Мамлеев Юрий.

Феникс Хортан

Привет по-американски, или Здравствуй дугинщина и мамлеевщина

(О чем клокочет "Темная вода" )

Мы живем в своеобразном мире. Вокруг наших ушей постоянно язвятся голоса, которые сопровождает ослепительное мелькание разноцветных лампочек. Навязчивые картинки, впиваясь в усталое сознание с новой и новой силой, впихивают в разгоряченные мозги мысли о необходимости приобрести, потребить, жить по кем-то задуманному сценарию. Мы уже не сопротивляемся этому абсурду. Взирая на экраны телевизоров, покупаем странные зубные пасты, слепо полагая, что зубы станут крепче, шампуни - не обращая внимания на то, что залысины продолжают нарастать, а от "мыльных опер", "боевиков", различного рода "ужастиков" и прочей ширпотребности остается противное ощущение, характеристикой которого является отсутствие новых и свежих мыслей и глубоких эстетических переживаний. От сюжетных же построений в памяти, кроме похожих друг на друга схем, ничего не остается. Чувство душевной неудовлетворенности бросает в жар все новых и новых поисков прекрасного и разумного. Но взгляд устает от однообразных телевизионных изображений. От этого занудства, перерастающего в едкую горечь, попадаешь в состояние прострации, краски блекнут и исчезают совсем, черно-белая реальность осознается гнусным обманом, наползающей опустошенностью. Все это - часть американо-европейского мира, вторгнувшегося в отечественную культуру и поразившего общество вирусом потребительства, душераздирающего чванства и лицемерия. Появление такого монстра на нашем горизонте ознаменовалось и еще одним неприятным моментом. Впитывая этот тлетворный дух, некоторые люди и даже целые кланы людей, зарабатывая себе на жизнь, занялись культивированием этой душевной болезни.

Не стоит думать, что проблем насилия над психикой не было раньше. Существовали заказы со стороны Коммунистической партии, и они выполнялись специально созданными структурами. Надо отдать им должное: среди чиновников этих подразделений были не просто мародеры, как об этом модно стало говорить, но работники, не лишенные профессионализма, имеющие соответствующее образование и прошедшие нелегкий государственно-партийный отбор. Их, конечно, есть за что упрекать - в частности, за идеологический террор, но это было не единственным аспектом их функционирования. Под пресс социалистической политики попадали не только идеологически неугодные писатели, но и просто рифмоплеты, не обладающие способностью к творчеству, или же писаки , у которых способности выделять из однотонного фона " социалистической" обыденности существующие жизненные проблемы и размышлять об "их перспективах и особенностях" напрочь отсутствовали. Безжалостный карающий меч цензуры зачастую обрушивался своей мощью на беспардонных маральщиков бумаги, лишенных чувства прекрасного. Точно так же, как и диссиденты, эти бумаготворцы не допускались к читателю. К счастью или к несчастью, такой политики и таких структур уже не стало. Но должна была появиться другая система, которая, в лучшем случае, частично подменила идеологически изжившую. И она появилась. Старый древний институт критики вновь начал поднимать голову. Но, как показывает опыт, он не стал наследником давних традиций. На смену образованным, эстетически и этически развитым людям пришли дилетанты и душевные торгаши. Принципы родства, денег и общаковской дружбы заняли более важное место в процессе критики, оттеснив моральность, ответственность и духовность на задний план. Разрывая традиции и наряжая американизм в рваные оболочки от стереотипов нашего литературного прошлого, деятели рекламно-критического движения зарабатывают себе деньги и звания. Конечно, это вполне отвечает духу нашего времени, когда на различного рода презентациях ненатуральному пиву присуждаются медали, институты ради престижности превращаются в университеты, премии получают в основном те, кто ближе к власти, а звания профессоров и академиков присваиваются далеко не всем тем, кто заслужил их своим трудом. Но стоит ли культивировать этот дух? Речь идет о социальной язве, которая, в некотором смысле, еще похуже советских надзирательных органов, поскольку явной управы на нее нет, а сферы распространения оказываются в наш информационный век практически безграничны.

