|
|
ПОСЛЕ СМЕРТИ
Характеры и обстоятельства
Он вышел из комнаты под видом покурить - там заседала межрегиональная депутатская группа, а ему не хотелось никого смущать. Ему было уже очень больно, я он лег на пол, успев попросить девушку-секретаря подстелить газеты. Его везли в Склифосовского, в реанимацию, без сознания. Если бы там, на его счастье, не оказалось заграничного лекарства, он бы уже был мертв.
- С тобой произошла такая страшная история - ты практически умер и воскрес... Какой это след в тебе оставило? Что дал этот новый опыт?
- Ну, дело довольно простое. Был инфаркт. Чуть-чуть выходили. А дальше я решил преодолеть этот инфаркт, так сказать, идеологическими средствами. Как всегда мы делаем. То есть проявить "волю, характер, осуществить вмешательство "партии" - у меня ведь своя внутренняя "партия" . Наверное, моя модель за последний год - "то модель нашего общества, нашей экономики. Я был уверен, что самовнушением обуздаю организм. Прилетел в Кельн по приглашению замечательного человека, депутата бундестага, социал-демократа Вайскирхена, выступил на конференции, почувствовал себя плохо, сделали коронарографию, оказалось, не один инфаркт, а три, нужна операция, я никакая идеология не поможет.
- Природные законы оказались сильнее...
- Сердце - насос, а не идеологическая конструкция, я оказалось, что лечить его надо технологически. Перебью себя: вся наша "мудрость" состояла в том, что технологию жизни, даже психологию, даже физиологию жизни, выживания, развития общества - мы заменили идеологией. Неправильно поставлен диагноз: у нас не один инфаркт, а много, на фоне общего рака, во всяком случае экологического. Это во-первых. И во-вторых, лечить нас нужно технологически. Ни "капитализм", ни "социализм" - при чем тут это?
- Я хочу вернуться к проблеме смерти. Мы в нашем веществе как бы исключили ее из сознания. Исключили из литературы, искусства. Скажем , отменили жанр трагедии. Всем было предписано быть настолько счастливыми, или обобществленными, что смерть, как и Бога, вычеркнули из жизни ...
- Замечательно сказано у Коржавина : даже смерть отнеся к проявлениям старого мира... Отдать жизнь за родину - это моему поколению было понятно. Но это как-то но равнялось смерти. Да, смерти не было. Господствовало убийство, а смерти не было. II это одно из главных преступлений. Потому и не было жизни. Это связано. У меня в книге "Достоевский и канун XXI века" лейтмотивом проходит - и даже глава так названа - "Встреча со смертью". Переживается, обдумывается встреча Достоевского со смертью, без чего, по-моему, необъяснимо его творчество. Вез этого вообще многие, вернее, главные вещи непознаваемы, непостижимы. Тут очень боишься простоты - а ее не надо бояться, его не простота, а элементность - не элементарность; без встречи со смертью не может быть ничего, нравственности быть не может. Я так долго думал об этом, что как будто накликал, я накликая, предуготовился к атому. Действительно, было чувство, что я готов. Странная вещь; вот мне сейчас шестьдесят. а я все это уже знал, потому что умирал в девять лет. У меня был дифтерит, я был безнадежен. В палате нас лежало четверо, и трое умерли, я их всех помню, как вчера. А я три раза умирал. Там есть такой приступ, когда задыхаешься , и все. Когда я потом прочитал "Жизнь после жизни", и у Толстого, как улетает душа в какой-то тоннель, это я точно знаю, я сознавал я видел: она улетает, а ты остаешься и видишь себя, тело свое видишь. В девять и в шестьдесят разницы в этом отношении никакой. Я помню, я тогда спросил: мама, я умираю, а ты куда?.. А в этот раз было чувство жуткой досады, что не успел доделать то, что, наверно, не мае одному нужно.
- Твоя жена говорила мне, что здесь, в больнице, и там, в клинике, в Кельне, ты наговорил тридцать часов пленок. Одну из них, на третий день после операции, когда ты думал, что снова умираешь, она начала слушать и не могла - так страшно...
- Я был опутан проводами , проводочками, как муха в паутине, боль дикая, пульс 180, и не думаешь о смерти, а выдернуть все из какой-то колбы, чтобы прекратить это непереносимое состояние... а диктофон не выключил...
- Что ты почувствовал, когда вернулся "с того света"?
