|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
SUBJECT: SOROKIN
(E-mailы западным провинциалам)
Дорогой Карл-Хайнц,
в своем последнем послании ты спрашивал меня о новинках и, как ты замечательно выразился, "старинках" нашей литературы - с прицелом на постановку в Бохумском театре или, чем черт не шутит, в Гамбургской государственной опере. Я, к сожалению, в связях с современным литературным процессом беспорядочен и нерегулярен - журналов читаю мало, книг и того меньше (ты ведь знаешь, Интернет, эта чума двадцать первого века, сжирает мозги, глаза и время), но недавно знакомый редактор подкинул мне то, что, наверное, может тебя заинтересовать - "Голубое сало" ("Blaues Fett"), книжку писателя Сорокина. Тебе, конечно, знакомо имя этой канализационной трубы, прокачивающей фекальные массы советского коллективного бессознательного (или как он там себя еще именует). Благообразный господин, словно сошедший со страниц тургеневского или гончаровского романа, с лицом, отмеченным печатью скепсиса, чувственного и интеллектуального познания, здорового честолюбия, а также несколько повышенной активности эндокринной системы, он исколесил должно быть половину Германии, хотя, возможно, и не добрался до вашего, столь живо предстающего в моих воспоминаниях, городка шахтеров и сталеваров.
Кстати, не перестаю восхищаться мудрому меценатству ваших властей, дарующих щедрые долговременные стипендии писателям земли Русской. Я не раз говорил тебе о бедственном положении наших литераторов, которые трудятся в чудовищных условиях неуверенности в завтрашнем дне. Разве так может вырасти великая литература, новое поколение классиков, вопрошал я. Ты, правда, помнится, приводил мне пример Газданова, работавшего в свободное время таксистом, и еще кого-то, то ли Метерлинка (нет, кажется, он был просто автолюбителем), то ли Вийона, сумевшего изыскать параллельные источники дохода. Но у нас так не получится - русская литература не в праве освернять себя ни рэкетом, ни даже частным извозом. Это видимо, прекрасно сознают ваши власти, и вот, благодаря их заботам, у нас подрастает новое поколение классиков, вспоенных молоком любимой женщины (ты знаешь, у нас в таком чудовищном переводе продается Liebfraumilch). Думаю многих из них Германия и вправду спасла - от голодной смерти и для русской литературы: ведь их читателями здесь был и до сих пор остается весьма ограниченный круг филологов-интеллектуалов. Остается лишь сожалеть, что в свое время власти Баден-Бадене не проявили такой же дальновидности и заботы в отношении Достоевского и не оказали разумного давления на тамошнее казино. Обирать русского писателя - да это же последнее дело, все равно, что у нищего копеечку отнимать. Напротив, следовало пустить в ход все доступные средства (хотя бы подкладывать магнит под рулеточный стол) , чтобы превратить его визиты в казино в приятную процедуру выдачи грантов под индивидуальные творческие проекты - возможно, тогда он перестал бы мучить себя и человечество "последними" и "проклятыми" вопросами бытия, и занялся бы, к примеру, усовершенствованием стиля, который у него, будем откровенны, временами хромает. В отличие от стиля нашего героя.
В этом романе он, по-видимому, решил показать, что ему внятно все - и острый чеховский смысл, и сумрачный платоновский гений. И представь себе, дорогой Карл-Хайнц, кое-что вышло даже очень натурально - и Чехов, и Толстой, и даже твой любимый Пастернак. Пародируя последнего, Сорокин заменил одно слово из поэтического обихода на созвучное из обихода матерного, и стал вставлять его практически через каждую строчку. Выходка, достойная весельчака-восьмиклассника на уроке литературы в неспециализированной люберецкой школе. Впрочем, это тебе, наверное, мало что говорит... Попробую объяснить это так: вот американские студенты тоже, говорят, бывают в не в ладах с литературным пантеоном. Возмущаются, например: что это вы нам навязываете белого мертвого бисексуала (Шекспира, допустим), кто докажет, что он писал лучше живой черной лесбиянки из Свазиленда, где критерии? Такой вот протест, конечно, возможен только на американской почве - туповатый, прямолинейный, насквозь политизированный, глубоко неэстетичный. Наш недоросль, напротив, большой эстет: он не политикой будет заниматься - демонстрации устраивать, а обезьяничаньем (искусством, то есть, на первой его, недоразвитой стадии) - выстроится перед ним во фрунт мировая классика, а он знай себе будет на задней скамье тихонько подхихикивать, подначивая соседей, да рожицы корчить, шмыгая сопливым носом.
