Тимуру привиделся сон, в котором он увидел икону в окружении небесного воинства - и в страхе снял осаду, бежав из-под Москвы.

- Икона тоже сослужила службу безопасности России.

- Да, и во славу этого в конце Лубянки поставили храм - там, где начинается сейчас Сретенка.

- Это где поэтическое кафе рядом было?

- Да, как раз во дворе там стоят палаты ХY11 века...

- Не в этих ли палатах к тебе приходил Каменный Гость?

- Как звали хозяйку?

- А как звали мужа?

- Так значить, я там стихи читал - а ты с хозяйкой спал - ай да Шибай! Да ты всех знаешь!

- Это ты всех знаешь: тебе опасно рассказывать истории - ты угадываешь даже места и персонажей.

А что подумает муж, если узнает про эту историю с каменным гостем? Что подумают тысячи всех тех, которым жены с тобой изменяли - они схватят воздушные винтовки, прибегут под окна дома твоего - и устроят тебе то же самое, что ты делал с голубями, греховодник Шибай!

Гл. 24 Бесконтактный массаж

Месяц встречаются Шибай с Чумаком в гостях у Секстины, рассказывает ей свои байки. Каждую субботу у них такой шабаш. Прошли четыре субботы - на пятую взбунтовался Шибай: нет, говорит, у меня больше сил болтать - хоть убейте, не получаю я от этого кайфа - ну, там трахнул - сям, какое это имеет значение, какую диссертацию на этом можно написать?

Нет, и все - ни с места. Никак не могут его уговорить - кочевряжится Шибай:

- Не нужны мне ваши доллары, и картин Зверева можете не покупать - я освобождаю вас от обещаний и договора. Ничто никто никому не должен. Только сотрите записи моих рассказов с кассет - не хотелось бы мне, чтобы они гуляли без моего ведома.

- Ты сорвешь написание диссертации: у нас уже обнаружились закономерности - связь твоих происшествий в разных местах с историей и архитектурными памятниками Москвы. Мы уже план-карту составили.

- Засуньте ее себе в ... Найдите себе другого дурака и опрашивайте - много оболтусов шляется по Москве и трахается всюду, им и делать нечего - каждый с радостью за один доллар расскажет в тонкостях все свои акты.

- Шибай, родной, наш выбор пал на тебя неслучайно - потому что в жизни оболтусов творится бардак и невозможно отличить там понт от правды, и кроме того, они сами - несовершенные датчики. Нам нужен эксперт высшего класса, который способен оценить красоту, специалист в науке и в сексе - ты уникум в этом смысле, потому что на тебе сошлись все нити, ты идеальный датчик и канал для считывания информации: ты врач и эстет, художник и ученый...

- Это моя частная жизнь и я не хочу ее выпячивать.

- Шибай, пойми, что это необходимо - все равно что вскрытие трупов: врачи на них научаются лечить болезни. Так и мы, слушая эти истории, вскрываем фундаментальные основы бытия. Их нарушения и ведут к болезням, неудачам и срывам. Мы будем лечить не болезнь - а ее предпосылки. Нарушение тонких законов места ведет к накоплению отрицательной энергии ...

- Только не говорите мне об энергии и экстрасенсах - я их не переношу!

- Но как же так, известно излечение болезней массажом и энергией рук - есть же Джуна, целительницы эктра-класса.

- Джуну я считаю проходимкой экстра-класса, и сам был свидетелем того, как она применила свой бесконтактный массаж однажды - швырнув стакан в свою соперницу так, что рассекла ей губу. О каком массаже можно говорить и о каком врачевании?

Уперся Шибай - и ни с места. Напрасно про "энергетику" заговорил Чумак с Шибаем - только обидел хирурга.

Достоинство свое Михал Михалыч ставит превыше всего - и продаваться не собирается даже за доллары.

Как тут быть?

Советуются Секстина с Чумаком - может, признаться во всем Шибаю, не дурить больше голову человеку?

А в чем признаться?

Секстина - вовсе не Секстина: нет такого имени ни в одном языке и в помине, зовут ее по-настоящему Галина, и родилась она в Луганской области.

Впрочем, сейчас Луганская область - другая страна, Украине она отдана.

Иностранкой Галина стала поневоле - московской прописки у нее не было - вот она вышла замуж и уехала в Сан-Франциско.

А теперь опять в Москву прибежала - заностальгировала.

Проклинает Москву почем свет стоит, называет гнилой и ядовитой, но раз хлебнув той гнили и яда - не может уже забыть. Манит ее, тянет - как из Саратова тянуло в 19 веке дворян найти оскорбленному сердцу уголок - так и ее из провинции Сан-Франциско тянет в Москву.

Эти американцы из Луганска - опасные люди: на корню они захватят столицу, и не только землю и дома - сам дух, богатства мысли и чувства заграбастают.