Эта отрава льется в человеческие души сквозь экраны телевизоров и компьютерные дисплеи, размножается и распространяется голосами радиопередач, просачивается в сознание со страниц книг и брошюр, въедается в мысли черными строчками газетных статей, преследует современного человека шаг за шагом на его жизненном пути. Художественная литература не избежала этой участи, и предприимчивые критики бросились возделывать непаханную ниву массово распространяемых рассказов, романов и повестей, нередко превосходя расхваливаемых авторов своей талантливостью и художественным мастерством. Не избежал этой участи и Юрий Мамлеев. Но речь собственно не о нем. Подобная литература, сродни макулатуре, из которой целесообразнее сделать туалетную бумагу, нежели хранить для потомков. По крайней мере, я не встретил ни одного человека, который, прочитав труды сего писателя, остался под сильным впечатлением пережитого и осмысленного и захотел бы поделиться радостью эстетического и интеллектуального наслаждения с другими. Скорее наоборот, для начитанных, образованных и эстетически развитых людей эти корявые и вульгарные иллюстрации вызвали к себе отвращение. Зато критическую хвалебную статью, написанную Александром Дугиным, читали с восторгом и упоением, обращая внимание на красоту слога и талантливость стиля и удивляясь усилиям, потраченным на ненужное для читателей утверждение и увековечивание странной и жалкой фигуры Мамлеева. Возникает вопрос: а стоило ли это делать?... В моих руках замечательно изданная книга. Крепкая обложка, прошитые страницы, хорошо и красиво отпечатанный текст. Эта книга - сборник рассказов Ю.В. Мамлеева "Черное зеркало". В небольшой аннотации - краткое повествование о том, как бедный и несчастный автор был непонят Советской властью, как его бесценные труды складывались в ящик стола и как он был предан забвению. В дополнение к вышесказанному можно приложить еще и бравые слова о творчестве писателя, в котором некто, написавший сей комментарий, усматривает сходство с произведениями Достоевского и Гоголя. Этими рассуждениями краткая и никем не подписанная аннотация ограничивается. Речь не о том, что собой представляет сборник "Черное зеркало" на самом деле.

Прежде, чем сказать несколько скромных слов об этом грандиозном литературном труде, хотелось бы немного прокомментировать рекламно- поощрительные слова. Как известно, далеко не все, кто подвергался притеснениям, понуканиям и гонениям в советские годы были замечательными людьми. Среди них были разные и по взглядам, и по образованности, и по уровню культуры. Да и сам факт, что Мамлеевские рукописи в свое время не увидели свет, вполне мог быть обусловлен безвкусицей и бездарностью автора. Но читатель об этом мало задумывается, ему на протяжении многих веков вбивали в голову, что страдающий - если не святой, то почти герой. Только вот о специфике страдания рассуждали немного, да и говорилось об этом как-то всегда с идеологическим надрывом, то христианским, то советским. О таких тонкостях автор аннотации не задумывается, а ставит перед читателем факт самоотверженности-страдания. Парадоксальным является отождествление творчества Мамлеева с творчеством Достоевского и Гоголя. Для несведущего человека это сравнение так и останется сравнением, в котором прозвучали знакомые фамилии прославившихся на весь мир писателей. На самом деле ни язык рассказов, ни тематика ничего общего с упоминаемыми классиками не имеют. Герои "Черного зеркала" абсолютно лишены какой бы то ни было философии, душевности переживаний, угрызений совести, поисков смысла жизни. В строках повествования не нашлось места для возвышенного. Среди фрагментов текста отсутствует описание переживаемых героями красочного многообразия человеческих чувств. Да и сами человеческие взаимоотношения схематичны. Вывод напрашивается сам собой, в Черном зеркале нет ничего, что могло бы послужить, с литературной точки зрения, поводом говорить о родстве творчества Мамлеева и Достоевского. Собственно, то же самое касается и аналогий с Гоголем. Здесь нет ни архаического мистицизма, древних поверий, страданий и мытарств человека - заложника государства и общества. В рассказах полное отсутствие патриотических амбиций с соответствующими переживаниями и трагически-комическими интерпретациями, свойственными гоголевским героям. Ничего из вышеперечисленного нет у Мамлеева. Проще говоря, герои черного зазеркалья вообще не обладают какими-либо социальными чертами. Они непонятно где и кем работают, ничего нельзя сказать ни о их профессии, ни о жизненных интересах, ни о роли, которую они в обществе выполняют или пытаются играть. Вся их сущность замыкается на примитивную мистику, далекую от гоголевской. Эта мистика не имеет ничего общего ни с народными поверьями, ни с предрассудками, а вся ее специфика укладывается в простое вульгарное заигрывание с человеческими инстинктами.