Напоследок скажу о только-что сделанном открытии: оказывается роман нашего озорника предваряют эпиграфы, да такие серьезные, что оторопь берет. Вот, например, из Ницше: "В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой "злой взгляд" на мир, мое "злое ухо"...". Ндо сказать, большой прокол в его "злом ухе": если он берется крушить пантеон "идолов", начиная с Достоевского, не стоило брать себе в подмогу молотобойца из того же пантеона.
На этом заканчиваю - пора выходить из Сети. В следующем письме расскажу подробнее о сюжете.
RE: SOROKIN-FETT
Дорогой Игорь,
получилось так, что когда я читай твой e-mail, роман Сорокина уже лежал у меня на столе - его привез сюда один из, как ты говоришь, ваших новых классиков. Ты думаешь я опять буду говорить: "такая прелесть!", но в этот раз ты ошибся. Я немного читал и сразу заметил, что опять много соцреализма и дерьмо в Большом театре - по-видимому, та эпоха стала для вас большой травмой. Один критик в Москве объяснял мне, что Сорокин передразнивает соцреализм, чтобы освободить всех от его мифов, другой критик - он ваш, но живет в Америке - писал, что Сорокин фиксирует "грехопадение советского человека", еще у одного критика, в вашем "толстом журнале" сказано, что Сорокин "отсылает нас к юношеским фобиям". Я, правда, думал, что соцреализм - слишком смешной и художественно слабый метод, чтобы освобождаться от него так долго и одинаково. Я думал, что Советский Союз не был раем, чтобы можно было так сразу греховыпасть из него с такими тяжелыми последствиями. И я думал, что к юношеским фобиям никого не надо отсылать, а их надо лечить у психоаналитика, если они так долго не проходят сами. Но, кажется, для того, чтобы создать вашу новую классику, нужны не только стипендии.
Напиши, пожалуйста, как ты видишь возможность инсценировки этого романа в театре? Я пока не очень хорошо себе это представляю.
Карл-Хайнц.
RE:SOROKIN-KINO
Paola mia,
Наш немецкий друг выразил сомнение в том, что из "Голубого сала" можно сделать театральную постановку. И он прав (хотя идея балета по-прежнему представляется мне весьма заманчивой). Меня, видимо, сбила с толку близость сорокинских приемов другому виду сценического искусства - кино. Да, так оно и есть: эпизоды расписаны и смонтированы, как в добротном сценарии, некоторые сцены словно бы встают перед глазами. Или я их уже где-то видел?.. В самом деле, эпизоды у земле...ов чем-то напоминают "Сатирикон" Феллини (некоторые мои знакомые полагают, что чем-то напоминать шедевр - это уже самодостаточное достоинство), а ужин у Сталина - вылитые "Пиры Валтасара" - экранизация искандеровского "Сандро из Чегема". Раскадровка, ритм, акценты - сходство поразительное. В связи с этим мне вот о чем подумалось. Среди многочисленных различий между кино и литературой одно из наиболее существенных заключено в принципах воздействия на воображение публики. Говоря несколько уловно, литература воображение будит, кинематограф его насыщает. Читатель пьет книгу большими или маленькими глотками, дегустируя ее или утоляя жажду - в согласии со своим жизненным ритмом может читать взахлеб или с паузами, "проглатывая" содержание или задумываясь о прочитанном, вживаясь в повествование или разделываясь с ним за одну ночь; а фильм в зрителя вводится через зонд в течение краткого, но непрерывного промежутка времени, в той дозировке, которую определил автор, а не которую предпочитает зритель. Литература в общем как при создании является делом интимным, внутренним - так и при восприятии остается тет-а-тетом читателя с книгой и самим собой. Так вот, вещица Сорокина - скорее кино, чем литература. Ее воспринимаешь, но с ней невозможно общаться потому, что она плоская, как экран, по которому снуют пестрые образы, но за которым нет ни глубины, ни жизни. Помнишь, в Цюрихе, в этом смешном баре "Альпли" ("альпочки", "альпуши" - перевел бы я это на русский), когда ретивая прядь вырвалась на свободу из твоей прически и я прикоснулся к тебе, словно бы желая поправить ее (воспоминание о том, чем это закончилось до сих пор - среди самых цветных моих снов) - я говорил тебе тогда о маленьком открытии, сделанном мною по прочтении двух страниц ихз неплохого, но вполне серенького романа, опубликованного в каком-то нашем "толстом" журнале. Я понял вдруг, что у литературы есть вполне практическое назначение, особенно если читаешь так, как смотришь в окно - непонятно, на пейзаж или сквозь него: она позволяет подумать о жизни - повернуться к своему существованию спиной и увидеть жизнь как таковую, в большом или в малом. Стоит ли говорить, что книги Сорокина этой единственной пользы, какая вообще может быть от литературы, принести не могут. Задуматься он позволяет разве что о смысле своих опусов. Да и то лишь таким безнадежным олухам, как (уж извини) твой Умберто, которые верят, что коли уж написано, значит и смысл какой-то должен быть.