- Как хорошо у вас на этом свете!.. Все то же, что отчеканил Достоевский после отмены казни 22 декабря 1849-го: "Жизнь - дар, жизнь - счастье, каждая минута могла быть веком счастья".
- Мне хотелось попросить тебя поделиться хотя бы частью "последних" твоих мыслей... о себе, о поколении...
- Очень трудно... У меня есть любимый образ сжатой пружины: скрутить мысль так, чтобы было как цилиндр, кто-то снимет упор, пружина выстрелит. Так вот, в дни, о которых ты говоришь, я вдруг начал исписывать сперва блокноты, потом наговаривать пленки. Было дикое чувство недоделанного я дикий, почти животный расчет додумать, доделать... Ты назвала - поколение. Смею сказать, что поколение это абсолютно уникально не только в истории Страны Советов, не только в истории России, но и в истории человечества. Это не гордыня. Это ужас и магнит ответственности. Сама подумай: никогда не было, разве только у ранних христиан и у французских революционеров, таких чаяний и таких надежд, как у нашего поколения. Определюсь: я 30-го года. Плюс-минус 10 лет - считаю, наше поколение, поскольку время спрессовало, сжало нас. Люди, которые раньше казались мне недосягаемо впереди, или люди недосягаемо позади оказались в одном со мной поколении. Смешно, Володя Высоцкий, на восемь лет меня младше...
- Ты. чувствовал какое-то превосходство?..
- Нет, нет! Это он, это он, будучи человеком внутренне очень деликатным, давал дистанцию. Забегая вперед, я могу сказать, что он стал моим младшим учителем.
- Это произошло, когда он умер?
- Нет, раньше, может быть, неосознанно. Я узнал его в 64-м, когда ему было 26, а мне 34. Я уже поработал в Праге, в "Проблемах мира и социализма", идеолог, политик. А он пел... Он был для меня воплощением возможности невозможного. У него было родное им всем, и Мандельштаму, и Пастернаку, чувство: идет охота на волков. Выла травля, была охота. Но - "я из повиновения вышел". Он первый выскочил из этого, почувствовал восторг свободы. "И остались ни с чем егеря", понимаешь? И мы, старшие, с каким-то недоверием: приснилось, что ли? А он не боится, он идет. Они стреляют, а он идет, один, по канату и хохочет при этом! Он был осуществленной дерзостью. Не политической, черт с ней, - человеческой...
- Эта жуткая плата - водка, наркотики, - это именно плата за прорыв к абсолютной свободе в условиях абсолютной несвободы...
- Безусловно, это сверхнагрузки. Был Володя Высоцкий, был Толя Якобсон. Тоже младший учитель. Так случилось, что он жил в доме, где я поселился в 60-х. Почти каждый день он приходил ко мне: можно, Юрий Федорович , я вам почитаю? Сначала Юрий Федорович, потом Юра, при разнице в пять лет. И читал всю мировую поэзию. Его очень любил Самойлов, он был любимец Лидии Корнеевны Чуковской. Безумно талантливый человек. "Царственное слово" - его эссе об Ахматовой. О Блоке - художественное исследование художества. Друг Юлика Даниэля. Вот его "объективка". У них свои "объективки", у нас свои. Он уехал за границу и повесился... Еще Юлик Ким, слава Богу, есть...
- Сравнение поколения с ранними христианами - по степени напряженности мироощущения, по перевороту?