Кто же главные герои Мамлеева? Это не подростки, не дети, не матери. Они не имеют ни возрастных, ни семейных особенностей. У них нет четко выраженных социальных черт, поскольку за фальшивками навешенных автором штампов просматриваются образы, литературно идентичные друг другу. Поэтому герои Мамлеева - это и не студенты, не инженеры и не политики. Вся их культурная деятельность связанна с похоронами, кладбищами, свалками, серыми и невзрачными помещениями. Наиболее ярки на этом фоне бомжи, покойники, мертвяки и трупы. Создается впечатление, что Мамлеев насмотрелся американских фильмов и воплощает жанр примитивных ужасов на бумаге. В его рассказах нет ни традиций нашего прошлого, ни почвы для размышлений, ни глубокого философствования, ни нравственного искания, ни соприкосновения с древними суевериями и поверьями, которыми и по сей день богата родная земля. Есть голый практичный дух американского шоу сопровождаемый трупной темой. Так же, как и в плохих американских сериалах, вся сила творчества вкладывается в возбуждение инстинктивного страха и человеческой брезгливости. Тот факт, что люди испытывают духовную и социальную зависимость от умершего родственника и вместе с тем осознают опасность, исходящую от мертвого тела, стал базой для Мамлеевских спекуляций. Больше ничего в рассказах Черного зеркала нет. О сюжетах вообще можно не говорить, они серы и однообразны и так же, как и мыльные сериалы , похожи один на другой, а потому в памяти надолго не остаются. Ширпотребное заигрывание с низкими человеческими чувствами - вот кредо автора.

В этом отношении гораздо интереснее сюжетная линия Александра Дугина. Создавая эмоциональные всплески, в бушующем море эпитетов и определений он облекает произведения Ю. Мамлеева в цветовую гамму радужных переливов, в центре которой размещает самого автора. Впрочем, А. Дугин оказался честным. Он не написал ни одного слова, которое могло быть явной ложью, но благодаря шквалу сравнений и метафор получилась волшебная сказка о герое-творце и его величайших литературных деяниях. Такой критический шедевр создавался, наверное, с умыслом подвергнуть неопытного читателя эмоционально-гипнотической обработке, внушению мысли о нужности и необходимости приобретения упомянутых в тексте книг. Но чтобы в процессе левитации над эпическими туманами Темной воды... невзначай не случился обморок или полное отключение от действительности, в контекст сияющего словоблудия вклинивались моменты рассуждений о советской действительности с намеками, что о ней можно прочитать у Мамлеева. Правда, никакими литературными примерами факт этой мистической взаимосвязи не подтверждался.

Интересно в этом плане рассмотреть структуру "Темной воды". Освободившись от обилия метафор и навешанных дополнений о советском строе, допустив такой своеобразный стриптиз в отношении критической статьи, можно получить картинку, где все станет на свои места. Благодаря правдивости А. Дугина, в результате этой провокации - Мамлеев мифический превращается в Мамлеева натурального, а цена его творчества становится очевидной.

Начинается статья с рассуждений о сущности писательства в России. Оставим на совести автора его специфическую точку зрения о русской литературе, которая "слишком умна для belleslettres, но слишком растрепана для философского трактата...". После такой неоднозначной и нетрадиционной трактовки Ю. Мамлеев провозглашается, "..без всяких сомнений , литератором России". Впрочем, в отрывке, сооруженном для такого однозначного вывода, есть строки, в которых просматривается и другая сторона - чуть ли не отвержение автора "Шатунов" и "Черного зеркала" от четы писателей: "... не совсем писатель, назвать его произведения литературой не поворачивается язык. Но и не философ он". При такой живописности трактуемого мира литературы Мамлеева больше не вспоминают. Спекулятивность рассуждений очевидна - это и отождествление с вышеупомянутым автором - "но не вся ли русская литература такова?". И множество различных насыщенных абстрактных слов и словосочетаний - "мир нашего национального интереса", "анормальное бытие", "вселенская словесность" и т.п. .

