|
|
|
Саканский Сергей. |
|
Клад Эта повесть многомерна. Во-первых, она о подвиге человека, о таком подвиге, который не связан ни с войной, ни с противостоянием другому человеку. Герой книги совершает подвиг познания. Над книгой в библиотечной тиши, в археологическом раскопе совершить нечто героическое сложней, чем на поле брани, потому что тут требуется жертвовать не смертью, а всею жизнь. На такое не каждый способен. Тема повести удивительным образом перекликается с сегодняшними переживаниями, с нынешними проблемами, которые мы обсуждаем на страницах журнала. Взять хотя бы такой фрагмент: "В юго-западной, торговой части города, лежал крупный пифос, полный зерна, уже обуглившегося. Его должны были перемолоть две с половиной тысячи лет назад, за это время оно могло сотни раз вернуться в колосья, накормить тысячи людей, но, никем не потревоженное, оно покоилось на глубине девяти метров под землей, чутко прислушиваясь к человеческим шагам…" Две с половиной тысячи лет назад город был брошен или вырезан в ходе какой-то войны, которая была не хуже и не лучше нынешней. Что-то подобное совершается ныне, что заставляет современных нам людей покидать внезапно дома, бросая ссыпанное в куввшин зерно. А еще через пару тысяч лет кто-то, возможно, будет копать песок на месте дома по Каширскому шоссе и найдет в бывшем его подвале свидетельства истории, брошенные внезапно своими хозяевами, потому что хозяева исчезли под руинами своего же дома. Повесть "Клад" - это попытка понять и сформулировать, что есть альфа и омега человеческой жизни, ее высший смысл. Поставленная автором задача не может быть в принципе решена в пределах художественного произведения. Да что там художественного, вообще не может быть решена никаким образом. Человек на века обречен искать и не находить свою самость; "если вопросов бесконечное множество, то есть один, самый великий, уничтожающий все остальные, и надо найти его, найти и ответить". Герой повести, старик чувствовал, что "каждый, кто подходил к порогу тайны, умирал преждевременной смертью". Но верно лишь то, что старик этот, умирая и впервые разглядывая узор выдуманных цветов на своем одеяле, только в момент смерти и постиг высший смысл бытия. Точнее говоря, он понимает суть всех вещей, уже перейдя грань между жизнью и смертью. Старик, выросший на окраине большой страны, глухой и, может быть, не очень-то хорошо образованный, оказывается ближе к пониманию вселенной, чем вся остальная страна с тысячами научных учреждений. Его наивные опыты по изобретению велосипеда (выпаривание соли, изготовление своего вина) были важны в первую очередь для него, для его постижения мира. Эти искания нужны были, чтобы понять главное: "ответа нет, а существует лишь вечный, поставленный природой вопрос, и суть жизни в том, чтобы познать его". Образ истории в повести выписан драматически, что и значит по-русски, ибо для русского человека, в отличие от западного, события двухтысячелетней давности - такая же драма, как и дела сегодняшние: "тысячелетия менялись местами, уже свободные от хода времени амфоры увенчались русскими шеломами, и винтовочные гильзы наполняли истлевшие колчаны". Примечателен образ руководителя, фанатика дела, которому он взялся служить: "Он уже много лет работал кладоискателем на этом берегу, все глубже погружаясь во время и постепенно старея. Здесь каждый расчищенный камень был связан с событиями его жизни с моментами взлетов и падений, с болезнью, смертью близкого, с повышением зарплаты, публикацией, с внезапной любовью к загорелой археологине и, проходя по раскопу, он фактически двигался по территории своей судьбы, где в неписаной топографии времени метры равнялись годам, и однажды после долгого рабочего дня, после вина, пить которое он научился каждый вечер, его рука (не касаясь бумаги острием карандаша) очертила на плане линию, которой примерно лет через двадцать закончится его жизнь". Замечательно выражен ход времени: "когда старик был молодым, когда бесконечно тянулось каждое утро, он мог пристальным взглядом остановить долгую стрелку часов теперь же он видел ход и короткой". А тысячелетний процесс эволюции видов, оказывается, может почувствовать одно отдельно взятое существо: "Он чувствовал себя так же, как его предки, которые миллионы лет назад, мучаясь, изнывая от морской соли, выходили на берег, теряли ласты, становились змеями, ящерицами, птицами и, расправляя длинные цепкие пальцы, - людьми". И вот сам рассказчик, сменив старика и руководителя экспедиции, принимается отмерять свою жизнь глубиной раскопа, проводя карандашом невидимую линию, до которой успеет докопаться он, когда прервется отмеренное ему время… |