- И то, и то. Только у христиан растянуто. А тут - на одном пятачке. Это первое. Второе - никуда не денешься: одна из самых страшных в истории человечества войн, она же нас проутюжила всех, и тех, кто участвовал, и кто не участвовал. И, наконец, третье: на жизни одного поколения - полный пересмотр всего. Вот цифры - смотри, в них судьба. В 37-м мне сколько? Семь. Что я понимаю? Я только помню музыку 37-го года. Эта музыка состоит из двух мотивов: радость жизни, мама, бесплатный морс во время выборов в буфете, праздник и - какая-то жуть, какой-то страх. Шепчутся, происходит что-то непонятное, исчезают люди. Я в провинции жил, в Перми, псе на виду. Туда нельзя, у тех дядю увели. Шу-шу-шу по двору - взяли у Кайгородовых, старый большевик, вдруг исчез. Опять радость - пионерлагерь, а старший вожатый - исчез: враг народа - шепотом. В 41-м мне одиннадцать, игра "бежим на фронт". А в 56-м мне уже 20, я женат, не хватает денег, и вдруг: вся страна - концлагерь, и ты жил не так. Ничего себе! В 56-м казалось: еще чуть-чуть, вот Бухарина реабилитируем, и засияет солнце справедливости. Дальше 29-го самые смелые заглядывали, остальные пробавлялись 37-м, ну еще 34-м. Ни о какой экономике, о праве не было и речи. Там были иллюзии - рухнули, потом опять иллюзии - рухнули. Счастье было, что мы ввязались в драку, четверо в философской аспирантуре МГУ, Плимак, Пантин, Филиппов, я, пошли против своих научных руководителей, оказавшихся доносчиками, стукачами, фальсификаторами. Я убежден, из человека ничего не выйдет, если он в юношестве, в отрочестве ие пойдет один против всех. Это не рациональное упражнение, а именно безрассудный порыв. Если мешается расчет, он убьет. Без этого может не получиться судьбы. И обязательно там, в юношестве. Потом дооткладываешься. Это глупо, отчаянно, бессмысленно, а после оказывается, это росточек, из которого все вырастает. Я помню одного, умницу, многие уступали ему по способностям, он должен был быть пятым, он сказал: ребята, вы правы, но у меня жена и дети, я не могу. Классическая фраза. Мы даже зауважали его за прямоту, не обсуждали, не корили, а тихо растерялись. Он сделал фантастическую карьеру - сейчас, правда, потерялся. И что? Ничего. Лет двенадцать назад мы встретились, от него чуть-чуть зависело то, что было в наших с Элемом Климовым планах, - фильм "Весы "...
- И он не дал...
- Не просто не дал - сподличал...
- Это все написано у Зиновьева в "Зияющих высотах". Модель одна и та же: система душит вас не руками кого-то верхнего - руками ваших же коллег, завистников, с внутренним червем, они не хотят, чтобы кто-то высовывался . .. Как же развивалось твое личное противостояние?
- У нас все слиплось во лжи. Когда ты умнеешь, ты не избавляешься от лжи, а умнее лжешь. Даже вроде мудрость: ну не будешь же . ты выступать, когда и так все ясно. Такой "общественный договор" между всеми. А раз он есть, ложь не будет уменьшаться, а будет только видоизменяться. Стало быть, увеличиваться. И ты уже тонешь в ней. Ты пропал. Не знаю, в чем дело, но для моего одоления себя важна была легенда о деде. Дед - сибиряк, Георгиевский кавалер, кутила, работник, вот я закрываю глаза и вижу его, почему-то в кавказской бурке, хотя чистый белорус. Там деревни не такие, как в России, а шлях, а вдоль дома и заборы, и вот все припали к глазкам калиток, струсили, провожают взглядом своих коней, которых уводит Васька-конокрад, царь и бог. а дед встал поперек шляха с раскинутыми руками, как большая птица, и кавалькада об него разбилась, лошади не посмели идти дальше, и Васька не посмел. Там уж мужики выскочили и избили его. А когда дед женился на бабке, священник во время венчания шепнул ему на ухо: "Какой дорогой едешь, Кузьма Макарыч?" - "Такой-то" - "Не езжай, тебя Васька там ждет". Классическая сибирская легенда? Быль. Явь. Дед был механиком-матросом в русско-японскую войну, после машинистом, ехал как-то по железной дороге, встретил Ваську, тот сказал: "Бог меня спас, а те собирался тебя привязать, а невесту изнасильничать". Сейчас неловко я смешно говорить, но когда 26 мая 1968 года меня исключали из партии на горкоме...
- После вечера в ЦДЛ, посвященного Платонову...