Не сердись,
твой И.
RE: Sorokin-Fett
Дорогой Игорь,
Ты знаешь, что я большой любитель естественных наук. И я знаю одного червяка-паразита, который бродит по нервным клеткам насекомых и рыб, чтобы те совершали глупость и были съедены более высокоорганизованными существами. Так он переходит в нового хозяина, где у него более благоприятные возможности для размножения. Этот червяк есть Сорокин. Отсюда он так близко знает гной, анальную анатомию и "заросший полипами и калом задный проход". Он объелся плохого сала соцреализма и решил поменятиь хозяина, чтобы есть голубого сала русской классики. Он же ничего не производит, а только переваривает. Голова и много одинаковых члеников, в которых все время одно и то же - кал, гной, сперматофор. И еще снаружи очень цепкие липучки и крючочки, чтобы держаться на стенке кишечника - это вы называете его художественными приемами.
Потом - зачем Nietzsche? Мне очень понравилась пародия на Чехова, но если тут этот эпиграф, значит Чехов - "идол", а не "реальная вещь"?
По-видимому, Сорокин не в состоянии делать жертвенный костер из своей жизни - естественно, он же паразит! Но хочу тебе сказать, что сильный высший организм обладает большой сопротивляемостью к паразитам, и им почти никогда не удается закрепиться у более высокоорганизованного хозяина. Поэтому, если русская литература жизнеспособна, то Сорокин задохнется в прожилках ее голубого сала. И выйдет, дохлый, через ее задний проход.
Карл-Хайнц
P.S. Пиши, что думаешь про постмодерн в связи с Сорокин.
RE: Sorokin
Bajazzo,
ты не должен был так говорить об Умберто, и прекрасно это знаешь. (Между прочим, в романе, который ты бесцеремонно назвал "скучнейшим", он как раз показывал, как опасно во всем искать смысл). В наказание за твой плохой поступок я сейчас покажу тебе, что Сорокин - хороший писатель.
Во-первых, он очень поэтичный вначале, когда пишет письма своему любовнику. "Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу который ты гадишь и мочишься". Все-таки настоящую эротику знает лишь Восток!.. Вообще, как весело читать этот изобретательный треп с придуманными китайскими словами!
Потом эти чудесные пародии: "баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери". Или Толстой: "Медведь лежал навзничь, уставившисьоткрытыми глазами в небо и раскинув свои совсем еще недавно могучие лапы с черными полированными когтями, словно собираясь с силой, чтобы встать и сгрести в охапку весь этот чистый, морозный и яркий мир, непонятно для чего потревожиший его сон, навалившийся на него и лишивший его жизни".
Так что Володя сочинил много удачного. Вот тебе "на орехи".
Паола.
RE:RE
Cara mia,
признаю свою тактическую ошибку - вижу, что сейчас нет смысла отвечать подробнее, пока ты не остынешь. Только сделаю одну поправку: он ничегоне "сочинил", а всего-навсего смонтировал из сочиненного другими. И еще насчет трепа, который, по-видимому, так мил тебе тем, что своей снобской манерой напоминает треп главных героев из помянутого тобою романа Умберто. На новом витке цивилизации светские диалоги из Толстого и Лампедузы стали снобским трепом - вот тебе тезис в подарок.
Остывай, И.