Далее А.Дугин начинает играть в очень забавную игру. Обильно посыпая текст эмоциями, воплощаемыми в неологизмах и просто красивых словах, он превращает Мамлеева в гиганта мысли, отца русской демократии, размещает его в центре некоего мистического общества, противопоставляющего себя всему социалистическому строю. Впрочем, автор не позаботился о том, чтобы рассказать поподробнее о "деятельности тайной организации", и даже не удосужился определить, в чем это противостояние состояло. В статье нашлось немного места для одной маленькой детальки, касающейся этого вопроса. Речь о том скользком упоминании, что члены сообщества относились к "высшим". С легкой подачи автора создается впечатление, что жили эти высшие изолированно от социалистической действительности. Надо учесть, что такой абсурд в глобальном смысле невозможен. И если уж А. Дугин неравнодушен к ленинскому наследию, поскольку обращается к цитатам Ильича, надо бы напомнить еще одно высказывание: "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя". Поэтому целесообразно задать вопрос: как советская действительность преломилась в жизни и творчестве Ю. Мамлеева? К сожалению, из моря абстрактных и присовокупляемых к персоне Мамлева исторических событий можно извлечь только воду, но не реальные факты биографии. Из всего обилия написанного о существовании этой странной общности приводится лишь один сюжет, красноречиво говорящий о культуре представителей мистического круга . Если убрать излишнюю эмоционально и негативно окрашенную лексику, то получится, что в 60-е годы некая особа женского пола (имя не сообщается) в сопровождении своего кавалера, по-видимому, работающего где-то инженером, оказалась на собрании Мамлеевских чтений . Судя по всему, между Мамлеевым и этой персоной произошел, конфликт, в котором участвует третья действующая сторона - попутчик дамы. О происхождении, развитии и сути этого неприятного инцидента А. Дугин умалчивает. В результате каких-то обстоятельств инженер начал ругаться с "высшим" из писателей. Он поднял голос на святая святых, "пупа Земли русской" и Всея литературной Вселенной, Великого и Могучего Обладателя Письменного Слога - Юрия Мамлеева. В итоге прений и разбирательств обе стороны продемонстрировали свое отношение к миру, принципам власти и расписались в своей культурности. Инженер, вложив всю свою образованность, заявил: "Какой вы писатель?! Вы даже мне ботинки поцеловать не достойны..." "А вот и достоин",- возразил культурно-воспитанный и глубокоуважаемый Юрий Мамлеев и полез под стол исполнить... . В этом эпизоде хорошо видна не только подноготная советского принципа взаимоотношений ( о том, кто, где, кому и за что целует ботинки), но и культурность сборищ, на которых такие темы в таких вариантах обсуждались. Это даже не средневековье, где мудрые монахи рвали на себе волосы, пытаясь определить, сколько демонов размещается на конце иголки. Это куда более важная сфера споров и диспутов, так как ее осуществляют "высшие". Собственно, такая своеобразная культурность и живет в Мамлеевских произведениях. Об этом уже говорилось несколько ранее. Что же касается эпического творчества А. Дугина и его стремления сделать Мамлеева современным героем литературы, это возмутительно и оскорбительно. Рассуждения, построенные на дутых фразах о том, что "за видимым мракобесием явно проступает какая-то нагрузка... смысл", на самом деле и выеденного яйца не стоят, потому что сам "критик" не в состоянии дать никакого представления об этом смысле, прилагая некие цитаты из произведений, грубо вырванные из общего контекста неприхотливых мамлеевских описаний. В этих сюжетах нет ничего, что в открытую свидетельствовало бы о "скрытом" смысле. О сравнениях с Ф.М. Достоевским, которые позволяет автор, можно сказать следующее: они напрочь лишены литературоведческого этикета и являются спекулятивными. Посудите сами, на основании сюжетного сходства, которое проявляется в том, что существует образ убийцы, воплощаемый главным героем, делается вывод об однородности творчества Мамлеева и Достоевского. Здесь чувствуется расчет на такого читателя, который больше, чем по школьной программе, Ф.М. Достоевского и не читал, и не изучал, а потому знает только "Преступление и наказание". Это значит, что критическая статья обращается к прошлому человека, не позволяют ему развиваться в своем творчестве, искать, находить, познавать, расширять свой диапазон знаний. Она опирается на его школьный уровень, и делает все возможное, чтобы читатель публицистики не перешел эти пределы. Разве не так поступает современная реклама? Ее принцип такой же: "Бери, пользуйся, а мы знаем, чем ты должен пользоваться, не понимаешь - сам ничего не пытайся понять". В нашей среде это еще дополняется безответственностью за втягивания человека в потребительство рекламируемой жизни. Конечно, приятно осознавать, что образ обреченного советским государством интеллигента на "обломовщину" в наше время воспринимается негативно, но является ли дугинщина и мамлеевщина ему альтернативой?

Хотелось бы верить, что это частное явление, которое не получит широкого распространения. Под затхлой гладью "темной воды" коренится смерть человеческой души. Будем надеяться, что в нашей культурной жизни новыми всплесками порадуют источники живой, а не "темной воды"...

11.03.2000

Вячеслав Румянцев

Выдал себя с головой.

О расказе Юрия Мамлеева "Голова".