- Да, и одна женщина партийная была, забыл се фамилию, закричала: таких, как Карякин, учителями посылать в Караганду! А у меня вдруг дед перед глазами. И взыграло. Что? Какое вы право имеете? Да вы же выдали себя, вы, демократы, учитель для вас - это что, нижний чин! И еще говорю: вы тут от имени пролетариата выступаете, а знаете, что пролетариат о вас говорит? Я говорю: цитирую, это не мои слова, но я с ними согласен, на партконференции рабочие говорили обо всех вас, что вы с такой же энергией лижете... Брежневу, как раньше Хрущеву. Я еще грубее процитировал. И в этот момент понял, что сохранился. Сейчас вспоминаю лица - фи-Н 1< л "Ревизора"! Я же был для них свой - мой послужной список: ЦК, Прага, "Правда", и тут на тебе! И вдруг эта женщина покрылась пятнами: товарищи, я всегда с партией, всегда с партией... Я, человек абсолютно не истеричного склада, начинаю хохотать. Очень хорошо помню это состояние радостное. Я подошел к окну и думаю: почему они меня не выкидывают в окошко ? И мысль: трусы, трусы, не те уже, не те. Вышел, веселый, с формулировкой "за беспрецедентно грубое поведение на горкоме и за идейно неверное выступление на вечере ПАМЯТИ Платонова". Идет за мной Крестьянинов, председатель комиссии партконтроля московского, и говорит: ну что же ты... матерок, всех нас подвел, не мог на колени перед партией, ведь все договорено было, матерок, а ты, как же ты не понимаешь, ведь за ширмой Гришин сидел. Тут я опять начал хохотать: Гришин у них за ширмой! Было мне весело, как никогда. Ты водишь машину, прекрасно знаешь, когда прольешь кипяточком зимой мотор, и оттуда пф, пф. Мне казалось, что уже моя натура - считаться с этой ложью - и вдруг пф, пф. И оказалось, не приросло, даже не наледь. Я помню это счастливое чувство. Оно непонятно людям, за нами следующим, и это радует. Тот же Юра Болдырев, Сулакшин, майор наш Лопатин, Третьяков из "Московских новостей" - уже другие, у них не было этого вживления страха.
- Ты говоришь о тех, кто за тобой. Поговорим о тех, кто перед тобой...
- Одно необходимое пояснение. Можно сравнивать себя "вверх" и "вниз". Всегда можно найти людей хуже себя и удовлетвориться этим. Это путь самоубийственный. Отвратительный, гордынно-глупый, помимо прочего. Мне кажется высоким, и негордынным, и не унижающим путь сравнения себя с людьми, воплощающими идеал , недосягаемыми, но зато тянешься и делаешь больше, чем, тебе казалось, ты способен. - Мои мысли. - Тем более что этим людям свойственно создавать вокруг себя почти физически сгущенную атмосферу духа, при которой человеку, даже не близкому им, далекому от них, неудобно сказать глупость - лучше промолчать, неудобно поступить безнравственно - лучше не поступить. Я это физически ощутил, когда потерял их, - это ощущается при потерях, - уехал Эрнст Неизвестный, уехал Коржавин, люди, с которыми я все время близко общался. Не говоря уже об Александре Исаевиче. Они - Солженицын, Сахаров, Лидия Корнеевна - вот счастье...
- Твое поколение называют поколением шестидесятников. И еще - детьми XX съезда. А молодые, если не все, то многие, относятся к этим понятиям иронически...
- Думаю, они правы. Если только "дети XX съезда", который, конечно, означал колоссальный прорыв, но и колоссальную самоограниченность, просто ограниченность, примитивность, то, конечно, я этом сеть нечто комическое. Дитя... съезда. В самом деле смешно. Вот Полозков - действительно, дитя 1-го съезда РКП.
- Какие вы были тогда - это одно . Хотя вас укоряют и за былое прекраснодушие, и за то, что жалели себя, ЕС пошли так далеко, как пошли диссиденты. Но главное, что не разделяют сегодняшних позиций, видя я них пусть изменившийся, но все же идеализм, пусть иную, но все же ангажированность.
- Особенность моего поколения - в его инфантильности. Мы созрели гораздо позже, чем следующие. К себе я могу быть достаточно беспощаден, к другим из моего поколения - нет, других я бы защитил. Со всех сторон один и тот же грех: я достиг определенного уровня, а все, кто "ниже", - дрянь. Тут есть нечто чудовищное.
- Конечно, это грех высокомерия. Более того, грех горделивой правоты небитых перед битыми. Хотя встречается и гордыня более битых перед менее битыми. Выслушать, принять, учесть и идти дальше - другого пути, пожалуй что, и нет. Продолжим в этой связи о Солженицыне н Сахарове.