RE: Postmodern
Дорогой Карл-Хайнц,
я не во всем согласен с твоей оценкой. Если Сорокин и паразит, то по крайней мере - паразит мыслящий, сознающий это - в отличие от десятков бездарных, но вполне благопристойных литераторов, которые механически пережевывают традиции и сюжеты русской литературы, даже не подозревая, что это достойное, как им кажется, занятие - самый-то паразитизм и есть. Впрочем, об этих беднягах, не ведающих, к какому разряду живых существ принадлежат, напишу тебе как-нибудь в другой раз. В конце концов, они тоже - твари Божьи. Любая отвратительная форма жизни отвратительна лишь с точки зрения жизни устроенной совсем иначе. И было бы странно, если бы мы призывали иначе устроенную плоть устыдиться самой себе.
Другое дело, что с нашим героем, похоже, беда другого рода - похлеще. Боюсь, что его вообще нельзя с полной уверенностью отнести в разряд живых существ. И дело не только в его, как написала недавно одна барышня-критик, "равнодушии к живой жизни" - это можно только констатировать, но бесполезно подходить к подобному квелому типу с требованием, чтобы тот срочно полюбил жизнь-"sole mio" или жизнь-"клейкие листочки" - хоть какую-то, словом, "живую жизнь".
Сам себя Сорокин именует раком-отшельником, твое же сравнение еще более убедило меня в необходимости пристального изучения жизни природы для точной дефиниции нашего героя. Так вот, читая о жизни бабочек, я понял, свидетелем какого драматичного момента мы являемся. Тебе, наверное, известно, дорогой друг: неподвижные куколки существуют за счет того, что пожилают клетки собственного организма. В некоторых случаях к моменту ее превращения в крылатую красавицу практически никакой плоти от куколки не остается - лишь несколько базовых клеток будущего организма в по существу пустом коконе (так что могут даже закрасться сомнения, осталась ли в этой оболочке какая-то жизнь). Это чудо природы могло бы послужить ярким символом подлинного творчества - писатель незримо для других сжигает свою жизнь, нещадно перемалывает свои впечатления, мысли, духовный опыт, чтобы наружу могла вырваться пара удивительных крыльев. Увы, в случае с Сорокиным куколка мучительно сфокусировалась на самом процессе переваривания собственных клеток и трухе, которой набит кокон. И похоже, по причине ее герметичности и соответствующей невменяемости, оторвать нашу куколку от созерцания этой картины уже ничто не сможет. (Разве что он сам себе в качестве тактического хода наметил волшебное превращение на благородную пору поседевшей зрелости).
Дорогой Карл-Хайнц, ты спрашиваешь меня о постмодернизме, но я, право, не всегда даже уверен, что он действительно существует. Хотя раньше, когда это слово было в повседневном обиходе, я тоже вызывался о нем рассуждать; могу даже процитировать тебе куски из написанной мною восемь лет назад статьи (смотри attachement).
На сем прощаюсь с тобой, будь здрав и весел, по весне приезжай в Москву - когда пробивается солнышко и вдоль мостовых сбегают талые ручейки, здесь снова становятся слышны птичьи голоса, а изгрязных обледенелых сугробов вылезают навстречу новой жизни прошлогодные травы и окоченевшие лапы околевших за долгую зиму бездомных собак.
Attachement:
"Оказалось, что отвращение к любому, пусть самому ложному, пафосу преодолеть не так уж и трудно. И не нужно для этого целого художественного направления, претендующего на целую "посткоммунистическую эпоху". А только лишь немного иронии выздоравливающего.
Однако этой-то иронии у нашего постмодернизма и не обнаружилось. И причина тут в том, что наш постмодернизм - не преодоление болезни, а сам по себе болезнь.
Постмодернист оказался слишком слаб для той борьбы с сопротивлением жизненного и литературного материала, со временем, миром и самими собою, которую вели его предшественники. Он отказался от нее и пошел по пути наименьшего сопротивления, выдавая свою слабость за высшую эстетическую честность. Ему не хватило отваги; он увидел, что путь сужается, и с малодушным облегчением произнес: "Того пути больше нет". И занялся играми с фрагментами культуры - "знаками", как он повадился это называть, а на самом деле, тем, за что другие в прямом и переносном смысле расплачивались жизнью".
И далее (да, оказывается я ощущал это примерно так же, как ты)... "В глубине души постмодернисту немного стыдно, что он - паразит. И чтобы избавиться от этого стыда, он настаивает на том, что история закончилась, что "все сказано", что "все, что вообще может быть, уже было". Но никто ведь и не оспаривает, что "все уже было". Это еще царь Соломон сказал. И тем не менее, когда человек появляется на свет, для него еще ничего не было. И благодаря этому существует история."
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
|
|
|
|