Чумак - ее старый кореш по Литинституту.

Он и подговорил экс-иностранку облапошить Шибая, сесть тому на шею под предлогом несуществующей диссертации (какому идиоту прийдет в голову такая тема: секс и архитектура!). А нужно это им затем, чтобы узнать подноготную жизни Шибая и написать о нем скандальный роман и поиметь куш. Дурака валяли, вызывали Шибая на откровенности.

Михал Михалыч почуял неладное.

Одно дело, когда тебя опишут в никому не ведомой диссертации на чужом языке и положат под спуд где-нибудь в Беркли - и совсем другое дело - выйти на всеобщее обозрение, стать посмешищем, когда слабости твои припечатают, пустят в тираж.

Подлецы! Бульварные журналисты все такие: заложат человека ради красного словца или за понюшку табаку. Что им честь чужая и право на тайну - им бы добыть скандальный материалец.

А Михал Михалыч - персонаж колоритный, он и вправду стоит романа.

* * * * *

Когда разоблачился этот подлый расчет - расплевался с негодяями доктор Шибай.

Положение безвыходное: Михал Михалыч - добрая душа, в суд не подаст за разоблачение тайн личности, да никакой суд и не приймет такое заявление - он же добровольно им все рассказал, и свидетелей договора нет.

Беззащитен он перед проходимцами - зная так много, они могут про него еще что угодно наплести, наврать с три короба, смешивая домыслы с правдой.

Опасными оказались экс-иностранцы, возвращенцы с Запада.

К циничности своей прибавили еще и силу доллара, к алчности - талант вранья.

Нет спасу от них, невозможно защититься честному обывателю от напасти - словно новоявленная чума охватила Москву. В отличии от прежних эпидемий чума эта пожирает общество, паразитирует на нашем опыте, наших знаниях. Недаром Чумака на бульваре Чумой звали! Живет Михал Михалыч в коммуналке - казалось, дальше некуда загнали его, нечего у него забрать: ан нет - на доброе имя его посягают, на человеческое достоинство.

Что делать?

Кликнул Михал Михалыч своих друзей - врачей и пациентов: собрались сыщики и воры, академики и дворники, рэкетиры и рокеры, художники - и просто тусовщики.

Уничтожить - предложили рекетиры

Урезонить - заявили рокеры

Уделать - завопили дворники

Ублажить - проблеяли прелюбодеи

Упредить - сказал Игорь Холин

- Как?

- Нанести упреждающий удар - написать рассказ, в котором в сообщить кучу вздора, сделав брехню как можно более правдоподобной: разбавив ее неприличностями. В эти истории ввести Михал Михалыча в качестве главной персоны. Завеса заведомо ложных измышлений полностью дезавуирует любой выпад противника и лишит смысла его действия. Этот расказ будет интереснее любого опуса, который сочинит Чума. Так мы ответим на его вызов, перехватив инициативу!

Оставим в рассказе надо только одну правду: о вероломстве критика-дворника.

Сюжет уже готов - разве мы не имеем права украсть у вора и не можем сочинить рассказ лучше какого-то Чумака?

Все согласились с гением Игоря Холина. Как кровь для больного, каждый обязался срочно сдать по интимной истории из своей частной практики.

В тусовке знают все Чумака как облупленного

Не только журналисты и художники - дворники и воры, прелюбодеи и сторожа, академики и рокеры писали истории.

Снесли все к Холину: получилось даже слишком много - половину пришлось опустить.

Так и получилась эта повесть.

Она писалась быстро, потому может показаться немного непричесанной и состоит из разных кусков, в чем-то даже противоречащих друг другу - но вы понимаете, как важно было не упустить инициативу. Жертвуя стилем и допуская шероховатости, коллектив авторов уверен в главном: в своей правоте, и правомочности поступать таким образом.

Увидите рассказ, у которого будет автором Курицин, Кабаков, Кулик - или еще какой-то из псевдонимов Чумы - знайте, что там все - негодный обман.

Совсем другое дело - этот рассказ.

Если даже все строки бы в двух рассказах совпали с точностью до запятой, то разительная разница все равно была в главном: с какой целью, с какими намерениями писал автор.

Каковы его помыслы - надругаться над человеком и на этом нажиться - или защитить друга, которого можно обвинить разве что в излишней доверчивости.

Мы никак не можем здесь доказать, что именно этот рассказ, который вы прочитали, написан честными людьми - а не подлым негодяем.

От него можно ждать любого подлога.

Нам остается полагаться только на ваш вкус, ваше чутье.

Решайте сами, чем движимы авторы: алчностью или любовью?

Неосторожно открыл свою душу Михал Михалыч нечистому на язык критику - и нависла над ним угроза глумления.

Так получай же, подлый враль, наш коллективный ответ:

все, что здесь написано - чистейшей воды

ИНСИНУАЦИЯ

Июль 1993

═