- Как происходит? Сначала люди влияют на нас чистотой своих помыслов, нравственностью, мужеством, красотой поступков, так? А уж потом мы видим их взгляды. Посмотри: Афганистан - тот и другой против, тоталитаризм - оба против, и так далее. Потом начинаются различия. Сейчас на них особенно упирают. А я хочу сказать, что история приготовила нам удивительный сюрприз. Россия по природе своей - это не Европа и не Азия. Россия - Евразия. Она двуглава, у нее два корня, два крыла. Это не точка зрения, это так и есть. И появление западничества и славянофильства - это у глупых адептов превратилось во вражду, тогда как в духовном плане - чудесное слово есть: контрапункт. Контрапункт - это такое столкновение мотивов, лейтмотивов, в результате которого рождается взрыв понимания, взаимопроникновения, взаимообогащения. Чудо возрождения, а не взаимоуничтожения. Западники и славянофилы тогдашние, герцено-аксаковско - киреевско - грановские, они были святые люди. Это была юность, чудесная, идеалистическая, кстати. И вдруг такая неслыханная концентрация славянофильства снова - конечно, в Александре Исаевиче, и западничества - конечно, в Андрее Дмитриевиче. Такого еще не бывало. Тут и сила интеллекта - один другому не уступает, и сила духа - один другому не уступает, и сила и красота поступка - великое соревнование. от которого все выигрывают. Да это два мощных крыла, только благодаря которым можно взлететь! Вот он, согласительный контрапункт !
- Замечательно. Правда.
- А я был счастлив, когда эту же мысль нашел в последнем письме Давида Самолова к Лидии Корнеевне Чуковской. Тут нужно тихо-тихо думать. Нужно думать, удивляться и радоваться, потому что это нам знак, нам дар. Воплощенный, не "намечный" (слово Достоевского). Почему мы этого не замечаем? Очень близко стоим. Говорят, где-то на востоке не могли изобрести колеса. Изобрели на западе. Демократия изобретена на западе, но это колесо, оно для всех, без потери своего национального духа. Если уж Япония овладела общемировыми ценностями, то о чем говорить?
- Тебе действительно потрясающе повезло, что ты общался с одним и с другим. Впрочем, это другая категория. Не везение - действия, поступки, мысли сводят людей. Андрей Дмитриевич был твоим доверенным лицом на выборах в народные депутаты, а ты - его доверенным лицом...
- Одно это было для меня наградой, о которой я не смел и мечтать и которую мне отслуживать и отслуживать... А впервые вместе мы были на представлении книжки "Иного не дано" в издательстве "Прогресс", сначала выступил он, потом я. Он сказал, что книжка, может, и хорошая, но она уже безнадежно устарела. Я подхватил, сказал, что "ждановская жидкость" - прошлое, надо браться за "лигачевский бетон", имея в виду историю с уничтожением останков политзаключенных ГУЛАГа в Колпашево, под Томском, я тогда только узнал об этом. Потом мы поехали к Андрею Дмитриевичу на дачу, Афанасьев Юрий, Лен Карпинский, Баткин, поехали основывать "Московскую трибуну". Тогда началась совместная работа.
- О нем можно сказать, что это полное воплощение солженицынского "жить не по лжи". Как ты думаешь, он был такой природно или выделался в такого человека?
- Думаю, что природно, семейно, но это и расширялось. Гениальный физик, он вдруг открыл глаза на весь мир. Это старая российская история: "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвленна стала... Я человеку нашел утешителя в нем самом".
- Что ты думал в "последние минуты" о важном сегодня?
- О том, что сегодня никуда не денешься от пересмотра самых главных вопросов . А самые главные вопросы - это марксизм-ленинизм-коммунизм и Октябрьская революция. Я не претендую сейчас на абсолютные вопросы. Вопросов, вопросов не надо бояться. Ответы придут. Глупейшее занятие - пересматривать историю: а как было бы. ежели бы. Но наше отношение к событиям истории - другое дело. Дано: Октябрьская революция. Дано: к 17-му году Россия входила если не в первую пятерку, то в первую десятку по всем основным критериям. Было десятилетие серебряного вика. Уж я точно не шовинист, . но у нас была гениальная интеллигенция, нигде такой больше не было...
- Которая готовилась радостно принять революцию...