Проза Юрия Мамлеева отличается от всего прочего, что пишется на русском языке, сосредоточенным копанием автора в жутких и мрачных глубинах души человека, на самых нижайших подвальных этажах психики. Так, глубоко под душевной землей (а именно в подвале) развивается драма, что критиковать его произведение с позиции традиционной литературной критики невозможно. Только чтобы прочитать рассказ до конца, нужно суметь погрузиться в мир страдания главной героини. Мир страдания от жизни, обычной, казалось бы, человеческой жизни. Такое не каждому дано. Душа героини слишком глубока, слишком далека от реального мира обыденных людей. Лишь на мгновение сюжетная линия выныривает на поверхность повседневной жизни, - "На улице было обычное столпотворение: ларьки, автомобили, нищие, бабы с сумками, святые, пьяницы, блаженные, деловые и совсем отключенные". - И снова ныряет вглубь, в жуть.

Что это? Мистические изыски? Откровения сатаниста? Или, действительно, "символ обреченной любви"? Отрезанная голова возлюбленного. Может быть, этот рассказ - призыв к добру? Он призывает проявлять жалость ко всем людям, а особенно к самым падшим. Не таков ли и сам Юрий Мамлеев? Он ведь не менее прочих нуждается в твоей жалости, читатель. Впрочем, как и все мы, не зная о такой нужде. Пожалеть Мамлеева стоит за то, что он - жертва нашего недавнего заблудившегося прошлого и совсем уж безголового настоящего. Исковеркана душа. Душа - это самое главное в человеке. Но и язык. Для писателя язык не менее важен, чем его душа. Иначе он не донесет свои переживания до неблагодарного и неспособного оценить читателя, каковыми мы все также являемся. А язык автора местами дает осечки.

Для писателя, копающегося в глубинах своей психики, красоты словесности вовсе неуместны. Да. Но не до такой же степени можно игнорировать язык. До чего уж Достоевский был поглощен выворачиванием наизнанку своей души, но не позволял же оборотов, вроде таких:

"…хотя оно было налицо".

"…уже не вернется в прежнее состояние".

"…пусть и не с юридической точки зрения".

"…почти аналогичный случай внезапного слабоумия".

"…естественной защиты от вторжения в сознание подобных сил…"

Я и сам люблю психологию, но это ж беллетристика, а не трактат по психологии или по магии. Причем, "канцеляризмы" с "психологизмами" не образуют нового языка, являются сором в рассказе. И нового образа они не создают.

Хорошо редактировать публикации в интернете. Тут исправить, там вытравить грязь. А Юрий Мамлеев опубликовал рассказ в журнале на лощеной бумаге хорошим тиражом. Такое не выправишь, не вытравишь. Остается только пожалеть автора. Ведь Мамлеев не виноват. Его язык деформировали наши годы провалившегося в небытие времени. Так что, следуя примеру героини рассказа, надо пожалеть автора за те канцеляризмы, которые прилипли к его перу. Если вы искренне пожалеете писателя за его грехи, значит вы подпали под обаяние его произведения.

"PLAYBOY" июль 1999 г, с. 74 - 77

 

Вячеслав Румянцев

Тетрадь индивидуалиста.

Что это? Еще одна патология? Писатель о шизофрении, шизофрения о писателе? Пожалуй, нет. Автор довел до логического конца линию судьбы нашего народа.

Русский человек веками обращен взглядом к смерти, к бездонной тьме. Бездонная тьма - эти слова одно другое усиливает: тьма бездонна, а бездна темна. И русский народ смотрит туда, обращен постоянно всем своим существом. Могила как символ государства у нас, да еще в древнем Египте такое было.

Правда, русский народ между взглядами в ту глубь успел континент заселить, империю построить, спутники закинуть черте куда. А у Мамлеева герой замкнут в себе, он весь внутри себя. И из себя он выглядывает только для того, чтобы очередного покойника сопроводить в могилу, в яму. Что же это за образ такой. Все ли мы к краю той ямы приходим? Или же это так выглядит русский писатель сегодня, подлинный русский писатель? Ответ каждый сам находит, - в тексте его нет.

Рассказ читаешь без удовольствия. А он и не для получения удовольствия написан. Это же русская литература, подлинно русская! Внутреннее страдание героя самодостаточно. Он не нуждается более ни в чем. Его путь определен - пойти следом за теми, кого он каждый день провожает к краю могилы, напряженно вглядываясь в их мертвые лица. Да и лица эти не мертвее некоторых. Почему-то герой предпочел их живому лицу своей молодой жены. Почему? Долг зовет. Необоримая внутренняя сила неизвестной природы. Ее нельзя понять умом, как и саму Россию.

По крайней мере, я так понял эту вещь.

"Русские цветы зла"