- Готовилась. Итак, Россия в мировом квалификационном листе. Что мы имеем через 70 лет? Россию на 50-х местах по всем показателям: медицине, культуре, экономике. То есть невероятную отсталость. Причем эта отсталость - не победа, а отсталость, вдумайся! - куплена уничтожением такой культуры - представь, если бы ни Кельнского, ни Миланского, ни собора Парижской богоматери!.. Ценой неслыханных страданий! Ценой убитых нами же. Не меньше 40 миллионов. Сами. Своих. Больше, чем белые, фашисты, вместе взятые. Мы убили гениальную свою интеллигенцию, убили гениальное свое крестьянство - это был такой отборный слой, тысячу лет рожали и родили. Уничтожен был коренник: коренной крестьянин, коренной рабочий, коренной интеллигент, человек к человечку, мастера ! И я никуда не могу деться от вопроса: стоит ли? пошли бы вы на Октябрьскую революцию, зная результат? При такой-то цели. Такой результат. За такую отсталость. Такая плата. Возьмите Достоевского, Толстого, Пушкина, Чехове , поместить их в 17-53 годы - они благословили бы нас? Мало этого - что было бы с ними? Сейчас на меня закричат: не предадим идеалы Октября! А речь идет не о предательстве, Не об измене, а о том, что нет никакого научного социализма. Просто к новой форме утопического социализма прибавили слово "научный". Какой же это научный, если исходили из того, что деньги не нужны и да здравствует немедленная отмена денег и обобществление - даже ненаучные слепцы французской революции до этого не додумались, а шли от жизни! Гениев у нас много, ив для меня есть один человек - как воплощение нормы, воплощение добра, осуществленной духовности - Короленко. У Достоевского о Гарибальди: да, хороший человек, но мыслим на орел. А Короленко - и мыслию орел. Поразительно, как он все видел, и назад, и вперед. И вдруг, когда Горький за него заступается, Ленин отвечает: вы пишете, что это мозг нации, соль соли - а он - говно нации! Ну вот тут уж я никому и ни за что не уступлю, хоть ста Лениным и Марксам, вместе взятым. Пли - обратиться к нации и сказать: мы перевели непонятную латинскую фразу об экспроприации экспроприаторов как "грабь награбленное". Настолько не понимать, как это будет "переводиться", как будет снижена даже самая высокая идея: у Достоевского есть выражение "потащили идею на улицу "... Я добросовестно подсчитал, по наименованиям, что знали из мировой культуры Маркс я Энгельс, а что Ленин. Раз в 60 меньше. А если что-то не знаешь, это для тебя не существует, тебе этого не жалко, это не входит в твой духовный статус, не живое для тебя.
- На этом основан весь "железный занавес" - где-то там... Юра, ты открыл вообще закон невежества. Если люди чего-то не знают - это враждебно и потому может или должно быть уничтожено.
- Неизвестное враждебно - да. Выгоняют 200 человек, цвет русской мысли, носителей мировой культуры, - "корабль философов". Я лелеял надежду, что Ленин. не знал, воспользовались его болезнью. Так нет же, выясняется, знал. Ничего себе "научный социализм"! Вообрази, Эйнштейн приходит к власти и говорит: кто там меня не понимает? Бор? Сослать его к такой-то матери. Я не понимаю Бора? Бора и сослать!.. Была проблема: мировая культура с точки зрения марксизма-ленинизма. А стала: марксизм-ленинизм с точки зрения мировой культуры. Вообще что такое марксизм-ленинизм? Нельзя же физику назвать ньютонизмом или эйнштенизмом, А физика - чепуха по сравнению с наукой об обществе. Назвать все по имени одного-двух-трех людей, по-человечески неизбежно ограниченных" Перескочить через формацию - научный социализм? Произошла чудовищная вещь - прости меня, пожалуйста: овладеть девочкой в десять лет, заставить ее рожать через пять месяцев - при чем тут наука ? Не по науке известно, что женщина рожает на 272-й день, а девочка не может!..
Говорить с Юрием Федоровичем Карякиным можно бесконечно. Талант жить, и страдать, и мыслить, он заразителен. Безумно жаль прерываться. Но надо и честь знать: я навещаю Карякина в больнице. Слава Богу, есть книга "Достоевский и канун XX I века", есть план новой книги, где чистый Достоевский, план книги публицистики, собственных дневников. И заветное - "Дневник русского читателя" (мальчика, прожившего до старости с Достоевским в душе) - одно из открытий, которые даруются ищущим. Сначала работайте по 16 часов в сутки - и вам воздастся.
Мы не прощаемся.
Беседовала Ольга КУЧКИНА
Комсом. правда. 1990. 22 июля
В "Русском переплете" опубликовал:
